Схема и реальность
До прибытия на Ленинградский фронт о ходе обороны города мы знали в основном из материалов газет и сводок Совинформбюро. Теперь нам стали известны многие подробности этой многомесячной героической борьбы. Поражали стойкость, изумительная организованность и дисциплинированность ленинградцев, которые в самые трудные месяцы блокады не только работали на промышленных предприятиях, но и обороняли их, создавая ополченческие отряды, роты, батальоны, полки.
Оборона города была активной. Это означало, что, защищая его, наши части должны были наступать, точнее, производить контратаки, держать противника в постоянном напряжении и изматывать его. В так называемых боях местного значения большую роль сыграли созданные здесь штурмовые группы, которые отличались мобильностью, маневренностью и особым упорством в атаках. Они наносили внезапные удары с фронта, флангов и тыла. За много месяцев борьбы под Ленинградом было проведено большое количество тактических операций. Бои отличались особой ожесточенностью, и каждая проведенная операция имела огромное значение в ходе всей обороны [177] в целом. Особую роль на Ленинградском фронте играло снайперское движение.
С прорывом блокады в январе 1943 года положение ленинградцев несколько улучшилось, но одновременно усилилось и напряжение на фронте. Враг прилагал все усилия, чтобы вновь овладеть инициативой. К моменту нашего прибытия на фронт начался очередной, очень напряженный этап борьбы за город.
Я уже говорил о том, что весной 1943 года нить, связывающая город с Большой землей, была очень тонка. Разрушить мост через Волхов означало оборвать самую главную коммуникацию в Ленинград и на фронт. Разрушить ГЭС означало оставить город и промышленность, работающую на оборону, без электроэнергии. Таким образом, без всяких натяжек и преувеличений можно говорить о том, что весной и летом 1943 года ход борьбы под Ленинградом во многом зависел от действий нескольких десятков летчиков нашей 240-й истребительной авиадивизии, которая в тот период приняла на себя основную тяжесть борьбы в воздухе. Несколько десятков летчиков-истребителей против основных сил 1-го воздушного флота противника!..
Менее чем через полмесяца после нашего прибытия на Ленинградский фронт, 1 мая 1943 года, 744-му истребительному авиаполку, который водил в бои очень опытный командир и незаурядный летчик подполковник С. Н. Найденов, было присвоено звание гвардейского. Он был преобразован в 86-й гвардейский истребительный авиационный полк.
Мне в первых числах мая было присвоено воинское звание «полковник». В этом приятном для меня событии я в определенной мере видел оценку чрезвычайно важных задач, возложенных на дивизию, ее высокой боеспособности.
4 мая наконец прибыл на станцию Волхов наш железнодорожный эшелон. Личный состав — особенно специалисты инженерно-технической службы — с ходу включился в нашу напряженную боевую жизнь.
В мае командованием 13-й воздушной армии нам были поставлены боевые задачи. Главной, конечно, оставалась задача по отражению воздушных налетов вражеской бомбардировочной авиации на гидроэлектростанцию и железнодорожный мост, станцию Волхов и некоторые железнодорожные [178] участки по линии Волхов — Жихарево. Кроме этого, мы должны были надежно прикрыть портовые базы снабжения Кобона, Осиновец и Новая Ладога, группами в составе 8–10 истребителей блокировать вражеские аэродромы Сиверская, Сиворицы и Бородулино, когда по ним наносят удар наши штурмовики и бомбардировщики. Наконец, мы должны были перехватывать и уничтожать фашистских воздушных разведчиков, действовавших в направлении наших главных объектов.
5 мая 86-й гвардейский полк перебазировался из Плеханово на полевой аэродром Валдома. 20 мая на полевой аэродром Кипуя был перебазирован и 156-й авиаполк. Теперь части были рассредоточены, опасность тяжелых последствий вражеского налета, которая несколько недель держала нас в напряжении, значительно уменьшилась. Кроме того, резко повысилась боеготовность полков: теперь все они могли взлетать одновременно. Более гибким и устойчивым стало управление частями.
20 мая на торжественном построении 86-го гвардейского авиаполка член Политбюро ЦК ВКП(б), член Военного совета Ленинградского фронта А. А. Жданов вручил авиаторам Гвардейское знамя. Его принимали командир полка гвардии подполковник С. II. Найденов и один из лучших командиров эскадрилий части гвардии капитан И. Ф. Мотуз.
— Какой бы приказ ни отдала Родина, — сказал С. Н. Найденов, сжимая древко полковой святыни, — мы с честью выполним его, даже если для этого потребуется отдать собственную жизнь.
Это были слова нерушимой клятвы гвардейцев.
Несмотря на упорство, смелость и умение наших летчиков сражаться, мы по-прежнему воевали с перенапряжением сил. Численное неравенство в воздухе было слишком очевидным. В мае директивой командующего Ленинградским фронтом генерал-полковника Л. А. Говорова в мое оперативное подчинение передавались силы авиации Краснознаменного Балтийского флота восточного побережья. Одновременно нам уточнялась боевая задача и предписывалось представить на утверждение план применения всех сил для надежного прикрытия ранее определенных нам важнейших объектов.
Я обрадовался этой директиве. Зная, что крупными силами авиация флота на восточном побережье не располагает, [179] я тем не менее надеялся, что получу в подкрепление хотя бы один полноценный истребительный полк. Для нас это уже была бы существенная поддержка. И потому вместе с полковником Г. М. Головачевым мы отправились знакомиться с составом приданных нам сил к командованию Ладожской военной флотилия, штаб которой располагался в Новой Ладоге. Мы довольно быстро разыскали его и были приняты командующим флотилией капитаном 1 ранга В. С. Чероковым. Мы представились. Командующий поинтересовался, как мы доехали.
— Дороги очень плохие, — заметил он.
Я ответил, что добрались мы нормально, и в свою очередь поинтересовался, знаком ли Чероков с директивой о передаче нам части авиации флота. Он подтвердил, что знает, заметил, что все ему в ней ясно, и, взглянув на часы, сказал:
— Предлагаю до того, как начать деловой разговор, отобедать у нас, а потом решим все деловые вопросы.
Мы с удовольствием приняли это предложение.
Я еще по своей предвоенной практике на Черном море знал, что у военных моряков очень велика сила традиций. Я бы не удивился, если бы однажды узнал, что даже в морском бою под грохот корабельных орудий обед, скажем, в кают-компании состоится в предусмотренное распорядком время. Мое уважение к флотским порядкам в большой степени утвердилось в ночь на 22 июня, когда я следил за отражением налета вражеской авиации на Севастополь. И потому в гостеприимном кабинете командующего Ладожской флотилией я поначалу чувствовал себя безмятежно.
А в уютной столовой, напоминавшей о добрых довоенных временах, был накрыт неплохой по тем временам стол. После слякоти и грязи раскисших аэродромов, землянок и деревенских строений, которые мы обычно обживали, а главное, после невероятного напряжения каждого дня я чувствовал себя здесь как на другой планете.
Зная, что мы новички на Ленинградском фронте, В. С. Чероков за обедом многое нам рассказал о трудностях блокады. Рассказал и об активных действиях авиации противника, которая днем и ночью штурмует и бомбит порты, где производится выгрузка войск, техники, боеприпасов и продовольствия. Немецкие самолеты атакуют суда и конвои практически над всей акваторией озера, это приводит к большим потерям транспортных [180] средств, и потому много продовольствия, вооружения и других важнейших грузов гибнет. Нехватка продовольствия в городе по-прежнему ощущается сильно, смертность от истощения высокая.
Этот разговор сильно испортил нам впечатление от обеда и очень быстро вернул ощущение реальности. Я перевел разговор на проблемы, ради которых мы приехали сюда. Тут нас подстерегала первая неожиданность: извинившись, командующий флотилией ответил, что детально он вопросами авиации не занимался, что вся авиация сосредоточена на одном аэродроме, но точного количества самолетов и их типы он назвать не может, об этом доложит старший авиационный начальник на аэродроме.
Сообщение о том, что вся авиация находится на одном аэродроме, меня сразу насторожило. К концу обеда обстановка за столом уже была несколько натянутой: во мне поднималось чувство досады. Переглянувшись с Головачевым, я поблагодарил В. С. Черокова за гостеприимство, но ощущение напрасно потерянного времени уже не давало мне покоя. Тут же мы с Г. М. Головачевым раскланялись и отбыли на аэродром, мимо которого, как оказалось, проехали, когда искали штаб флотилии.
Там, на аэродроме, нас поджидала другая неожиданность. Из доклада подполковника, который был старшим, мы быстро выяснили, что положение флотской авиации восточного побережья, мягко говоря, плачевное. Официально она существует, фактически же ее почти нет. Из двенадцати самолетов, которые базировались на аэродроме, исправными оказались восемь. Это были старенькие И-16, без радиостанций, поэтому управлять ими в воздухе, как выразился подполковник, было затруднительно. Воевали здесь как в первые дни войны: при сообщении о налете вражеской авиации все исправные И-16 поднимались в воздух и, если видели противника в указанном районе, то атаковали его, а если его не оказывалось, то патрулировали, пока не кончится горючее, и возвращались на аэродром. При дальнейшем уточнении выяснилось, что из этих восьми «ишаков» два в данный момент не имеют двигателей и что еще здесь есть четыре машины МиГ-3, но они никак не используются, поскольку на них стоят моторы с торпедных катеров. При первых же облетах самолетов с такими двигателями, как мы узнали, два «мига» из-за отказа двигателей упали в лес, летчики погибли. [181]
— Вот и весь состав наших ВВС, — невесело закончил подполковник.
Дела были неважные. Мы ничуть не «разбогатели», а план оперативного применения сил тем не менее нужно было составлять с учетом пополнения — приказ есть приказ. Я отдал распоряжение, чтобы при вражеских налетах на район Волхова исправные И-16 посылались в район железнодорожного моста, искали бы противника и атаковали его. Не теряя больше времени, мы с полковником Головачевым вернулись в штаб дивизии.
Как бороться с массированными налетами вражеских бомбардировщиков нашими малыми силами? В первую очередь нам необходимо было решить этот вопрос, поскольку рассчитывать на чью-либо помощь в ближайшем будущем нам не приходилось. Выход я видел только один. Чтобы срывать прицельное бомбометание, надо было все атаки сосредоточить на ведущих групп. Наши истребители должны атаковать в первую очередь вражеских ведущих, причем принципиальное значение в каждом бою имеет самая первая атака. В тех случаях, когда вся дивизия в воздухе, летчики должны атаковать не разрозненно, а одновременно по всей глубине эшелона бомбардировщиков противника.
Это была нелегкая задача. Атаковать ведущих всегда очень сложно, потому что они, как правило, прикрыты огнем других бомбардировщиков. От летчика-истребителя в такой атаке требуется не только высокое мастерство, но и незаурядная воля, бесстрашие и дерзость. Риск здесь очень высок, поскольку пилоту приходится преодолевать плотный заградительный огонь. Но у нас не было иного выбора. Я потребовал от летного состава точного выполнения этих указаний.
Между тем в штабе дивизии, выполняя директиву фронта, оперативный отдел нарисовал грандиозную схему применения полков дивизии и оперативно подчиненных ВВС флота восточного побережья. Когда она была готова, ее принесли мне.
Это была даже не просто схема. Это было художественное творение. На бумажной «простыне» части нашей дивизии излучали во все стороны могучие стрелы, которые, видимо, обозначали неотразимые удары по врагу. Такая же внушительная стрела исходила от аэродрома под Новой Ладогой, где базировалось 6–8 стареньких И-16 ВВС флота. Под каждой стрелой стоял номер полка, но о самом главном — сколько же в нем «активных [182] штыков», то бишь исправных самолетов, — скромно умалчивалось. Так же стыдливо не были указаны и возможные результаты боя каждого нашего полка и дивизии в целом. Другими словами, не было никаких данных о том, сколько же вражеских самолетов мы были в состоянии сбить в одном бою или за один вылет. Во всем остальном схема была отработана со вкусом и должна была радовать строгий штабной глаз.
Но меня при взгляде на это творчество слеза не прошибла. После доклада начальника оперативного отдела подполковника П. А. Перетятько в присутствии начальника штаба полковника И. Ф. Тараканова я отметил все достоинства выполненной работы, но при этом сказал, что в штабе фронта, глядя на эту схему, будут недоумевать, почему это мы до сих пор не разбили в пух и прах весь 1-й воздушный флот противника.
— Одними лишь красивыми стрелами немецкие бомбардировщики не уничтожить, — напомнил я офицерам и предложил немедленно внести в схему все данные о наших реальных силах и возможностях.
— Это сделать нетрудно, — с готовностью кивнул начальник штаба. — Но нужно ли?
— Нужно, — сказал я. — Притом обязательно!
После того как были внесены все необходимые сведения, из представленного нами плана стало видно, что все предыдущие бои мы провели в условиях трех-, пятикратного превосходства сил противника, что успешно решать поставленные перед нами боевые задачи такими малыми силами чрезвычайно трудно и что до сих пор нам это удавалось только благодаря героизму и самопожертвованию наших летчиков. Таким образом, могучие стрелы, которые были изображены на схеме, отражали, можно считать, наши надежды, а цифровые данные — суровую реальность и крайне нелегкие перспективы. В таком виде план и был отослан в штаб фронта.
Через несколько дней нам сообщили, что наш план утвержден без изменений. Об остальном не было сказано ни слова.