В небе над Волховом
Налеты авиации противника следовали один за другим. В апреле гитлеровцы совершили 803 самолето-вылета, а в первой половине мая довели их число до 1353. [183]
В основном бомбили ладожскую трассу, железную дорогу от Волхова до Шлиссельбурга, участок дороги Волхов — Путилове и перевалочные базы Кобона и Осиновец. Одновременно с этим, подтянув дальнобойную артиллерию, из района станции Мга гитлеровцы вели планомерный обстрел моста через Неву у Шлиссельбурга. Корректировали огонь самолеты Ме-110 под прикрытием истребителей. Располагая данными воздушной разведки о состоянии нашей противовоздушной обороны, фашисты во второй половине мая перешли к длительному массированному воздействию авиацией на те важнейшие объекты, о которых я не раз уже говорил. В мае и июне они произвели 36 крупных налетов. В большинстве случаев в них участвовало 80–100 самолетов одновременно, нацеленных в доброй половине случаев на железнодорожный мост через Волхов и на станцию.
Мы довольно хорошо изучили в те дни тактику действий авиации противника. С аэродрома Кресты обычно поднималась группа тяжелых бомбардировщиков Хе-111. На маршруте следования к цели, в районе аэродрома Городец, к ним присоединялись пикирующие бомбардировщики Ю-87. Самолеты выстраивались в общую колонну (от 30 до 60 машин) и следовали к аэродрому Сиверская, где встречались со своими истребителями. Первая их группа (15–20 самолетов) шла чуть впереди или чуть севернее колонны и играла роль заслона. Она должна была связывать боем наши истребители, иногда пересекала линию фронта на небольшой высоте, скрытно подходила к нашим аэродромам и блокировала их. Вторая группа следовала вместе с бомбардировщиками как непосредственное прикрытие.
Чаще всего бомбардировщики шли на высоте 4500–5000 метров, бомбы сбрасывали из горизонтального полета с первого захода, и только часть Ю-87 бомбила с пикирования.
Обычно вражеские самолеты появлялись в предрассветных сумерках и после захода солнца. В это время воздушные бои приобретали особый накал. Освободившись от груза, бомбардировщики уходили таким же компактным строем. Истребители заслона следовали за хвостом колонны с задачей отсекать наши перехватчики. Последним «номером» этой традиционной «программы», как правило, бывало появление разведчика Ю-88 на большой высоте. Разведчик, видимо, фотографировал результаты удара. [184]
Приведу некоторые данные, характерные для обстановки на нашем участке фронта в мае 1943 года. В ночь на 13-е налетали 46, на 16-е — 30, на 21-е — 40 бомбардировщиков.
Разумеется, эти данные не означают, что противник ограничивался в тот период только ночными налетами потому, что это было удобно ему. Отнюдь нет. Все говорило о том, что он решил измотать наш летный состав, не позволяя ему ночью отдыхать.
Словом, мы имели о тактике противника исчерпывающую информацию. Это давало нам возможность наилучшим образом использовать наши ограниченные силы. В каждом полку у нас постоянно дежурили группы, готовые к немедленному взлету. Были выделены опытные пары для перехвата воздушных разведчиков. Наши силы были распределены, конечно, с учетом степени важности охраняемых объектов, управление и связь отработаны таким образом, чтобы можно было оперативно перенацеливать в воздухе наши немногочисленные истребители.
Но существовала одна объективная реальность, повлиять на которую мы были не в состоянии. Я имею в виду явное неравенство сил в тех боях. После месяца боев с предельным напряжением у людей накопилась и физическая, и моральная усталость. Ошибки стали допускать не только летчики, но и командиры полков. Подчас наши пилоты действовали не самым удачным образом: повторные атаки не всегда производились организованно, управление ими часто нарушалось, немногочисленные наши группы рассыпались и несли неоправданные потери. А 22 мая днем произошел случай, который заставил меня срочно принимать решительные меры.
Стояла отличная погода, и около полудня три девятки Ю-87 практически беспрепятственно отбомбились по железнодорожному мосту и по станции Волхов, причем система оповещения «Редут» обнаружила вражеские самолеты своевременно и тут же выдала данные на КП полков и дивизии. Дежурные группы 156-го и 630-го авиаполков (четыре ЛаГГ-3, шесть Ла-5 и два Як-7б) вылетели с опозданием на 5–7 минут, ведущие групп в воздухе вели себя недостаточно инициативно и организованно и оказать отпор противнику не сумели. Только из-за неточности бомбометания не был уничтожен железнодорожный мост и некоторые другие важные объекты. Двенадцать же наших истребителей не нанесли сосредоточенного [185] удара по «юнкерсам», не атаковали их при выходе из пикирования и не преследовали при отходе.
Такое у нас случилось впервые. Я написал строгий приказ по дивизии. Нисколько не снимая вины с ведущих, тем не менее отметил в нем, что такое могло произойти только по вине командиров 156-го полка подполковника А. С. Егорова и 630-го — подполковника П. Н. Новицкого. Они допустили снижение боеготовности групп, запоздалый взлет и нечеткое управление боем по радио с КП.
Немедленно было сделано все необходимое для повышения боеготовности частей. Помимо мер чисто дисциплинарного порядка большое внимание было уделено учебе. Тщательно анализировался каждый воздушный бой, проводился детальный разбор успешных воздушных схваток, изучалась тактика борьбы с большими группами бомбардировщиков. Штабом были разработаны указания по управлению боем и организации связи в конкретных наших условиях. Все эти организационные и тактические разработки имели силу приказа. Положение дел в соединении вскоре несколько улучшилось, и это сказалось на результатах боев.
27 мая под вечер система «Редут» оповестила о приближении самолетов противника к Новой Ладоге. Немедленно были подняты две шестерки Як-7б от 86-го гвардейского авиаполка (ведущие капитаны А. В. Зазаев и И. Я. Попович) и девять ЛаГГ-3 от 156-го авиаполка (ведущий капитан И. Г. Романов). У противника насчитывалось до 35 бомбардировщиков «Хейнкель-111» под прикрытием 12 истребителей. Летчики 86-го гвардейского, набрав высоту, пошли на перехват в район железнодорожной станции Жихарево, но были перенацелены с КП полка в район города Волхов. Над ним шестерка «яков» капитана Зазаева встретила три группы бомбардировщиков (по 9 машин в группе) под прикрытием истребителей. Пара А. В. Зазаева с ходу атаковала замыкающее звено Хе-111, и ведомый И. К. Сомов с близкой дистанции сбил один бомбардировщик. Стрелки с «хейнкелей» открыли интенсивный огонь, чтобы не дать нашим истребителям возможность атаковать с малых дистанций.
Сбив самолет замыкающего звена, младший лейтенант И. К. Сомов нацелился на второе звено Хе-111. Во время повторной атаки он оторвался от капитана Зазаева, пристроился к капитану А. М. Манову, вместе с которым и ушел на свой аэродром, после того как израсходовал весь [186] боекомплект. В то же время его ведущий попеременно атаковал двух Хе-111. Боекомплект его тоже был на исходе. В ходе боя к Зазаеву присоединился еще один истребитель, и эта пара тоже благополучно вернулась на аэродром. Третья пара из этой шестерки — младшие лейтенанты А. П. Хорошков и М. Ф. Манулин — атаковала группу бомбардировщиков при подходе к Новой Ладоге. На встречном курсе Манулин длинной очередью сбил Хе-111, после чего резко ушел вниз и, снова набрав высоту, атаковал с хвоста другой «хейнкель». С других бомбардировщиков по нашему истребителю открыли интенсивный огонь. Он был поврежден и стал неуправляемым. Младший лейтенант воспользовался парашютом, благополучно приземлился на своей территории. Оставшийся без напарника Хорошков вел бой с двумя «фоккерами», одного из них сбил и тут же атаковал звено «хейнкелей». Ему удалось сбить и бомбардировщик, но сам подвергся атаке трех ФВ-190. Изобретательно маневрируя, летчик сумел оторваться от преследователей и благополучно вернулся на аэродром.
Другая шестерка летчиков 86-го гвардейского авиаполка (ведущий капитан И. Я. Попович) на подходе к Новой Ладоге вела бой с девятью Хе-111 и истребителями сопровождения. Пара капитана А. М. Манова и майора С. Г. Левитина сбила два бомбардировщика. Дальнейшим атакам наших летчиков помешали «фоккеры». Манов и Левитин вышли из боя с полностью израсходованным боекомплектом.
Неподалеку от этой пары дрался гвардии старший лейтенант А. Н. Деркач. Опытный летчик, он сумел оторваться от наседавших «фоккеров» и тут же атаковал ближайший Хе-111. Бомбардировщик с резким снижением ушел на юг. Набирая высоту, гвардеец увидел, как один ФВ-190 нацеливается на наш «як». Деркач успел отсечь «фоккер» огнем и тем самым спас своего боевого друга от неминуемой гибели. Но в этот момент его снова атаковали два ФВ-190. Одного из них Деркач сбил. Но и его самолет полупил повреждения. Тем не менее летчик благополучно привел подбитую машину домой.
«Лаги» 156-го авиаполка вели бой в районе Волхова с тремя Хе-111 и четверкой ФВ-190. Этот бой закончился безрезультатно.
Таким образом, двенадцать летчиков 86-го гвардейского авиаполка сбили шесть «хейнкелей» и два «фоккера». [187] Еще два вражеских истребителя подбили. Наши потери составили два самолета. Один летчик погиб.
86-й гвардейский истребительный авиаполк, как известно, еще на Северо-Западном фронте зарекомендовал себя как один из лучших. В части было немало сильных летчиков, но тем не менее в организации боя, о котором только что было рассказано, были допущены и очевидные просчеты. В частности — не все наши пары до конца боя смогли держаться в тесном взаимодействии. Кроме того, не было обеспечено необходимой взаимной поддержки между группами.
Бой был тщательно проанализирован и разобран со всеми летчиками. Теперь мне уже был очевиден уровень подготовки руководящего летного состава, особенно в вопросах тактики и управления боем. Вне зависимости от этого по-прежнему нашим уязвимым местом оставалось соотношение сил. Поэтому, отсылая в штаб воздушной армии итоговое донесение о бое, мы добавили ряд соображений о том, что для надежного отражения массированных налетов необходимо иметь до 100 истребителей под единым командованием. В апреле и мае наша дивизия понесла потери, и сил явно не хватало, чтобы надежно решать такую задачу. В двух полках дивизии — 86-м гвардейском и 156-м — к 1 июня было всего 26 исправных машин, да 14–16 самолетов насчитывалось в подчиненном нам 630-м авиаполку.
В конце мая 1943 года были упразднены должности заместителей командиров эскадрилий по политчасти. Это решение потребовало от политотдела и политработников частей усилить внимание к командирам эскадрилий, поскольку на них теперь возлагалась ответственность не только за руководство боевыми действиями, но и за организацию политико-воспитательной работы. Не все командиры, разумеется, оказались готовыми к выполнению этих задач. Теперь им приходилось особенно серьезно учиться искусству воспитания подчиненных.
Мы провели двухдневные сборы, на которых опытные политработники учили командиров эскадрилий формам и методам политико-воспитательной работы. Одновременно с этим в полках совершенствовалась и боевая подготовка.
Это было нелегкое время, но самые трудные дни, как вскоре оказалось, ждали нас впереди.
Июнь — особый период в действиях фашистской авиации на Ленинградском фронте. В мае она своей задачи не [188] выполнила: основные коммуникации фронта не были выведены из строя. Но данные воздушной разведки и сам ход боевых действий в мае конечно же позволили противнику сделать достаточно ясный, если не однозначный, вывод о наших боевых возможностях. И потому, подтянув дополнительные силы бомбардировочной авиации, гитлеровцы перешли к массированным ударам по базам и коммуникациям флота. Если до июня они действовали группами от 30 до 50 самолетов, то теперь все приобрело масштабы гораздо крупнее.
Около шести часов утра уже 1 июня 75 бомбардировщиков (Хе-111, Ю-88 и Ю-87) под прикрытием 40 истребителей совершили налет на главную цель — железнодорожный мост через Волхов и другие важные объекты. Боевой порядок их на дальних подступах к объекту представлял собой общую колонну под непосредственным прикрытием 24 истребителей, 16 из которых шли впереди как заслон. При подходе к Волхову бомбардировщики разделились на пять групп, пытаясь нанести удар по целям с разных направлений. Это было сделано для того, чтобы дезорганизовать наши малочисленные группы перехватчиков.
Система оповещения сработала вовремя, поэтому я поднял в воздух дежурные эскадрильи 86-го гвардейского и 156-го истребительного полков с задачей атаковать врага на дальних подступах. Самолеты 630-го авиаполка и флота должны были использоваться для наращивания сил в воздухе.
КП дивизии располагался в поселке Лужа, над ним проходили почти все маршруты противника. Это позволяло мне с земли вести визуальное наблюдение, и почти все бои в ту пору происходили у меня на глазах.
Когда группа бомбардировщиков появилась над КП дивизии, я перенацелил на нее шесть «яков» 86-го гвардейского полка из района Жихарева. Вел эту шестерку капитан Г. Я. Ходаков. Летчики атаковали первую группу «хейнкелей» в лоб, и вскоре два бомбардировщика были сбиты. После этого гвардейцам пришлось вступить в бой с ФВ-190 и Ме-109, но частью сил они продолжали атаковать Хе-111.
В то же время восемь «лагов» из 156-го полка, ведомых капитаном И. С. Пастуховым, юго-западнее Волхова атаковали крупную, до пятидесяти машин, группу бомбардировщиков. Частью сил отбивались от истребителей прикрытия. [189]
После первого удара по «хейнкелям» в районе КП дивизии летчики 86-го гвардейского полка оттянули на себя и связали боем истребителей сопровождения. Это дало возможность «лагам» капитана Пастухова ударить по большой группе бомбардировщиков. Летчики 156-го полка провели бой активно, расчетливо. Взаимодействуя парами и звеньями, они раздробили боевой порядок вражеских групп, сбили их с боевого курса, и только отдельным вражеским самолетам удалось прорваться к району цели. Но бомбы они сбросили беспорядочно, и основные объекты от этого не пострадали.
Наши истребители преследовали бомбардировщиков до линии фронта. В ходе боя противник потерял семь машин. В 5 часов вечера того же дня гитлеровцы повторили налет. В нем участвовало 80 бомбардировщиков и 30 истребителей сопровождения.
Шесть «яков» 86-го гвардейского полка, которых вел капитан А. В. Зазаев, вылетели на перехват бомбардировщиков, но на высоте пять тысяч метров были встречены восемью ФВ-190, которые навязали нашей шестерке затяжной бой. Он был исключительно маневренным и активным. Наша группа состояла из сильных летчиков.
В ходе боя истребители Н. И. Марченко, П. К. Лобас, М. Ф. Манулин, А. М. Манов и Д. И. Кудрявцев сбили четыре «фоккера».
В то же время четыре «лага» из 156-го и группа «лавочкиных» из 630-го авиаполка вели бой с бомбардировщиками и одновременно отражали атаки истребителей. Бомбардировщики действовали с разных высот и направлений. Наши летчики сбили четыре Ю-87 и один Хе-111. Вместе с истребителями противник потерял в этом бою 9 самолетов.
Вечерело. Итак, на рассвете и на закате этого дня мы провели две схватки. Две, но какие! В общей сложности в налетах участвовало более двухсот самолетов врага. Этого было вполне достаточно, чтобы разрушить железнодорожный мост, ГЭС, смести с лица земли немало других важных объектов. Но все это оставалось на своих местах. Пострадал только один деревянный пролет моста. Уже на следующие сутки движение через него было возобновлено в прежнем ритме. Наши летчики — всего четыре десятка истребителей — оказались готовы к такой борьбе. Когда подводились окончательные итоги, то выяснилось, что за день фашисты потеряли 23 самолета. Кроме того, еще 9 их машин были сбиты зенитным огнем. [190]
Таких ожесточенных боев и такого разгрома, какой учинили наши летчики немцам в небе над Волховом 1 июня, мне еще не приходилось наблюдать. Ясное голубое небо было исчерчено черными шлейфами, которые тянули за собой горящие немецкие самолеты. При их падении на много километров прокатывались отзвуки мощных взрывов: некоторые бомбардировщики падали с полной бомбовой загрузкой. Повсюду белыми пятнами мелькали купола парашютов. Это экипажи сбитых самолетов покидали свои машины.
Наши истребители действовали решительно, быстро и очень организованно. Наблюдая этот бой, я как командир дивизии испытывал полное удовлетворение и в то же время остро сожалел, что у нас так мало сил. При том мастерстве и отваге, которые показывали наши летчики, будь у нас вдвое больше сил, мы могли бы разгромить эти крупные бомбардировочные группы. 32 потерянных за день самолета — потери для гитлеровцев чувствительные, но если бы у нас были дополнительные силы, мы бы, конечно, сбили их намного больше.
Ход боя с земли наблюдали многие из дивизии. Была видна работа не только каждой эскадрильи, но и отдельных звеньев, пар и даже некоторых летчиков. Этот «всеобщий» контроль с земли оказывал, видимо, определенное психологическое воздействие на летчиков, заставляя их драться решительно и инициативно. И как следствие — высокая результативность.
На следующий день мы были готовы к столь же ожесточенной борьбе. Но... налетов не последовало. Спокойными оказались и дни 3 и 4 июня. Стало ясно, что противник ошарашен потерями. Однако 5 июня система «Редут» оповестила о том, что в направлении Новой Ладоги и Волхова идет большая группа вражеских самолетов. Трехдневная передышка, которую мы получили, крепко потрепав гитлеровцев в боях 1 июня, кончилась. К Волхову приближались 80 бомбардировщиков противника под прикрытием 20 истребителей.
Немедленно было поднято 18 истребителей, по шесть от каждого полка. В моем распоряжении оставался небольшой резерв, который я предполагал использовать в зависимости от хода боя.
После первого крупного налета мы стали более точно рассчитывать время подъема и посадки истребителей. Надо было успевать заправлять самолеты для быстрого повторного взлета при отражении налетов второго и, чаще [191] всего, третьего эшелонов. Технический состав перекрывал все установленные нормативы. Дважды гитлеровцы пытались блокировать ваши аэродромы. Первый раз — неудачно: наши истребители уже находились в воздухе. В другой раз они заблокировали аэродром 156-го истребительного полка, но летчики соседнего 86-го гвардейского авиаполка сравнительно легко его деблокировали.
Теперь ничто не мешало нашим летчикам. Шесть «яков» 86-го гвардейского авиаполка, которые вел старший лейтенант А. Н. Деркач, были направлены в район железнодорожной станции Жихарево, но вскоре стало ясно, что все самолеты противника идут в район Волхова, и я перенацелил группу туда. Получив указание с земли, Деркач изменил курс и над станцией Новый Быт увидел до 30 бомбардировщиков противника в сопровождении истребителей. Он решил всей шестеркой сразу атаковать их. Но восемь «фоккеров» этой атаке помешали и навязали нашим летчикам бой. Эта попытка обошлась гитлеровцам недешево. В завязавшемся бою гвардейцы сбили три «фоккера» и «мессер». К тому же бомбардировщики, по существу, остались без охраны. На подходе к Волхову их атаковали «лаги» 156-го и «лавочкины» 630-го полков. В результате бомбардировщики были рассеяны, семь «хейнкелей» сбито, а отдельные машины, которым все-таки удалось прорваться к объектам, отбомбились неприцельно. Пострадало несколько жилых домов, но ни один военный объект разрушен не был. В ходе боя противник потерял одиннадцать самолетов. У нас было повреждено два истребителя, которые, впрочем, благополучно произвели посадку на своих аэродромах.
8 июня гитлеровцы попытались нанести удар по Волхову силами 45 бомбардировщиков под прикрытием 15 истребителей. И в этот день налет был успешно отражен — лишь незначительное повреждение получило железнодорожное полотно.
И снова противник изменил тактику. Не добившись уничтожения ГЭС и моста через Волхов, он подтянул с других направлений дополнительные силы бомбардировщиков и истребителей и перешел к целенаправленному и решительному воздействию на главные объекты. Это продолжалось трое суток, в течение которых совершалось по два налета. Стояли белые ночи. Гитлеровцы производили налеты в любое время суток.
В каждом таком налете принимало участие три эшелона самолетов. Первый из них обычно находился на высоте [192] пять тысяч метров, это Ю-88, которые шли в «колонне звеньев». Второй эшелон шел на тысячу метров выше и в таком же построении, его составляли самолеты Хе-111. Замыкали все на высоте четыре тысячи метров самолеты Ю-87. Каждый эшелон насчитывал от 30 до 34 звеньев, или около 100 самолетов. Всего в таком налете участвовало от 270 до 300 бомбардировщиков. Группы подходили к району цели с интервалом от 10 до 30 минут. Такой боевой порядок обеспечивал прицельное бомбометание каждым звеном в отдельности. Вероятно, эта тактика, по расчетам немецкого командования, должна была обеспечить стопроцентную гарантию уничтожения ГЭС и моста.
Такими массами бомбардировщиков — до трехсот самолетов в одном налете — гитлеровцы действовали в июле сорок первого года при налетах на Москву. Но в Московской зоне ПВО были сосредоточены десятки наших истребительных авиаполков, которые, собственно, и не позволили противнику нанести сколь-нибудь существенный ущерб нашей столице. Здесь же, в районе Волхова, у нас по-прежнему действовало менее полусотни самолетов, и все расчеты противника были построены на том, что такие незначительные силы просто не могут противостоять армаде бомбардировщиков. Я не знаю, была ли где-нибудь еще ситуация, когда на очень узком участке фронта авиация противника применялась бы так массированно.
Само собой разумеется, что боевые порядки немецких бомбардировщиков обеспечивали эффективное использование их бортового огня. Чтобы избежать потерь от него, нашим летчикам нужно было атаковать вражеские эшелоны одновременно несколькими группами по всей глубине боевого порядка. Это заставляло гитлеровцев вести огонь сразу по многим целям и снижало его эффективность.
Но и с учетом применения наиболее целесообразной тактики у нас все равно сил не хватало. Противник об этом знал, как и наши возможности, касающиеся продолжительности полета. Поэтому он умело маневрировал моментом удара второго и третьего эшелонов, добиваясь, чтобы к его подходу наши истребители вынуждены были садиться для заправки топливом и пополнения боезапаса. С этим мы ничего не могли поделать, так как должны были порой всеми силами отражать налет первого эшелона. Вот и случалось порой, что к моменту подхода второго вражеского эшелона наши бойцы находились на земле. [193] Мы успевали взлетать на отпор третьему эшелону, и это само по себе казалось нам чудом оперативности, которую проявляли наши техники, механики и летчики, но увеличить «оборачиваемость» мы не могли.
Особое внимание хотелось бы обратить на тактику действия третьего эшелона — самолетов Ю-87, которые производили бомбометание звеньями с крутого пикирования до предельно малых высот. Некоторые из них выходили из пикирования так низко, что скрывались за невысокими берегами реки. Они надежно обеспечивались истребителями сопровождения на маршруте, в районе цели и на выходе из пикирования. Бомбы у них были замедленного действия. Тактика «юнкерсов» наглядно подтверждала решимость врага уничтожить наши главные объекты во что бы то ни стало.
Надо ли говорить о том, что в эти дни мы делали для противоборства вражеским армадам все, включая и то, что еще недавно в принципе могло казаться неосуществимым, и все за счет предельного напряжения, мужества и возросшего мастерства наших летчиков. Только одна бомба, сброшенная однажды «юнкерсом», задела верхнюю кромку фермы моста. Комиссия, проверявшая это повреждение, разрешила движение поездов. Но через сутки этот пролет рухнул. Правда он был довольно быстро восстановлен.
На третьи сутки этого напряженнейшего периода фашисты сделали только один налет. Это был хороший признак: очевидно, их части усиления ВВС убыли с нашего направления. В дальнейшем гитлеровская авиация настойчиво стремилась выполнить ту же задачу, но ничего похожего на прежние три дня уже не было.
Объективности ради я должен заметить, что в те наиболее трудные для нас дни мы выполнили свою задачу не только благодаря исключительной самоотверженности личного состава, но еще и потому, что нам сопутствовало обыкновенное ратное счастье. Конечно же, нам просто здорово повезло, что все главные объекты удара остались в неприкосновенности.
Не добившись поставленной цели своими «сверхусилиями», гитлеровцы после 17 июня проводили налеты почти ежедневно, иногда по два раза в день. Снова хроника: [194]
17-го к охраняемым нашим целям рвались 55 бомбардировщиков в сопровождении 20 истребителей; 18-го — два налета — 95 бомбардировщиков и 40 истребителей; 19-го — 49 бомбардировщиков и 22 истребителя; 21-го — снова два налета, в которых участвовало 89 бомбардировщиков и 36 истребителей.
Всего за четыре дня — шесть попыток массированных ударов с участием 288 бомбардировщиков и 118 истребителей. Было сброшено около полутора тысяч бомб крупного калибра. Однако результаты выглядели довольно скромно: повреждены были деревянный пролет моста через Волхов и в нескольких местах железнодорожное полотно, подожжен один состав с боеприпасами, уничтожено семь вагонов и паровоз. Незначительно пострадала станция и некоторые другие объекты. Все повреждения были быстро устранены, и коммуникации по-прежнему продолжали работать с полной нагрузкой.
Таким образом, и на этот раз гитлеровская авиация свою задачу не выполнила и при этом имела большой урон.
Мы не только выстояли в чрезвычайно сложных условиях, но и одержали большую моральную победу. Это было ясно уже 23 и 24 июня, когда враг вновь большими силами совершал налеты, но не смог даже прорваться к Волхову и отбомбился бесцельно на перегоне между станциями.
И в мае, и особенно в июне мы, конечно, понесли потери. С каждым днем мне все труднее и труднее было выделять даже минимальный резерв, который я обычно старался иметь в ходе каждого боя. Наступало время, когда на отражение налета требовалось поднимать сразу всех летчиков дивизии. Значит, надо было искать и новые тактические решения. А поскольку нет резервов, значит, их следовало искать в совершенствовании организации процесса самого боя и в методах управления им.
Управление у нас было централизованным. Я не только принимал решение на отражение налета, но и управлял боем в ходе его. Через командиров полков и эскадрилий, находящихся в воздухе, я по радио распределял цели, корректировал действия групп, осуществлял взаимодействие между ними. Поскольку большинство воздушных схваток проходило в пределах, доступных наблюдению с земли, централизованное управление сыграло важную роль. При этом — само собой разумеется! — летчики поддерживали строгую дисциплину в эфире. [195]
Другим важным моментом, который обеспечил нам успешное выполнение задачи, была наступательная тактика.
Собственно, альтернативы мы и не имели. Принять оборонительную тактику с теми малыми силами, которыми мы располагали, означало отдать инициативу противнику без борьбы. А это автоматически привело бы к срыву поставленной перед нами задачи. Понятно, что в такой ситуации многое зависит от боевого опыта каждого летчика, его волевых качеств и мастерства. Все эти качества пилоты продемонстрировали в небе Ленинграда. Как недавно назначенный командир я познал силу авиационной дивизии здесь, в боях над Волховом. Некоторые недостатки в организации боевой работы, которые проявились в самом начале нашего пребывания на Ленинградском фронте, впоследствии были полностью устранены, и соединение стало незаурядным по боеспособности.
Но сил у нас, как и прежде, было мало. В донесениях и при каждом удобном случае я настойчиво напоминал командованию воздушной армии о том, что для отражения массированных налетов средств у нас явно недостаточно. До поры до времени мои напоминания были гласом вопиющего в пустыне. Однако июньские события в воздухе встревожили командование, и для усиления прикрытия объектов восточного побережья в наш район была перебазирована 275-я истребительная авиадивизия. В трех ее полках насчитывалось 40 самолетов. Кроме того, решением командующего Ленинградским фронтом на восточный берег Ладожского озера были перебазированы два авиаполка из состава 7-го истребительного авиакорпуса. В одном из них было 8 истребителей «Киттихаук», в другом — 10 «лавочкиных». Всего было переброшено в район восточного побережья около 60 машин. Эта мера, хоть и несколько запоздалая, все же создавала нам более благоприятные условия для решения поставленных задач. Налеты противника продолжались, усилились его удары по плавсредствам на переходах через Ладогу. И хотя воевали мы остатками самолетов, все же чувствовали, что нашего полку прибыло. А это имело решающее значение для надежного прикрытия коммуникаций, питающих фронт и город.
В середине июня у нас состоялся торжественный вечер, посвященный первой годовщине дивизии. Были подведены [196] итоги работы на Ленинградском фронте. Отметили и особую ответственность, возложенную командованием на дивизию, и характер боев по отражению массированных ударов бомбардировщиков противника.
Среди полков дивизии в боях особо отличился 86-й гвардейский авиаполк. Зрелыми командирами и незаурядными воздушными бойцами зарекомендовали себя командир полка подполковник С. Н. Найденов, гвардии капитаны А. В. Зазаев, И. Я. Попович, А. М. Манов, гвардии старший лейтенант А. И. Чубуков, гвардии лейтенант И. Ф. Мотуз, гвардии младший лейтенант П. А. Дадыко. В этом полку и многие молодые летчики воевали наравне с опытными асами. Например, младший лейтенант Д. И. Кудрявцев до прибытия на Ленинградский фронт вообще не участвовал в крупных боях. Здесь же менее чем за два месяца он сбил 11 вражеских самолетов. 8 самолетов было на счету старшего лейтенанта А. Н. Деркача. По 6 фашистов сбили младшие лейтенанты П. К. Лобас и В. П. Бойко. Младший лейтенант И. К. Сомов уничтожил 5 самолетов. Этот список можно было бы без труда продолжить.
Командующий 13-й воздушной армией генерал С. Д. Рыбальченко издал приказ, в котором объявлялась благодарность всему личному составу 240-й истребительной авиационной дивизии. Все воины соединения были награждены медалью «За оборону Ленинграда», 231 человек удостоился правительственных наград, 234 авиатора повышены в воинских званиях, из них 41 впервые получил офицерское звание.
Боевая работа между тем не прерывалась ни на один день. Несмотря на известное усиление нашей истребительной авиации в районах восточного побережья, обстановка в воздухе по-прежнему оставалась напряженной. К 1 июля 1943 года, после двух с лишним месяцев боев на Ленинградском фронте, 240-я истребительная авиадивизия (без оперативно подчиненного 630-го авиаполка)! имела в своем составе 21 боевой самолет: 15 «яков» в 86-м гвардейском авиаполку и 6 «лагов» в 156-м авиаполку. Не все из этих машин были в полной боевой готовности.
В первых числах июля я получил указание прибыть в штаб воздушной армии на совещание и, таким образом, оказался в Ленинграде. До сих пор мне приходилось безотлучно [197] быть, если не считать поездку к командующему Ладожской флотилией, в расположении дивизии, в основном в поселке Лужа, где располагались штаб и КП. Должен, кстати, заметить, что название поселка дает о нем исчерпывающую информацию. Заболоченная местность, непролазная грязь — шагу нельзя ступить без резиновых сапог — и комары, от которых не было спасенья. Они донимали нас и летом сорок второго на Северо-Западном фронте, но оказалось, что тамошние твари не шли ни в какое сравнение с лужинскими. В штабе, на КП, в землянке непрерывно жгли ветки, бумагу, ветошь — ничего не помогало. Во всех помещениях была такая концентрация дыма, что мы сами не могли ее выдерживать. А комарам хоть бы что! Мы сидели в болоте, в небе было черно от вражеских самолетов, и о том, чтобы хоть на несколько часов выбраться в город, не приходилось и мечтать. И так неделя за неделей почти три месяца.
Но вот я наконец попал в Ленинград. На совещании в штабе воздушной армии разрабатывались меры, направленные на снижение активности вражеской авиации. В частности, рассматривались возможности нанесения мощного удара по основным аэродромам противника с участием в этой операции всей авиации фронта. Требовалось детально отработать и изучить различные ее аспекты, поэтому совещание продлилось даже несколько дней.
Один из вечеров был у меня свободным, и мне предложили побывать в театре.
— Разве театр работает? — удивился я.
Оказалось, что некоторые зрелищные предприятия работают здесь как в мирное время. Я подумал, что такое возможно только у ленинградцев и больше нигде. Конечно же, я с удовольствием принял предложение.
Несколько позже у меня появилась возможность проехать по центральным улицам города днем. Разрушений, к счастью, было меньше, чем я предполагал. Никаких развалин на глаза не попадалось. Правда, как потом мне сказали, если они и были, то очень быстро убирались, и эта «косметика» проводилась всеми доступными способами и средствами. Всюду поддерживалась чистота, ходили трамваи.
Запомнились лица прохожих, переживших две блокадные зимы. Люди ходили медленно, часто останавливались, отдыхали. После прорыва блокады положение с продовольствием несколько улучшилось, но до нормы, [198] конечно, было еще далеко. На ленинградцев я смотрел как на очень близких мне людей, невольно думал о том, что эти истощенные горожане, которые и передвигаются с видимым трудом, еще полные смены работают на заводах, выпускают оборонную продукцию.
Когда мы проезжали на машине по Невскому проспекту, была объявлена тревога: «Начинается артобстрел, укрыться в убежищах!» Не было у ленинградцев никакой суеты, никакой паники, растерянности: всё здесь уже видели, всё пережили, ко всему относились с твердым спокойствием.
На фронте я привык подавлять в себе эмоции, заставляя себя всегда действовать расчетливо и хладнокровно. Этому же учил и своих подчиненных. Но здесь, в городе, все, что попадало в поле зрения, вызывало переживания, каких мне потом до конца войны, пожалуй, испытать не пришлось. Физически ощущалась тогда вся тяжесть блокадного существования, будто в меня самого влилась часть того, что уже было пережито ленинградцами, и того, что им еще предстояло пережить. Когда мы покидали город, мне хотелось поклониться всем людям, которые жили в нем и сумели его отстоять. На подъезде к своей Луже думалось о том, что все-таки город уже вне зловещего кольца, что все попытки фашистов снова прервать связь Ленинграда со страной уже неосуществимы, что коммуникации действуют с полной нагрузкой и снабжение невской твердыни с каждым днем улучшается. Я вспоминал лица встреченных ленинградцев и был убежден, что тот, кто дожил до этих дней, доживет и до победы, был бесконечно рад, что все-таки встретился с городом, в котором родился, с городом своей курсантской юности. Удастся ли встретиться с ним еще — об этом не думалось. Я привык на войне ничего не загадывать наперед.
11 июля, вскоре после моего возвращения из Ленинграда, из главного штаба ВВС пришел приказ, в котором предписывалось перебазировать нашу дивизию с Ленинградского фронта на территорию Московского военного округа. На это отводилось пять дней — с 12 по 16 июля. Оставшиеся самолеты мы должны были передать 275-й истребительной авиадивизии.
Так завершились наши боевые дела на Ленинградском фронте. Воевали мы здесь около трех месяцев. Отразили [199] более сорока налетов противника, в том числе и такие, в которых участвовали сотни вражеских самолетов. В воздушных боях сбили 83 самолета противника и 61 самолет повредили. По нашим данным, мы уничтожили в воздухе 44 немецких бомбардировщика и 39 истребителей. Еще 4 немецких истребителя было сожжено на земле при блокировке аэродромов противника.
По данным же немецких летчиков, которые попали к нам в плен, только за один месяц боев летчики соединения уничтожили 92 самолета. Вполне может быть: мы не всегда могли проследить за каждым атакованным и подбитым нами вражеским самолетом. Вероятно, многие из тех, которых мы считали подбитыми, не дотягивали до своих аэродромов.
Пленные показывали, что соединения, входившие в состав 1-го немецкого воздушного флота, из-за больших потерь в районе Волхова неоднократно пополнялись, особенно 54-я истребительная эскадра, осуществлявшая сопровождение бомбардировщиков. По их утверждениям, весной и летом в боях над Волховом 1-й воздушный флот понес такие большие потери, каких раньше он не знал. И такой урон в ленинградском небе причинили противнику всего около пяти десятков советских истребителей. Сейчас, спустя десятилетия после тех событий, даже мне это кажется удивительным, хотя в те дни я не только считал это в порядке вещей, но временами даже бывал недоволен действиями наших групп, полагая, что мы можем и обязаны воевать еще более успешно, результативно.
Так или иначе, а впереди новые задачи. Еще до передислокации в дивизии произошли перемены. Мы прежде всего распрощались с боевыми друзьями из 156-го истребительною авиаполка. Воевавший на «лагах», он перевооружался самолетами Ла-5 и был передан другому соединению. Не было с нами и 630-го авиаполка, который на Ленинградском фронте входил в наше оперативное подчинение. Что же касается самого сильного в дивизии 86-го гвардейского авиаполка, то он вместе с управлением дивизии и инженерно-техническим составом был переброшен в Подмосковье, где должен был получать новые самолеты Як-9.
19 июля из главного штаба ВВС пришло дополнительное распоряжение, согласно которому в дивизию вливались два полка. Одним из них был мой родной 42-й, в котором я начинал войну, другим — 900-й истребительный. [200] Оба они имели самолеты Як-9т. Таким образом, вся дивизия теперь была вооружена однотипными машинами. Это имело существенное значение для улучшения организации инженерно-технических работ, комплектования, использования запчастей и т. д. Кроме того, командованию соединения, конечно, было удобнее отрабатывать в частях технику пилотирования, элементы воздушного боя, групповую слетанность и многое другое, от чего зависела боеготовность дивизии в целом.
Для нас начинался важный период: за месяц надо было получить самолеты с завода, перегнать их, облетать, переучить большое количество молодых летчиков. Необходимо было изучить и проанализировать накопленный опыт, выработать единые взгляды на тактику действий в масштабе полков и дивизии. Я уже хорошо знал, что на фронте любые упущения моментально дают о себе знать, что «непринципиальных» просчетов не бывает и что исправить их в боевых условиях чрезвычайно сложно.
Между тем схватки, проведенные на Ленинградском фронте, выявили определенные недочеты в нашей подготовке. Конкретно это выражалось в том, что многие наши летчики по-прежнему предпочитали вести бой на виражах.
Мы уже имели такие машины, как «яки» и «лавочкины», которые не только ни в чем не уступали немецким, но и по некоторым характеристикам превосходили их. Однако по укоренившейся в 1941–1942 годах привычке, по въевшейся в психологию людей оборонительной тактике боя наши летчики по-прежнему нередко дрались по старинке, не используя большие возможности новых машин.
Таким образом, арсенал важнейших приемов, которыми можно пользоваться в борьбе с врагом, непростительно сужался, и мы на этом, конечно, много теряли.
Выяснилось также, что зачастую наши летчики атаковали большие группы вражеских бомбардировщиков без учета системы их оборонительного огня. При этом атаки нередко производились не одновременно по всей глубине их эшелонов, как было необходимо, а последовательно. Это позволяло противнику сконцентрировать огонь на отдельной нашей атакующей группе и увеличивало наши потери. Иногда нарушалось управление истребителями с земли или было неустойчивым из-за недисциплинированности [201] некоторых командиров и летчиков в эфире. Это было недопустимо.
Короче говоря, недостатков хватало, и требовались энергичные меры, чтобы за месяц как следует подготовиться к предстоящим боевым действиям.
Хотя итогами боев на Ленинградском фронте я был удовлетворен, в те дни все-таки мысленно не раз задавал себе вопрос: почему такие важные объекты, от которых в первую очередь зависело снабжение войск, и ленинградцев, и, следовательно, устойчивость всей обороны города, мы вынуждены были прикрывать такими ограниченными силами? Размышлял о прошлом и приходил к закономерному выводу, что всему были свои причины, хоть и горькие, но в целом понятные. Мы вынуждены были воевать при невыгодном для нас соотношении сил на Северо-Западном фронте в течение всего сорок второго года. Этому тоже были свои объяснения: борьба за стратегическую инициативу шла на других фронтах (в первую очередь — под Сталинградом), нашим эвакуированным заводам требовалось время на то, чтобы наладить массовый выпуск новой техники, и то, что выпускалось в ограниченном количестве, в первую очередь направлялось на решающие участки огромного советско-германского фронта.
Но под Ленинградом наша дивизия воевала весной и летом сорок третьего года. Ленинградский фронт с самого начала входил в число наиболее важных. Шел третий год войны, а у нас соотношение сил не менялось. Почему? Этот вопрос возникал у меня иногда потому, что в то время я еще почти ничего не знал о масштабах воздушных сражений, развернувшихся над Кубанью. А это была совсем особая страница войны.
После разгрома фашистов под Сталинградом логика дальнейшей борьбы заставила гитлеровское верховное командование искать стратегический шанс или реванш на юге.
На Таманском полуострове у противника оставалась очень сильная группировка. Ей отводилась важная роль в замыслах Гитлера, который весной сорок третьего года еще надеялся использовать Таманский полуостров как плацдарм для нового наступления на нефтеносные районы Кавказа. Кроме этого, фашистское командование намеревалось вынудить нас перебросить туда как можно [202] больше войск с западного направления и тем самым ослабить фронт.
Ставка Верховного Главнокомандования поставила войскам Северо-Кавказского фронта задачу разгромить вражескую группировку на Кубани. В начале апреля обстановка здесь была очень сложной. Противник, испытывая недостаток в войсках, собирался сорвать наше наступление с помощью авиации. Для этого к середине апреля на аэродромах Крыма и Тамани гитлеровцы сосредоточили основные силы 4-го воздушного флота, имевшего в своем составе 820 самолетов. С юга Украины в помощь ему фашистское командование могло дополнительно привлечь не менее 200 бомбардировщиков. Нельзя не сказать и о качественной стороне этих приготовлений. В состав вражеской истребительной авиации, например, входили наиболее известные отборные части, в том числе эскадры «Удет» и «Мельдерс», а также особая группа летчиков-асов, все части были укомплектованы самолетами новейших модификаций.
Воздушным силам врага с нашей стороны противостояло 600 далеко не самых новых самолетов. Поэтому наше командование вынуждено было срочно усилить ВВС Северо-Кавказского фронта. Из резерва Ставки туда прибыли авиационные корпуса и дивизии, вооруженные лучшими отечественными самолетами Ил-2, Як-1, Як-7б и Ла-5. К 20 апреля число их в составе ВВС фронта было доведено до 900. Сосредоточение с обеих сторон для действий в ограниченном районе таких крупных сил авиации заранее предопределяло упорную и очень напряженную по накалу борьбу в воздухе.
Так и получилось. При этом основные события в небе Кубани происходили именно в тот период, когда наша 240-я истребительная авиадивизия вела борьбу с противником на Ленинградском фронте. О масштабах воздушных сражений над Кубанью говорят итоговые данные: с 17 апреля по 7 июня 1943 года авиация Северо-Кавказскою фронта произвела около 35 000 самолето-вылетов. За этот период противник потерял 1100 самолетов, из коих 800 были уничтожены в воздушных боях. Если мы сопоставим эти данные с количественным составом сил 4-го немецкого воздушного флота перед началом операции, то увидим — в числовом отражении, — что в боях над Кубанью гитлеровцы потеряли целый воздушный флот. Одерживать такие победы в тот период войны можно было только при умной экономии средств, сосредоточивая [203] стюп силы и ресурсы на самых решающих направлениях.
Сражение над Кубанью заметно подорвало воздушную мощь врага. Окончательный перелом борьбы в воздухе, как известно, наступил в ходе Орловско-Курской битвы. Сейчас для каждого, кого интересует история войны, эти вопросы очевидны. Но в ту пору нужно было иметь обзор стратегического масштаба для того, чтобы в объективном свете постигать ход событий. Естественно, такого обзора я в ту пору не имел и потому мысленно задавал себе вопросы, четкий ответ на которые могло дать только время.
На самолетах Як-9, которые нам предстояло получить, была установлена новая 37-миллиметровая пушка, которая существенно повышала огневую мощь истребителя. Это было очень важно для более эффективной борьбы с вражескими бомбардировщиками. Сильное оружие всегда радует бойца, и потому наши летчики с нетерпением ожидали новые самолеты.
Дивизии же предстояло принимать пополнение — 57 молодых летчиков. На переучивание, отработку групповой слетанности, высшего пилотажа и боевого применения отпускалось всего по 5 часов налета на пилота. Этого, конечно, было крайне недостаточно, особенно для молодежи. Но большего не давали. Когда дело дошло до полетов, я дал указание командирам полков, чтобы летчикам-новичкам планировали по 7–7,5 часов налета за счет времени опытных и обстрелянных воздушных бойцов.
Ветеранам дивизии на освоение Як-9 отводилось только по 2,5–3 часа. Погода нас не беспокоила: в конце июля она, как правило, устойчива. Тревожило снабжение — могли быть перебои с подвозом горючего и других материалов.
С подробным планом подготовки личного состава дивизии я поехал в штаб ВВС к генералу А. В. Никитину. Алексей Васильевич внимательно рассмотрел план, дал «добро» и приказал мне лететь в запасную бригаду в Саратов для отбора молодых летчиков. Тут же мне было выдано предписание на имя командира бригады полковника С. К. Михайленко. В нем было сказано, что по указанию Верховного Главнокомандующего из состава бригады необходимо отобрать 57 лучших летчиков для укомплектования 240-й истребительной авиационной дивизии.
В разговоре генерал сказал мне, что 240-я истребительная авиадивизия одной из первых получает самолеты [204] Як-9 с 37-миллиметровой пушкой и что ходом подготовки дивизии интересуется И. В. Сталин. Верховный, по словам А. В. Никитина, был заинтересован также в том, чтобы противник сразу же почувствовал, что у нас новые самолеты и поставлено новое мощное вооружение. К концу подготовки, указал А. В. Никитин, я должен доложить лично И. В. Сталину, как будет вводиться в бой дивизия. Насчет вызова для доклада мне, мол, будет дано особое указание.
На самолете Як-9 я вылетел в Саратов. Маршрут был проложен через Подольск и Тамбов. Благополучно произвел посадку в Саратове и, не теряя времени, поспешил в штаб бригады. Дежурный офицер доложил, что из командования бригады в штабе никого нет, поскольку сегодня выходной день.
— Все на отдыхе, — сказал он как о чем-то вполне естественном и привычном.
Это было совершеннейшей неожиданностью, поскольку для меня все выходные закончились 22 июня 1941 года и я вообще забыл о том, что существует такое понятие — выходной.
— Оказалось, командир бригады вместе с заместителями уехал на рыбалку. Связи с ними нет, пояснил дежурный, но если дело очень срочное, то можно послать на место рыбалки машину. Ехать туда примерно час. Делать было нечего. Я написал записку, в которой весьма настойчиво попросил командира бригады срочно прибыть в штаб. Машина тут же ушла. По моим прикидкам, получив записку, начальство должно было появиться к 16.00. Поэтому, когда оно прибыло к десяти вечера, я уже был вне себя от раздражения.
— Что у вас за срочное дело? — спросил командир бригады с недовольным видом.
Сдержанно, хотя это мне стоило внутренних усилий, я объяснил, что прибыл за летчиками по указанию Верховного Главнокомандующего, и предъявил ему предписание.
— Но у нас всегда только срочные дела и всегда только по указанию Верховного, — с раздражением заметил командир бригады.
Этого я уже снести не мог. Быстро представил себе, [205] где был бы этот полковник, если бы на фронте он не то что сказал, а только подумал бы этак...
— Засиделись вы здесь, — отрубил я. — Тряхнуть бы вас и выгнать бы всех на фронт, на передовую, в самое пекло!
— Много вас таких грозных, — совершенно невозмутимо отреагировал полковник.
В конце концов я совладал с возмущением, которое накопилось во мне за полдня ожидания. Ведь прежде всего мне нужно было решить вопрос, ради которого сюда прилетел. Чувствовал, однако, что совесть моя не будет спокойна, если не проучу этого заевшегося тыловика. Но у меня будет возможность в Москве просить, чтобы здесь навели порядок.
Отобрав летчиков, на следующий день я вернулся в свой штаб и доложил А. В. Никитину, что задание выполнено. Вскоре мне пришлось говорить по служебным делам с начальниками того саратовского полковника, и я сказал все, что думал о командире запасной бригады. Был неприятно удивлен, когда увидел, что начальство этим полковником довольно и никаких мер, видимо, не примет. Позже рассказал обо всем генералу А. В. Никитину. Алексей Васильевич возмутился услышанным и обещал принять строгие меры.
Между тем подготовка дивизии шла по плану. Все самолеты с завода были получены вовремя. Отобранные из запасной бригады летчики прибыли через трое суток. По-прежнему меня беспокоила летная подготовка — в дивизии больше половины пилотов представляла теперь необстрелянная молодежь, и отпущенные нам нормы налета, конечно, были малы. Снова поехал в Москву, в штаб ВВС к генералу А. В. Никитину, и доложил ему, что необходимо увеличить налет, чтобы на фронте соединение было вполне боеспособным. Алексей Васильевич все это, видимо, понимал, но в ту пору — и я об этом знал — были серьезные трудности с горючим: шло лето сорок третьего года. Я сказал, что если придется докладывать И. В. Сталину об уровне подготовки летчиков, то я должен буду заявить, что необходимо увеличить нормы налета минимум вдвое. Поинтересовался также тем, куда нас направят.
— Точно сказать трудно, — ответил А. В. Никитин, — [206] но пока планируем район Курской дуги. Готовиться нужно к этому.
Через два дня после моей поездки в Москву нам добавили еще по 5 часов налета. Это уже было неплохо: с такой подготовкой можно было вполне успешно воевать.
Истребитель Як-9 всем летчикам понравился. Эта машина отвечала требованиям своего времени. Она была создана для воздушного боя и полностью соответствовала своему предназначению. На истребителе Як-9 с успехом можно было сражаться с вражескими машинами всех систем и модификаций. 37-миллиметровая пушка обеспечивала большую эффективность поражения цели. Но при тренировочной стрельбе сразу выявилась особенность: стрельба длинными очередями с больших дистанций недостаточно эффективна — сильная вибрация оружия при стрельбе сбивала точное прицеливание. Она была следствием недостаточной амортизации крупного для авиационной пушки калибра. Кроме того, оружие имело большую скорострельность, а в боекомплекте было всего 30 снарядов. Значит, двумя очередями за несколько секунд можно было его израсходовать целиком. Тренировки показали, что наибольший эффект достигается при стрельбе короткими очередями (2–3 снаряда) с дистанции не более 100–150 метров. В применении к фронтовым условиям это означало, что летчик должен использовать первую атаку для безусловного уничтожения вражеского самолета.
В период переучивания я больше всего внимания уделял 900-му истребительному авиаполку. Командовал им майор А. Ф. Хотинский, заместителем по политчасти у него был майор И. О. Кутасин, начальником штаба подполковник А. И. Иваненко. Все они были знающими, опытными командирами, но часть в целом представлялась послабее других, поскольку в боях на Сталинградском и Брянском фронтах понесла большие потери и теперь в основном укомплектовалась молодежью. Поэтому и по прибытии на фронт 900-й полк всегда базировался на том аэродроме, который был ближе других к штабу дивизии. Забегая вперед, отмечу, что, несмотря на обновленный летный состав, воевал полк потом достаточно хорошо.
Параллельно с летной шла интенсивная командирская учеба. Во всех полках были проведены конференции, в ходе которых я получил представление об уровне подготовки [207] руководящего состава полков. В конце обучения в дивизии была проведена летно-тактическая конференция, на которой были всесторонне освещены различные аспекты боевой работы истребительной авиации. Были также проведены показательные воздушные бои и стрельбы.
Пребывание на Ленинградском фронте во многом обогатило наш прежний опыт, и все это было самым серьезным образом учтено при проведении занятий в полках.
Некоторые наиболее важные моменты мне бы хотелось тут выделить особо.
Опыт отражения массированных налетов авиации противника наглядно подтвердил большое значение станций «Редут», объединенных в единую систему. Своевременный подъем истребителей в воздух обеспечивался тем, что данные со станций централизованно передавались во все заинтересованные инстанции и поступали непосредственно на КП полков. Кроме того, полки имели прямую проводную и радиосвязь с ротными постами ВНОС. Данные станций «Редут» с КП полка немедленно передавались командиру дежурной эскадрильи. Поэтому тот знал воздушную обстановку еще до взлета и сразу мог принять предварительное решение на построение боевого порядка для встречи с противником, а это имело большое значение.
С целью повышения маневренности в бою рекомендовались глубокие боевые порядки наших истребителей. Полк — из колонны эскадрилий, каждая эскадрилья — из колонны звеньев. В таком случае полк приобретает маневренность на уровне эскадрильи, эскадрилья — на уровне звена. Это важно использовать при действиях по глубоким боевым порядкам бомбардировщиков противника для проведения одновременной атаки по всей группе.
При отражении массированных налетов бомбардировочной авиации противника, имеющей сильное сопровождение, нашей истребительной группе прикрытия (как правило — в составе полка) первую атаку необходимо было осуществлять внезапно по бомбардировщикам, а после этого связывать боем истребителей сопровождения, чтобы усилить действие второго, ударного эшелона дивизии и нанести еще один сосредоточенный удар по бомбардировщикам. [208]
При широком построении бомбардировщиков — если встреча происходит на дальних подступах к цели — наибольший успех достигается при координированном ударе основных сил истребителей по головной и хвостовой части построения или одновременном ударе по разным его флангам.
Но во всех случаях успех приносят только согласованные, заранее продуманные действия. Если же вражеские бомбардировщики находятся в непосредственной близости от цели, то нашим истребителям надо действовать по головным группам и их ведущим. Это, как правило, срывает прицельное бомбометание или не позволяет произвести его вовсе.
Командиры полков должны были шире практиковать свободный поиск самолетов противника над его территорией для перехвата вражеских авиационных групп еще на подступах к линии фронта. С этой целью в частях необходимо было создать и закрепить постоянные пары охотников. Подбор их следовало осуществлять из самых Опытных, результативных по победам в боях летчиков. В такие пары, как правило, сводили летчиков, связанных между собой боевой дружбой и взаимным доверием. Основой тактики охотников было высокое индивидуальное летное и огневое мастерство каждого, инициативность, смелость, смекалка и умение организовывать внезапные атаки.
Борьба в небе Ленинграда вскрыла и некоторые недостатки в нашей подготовке. Например, выявилась необходимость уделять самое пристальное внимание качественной стороне занятий в полках. Разборы многих важных для нас боев в частях проводились иногда формально, роль теоретической подготовки явно недооценивалась, в результате в последующих боях летчики и командиры групп нередко повторяли уже совершенные однажды ошибки, и на этом мы несли неоправданные потери. Такая практика была совершенно недопустимой. В период, когда мы перевооружались на самолеты Як-9 и готовились к следующему этапу боев, я принял все меры к тому, чтобы занятия в полках проводились на высоком уровне. В дивизию пришла в основном молодежь, и для нее каждое упущение в учебе могло обернуться большой бедой. [209]
Готовность соединения к боевым действиям проверяла инспекция ВВС Красной Армии и признала ее отличной. У всех после проверки было очень приподнятое настроение.
Оставалось только выяснить, на какой фронт нас пошлют. Я подготовил Верховному Главнокомандующему доклад по вводу дивизии в бой.
Во второй половине августа меня трижды вызывали в Москву, трижды генерал А. В. Никитин звонил в приемную И. В. Сталина, и каждый раз оттуда мне приходило указание ждать вызова. Я ждал всякий раз по нескольку часов, однако в конце концов из Кремля сообщали, что Верховный занят и принять не сможет. В последний приезд в столицу все определилось окончательно. Как и раньше, после длительного ожидания мне было сказано, что Сталин занят, но если, мол, дивизия готова, ее можно отправлять на фронт.
В августе мы готовились к перелету на курский участок. Нам выдали полетные карты этого направления. Не были известны только аэродромы базирования полков, и мы ждали сообщения об этом. Каждый понимал, какие крупные и важные события происходят в эти недели на Курской дуге. Но к тому времени, когда соединение закончило подготовку, наши войска уже добились перелома в ходе грандиозной битвы и на широком фронте перешли в наступление. Вместе с этим началось наступление и на других участках огромного советско-германского фронта. И вот вместо уже изученного нами южного направления, на которое все у нас мысленно нацелились, мы должны были по приказу от 24 августа 1943 года перебазироваться на северо-западное направление, на базовый аэродром Ржев. 240-я истребительная направлялась на Калининский фронт в распоряжение командующего 3-й воздушной армией.