Возвращение

На маленькой захолустной станции кроме нас сошло еще несколько человек, видимо местные жители. Военного коменданта здесь не было, и узнать, где находится аэродром, оказалось нелегко. Железнодорожники, к которым мы обращались, или отвечали уклончиво, или вообще помалкивали. Их смущала наша форма. Например, мои голубые петлицы с тремя кубиками находились в полной дисгармонии с теплой фуфайкой и шапкой-кубанкой, крытой красным сукном. Пришлось много и долго объясняться, прежде чем удалось уточнить местонахождение авиагарнизона. А о нем, как мы позже убедились, знал почти каждый мальчишка в городке.

В штаб полка мы прибыли рано утром. Незнакомый нам дежурный потребовал предъявить документы и стал внимательно изучать их. Когда ледок недоверия растаял, я спросил, кто сейчас возглавляет строевой отдел. Узнав, что на этой должности по-прежнему находится старший лейтенант Алексей Иванович Трусов, попросил вызвать его. Командира и начальника штаба не хотелось беспокоить ранним визитом.

Когда в штабе появился Трусов, мы все трое бросились к нему. Хлопали друг друга по плечу, обнимались, что-то выкрикивали.

— Да ведь вас давно похоронили, — отдышавшись, сказал Трусов.— Даже траурный митинг провели по всем правилам. Вот будет сюрприз для командира, да и для всех остальных!

Трусов взял телефонную трубку и, как мы его ни отговаривали, тут же доложил Полбину о нашем появлении. Иван Семенович, видимо, не сразу в это поверил, так как Трусов несколько раз повторил: «Да, да. Тот самый Жолудев...»

Минуты томительного ожидания, и... дверь распахнулась. В штаб легкой, стремительной походкой вошел Иван Семенович Полбин — все такой же подтянутый и бодрый. Мне показалось, будто видел его только вчера, а сейчас он заглянул сюда лишь для того, чтобы поставить очередную боевую задачу.

Но это было лишь первое впечатление. Присмотревшись к И. С. Полбину, я заметил, что морщины на его лице стали глубже, а на висках прибавилось седины. Бросились в глаза и отрадные перемены: в петлицах добавилось по шпале, рядом с орденом Ленина появились два ордена Красного Знамени.

Выслушав наш рассказ, командир приказал принести рукописную историю полка. Затем быстро открыл альбом и молча подвинул его мне. На окаймленной траурной рамкой странице были наклеены три фотокарточки — Аргунова, Копейкина и моя. Внизу были помещены стихи полкового поэта, рассказывающие о нашей героической гибели, и текст клятвы боевых товарищей — отомстить за нас врагу. Не знаю, что руководило мною в тот момент, но я молча вырвал эту страницу, аккуратно сложил ее вчетверо и сунул в карман гимнастерки. Мгновенно одумавшись, виновато посмотрел в глаза Полбину, ожидая порицания. Но Иван Семенович вдруг лукаво подмигнул мне, закрыл альбом и сказал как ни в чем не бывало:

— Правильно! Будет чем-то вроде талисмана. В случае чего предъявите его апостолу Петру и скажете: на том свете уже побывали, от вторичного посещения рая отказываемся.

Все рассмеялись. Разговор сразу стал непринужденным, хотя вскоре, к сожалению, окончился. Взглянув на часы, Полбин заторопился на занятия. А нам приказал отдохнуть, привести себя в порядок и стать на все виды довольствия. На это мы и затратили все дообеденное время.

Днем на построении экипаж был представлен личному составу полка. Мы стояли перед строем и слушали теплые слова командира. Как-то даже не верилось, что речь идет о нас, о наших боевых вылетах — так давно все это было. Я чувствовал некоторое смущение, когда командир говорил о нашем мастерстве и мужестве, ставил нас в пример. Но Полбин не умел льстить и свои суждения о людях основывал только на фактах. Словом, было очень торжественно и волнующе. Впечатления этого дня никогда не изгладятся из памяти.

Вечером Иван Семенович Полбин пригласил меня к себе. Жил он в небольшой, скромно обставленной комнатке. Разговор шел за чашкой чая. От командира я узнал, как полк воевал в наше отсутствие.

Экипажи В. Г. Ушакова, Г. И. Гаврика, А. Г. Хвастунова и Ф. Т. Демченкова особенно отличились, поддерживая конников генерала Доватора, действовавших во вражеском тылу и при, освобождении Клина и Калинина. Это они в невероятно сложных условиях осени и зимы 1941 года одиночными экипажами пробивались к целям и оказывали помощь сухопутным войскам. За мужество и отвагу Хвастунов и Демченков награждены орденами Ленина и Красного Знамени; Ушаков и Гаврик — орденом Ленина.

Настоящими мастерами самолетовождения и бомбометания стали Иван Сомов, Николай Пантелей и Федор Фак. Первый из них был удостоен ордена Ленина и двух орденов Красного Знамени, остальные награждены двумя орденами Красного Знамени. Некоторых из наиболее отличившихся в боях летчиков и штурманов командование представило к званию Героя Советского Союза.

Затем Полбин рассказал, как идет переучивание на новом пикирующем бомбардировщике Пе-2. Сам он уже летал на этой машине, проверил ее боевые возможности и считает, что она по своим тактико-техническим данным намного превосходит вражеские самолеты такого типа.

— Просто терпения нет ждать, когда снова доберемся до фронта и полетим на бомбежку,— признался Иван Семенович.— Уж очень хороша машина.

В беседе Полбин в шутку заметил, что мне придется заниматься по двадцать пять часов в сутки, чтобы догнать товарищей. И на прощание уже серьезно посоветовал:

— Немедленно приступайте. Время не ждет. Да, время действительно «прижимало». Порой даже спать приходилось урывками. Фронт торопил, требовал как можно больше самолетов, особенно современных, с широким диапазоном боевых возможностей. И мы переучивались на новую технику с полной отдачей сил.

Обещание Полбина помочь в учебе не было обычной вежливостью. Днем я занимался в классах или на аэродроме, а по вечерам вместе с Иваном Семеновичем выбирал наиболее сложные вопросы аэродинамики, конструкции самолета и мотора.

Новое не сразу пробивает себе дорогу, не сразу осознается в полном объеме. Взять тот же Пе-2. Это пикирующий бомбардировщик, способный поражать малоразмерные цели. Для гашения скорости и устойчивого пикирования конструктор предусмотрел специальные подкрыльные тормозные решетки. Но были случаи, когда на фронте эти устройства снимались. Горизонтальная скорость при этом возрастала на 10—15 километров, но самолет терял свое главное качество — способность поражать точечные и малоразмерные цели, ради чего, собственно, он и создавался.

Иван Семенович Полбин был из тех командиров, которые отлично понимали замысел конструктора. Он сразу оценил необыкновенные свойства нового самолета именно как пикирующего бомбардировщика. В правильном его использовании Полбин видел путь к решению боевых задач, недостижимых для экипажей СБ. В каждом очередном полете на боевое применение командир открывал новые свойства, дополнительные возможности Пе-2; делал в блокноте какие-то расчеты, чертил схемы боевых порядков, заходов на цели и, когда мысль окончательно «дозревала», доводил свои соображения до всего летного состава, учил тактике действия, соответствующей высоким качествам новой машины. Довольно часто теоретические занятия подкреплялись показными полетами.

К этому времени на Пе-2 кроме Полбина летали еще два летчика, прибывшие из другой части: заместитель командира эскадрильи капитан П. Панков и старший летчик лейтенант Е. Селезнев. Имея боевой налет на этом бомбардировщике, они стали первыми инструкторами. Переучивание осложнялось тем, что тогда у нас еще не было самолетов с двойным управлением. Выпускать летчиков самостоятельно приходилось без привычных провозных. А перерыв в полетах у многих достигал уже трех и более месяцев.

Полбин хорошо понимал, как нужен нам сейчас учебно-тренировочный самолет, насколько бы он ускорил и упростил ввод в строй летного состава. И хотя таких машин выпускали тогда крайне мало, одну он все-таки выпросил. За ней послали старшего лейтенанта Федоткина, ждали его с нетерпением, поглядывая на небо. А он вскоре прибыл на попутной полуторке и доложил, что предназначенный для полка самолет буквально у него на глазах сожгли на аэродроме немецкие бомбардировщики.

Пришлось перестраивать программу подготовки к самостоятельному вылету. Подполковник Полбин и здесь нашел верный выход из положения. Он приказал провозить летчиков со штурманского сиденья. Правда, при этом у обучаемого не было ни штурвала, ни секторов управления двигателями, ни контрольных приборов, но при известной сноровке все-таки можно было наблюдать из-за спины инструктора за его действиями, особенно на взлете и посадке. Работу же с арматурой кабины осваивали на стоянке самолета. Сидя в своем «законном» кресле с завязанными глазами, на ощупь определяли приборы, тумблеры, рукоятки, рассказывали об их назначении и использовании.

Итак, началась для нас самая интересная и ответственная пора: самостоятельные полеты на Пе-2. Я, как летчик, проходивший ускоренное обучение и требовавший поэтому особого контроля, должен был сдавать зачеты лично командиру полка. Это меня, естественно, волновало: Полбин отличался очень высокой требовательностью к выучке подчиненных, ждать от него скидок на объективные причины не приходилось.

Пока я наверстывал упущенное, мои однополчане начали мало-помалу вылетать самостоятельно. Поздравил «с крещением» в воздухе В. Ушакова, Д. Лущаева, Г. Гаврика, А. Хвастунова, Ф. Демченкова, а сам все еще занимался наземной подготовкой. Дело, прямо скажу, безрадостное — наблюдать на старте задрав голову, как твои товарищи летают.

Решился наконец поговорить с командиром, узнать, скоро ли и я возьмусь за штурвал? Но он опередил меня. Вызвал и говорит, как о чем-то давно решенном:

— Завтра полетите самостоятельно. Готовьтесь.

Утро выдалось солнечное, хотя и ветреное. Только успел позавтракать, как в столовую прибежал посыльный и передал приказание явиться к командиру полка. Полбина я застал у его видавшей виды эмки. Иван Семенович поздоровался, спросил о самочувствии и пригласил в машину.

Вот и самолетная стоянка. Надеваю парашют. Полбин садится на сиденье летчика, а я — на штурманское. Взлетели. Сделали полет по кругу. Когда сели, Иван Семенович обернулся и спрашивает, все ли понятно, готов ли я к вылету? Получив утвердительный ответ, он зарулил машину на линию предварительного старта, выключил двигатели и приказал собрать экипаж. Аргунов и Копейкин оказались рядом, едва мы с командиром спрыгнули на землю. Полбин напомнил о боковом ветре и необходимости парировать снос при взлете и посадке, а потом поставил задачу на самостоятельный полет.

— Можете взлетать сразу, без рулежки, — разрешил командир. — Только учтите — машина на взлете и посадке строгая, не любит малой скорости. Счастливого полета!

Экипаж быстро занимает свои места. Запускаю моторы, жестом прошу разрешения выруливать на старт. Полбин флажком показывает: «Разрешаю!»

Плавно двигаю вперед секторы газа. Рулю осторожно, бережно — ведь такая машина! Вот и линия старта. Нажимаю на тормоза, даю полные обороты двигателям, чтобы «прожечь» свечи. Моторы работают ровно. Стартер белым флажком показывает, что взлет разрешен. Так ведь это же опять Полбин! Пока я выруливал, он перешел на старт и провожает экипаж. Тогда — вперед!

Мощно и ровно гудят моторы. Самолет, набирая скорость, бежит по полосе. Отжимая штурвал, потом немного подбираю его на себя и... машина в воздухе. Выполняю двойной круг, чтобы лучше ее прочувствовать. Она послушна, маневренна, стремительна. Не успел хорошо оглядеться в воздухе, как уже пора идти на посадку. Расчет оказался удачным: Пе-2 мягко коснулся колесами земли. Сам почувствовал, что для первого раза получилось неплохо — ведь посадочная скорость «пешки» в полтора раза. выше, чем у СБ, к ней еще надо было привыкать.

Подруливаю машину к началу полосы. Еще издалека вижу Полбина — он пока на старте. Но уже не один — вокруг него собрались летчики и техники, о чем-то оживленно беседуют. По заданию я должен подняться в воздух еще раз, и командир показывает флажком, что взлет разрешен.

Повторный самостоятельный полет на новой машине очень важен. В нем меньше интуитивных действий — больше сознания, расчета, анализа. Пе-2 по сравнению с СБ принципиально другой самолет не только по скоростным и высотным характеристикам. На нем установлены десять электромоторов, с помощью которых простым переключением тумблеров и рукояток летчик убирал и выпускал шасси, закрылки, снимал с рулей нагрузку триммерами, управлял створками водорадиаторов. Было на нем немало и других усовершенствований, требующих от членов экипажа согласованных и безошибочных, доведенных до автоматизма действий. Все необходимые навыки приобретались ими на земле, а совершенствовались в воздухе.

Уже через несколько дней после самостоятельного вылета экипаж начал отрабатывать элементы боевого применения, особенно бомбометание с пикирования.

Наш Пе-2, созданный талантливым авиационным конструктором Владимиром Михайловичем Петляковым на базе высотного истребителя ВИ-100, был запущен в серийное производство в июне 1940 года и оказался одним из лучших пикирующих бомбардировщиков периода второй мировой войны. По скорости он превосходил немецкий Ю-88 и лишь незначительно уступал истребителю Me-109. Оснащенный двумя мощными двигателями М-105, «Петляков-2» на высоте 5000 м развивал скорость 540 км/час, имел большую дальность полета и брал до 1200 кг бомб. Пе-2 обладал и многими другими положительными качествами. Летчик мог вести огонь вперед, как истребитель из двух пулеметов с помощью коллиматорного прицела, а штурман и радист были вооружены крупнокалиберными пулеметами для надежной защиты задней полусферы. Специальный электромеханический автомат обеспечивал легкий и простой ввод в пикирование и вывод из него после сбрасывания бомб. Если к этому добавить исключительную прочность конструкции, позволяющую допускать десятикратные перегрузки в воздухе, а также высокую маневренность самолета, то станет вполне понятным, почему Пе-2 пользовался у летного состава большим уважением. Такая грозная машина нужна была фронту как воздух. Поэтому и график нашей летной подготовки был достаточно крутым.

Мне лично очень нравилась атака с пикирования, когда летчик на боевом курсе не просто выдерживает заданный режим полета, а сам направляет машину на цель, видит результаты удара. Раньше для этого нужно было делать над целью круг под огнем зениток или довольствоваться аэрофотоснимками, которые долго обрабатывались.

Налетав по двадцати часов на Пе-2 и имея немалый опыт пилотирования других типов самолетов, мы чувствовали себя вполне готовыми к боям. На самом деле это было не так. На отработку стрельб по наземным объектам потребовалось еще около месяца.

Вначале наше переучивание шло в обстановке относительного затишья на фронтах. Но мы все время чего-то ждали и часто задумывались над тем, как сложится весенне-летняя кампания сорок второго года? Казалось, что теперь период неудач кончился, и все мы рассчитывали успеть на фронт к началу большого наступления Красной Армии. Однако противник был еще силен, поражения зимой только озлобили немецко-фашистское руководство. Оно мечтало о реванше, собирало силы для нового удара.

Последний весенний месяц май принес тревогу. На юге страны развернулось жестокое сражение, результаты которого оказались для нас неблагоприятными. Вновь в сводках замелькали названия оставленных нашими войсками городов и населенных пунктов. Тяжелое положение сложилось в Крыму, неудача постигла наши Юго-Западный и Южный фронты под Харьковом.. Настроение было далеко не весеннее, всей душой мы были с героическими защитниками Севастополя, с войсками, ведущими тяжелейшие бои на барвенковском плацдарме. Просили и требовали направить нас на Юго-Западное направление, но всякий раз получали ответ: ждать! Командование по-прежнему держало 150-й бомбардировочный полк в резерве.

Полбин принял решение приступить к освоению ночных полетов, сам вылетел ночью и в скором времени разработал методику обучения, согласно которой экипажи-ночники могли в самые сжатые сроки овладеть боевым применением Пе-2 в темное время суток. Узнав об этом, управление боевой подготовки ВВС проявило беспокойство: помилуйте, такой сложный вид полетов осваивать на новой машине и на мало приспособленном аэродроме! К тому же тогда лишь отдельные экипажи летали на Пе-2 ночью. А тут целая часть! Словом, назначили нашему полку проверку и создали специальную комиссию, но она — то ли из-за нехватки времени, то ли по другим причинам — к нам не приехала. Это и помогло Полбину без помех осуществить свой замысел — обучить летный состав боевым действиям в условиях ночи.

Теперь, когда полк был укомплектован, а экипажи подготовлены к выполнению боевых задач в любую погоду днем и ночью, пребывание наше в тылу казалось совсем невыносимым, тем более что обстановка на фронтах по-прежнему оставалась неважной. Иван Семенович понимал настроение личного состава, несколько раз летал в Москву к начальнику формирования боевых частей ВВС генерал-полковнику авиации А. В. Никитину, которому подчинялся полк, но всякий раз получал одно и то же указание — ждать! Об этом Полбин сообщал только узкому кругу руководящего состава, но сведения быстро доходили и до нас. Естественно, они приносили только огорчения. Чем заниматься, если программа переучивания полностью исчерпана? Бить баклуши?

Но Иван Семенович рассуждал иначе. Его беспокойный, ищущий ум отвергал даже самую мысль о пределах совершенствования. «Возможности для повышения мастерства безграничны», — говорил командир. Такие требования он предъявлял даже к тем, кто был способен выполнять самые сложные задачи.

Научиться бомбить ночью с пикирования! — такую задачу поставил перед летным составом части подполковник Полбин. Вначале она показалась непосильной даже подготовленным экипажам. Поражать цели в темное время суток им удавалось редко. Дело в том, что бомбометание с пикирования осуществляется визуально, то есть летчик должен все время видеть объект удара, вносить поправки в прицеливание до момента сброса бомб. Ночью таких возможностей тогда еще не было, инфракрасные прицелы появились значительно позже. И хотя высоких, устойчивых результатов в этом необыкновенно сложном виде боевой подготовки добиться не удалось, полеты, несомненно, принесли пользу, укрепили навыки пилотирования, закалили волю летного состава. Больше того — по освещенным целям этот способ бомбометания мог оказаться вполне эффективным.

Время шло. К началу июля обстановка на фронтах еще более обострилась, особенно на юге. Наши войска терпели неудачи в Крыму, под Харьковом, Воронежем и в Донбассе. Гитлеровцы рвались к Волге, к нефтяным районам Кавказа. Коммунистическая партия принимала решительные меры по мобилизации советского народа на отпор врагу, проводила серьезные реорганизационные мероприятия в тылу и на фронте. Появилось несколько новых фронтов, в частности Сталинградский. Последнее обстоятельство и натолкнуло Полбина на мысль написать письмо лично И. В. Сталину с просьбой направить полк под Сталинград для участия в обороне этого стратегического пункта и крупнейшего промышленного района. Текст письма был утвержден на митинге личного состава части.

И вот буквально через несколько дней пришел ответ. Полку было приказано готовиться к перебазированию под Сталинград. Кончилась «тихая» тыловая жизнь; теперь мы до глубокой ночи изучали новый район, клеили маршрутные карты, знакомились с довольно скудными данными о будущем противнике, которыми располагал штаб Военно-Воздушных Сил. На подготовку нам выделили ориентировочно десять дней. Этого было вполне достаточно для того, чтобы приготовиться самим и привести в порядок материальную часть. Экипажи осматривали и чистили самолеты, регулировали оборудование. Наша машина тоже выглядела празднично — хоть сейчас на парад.

В разгар этой работы к моему самолету подъехал Полбин. Я быстро выстроил экипаж и доложил, чем занимаемся. Командир отпустил Аргунова и Копейкина, а мне протянул наклеенную на газетный лист телеграмму. Из нее следовало, что Полбину нужно командировать лучшего летчика, летающего на самолете Пе-2, для выполнения специального задания. На указанный аэродром прибыть завтра к 9 часам утра. Срок командировки не указывался. Телеграмму подписал командующий ВВС МВО генерал II. С. Сбытов. Инструктируя меня, командир с сожалением отметил, что цель и задачи командировки ему пока не известны, но на всякий случай мне следует иметь в виду, что если дадут многоцелевой самолет Пе-3, особенно в варианте разведчика, о приобретении которого Полбин давно ходатайствовал, то сразу принять его и перегнать в полк. Если же будет поставлена другая задача, то выполнить ее не более чем за сутки и вернуться в полк независимо от того, как на это будут реагировать там, куда я должен прибыть. Последнее указание меня больше всего обрадовало, так как я боялся снова потерять свой полк, если его раньше времени отправят на фронт.

Рано утром вылетели на По-2 с сержантом Новиковым, которого я взял на случай, если понадобится перегонять самолет обратно. Вообще-то Новиков был механиком этого По-2, но так как штатным расписанием летчик на эту машину не предусматривался, то Новикова быстро обучили технике пилотирования, и сержант стал полноправным хозяином По-2 на земле и в воздухе.

Приземлились под Москвой. Я, как обычно, взял шлемофон, планшет с картой района и направился в штаб. Там мне сообщили, что По-2 можно отпустить, а самому пока отдохнуть в гостинице. На вопрос, какое предстоит задание, ответили, что полечу на самолете самого командующего ВВС МВО, а о подробностях узнаю позже. С машиной же могу ознакомиться хоть сейчас.

Я сразу пошел на стоянку и осмотрел самолет. Он был действительно прекрасен. Золотые руки специалистов и рабочих авиапромышленности изрядно потрудились над его внешностью. В отличие от серийных машин, здесь каждая заклепка и каждый шов были тщательно обработаны; поверхности крыльев и фюзеляжа не покрашены эмалитом, а отполированы и покрыты тонким слоем специального лака. В кабине также были отшлифованы каждый рычаг и переключатель. Как и следовало ожидать, тормозных решеток на самолете не оказалось, и это лишало его главного предназначения — быть пикирующим бомбардировщиком.

Задание показалось довольно простым. С ним мог справиться любой летчик полка. Требовалось выполнить десяток полетов для проверки радиуса действия новой бортовой радиостанции. Но предусматривался лишь один полет в сутки. Значит, мне придется минимум десять дней находиться здесь, в отрыве от полка. Правда, Полбин оставил для меня лазейку, приказав возвратиться через сутки, но как ею воспользоваться? Телеграмма подписана командующим, те, кто проводят испытания, ни за что меня не отпустят. Ведь этим полетам придается исключительно большое значение.

Ничего сразу не придумав, доложил по телефону заместителю командующего о прибытии и тут же стал просить, чтобы меня вернули в полк или хотя бы разрешили улетать туда после каждого испытания. Уловив слабость доводов, попытался соврать, что не взял с собой летное обмундирование. Заместитель командующего сказал, что сейчас же даст команду тыловикам снабдить меня всем необходимым на месте. Тогда я кинул на чашу весов последний и самый веский, на мой взгляд, аргумент: сказал, что полк убывает на фронт и я могу отстать от своего боевого коллектива. Видно, своими просьбами я надоел полковнику Андрееву, и он наконец сухо сказал: «У нас некомплект инспекторов, и, если это будет нужно, оставим вас на сколько потребуется, не спрашивая ни у кого разрешения». И повесил трубку. Ему все было ясно.

Немного поколебался, а потом решил: улечу обратно в полк. В конце концов таково приказание Полбина. Да, но ведь и у него есть начальники. Иван Семенович, если его спросят, конечно, не откажется от своих слов, но это может повредить ему.

А не попробовать ли связаться по телефону с самим командующим? Не раз приходилось слышать о нем, как о человеке справедливом и внимательном к подчиненным. Да уж, если на то пошло, хуже, как говорится, все равно не будет.

Набираю нужный номер. Отвечает адъютант, говорит, что командующий, генерал Сбытов, — в войсках, но, если дело срочное, он может соединить меня с начальником штаба ВВС МВО. Я было обрадовался — хорошо, что не с Андреевым! Однако выяснилось, что начальник штаба осведомлен о нашем разговоре. И тогда я напрямик доложил, что командир полка подполковник Полбин приказал мне сегодня же возвратиться в часть. В ответ услышал: «Должно быть, у вас не очень разумный командир полка...» И снова — короткие гудки.

Такого оскорбления в адрес своего командира я снести не мог. Необдуманное, походя брошенное слово собеседника решило все окончательно. Не колеблясь, я направился к По-2, запустил вместе с Новиковым мотор и улетел. Уже в сумерках добрались мы до своего аэродрома. Как было условлено, низко прошлись над домиком Полбина и приземлились. Едва зарулили на стоянку, как подъехал Иван Семенович.

Я доложил обо всем, не скрывая подробностей. Командир поблагодарил за точное выполнение его приказа, сказал, что послезавтра вылетаем на фронт и наказать нас обоих едва ли успеют, разве только после войны. Усмехнувшись, добавил: «Видимо, из тебя выйдет все-таки командир, а не инспектор...»

В последний день перед отлетом самолетные стоянки напоминали растревоженный муравейник. Причем суета возникла вовсе не потому, что кто-то не укладывался в сроки подготовки, спешил. Наоборот, все было приведено в соответствие с требованиями, и теперь оставалось только выяснить, не забыли ли чего, узнать, как дела у других экипажей, не нуждаются ли они в помощи? То здесь, то там завязывались оживленные беседы, главным образом о положении на южном крыле советско-германского фронта, где нам предстояло вести боевые действия.

Не обошлось и без споров со сторонниками бомбометания с горизонтального полета. Дело в том, что полного единства взглядов на боевое применение Пе-2 выработать тогда еще не удалось. И хотя противников атак с пикирования было немного, аргументы в защиту своей точки зрения они приводили довольно веские. Ссылались, в частности, на то, что бомбометание с пикирования требовало рассредоточения самолетов на боевом курсе, а следовательно, ослабления оборонительного огня. Значит, возникала нужда в усилении их прикрытия, причем специально подготовленными истребителями. А эти вопросы рассматривались пока только теоретически.

В свое время, узнав об этих «разногласиях», Иван Семенович совершенно спокойно, но твердо заявил: «В боевых порядках бомбометание осуществлять так, как прикажет ведущий группы, а при полетах одиночно — кто как умеет, если на этот счет не последует точного указания командира. Но в любом случае боевое задание должно быть выполнено четко, наиболее эффективно и целесообразно».

...Последний вечер на тыловом аэродроме. Никто не сидит в помещении, все, словно сговорившись, вышли на воздух, под звездный купол. Конечно, немного взволнованы, как это всегда бывает перед большим событием. Отсюда и разговорчивость, желание поделиться с друзьями сокровенным. Вот рядом со мной, в курилке, вокруг врытой в землю железной бочки для окурков собрались стрелки-радисты. В центре группы — рослый добродушный сержант Иван Великородный. В начале войны он был оружейником, затем переучился на воздушного стрелка-радиста и летал в экипаже командира эскадрильи Ушакова. Этот храбрый и умелый воин впоследствии стал Героем Советского Союза.

Великородный рассказывал собравшимся о красоте сталинградских степей. Он, как художник, подбирал (а кое-где и сгущал) краски, создавая довольно яркое полотно. Товарищи слушали рассказ коренного сталинградца куда внимательнее, чем иную лекцию. И хотя я никогда ранее не бывал в сталинградской степи, мне была понятна любовь человека к тем местам, где он родился и рос, где начал познавать огромное всеобъемлющее слово «Родина». Понятны были и его боль за поруганную родную землю, за сожженные села и города, его нетерпеливое желание: бить и гнать врага, посягнувшего на самое святое для советского человека — честь, свободу и независимость Отчизны.

Наконец наступило долгожданное утро 13 июля. Куда только девалась вчерашняя суета — все сосредоточены и молчаливы. Несколько транспортных Ли-2 с техническим составом уже вылетели. Пришло время подниматься и боевым самолетам. Ведет эскадрилью Виктор Ушаков.

Какая скорость! Едва минуло два часа после взлета, как впереди широкой серебристой лентой заискрилась, заблестела под солнцем красавица Волга. Я уже видел ее раньше, в начале войны в районе Ржева. В тех краях она мало отличалась от реки Великой, на берегах которой я вырос. Но здесь Волга была совсем иной, действительно величавой и неповторимой...

Однако любоваться Волгой некогда. К тому же сейчас она не река-труженица, по которой плывут караваны с зерном, нефтью и машинами, а огневой рубеж. А мы — защитники этого священного рубежа. Впереди по курсу — Сталинград.