Конец демянской группировки
В начале февраля 1943 года Северо-Западному фронту снова была поставлена задача ликвидировать демянский плацдарм противника. В минувшем году, несмотря на неоднократные попытки, эту задачу решить не удалось. Немало было объективных причин этой неудачи, и в первую очередь — невыгодное для войск фронта соотношение сил. Для проведения такой крупной наступательной [146] операции, как полное окружение и разгром основных сил 16-й немецкой армии, у Северо-Западного фронта в 1942 году не имелось необходимого преимущества над врагом.
Теперь обстановка существенно изменилась к лучшему. В первую очередь — за счет крупнейшей наступательной операции под Сталинградом. В январе 1943 года там наши войска уже добивали окруженную группировку Паулюса и разворачивали крупные силы, наступающие в направлении Донбасса. Это поставило в сложнейшее положение и другую крупную вражескую группировку, находившуюся в районе Северного Кавказа. Враг терял стратегическую инициативу. В ходе зимнего нашего наступления стратегическая инициатива начала переходить к советскому командованию. Все мы тогда каждый день с нетерпением ожидали очередных сводок Совинформбюро, хорошо понимая, что скоро и на нашем фронте произойдут большие перемены.
Так оно и было.
К февралю Северо-Западный фронт получил большое пополнение. Хорошо вооруженные и полностью укомплектованные соединения сосредоточивались в районе Осташкова. Мы прикрывали этот район с воздуха, получив строжайший приказ не допускать туда вражеских бомбардировщиков и воздушных разведчиков.
Состав 6-й воздушной армии пополнился тремя авиационными корпусами из резерва Ставки — бомбардировочным, штурмовым и истребительным. Таких авиационных сил на участке нашего фронта до сих пор еще не было, и это сразу изменило соотношение сил в воздухе в нашу пользу.
Наш 485-й авиационный теперь полностью был укомплектован самолетами Як-1 и Як-7.
Кстати, в конце сорок второго в жизни нашего полка произошло важное событие: была создана третья эскадрилья. Из соседнего 402-го истребительного авиаполка, который уходил в тыл на доукомплектование, в наш волк перешла группа опытных летчиков. Среди них были капитан И. Д. Лихобабин, старший лейтенант В. М. Зиборов (будущие Герои Советского Союза), старший лейтенант Г. С. Лисицын, лейтенант А. П. Мешков и некоторые другие их боевые друзья. Группа была пополнена молодежью нашего полка, стала именоваться третьей эскадрильей, командиром которой был назначен [147] капитан Иван Лихобабин. Таким образом, наши боевые возможности значительно повысились.
Чтобы читатель мог хоть отчасти составить себе представление о ннашем новом пополнении, расскажу один эпизод из боевой биографии капитана Лихобабина. Легенды о нем доходили еще из 402-го истребительного авиаполка, с которым мы часто взаимодействовали в воздухе.
Одно время, когда мы вели ежедневную и изнурительную борьбу в воздухе, над аэродромом 402-го авиаполка стал появляться какой-то фашистский ас. Прилетал он с двумя ведомыми, кружил на виду у всех и всем своим поведением как бы давал понять, что вызывает кого-нибудь из наших истребителей на поединок. Мы прекрасно знали повадки фашистов и понимали, что, если кто-то попробует взлететь, гитлеровец может воспользоваться своим преимуществом и сбить его тут же, над полосой. Обычно немецкие охотники так и делали. Поэтому, когда гитлеровец со своими ведомыми кружил над аэродромом, все наши пилоты расценивали это как примитивную провокацию и поглядывали на аса спокойно. Все, кроме Лихобабина.
Иван спокойно смотреть на этого наглеца не мог. И вот, когда фашист со своей стаей появился в очередной раз, он сорвался с места, подбежал к своему другу старшему лейтенанту Николаю Гусеву и топом, исключающим всякие вопросы, рубанул:
— Летим, Коля!
Как рассказывали потом летчики, свидетели этой сцены, всем им казалось, что у Гусева не было тогда особой охоты идти на такой риск, но, зная характер Лихобабина, он, конечно, понял, что тот загорелся всерьез — уже не удержать! — и молча направился к своей машине.
Оба летали на «яках».
Ведущий гитлеровцев находился на большой высоте, а его ведомые — несколько в стороне и почему-то гораздо ниже.
Лихобабин, едва оторвавшись от полосы и еще не имея достаточного запаса высоты, внезапно пошел не на аса, который по-прежнему кружил в вышине, а на одного из его ведомых и с первой же атаки сбил его. Зная, что его надежно прикрывает Гусев, комэск тут же ринулся на второго ведомого. В этот момент Иван ничего не знал [148] о треволнениях своих товарищей, наблюдавших за ним с земли. А причины волноваться были...
У Гусева, который взлетел вслед за Лихобабиным, не убирались шасси. Он делал над аэродромом круги, пытаясь устранить задержку, и, очевидно, не знал, как ему поступить: попытаться ли еще и еще раз убрать шасси или сесть, пока не поздно. На небольшой высоте с выпущенными шасси Николай не только ничем не мог помочь своему другу, но и сам был отличной мишенью для противника.
Между тем Лихобабин продолжал атаковать второго ведомого, на помощь которому уже спешил с высоты ас. Но тот опоздал: еще один «мессер» задымил и, оставляя длинный шлейф, потянул к Демянску, на Глебовщину, Не будь в воздухе фашистского аса, Иван, без сомнения, смог бы его добить. Но теперь ему предстоял поединок с ведущим, который, вероятно, привел сюда свою тройку как свидетелей предполагаемого триумфа... Один из этих несостоявшихся свидетелей догорал на земле, другой, теряя высоту, тянул к линии фронта, и неизвестно еще было, дотянет ли туда.
Положение у Лихобабина было нелегкое: часть боезапаса он израсходовал, да и возможности маневра у него были весьма ограничены, потому что ему предстояло прикрывать Николая Гусева, который по-прежнему все еще кружил над аэродромом с выпущенными шасси.
Лихобабин развернул свой «як» навстречу гитлеровскому асу и пошел на него в лобовую атаку. Но тот не предпринял ни одной попытки атаковать и с постыдной поспешностью пошел к линии фронта вслед за своим подбитым ведомым. Обстановка разрядилась в самый напряженный момент: у аса оказались слабоваты нервы.
Осыпая проклятьями шасси, немцев, всю эту затею и снова шасси, наконец приземлился Николай Гусев. За ним совершил посадку Иван Лихобабин. Гитлеровских асов после этого случая над аэродромом не видели.
В полку капитан Лихобабин быстро стал одним из самых авторитетных летчиков и командиров эскадрилий.
1943 год мы встречали с хорошим настроением и о нетерпением ждали начала наступления. Со дня на день ожидались большие события.
В начале 1943 года на нашем участке фронта у противника появился новый истребитель ФВ-190. [149]
Мы много внимания уделяли изучению этого самолета и вскоре довольно хорошо знали все его сильные и слабые стороны. Очень быстро эта машина перестала быть для нас загадочной. Выяснилось, что преимущество в вооружении и очень незначительное превосходство в скорости над «яками» гитлеровцам на ФВ-190 реализовать очень трудно, поскольку «Яковлевы» явно превосходили «фокке-вульфы» в маневренности. ФВ-190 был довольно-таки тяжел, имел большую скорость на пикировании и в сложном маневренном бою уступал нашему легкому и юркому «яку». Что же касается вооружения «Яковлевых», то они имели хотя и одну, но вполне надежную пушку, из которой наши летчики сбивали «фоккеры» не хуже, чем другие немецкие самолеты. Впрочем, при удачной атаке их можно было сбивать очередью из крупнокалиберного пулемета системы Березина, которым тоже был вооружен «як».
Первые воздушные бои наших истребителей с ФВ-190 я наблюдал с земли, с ВПУ воздушной армии.
Наступление началось 15 февраля 1943 года. Основной удар наземных войск наносился по рамушевскому коридору, который за много месяцев своего существования был превращен противником в сильный оборонительный рубеж.
Перед наступлением погода испортилась. Задули ветры, мела пурга, большую часть суток шел густой, слепящий снег. Летно-технический состав томился в землянках. Заносило снегом аэродромы. Батальонам аэродромного обслуживания и специальным тыловым командам приходилось чрезвычайно напряженно работать, чтобы поддерживать взлетные полосы в рабочем состоянии. С малейшим улучшением метеоусловий авиация немедленно должна была начать боевые действия. Авиационная поддержка очень важна в первые дни наступления, когда взламывается оборона противника. Но на этот раз наземные войска начали наступление без нее. Большие силы авиации бездействовали. То же повторилось и на второй день наступления. Но потом погода улучшилась, и загудели на аэродромах моторы. Летчики и техники заулыбались: наконец-то мы можем ударить по врагу всеми силами!
Над полем боя целыми днями не умолкая ревели авиационные двигатели. Непрерывно подходили штурмовики, [150] наносили удары бомбардировщики. А еще выше шли воздушные бои. Противник тоже усилил свою авиационную группировку. В частности, нам было известно, что на наше направление гитлеровцы перебросили сильную 54-ю истребительную эскадру, имеющую на вооружении самолеты ФВ-190.
Вот в эти дни, когда активно начала работать авиация, командир дивизии полковник Г. А. Иванов и приказал мне трое суток пробыть на ВПУ воздушной армии.
Две истребительные авиадивизии, с самого начала входившие в состав авиации Северо-Западного фронта (наша 239-я и соседняя 240-я), прикрывали наступающие войска в районе рамушевского коридора с севера. С южного направления наши войска обеспечивались истребительными соединениями и частями, вошедшими в состав 6-й воздушной армии перед началом операции. ВПУ воздушной армии располагался под Старой Руссой. Я имел возможность внимательно наблюдать с земли за действиями наших и вражеских истребителей. Эти трое суток дали мне очень многое.
Гитлеровцы старались с наибольшей эффективностью использовать сочетание машин ФВ-190 и Ме-109. «Фоккеры», имевшие мощное пушечное вооружение, обычно составляли ударные группы, а маневренные «мессеры» — группы прикрытия. Это необходимо было учитывать нашим летчикам при подготовке к каждому боевому вылету. Мне были видны и отдельные просчеты в действиях наших истребителей. Но летчиков своего полка в те дни я не видел: они тогда в основном выполняли задачи по сопровождению штурмовиков.
Из многих воздушных боев, которые я наблюдал с земли, некоторые запомнились очень отчетливо.
18 февраля звено наших истребителей патрулировало над полем боя, когда появилась шестерка ФВ-190. Я сразу весь обратился во внимание: предстоял бой «яков» с «фоккерами», причем немцев было больше. Позиции сторон примерно равные, тем не менее, когда наш ведущий повел свое звено в атаку, это оказалось для гитлеровцев полной неожиданностью. «Яки» навязали противнику бой на виражах. Зная, что на них они прекрасно себя зарекомендовали, а «фоккеры» — машина новая и мало нами изученная, наши летчики, вероятно, решили не рисковать чрезмерно и потому заставили немцев принять бой именно на горизонтальном маневре. И мне с земли было прекрасно видно, что на горизонтали «як» [151] быстро завоевывает преимущество над «фокке-вульфом». После нескольких виражей нашим истребителям удавалось зайти ему в хвост. Один за другим три ФВ-190 были сбиты, а остальные поспешили выйти из боя. Позже я узнал, что звеном командовал гвардии лейтенант А. Смирнов, который к тому времени сбил уже 12 вражеских самолетов.
Второй поучительный бой я наблюдал 20 февраля.
Стояла ясная морозная погода. Видимость была отличной. Над линией фронта патрулировало звено майора Н. Магерина. На Северо-Западном фронте это был известный летчик, я его хорошо знал. В составе звена Магерина были лейтенанты Малышевский, Заболотнов и сержант Царев.
В этом бою сложилась иная ситуация. К линии фронта шла большая группа немецких самолетов: 36 «юнкерсов» под прикрытием двух шестерок — ФВ-190 и Ме-109. Бомбардировщики летели группами с небольшими интервалами.
Наше звено внезапно и очень смело атаковало головную группу бомбардировщиков, и майор Материн сбил ведущего. Прежде чем истребители сопровождения успели на это среагировать, звено Магерина повторило атаку, и запылали еще два бомбардировщика. Эти атаки полностью дезорганизовали боевые порядки гитлеровцев. «Юнкерсы» стали поспешно освобождаться от бомб, сбрасывая их куда попало.
После второй атаки нашим воздушным бойцам пришлось вступить в бой с немецкими истребителями прикрытия. В этом бою они вывели из строя два ФВ-190: один сбили, а второй подбили. Звено майора Магерина потерь не имело.
Я с большим удовлетворением наблюдал за этим боем. Наша четверка во всех отношениях действовала очень разумно, четко. В первую очередь это выразилось в решении командира ударить по ведущему бомбардировщиков, что сразу сорвало бомбометание. Последующий бой с вражескими истребителями тактически был построен тоже правильно: обе наши пары прикрывали друг друга, ведомые не отрывались от ведущих, в результате чего бой был выигран начисто. Смотреть на такую четкую работу с земли было приятно, просто радостно.
Но все же про себя одну мысленную «пометку» я сделал: и в этом бою, как и в предыдущем, наши летчики дрались с гитлеровцами на виражах. Это характерно [152] было даже для наиболее опытных, известных всему фронту летчиков соседней, очень сильной 240-й истребительной авиадивизии. Этого же тактического приема придерживались летчики нашего 485-го авиаполка.
Тут не было случайности. Объяснялось это, на мой взгляд, навыками старой, оборонительной тактики ведения боя. Ведь мы долгое время воевали на устаревших машинах и вынуждены были ее использовать. На самолетах, имевших невысокие летно-тактические характеристики, бой на вертикалях был нам невыгоден. И мы привыкли драться на виражах. Но вот к концу сорок второго мы — в массе своей — перевооружились такими надежными и современными истребителями, как Як-1 и Як-7. Они уже ни в чем не уступали истребителям противника, а по маневренности превосходили их. А мы продолжали отдавать предпочтение бою на виражах. Между тем скороподъемность «яка» и его скорость в сочетании с исключительной маневренностью позволяли успешно использовать и вертикальный маневр. И чтобы сделать тактику наступательной, необходимо было срочно ломать сложившиеся привычки.
Все это я остро почувствовал, когда наблюдал воздушные бои с ВПУ под Старой Руссой. Возвращаясь в полк, я мысленно наметил темы очередных занятий, которые следовало безотлагательно провести.
Едва я вернулся, начальник штаба полка капитан Гришин тут же доложил, что полку поставлена задача обеспечить сопровождением действия бомбардировочной авиадивизии. Дивизия входила в состав 1-го бомбардировочного авиакорпуса, которым командовал генерал-майор авиации В. А. Судец.
— Вам приказано сегодня к 22.00 прибыть в штаб бомбардировочного корпуса, где будет поставлена задача на следующий день, — закончил свой доклад Гришин.
К назначенному часу я прибыл в штаб авиакорпуса. Здесь собрались командиры бомбардировочных авиадивизий и истребительных частей. В 22.00 нам сообщили, что командир корпуса занят разговором с Москвой и просит подождать.
Около 23.00 нас пригласили к командиру корпуса. Генерал-майор авиации В. А. Судец зачитал боевую задачу, поставленную корпусу, и уточнил задачи бомбардировочным дивизиям. После этого комдивы высказали свои [153] предложения. Потом докладывали мы — командиры истребительных авиаполков. Многих из них я хорошо знал. Это были опытные командиры, которые не раз успешно выполняли задачи по сопровождению бомбардировщиков. Их предложения носили деловой, конкретный характер, были логичными и, на мой взгляд, абсолютно правильными. Но чувствовалось, что они чем-то не устраивают командира корпуса. Когда после моего доклада вновь появились уточняющие вопросы, я был вынужден повторить свое первоначальное решение и при этом заверил, что бомбардировщики будут прикрыты надежно. Тогда В. А. Судец сказал:
— Необходимо, чтобы истребители были в одном плотном строю с бомбардировщиками с правой и левой стороны их боевого порядка. Тогда бомберы чувствуют себя уверенно и точно бомбят.
На лицах командиров истребительных полков появилось недоумение. Ведь ходить на войне парадным строем — дело гиблое. Истребителю, чтобы он надежно мог выполнять свои задачи, необходима свобода для немедленного маневра. При сопровождении бомбардировщиков группа непосредственного прикрытия должна идти с определенным интервалом и превышением. Интервал и превышение зависят от тактико-технических данных истребителя. Их оптимальные величины мы хорошо знали. Они были выверены опытом войны.
Когда у истребителя сопровождения есть возможность для маневра и хороший обзор, он всегда сумеет своевременно заметить опасность и сорвать атаку противника. Другими словами, он может просто-напросто не допустить вражеских истребителей к нашим бомбардировщикам. На этом в первую очередь и строилась вся тактика истребителей при непосредственном сопровождении бомбардировщиков и штурмовиков. Если же у истребителя нет пространства для маневра, то из надежного защитника он в таком случае превращается в удобную мишень как для вражеских охотников, так и для зенитной артиллерии, И что с того, что летчик-бомбардировщик, который видит рядом с собой истребитель, чувствует себя спокойно? Спокойствие это мнимое, и надо подобные вещи уметь объяснять.
Все молчали. Я снова попросил слова, объяснил свою точку зрения и твердо заключил, что таким способом прикрывать бомбардировщики нельзя. В. А. Судец заявил, что так его прикрывали на других фронтах. Между [154] тем меня довольно твердо поддержали командиры других истребительных авиаполков.
Наконец генерал согласился с нами, и мы разъехались по своим частям. В полк я попал уже к подъему личного состава. Спать было некогда: предстоял день напряженной боевой работы. В такой обстановке бывало всякое, поэтому я не придал никакого значения бессонной ночи. Но к исходу дня я вновь получил такое же, как и накануне, приглашение, и к 22.00 снова прибыл в штаб бомбардировочного корпуса. Все повторилось — и так в течение всей операции.
Это начинало раздражать. Задачи одни и те же, летаем в один и тот же район, с командирами бомбардировочных полков уже достаточно хороню знакомы. Зачем же заседать каждую ночь? Как можно так воевать? Просидеть ночь бесцельно, а днем-то нужно летать! И не просто летать — вести бой! Просветы бывали только тогда, когда надо было сопровождать штурмовиков или разведчиков, если из-за непогоды выпадал нелетный день или командир корпуса по какой-то причине отсутствовал и задачу ставил начальник штаба корпуса.
Это был наглядный пример, как не следовало работать. Каждый из нас во время ночных бдений сидел как на угольях. В частях нас ждали неотложные дела, кроме того, требовался отдых, потому что в те дни мы, командиры полков и даже дивизий, сами водили своих подчиненных в бой.
Уже после первых дней нашего наступления гитлеровцы поняли, что на этот раз им демянский плацдарм не удержать. Авиаразведка установила, что они начали выход из котла. Было ясно, что после разгрома 6-й армии Паулюса под Сталинградом гитлеровское командование теперь опасается потерять большую часть своей 16-й армии под Старой Руссой. События были слишком свежи по времени: 2 февраля полным крахом для противника закончилась Сталинградская битва, а спустя неполных две недели началось мощное наступление войск Северо-Западного фронта. Гитлер, который, как пишет немецкий генерал Курт Типпельскирх, до сталинградских событий «почти совершенно отвергал отвод войск», на этот раз решил не искушать судьбу и воспользоваться рамушевским коридором, пока еще существовала такая возможность. [155]
И немецкое командование начало отвод войск 16-й армии. Тот же генерал Типпельскирх, говоря об отходе с демянского плацдарма, замечает, что это «была исключительно тяжелая операция, так как все дивизии находились в непосредственном соприкосновении с противником и должны были под его непрерывным воздействием быстро преодолеть узкий коридор восточнее реки Ловать»{8}.
Реку Ловать враг хотел использовать как естественный оборонительный рубеж и остановить здесь наступление наших войск. Однако этот план сорвался. Преследуя отходящую 16-ю армию, войска Северо-Западного фронта ликвидировали демянский плацдарм, который просуществовал без малого полтора года. 28 февраля они вышли к реке Ловать и, не дав здесь врагу закрепиться, погнали его дальше. Гитлеровцы вынуждены были отойти за реку Редья.
В тот год выдалась очень ранняя весна. Уже в первой половине марта начал быстро таять снег. Разливались ручьи, протоки и реки. Раскисали и выходили из строя грунтовые аэродромы и немногочисленные дороги. Самолеты не могли взлететь, танки, орудия и автомашины вязли в грязи. Все это было на руку гитлеровцам.
Бойцы на руках перетаскивали орудия, ящики с боеприпасами и продовольствием. Темп наступления замедлился. Все труднее было своевременно форсировать Редью, и противник здесь сумел создать прочную оборону. Оборонительный рубеж по реке фашистами был подготовлен заранее, но с отходом демянской группировки оборона здесь была значительно усовершенствована.
14 марта наше командование ввело в бой свежую 68-ю общевойсковую армию (командующий — генерал-лейтенант Ф. И. Толбухин), которая прибыла на усиление войск Северо-Западного фронта. Армии была поставлена задача освободить Старую Руссу и выйти на реку Шелонь. Однако к этому времени дороги сделались непроходимыми. Наступление армии успеха не имело. Войска фронта перешли к обороне по реке Редья.
В те напряженные недели мы использовали каждую возможность для боевого вылета. Некоторые из них хорошо запомнились.
Незадолго перед концом операции с ВПУ воздушной [156] армии срочно потребовали выслать звено истребителей: над передним краем появились две «рамы» под прикрытием ФВ-190. Они корректировали артогонь. Поскольку в те дни большинство наших аэродромов из-за распутицы вышло из строя, немецкие корректировщики артогня, очевидно, чувствовали себя в безопасности.
Вылетели две наши пары: старший лейтенант Виктор Едкин и капитан Иван Лихобабин с ведомыми.
Надо сказать, что в наших наземных войсках «раму» (ФВ-189) ненавидели больше, чем любой другой немецкий самолет. Он имел невысокую скорость и подолгу мог «висеть» над полем боя. Экипажу «рамы» сверхубыли прекрасно видны все цели, и потому, как только этот самолет появлялся, артиллерийский огонь противника становился убийственно точен. Как только «рама» начинала работу, общевойсковые командиры всех рангов требовали немедленно прислать истребителей.
Но наши летчики тоже очень не любили этот вражеский самолет. Его чрезвычайно трудно было сбить. Благодаря невысокой скорости и неплохим аэродинамическим качествам «рама» была очень маневренной и легко уходила из-под атаки истребителя. Повторить маневр ФВ-189 на наших машинах было невозможно. Сбить «раму» можно было только с первой атаки. Но это удавалось тогда, когда она была неожиданна и экипаж «фоккера» не видел советского истребителя. Экипаж «рамы» состоял из двух человек, кабина была очень продуманно расположена, и обзор у экипажа — особенно верхней полусферы — был прекрасный.
Наши летчики все это отлично знали, поэтому, когда пары Едкина и Лихобабина увидели над передовой двух немецких корректировщиков, они обошли этот район стороной, пересекли линию фронта и развернулись над территорией противника. Расчет был на то, что меньше всего гитлеровцы ожидают атаки с запада. Нижняя кромка облаков позволяла после разворота подойти к вражеским самолетам скрытно. Разделившись на пары, наше звено внезапно атаковало их.
Все же в последний момент экипаж одной «рамы» заметил пару Едкина. Он сманеврировал, и Едкину пришлось повторить атаку. Будь на его месте другой, менее опытный летчик, может быть, этот «Фокке-Вульф-189» и смог бы уйти. Но Едкин при повторной атаке был точнее: «фоккер» задымил и со снижением потянул на запад. Преследовать подбитые «рамы» всегда было опасно: [157] как правило, они уходили под прикрытие своих зенитных батарей.
Лихобабин был более удачлив и сбил свою цель о первой очереди. «Рама» упала в районе Старой Руссы. Два немецких истребителя прозевали атаки наших летчиков и помочь своим корректировщикам ничем не смогли. Однако они, развернувшись, пошли на сближение с парой Едкина. Тот, имея некоторое превышение над «фоккерами», атаковал ведомого вражеской пары на встречном курсе.
Когда два самолета идут навстречу друг другу, их суммарная скорость очень велика. Лобовая атака — это испытание на выдержку. Чтобы избежать столкновения, кто-то должен отвернуть первым и, естественно, подставить себя. Сбить же машину в лоб — очень трудно. Положение для стрельбы невыгодное: очертания машины в прицеле минимальные. К тому же мотор — мощная масса металла, — расположенный в носовой части машины, надежно защищает летчика от поражения.
И все-таки Едкин сбил «фоккер» в лобовой атаке. Одной его снайперской очереди оказалось для этого достаточно. Это была замечательная победа.
13 марта (дата эта запомнилась по случайному стечению обстоятельств) в составе группы я вылетел на боевое задание. Оно было чрезвычайно ответственное: требовалось обеспечить действия одиночного самолета Пе-2, идущего на разведку и фотографирование переднего края противника. Это значило, что экипаж «Петлякова» должен был работать в очень строгом режиме: не маневрировать, выдерживать определенный курс и скорость, идти на сравнительно небольшой высоте. На такие задания любил отправляться мой друг Иван Завражнов. Понятно, что обезопасить разведчика от возможных атак вражеских истребителей могли только мы.
Вылетели мы шестеркой. Непосредственное сопровождение осуществляло звено Ивана Лихобабина. Я со своим ведомым старшиной Кудряшовым шел сзади и выше, прикрывая всю группу. К линии фронта мы подходили на довольно большой высоте — свыше пяти тысяч метров, и тем не менее при подходе к району Жукова были неожиданно атакованы четырьмя ФВ-190.
Они бросились на нас попарно со стороны солнца. Ведущего первой пары я заметил, когда он на большой [158] скорости уже заходил мне в хвост. Я приготовился к маневру и предупредил об этом Кудряшова. Зная, что «Фокке-Вульф-190» на пикировании набирает слишком большую скорость, я подпустил атакующего гитлеровца метров на сто — сто двадцать. Мне нужно было упредить его на какую-то секунду и сманеврировать чуть раньше, чем он нажмет на гашетку. В этом, конечно, был риск. Но я подумал, что, имея такую выгодную позицию, немец с дальней дистанции открывать огня не станет, а попытается подойти ближе, чтобы бить наверняка. И в тот момент, когда, по моим расчетам, он вот-вот мог дать очередь, я резко подбросил свой «як» вверх.
Расчет оказался верным. Гитлеровец на мой маневр среагировать не успел, и его трасса прошла под моим самолетом. Он не успел — не мог успеть! — погасить скорость и вместе со своим ведомым проскочил вперед.
Мгновенья — и ситуация полностью изменилась: если секундами раньше гитлеровец ловил меня в прицел, то теперь он сам был у меня в перекрестии. Я дал короткую очередь, ФВ-190 загорелся, перешел в отвесное пике и врезался в землю. Его ведомый переворотом ушел вниз.
Увидев столь неожиданный результат атаки нашей первой пары, два других «фоккера» уклонились от боя и с набором высоты ушли в сторону Старой Руссы. Звено капитана Лихобабина между тем полностью справилось со своей задачей: «пешка» отработала над передним краем противника без помех.
Когда же я вернулся на аэродром, то был немало удивлен, обнаружив в своем самолете две пробоины от пушечных снарядов ФВ-190. Все-таки немец открыл огонь несколько раньше, чем я рассчитывал, и зацепил меня. Большая часть снарядов прошла мимо: эту трассу я видел. Но и тех двух, попади они в жизненно важную часть самолета, вполне бы хватило: тут уж мне просто повезло.
Придя к такому заключению, я отправился в штаб заполнять полетный лист и, все еще мысленно возвращаясь к проведенному бою, машинально спросил у начальника штаба:
— Какое сегодня число?
— Тринадцатое марта, — ответил капитан А. Т. Гришин и добавил вдруг: — И сегодня вы сбили свой тринадцатый самолет.
«Любопытное совпадение», — подумал я. [159]
Поздно вечером, когда все дела на аэродроме были завершены, я подъехал к дому, в котором жил уже, наверное, с месяц. Впервые за все это время я взглянул вверх. На углу дома, на старой, еще довоенной табличке с облупившейся краской стояло число «13». Это было «чертово» везение.
В тот день я решил, что для меня «13» — счастливое число.
После ликвидации демянского плацдарма мне выпала возможность посмотреть на результаты действий наших наземных войск и авиации.
Я ехал по бывшему рамушевскому коридору в глубь бывшего плацдарма. Первое, что обращало на себя внимание, — мощные оборонительные рубежи и фортификационная система вдоль рамушевского коридора. Одновременно стало понятно, что в определении «коридор смерти», которое гитлеровцы дали этому участку фронта, не было никакой символики: вдоль него виднелись бесчисленные могилы с березовыми крестами. Позднее мне стало известно, что, обороняя плацдарм, гитлеровцы потеряли только убитыми 90 тысяч человек. А по обочинам дорог тянулись кладбища сгоревших автомашин, танков, пушек, тягачей. Тысячи воронок от авиабомб и снарядов. И еще особенно зловеще дополняла этот пейзаж мертвая природа: черные скелеты вековых деревьев, выгоревшая трава...
Осмотрел я, конечно, основной аэродром гитлеровцев — в Глебовщине. Хотя было известно, что на этом аэродроме мы уничтожили немало авиационной техники врага, но, когда увидел все это воочию, был удивлен. Горы искореженного и обгоревшего металла захламляли не только аэродром, но и все прилегающие к нему территории. По отдаленности куч металлолома можно было восстановить всю многомесячную историю наших ударов по Глебовщине. Сначала гитлеровцы убирали остатки разбитых и сгоревших самолетов подальше за пределы летного поля. Но потом оттаскивать было уже некуда, постепенно груды лома, накапливаясь, подступали к летному полю и, наконец, заполнили чуть не весь аэродром. Здесь было уничтожено несколько сотен самолетов, и среди них большую часть составляли транспортные Ю-52.
Бывший командующий 6-й воздушной армией генерал-полковник авиации Ф. П. Полынин впоследствии писал, [160] что от воздействия нашей авиации за время существования демянского плацдарма гитлеровцы потеряли 345 самолетов, 1131 автомашину, 807 артиллерийских орудий, 136 разных складов.
Почти год провоевал наш полк на этом участке. Большую часть этого времени — на устаревших «Харрикейнах». В воздушных боях наши истребители сбили 111 самолетов противника.
Нашим успехам на Северо-Западном фронте во многом способствовало то, что мы тщательно разбирали и анализировали каждый воздушный бой. И не только в масштабах эскадрилий, а со всем летным составом. Мел, доска, макеты самолетов — все это было в руках летчиков и командиров, которые делали сообщения о проведенной воздушной схватке. Все это помогало в наглядных формах изучать тактику воздушного боя. Несмотря на трудные фронтовые условия, мы пользовались любым случаем, особенно в те дни, когда погода была нелетная, для проведения теоретических занятий и конференций. В первую очередь ставили цель обсудить приемы борьбы с воздушным и наземным противником и обобщить боевой опыт. Мы уже довольно хорошо знали тактику вражеской авиации, ее сильные и слабые стороны, ясно виделись нам и наши собственные плюсы и минусы. Недооценка противника могла обойтись нам дорого, поэтому мы внимательно следили за его действиями, и каждый раз, отмечая появление новых приемов, настойчиво искали свои, более совершенные и неожиданные для врага тактические контрмеры. Это позволяло нам выстоять в неравных условиях боев на первом этапе войны и даже завоевывать временное превосходство в воздухе в отдельных районах и на отдельных направлениях.
Наши выводы и обобщения находили выход в научно-практических конференциях, где — например, в масштабе дивизии — уже шел обмен опытом между частями. После одной из таких конференций ко мне подошел корреспондент журнала «Вестник Воздушного Флота» и попросил написать статью о том, что было темой моего доклада на конференции. Статья называлась «Из опыта воздушных боев истребителей» и была опубликована в журнале в июле 1943 года. Все, о чем я размышлял на фронте, в краткой форме нашло отражение в том материале. Прежде всего я писал о боевых порядках. «Старый порядок [161] — полет «кучей» — в практике уже не применяется, — говорилось в статье. — При прикрытии поля боя наиболее целесообразным оказался боевой порядок, эшелонируемый по высоте на максимальное, в зависимости от метеорологических условий, превышение, которое, однако, должно сохранять хорошую зрительную связь между эшелонами. Потеря зрительной связи, как правило, приводит к тому, что один из эшелонов ведет бой, а другой даже не встречает противника. Надеяться только на радиосвязь нельзя, так как скоротечность изменения обстановки и места боя затрудняет быстрое нахождение эшелона, ведущего бой, и оказание ему помощи».
Далее это положение иллюстрировалось рекомендациями с конкретными числовыми значениями, основанными на тактико-технических данных современных для того периода машин.
В принципе вся статья помимо конкретных, выверенных на опыте рекомендаций преследовала цель изжить любой шаблон в тактике и научить летчиков любую ситуацию осмысливать творчески. Я всю жизнь был убежден в том, что шаблонное мышление — самое главное препятствие для достижения цели в любом деле, а в том, что касается тактики воздушного боя, — препятствие губительное. Практически, например, все воюющие летчики знали, что для достижения внезапности атаки лучше всего заходить со стороны солнца. Но и эту безусловную истину надо было уметь использовать нешаблонно. «Используя прием атаки со стороны солнца, — писал я в июле 1943 года, — мы часто применяем его до тех пор, пока противник не разгадает этого приема. Необходимо проявлять творческую инициативу и находить разнообразные приемы для решения однотипных задач, особенно если их осуществление протекает над одним и тем же объектом и в течение короткого отрезка времени. Если, например, первую атаку произвели со стороны солнца, то последующую нужно провести обязательно иначе: одна пара, предположим, опять атакует со стороны солнца, а большая часть сил — как раз с противоположной стороны. Тогда для противника, ожидающего шаблонного решения операции, главный удар окажется неожиданным со всеми вытекающими отсюда последствиями.
То же самое можно сказать и в отношении использования облачности. Атаки из облаков нужно комбинировать с атаками снизу, с кабрирования. [162]
Нужно помнить, что побеждает тот, кто поражает противника новизной своих методов».
Писал я и о том, что беспрерывное нахождение над объектом прикрытия вредно и дает преимущество противнику, так как позволяет ему к моменту действия своей бомбардировочной авиации точно определить наши силы. Кроме того, видя наши самолеты «на привязи», враг заранее может занять более выгодное положение и тем самым предрешить исход борьбы. Поэтому прикрытие поля боя лучше всего решать свободным полетом в указанном районе, чтобы, постоянно маневрируя высотой и используя облачность, иметь к моменту прихода авиации противника преимущество в высоте и возможность атаковать неожиданно.
Особое внимание в статье я уделил, конечно, боевым порядкам при сопровождении бомбардировщиков и штурмовиков и вопросам управления боем в воздухе.
Что же касается моего личного боевого опыта, то за время пребывания на Северо-Западном фронте я произвел 93 боевых вылета, участвовал в 26 воздушных боях, сбил лично 9 самолетов противника и еще 4 в группе. Ну и, конечно, получил огромный командирский опыт, поскольку положение, в котором оказался полк, вынуждало напряженно искать нестандартные решения многих сложных ситуаций.
Памятным приказом Народного комиссара обороны № 128 от 18 марта 1943 года за успешное выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть, мужество, организованность и дисциплину наш 485-й был преобразован в 72-й гвардейский истребительный авиационный полк.
Это была очень высокая оценка боевой деятельности личного состава нашего полка. Гвардейское звание он с честью пронес через все дальнейшие сражения вплоть до полного разгрома фашизма.
В марте, к концу наступления войск Северо-Западного фронта, был запланирован разбор проведенной операции. Несмотря на то что раннее таяние снега и вызванная этим распутица сдерживали темпы наступления, несмотря на то что сложные метеоусловия и раскисшие дороги не позволили в полную силу использовать танки, [163] авиацию и артиллерию, все же операция по ликвидации демянского плацдарма была проведена успешно, и потому у многих командиров, с которыми я встречался в те дни, настроение было отличное.
Разбор операции проводился 20 марта в Доме Красной Армии нашего базового аэродрома Выползово.
Я довольно долго не был здесь. В последние месяцы наш полк базировался на других аэродромах. Первым делом я пошел в гостиницу, где когда-то жили наши авиаторы. Хотелось повидать кое-кого из бывших соседей, встретиться со знакомыми командирами.
По комнатам гостиницы ходила заведующая и требовала, чтобы обитатели комнат срочно переселялись в другой дом.
— Сюда, — объясняла она, — скоро приедут генералы на большое совещание, и им потребуются номера.
Услышав это, я насторожился. Всю жизнь имел дело с тем, что в обиходе обозначается словами «военная тайна», в частности, знал твердо, где, когда и о чем можно говорить на профессиональные темы. И потому, когда заведующая гостиницей во всеуслышание разглагольствовала о предстоящем совещании, не было никаких сомнений в том, что этот наш сбор не является секретом для противника.
С таким настроением я и пошел в Дом Красной Армии. Он был переполнен. Увидев многих знакомых командиров, поделился с ними своими опасениями, что о нашем сборе известно противнику и что надо ждать налета его авиации, но у моих друзей было приподнятое настроение, они шутили и говорили мне, что у страха глаза велики. Пошли разговоры о наградах, поздравления с присвоением полку гвардейского звания, и в этой полупраздничной атмосфере развеялись и мои опасения.
Совещание продолжалось два с лишним часа, после чего должен был состояться концерт московских артистов. Лишь немногие командиры разъехались по своим частям, не дожидаясь концерта. Подавляющее большинство их осталось в предвкушении встречи со столичными мастерами искусств. Но как только начался праздничный вечер, завыла вдруг сирена.
Впоследствии я не раз думал о том, что по крайней мере в тот день, когда в Доме Красной Армии собрался чуть ли не весь старший командный состав фронта, можно [164] было обеспечить аэродром надежным зенитным прикрытием. Но и этого почему-то не было сделано.
Когда все выбежали из помещения, аэродром и городок гарнизона сияли под осветительными бомбами. Тут же послышались разрывы тяжелых фугасок. И снова — увы, запоздало — разом ожили во мне все мои неприятные предчувствия.
Первой мыслью моей было: «К самолетам!» Я рванулся было на летное поле, но в это время снова посыпались бомбы. Внезапно поймал себя на утешительной мысли, что мой полк далеко и ему ничто не грозит. Потом уже стал думать, как бы самому не угодить под бомбы — это было бы просто слишком глупо.
Масса людей, сориентировавшись так же, как и я, повернула к лесу. Бежали в полной темноте, ничего не различая перед собой. Осветительные бомбы осложняли дело: стоило оглянуться на подвешенные «фонари», как после этого на несколько секунд ты вообще слеп и двигался в непроницаемой тьме.
Передние группы уже достигли леса, как вдруг оттуда, от спасительных деревьев, раздались крики, ругань. Остальные, ничего не понимая, продолжали бежать и наткнулись в темноте на колючую проволоку. Я поранил руки и лицо, разорвал реглан. Словом, отделался сравнительно легко, а многие получили более серьезные ранения. С большим трудом нам удалось уйти поглубже в лес на безопасное расстояние.
Наконец бомбежка прекратилась. Но люди, оказавшиеся в лесу, не торопились возвращаться. И правильно сделали: через пару минут — снова налет, и снова пришлось отходить в глубь леса. Так продолжалось почти до рассвета.
Аэродром оказался совершенно не подготовленным к отражению вражеских налетов. Поэтому следующие волны фашистских бомбардировщиков действовали по хорошо освещенным целям. Сбросили около трехсот бомб. Несколько самолетов на аэродроме было уничтожено, другие получили серьезные повреждения. Имелись человеческие жертвы, многие были ранены. Противник, одним словом, преподнес нам тяжелый урок.
Никаких приказов о проявленной беспечности во фронтовых условиях писать не надо было: в роли наказанных оказались командиры полков и соединений, которые в ту тяжелую ночь имели возможность сделать все необходимые выводы. [165]
В марте, к концу операции, меня вызвал командующий ВВС Красной Армии генерал-полковник авиации А. А. Новиков и поинтересовался тем, как воюет полк.
Я доложил.
— Знаю, что воюете неплохо, — сказал Александр Александрович. — Что же, готовьтесь к назначению на должность командира истребительной авиадивизии.
— Спасибо за доверие, — ответил я коротко.
13 апреля 1943 года пришел приказ, в котором говорилось, что я назначен командиром 240-й истребительной авиационной дивизии. 15 апреля мне предписывалось вступить в должность. 72-й гвардейский я должен был сдать майору Павлу Филипповичу Заварухину, который уже прибыл и произвел на меня очень хорошее впечатление. Я подробно рассказал новому командиру о личном составе полка, особенно о руководящем составе, о летчиках.
Расставаться с гвардейцами было тяжело. До самой последней минуты я старался об этом не думать. Но она, эта минута, настала.
Полк построен. Команда «Смирно!».
Многое хотелось сказать боевым друзьям на прощанье, одновременно всем и каждому в отдельности. Вместе мы прожили, провоевали очень нелегкий год. Когда-то неопытные, необстрелянные молодые летчики-истребители за год возмужали, стали уверенными в себе воздушными бойцами.
У меня перехватило дыхание. Я чувствовал, что не могу говорить привычно и спокойно. К горлу подкатил комок. Люди смотрели на меня, и мне казалось, что они видят мое душевное состояние.
— Так держать, гвардейцы. Желаю боевых успехов! До свидания, — только и смог произнести я.