Вокруг плацдарма

В первой половине июня 1942 года на базе 6-й ударной авиационной группы Ставки Верховного Главнокомандования была сформирована 239-я истребительная авиадивизия, в которую вошел и наш полк. Командиром дивизии был назначен полковник Г. А. Иванов, военкомом — старший батальонный комиссар А. А. Шумейко, начальником штаба — полковник В. Г. Воробьев.

В этот период обстановка на земле по-прежнему оставалась напряженной. В воздухе господствовала авиация противника. Наша промышленность все еще поставляла фронту мало самолетов. Так, в составе 6-й воздушной армии в те дни насчитывалось всего 306 самолетов, из которых 118 были легкими ночными бомбардировщиками У-2. Ядро авиации фронта в июне 1942 года составляли 74 бомбардировщика, 23 штурмовика и 71 истребитель. Между тем количество боевых задач все время увеличивалось. [114]

Личный состав нашего полка проявлял героизм не только в воздухе. Однажды после валета немецкой авиации на наш аэродром был сильно поврежден один из самолетов. Если можно было бы его отремонтировать, то только в стационарных авиационных мастерских. Короче говоря, в обозримом будущем рассчитывать на эту машину не приходилось.

Однако наши техники комсомольцы техник-лейтенант X. Голоян и ефрейтор Е. Боровиков решили по-другому. Они взялись за сложнейший ремонт. Днями и ночами не отходили от поврежденного самолета. Делали недостающие части сами, отыскивали их на свалке списанных машин. В результате с помощью своих друзей — авиационных специалистов сержанта Г. Леонтьева и младшего сержанта В. Богомолова — они в короткие сроки восстановили истребитель. Впоследствии капитан Лазарев на этой машине сбил четырех фашистов.

Я уже говорил о том, что мы использовали эрэсы. Само собой разумеется, что конструкция «Харрикейна» использование реактивных снарядов не предусматривала. Младший техник-лейтенант Николай Андреев первым в своей второй эскадрилье установил на машине этого типа балки для эрэсов. Его примеру последовали и другие оружейники.

Реактивные снаряды оказались очень эффективным оружием при штурмовках и действиях против больших групп авиации противника. Снарядами РС-82 наши летчики в воздушных боях сбили 13 фашистских самолетов. А сколько бомбометаний было сорвано! Все эти меры по довооружению полка были быстро приняты при решающем участии инженера полка по вооружению старшего техника-лейтенанта М. В. Бухлина.

Я могу здесь привести снова лишь отдельные примеры самоотверженной работы нашего инженерно-технического состава. В начале апреля, когда мы прибыли на фронт, в двух эскадрильях полка насчитывалось 18 «Харрикейнов». Только в конце месяца мы сумели доставить из мест вынужденной посадки еще 3 подбитых ранее самолета. После двух месяцев напряженных боев в июне у нас все еще было 16 боеспособных машин. И это без каких бы то ни было комплектов запчастей, при том, что практически каждый день наши самолеты возвращались с заданий поврежденными. То, что они не только возвращались, но в снова вылетали на боевые задания, можно было бы считать чудом, если бы это «чудо» ежедневно не совершали [115] на наших глазах своими золотыми руками инженеры, техники и механики.

В полку был удивительно здоровый психологический микроклимат, в который каждый вносил свой добрый вклад. Впоследствии мне пришлось служить в других летных частях, довелось воевать на разных фронтах. В 485-м полку, которым я командовал, сменились поколения летчиков. В обновленном составе, с новым командиром во главе, истребители прекрасно воевали, и время от времени до самого конца войны я получал письма от своих старых боевых друзей. Эти весточки всегда несли мне большую радость. Сорок второй год всех нас связал накрепко. Вспоминая наши первые дни на Северо-Западном фронте, я теперь иногда думаю, что, может быть, нашей сплоченности в какой-то мере способствовала в самом начале, как это ни парадоксально, та унылая «резолюция» скептиков, которые «отпустили» нам на все наши боевые дела ровным счетом одну неделю...

Особенно старалась себя показать в полку молодежь. Поскольку мы свою юную смену берегли, у многих начинающих истребителей накапливалась как бы «моральная задолженность». И когда они вступали в бой, то проявляли исключительное мужество. К таким воздушным бойцам относился Виктор Едкин, о котором я уже говорил, такими были комсомольцы лейтенант Яков Бахарев и старшина Василий Тараненко. Эти два летчика, несмотря на свою молодость, удивили многих ветеранов полка стойкостью и умением грамотно вести воздушный бой.

Так получилось, что чуть ли не в первом вылете им пришлось вступить в трудную схватку. Оба действовали в составе шестерки, сопровождавшей «илы». Четыре «мессера» попытались внезапно ринуться из-за облаков на штурмовиков, но наши вовремя заметили эту опасность и атаку отразили. Однако вскоре подошла еще одна группа из двенадцати Ме-109. Начался сложный маневренный бой, в котором, конечно же, труднее всего бывает молодым летчикам. Наши пилоты, не упуская из виду подопечных Ил-2, сбили три «мессера» и без потерь вернулись на аэродром. Два Ме-109 срезали Бахарев и Тараненко.

Еще через несколько дней наша шестерка, в составе которой были молодые летчики Я. Бахарев, В. Тараненко и А. Волков, дралась с пятнадцатью Ме-109. Истребители вогнали в землю пять «мессеров», не потеряв ни одной своей машины. Кстати, с апреля по июнь Яков [116] Бахарев сбил семь фашистов лично и пять в группе. На счету Василия Тараненко было пять вражеских самолетов и три в группе. За боевые успехи оба были награждены орденом Красного Знамени. Эти ребята, несомненно, стали бы известными асами, если бы начали воевать не в таких жестких условиях и успели бы набраться побольше опыта. Но летом 1942 года обстановка, повторяю, была слишком сложная, противник имел подавляющее преимущество в воздухе и даже малой оплошности на прощал. И Яков, и Василий погибли в тех трудных боях.

Все, что я как командир делал в ту пору и на земле и в воздухе, сводилось к одной цели: научить летчиков воевать осмысленно. Сюда, в это понятие, входило многое, но самое первое, с чего приходилось начинать работу с молодежью, состояло в том, что я сурово и круто боролся с честолюбивым стремлением каждого обязательно иметь сбитого фашиста. Приходилось внушать людям, что война — процесс очень сложный, и представлять себе борьбу в воздухе в виде некоей суммы воздушных поединков, значит, не понимать сущности современного боя, в котором победа достигается только продуманными и хорошо организованными коллективными действиями. При этом я понимал, какую огромную роль играет и престиж бойца. Это надо было учитывать каждому командиру. И если умелые действия молодого летчика заслуживали высокой оценки (я не говорю о тех случаях, когда его представляли к правительственной награде), то я поощрял без колебаний. В том числе сбитыми вражескими самолетами.

На практике это выглядело так.

Однажды, к примеру, я повел на боевое задание группу, взяв к себе ведомым молодого летчика старшину М. Кудряшова. Летал тот неплохо, имел некоторый боевой опыт. Задача ему была поставлена предельно ясная: надежно прикрыть ведущего, во время боя не отрываться от него и не терять из виду.

Схватиться нам пришлось и с бомбардировщиками, и с истребителями сопровождения. Часть нашей группы сковывала «мессеров», другая атаковала бомбардировщиков.

Я дрался с истребителями, совершая необходимые маневры, и поначалу поглядывал за ведомым. Бой был напряженным и предельно маневренным, но Кудряшов в любой момент сохранял свое место. Доверившись ему полностью, я смог все внимание сосредоточить на выбранных [117] целях. Заканчивая очередной боевой разворот, я бросил взгляд вперед и увидел пару Ме-109, которые тоже выходили из боевого разворота. Довернув немного, нажал на гашетки. Ведущий вражеской пары вспыхнул и пошел к земле. И тут же я услышал в наушниках азартный мальчишеский крик своего ведомого:

— Сбит! Сбит, стерва!

По возвращении на аэродром я приказал записать сбитый самолет на счет Кудряшова. Через некоторое время подошел ко мне растерянный инженер по вооружению, доложил:

— Товарищ командир, у Кудряшова нетронутый боекомплект...

— Ну и что же? — спросил я, не понимая, что озаботило инженера.

— Так вы же приказали записать сбитый самолет Кудряшову?

Тут я объяснил, что Кудряшов в сложном бою отлично выполнил свою задачу, надежно меня прикрыл и тем самым позволил мне провести атаку на поражение. Поэтому он заслужил, чтобы этот самолет был записан на его счет.

Я считаю, что это было справедливо. Часто, когда по одному и тому же самолету стреляло несколько летчиков и среди них был молодой летчик, то этого «группового» сбитого мы записывали на боевой счет новичка. Таким образом, ветераны как бы отдавали дань младшему товарищу, его умению и бойцовским качествам. А это очень много значило для молодого истребителя! Впоследствии я узнал, что таким способом поддерживали и воспитывали молодежь многие наши асы. Прославленные истребители трижды Герои Советского Союза А. И. Покрышкин и И. Н. Кожедуб говорили мне, что они тоже так поступали. Случайных совпадений в этом нет: опыт войны подсказывал нам наиболее справедливые и целесообразные решения.

* * *

В конце весны к нам прибыло пополнение — выпускники Качинского авиаучилища сержанты Н. Деменчук, В. Ревуцкий, И. Пискунов, Н. Леонтьев, И. Чистяков, К. Гусаревич, А. Лобода. Эти летчики имели по нескольку часов налета на «Харрикейнах», поэтому их и направили в наш полк. Пополнение было очень кстати, хотя я и понимал, что выпускников училища надо основательно [118] готовить к предстоящим боям. Прежде чем приступить к боевой работе, им пришлось усиленно изучать наш боевой опыт и совершенствовать технику пилотирования.

У всех питомцев училищ до поры до времени и жизненные пути схожи, и мечты. Но вот они попадают на фронт, и тут у каждого судьба своя.

Вот Иван Пискунов. Он стал отличным летчиком, сбил 12 самолетов и потом еще много лет служил в авиации, занимаясь своим любимым делом — полетами и воспитанием послевоенного поколения авиаторов. По случайному совпадению оба мы в ночь на 22 июня 1941 года были в Севастополе: я среди слушателей академии на практике, а он в числе курсантов Качинской летной школы. Мы оба первый вражеский налет приняли за начало крупных флотских учений. А спустя почти год Иван Пискунов попал в полк, которым я командовал.

А вот сержант Гусаревич трагически погиб вскоре после прибытия, погиб на глазах почти у всего полка, поэтому это печальное событие у многих осталось в памяти. Он возвращался после тренировочного пилотажа в зоне. Колеса его самолета вот-вот должны были коснуться полосы, как вдруг из-за леса на бреющем выскочила паре Ме-109. Один из «мессеров» дал очередь по снижающемуся самолету, и тут же оба вражеских самолета скрылись за лесом. Все произошло в считанные секунды...

До этого случая немцы не пытались вести охоту возле нашего аэродрома. Но через несколько дней они таким же образом атаковали машину Пискунова. Очередь прошила плоскость самолета, но Пискунов все же благополучно его посадил.

Мы приняли меры. После того как нам удалось подстеречь и сбить фашистского охотника, подобные налеты прекратились. Но мы сделали вывод из этого горького урока. Осмотрительность и еще раз осмотрительность! В любой обстановке надо было оставаться предельно внимательными.

В течение сорок второго года мы не раз меняли аэродромы. В зависимости от планов командования фронта наш полк перемещался вокруг окруженной демянской группировки противника. Даже после образования рамушевского коридора линия фронта вокруг группировки по форме напоминала кольцо, разорванное лишь в одном месте. Мы со своего основного аэродрома перебазировались то в северо-западной направлении, в сторону озера [119] Ильмень, то к юго-восточному и хорошо знали все наши немногочисленные полевые площадки.

В те дни, когда борьба в воздухе ожесточалась, я поднимал над аэродромом пару или звено, чтобы прикрыть посадку группы, возвращающейся с боевого задания. Однажды неожиданно для всех произошел курьез на грани чрезвычайного происшествия.

Уже на склоне дня возвращалась группа, и я поднял на «Харрикейне», чтобы прикрыть посадку, летчика сержанта Николая Деменчука, который был из майского пополнения, молодой, но с хорошими задатками воздушного бойца.

Группа вернулась в полном составе. Деменчук ходил в стороне, внимательно осматривая подходы к аэродрому и следя за посадкой боевых друзей.

Должен заметить, что в ту пору у нас в полку кроме «Харрикейнов» было три «яка», на которые мы понемногу в основном и переучивали летный состав в ожидании того дня, когда нас полностью обеспечат этими машинами. Но когда приходилось туго, уже использовали «яки» и в боевой работе.

Так вот, группа шла на посадку, когда вдруг от нее отделился один «як» и, набрав высоту, на наших глазах пошел в атаку на патрулирующего в стороне Н. Деменчука. То ли летчик на «яке» (это был, как оказалось, М. Кудряшов) плохо настроил свой радиоприемник, то ли в пылу атаки вообще забыл о радиосвязи, но только на наши команды с земли он не реагировал. Деменчук, увидев, что его атакует «як», покачиванием крыльев показал, что он — свой. Но Кудряшов в запальчивости не обратил на это никакого внимания и дал длинную очередь. Дело приняло самый скверный оборот.

Николай Деменчук попытался энергичным маневром оторваться от «яка», но на «Харрикейне» сделать это было непросто. А Кудряшов пошел в повторную атаку. Надеяться на то, что он все-таки разглядит и узнает «Харрикейн», уже не приходилось, и все мы в молчаливой тревоге ждали, что предпримет Деменчук.

А тот сделал переворот, ушел вниз и скрылся за лесом.

Разгоряченный Кудряшов произвел посадку и доложил:

— Товарищ командир! Сбил «мессера». Он упал за лесом! [120]

И тут же вслед за этим «победным» докладом Кудряшова появилась машина Деменчука и сразу пошла на посадку. Нетрудно себе представить, насколько решительно, не выбирая средств, Деменчук «пошел в атаку» на Кудряшова на земле. Обычно выдержанный и хладнокровный, он был вне себя от ярости, а его «обидчик» никак не мог взять в толк, чего от него хочет разъяренный летчик. Всех свидетелей этой сцены на мгновенье сковал приступ смеха — наступила нервная разрядка. Когда я вмешался в эту ситуацию, Кудряшов наконец понял, чего могла стоить его ошибка, и разом изменился в лице. Но Деменчук зато тут же обрел свое обычное спокойствие.

Периодически летчики полка вели интенсивную борьбу с вражескими воздушными разведчиками и корректировщиками артогня. Южнее Старой Руссы возле самой линии фронта была оборудована небольшая площадка-засада, на которой дежурила группа наших истребителей-перехватчиков. В составе ее были Деменчук и Пискунов. Действуя с этой точки, наши летчики за короткое время сбили два самолета «Фокке-Вульф-189» (или попросту «рама»)и два аэростата.

Кстати, на аэростатах гитлеровцы часто поднимали своих наблюдателей, которые просматривали довольно большой участок наших передовых укреплений и корректировали артиллерийский огонь. Сбить аэростат было нелегко, так как при появлении наших истребителей фашисты успевали приземлить наблюдателя. А между тем аэростат считался у летчиков престижной целью, за ним они охотились с особым азартом, и противник это учел: в район, где был поднят очередной аэростат, гитлеровцы стянули много малокалиберной зенитной артиллерии. Она и сбила самолет Николая Деменчука.

Особо сильным летчиком из майского пополнения сорок второго года стал сержант Виктор Ревуцкий. Он отличался не по годам зрелым мышлением, в сложных ситуациях воздушного боя умел принимать толковые решения, очень быстро из ведомых он стал ведущим, и не каким-нибудь рядовым, а одним из лучших. В августе 1942 года, как один из наиболее сильных летчиков, Виктор был избран в состав бюро ВЛКСМ полка, и его авторитет среди комсомольцев был необыкновенно велик.

Ревуцкий слыл не только славным воздушным бойцом, но и прекрасным воздушным разведчиком. Однажды в особо сложных условиях он привез настолько ценные данные о противнике, что только за один тот вылет был [121] награжден орденом Красного Знамени. Понятие «молодой летчик» как-то не подходило к имени Ревуцкого, но я всегда помню его молодым, помню в те майские дни сорок второго года, когда вместе со своими друзьями он прибыл из Качинского авиаучилища.

Погиб Виктор в сорок четвертом в Прибалтике. Бои шли на подступах к Риге. В то время полк летал на «аэрокобрах» — скоростных, хорошо вооруженных американских истребителях. Огневую мощь этих машин наши летчики часто использовали для штурмовок наземных войск противника. Ветераны полка хорошо помнят, как во время штурмовки вражеской колонны Ревуцкий яростно, буквально в упор расстреливал пехоту врага. Он шел на бреющем, на очень малой высоте, и, когда отворачивал от цели, чтобы повторить заход, плоскостью своего самолета задел телеграфный столб...

* * *

Во второй половине июня 1942 года появились сообщения об одном воздушном бое. 19 июня — в утренней сводке Совинформбюро, на следующий день — в «Правде» и «Красной звезде», еще раньше — во фронтовой газете «За Родину». Этот бой провели летчики нашего 485-го истребительного.

В сводке Совинформбюро сообщалось только о самом факте: «Семь советских истребителей под командованием майора Зимина встретились в воздухе с 12 немецкими бомбардировщиками и 4 истребителями. Наши летчики смело атаковали врага. В это время к немецким самолетам присоединилось еще 11 «Мессершмиттов-109». 45 минут продолжался этот неравный воздушный бой, в котором наши летчики показали высокое мастерство. В результате боя сбито 10 немецких самолетов. Кроме того, 3 немецких самолета были повреждены. Наши потери — один самолет».

Чтобы подробнее ввести читателя в курс дела, я позволю себе привести здесь корреспонденцию из «Красной звезды». Вот она:

«БОЙ ОТВАЖНОЙ СЕМЕРКИ ИСТРЕБИТЕЛЕЙ

Северо-Западный фронт, 19 июня (по телеграфу от наш. корр.).

Позавчера на одном участке Северо-Западного фронта наши семь летчиков на «Харрикейнах» выдержали длительную схватку с 12 «юнкерсами» и 15 «Мессершмиттами-109», которые неприятель вводил в бой последовательными [122] группами. Бой закончился победой ваших истребителей. Сбиты 10 фашистских самолетов. Кроме того, три машины повреждены. Наши потери — один самолет. Расскажем, как протекал этот бой.

Семь наших истребителей под общей командой майора Зимина летели двумя группами на прикрытие своих наземных войск. Первую группу возглавлял майор Зимин, вторую — капитан Лазарев, При подходе к месту назначения летчики увидели несколько «юнкерсов», готовившихся к бомбежке. Зимин немедленно дал по радио сигнал атаки. Он сам, старший лейтенант Локтионов и лейтенант Волков выбрали цели и с ближних дистанций открыли огонь из пушек{7} и пулеметов. Сразу же все три атакованных «юнкерса» были сбиты.

Этой молниеносной атакой враг был деморализован и стал бросать бомбы куда попало, большей частью в реку и на противоположный берег. Во время повторной атаки майор Зимин сбил еще один «юнкерс». Одновременно завязался бой с «мессершмиттами». Начала его группа капитана Лазарева, атакованная четырьмя вражескими истребителями, патрулировавшими в этой зоне. Вскоре вся семерка занялась «мессершмиттами», поскольку к ним подоспели на помощь еще семь вражеских истребителей, видимо вызванные по радио. Тем временем «юнкерсы», освободившись кое-как от груза, поспешно скрылись.

Разгорелся яростный воздушный бой, в котором семерка наших маневренных истребителей стремилась оттянуть немцев в глубь нашей территории ибо горючее уже было на исходе. Благодаря этой тактике бой стал отодвигаться от линии фронта, часть немецких самолетов отрывалась и уходила, видимо, израсходовав горючее и боеприпасы. Но зато враг ввел в действие еще четверку «мессершмиттов».

Однако семерка майора Зимина умело отбивала атаки и сама непрерывно наносила удары, сбив в течение 45 минут четыре «мессершмитта». В этом бою майор Зимин сбил два «юнкерса» и один «мессершмитт», лейтенант Волков — один «юнкерс» и один «мессершмитт», старший лейтенант Локтионов — один «юнкерс», старший политрук Опалев — один «мессершмитт» и старший лейтенант Едкин — тоже один Ме-109. Кроме того, было сбито еще [123] два немецких самолета. Врагу удалось подбить машину лейтенанта Безверхнего, героически сражавшегося, как и вся семерка. Летчики видели, как его самолет снизился и прополз по земле.

Судьба Безверхнего пока неизвестна».

В передовой статье фронтовой газеты «За Родину» давался разбор этого боя. «Семерка славных летчиков победила в бою своим изумительным мастерством, прекрасным знанием военного дела, — говорилось в материале. — Храбрость здесь была соединена с опытом. Участник этого боя майор Зимин сбил уже 11 самолетов врага, лейтенант Волков — 10, Локтионов — 7, Едкин — 5 и старший политрук Опалев — 4. Мужеством и умением, искусством и отвагой добыли наши летчики эти боевые успехи.

Они победили в тяжелом, неравном бою потому, что были слиты воедино волей и приказом командира... Несмотря на длительность боя и его сложность, командир все время осуществлял по радио четкое руководство всей группой... В этом подвиге нашли свое яркое выражение слова русского полководца Суворова, который говорил, что «воюют не числом, а умением».

Наши летчики заслуженно пользуются любовью и уважением народа. Этот всенародный почет и славу они заслужили своими замечательными делами. Но впереди еще много больших и тяжелых сражений, в которых потребуется и мужество, и умение, и доблесть.

Пусть замечательный подвиг участников этого боя послужит примером для всех летчиков нашего фронта, примером того, как надо драться с врагом, как надо выполнять боевой приказ».

Вот такой был у нас памятный бой. Я бы даже сказал — этапный, потому что ему предшествовали важные для полка события. И прежде чем я дополню это давнее сообщение кое-какими деталями, я должен вернуться к ним.

...Накануне мы получили вызов с переднего края. Противник бомбил наши войска, и, как только пришел вызов, наша шестерка, ведомая капитаном Лазаревым, незамедлительно вылетела на отражение налета. Дело было привычное, каждый из летчиков не раз выполнял такие задания, и потому у меня не было никаких оснований для волнений. Короче говоря, ничего чрезвычайного в этом вылете не было.

Неожиданным для меня было состояние летчиков после их возвращения. Они сбивчиво докладывали о ходе [124] и результатах боя, и я почувствовал, что пилоты чуточку не в себе. Логика в докладе ведущего отсутствовала, все были крайне возбуждены, и составить какое-то реальное представление о том, что произошло в воздухе, было невозможно. Я уловил только одно: на нашем участке появились особо подготовленные немецкие асы, летают они на модернизированных самолетах, с которыми драться на «Харрикейнах» невозможно, и только по счастливой случайности группа вернулась с задания без потерь. При этом возбуждение летчиков не проходило, каждый излагал ход боя в собственной интерпретации и тем отрицал выводы своих товарищей. От этого ситуация запутывалась еще больше.

Убедившись, что толку от разговора мало, я решил дать пилотам время остыть. Для этого следовало переключить их внимание, и было приказано всем идти в землянку и заниматься сравнительной аэродинамической характеристикой самолетов «Харрикейн», Як-1 и Ме-109, сделать оценки сильных и слабых сторон каждой машины и соответствующие выводы по тактике воздушного боя.

Прошло часа полтора. Страсти поутихли, и я снова вернулся к проведенному бою. Теперь уже все шестеро докладывали последовательно и логично. Картина постепенно прояснилась.

Судя по всему, на наше направление действительно прибыли свежие, хорошо подготовленные авиационные части врага. Не исключалось, что в них есть особо подготовленные группы асов, которые летают на Ме-109ф — машинах с форсированным двигателем. Действуют они большими группами, эшелонированными по высоте, имеют между собой надежную радиосвязь, поэтому сразу, в начале боя, определить их количество бывает невозможно, а когда бой уже завязался, фашисты быстро наращивают силы. Это обстоятельство, как я понял, в основном и вызвало такую острую нервную реакцию у летчиков.

Можно было отметить, что ничего принципиально нового, а тем более неясного в действиях противника не было. По-прежнему основными козырями гитлеровцев было численное превосходство, хорошее техническое оснащение самолетов и, конечно, продуманная тактика действий. А раз так, то этой их тактике надо противопоставить не менее продуманную свою.

Разбор этого боя и подготовленные общими усилиями выводы слушали все летчики полка. Я сказал и об их нервной утомленности — следствии двухмесячных тяжелых [125] боев. Нельзя было в связи с этим не отметить и «тень рецидива» в настроениях — ведь в первые дни, когда мы наслушались всяких не очень оптимистичных «пророчеств», настроение у людей, конечно, было слегка подавленным, потом победные бои заметно подняли их боевой дух, а теперь вот нервное напряжение и усталость дали себя знать.

И еще один вывод я сделал уже только для себя. Поначалу, понимая, какую роль играет личное участие командира в схватках с врагом, я много летал с летчиками обеих эскадрилий. Тогда мне вроде бы удалось — и неоднократно — показать, что при умелой организации боя можно побеждать и в невыгодных условиях. Потом летчики накопили опыт, поверили в свои силы, в полку появилось достаточное количество надежных ведущих, и мне уже не было нужды летать с каждой группой. Было ведь много и других важных забот: подготовка молодежи, заботы о материально-техническом обеспечении, анализ боев и обдумывание наиболее целесообразных тактических приемов. И вообще было законом, что командиру полка не следует летать, когда ему вздумается. Он должен участвовать в выполнении особо важных заданий, когда этого требует воздушная обстановка и когда поднимается большая часть полка. Я никогда не относился к этому требованию формально, но действительно, как мне показалось, летал ровно столько, сколько нужно было по обстановке. Но теперь я почувствовал, что своим личным примером обязан поддержать боевой дух летчиков.

— В следующий боевой вылет поведу группу сам, — закончил я.

После этих слов летчики сразу стали отговаривать меня лететь, поскольку это, мол, сейчас чрезвычайно опасно. Такого в полку раньше никогда не было, и я понял, что лететь мне сейчас нужно обязательно.

И вот буквально на следующий же день я повел группу к линии фронта, и там произошел бой, о котором было рассказано на страницах газет.

В 12 часов дня мы вылетели на прикрытие наземных сил. В те дни соединения фронта предприняли очередную попытку перерезать рамушевский коридор. Бомбардировочная авиация противника помогала своим войскам сдерживать наши наступающие части, и потому повсюду участились воздушные бои.

К линии фронта мы подходили семеркой. Я вел ударную группу — две пары, — а капитан Лазарев со своим [126] ведомым и лейтенантом Безверхним сзади и чуть выше осуществляли прикрытие. Все вопросы с Лазаревым мы проработали перед вылетом, поэтому, окажись над линией фронта вражеские бомбардировщики, я немедленно повел бы свою четверку в атаку, зная, что его группа надежно нас прикроет. Выла, правда, одна досадная деталь, о которой я мучительно размышлял в полете. Меня тревожило нечетное число летчиков в группе прикрытия, что противоречило нашему принципу вести бой парными боевыми порядками. Вообще-то мы взлетали двумя четверками, но тут же у напарника лейтенанта Безверхнего обнаружилась неисправность, и он вынужден был вернуться. По радио я передал команду Безверхнему тоже идти домой, но и он сам, и Лазарев попросили оставить всех в группе. Лазарев, возглавлявший прикрытие, был особенно настойчив, ссылаясь на то, что Безверхний — опытный истребитель и что им обоим уже случалось втроем вести бой именно таким составом и все, мол, было хорошо. Короче, изменив своему правилу, я согласился с летчиками, о чем после не раз жалел. Хотя... В группе ведь были опытные истребители, каждый из них имел на своем счету 4–5 сбитых вражеских самолетов, а у некоторых их число уже приближалось к десятку. Словом, мы в этой ситуации положились на опыт летчиков.

На подходе к линии фронта лейтенант Безверхний доложил, что видит два «мессера». Только потом, при разборе боя, я пришел к выводу, что они, вероятно, играли роль головного дозора: высланные вперед, пришли к линии фронта раньше нас и, скорее всего, передали шедшей следом группе, что обстановка спокойная. В это время подошли мы. А минуты через полторы-две появились двенадцать бомбардировщиков Ю-87 в сопровождении четырех Ме-109. Та пара, которую заметил Безверхний и которую я определил как разведчиков, навела бомбардировщики на цель и, сделав свое дело, ушла.

Гитлеровцев надо было упредить, сорвать бомбометание. Поскольку они были уже над линией фронта, я с ходу повел свою четверку в атаку.

Позже я думал о том, почему вражеские истребители дали нам возможность беспрепятственно провести ту первую атаку. Ведь они видели нас! Объяснение было только одно: они не думали, что четыре «Харрикейна» посмеют атаковать группу, состоявшую из 16 самолетов. Бомбардировщики шли в довольно плотном строю, имели мощное бортовое оружие. Короче, она показывали знакомую нашим [127] летчикам свою спесь и неосмотрительность и тут же за это поплатились.

Мы прорвались к «юнкерсам» вплотную и стали их расстреливать с дистанции 30–50 метров. Сразу же сбил самолет Волков, за ним — Едкин. Две мои атаки тоже были удачными. После первых же наших очередей группа бомбардировщиков заметно поредела. Гитлеровцы растерялись. Пользуясь этим, мы успели сделать следующий заход и сбили еще два Ю-87. Но тут к месту боя подошло еще одиннадцать Ме-109. Понимая, что дело затевается нешуточное, я приказал всей группе атаковать «мессеры». Так своевременным маневром мы не дали гитлеровцам возможности атаковать нас раньше.

Начался долгий и тяжелый бой. Наша четверка держалась компактно. Двумя парами мы маневрировали, поддерживая друг друга. В первой же атаке мне удалось сбить один «мессер», и это несколько отрезвило гитлеровцев. Они маневрировали, перестраивались, все время пытались сохранить свое позиционное преимущество и отпускать нас за здорово живешь, кажется, не собирались. В этой изнурительной схватке я имел возможность лишний раз убедиться в том, насколько заметно выросло мастерство наших пилотов. Отражая атаки гитлеровцев, они, в сущности защищаясь, все-таки сбили еще три «мессершмитта».

Капитану Лазареву пришлось особенно трудно. Фашисты быстро уяснили, что у Безверхнего нет ведомого. Несколькими целенаправленными атаками немецкие летчики отсекли его самолет от пары капитана Лазарева, а бороться в одиночку на нашем тихоходе с «мессерами» — дело безнадежное. Лазарев парой вел бой очень активно, подбил еще три Ме-109, но пробиться на помощь к Безверхнему не смог. В результате он, к счастью единственный, был подбит.

Все видели, как наш «Харрикейн» перешел на планирование, чтобы приземлиться в прифронтовой полосе. И тут же за ним устремились два «мессера». Я немедленно дал команду прикрыть вынужденную посадку. Бой с Ме-109 продолжался до самой земли, а тем временем Безверхний благополучно приземлился на болото. Мы видели, как лейтенант вышел из кабины на плоскость и помахал нам руками. Жест этот всеми был воспринят как сигнал о том, что посадка совершена нормально, все, дескать, в порядке. Судя по всему, пилот не был даже ранен. [128] И мы снова целиком переключились на отражение атак, поскольку гитлеровцы по-прежнему наседали.

Бой затянулся, горючего оставалось на пределе, и я стал оттягивать бой в глубь нашей территории, чтобы сместиться к ближайшему нашему аэродрому. Истребители противника вышли из боя и ушли на запад. А шесть наших машин вскоре совершили посадку в Крестцах. Там был ближайший от места боя временный аэродром, восточнее озера Ильмень. Возвращаться домой мы уже не могли: и без того у некоторых летчиков двигатели останавливались на пробеге или на рулении — горючее было выработано полностью.

Сразу же после приземления мы сообщили командованию наземных войск о районе вынужденной посадки нашего летчика и попросили оказать ему помощь. Сам я немедленно вылетел в тот район на У-2. Нужное место нашел быстро. Все произошло у небольшого круглого озерца среди болот — с воздуха опознать эту местность было не трудно.

Кружил над озером и болотом и не верил своим глазам. Прошло всего около сорока минут, но ни самолета, ни летчика не было видно. Как будто все, что происходило над этим болотом, было игрой моего воображения. Самолет и человек канули без следа.

Представители наземных войск тоже не смогли нам сообщить ничего утешительного. Когда специальные поисковые команды прибыли в тот район, то ближе чем на 5–10 километров подойти к месту посадки подбитого самолета они не смогли.

Я потом не раз думал о том, что в годы войны нам не хватало специально организованной службы спасения летчиков. Даже необходимых спасательных средств не было. У летчиков морской авиации, скажем, были специальные жилеты, надувные лодки — это казалось естественным. А мы месяцами летали без каких бы то ни было спецсредств над обширными лесными заболоченными пространствами. Вроде бы и над сушей, но сесть-то некуда... Почти все фронтовые и армейские дороги в тех районах были сделаны из сплошных поперечно лежавших огромных бревен. Во время езды по этим дорогам они «дышали». Пропускная способность их была чрезвычайно низкой, и неприятное ощущение оставляла не только осатанелая тряска во время езды по бревнам, но и сама наша земная «твердь», которая под зыбким настилом ходила ходуном. [129]

В том, что так погиб лейтенант Безверхний, конечно, была трагическая случайность. В том же, что он был подбит в бою, такой случайности не было. После этого эпизода я принял твердое решение, которым неукоснительно руководствовался до конца войны: на боевое задание вылетать только в составе штатных звеньев и пар, если один летчик из пары не взлетел, то другой тоже обязан вернуться. Ведь опыт боев со всей беспощадностью день ото Дня доказывал, что одиночный самолет в бою, как правило, становится легкой добычей противника.

Из наземных частей, где наблюдали этот бой, пришли подтверждения, что в ходе него было сбито 10 и подбито 3 вражеских машины.

Нас это, конечно, радовало. Результат боя, резонанс в печати и в наземных войсках — все это подняло боевой дух в полку. Но обстановка в воздухе по-прежнему была очень сложной, и нам еще длительное время предстояло вести с немецкой авиацией неравные схватки.