В Стрелецкой бухте
Я рассказывал о том, что видел своими глазами, что пережил вместе с боевыми товарищами сам. Эту же главу мне хочется начать свидетельством, если можно так сказать, со стороны, ибо принадлежит оно человеку, не состоявшему в списках Дунайской флотилии, но посвятившему ей строки, полные теплоты и уважения.
Я имею в виду писателя Петра Сажина.
«Дунайцы, — пишет Петр Сажин, — с первого же часа своего появления привлекли внимание севастопольцев: они были черные от загара и оборваны, как цыгане из беднейшего табора, все их обмундирование было замызгано и выжарено на солнце почти до полной потери своего собственного цвета. На ногах у многих были сапоги с короткими голенищами, в которые заправлены брюки.
Впервые речные суда прошли морским путем довольно большое расстояние, и причем не просто прошли, а всюду дрались с противником.
Они остались без интендантских складов, не было у них ни обмундирования, ни продовольствия. Стремясь к Севастополю, они питались чем бог подаст. А бог, как известно, на войне скуп.
«Живописный вид» дунайцев привлекал внимание «архангелов» комендатуры: война войной, но в главной базе ходили как положено»{33}.
Таков наш коллективный портрет, датированный осенью 1941 года.
В Севастополе части флотилии разместились в помещениях [144] Черноморского военно-морского училища. Тут же, в Стрелецкой бухте, стояли монитор «Железняков», бронекатера, катерные тральщики, буксирные пароходы «ИП-22» и «ИП-23», госпитальное судно «Советская Буковина», плавмастерская.
В бухте становилось все теснее. В состав флотилии были переданы пять сейнеров, плавучая батарея № 4 с буксиром, вооруженная тремя 100-мм и тремя 45-мм орудиями, дивизион канонерских лодок, который впоследствии чаще всего действовал самостоятельно по заданию командования флота.
В казармах и на причале появились лозунги: «Вчера ты ходил а атаку, сегодня твоя атака — ремонт кораблей!», «Отличный ремонт боевых кораблей — твой удар по врагу!».
Ремонт.. Он был в наших планах, в наших мыслях, в наших сердцах. Но не меньше, а, пожалуй, больше заботы вызывали у командиров и политработников люди — те, что вновь пришли на корабли.
Правда, нам повезло: процентов 35–40 пополнения составляли моряки запаса и юноши, занимавшиеся в морских школах Осоавиахима. Остальные — тоже сильные и смелые ребята, в груди огонь, но на палубу не ступали никогда. А палуба приятна лишь прогулочная, та же, что в бою, ходит ходуном, горит и плавится под снарядами и бомбами врага, требует не только силы, не только смелости. Корабельной стойкости она требует, искусства корабельного, потому что под прицелом каждый уголок, каждая пядь малюсенького стального островка. Если ты кроме патриотизма имеешь всестороннюю обученность, этот островок станет бастионом.
Вот почему наряду с ремонтом кораблей развернулась активнейшая работа по обучению флотского пополнения. Все коммунисты и комсомольцы были поставлены на партийный и комсомольский учет. На кораблях и в подразделениях прошли собрания по итогам боев на Южной [145] Украине. Новички как бы нашими глазами увидели испытания, перенесенные личным составом флотилии, узнали, как мы, не имея подчас в достатке оружия, техники, отстаивали каждый рубеж, каждую пядь родной земли, как из таких же обыкновенных ребят, как и они сами, вырастали мастера боя.
Через несколько дней после прибытия в Севастополь удалось провести сборы секретарей комсомольских организаций. На них мы детально обсудили опыт, накопленный в минувших боях. Особый упор был сделан на воспитание у молодых воинов беспрекословного подчинения приказу командира. Надо было убедительно рассказать бойцам, что неточность и промедление в выполнении приказа ведут к тяжелым последствиям, к излишним жертвам в бою. Вместе с комсомольскими секретарями, выступившими на семинаре, мы подготовили материал, в котором содержались яркие примеры, когда верность приказу приводила к победе, когда инициативность бойца на поле боя помогла как можно успешнее претворить замысел командира. По материалам семинара была выпущена тематическая листовка: «Приказ командира — приказ Родины». Ее прочитали и обсудили во всех взводах, экипажах и расчетах.
Комсомол, как известно, всегда выступал организатором здорового досуга. По нашей инициативе специально для воинов-дуиайцев был организован в те дни концерт ансамбля песни и пляски Черноморского флота. На открытой сцене военно-морского училища впервые после начала войны собрался вместе почти весь личный состав. Выступил контр-адмирал А. С. Фролов. Он поблагодарил краснофлотцев и старшин, командиров и политработников за стойкость и мужество в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Минутой молчания мы почтили память дунайцев, отдавших жизнь за Родину.
В один из дней — это было, если не изменяет память, сразу же после сборов секретарей — поступило сообщение: [146] меня вызывали в политуправление флота с докладом об опыте работы в боевых условиях. С докладом? Я, наверное, не сумел скрыть растерянности, но меня успокоили: «Нам не бумага нужна, а живой рассказ!»
Собрался с мыслями, определил круг основных вопросов. Выступать же пришлось без заранее подготовленного текста. Но политуправленцы расположили меня к себе, создали атмосферу непринужденности. Сначала спросили, все ли комсомольцы настроены по-боевому, уточнили то, что было им известно и без меня, а потом, смотрю, нервное напряжение спало, разговорился я, словно рядом со мной сидели люди, с которыми вместе довелось ходить в атаку. Как воевали комсомольцы? Имена героев? Как комсомольские организации пропагандировали их опыт? Какие начинания привились, живут надежно?
Работники политуправления слушали меня с какой-то особой заинтересованностью: что-то одобряли, за что-то критиковали, в чем-то предлагали свою помощь. Снайперское движение? Очень хорошо! А сейчас, готовясь к новым боям, не забыли о нем? Не успели провести ни одной встречи молодых бойцов с отличными стрелками? Это плохо, очень плохо. Снайперскому движению придается всефронтовое значение. Давайте вместе подумаем, что и как сделать...
Под конец моего выступления в комнату вошел член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Вгляделся в меня, вспомнил, как я с разведчиками докладывал ему и вице-адмиралу Г. И. Левченко в Покровке. Николай Михайлович заметил, что он наслышан о комсомольцах флотилии, их подвигах.
Член Военного совета сообщил о новых рекомендациях в работе с фронтовой молодежью, полученных из ЦК ВЛКСМ, затем он, прохаживаясь по комнате, тепло говорил о боевом активе, о том, как важен личный пример секретарей, членов бюро, комсомольских работников политорганов. «Только при этом условии, — подчеркнул [147] член Военного совета, — вас будут уважать, комсомольцы и молодежь пойдет за вами в пекло боя, на новые испытания..»
Вышел я из политуправления окрыленным. Шагал в Стрелецкую бухту — ног под собой не чуял. По дорога застал воздушный налет — ожесточенный, длительный. Вражеские самолеты шли со стороны моря на большой высоте.
Зенитчики открыли по ним ураганный огонь. Казалось, вечернее небо сплошь покрыто разрывами снарядов. Осколки, противно визжа, падали где-то рядом. Вблизи от меня оказалась трансформаторная будка; прижимаюсь к ней, пытаясь мысленно угадать, где падают бомбы. Сильные разрывы в районе Артиллерийской бухты, глухие — на Корабельной стороне, еще тише — на Северной.
Досадно и горько смотреть на то, как враг уничтожает Севастополь — город, в котором началась моя военная служба.
В Севастополе, при училище береговой обороны имени ЛКСМУ, я прошел курсы политруков{34}, после чего на учебном корабле «Днепр» совершил свой первый учебно-боевой поход и сдал экзамены на вахтенного командира.
Я был направлен на крейсер «Красный Кавказ». Попутный баркас сократил мой путь. Первый, с кем повстречался, был вахтенный командир — старший лейтенант Гавриил Алексеевич Громов (ныне контр-адмирал). Он проводил меня в каюту военкома.
Батальонный комиссар Федор Дмитриевич Шаройко встретил радушно. Я энергично взялся за исполнение обязанностей редактора многотиражной газеты. Ф. Д. Шаройко [148] старался подметить каждый мой успех, ценил добросовестное отношение к службе. Мне была очень дорога эта поддержка военкома, и я с благодарностью вспоминаю его. (Федор Дмитриевич Шаройко с боями прошел от Волги до Шпрее, участвовал в штурме Берлина. Во время Парада Победы на Красной площади в Москве был заместителем командира по политической части сводного полка моряков.)
Одновременно со мной на крейсер пришли служить выпускники военно-морских училищ лейтенанты И. Ф. Козлов и В. К. Бабак. Вместе мы изучали устройство корабля, вникали в тонкости службы. Наконец экзамены на допуск к несению вахты! Волнуемся, как никогда: экзамены, сообщили нам, будет принимать командир бригады крейсеров капитан 2 ранга Сергей Георгиевич Горшков (ныне Адмирал Флота Советского Союза, Главнокомандующий Военно-Морским Флотом). Строго спрашивал командир бригады, но — где шуткой, где воспоминанием о своей флотской молодости — рассеял скованность, вызвал у нас уверенность в своих силах, в свое будущее.
Год службы на крейсере пролетел быстро. В декабре 1940 года пришел приказ о моем назначении на Дунайскую флотилию. В кают-компании — по давней и доброй традиции — собрались командиры и политработники крейсера. Старпом А. М. Гущин заговорил первым — тепло, с маленькой печалинкой. Напутствуемый дружескими пожеланиями, я убыл к новому месту службы.
Все это я вспомнил, прижимаясь к трансформаторной будке, когда над Севастополем гремела одна из тяжких бомбовых гроз...
С самого начала войны я не имел писем от родных и был несказанно рад, получив весточку от сестры. Она сообщила, что отца мобилизовали на оборонные работы и он находится западнее города Бологое, старший брат [149] Анатолий призван в армию и направлен на Западный фронт. Позднее мы узнаем, что он погиб под Смоленском...
25 октября 1941 года противник прорвал оборону на Крымском перешейке и вынудил Отдельную Приморскую армию отступить к Севастополю, а 51-ю — к Керчи. Командование посчитало, что морякам-дунаййам важнее теперь быть в Керчи, чтобы свои силы, свой опыт влить в ряды обороняющихся.
Мы уходили из Севастополя на мониторе «Железняков». Уже давно опустилась на город ночь. С болью в сердце вглядывался я в дома, выхватываемые из тьмы орудийными сполохами, в контуры едва угадываемого отсюда Малахова кургана.