Там, где воевал Суворов
Отрезанные от Крымского полуострова, мы закрепились в восточной части Кинбурнской косы. Здесь против наших ожиданий много соленых и пресных озер. В восточной части — болота.
«Кинбурнская коса... Что это такое?» — интересуются бойцы. Тут слово за нами — политработниками. Объясняем, что та земля, на которой мы оказались, знаменитая: здесь воевал Суворов. 1 октября 1787 года русские войска под его водительством наголову разгромили крупный турецкий десант.
— Мы фашистов тоже разобьем, — говорят между собой красноармейцы и краснофлотцы. — Придет время — побегут!.. [113]
Кто-то, слышу, поправляет:
— Если уцелеют...
Приказом командующего флотом в августе 1941 года в целях обеспечения транспортной коммуникации на подходах к Одессе был создан Тендровский боевой участок (ТБУ). Его возглавили генерал-майор И. Н. Кузьмичев и полковой комиссар А. С. Бойко. Однако участку суждено было больше заниматься обороной с суши, а не с моря.
В тендровский боевой участок вошли все сухопутные части Дунайской флотилии, 2-я бригада торпедных катеров флота, 2-й черноморский полк морской пехоты, 1-й батальон 534-го стрелкового полка 106-й стрелковой дивизии, 2-й батальон 469-го стрелкового полка 159-й стрелковой дивизии, 8-й инженерный батальон и одна батарея 122-мм гаубиц{26}.
Из сухопутных частей флотилии 11 сентября 1941 года был создан сводный полк, командиром которого стал полковник Василий Александрович Матвеев, военкомом — старший политрук Василий Иванович Колчин, работавший до этого в политотделе флотилии.
Части боевого участка занимали рубеж обороны от Днепра до Каркинитского залива (Збурьевка, Чулаковка, Бехтеры, Железный порт). Штаб размещался в селе Циммервальд. Перед кораблями флотилии встала задача прикрывать огнем артиллерии левый фланг этих войск.
12 сентября я был в батальоне морской пехоты, созданном на базе 7-й роты и входившем в состав сводного полка. Батальон занимал позиции в районе Чулаковки. Перед нами расстилалась широкая степь с полями кукурузы и пшеницы, которая была убрана лишь частично. Командиры отрабатывали систему огня, бойцы рыли окопы. Им доставалось: грунт песчаный — осыпается. Артиллерийская батарея заняла позицию на южной окраине села, земляные работы уже завершила. Я замечал: артиллеристы [114] никогда не пренебрегают окапыванием, понимают, что хороший окоп — и в самом деле крепость.
Изучив обстановку, командир батальона М. С. Козельбашев и военком Г. Е. Хмельницкий пришли к выводу: необходимо немедленно провести разведку. В те дни гитлеровцы двигались по дорогам к Крыму, занимали крупные населенные пункты, а по ночам выставляли боевое охранение, которое, боясь окружения, жгло скирды собранной пшеницы, стога соломы, колхозные скотные дворы, пускало ракеты.
Мы не знали, какие вражеские части повернули в нашу сторону. В этих условиях данные разведки приобретали особое значение. И я решил возглавить группу разведчиков. В нее вошли опытные краснофлотцы Яков Бондаренко, Владимир Давыденко, Николай Букреев, Андрей Линьков и другие. На грузовой машине, которую вел Михаил Ефремов, мы выехали в направлении Каланчак, Скадовск. Эти места я немного знал: зимой доводилось дважды приезжать из Севастополя — тогда мы охотились на зайцев, вдоль и поперек исколесив на автомашинах ровную степь.
Едем по проселочным дорогам. В села, деревни и хутора, что встречаются на пути, заглядываем осторожно. Жители скрывались в погребах; в хатах появлялись только ночью. В деревне Чалбасы побывала разведка противника. Гитлеровцы схватили директора машинно-тракторной станции и милиционера, повесили их на воротах ремонтной мастерской. «Если снимите, — пригрозили фашисты населению, — со всеми так будет!»{27}
Изверги остаются извергами!
Вражеские войска передвигались на машинах, поднимая облака пыли. Днем хорошо видны маршруты движения их колонн.
В Каланчаке уже под покровом сумерек мы заметили [115] скопление пехоты. Насчитали до 150 автомашин, 200 мотоциклов, 150 велосипедов, 10 противотанковых орудий. Наблюдали и танки — до десяти, не более. В Скадовске противник имел 10 бронемашин, 150 автомашин, 12 мотоциклов и 3 автомашины с минометами{28}.
Вечером движение противника почти прекратилось. На большой скорости наша машина приближалась к Каланчакскому заливу. В темноте я заметил мелькнувшую через дорогу тень.
— Остановить машину, — приказываю водителю.
Краснофлотцы, сидящие в кузове, приготовились к стрельбе.
— Не стреляйте — свои! — раздается голос из темноты.
К машине подходит человек. Он в каске и маскировочной куртке, из-под которой едва виднелась тельняшка. На меня смотрят добрые, веселые глаза, но, где я их видел, не могу припомнить.
— Товарищ младший политрук, не узнаете? — говорит подошедший.
По голосу узнаю: это же Павел Городенский — член комсомольского бюро 725-й батареи.
Он провел нас до окопа, в котором размещался выносной корректировочный пост батареи. В окопе были командир взвода управления лейтенант Андрей Никитович Абрамов, радист Константин Астафьев и пулеметчик Василий Батраков. Все они — комсомольцы, мои давнишние боевые друзья.
Читатель, конечно, помнит, что батарейцы провели немало боевых стрельб на Дунае, они защищали Измаил, метко били по фашистским переправам, подавляли огневые точки противника в Тулче. Сейчас батарея стояла на Перекопском перешейке, входя в Каркинитский сектор береговой обороны. [116]
Накануне, рассказывали нам артиллеристы, противник сделал попытку прорваться к перешейку. В атаку шли танки, бронемашины и пехота. Их встретили дружным огнем бойцы 417-го полка 156-й дивизии. Над Перекопом разнеслось эхо орудийных залпов 725-й и других черноморских батарей. Фашисты, потеряв несколько танков, большое число мотоциклистов и автоматчиков, прекратили наступление. Теперь они подтянули артиллерию.
Провожая корректировщиков в тыл врага, командир батареи капитан Г. В. Ясинский поставил задачу прежде всего установить место огневых позиций вражеской артиллерии.
— Эту задачу, — рассказывает нам лейтенант Абрамов, — выносной пост выполнил, и наша батарея начала пристрелку одним из орудий. После третьего снаряда мы доложили: «Цель накрыта!»
— Ну, а как было дальше? — интересуюсь я.
— С четвертого батарейного залпа вражеская артиллерия замолчала...
Корректировщики с гордостью говорили о боевых действиях своей батареи, о том, как Петр Бондаренко, стреляя из крупнокалиберного пулемета, сбил «юнкерс», как был отбит затем налет 30 вражеских бомбардировщиков, как батарея в ходе боя меняла огневую позицию.
— Приказ о смене огневой позиции поступил с КП Каркинитского сектора береговой обороны, — продолжает лейтенант Абрамов. — Трактористы Константин Титов, Василий Онуприенко, Иван Задорожный и Тихон Борисенко под огнем противника крепили орудия к мощным тягачам и выводили их на новую позицию.
В этом бою артиллеристы пережили большое горе — они потеряли организатора береговой обороны Дунайской флотилии, командира Каркинитского сектора береговой обороны, прекрасного товарища, бесстрашного бойца и коммуниста полковника Просянова Ефима Тимофеевича.
Над его могилой не было сказано речей. [117]
Залпы батареи, карающие залпы, выражали и состояние героев-артиллеристов, и их решимость стоять до последнего. Так это и было. Пройдут годы, и генерал армии П. И. Батов, непосредственный участник боев на Южном фронте, в своих воспоминаниях напишет: «Береговая батарея черноморцев, установленная на восточном берегу залива, всю тяжесть борьбы приняла на себя. Моряки действовали самоотверженно»{29}.
Обменявшись взаимной информацией, мы прощаемся с корректировщиками. Наша машина снова в пути.
На следующий день возвращаемся в Чулаковку. Не успели передохнуть, как нас вызывают в Покровку — в штаб ТБУ. Там в это время находились заместитель наркома Военно-Морского Флота вице-адмирал Г. И. Левченко и член Военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Нужно было доложить им обо всем увиденном нам». Признаться, мы робели, входя в штаб. Но замнаркома и член Военного совета расположили нас своим вниманием, заинтересованными расспросами, и рассказ наш получился, видимо, полезным, потому что и Гордей Иванович Левченко, и Николай Михайлович Кулаков сердечно поблагодарили участников разведки, пожелали нам новых боевых удач.
Вернувшись в батальон вместе с военкомом Хмельницким, мы собрали агитаторов взводов. Я рассказал им о боевых подвигах комсомольцев-артиллеристов батареи № 725, о зверствах фашистов в деревне Чалбасы, о сосредоточении вражеских войск в Каланчаке и Скадовске. Военком батальона поставил перед агитаторами задачу немедленно довести эти факты до каждого бойца, развивать у личного состава готовность к предстоящим боям.
Наступление противника началось на следующий же день. Из кукурузы гитлеровцы шли на нас развернутыми [118] шеренгами в полный рост, в касках, с автоматами в руках, но не стреляли. Это, оказывается, была психическая атака.
Мы открыли ружейный и пулеметный огонь. Тогда из-за флангов наступающей пехоты вырвались мотоциклы, а за ними танки. Мотоциклисты стреляли короткими очередями как вперед, так и по сторонам — по кустам, по нескошенной пшенице, по кукурузе. Стрельба, на мой взгляд, тоже была психической: слишком много треску. Но и это никого не напугало. Поджидая танк», краснофлотцы словно замерли, ничем не выдавая себя. Как только грохот раздался рядом, в машины полетели гранаты и бутылки с бензином. Три танка загорелись, многие тут же повернули обратно, и лишь несколько машин прорвались в глубь обороны.
Тут наши бойцы еще больше осмелели: подпустили как можно ближе вражескую пехоту, вели по ней прицельный огонь. «Психи» не выдержали, показали спины. Мы с криком «ура!» бросились в контратаку.
Бой был недолгим, но удачным: мы взяли двоих пленных — для допроса, уничтожили три танка, захватили 5 минометов, 3 мотоцикла, винтовки, патроны, документы. В перебитой и помятой кукурузе насчитали до 30 убитых солдат противника. Из опроса пленных установили: против нас действует 22-я пехотная дивизия, усиленная танками и бронемашинами. Она имеет задачу окружить войска тендровского боевого участка и, взаимодействуя с авиацией, уничтожить их{30}.
Под конец боя оказался раненым командир батальона капитан Марк Степанович Козельбашев. Его вынес под огнем противника комсомолец Иван Хархорин — корректировщик минометного огня. Комбатом был назначен старший лейтенант Михаил Петрович Князев, занимавший до этого должность начальника отделения комплектования и [119] подготовки рядового состава штаба флотилии. Бойцы хорошо знали его по прошлым боям. Он мне запомнился на всю жизнь: выше среднего роста, открытое простое лицо, русые волосы, живые умные глаза. Да и весь он подвижный, быстрый, будто все время куда-то стремится... В бою был ранен и командир второй роты лейтенант Павел Петрович Ломакин. Его заменил командир взвода лейтенант Иван Михайлович Турчанинов. Не мешкая, он смело повел роту в атаку, в ближнем бою лично уничтожил пять гитлеровцев. Рота обратила взвод фашистов в бегство.
Умело вел огонь минометный расчет Михаила Косенко. Минометчики вывели из строя бронемашину, два мотоцикла и до взвода пехоты. Отличился санинструктор младший сержант Иван Сарнацкий. Он вынес с поля боя десять раненых бойцов — и всех с оружием. Я не случайно упомянул, что всех с оружием. Оно в те дни имело особую цену — ведь никто нам его не доставлял. За потерю оружия строго наказывали, за то, что добыл, горячо благодарили. Когда принимали в комсомол, частенько спрашивали: «А как к оружию относишься?»
Во второй половине дня 14 сентября 17-я пулеметная рота перебрасывалась в Старую Збурьевку. Мне было приказано следовать с ней. На автомашинах мчимся к Днепру, но выясняется, что Старую Збурьевку захватил враг. Красноармейцы 1-го батальона 534-го стрелкового полка, вконец измученные, сопротивлялись со всей отчаянностью, но, понеся большие потери, вынуждены были все-таки отступить. Чтобы восстановить положение, командование приказало контратаковать противника.
Глубокой ночью мы идем на Старую Збурьевку. Движемся параллельно дороге. Местность неровная, сапоги утопают в песке. Рядом со мной шагают командир роты старший лейтенант Алексей Николаевич Матвейчук и командир взвода младший лейтенант Иван Иванович Лихаузов. [120] У нас у каждого на левом рукаве белые повязки, чтобы в бою отличать своих от врагов.
Прошли половину села, а противника все нет. Улица выводит нас на площадь, где размещаются школа и почта. Смотрим: здесь, на площади, стоят четыре вражеских орудия — целая противотанковая батарея. Нас никто пока не заметил. Чуть замедлили шаг, сориентировались, видим наших пулеметчиков: они, маскируясь, обходят батарею с противоположной стороны, впереди командир взвода Алексей Логачев. Почти в то же мгновение их обнаружил противник и по-русски, видимо полагая, что это местные жители, окликнул:
— Кто идет?
Не успели пулеметчики ответить, как раздались автоматные очереди — и командир взвода замертво упал. Командир роты Матвейчук метнул в фашистов гранату.
Гитлеровцы застрочили и в нашу сторону, но уже поздно: боевое охранение и обслуга батареи в доли минуты были уничтожены.
Особенно яростно сопротивлялись гитлеровцы в помещении школы — там находились офицеры. Стрелки по-пластунски подползли к окнам и бросили несколько гранат. Гитлеровцы истошно завопили, пытаясь спастись, но по окнам ударил еще и пулемет.
Старая Збурьевка снова стала нашей...
В период моей работы над воспоминаниями я услышал передачу по радио. Сообщалось, что на космическом корабле «Союз-21» отправились на борт орбитальной научной станции «Салют-5» космонавты Борис Волынов и Виталий Жолобов. Космонавт-35 Виталий Жолобов родился в 1937 году в селе Збурьевка. Когда мы вели бои с гитлеровцами в его родном селе, ему было всего четыре года.
Из этих мест вышло много отличных моряков. Отец Виталия был капитаном дальнего плавания. Виталий и [121] сам мечтал стать моряком, но стал, как видите, космонавтом и плавал на космическом корабле во Вселенной.
...Утром, подтянув подкрепление, противник перешел в наступление. На правом фланге завязалась перестрелка. Командир взвода пулеметной роты сержант Николай Починин дал по врагу очередь. Двое гитлеровцев упали, другие залегли. Боец Трофим Лысун помогал сержанту.
— Товарищ командир, вот они где залегли!
Граната довершила дело...
Взбесившись от неудачи, гитлеровцы начали поливать нас пулеметным огнем. Починив, осторожно отполз в сторону, попытался с помощью бинокля отыскать вражеский дзот, не дававший нам поднять головы. Мастер меткой стрельбы, сержант быстро заставил его замолчать.
Вскоре фашисты снова двинулись в атаку. Под встречным огнем они падали убитыми и раненым», уже начали пятиться назад, но офицеры неистовствуют — погоняют солдат пистолетами.
Поняв, что момент выигрышный, Починин повел бойцов в контратаку. Но тут разорвался фашистский снаряд, сержанта бросило на землю. Преодолев боль от контузии, Починин поднялся и опять повел бойцов вперед.
До конца боя он руководил действиями взвода. Его питомцы из молодежи — комсомольцы Василий Кублет, Тимофей Лесовой, Григорий Осейко, Николай Костенко — не отставали от командира. Они уничтожили пять огневых точек врага и много пехоты.
К полудню наступило затишье. В окопах я вручил комсомольские билеты пулеметчикам, накануне принятым в члены ВЛКСМ: Николаю Костенко, Анатолию Моралину, Григорию Осейко и Сергею Тимофееву. Сколько раз доводилось мне выполнять это почетное поручение, и я всегда испытывал душевный подъем. Юноша, получая комсомольский билет, торжественно клянется бить фашистов, не жалея сил и самой жизни. Значит, идеалы комсомола пустили в его сознании глубочайшие корни. [122]
Своевременное вручение комсомольских билетов вновь принятым в члены ВЛКСМ я считал для себя боевой задачей и выполнял ее в любой обстановке.
...16 сентября в должность командующего Дунайской флотилией вступил контр-адмирал А. С. Фролов, военкомом флотилии был назначен полковой комиссар С. И. Дворяненко, начальником политотдела — батальонный комиссар К. В. Лесников. Смена командования в сложной боевой обстановке для нас была непонятна. Тут, видимо, сыграл роль все тот же принцип, о котором писал в своих мемуарах Н. Г. Кузнецов — бывший нарком Военно-Морского Флота: «Нередко в тяжелые моменты мы ищем выход из положения в смене командования»{31}.
За мной на позицию пулеметной роты пришла легковая машина политотдела. Водитель, пожилой уже человек, до войны работавший таксистом в Крыму, сообщил, что из политуправления Черноморского флота приехали руководящие товарищи и всех работников политотдела собирают на совещание.
Мы едем по берегу лимана. Дорога накатана, но в низинах сплошная грязь. В одной из них наша эмка глубоко засела и заглохла. Пришлось лезть в грязь и вытаскивать машину.
Доставая из багажника трос, водитель вместе с тросом вытащил икону. Я удивленно заметил:
— Что же это вы, Иван Петрович, вместе с начальником политотдела бога возите?
— Молодой человек, — ответил водитель, — это не бог, это Александр Невский — воин-победитель, о нем даже в Москве сейчас вспомнили.
— Где же вы его взяли?
— Одна старушка вручила, когда еще по Бессарабии ехали. Пожелала быстрее разбить ненавистных супостатов... [123]
Невольно задумываюсь о средствах духовного воздействия на молодежь, о закалке воинов. Верно говорят: чем ложнее боевая обстановка, тем более активно, принципиально, оперативно и предметно должна строиться воспитательная и организаторская работа политорганов, партийных и комсомольских организаций. Политработники, коммунисты, комсомольские активисты кораблей и частей флотилии всегда с людьми, во всем показывают личный пример. Но есть у нас и нерешенные проблемы. Одна из них — ввод в строй военнослужащих, призванных из запаса. Они еще не имеют достаточного боевого опыта и мастерства. Как в условиях временных неудач на фронте поддерживать высокий моральный настрой личного состава? Как сколотить крепкий воинский коллектив? Какие формы партийно-политической работы внедрять, от каких отказываться?
Я был искренне обрадован, когда убедился, что эти вопросы волновали и участников совещания, созванного в политотделе.
На совещании отмечалось, что отдельные командиры и политработники, ссылаясь на сложность и быструю изменчивость обстановки, упускают из виду политическое воспитание личного состава, ограничиваются подчас двумя-тремя фразами, брошенными на ходу. Представитель политуправления флота убежденно говорил: надо и здесь, на переднем крае, помнить указания Владимира Ильича Ленина о том, что государство сильно сознательностью масс, что участие широчайших масс в войне, степень их сознательности и инициативы оказывает в конечном счете решающее влияние на исход любой битвы.
Докладчик сказал далее, что, пока он переезжал — переходил из подразделения в подразделение, видел кипы газет, брошюр и листовок, так и не доставленных читателям. Объяснение одно: условия, дескать, напряженные, бойцы к вечеру устают...
— Условия действительно тяжелые, бойцам нелегко. [124]
Но верно и то. — подчеркнул представитель политуправления, — что военнослужащие проявляют исключительный интерес к политике, к выступлениям партийной печати.
И докладчик убедительно показал это на примере одной пулеметной роты, на позициях которой он успел побывать и изучить запросы личного состава.
— В одном из подразделений, — продолжал докладчик, — я спросил у бойцов, кого они знают из героев, отважно сражающихся в Одессе, под Смоленском и Ленинградом. В ответ — молчание. Называю имена Здоровцева, Харитонова и Жукова — бесстрашных ленинградских летчиков, которые первыми за время войны получили звание Героя Советского Союза. Но и о них вспомнили лишь немногие. Нормально ли это?
Представитель политуправления долго говорил с нами. Было горько слышать резкую критику, но эта критика была признаком нашей силы. Подумать только: бои идут смертельные, обстановка отчаянно опасная, а мы не боимся сказать друг другу правду, сказать ее прямо, требовательно.
Досталось изрядно в тот раз и мне — за то, что мало помогал секретарям комсомольских организаций, не учил их правильно строить свою работу. Представитель политуправления побывал в нескольких подразделениях и поинтересовался, что сделали комсомольские вожаки за неделю. Оказалось, ничего особенного. И оправдывались они нехваткой времени, тем, что командиры не выделяют его на комсомольскую работу.
Это оправдание, естественно, огорчило всех нас, собравшихся в политотделе. Да кто его выделит, это время? Его надо искать самому. Вот об этом и говорил представитель политуправления, человек, судя по всему, многоопытный и бывалый.
— Пятиминутный привал — забудь о том, что ты сам устал, присядь с людьми, скажи им слово — душевное, [125] ободряющее, умное, — советовал докладчик. — Увидел, к оружию проявлена небрежность, — скажи об этом тут же, скажи убедительно и весомо. Или другое. Успешно закончен бой местного значения. Обязательно увяжи одержанную победу с успехами, достигнутыми на других участках, пусть и далеких отсюда, покажи, как влияет наш успех на обстановку в целом. Надо, чтобы из своего окопа, со своего рубежа боец увидел весь фронт, ощутил свою причастность к нашему общему делу, понял свою боевую задачу как часть общей задачи по разгрому врага. Так что ты, товарищ помощник по комсомолу, намотай себе на ус, — дружелюбно заключил докладчик.
Усов, правда, я не носил, но хорошо усвоил, что, чем жарче бой, тем жарче должна быть и наша политическая, наша партийная, наша комсомольская работа.
Помнится, один из недостатков я попытался исправить на следующий же день. Отправляясь работать в батальон морской пехоты, я захватил с собой центральные газеты. В «Красной звезде» рассказывалось о подвигах танкового командира Василия Александровича Мишулина. Служил он в Забайкалье, довелось воевать на Халхин-Голе — воевал храбро, получил там орден.
Весной 1941 года отважный командир уже возглавляет 57-ю танковую дивизию. Предгрозовая обстановка вынудила перебросить ее из Забайкалья в район Бердичев, Шепетовка. Войну танкисты встретили мужественно. На них наседали численно превосходящие силы противника. Танковая дивизия, как и многие наши соединения, показала пример подлинно гвардейской стойкости. И под Борисовом. И под селом Красное, где танкисты 57-й долго и упорно сдерживали противника, не дав ему с ходу ворваться в Смоленск.
Когда я прочитал в «Красной звезде», что Мишулин воюет под Смоленском, то есть прикрывает путь на Москву, бойцы, слушавшие меня, как бы подались вперед. [126]
Москва — наша любовь, наше сердце — была самой большой нашей заботой.
Так вот там, под Смоленском, продолжал я, произошел такой случай. Будучи раненным, полковник В. А. Мишулин слег в госпиталь. Вдруг он узнал, что одна из частей его дивизии оказалась во вражеском кольце. Полковник немедленно покинул госпиталь, сел на бронемашину, пробрался к своим бойцам и, проявив огромную волю и умение, организованно, без потерь вывел часть из окружения. Затем по собственной инициативе вступил в бой с немецкой пехотной дивизией, нацелившейся на Москву, и крепко потрепал ее. Советское правительство высоко оценило замечательный подвиг Мишулина: он стал Героем Советского Союза, в те же дни ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.
— Давайте пошлем танкистам Мишулина письмо, — наперебой заговорили краснофлотцы, — напишем, что восхищены их боевой доблестью. И добавим еще, что мы здесь, на Кинбурнской косе, тоже держимся со всей силой...
— Давайте, давайте пошлем! — уже решили всей ротой.
— А куда мы пошлем? Адреса не знаем, — сказал кто-то.
— Направим в «Красную звезду», там отыщут Мишулина и его героев, — ответил я.
Мы тут же написали письмо, послали его из одного пламени в другое, послали как частицу своей боевой солидарности, своего непоколебимого братства. Не знаю, дошло оно или нет, но, когда в газетах снова появлялась фамилия Героя Советского Союза Мишулина, мы говорили, радуясь: «Это наш!» Чуть позже я устроил встречу комсомольцев с двумя коммунистами — секретарем парткомиссии полковым комиссаром Тихоном Сергеевичем Камышниковым и инженер-механиком Михаилом Исидоровичем Левченко. Не буду сейчас восстанавливать [127] все, о чем говорили они, что советовали делать в боевой обстановке, скажу только одно: более двадцати вопросов задали им участники встречи. Расспрашивали с такой откровенностью и дотошностью, что под конец устали и сами. Я лишний раз тогда убедился, какую духовную зарядку молодежи дают задушевные беседы старых коммунистов.
...На совещании представитель политуправления представил нам нового начальника политотдела батальонного комиссара Константина Васильевича Лесникова, В тот же день мы проводили в Севастополь бригадного комиссара Владимира Кондратьевича Беленкова. Жаль было с ним расставаться: ведь столько было вместе пройдено по дорогам трудного для нас этапа Великой Отечественной войны.
После совещания в политотделе нас пригласили на КП, где командующий флотилией контр-адмирал Александр Сергеевич Фролов рассказал о сложившейся обстановке на нашем участке фронта.
— Пехотные полки противника, — сказал командующий, — произвели перегруппировку и во взаимодействии с танками и авиацией перешли в новое наступление. Пользуясь значительным численным превосходством, враг стремится разрезать нашу оборону у Чулаковки на две части, выйти затем к Прогною и Свободному порту, отрезать наши войска от пирсов и плавсредств, прижать их к берегам Днепро-Бугского лимана и Егорлыцкого залива, окружить и уничтожить.
Работники штаба и политотдела выезжали в части и на корабли, чтобы на месте оказать помощь командирам и политработникам. Глубокой ночью я приехал в селение Черниговка, где находились позиции, батальона морской пехоты. Вместе с военкомом Хмельницким мы провели ряд мероприятий, в том числе совещание комсомольского актива. Речь шла прежде всего о личном примере членов [128] бюро, групкомсоргов и агитаторов: обороняться — до последнего, назад — ни шагу.
В батальоне была создана группа добровольцев по уничтожению танков и бронемашин. В нее вошли комсомольцы — младший сержант Петр Лукаш и стрелок Сямиулла Фаттяхов. Возглавил группу военком Хмельницкий. Кстати, он и был инициатором создания такой группы. Ночью пехотинцы вырыли узкие окопы на танкоопасном направлении, хорошо их замаскировали, запаслись связками гранат и бутылками с зажигательной смесью. Все это, как покажет бой, оказалось полезным.
Да, бой рождает инициативу. Ту самую фронтовую инициативу, которая сродни дополнительному боезапасу, которая удваивает силы, помогает лучше решить тактическую задачу.
Утром 19 сентября, перед атакой пехоты, фашистская авиация нанесла по нашим позициям бомбовый удар. Самолеты группами заходили то на окопы, то на корабли, находившиеся неподалеку от нас. Мы подсчитали: на переднем крае разорвалось 62 авиабомбы. Были, конечно, и потери. От прямых попаданий оказались затопленными в Егорлыцком заливе бронекатер «БКА-401» и минный заградитель «Колхозник».
На минзаг шло 11 «Юнкерсов-87». Их раньше всех заметил сигнальщик Василий Савченко. Была сыграна боевая тревога. Зенитчики открыли по самолетам огонь, как только те входили в пике. Метко стреляли командир орудия Александр Никитин, пулеметчики Григорий Силенок и Николай Пучков. Два самолета сразу же были сбиты, они упали в залив неподалеку от корабля. Но следующий «юнкерс» успел сбросить серию бомб; одна из них попала в ходовой мостик, пробила палубу и взорвалась в машинном отделении, вызвав пожар. При этом погибли командир корабля старший лейтенант коммунист Петр [129] Максимович Сергеев, его помощник лейтенант Иван Михайлович Портной, командир пулеметного расчета Григорий Силенок, пулеметчик Николай Пучков, рулевой Антон Пархоменко.
Пожар усиливался. Политрук Иван Михайлович Гутник крикнул: «Коммунисты и комсомольцы, за мной!» — и бросился тушить пожар. С огнем самоотверженно боролись главный старшина Яков Корнев, старшины 2-й статьи Демьян Матвиенко, Григорий Бовтун, Виктор Савченко, краснофлотец Иван Бобровник. И они сумели бы одолеть стихию. Но на корабль упала еще серия бомб, взрывная волна сбросила героев-коммунистов в бушующее пламя, и он» погибли.
Командир орудия Александр Никитин был тяжело ранен, но продолжал вести огонь по вражеским самолетам. Он не покинул боевого поста и погиб вместе с кораблем.
Я хорошо знал Сашу Никитина — это был истинный патриот. Родился он в 1919 году в Ярославле, там учился в работал, вступил в комсомол, а за два года до войны пришел служить на флот.
Первое время он с завистью смотрел на моряков, которые умело управляли сложными механизмам». Саша с усердием стал изучать специальность, приборы, механизмы. Результаты не замедлили сказаться: экзамены на допуск к самостоятельному несению вахты он сдал на «отлично». Но до настоящего мастерства было еще далеко, и он понимал это. Не жалея ни сил, ни времени, часами просиживал молодой моряк над чертежами, изучал инструкции, тренировался.
Минзаг «Колхозник», на котором служил Саша, прошел много миль по Днепру, Черному морю и Дунаю. В походах и на учениях совершенствовалось мастерство комендора. Он стал специалистом 1 класса, одним из лучших артиллеристов на корабле. Вскоре комсомольцы избрали его в состав комсомольского бюро. Так жил и сражался [130] с врагами Родины Саша Никитин — гордость Дунайской флотилии. И если эти строки дойдут до его земляков, пусть они знают, каким героем был Александр Яковлевич Никитин.
Пехота противника, поддержанная авиацией, артиллерией и танками, пыталась с ходу опрокинуть оборону наших войск. Было много шума: завывали сирены, строчили автоматы и пулеметы... Пьяные гитлеровцы, крича и ругаясь, бесприцельно вели огонь. Но их атаку не назовешь теперь психической. Солдаты маскировались и, что самое существенное, прижимались к земле.
Мы встретили вражескую пехоту дружным огнем. Ее цепи одна за другой откатывались назад. На поле боя оставались трупы гитлеровцев.
Проходит час. Напор врага усиливался, но морские пехотинцы не отошли с рубежа. Против роты, в которой я находился, действуют три танка и до роты автоматчиков. Вот один из танков вырывается вперед. Вот он уже у окопа, где сидят, затаившись, истребители танков. В грохочущую машину летят связки гранат и бутылки с зажигательной жидкостью. Танк горит. Два других разворачиваются и отходят назад.
Морские пехотинцы сосредоточили огонь по атакующим автоматчикам. Те не выдержали, залегли. При повторном броске гитлеровцы меняют тактику. Теперь, прежде чем идти в атаку, они ведут тщательную разведку расположения нашей артиллерии и дорог, пытаются обезвредить мины, поставленные нами. Во время танковой атаки впереди пускают бронеавтомобили. При малейших потерях танки поворачивают и отходят.
Пожалуй, ничто так удручающе не действует на пехоту и танки противника, как огонь корабельной артиллерии. Ее 130– и 100-мм снаряды, проносясь над нашими головами, рвутся в гуще гитлеровцев. Рядом с нами в [131] боевых порядках морской пехоты находятся выносные корректировочные посты: они поддерживают с кораблями постоянную радиосвязь, сообщают им цели, корректируют стрельбу.
Обогнув оконечность Кинбурнской косы, к нам на помощь перешли из Днепровского лимана в Егорлыцкий залив мониторы «Ударный» и «Железняков». Весь день они вели огонь по танкам и мотопехоте немцев. И почти весь день, не менее восемнадцати часов, висели над ними «юнкерсы».
По рассказам очевидцев, события в заливе складывались следующим образом.
К вечеру немецко-фашистское командование бросило против кораблей одновременно 22 самолета. Они заходили на бомбометание с разных направлений. Командир монитора «Ударный» капитан-лейтенант И. А. Прохоров, меняя скорость хода, всячески уклонялся от бомб, сыпавшихся с самолетов. Артиллеристы и пулеметчики создали стену заградительного огня. Они сбили один самолет, подбили второй. Стволы орудий и пулеметов раскалились.
И все же «юнкерсы» пикировали на «Ударный». Поединок становился все более трагическим. В корму монитора попала бомба, вышла из строя первая машина. Во время взрыва в машинном отделении вахту несли мотористы Максим Судаленко, Алексей Анисимов и Андрей Гончаров. Андрей был ранен в левый бок. Судаленко помог ему подняться по трапу на палубу, перевязал рану. Но взрывной волной Гончарова сбросило в воду, и только чудом спасся моряк. (Сейчас он живет в городе Николаеве и работает механиком теплохода «Вольный».)
Монитор продолжал движение под одной машиной. Командир «БЧ-5» инженер-капитан 3 ранга Владимир Викентьевич Авласенок возглавил аварийную партию. Вода все время прибывала, заливая внутренние помещения. [132]
Грохот, пламя, осколки... Как ни старались моряки — командир отделения живучести старшина 2-й статьи Илья Горулев, машинист Дмитрий Яковлев, электрики Иван Овсянников и Алексей Спекторенко, мотористы Иван Стороженко, Николай Муштак, Никита Малокост и Семен Тарасовец, — поступление воды вовнутрь корабля приостановить не удалось. Борта его буквально были прошиты сотнями осколков, и вода фонтанами заливала машины, кубрики, коридоры.
При повторном налете бомбардировщиков монитор получил двенадцать прямых попаданий. Взорвался артпогреб с боезапасом, и корабль затонул в Егорлыцком заливе, южнее селения Покровка. Погибли 55 человек, в том числе командир корабля капитан-лейтенант Иван Александрович Прохоров, гидрограф штаба флотилии Константин Васильевич Орлянский. Из офицерского состава в живых остался только военком Иван Алексеевич Бошин. Воздушной волной его сбросило с корабля. Оказавшись в воде, Иван Алексеевич помогал раненым, поддерживал обессилевших.
Было уже совсем темно. Вдруг моряки услышали шум мотора: к ним спешил катерный тральщик, управляемый старшиной 2-й статьи Николаем Кадниковым. Он спас моряков, доставив их в Покровку. Всем им была немедленно оказана медицинская помощь. Раненых положили в госпиталь.
Спустя почти четверть века, летом 1963 года, «Рабочей газетой», Центральным Советом ДСО «Авангард» и Федерацией подводного спорта УССР была создана первая Украинская подводная экспедиция по поиску погибших кораблей. Ее возглавлял мастер спорта Игорь Заседа. Работая в Егорлыцком заливе, экспедиция обнаружила монитор «Ударный». Игорь Заседа и аквалангист Константин Левицкий проникли внутрь корабля, побывали в кают-компании и в каютах. Они нашли корабельный сейф, подняли его, извлекли книги, документы, которые еще [133] можно было читать. В одной из кают был обнаружен дневник краснофлотца Ивана Филипповича Дрожжина, который пришел на монитор в мае 1941 года из 2-й бригады подводного плавания Краснознаменного Балтийского флота.
Потом вместе с аквалангистами спускался на «Ударный» сын командира — инженер-строитель Виктор Прохоров.
После первой подводной экспедиции по инициативе газеты «Водный транспорт» начался поиск оставшихся в живых моряков с монитора «Ударный». На призыв газеты «Где вы, друзья-однополчане?» откликнулись радист Александр Березовский, моторист Николай Бабяк. (Ныне оба живут в Черкассах.)
Но вернемся к бою, который продолжался в Егорлыцком заливе. Монитор «Железняков» избежал прямых попаданий, но от бомб, упавших вблизи, получил тяжелые повреждения. Корабль подвергся нападению тринадцати пикирующих бомбардировщиков. Атаки шли одна за другой. Самолеты парами заходили с разных направлений и с ревом сбрасывали бомбы.
От взрывов корпус корабля сотрясался. Многие приборы и механизмы сорвало с креплений, подбросило вверх. Проходы загромоздило. В помещения стала поступать вода. Из строя вышли дальномер и рация, заклинило башню главного калибра. Были ранены военком Василий Корнеевич Кихно, краснофлотцы Степан Бозель и Василий Бейкун.
Несмотря на ранение, Кихно первым полез в воду осматривать бортовые пробоины. Как только была обнаружена течь, Григорий Мудряк, секретарь комсомольского бюро, и Василий Чумак, один из активных комсомольцев, сняли обшивку борта в районе 16-го шпангоута, поставили деревянные клинья, законопатили щели паклей, смазанной тавотом, и прижали их стойками. Поступление воды прекратилось. Монитору «Железняков» было приказано [134] следовать к Тендровской косе, куда он дошел с большим трудом.
После гибели «Ударного» и ухода к Тендре «Железнякова» нам стало труднее отбиваться от наступающих гитлеровцев.
Вечером во всех взводах мы создали группы истребителей танков, выделили в состав этих групп наиболее смелых и решительных моряков — коммунистов и комсомольцев. Командиры тренировали бойцов в метании гранат и бутылок с зажигательной смесью, показывали, как из ручных гранат образца 1933 года сделать противотанковую связку. Секретарь комсомольского бюро Василий Перов нарисовал на листах бумаги немецкий танк, пометил красными крестиками его уязвимые места. Сямиулла Фаттяхов делился опытом в метании связки гранат из окопа по движущемуся танку.
Вместе с политруком первой роты Георгием Дмитриевичем Большаковым ночью проверяем боевое охранение. Из окопов противника доносился шум. Справа от нас раздались выстрелы. Идем на них. Около окопов стоят бойцы Юрий Приходько и Иван Махрин, у их ног лежит труп. Бойцы доложили, что гитлеровец разъезжал перед окопами на коне, словно бахвалясь. Когда приблизился вплотную, Приходько выстрелил. Лошадь рванулась, и фашист выпал из седла...
С рассветом, после артиллерийской и минометной подготовки, вражеская пехота снова двинулась в атаку. И опять фашисты не шли в полный рост: охоту к психическим спектаклям мы отбили у них в прошлых боях.
Наши бойцы держались стойко. По наступающим открыла огонь армейская дальнобойная батарея. Батареи зенитного дивизиона стреляли бронебойными по танкам и бронемашинам, а ротные минометы били по пехоте и огневым точкам. [135]
Гитлеровцы боялись морских пехотинцев, еще в первые дни войны прозвали их «черными дьяволами». И теперь, увидев тельняшки, сразу же оробели. Морские пехотинцы встретили автоматчиков шквальным огнем и преградили им путь. Перед окопами росли кучи трупов, медленно расползались раненые. Вскоре вражеская атака заглохла.
— Пошли по окопам, — сказал политрук.
— Пошли...
Мы побывали в каждом окопе, в каждом расчете. Люди были возбуждены боем, а главное, успехом.
— Спасибо, — говорили мы, — вы дрались здорово, не зря в тельняшки одеты. Но не расслабляйтесь: противник повторит атаку. Приводите в порядок окопы, оружие, пополните боезапас...
— Посмотрите, — остановил меня командир взвода Иван Гуленков и протянул «Боевой листок», — только что получили с нарочным...
Небольшой, тетрадного формата, листок. Сверху карандашом три строчки: «Слава вам, боевые братья — морские пехотинцы! Мы гордимся, что воюем с вами рядом. Еще раз слава!»
И подпись: «Ваши соседи: зенитчики-комсомольцы».
Гуленков от неожиданности растерялся. Авансом, дескать, такая честь. Но я сказал ему:
— Вы тоже напишите им, ведь и артиллеристы дерутся выше похвал!
Враг повторил атаку. В тот день, 20 сентября, мы отбили три его сильнейших натиска, три попытки прорвать линию фронта. И только к вечеру под напором численно превосходящих сил противника морские пехотинцы по приказу отошли на новый оборонительный рубеж: хутор Бузовый, Егорлыцкий залив. Это была почти самая узкая часть Кинбурнской косы. За нами были селения Прогнои, Васильевка, Покровка, а дальше море.
Стемнело. Бой утих. Забот у командира и комиссара [136] батальона много: надо пополнить боезапас, накормить людей, отвезти раненых, перегруппировать силы... Но и с бойцами, которые утром снова примут бой, встретиться с глазу на глаз, поговорить по душам тоже надо. Договариваемся: проведем в подразделениях комсомольские собрания накоротке. Князев идет во вторую роту, Хмельницкий — в третью, а я остаюсь в первой.
Выступаю перед комсомольцами с сообщением о чрезвычайном положении, сложившемся на участке. Говорю прямо: завтрашний бой потребует подвигов. В этом же духе выступают и комсомольцы. По существу, собрание явилось коллективной клятвой бойцов и командиров Родине, Коммунистической партии до последней капли крови драться с врагом, без ожесточенного сопротивления не оставлять ни одного клочка земли!
Наступил новый день, а с ним и новые бои. Против батальона морской пехоты фашисты бросили броневики и раза в три больше автоматчиков, чем весь наш батальон.
Среди бойцов первой роты появился военком батальона Глеб Хмельницкий. Отделение, к которому он примкнул, захватило высотку, занимавшую господствующее положение над местностью. С высотки начали вести наблюдение за противником. Сюда же переместился снайпер Маленков. Впрочем, Хмельницкий и сам не расставался с винтовкой, действовал в паре со снайпером. Когда в полукилометре от высотки появился фашист, видимо связной, комиссар выстрелил в него. Тот залег в окоп.
— Наблюдайте вот за тем окопом, — сказал комиссар снайперу. — Оттуда сейчас будет вылезать гитлеровец...
И действительно, он вскоре поднялся — осторожно, озираясь. Маленков прицелился, выждал и, когда вражеский солдат потрусил вперед, нажал на спусковой крючок. [137]
Прошло несколько минут. К убитому гитлеровцу начали подбираться еще двое. Их постигла та же участь.
Враги заметили Маленкова, начали по нему стрелять из пулеметов и автоматов.
— Осторожно, товарищ комиссар, они в вас норовят попасть, — проговорил Маленков.
Тем временем Хмельницкий, прицелясь, нажал на спусковой крючок. Но фашист успел выстрелить в военкома.
— Товарищ... — обратился Маленков к Хмельницкому и вдруг закричал: — Комиссара убили!
— Комиссар убит! — пронеслось по окопам. — Отомстим за комиссара!
Мы потеряли мужественного воина, замечательного человека, боевого политработника. Я потерял хорошего друга. Пока не был назначен новый военком, мне пришлось выполнять его обязанности.
Обстановка на Кинбурнской косе сложилась безвыходной, и командование Южного фронта решило эвакуировать находившиеся здесь части на Тендровскую косу.
Егорлыцкий залив мелководный, и для перевозки войск можно использовать только мелкие суда. На побережье не было пристаней. Нам пришлось строить причал в селении Покровка из разобранных сараев. Строительство и эвакуация шли под непрерывными бомбежками.
22 сентября половину батальона мы сосредоточили на Покровской косе для переправы на Тендру. Группа вражеских автоматчиков проникла к нам в тыл, но это не вызвало растерянности. Моряки-связисты Георгий Ефимов, Василий Карпенко, Константин Швец, Василий Каравашкин, Данил Коломоец (все они комсомольцы!), оседлав лошадей, перешли вброд озеро Долгое, окружили автоматчиков м уничтожили их.
Последний день обороны на Кинбурнской косе был особенно тяжелым. 24 сентября противник всеми силами обрушился на селение Прогной. В течение дня нами было [138] отбито несколько атак. В этом бою погибли комсомольцы Николай Букреев, Михаил Цветков, Андрей Линьков, Яков Бондаренко. Многие краснофлотцы были ранены. Непосредственно на поле боя им оказывал помощь военфельдшер Владимир Смоктий, секретарь комсомольской организации госпиталя. Всех раненых он эвакуировал на Тендру.
Несмотря на адские трудности, боевой дух наших бойцов был высок. На пирсе в Покровке ко мне подошел командир отделения Дмитрий Брызгунов и горячо настаивал продолжать вести оборону.
— Давайте пойдем в штыковую атаку! — говорил он. — Ведь можно еще фашистов задержать...
— Если нас снимают с этого участка фронта, — отвечаю ему, — значит, где-то труднее. Наши войска ведут упорные бои на Перекопе. Видимо, нас пошлют на защиту Крыма.
Брызгунов поправил каску, вскинул на плечо ручной пулемет и громко скомандовал бойцам:
— Садиться на катер!
Даже в трудный час люди оставались оптимистами. Они верили в победу.
Так было не только в батальоне, о котором я рассказал. Плечом к плечу с нами мужественно сражались за каждую пядь родной земли бойцы 2-го черноморского полка морской пехоты, 1-го батальона 534-го стрелкового полка 106-й стрелковой дивизии, 8-го инженерного батальона, других частей и подразделений тендровского боевого участка.
Это их стойкостью, их беззаветной отвагой были скованы на Кинбурнской косе две дивизии противника общей численностью до 30 тысяч. Враг потерял здесь убитыми около 7 тысяч человек, танков — 7, самолетов — 11, автомашин — 60, мотоциклов — 6, орудий и минометов — 6{32}. [139]
Командир Тендровского боевого участка генерал Иван Николаевич Кузьмичев на одном из совещаний отметил подвиги комсомольцев:
— В молодости слышал я, как Сергей Миронович Киров, вспоминая далекие, огненные годы гражданской войны, заявил: «Надо, товарищи, прямо сказать, что мы, большевики, вообще говоря, народ, который умеет бороться не щадя своей жизни, и то иной раз с завистью смотрели на героев, которых давал тогда комсомол». Теперь, когда пережито-перевидано столько, люди моего поколения могли бы добавить к сказанному Сергеем Мироновичем: мы, сами не робкого десятка, горды, что такими преданными идеалам большевиков показывают себя наши сыновья — нынешние комсомольцы!
Генерал позвал меня к себе и, сердечно, по-отцовски обняв, сказал:
— Через тебя пожимаю руку всем комсомольцам, всей нашей доблестной молодежи!
Взволнованный, я думал о коммунистах, всегда заботившихся о комсомольцах, о развитии в них политической активности, гражданской ответственности.
Не успели завершить эвакуацию, как узнаем о новом приказе, вызвавшем одновременно облегчение и горечь: корабли Дунайской флотилии должны перейти с Тендры в Севастополь. Значит, жмет нас враг, значит, все еще трудно его остановить!
Командованию виднее, куда направить войска, но при слове «Севастополь» сердце наполняется тревогой.
Погода стоит ясная — ни единой тучки. Этим воспользовалась вражеская авиация, она изо дня в день налетает на корабли, бомбит. «Юнкерсы» бросают за день до ста бомб. Пикирующими бомбардировщиками потоплены морские буксиры «Тайфун», «ОП-8», «Партизан Железняк», топливная баржа, баржа с вещевым имуществом. [140]
Непрерывным атакам подвергается канонерская лодка «Красная Абхазия».
Море вокруг Тендровской косы покрылось мазутом. Борясь с волнами, плывут к берегу моряки с потопленных кораблей. Все катера флотилии принимают участие в их спасении.
Тендровская коса — это чистый морской песок. Никакой растительности. Маскироваться негде. Невозможно вырыть окопы для укрытий. Из зенитной артиллерии у нас осталась одна трехорудийная батарея; она и ведет огонь по самолетам. От беспрерывной стрельбы стволы перегреваются, и орудия выходят из строя. Фашистским летчикам это хорошо видно. Они идут на небольшой высоте, бросают бомбы, стреляют из пулеметов.
Нас спасает все тот же морской песок. Бомбы при метании с самолетов уходят в песок, взрываются в глубине и не приносят нам большого урона.
Мы внимательно следим за самолетами. Как только открываются люки — высота небольшая, все хорошо видно, — бежим навстречу самолетам. Они проносятся над нами; бомбы летят со свистом и взрываются где-то позади нас.
На Тендровской косе скопилось много раненых. Медицинский персонал флотилии в тяжелейших условиях делал все, чтобы спасать людей. Медики, как и все бойцы, проявляли подлинную самоотверженность и мужество.
Операции часто проводились при воздушных налетах, гибли врачи, медсестры. Я до войны, еще в Измаиле, познакомился с хирургом Николаем Владимировичем Загуменным. Говорили, что на Черноморском флоте это один из великолепных мастеров скальпеля. Тут, в боях, мы убедились: это и храбрейший человек. Сотни операций провел он, и ни разу воздушная тревога не оторвала его от боевого поста.
С начала войны мне не приходилось бывать в комсомольской [141] организации медиков. Но секретарь бюро Владимир Смоктий информировал, что комсомольская жизнь в госпитале не прекращается.
А вот что увидел я сам, оказавшись однажды в расположении госпиталя. Во двор въехала санитарная машина. Дежурные санитарки Анна Иванова, Паша Тернова принесли носилки с тяжело раненным бойцом. Сестра Полина Бабынина, не ожидая приказания хирурга, опытными руками быстро и аккуратно разбинтовала повязку, наспех наложенную в боевой обстановке. Пальцы Загуменного осторожно коснулись раненой конечности бойца. Этого было достаточно для хирурга, глубоко знающего свое дело, чтобы принять решение.
— На стол! — лаконично бросил он сестре Матильде Захаровне Панковой и направился в операционную.
Ранение оказалось тяжелым. Одних искусных рук хирурга недостаточно — потребовалось переливание крови.
Еще четверть часа — и кровь перелита. Ее дала санитарка Федора Ромашова — великая труженица. Она вышла из операционной и торопливо, как всегда, направилась на свой пост.
К 1 октября корабли и части флотилии сосредоточились в Севастополе. На Тендре остались 463-я зенитная батарея, два бронекатера и шесть истребителей 96 и отдельной авиационной эскадрильи.
По приказанию начальника политотдела я находился с зенитной батареей. Она продолжала отбивать налеты фашистских самолетов. Вместе с нами действовали и истребители, которые пользовались наскоро оборудованной взлетно-посадочной полосой. Летчики Михаил Сергеевич Максимов и Николай Алексеевич Спиров в первый же вылет сбили по «юнкерсу». Часа через два три, находясь в воздухе, Спиров обнаружил девять тяжеловозов и, не раздумывая, вступил с ними в схватку: одну машину сбил, остальных разогнал. Подобранный на воде немецкий летчик показал, что самолеты принадлежат второму [142] транспортному отряду, базирующемуся на Тираспольском аэродроме. Все девять самолетов перевозили бензин, по тонне каждый, и летели на Ишунь.
Через неделю летчикам и зенитчикам разрешили покинуть Тендру. Два же бронекатера, которыми командовали лейтенанты Петр Григорьевич Железняк к Василий Александрович Маматченко, продолжали отбивать попытки гитлеровцев высадиться на остров.
Погрузив пушки, снаряды и раненых не баржу с буксиром, мы в штормовых условиях вышли в открытое море. Я буквально валился с ног. Прилег на палубе около рубки и тут же заснул.
Сколько спал, не знаю — часы остановились. Проснулся от волны, обдавшей меня с ног до головы.
— Лейтенант Яковлев, где мы находимся? — спросил я у командира батареи. — Прошли Тарханкут?
— Не разберусь, — ответил он, — вахтенный толком доложить не может.
Всматриваюсь в ночную темень и вижу мыс Лукулл.
— Товарищ лейтенант, — тревожно доложил вахтенный, — буксирный трос оборвало, буксир уходит от нас!
— Дать красную ракету! — командует Яковлев.
Ракеты взлетели в небо, но на буксире их не заметили. Баржа, свободная от троса, легко поддавалась волне и ветру, ее сносило к обрывистому берегу.
Было решено выкатить пушку и открыть из нее огонь трассирующими снарядами. После двух снарядов, которые прошли перед носом буксира, тот повернул в нашу сторону. С трудом закрепили буксирный трос и двинулись дальше.
С рассветом ветер утих, но море все гнало и гнало волны, которые с шумом бились о правый борт, захлестывая палубу. Шинели, вся наша одежда были мокрые. Мы дрожали от холода, хотя и старались двигаться по палубе.
К вечеру вошли в Стрелецкую бухту. Сойдя на берег, [143] мы попали в объятия боевых друзей. На пирсе собрались командиры и краснофлотцы, пришедшие ранее нас с Тендровской косы, а также те из дунайцев, кто сражался в осажденной Одессе. Собрались люди, с которыми столько пройдено и пережито.