Площадка «П-2»

С начальником отдела подполковником Горячевым едем на какую-то загадочную площадку «П-2». На выезде из городка шлагбаум из металлической трубы, здесь проверка пропусков. Одинаково тщательно рассматривал солдат наши пропуска, хотя Горячева он видел раз сто, если не больше.

Укатанная дорога впереди поблескивала и словно уходила под воду. То и дело взлетали стайки черных жаворонков, очень похожих на скворцов.

Через несколько минут я заметил слева в степи, почти у самого горизонта, беловатый город с высокой трубой. Начальник отдела вооружения И.Горячев как и в нашем расположении. Незнакомец выглядел сказочно красиво, и на душе было приятно, что степь не так уж безжизненна, как показалось вначале. Мне подумалось, что скоро мы повернем чуть влево и приедем в эту сказку. Но дорога оставалась прямой как струна.

— Это что за город?

Горячев передернул округлыми плечами и нехотя ответил:

— Это, знаешь ли, я тоже вижу впервые — мираж. Вот мечети в миражах видал. А еще чаще — горы и озера. Но чтоб наш городок отразился так ярко...

Я слышал, что в степях это явление не редкость. Однако больше ни в одной поездке такого отражения нашего жилого городка не встречал. А мнимые горы и озера действительно частенько сбивали с толку. Глядишь, поблескивает водная гладь и берег зеленеет травкой, а подъедешь поближе — ничего этого и в помине нет.

Мне хотелось поговорить с Иваном Алексеевичем, расспросить если не о служебных делах, то хотя бы об особенностях здешних мест, об охоте, которую обещал мне в Москве генерал Чистяков.

— Вы уже привыкли к здешним местам? — спросил я.

— Это... понимаешь ли... Давай в машине помолчим, — обрубил Горячев мое любопытство.

Так всю дорогу и молчали.

Миновали одинокий дом-казарму на «половинке» — так это место называли, видимо, потому, что оно находилось на полпути. В доме дежурили связисты и дорожники. Потом выехали на высоту, и показался тот самый городок с непонятным названием «Ша», куда мы и держали путь. Четыре двухэтажных дома из шлакобетона, складское помещение, одноэтажная столовая, небольшая электростанция, работавшая на дизельном топливе, — вот и весь «Ша»,

Подъехали к одному из домов и вошли в комнату, где стояли четыре солдатские койки, покрытые темно-синими шерстяными одеялами. К единственному окну приставлен стол — ночное «поле битвы» для преферансистов.

— Это жилье нашего отдела, — пояснил Горячев. — На всех коек не хватит, но мы редко бываем здесь все вместе. Когда потребуется, можно еще одну койку у кого-нибудь занять. А у меня место этажом выше.

Руководство на полигоне на особом положении. И столовая отдельно, и жилье у всех хорошее. И в магазинах члены семей начальников отовариваются по спецсписку. Даже на рыбалку руководство может каждый выходной выезжать. А для самого большого начальства, когда оно приезжает из Москвы, самолет в Алма-Ату летает за фруктами.

Я уже привык к мысли, что не отношусь к руководству, поскольку ни одного сотрудника в моем подчинении нет, да и группа моя в отделе самая последняя, пятая.

На пункте «Ша» нужно было облачиться в спецодежду и взять приборчик индивидуального контроля. Но не шибко «специальной» оказалась одежда: тяжелые резиновые сапоги, комбинезон с капюшоном из плотной ткани защитного цвета, резиновые перчатки, респиратор — вот и все. Снятое обмундирование сложили в шкафчик, солдат закрыл его на ключ. Кто-то уже приехал с Опытного поля и раздевался. Меня удивило, что

снятую «спецодежду» он бросил в общую кучу. Солдат потом повесил комбинезон на общий крючок, не проверив, чист ли он в радиоактивном отношении.

Нам выдали индивидуальные контрольные приборы — дозиметры в виде авторучки. Записали фамилии и заставили расписаться.

— Здесь будете получать и дозиметрические приборы ДП-1 или ДП-2, — сказал Иван Алексеевич. — Но вам нужно сначала изучить эти приборы коллективного пользования и обязательно сдать экзамен.

— Кому? — поинтересовался я.

— Вообще-то комиссия должна принимать, но могу и я проэкзаменовать. Порядок, знаешь ли...

Никто не объяснил мне, что повышенные меры предосторожности были вызваны прошлогодним испытанием водородной бомбы. Ее взрывали на вышке (наземный взрыв), и поле в некоторых местах имело сверхдопустимый уровень заражения. Однако многие офицеры этим пренебрегали и не надевали спецкостюмы.

Не теряя времени, мы выехали на «П-2». Через четыре — пять километров миновали КПП, где у нас проверили пропуска. Пропуск у меня был уже постоянный, но чтобы попасть на Опытное поле, необходимо еще числиться в списке, который имелся на КПП.

Проехали еще километров десять, свернули возле огромного бетонного сооружения треугольной формы, похожего на хвост гигантского самолета. Его построили перед испытанием первой водородной бомбы 20 августа 1953 года.

Остановились у края внушительного котлована диаметром около пятидесяти метров и глубиной шесть — семь метров. На дне вода — небольшое озеро, уже заросшее вокруг травой. Спугнули стаю черных жаворонков — прилетали попить пресной водички, других водоемов поблизости нет. Вокруг котлована спекшиеся комья земли, а стены его словно из пепла вперемешку со шлаком.

— Больше не прилетят, — сказал Горячев многозначительно, провожая взглядом птиц. — Не выживут, вон

[38]

как тот орел, — и показал на большую птицу, распластавшуюся возле воды. Орел лежал на спине, откинув крылья и выставив когтистые лапы, словно защищался от нападения.

— На этом месте была вон такая металлическая вышка, — Иван Алексеевич указал на высокую башню примерно в двух километрах. — Мы сейчас поедем туда.

На равнинной местности башня казалась гигантской ажурной антенной радиостанции.

— А зачем здесь посыпано шлаком? — некстати спросил я.

Горячев хмыкнул:

— Это, понимаешь ли, земля спеклась после взрыва. Здесь долго быть нельзя, опасно. Держится высокий уровень. Но когда ветра нет, можно без респиратора.

Преодолев около двух километров по бездорожью, местами проезжая словно по черному стеклу (так сплавилась поверхность земли), мы остановились возле бревенчатой землянки с массивной дверью.

— Полузаглубленное складское сооружение, — пояснил начальник отдела. — До башни, на которой будет установлено «изделие», пятьсот метров. Через километр [39] еще одно такое же деревоземляное сооружение. Оно готово. А третье, дальше, только строится. Поедем туда, посмотрим. Тут контроль нужен.

В дороге я спросил:

— А что будет помещено в этих полуподземных хранилищах?

Тут я опять дал маху. Иван Алексеевич повернулся и моргнул одним глазом: молчи!

Оставив машину на едва заметной дороге, мы направились к группе солдат. Все они были темные от загара. Работали в одних трусах. Вручную строили такое же хранилище, какое мы только что смотрели. Солнце вытапливало из бревен смолу, и воздух был пропитан приятным сосновым запахом. Жара — под сорок.

Солдаты повтыкали лопаты в грунт и развесили на них свои гимнастерки и майки. В их тени стоял переносной термос с теплой и соленой водой. Я вспомнил фронтовую заповедь: никогда не пить в жару сырую воду. К этой заповеди я добавил из горького опыта на полигоне: не пить в зной даже минеральную воду. Однажды в поле я выпил бутылку воды, а потом испытал мучительную жажду и помчался в столовую пункта «Ша», где в буфете продавалась минералка. Сразу опорожнил еще две бутылки, через час еще одну, а ночью впервые испытал сердечный приступ.

— Так вот, — сделал мне замечание Горячев, — я уже предупреждал: при водителях — ни слова. Все станет завтра известно кому надо. И второе: надо хорошо изучить программу. Там все сказано. В хранилищах расположишь продовольствие и вещевое имущество. Рядом будут окопы и открытые площадки. В них разместишь то же, что и в хранилищах. Вот и сделаешь научное заключение, как земляные сооружения спасают материальные средства. Еще будут здесь цистерны и резиновые резервуары, заполненные горючим, а чуть дальше — бетонные бассейны.

Чтобы показать Ивану Алексеевичу, что я читал программу, дополнил:

— И здесь же, на площадках, развернем трубопровод, заполненный жидким топливом, поставим перекачивающие [40] станции, машины с грузом... А в бассейнах будет нефть.

— Вот, знаешь, а задаешь вопросы при водителе, — проворчал начальник отдела, и мы поехали, естественно, молча, на другие площадки. Побывали у танкистов, артиллеристов, авиаторов.

Пока Иван Алексеевич разговаривал с офицерами, я сидел в тени «газика», чтобы хоть на минутку спрятаться от палящего солнца. К тому же не хотел казаться любопытным и решил не смотреть на сооружения других научных групп — каждый занимался своим делом. Но вдали я все же видел прочные укрытия для танков, полуподземные ангары для самолетов, земляные окопы и парки для орудий.

На «Ша» мы возвратились не одни. Вслед за нами ехали еще три подполковника: танкист М.Н.Орлов, высокий голубоглазый красавец, заядлый курильщик и, как мне показалось, не совсем здоровый — он тяжело кашлял (через четыре года Орлов умрет от рака легких); крепыш артиллерист М.И.Казаков, который все делал медленно, степенно, ходил важно, приподняв голову, и редко улыбался. Третий — чуть старше нас всех, авиационный инженер Б.П.Волков. Невысок, совершенно белая вьющаяся шевелюра. В нем чувствовались сила и ловкость. На полигон Волков приехал в первый год его существования, вскоре женился на молоденькой сотруднице штаба строительных частей Римме. Вместе они и пережили самую трудную пору становления полигона, когда семейные офицеры были рады и углу в землянке.

Все мои коллеги казались неисправимыми молчунами. Но уже вскоре я понял, что неразговорчивыми и до удивления необщительными их сделала служба. Все они были участниками войны и к фронтовым наградам прибавили ордена за участие в проведении первых атомных и водородного взрывов.

Специалистов различных родов войск объединяла общая задача: все мы занимались поисками способов и средств противоатомной защиты. Кроме того, совместно [41] с временно прикомандированными специалистами должны были давать рекомендации по модернизации боевой техники, тыловых агрегатов, имущества и так далее с учетом воздействия ядерного оружия.

В мою группу тыла не приезжали ни академики, ни конструкторы, ни теоретики-генералы. А в группе Волкова побывало до пятидесяти специалистов, в том числе и конструктор Артем Иванович Микоян.

Несколько позже я познакомился с другими начальниками научных групп нашего отдела вооружения: от ВМФ инженер-подполковник В.Н.Сердобов, от войск связи подполковник Н.Н.Бойцов, от химических войск майор Е.Н.Беляйков. Из-за строжайшего режима секретности я, новичок, не мог позаимствовать у своих сослуживцев какой-нибудь опыт организации научных исследований и толком не знал, кто над чем конкретно работает. Каждый варился в собственном котле, и руководство почти не интересовалось нами.

У меня еще не было ни людей, ни техники, выезжать спозаранку на Опытное поле не было никакой надобности, и вместе с Горячевым я уехал в городок.

Прощаясь, Иван Алексеевич поинтересовался:

— Говорят, что ты и ружье привез?

— Охотничье и малокалиберку.

— Поедем завтра, поохотимся. И дело одно сделаем... Выехали в восемь утра — до этого времени из автопарка машины не выпускают.

Утро было тихое и уже [42] жаркое. В сорока километрах от городка свернули с дороги и поехали по ровной степи с прежней скоростью. Водитель как-то находил старый след и вел машину уверенно, не опасаясь наскочить на камень или влезть в яму. Сожженная солнцем колкая трава хрустела под колесами, и казалось, что мы едем по мелкой щебенке. В степи ни души. Только кузнечики вылетали из-под колес.

Примерно через час увидели плоскую возвышенность. Травяной покров на ее покатых склонах был гуще, проглядывались и синенькие цветы. Мы въехали в широкую ложбину, где трава была еще выше. Показались небольшие стога сена. Возле одного стога приютился шалаш. Над погасшим костром висело закопченное ведро. Из шалаша вышел заспанный солдат.

— Много накосили? — поинтересовался Иван Алексеевич.

— Пока шесть стогов. Жара мешает. Зато сено просыхает хорошо.

Позже я узнал, что трава косилась для кормления подопытных животных и изготовления матов, которые потом использовались на опытных площадках.

Еще через десять — пятнадцать километров мы остановились на возвышенности с отрытыми небольшими котлованами.

— Вот здесь будут стоять твои грузовые машины с продовольствием и вещевым имуществом, — сказал Горячев, когда мы отошли в сторону. — Ударная волна тут уже слабая, а выпадение радиоактивной пыли из облака проверим. Это твоя новая задача. Отсюда до «П-2» полсотни километров.

Мои сомнения, что одному будет нелегко справиться с такими расстояниями, оказались напрасными.

— Тебе только проследить надо. Заниматься всем этим будут продовольственники и вещевики, которые приедут из Москвы.

Я начинал познавать свою роль на предстоящих испытаниях и лишних вопросов не задавал.

Спустившись с небольшой возвышенности, мы въехали в безжизненное разрушенное казахское селение. От

[43] глинобитных домов лишь кое-где остались стены. Ни одного целого дома, ни одной трубы. Ни рам, ни кирпичей, ни бревен. Все вывезено хозяевами этих убогих жилищ.

Когда люди уезжали из обжитых кишлаков, освобождая прилегающую к полигону территорию, военные помогали перевозить на автомашинах все, что имели жители, и даже доски полов, потолков — все, что могло пригодиться для постройки жилья на новом месте.

Вдруг неожиданно по заросшей улице кишлака, опасливо озираясь, зашагала большущая длинноногая птица. Я не сразу догадался, что это дрофа. Мне показалось, что сюда забрел страус, так велика была птица. Дрофа не торопилась взлетать, и это погубило ее. Горячев проворно достал из чехла двустволку и, зарядив картечью, приказал водителю:

— Гони! Скорее!

Подъехав метров на десять — пятнадцать, Горячев выстрелил. Птица, ставшая уже редкостным экземпляром казахских степей, распластав крылья, беспомощно опустилась округлой беловатой грудью на заросшую сорняками дорогу. Почему же она не взлетела? Зачем она оказалась в разрушенном селении? Было ли у нее потомство? А может быть, она получила повреждение при прошлогоднем взрыве водородной бомбы? Я испытал чувство стыда за совершенное.

На болотах мы спугнули многочисленную стаю — кряквы, чирки, какие-то пестрые птицы. Они поднялись дружно, разделились и исчезли из виду. Через минуту стали возвращаться по две — четыре и садились в заросшее болото далеко от нас.

Иван Алексеевич углубился в заросли, спугнул несколько уток, выстрелил раза два, но промазал, пострелял по шустрым чиркам — опять мимо.

— Вот поедем домой, гляди на столбы, — посоветовал Горячев. — На столбах и орлы сидят, и белые степные чайки. Совы белые тоже встречаются. Сядут на телеграфные столбы и высматривают суслика. Раньше тут всего хватало. Солдаты на островах в Иртыше ведерками утиные яйца собирали. Гуси гнездились. И дроф было много... [44]

За лето на «П-2» все было подготовлено по программе испытания: расставлена боевая техника — танки, орудия, самолеты, отрыты многие километры траншей, заполнены жидким топливом цистерны и трубопровод, уложено в хранилищах — в ящиках и в открытом виде — продовольствие, военное обмундирование, размещены в котлованах походные кухни и грузовики. Много было выставлено емкостей с горючим. И всюду стояли, сидели, лежали набитые сеном и опилками «обмундированные» манекены. В солдатском, офицерском и даже генеральском обмундировании. Было в этой картине что-то мистическое.

За несколько дней до испытания прибыли специалисты родов войск и служб, исследователи из московских НИИ. Некоторых из них я знал раньше. Это были люди творческого ума, знающие свое дело.

Продовольственник подполковник Л.И.Чесноков, например, кандидат наук. Высокую теоретическую подготовку и фронтовой опыт имели специалисты по военным дорогам полковник А.И.Никулин, по горючему и смазочным материалам подполковник-инженер А.П.Носков и другие.

К «Ч», то есть напомню, часу взрыва, поле опустело. Мы все расположились на высоте, от которой до вышки, где покоилась атомная бомба, было примерно пять километров. Надев черные очки (тоже почему-то считавшиеся секретными), я наблюдал в бинокль. Этот бинокль я привез с фронта — именной подарок командующего артиллерией. Было очень жаль, когда у меня в тот день кто-то взял его и забыл возвратить. [45]

Напрасно я тогда волновался: «изделие» не сработало. Заряд-детонатор разнес макушку вышки, а атомного взрыва не получилось. Начинка бомбы изрядно заразила весь центр площадки, и к вышке никого не подпускали.

Было приказано убрать подопытное имущество и законсервировать сооружения до очередного испытания. Наши площадки оказались не так далеко от центра, куда теперь уже предполагалось сбросить атомную бомбу с самолета.

Всех предупредили: не подъезжать близко к вышке на «П-2», там высокий уровень радиации. Для обследования разрушенного верха вышки и уборки осколков бомбы требовался специалист-доброволец. Вызвался капитан Герман Зорин. Ему в то время едва исполнилось тридцать. Добродушный и симпатичный офицер.

Однажды в жаркий полдень, проезжая мимо вышки, я ужаснулся: на верхушке кто-то работал, раздевшись до трусов. Это был капитан Зорин. Какова же была там радиоактивность, если на моей площадке, за двести пятьдесят метров, она еще держалась на уровне около пятидесяти рентген?..