Воюют не числом...
Бои на Северо-Западном фронте вмели свою специфику.
В сентябре сорок первого года гитлеровцы предприняли попытку наступать через Валдайскую возвышенность в направлении на Бологое. Если бы противнику удалось реализовать этот план, то над группой наших войск (впоследствии, в октябре 1941 года, на этом направлении был образован Калининский фронт) нависла бы угроза окружения. Однако после сильных боев враг был остановлен, и положение на этом направлении стабилизировалось. При этом несколько южнее и восточнее Старой Руссы в руках фашистов остался крупный плацдарм, в центре которого находился город Демянск. Выровнять линию фронта не удалось. Демянский плацдарм удерживала сильная 16-я немецкая армия.
В ходе зимнего наступления начала 1942 года нашим войскам удалось окружить демянскую группировку противника. В котле оказалось около ста тысяч гитлеровцев. Операция была проведена Северо-Западным фронтом в очень нелегких условиях, и сил, необходимых для уничтожения такой крупной группировки, у фронта в то время не было. И на долгие месяцы наступило нечто вроде своеобразного равновесия: гитлеровцы не хотели оставлять плацдарм, они все еще вынашивали планы развить дальнейшее наступление через Валдайскую возвышенность и пытались деблокировать запертую в демянском мешке 16-ю армию. Войска же Северо-Западного фронта не позволяли им это сделать, но и уничтожить армию, как я уже говорил, не могли. Демянский плацдарм просуществовал около полутора лет. Это обстоятельство, по существу, и определило весь характер борьбы на Северо-Западном фронте в течение сорок второго и начала [93] сорок третьего года. Наш полк прибыл на фронт в тот период, когда враг собирался с силами, чтобы прорвать кольцо окружения.
Столь длительное противостояние на Северо-Западном фронте объяснялось общей стратегической обстановкой, сложившейся к весне сорок второго года. Ход боевых действий привел тогда к тому, что главным стало южное направление. Северо-западное же попало на длительный срок в разряд второстепенных. Это, конечно, сказалось на пополнении войск фронта людьми и техникой, что хорошо видно на примере авиационного обеспечения. В своих воспоминаниях бывший командующий фронтом генерал-лейтенант П. А. Курочкин писал: «На 19 февраля (1942 года. — Г. З. ) имелось лишь 142 исправных самолета (в том числе только 32 истребителя)»{6}. По сути дела — один истребительный полк на весь фронт! К моменту нашего прибытия ВВС фронта по-прежнему оставались где-то в этом составе, причем в названное количество самолетов входили также и машины У-2 полка легких ночных бомбардировщиков. Из этих данных видно, что боевую работу нам пришлось вести в условиях полного превосходства противника в воздухе.
Изучая район боевых действий по картам, а затем и летая над бескрайними лесами и бесконечными озерами и болотами, где только редкими островками попадались деревни, я видел, как мало здесь площадок, пригодных для создания полевых аэродромов. Просторы необозримые, а приземляться некуда: повсюду чащобы и топи. Помнится обширная заболоченная луговина южнее озера Ильмень. Она была хорошо известна и нашим, и немецким летчикам. Туда они дотягивали подбитые в боях машины — больше в том районе просто некуда было приземляться. Проходило несколько дней, и над луговой травой торчали только хвосты подбитых самолетов: болото их засасывало.
Мало в тех краях и дорог, по которым могли бы перемещаться большие массы войск, особенно танки, артиллерия, автотранспорт. В сорок первом году это обстоятельство помогло нам сдерживать гитлеровцев, рвущихся через Валдайскую возвышенность. Позднее оно сильно затрудняло нам проведение крупных наступательных [94] операций. Ко всему сказанному надо добавить, что по единственному шоссе и единственной железнодорожной ветке, которые находились в нашем распоряжении, шло снабжение сразу трех фронтов: Волховского, Северо-Западного и Калининского. Эти две магистрали — шоссейная и железнодорожная — были перегружены сверх всякой меры и подвергались систематическим ударам вражеской авиации. Дороги же от мест выгрузки к передовой были только грунтовые и при распутице становились непроезжими. Естественно, подвоз всего необходимого то и дело нарушался, войска фронта испытывали трудности со снабжением всеми видами довольствия.
Если еще упомянуть о сложных, резко меняющихся метеоусловиях в тех краях, то можно себе составить совсем не радужное представление об особенностях действий авиации в том районе.
Место, где мы базировались, было одним из основных аэродромов фронта, на котором располагались шесть-семь полков разных родов авиации. Самолетов, однако, было мало. Разведывательный полк Пе-2 имел, например, меньше десятка машин. Около полутора десятков самолетов ДБ-3 было в бомбардировочном авиаполку, в распоряжении одного из истребительных полков имелось до десяти машин «Киттихаук», другого — штук семь «яков». Еще два полка истребителей летали раньше на самолетах «Харрикейн», но были обескровлены в боях менее чем за неделю и остались, в сущности, без техники. Я сразу понял, что нагрузка на наш полк ляжет большая, но буквально в первый же день после перебазирования допустил один тактический просчет.
Когда мы перебазировались, я не знал, даст ли нам командование несколько дней для ознакомления с районом боевых действий или сразу же поставит боевую задачу. На всякий случай приготовился ко второму варианту. Так, собственно, и получилось. Начальник штаба авиационной группы полковник В. Г. Воробьев сказал, что изучение района боевых действий надо совместить с выполнением задачи по прикрытию войск. Так вот, в предвидении такой ситуации я первым делом обратился к командирам истребительных авиаполков с просьбой провести беседу с летным составом, полагая, что таким образом наши пилоты узнают много для себя важного о противнике, об особенностях боевых действий [95] на участке, о причинах боевых потерь и т. д. Просчет мой заключался в том, что я поначалу не прочувствовал до конца психологическую атмосферу в соседних полках, а она-то, как говорится, оставляла желать лучшего. Короче говоря, прибывшие к нам по моей просьбе командиры полков со своими комэсками нарисовали такую мрачную картину, что я уже был не рад этой затее. Особо пессимистичными были прогнозы тех летчиков, которые летали на «Харрикейнах». Они прямо заявили, что невозможно сражаться на этих самолетах с «мессерами», которые имеют явное превосходство над «Харрикейнами» на любом маневре, легко сковывают наших истребителей, не позволяют им выйти из боя и легко сбивают. Резюме у наших «наставников» было такое: «Если неделю продержитесь — это будет хорошо».
Надо ли говорить, что на такой «поворот» дела я не рассчитывал, когда затевал эту беседу! Стал уточнять интересующие меня детали, и кое-что прояснилось. Противник, как это было мне известно, применяет парные боевые порядки, а наши летчики из разбитых полков летали звеньями из трех самолетов, ограничивая тем самым в маневре и без того устаревшие машины. Насчет эшелонирования по высоте тоже не было определенного мнения, и я опять удивился: как же можно так воевать? Бьют нас вовсю, но никто из этого не делает никаких практических выводов! Между тем мои летчики притихли и приуныли. Улыбки пропали, лица помрачнели.
После этого «воодушевляющего» разговора я решил дать летчикам возможность поуспокоиться. День клонился к вечеру, боевой задачи полк еще не получил. Но про себя решил, что на первых порах мне необходимо обязательно вылетать с каждой эскадрильей, чтобы самому управлять боем и показать летчикам, что и на «Харрикейнах» можно воевать успешно, если действовать с умом. Молодых летчиков я решил в первые боевые вылеты не брать — ограничиться с ними облетом района боевых действий.
Наш полк входил в состав 6-й ударной авиационной группы Ставки Верховного Главнокомандования. Командовал ею полковник Г. А. Иванов, комиссаром был старший батальонный комиссар А. А. Шумейко, начальником штаба полковник В. Г. Воробьев.
На другой день после памятной беседы с летчиками разбитых полков была получена боевая задача: быть в [96] готовности вылететь на прикрытие своих войск. Районы были указаны.
Стоял густой туман.
Рано утром на аэродроме, в землянке, я собрал летчиков и обсудил с ними задание. Мы уточнили по карте район действия, маршруты подхода к целям, запасные аэродромы. Я говорил о том, что в первых воздушных схватках с врагом главное для нас — организованность и управляемость боя, а не количество сбитых фашистов. Будет очень плохо, говорил я, если мы даже собьем несколько самолетов противника, но при этом потеряем столько же своих. Так мы много не навоюем, так сражаться в воздухе вообще нельзя. В каждом бою сбивать надо в два, в три раза больше, чем терять своих. А это возможно только при хорошей организованности и четком взаимодействии в бою.
И тут я признал, что все, о чем говорили накануне командиры соседних полков, — правда, но заметил, что это одновременно наглядный и печальный результат применения устаревших боевых порядков и тактики, неразумной погони и стремления каждого обязательно сбить вражеский самолет самому. При такой постановке дела боевой строй не сохраняется, ведомые не следят за ведущими, бой ведется хаотично, и в итоге противник получает полное преимущество над нами.
Объяснив, что любая «самодеятельность» в воздухе, а тем более элементарная недисциплинированность какого-то летчика может поставить в тяжелое положение всю группу, я предупредил, что буду строго взыскивать с нарушителей дисциплины, а откровенных разгильдяев — если такие найдутся — буду отстранять от полетов и ходатайствовать о переводе их в наземные войска.
Меня слушали внимательно и вроде бы с полным доверием. Но... необходимо было все сказанное подкрепить делом, чтобы летчики могли убедиться в правильности моих выводов.
Часам к десяти утра в полк прибыл начальник штаба авиационной группы полковник В. Г. Воробьев. Он подробно проинформировал нас об обстановке на земле и в воздухе. Полку предстояло прикрывать наземные войска, отражать налеты авиации противника, сопровождать бомбардировщиков, штурмовиков и разведчиков, вести борьбу с транспортной авиацией врага, снабжающей окруженную демянскую группировку. Наиболее важными участками прикрытия наших войск были район Старой [97] Руссы, участок между окруженной вражеской группировкой и линией фронта, а также дорога, идущая из Старой Руссы на Демянск, где, как сообщил начальник штаба, в ближайшее время возможны активные действия гитлеровских сухопутных войск.
После инструктажа состоялся наш первый боевой вылет на Северо-Западном фронте. Он, как и последующие, прошел вполне организованно. Район мы освоили, потери ориентировок не было. Мой позывной — «Директор» — все сразу запомнили и в воздухе безупречно выполняли мои команды. Кстати говоря, с этим позывным я и прошел всю войну. В первые дни пребывания на Северо-Западном фронте мы провели несколько воздушных боев при равном примерно соотношении сил. Поначалу, завидев группу «Харрикейнов», фашисты вели себя самоуверенно и даже нагло, пренебрегая элементарными мерами предосторожности. Было видно, что они действительно привыкли считать эти машины легкой добычей. К нашему общему удовлетворению, на сей раз им пришлось расплачиваться за свою самоуверенность. Наши летчики вполне уверенно взаимодействовали, грубых ошибок не делали, сохраняли эшелонирование по высоте, а если в процессе боя оно временно нарушалось, то при первой же возможности восстанавливалось. Парные боевые порядки достаточно надежно обеспечили гибкое применение тактических приемов боя даже на громоздких машинах. Пилоты успевали взаимно прикрыть друг друга, чувствовали себя вполне уверенно и, главное, убедились в том, что и на наших тихоходах можно тягаться с «мессершмиттами» и при этом не иметь больших потерь. За несколько дней мы потеряли только один самолет, пилот которого вернулся, к счастью, в полк.
Правда, гитлеровцы скоро перестали лезть на рожон, стали создавать выгодные для себя условия атаки, используя численное превосходство сил и лучшие тактико-технические данные своих машин. Это потребовало от наших летчиков еще большей осмотрительности и организованности, но в целом не поколебало нашей уверенности в своих силах. Я продолжал летать с эскадрильями, постепенно передавая руководство боем ведущим групп. Командир эскадрильи капитан М. В. Габринец руководил боем вполне уверенно и спокойно. Штурман полка майор Б. М. Кондратьев и командир эскадрильи капитан В. Г. Лазарев тоже были сильными ведущими, однако поначалу слишком эмоционально реагировали в [98] воздухе на ту или иную ситуацию, что создавало излишнюю нервозность. После подробных разборов нескольких воздушных схваток эти опытные истребители сумели внутренне перестроиться и в дальнейшем руководили воздушными боями сдержанно и умело. Хорошим ведущим показал себя и командир звена лейтенант К. М. Крикунов.
Прошла неделя, потом — другая. Скептики из соседних полков поутихли, никто уже не говорил нам: «Хорошо, если продержитесь дней семь — десять». Мы прибыли на фронт не для того, чтобы «держаться», а чтобы воевать. Это сразу поняли и почувствовали все летчики нашего полка. Наша предфронтовая подготовка была построена, кажется, правильно. Это было самым главным в тот период.
Между тем наши первоначальные успехи были достигнуты в относительно простой и спокойной обстановке. Основные события ждали нас впереди.
Вскоре под Старой Руссой началось ожесточенное сражение. Южнее города противник сосредоточил крупную группировку из пяти дивизий и нанес сильный удар вдоль шоссе Старая Русса — Демянск (в направлении на Рамушево). Одновременно с этим из демянского котла двинулась во встречном направлении окруженная группировка войск 16-й армии. Предварительно окруженные фашистские части были пополнены по «воздушному мосту». Немецкие бомбардировщики в те дни большими группами наносили массированные удары по нашим войскам. Значительно больше стало в воздухе и вражеских истребителей. Наша авиация существенного пополнения в тот период не получала.
Для 485-го истребительного авиаполка наступили нелегкие дни. Мы выполняли много различных задач: отражали налеты противника, прикрывали наземные войска патрулированием, сопровождали штурмовиков и сами штурмовали гитлеровские войска. Провели и немало воздушных боев со сравнительно неплохим исходом. Полк наш понемногу становился единым дружным боевым коллективом. Летчики умело вели воздушные бои, а техники готовы были работать сутками, чтобы к утру следующего дня ввести в строй все поврежденные накануне самолеты. [99]
Инженер полка капитан Н. И. Кичаев создал специальную аварийную команду, которая вывозила подбитые самолеты «Харрикейн» с мест вынужденной посадки. Это было очень не просто. Однажды, для того чтобы доставить в полк поврежденную машину, пришлось вырубать в лесу просеку. Через болото, кочки, через лес она была доставлена на аэродром и восстановлена. Были исследованы также места вынужденных посадок самолетов из других полков. Все, что можно было с них снять на запчасти — винты, двигатели, шасси и т. д., — все было демонтировано и доставлено на аэродром. Таким образом нашей инженерно-технической службе удавалось поддерживать материальную часть в боеготовности — ведь никаких запчастей к «Харрикейнам» не было, союзники их не поставляли.
Наши техники и инженеры делали, казалось бы, невозможное. Вся работа проводилась под открытым небом, потому что в полевых условиях никаких специальных ремонтных сооружений или хотя бы крыш не было. Работали днем и ночью, в ясную, солнечную погоду и на трескучем морозе. Работали под ветром, дождем, снегом. Никто никогда не роптал, часто даже больные, с высокой температурой, люди добровольно работали на своих самолетах или помогали товарищам. Только с лета 1942 года, когда была сформирована истребительная дивизия, на Северо-Западном фронте за счет полевых ремонтных средств воздушной армии были усилены полевые авиаремонтные мастерские. Чтобы понять, какая титаническая работа проводилась в них, приведу такие данные: с июня 1942 года по апрель 1943 года силами технического состава было отремонтировано 1914 самолетов, из них: мелким ремонтом — 962, текущим ремонтом — 586 и аварийно-восстановительным ремонтом — 366 машин. Благодаря этому мы могли воевать.
Во время работы над рукописью я получил письмо от Владимира Андриановича Чертилина, бывшего авиамеханика 900-го истребительного полка, воевавшего в 1943 году в составе истребительной дивизии, которой я командовал с весны 1943 года и до конца войны. В своем письме он, в частности, пишет:
«Я прочитал несколько книг об участии авиации в прошедшей войне. Во всех них приоритет отводится летчикам. Слов нет, они, проявляя мужество и героизм, это заслужили. Но ведь полет, воздушный бой — это конечный результат большой подготовительной работы на земле. [100] А этому в книгах отводится до обидного мало места. Были и среди инженерно-технического состава асы своего дела. Так почему бы и их не отметить для памяти потомкам?»
Вопрос естественный, закономерный и не совсем простой. Не простой по той причине, что в среднем на каждого воюющего летчика во фронтовых условиях приходилось не менее трех десятков специалистов самых различных профилей, от работы которых в огромной степени зависел успех боевых действий истребителя. В масштабах полка это уже сотни человек, а авиадивизии — тысячи. Любой командир авиационной части или соединения, взявшийся писать воспоминания о фронтовом прошлом, сталкивается с трудностями одного и того же порядка: весьма велик объем одной боевой работы, а все, что этому сопутствует, многократно увеличивает объем материала и делает эту работу непосильной для одного человека. Поэтому, отдавая дань глубочайшего уважения сотням и тысячам специалистов, которые своими руками в неимоверно трудных условиях ежедневно готовили боевую технику, я, как и другие мемуаристы, во многих случаях вынужден ограничиваться только статистическим материалом. Читателю конечно же понятно, что стоит за такими, к примеру, данными: «В среднем в течение каждого месяца проводилось от 100 до 150 ремонтов, или, по-другому, каждый самолет ремонтировался по 8–9 раз. Особенно большую работу провели в 900-м истребительном авиаполку, где старшим инженером был инженер-майор Е. Д. Борисов, заместителем старшего инженера по вооружению инженер-капитан В. Е. Иванов, заместителем старшего инженера по спецслужбам инженер-капитан В. Я. Новиков». Это статистические данные по дивизии, которой я потом командовал, за второе полугодие 1944 года. Когда я читал письмо В. А. Чертилина, думал о том, что у нас действительно немало книг написано летчиками и о летчиках, а вот воспоминаний механиков, техников, инженеров эскадрилий, полков, авиадивизий до обидного мало. И в архивах ничтожно мало материалов об их работе.
Но это к слову. А сейчас вернемся мысленно к событиям, которые происходили весной 1942 года на Северо-Западном фронте.
В двух эскадрильях нашего полка даже при полном их укомплектовании самолетов было не так уж много. Обилие боевых задач во второй половине апреля вынуждало [101] нас вылетать мелкими группами. Вести же мелкой группой (звеном, например) бой с «мессерами» было намного сложнее. Нам приходилось тщательно анализировать каждую воздушную схватку, потому что в таких условиях цена даже небольшой оплошности была непомерно велика. И мы, конечно, несли боевые потери.
Стояла оттепель. Аэродром находился далеко не в лучшем состоянии. После того как один из наших летчиков завяз в раскисшем грунте и сломал винт, все стали рулить с механиком или техником на хвосте. Механик обычно сидел верхом на фюзеляже, прижимаясь грудью к килю самолета, и только перед взлетом, уже на старте, спрыгивал с него, как с коня. В некоторых полках бывали случаи, когда летчик и механик действовали несогласованно и самолет взлетал с человеком на хвосте. В частях даже была распространена директива, запрещающая подобные «маневры», но мы вынуждены были эти указания нарушать — иного способа выруливать на «Харрикейне» по слякотной дорожке просто не было.
Если весенняя распутица осложняла работу нам, авиаторам, находившимся в сравнительно благоустроенном быту, то каково же было нашим наземным войскам, отражавшим мощные удары противника в болотистой местности, находившимся в отсыревших землянках, в осклизлых траншеях и окопах. В условиях бездорожья чрезвычайно трудно было — а зачастую просто невозможно — подбрасывать из резерва танки, артиллерию и другую технику, поэтому как никогда войскам нужна была поддержка бомбардировщиков и штурмовиков. А их не хватало. Ил-2 в авиации фронта в ту пору не набралось бы и трех десятков. Поэтому командующий ВВС фронта генерал-майор авиации Д. Ф. Кондратюк вынужден был ставить задачи на штурмовку и истребителям, в том числе нашему полку. Но если «Харрикейны» были плохо приспособлены к воздушным боям с более современными самолетами противника, то еще меньше они были годны для ведения штурмовых действий. Однако же иного выхода не было.
14 апреля, в разгар боев под Старой Руссой, полку было приказано немедленно вылететь на уничтожение вражеской колонны, подтягивающейся к району боевых действий по дороге Уполье — Васильевщина. В этот момент в готовности было всего 6 самолетов.
Я быстро проработал задание с летчиками. При отсутствии вражеских истребителей атаку решили производить [102] вдоль колонны пара за парой в кильватере друг у друга. Если истребители не появятся, повторяем заход с обратной стороны. При сильном зенитном прикрытии атакуем под углом к направлению движения колонны с разных сторон и на малых высотах. При встрече с истребителями противника одна пара остается с превышением для прикрытия. Отработали и более частные детали.
К цели шли на малой высоте. Дважды видели истребители противника, но они были в стороне, значительно выше, и нас, видимо, не заметили. Вскоре была обнаружена указанная колонна — 40–50 автомашин с пехотой. Для обеспечения внезапности удара я провел группу стороной, чтобы первый заход сделать с хвоста колонны. Этот маневр противником не был замечен, поэтому атака получилась удачной. Немецких истребителей в небе не оказалось, и ничто не мешало нашим летчикам вести по врагу прицельный огонь.
До двухсот вражеских солдат было уничтожено. Несколько машин загорелось. Второй заход мы не стали делать, так как от боезапаса оставался минимум, и его надо было беречь на случай воздушного боя. Летчики действовали грамотно и уверенно. Четыре самолета получили много мелких пробоин, но серьезных повреждений не было.
В последующие дни нам неоднократно приходилось вылетать на сопровождение штурмовиков. В тех случаях, когда обстановка позволяла, наши летчики тоже штурмовали войска противника, усиливая удары «ильюшиных».
18 апреля я повел шесть истребителей сопровождать группу Ил-2. В районе Совкино, Левошкино было обнаружено скопление войск противника. Над целью штурмовики построились в круг и с пикирования начали методично уничтожать пехоту и боевую технику врага.
В тот день, 18 апреля, «горбатые» уже с первого захода на наших глазах так здорово поработали, что наши летчики не могли сдержать радостных возгласов. Но зенитных средств у противника в этом районе оказалось предостаточно. Особенно интенсивно огонь вели восемь-девять точек. Вражеских истребителей поблизости не было, и я приказал своим летчикам ударить по зенитчикам. Распределив цели по парам, истребители прекрасно справились с этой задачей. Большинство точек было подавлено, а те, что остались, заметно снизили интенсивность огня. [103]
Штурмовики тем временем заканчивали работу: на земле пылали автомашины, рвались боеприпасы. Местность, где до нашего появления была сосредоточена крупная воинская часть противника, теперь представляла собой район сплошных пожарищ и кладбище разбитой техники.
Впоследствии, вылетая на штурмовки, мы стали использовать эрэсы. По инициативе инженера по вооружению старшего техника-лейтенанта М. В. Бухлина наши техники смонтировали под крыльями «Харрикейнов» рейки, к которым прикреплялись эти мощные снаряды. Эрэсы намного увеличили эффективность наших ударов по живой силе и технике противника.
Когда мы, сопровождая «горбатых» после удачно проведенной штурмовки, уже отходили от цели, один из летчиков передал по радио: «Слева сзади выше — четыре «мессера». У гитлеровцев была выгодная для атаки позиция: они имели преимущество в высоте, а мы, ко всему прочему, были связаны задачей прикрытия штурмовиков и не имели права от них отрываться. В случае навязанного воздушного боя это до предела ограничило бы нам возможность свободно его вести. Ясно было, что гитлеровцы не преминут этим обстоятельством воспользоваться.
Но они атаковать не решились. Вероятно, потому, что нас было шестеро. И хотя немецкие летчики прекрасно видели, что перед ними не «яки», с которыми они всегда очень неохотно ввязывались в бой, решительных действий все же не предпринимали. Некоторое время они шли за нами, словно выжидая, не совершим ли мы какую-нибудь оплошность. Но наши пилоты были настороже, и вскоре «мессеры» отстали. Их нерешительность всеми нашими летчиками была отмечена с удовлетворением. Значит, менее чем за полмесяца боев мы научили гитлеровцев осторожности, и теперь они уже не кидались на «Харрикейны» очертя голову. Так как в те дни под Старой Руссой на «Харрикейнах» никто, кроме нашего полка, не летал, то изменившееся отношение гитлеровцев к этим неторопким машинам мы с полным правом принимали на свой счет.
Такие нюансы, как поведение противника в воздухе, очень быстро улавливаются воюющими летчиками и имеют большое морально-психологическое значение. В данном случае без всяких натяжек этот эпизод мы могли расценивать как нашу моральную победу. Большего, к сожалению, в тех условиях мы достичь не могли. Силы [104] были неравны, и потому в целом в тот период мы вынуждены были в основном использовать оборонительную тактику.
Наша группа из того вылета вернулась на аэродром в полном составе, но другой, которую вел капитан В. Г. Лазарев, пришлось туго. В ее составе были летчики старший лейтенант М. К. Парфенов, лейтенанты Н. Н. Безверхний (командир звена), Б. Г. Макаров, П. П. Лунев и старший сержант Г. И. Горб. Так же, как и мы, они сопровождали штурмовиков, только маршрут у них был несколько иной. Нам истребители противника выполнить задачу не помешали, а группу Лазарева на подходе к цели встретили двенадцать Ме-109, которые имели запас высоты, шли звеньями и сразу с пикирования, звено за звеном, стали пытаться атаковать Ил-2. Капитан Лазарев с ведомым остался в группе непосредственного прикрытия Ил-2, а звену лейтенанта Безверхнего приказал связать боем истребителей противника. Одна пара Ме-109 все же попыталась атаковать «ильюшиных», но Лазарев перехватил ее, отразил атаку и, надежно прикрытый своим ведомым, одного «мессера» сбил. Между тем над штурмовиками, которые приступили к работе, звено лейтенанта Безверхнего вело бой с десятью Ме-109. Четыре «Харрикейна» против десяти скоростных, маневренных, хорошо вооруженных машин.
Это была трудная схватка, но звено сумело не только пресечь попытки гитлеровцев прорваться к Ил-2, но и сбило три «мессера». С победой вышли из боя старший лейтенант М. К. Парфенов, лейтенанты Н. Н. Безверхний и Б. Г. Макаров. Всего немцы потеряли четыре Ме-109. Наша группа тоже понесла потери. Погиб старший сержант Горб, был ранен старший лейтенант Парфенов. Его самолет, как и самолет лейтенанта Лунева, был подбит: оба летчика произвели вынужденную посадку. Однако задание было выполнено, штурмовики вернулись домой без потерь.
Кстати, старший сержант Г. И. Горб был наименее опытным в этой группе летчиков. Обычно мы старались вводить молодежь в бой постепенно, в относительно спокойных условиях, давая возможность ей привыкать к режиму боевой жизни. Но в эти дни апреля обстановка на земле и в воздухе требовала от нас максимального напряжения. Каждый опытный боевой летчик воевал на пределе своих возможностей. Это вынуждало командование полка в состав боевых групп включать наиболее подготовленных [105] молодых летчиков, что, конечно, было не самым лучшим выходом из положения. Но другого решения просто не было.
После этого тяжелого боя прошло два дня. 20 апреля капитан Лазарев снова повел шестерку на сопровождение штурмовиков. И снова на подходе к цели она встретила 12 «мессеров». На этот раз в состав шестерки входили батальонный комиссар И. Опалев, лейтенанты Я. Бахарев и Б. Макаров, старшина В. Тараненко и старший сержант И. Исаев. Истребители вынуждены были вести маневренный бой в непосредственной близости от прикрываемых штурмовиков. Он был неравным и изнурительным. Гитлеровцы пытались частью сил связать наших летчиков и оторвать их от штурмовиков. С самого начала, используя свое численное и качественное превосходство, фашисты не дали нашим истребителям возможности вести бой по известной тактической схеме, когда ударная группа дерется, оттягивая на себя атакующего противника, а группа прикрытия находится рядом с «илами». На этот раз гитлеровцы действовали более рассудительно и заставили втянуться в бой всю нашу шестерку.
Такие бои относятся к разряду самых тяжелых и невыгодных для летчиков-истребителей. Отойти от подопечных штурмовиков или хотя бы на время оставить их, чтобы схватиться с «мессерами», наши летчики не могли. Они несли полную ответственность за прикрываемые самолеты и вынуждены были вести оборонительный бой: отразить вражескую атаку и немедленно занять свое место в охранении. Другими словами, инициатива истребителя, охраняющего штурмовики или бомбардировщики, скована: он должен все время ждать, что предпримет противник, и при этом быть готовым к отражению любой атаки.
Летчики — и штурмовики и бомбардировщики — это хорошо понимали: надежное прикрытие является главным условием успешного выполнения задачи. В таких боях рождалась крепкая ратная дружба между летчиками разных видов авиации. Часто авиаторы знали друг друга только по позывным, но при встрече, узнав, кто есть кто, бросались друг другу в объятия.
...Приняв бой в невыгодных условиях, летчики капитана В. Лазарева следили за тем, чтобы ни один «мессер» не прорвался к Ил-2. Они выполнили эту задачу: «горбатые» вернулись домой без потерь. Попытки прорваться к нашим штурмовикам стоили гитлеровцам трех [106] машин. Но из шести летчиков группы в полк вернулись только четверо. Погибли лейтенант Б. Макаров и старший сержант И. Исаев.
И все-таки, несмотря на крайне невыгодное для нас соотношение сил, мы сбивали фашистских самолетов больше, чем теряли своих. Намного больше. Здесь было рассказано о некоторых боях, которые провели летчики из эскадрильи капитана В. Лазарева. Не менее умело дрались истребители эскадрильи, которой командовал капитан М. Габринец. Они за несколько дней сбили около десятка вражеских самолетов.
Главный же результат этих напряженных дней, на мой взгляд, состоял в том, что и в жестких условиях обострившейся борьбы в воздухе полк выстоял. Летчики за три недели пребывания на фронте окрепли, обрели уверенность и убедились в том, что на устаревших самолетах можно в случае нужды успешно воевать. Это было очень важно для нас.
Конечно, мы мечтали о современных отечественных машинах. Но до самой осени сорок второго это оставалось только мечтой. Весной же наша промышленность давала нам еще очень мало самолетов на восполнение понесенных потерь. И нам еще долго предстояло обходиться тем, что мы имеем.
Ожесточенные бои, развернувшиеся на Северо-Западном фронте в середине апреля, закончились все-таки в пользу противника. 21 апреля двум взаимодействующим вражеским группировкам удалось прорвать кольцо окружения, пробить в районе Рамушево узкий коридор и соединиться.
С этого момента начался новый, затяжной этап борьбы, целью которого с нашей стороны было стремление перерезать образовавшийся коридор, восстановить кольцо окружения демянской группировки с тем, чтобы последующими ударами рассечь ее и уничтожить.
К началу мая в боевых действиях на несколько дней выдался некоторый спад напряжения. Мы воспользовались этим обстоятельством для того, чтобы подремонтировать материальную часть и сделать выводы из нашей апрельской боевой практики. Мы понимали, что теперь, когда гитлеровцам удалось пробить и удержать коридор, они, конечно, активизируются, усилят свою и без того солидную группировку на демянском плацдарме и, вероятно, [107] попытаются перехватить инициативу на участке фронта.
Поэтому командование фронта энергично готовило новую операцию. Намечалось перегруппировать силы и встречными ударами с юга и с севера перерезать коридор, снова создать кольцо окружения. Чтобы облегчить задачу войскам, наносящим встречные удары, был запланирован отвлекающий удар с востока. Он должен был лишить противника возможности перегруппировывать свои силы на демянском плацдарме.
Существенного пополнения после апрельских боев фронт не получил. Поскольку необходимого преимущества в силах и средствах в тот период он не имел, а в авиации по-прежнему явно уступал противнику, было ясно, что операция предстоит очень нелегкая. Что же касается нашего авиаполка, то мы понимали, что впереди, судя по всему, нас ждут более тяжелые бои, чем те, в которых мы уже участвовали.
3 мая операция началась. В течение всего месяца вплоть до начала июня наши войска трижды переходили в наступление, перемололи тысячи вражеских солдат, но добиться поставленной цели не смогли. Гитлеровцы удержали коридор, хотя и прозвали его «коридором смерти». Впоследствии бои в районе рамушевского коридора они стали называть «маленьким Верденом».
Майские бои в воздухе тоже отличались особым ожесточением. В течение всего месяца полк выполнял различные боевые задачи — оперативной паузы в действиях авиации не было.
К этому времени наши летчики обрели довольно сильную боеспособность, и трудно было поверить в то, что всего два месяца назад, в марте, большинство пилотов 485-го полка составляла необстрелянная молодежь.
Лейтенант Виктор Едкин, например, быстро зарекомендовал себя как один из наиболее перспективных молодых летчиков. Он прекрасно владел машиной, в бою был смел и настойчив. Едкина любили в полку. Это был скромный парень и очень надежный боевой товарищ. Однако же в бою Едкин нередко поддавался неудержимому молодежному азарту и доставлял нам немало волнений.
Однажды в мае штурман полка майор Б. П. Кондратьев с группой прикрывал наземные войска под населенным пунктом Кириловщина. В. Д. Едкин был ведомым у опытного командира звена старшего лейтенанта [108] К. М. Крикунова. В те дни редко какой вылет проходил без воздушного боя. Так получилось и на этот раз: в район Кириловщины шла группа Ю-88 под прикрытием четырех «мессеров». Звено К. М. Крикунова атаковало бомбардировщиков, не дав им возможности отбомбиться по нашим войскам. Едкин, выходя из атаки, увидел впереди и ниже себя один Ме-109. Не осмотревшись как следует, он погнался за ним и одной длинной очередью сбил. Но в тот момент, когда Виктор открывал огонь, он уже сам находился в прицеле другого «мессера». Такая тактика гитлеровцев была нам знакома. Как правило, один из Ме-109 болтался в стороне, играя роль «живца» и привлекая к себе внимание наших истребителей, а другие «мессеры» обычно атаковали тех наших летчиков, которые неосмотрительно бросались за «живцом». Конечно, фашист, игравший роль приманки, сильно рисковал. Его нередко сбивали, как это сделал Едкин. Но если этим приемом пользовались сильные немецкие летчики, то, как правило, «живец», который должен был вести себя чрезвычайно осмотрительно, успевал удрать, а наш летчик попадал в тяжелое положение.
Едкину очень повезло в том, что он успел сбить «мессер», а сам был только подбит: очевидно, гитлеровец, страховавший «живца», как и Едкин, среагировал с опозданием, иначе все кончилось бы для молодого летчика плачевно. Но и в этом случае Виктор получил урок на всю свою дальнейшую боевую жизнь: подбит он был на малой высоте, парашютом воспользоваться уже не мог и вынужден был сажать самолет на лес.
Когда Едкин очнулся, вокруг стояли наши бойцы. Они следили за ходом воздушного боя, видели, как был подбит наш истребитель. Они же сообщили в полк, что летчик не погиб, а только ранен.
Я навестил Виктора в госпитале. Он сильно переживал свою неудачу, когда увидел меня, даже заплакал. Зная, что полк ведет тяжелые бои, он настоял на досрочной выписке.
После госпиталя это был уже другой человек, возмужавший, будто повзрослевший на несколько лет. Мне не раз на фронте приходилось наблюдать подобные метаморфозы с молодыми летчиками. Пройдя какое-то нелегкое испытание, они в удивительно короткие сроки становились зрелыми людьми и воздушными бойцами.
По настоятельной просьбе Едкина я разрешил ему летать с еще не до конца зажившими ранами. В отношении [109] внутренних перемен, произошедших в его сознании, я не ошибся: Виктор очень скоро стал одним из самых сильных летчиков полка. Воевал он на редкость умело и хладнокровно. Впоследствии ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
21 мая три наших летчика провели очень памятный бой.
Я уже говорил, что обилие задач вынуждало нас действовать мелкими группами и что опыт уже первых месяцев войны сделал меня сторонником парных боевых порядков. Именно такие порядки позволили нам на устаревших машинах успешно противостоять более сильному противнику. Но 21 мая я вынужден был послать на задание три самолета.
Если бы мы воевали на «яках» — скоростных, хорошо вооруженных машинах, то, конечно, во всех случаях вместо трех истребителей лучше было бы послать на задание сильную пару, которая маневреннее и при полном взаимопонимании между ведущим и ведомым может и удачно атаковать сильную группу противника, и вовремя выйти из боя при неблагоприятной ситуации. Словом, хорошая, опытная пара может многое. Но не на таких самолетах, как «Харрикейн». «Харрикейнов» надо посылать минимум четверку, чтобы между парами было налажено огневое и тактическое взаимодействие. Бросать против Ме-109 группу из двух «Харрикейнов» — бессмысленно.
В тот момент, когда в полк пришел приказ, в готовности было всего три самолета. И поскольку на них летали наиболее опытные летчики полка — майор Б. П. Кондратьев, старший лейтенант К. М. Крикунов и лейтенант А. А. Волков, было решено послать группу в таком составе. Три — все-таки не два...
Вот так получилось, что на задание было отправлено старое, еще довоенное, звено. Тут мы полагались не на эту негодную непарную структуру группы, а на боевые навыки пилотов, которые должны были помочь им найти в бою наиболее правильное тактическое решение. Так я пилотов и инструктировал, целиком полагаясь на их опыт, отвагу и умение взаимодействовать.
Им пришлось иметь дело с десятью «мессершмиттами».
Увидев, что к линии фронта приближаются три «Харрикейна», вражеские летчики, пользуясь своим подавляющим численным превосходством, сразу пошли в атаку. Наши авиаторы вовремя их заметили и первую атаку [110] гитлеровцев сумели сорвать. А дальше, используя индивидуальное мастерство и все время подстраховывая друг друга, они вели бой еще сорок минут!
Схватка проходила на малых высотах. Наши пилоты снижались до тридцати метров и даже ниже с целью обезопасить себя от атак снизу. Фашисты атаковали с разных ракурсов, но никак не могли добиться успеха. Тогда они стали тушеваться и допускать ошибки. Боевой порядок «мессеров» распался, атаки их стали разрозненными и беспорядочными. Советские истребители воспользовались этим и от обороны перешли к решительным контратакам. И тут на глазах пехотинцев, наблюдавших за этим боем, произошло нечто невероятное: один за другим шесть «мессеров» из десяти были сбиты!
Вся наша тройка вернулась на аэродром. А на следующий день, патрулируя над нашими войсками, майор Б. П. Кондратьев расправился еще и с бомбардировщиком Ю-88.
Всего же в майских боях воздушные бойцы полка уничтожили 56 вражеских самолетов.
Летчики других частей проявляли заметный интерес к нашим боевым успехам. Мы с двумя десятками латаных-перелатаных «Харрикейнов» стали своего рода достопримечательностью в ВВС фронта. Бои на одних и тех же участках, совместное базирование нескольких полков, тесные контакты в воздухе и на земле — все это укрепляло дружбу между летчиками разных полков.
Я подружился с командиром 238-го истребительного авиаполка подполковником Иваном Дмитриевичем Завражновым. Это был смелый, хорошо подготовленный летчик и прекрасный командир. По аэродрому ходила поговорка: «Иван Завражнов — трижды отважный». Дело в том, что на груди его кроме орденов красовались три медали «За отвагу». В начале войны, как известно, награждали орденами не слишком щедро. Медаль «За отвагу» на фронте была почитаемой наградой и говорила о многом.
Завражнов начинал войну на бомбардировщике. В авиации знают, что даже хорошему летчику-бомбардировщику переучиться на истребителя очень непросто. Я имею в виду — стать сильным летчиком-истребителем. Ведь речь идет о совершенно иных летных навыках, иной реакции, чертах характера. Тут различия часто определяются [111] природными возможностями человека. Некоторые неплохие «бомберы» и становились, увы, посредственными или даже слабыми летчиками-истребителями. Завражнов же после переучивания летал так, как может летать только прирожденный истребитель. Конечно же, с самого начала его место было в истребительной авиации.
6 мая 1942 года мне исполнилось 30 лет. По этому случаю был накрыт скромный праздничный стол. Настроение у нас было оптимистическое. Вспоминали уже пережитое на войне, и каждому было о чем рассказать. Конечно, был и Иван Завражнов. Только поначалу мой друг был невесел, и видеть его таким всем нам было непривычно. Но потом он смягчился и рассказал мне о своем «визите» в Глебовщину.
Глебовщина — это основной и единственный аэродром, который был у гитлеровцев в демянском котле. Туда прибывали транспортные самолеты. Через этот аэродром окруженная вражеская группировка принимала пополнение, продовольствие, боеприпасы. Наша бомбардировочная и штурмовая авиация периодически наносили по Глебовщине удары, но бомбардировщиков и штурмовиков у нас было мало, а аэродром хорошо прикрывался зенитным огнем. Поэтому вывести его из строя было не просто.
Был очень ненастный день — ранняя весна, еще мела пурга, погода, конечно, мало сказать нелетная: ни одному летчику вообще не могла прийти в голову мысль о том, чтобы куда-то лететь. Но на целом нашем фронте нашелся летчик, у которого такая мысль все-таки появилась. Им был Иван Завражнов. Не сказав никому ни слова, он сел в свой ЛаГГ-3, взлетел и тут же исчез в белой метели. Направился Иван Дмитриевич в самый центр демянского котла на аэродром Глебовщина. Гитлеровцев скверная погода тоже, видно, расслабила, поэтому, когда Завражнов появился над их аэродромом, ни одна зенитка не открыла огонь.
Должен заметить, что в ту пору борьба с транспортной авиацией противника была нашей важнейшей задачей. Задачей весьма трудной. Ведь у немецких транспортников были очень короткие маршруты и они самое непродолжительное время находились в полете, к тому же под сильным прикрытием Ме-109. Словом, командир полка рассудил правильно: сейчас над вражеским аэродромом хозяином положения будет он, тем более на истребителе, вполне годном со своей пушкой к штурмовым действиям. Появившись внезапно над Глебовщиной, Завражнов [112] прошелся над стоянками транспортных самолетов и выпустил по ним весь боекомплект. Все это произошло столь неожиданно для врага, что его зенитчики даже по уходящему самолету не успели выпустить ни одной очереди.
Если бы такая дерзкая штурмовка была бы спланирована с учетом незаурядных возможностей летчика, спланирована и санкционирована высшим командованием, то подобный вылет был бы оценен как подвиг. Это и был подвиг. Но сделано это было самовольно, с грубым нарушением всех установленных в армии порядков. История эта стала известна командующему авиацией фронта генерал-майору авиации Кондратюку. По некоторым сведениям, реакция командующего ничего хорошего для Завражнова не предвещала.
— Жду теперь «поощрения», — закончил свой рассказ Иван и невесело усмехнулся.
Тягостные предчувствия Завражнова подтвердились: вскоре после моего дня рождения генерал Кондратюк отстранил Завражнова от командования полком и отправил в запасной полк. И сразу стало скучновато в гарнизоне. Завражнов был общительным, задушевным человеком, и его нам не хватало.
Прошло время. Генерал-лейтенант авиации Д. Ф. Кондратюк отбыл к новому месту службы, и на Северо-Западном фронте 6-й воздушной армией стал командовать генерал Ф. П. Полынин. Он вернул Ивана Завражнова на фронт, на тот же аэродром, но не на прежнюю должность, а командиром 72-го разведывательного авиаполка, который летал на самолетах Пе-2. Так Иван Завражнов снова пересел на бомбардировщик, но уже как воздушный разведчик. А это совершенно особый вид боевой деятельности. Именно в этой работе полностью раскрылась натура Ивана, всегда искавшего опасности и риска. В самую ненастную погоду уходил он на задания и неизменно привозил ценные сведения о противнике. В напряженные периоды наступления войск фронта Завражнов каждый день вылетал на своей «пешке», и каждый вылет становился подвигом. О нем рассказывали случаи, больше похожие на легенды, чем на реальные события. Но в большинстве своем эти эпизоды были реальностью.
Особо ценные данные привозил И. Д. Завражнов в период ликвидации демянского плацдарма в феврале 1943 года. Эти сведения во многом помогли командованию [113] принимать правильные решения в ходе операции и на завершающем ее этапе.
В конце августа 1943 года Иван Дмитриевич погиб. Я узнал об этом, уже будучи на Калининском фронте. Самолет Завражного был подбит истребителями противника, когда он возвращался с боевого задания. До линии фронта было далеко, но командир корабля до нее дотянул. Когда пересекли линию фронта, он приказал экипажу:
— Прыгайте! Все прыгайте! И прощайте...
Штурман и стрелок оставили самолет. Как потом стало понятно, Завражнов приказал экипажу прыгать скорей всего потому, что не надеялся посадить свою «пешку». Но все же, выбрав какую-то прогалину, он приземлился. Это было последнее, что Иван Дмитриевич смог сделать. Покинуть самолет он уже не мог: умер в кабине. Когда осмотрели тело летчика, все были поражены: вражеский снаряд вошел ему в грудь и разорвался уже за спиной, на вылете. Весь обратный путь мужественный летчик вел машину, будучи смертельно раненным.
Посмертно Иван Дмитриевич Завражнов был удостоен звания Героя Советского Союза.