Атомное крещение

Какой мощности будет очередной взрыв, нас, полигонных испытателей, заранее не информировали. Об этом знали только атомщики да специалисты по ударной волне, световому излучению, автоматизации, оптическим измерениям. Они и некоторые инженеры и техники все лето жили на «Ша» и даже на Опытном поле. Их работа была строго засекречена, а приборные сооружения находились под охраной.

О мощности взрыва (ориентировочно) можно было догадаться по характеру подготовки площадок. Если расстояние между ними менее километра, а танки и орудия подтянуты к эпицентру, то бомба, видимо, будет слабее, чем ожидалась на «П-2». Несомненно, «изделие» сбросят с самолета, потому что в поле расстелен тканевый белый крест размером около ста на сто метров и поставлены металлические отражатели для точного прицельного сброса бомбы.

Лишь за день до «Ч» нас, начальников групп, предупредили, что будет взорвана атомная бомба, эквивалентная пятидесяти тысячам тонн тротила. Место наблюдательного пункта — на возвышенности, за границей поля между командным и контрольно-пропускным пунктами. Состав группы, допущенный к выезду на площадки, ограничен. [47]

Как следовало из дополнительной программы, подписанной генералом Чистяковым, моя научная группа тыла за несколько дней, отведенных нам для подготовки площадки, выставила на трех дистанциях грузовые автомашины, походные кухни, несколько ящиков со всевозможными продуктами питания, горючее в бочках и резиновых резервуарах, тюки с обмундированием и сотни две манекенов. Был построен участок железной дороги в двести метров, на котором стояли вагоны и одна цистерна с жидким топливом. Вещевое имущество и продовольствие размещались в различных условиях: в землянках, котлованах, палатках, на открытой площадке. Несколько резиновых резервуаров емкостью четыре тысячи литров и пять — шесть тюков с обмундированием укрыли в небольших углублениях (до пятидесяти сантиметров) и засыпали слоем земли в двадцать — тридцать сантиметров. Это программой не предусматривалось, но инициативные эксперименты не запрещались, если они не требовали дополнительных материальных затрат. Создавали условия размещения, приближенные к боевым.

На полигон прибыли И. В. Курчатов с группой ученых, генералы и офицеры, киносъемочная группа. В то время говорили: «Приехали арзамасцы, скоро начнется...»

Многих из прибывших я видел впервые, не знал их фамилий. Значительно позже, задумав написать книгу о полигоне и встречаясь с ветеранами, читая статьи, в которых правда иногда переплеталась с вымыслом, я узнал, что на полигон вместе с И. В. Курчатовым приезжали В. А. Малышев, А. П. Завенягин, Ю. Б. Харитон, Н. Н. Семенов, Е. Е. Славский, Б. Л. Ванников, А. П. Александров, Г. Н. Флеров, И. К. Кикоин, Я. Б. Зельдович, К. И. Щелкин и другие ученые, отмеченные Золотыми звездами Героев Социалистического Труда, лауреатскими премиями и орденами. Не буду кривить душой: я не испытывал к ним искреннего уважения. Мое чувство к «большим» и «великим» формировалось на фронте и полигоне. Меня всегда удивляли высокомерие, напускная сверхзанятость [48] иных ученых и высоких начальников. Если у них не было времени уделить внимание руководителям научных групп, то каково же их отношение к рядовым труженикам полигона? Я не помню случая, чтобы кто-то из знаменитых и высоких чинов подошел к офицерам и пожал руки за их труд.

За час до взрыва офицеры групп приехали на высоту, на НП. Никакого оборудования, даже медицинского пункта, там не было. Динамик стоял на ящике. Автомашины — на склоне высоты. Это все рабочий народ, а руководство — в другом месте.

Беспокойство и волнение не покидали меня с утра. Все ли сделано точно по новой программе? Не растащат ли волки и лисы продовольствие, не украдет ли кто обмундирование? Особенно беспокоился за генеральскую и офицерскую форму, надетую на манекены.

...Наконец высоко в небе, оставляя белый след, показался бомбардировщик, по сторонам его сопровождали два истребителя. За несколько дней до «Ч.» самолет производил тренировочное бомбометание болванкой.

Гул самолетов нарастал. В это время в небе появились два орла. Они словно застыли в глубокой голубизне, но в бинокль было хорошо видно, как орлы поворачивают головы, высматривая добычу на земле.

— Этим — хана... — сказал кто-то громко. Из динамика послышалось:

— Осталось десять секунд... пять, четыре, три, две... Нуль! [49]

Самолеты взмыли еще выше и разошлись в стороны. Я закрыл глаза ладонями. Яркая вспышка. Краснота. Открыл глаза и вижу, как из сполоха выворачивается огромное облако, оно быстро поднимается вверх и становится похожим на шляпку белого гриба на черной ножке, утолщенной к земле. Я посмотрел на небо, где парили орлы, и увидел их медленно падающими вниз. Видимо, они были еще живы, вспышка лишь ослепила их и обожгла крылья.

По ушам хлестко ударила взрывная волна, раздался громкий взрыв, напоминающий выстрел мощнейшего орудия, и по степи покатился гром... Орлов сначала подбросило вверх, потом они стремительно понеслись к земле.

Через некоторое время динамик сообщил: «Разрешено выезжать на площадки!»

Все торопятся к машинам. Вытягивается нестройная автоколонна, пыль столбом. На КПП нас не останавливают, но пост уже на месте — солдат в противогазе. Нам приказано надеть респираторы.

Проезжая по Опытному полю мимо испытательных площадок, я не заметил чего-либо неожиданного. Словно опять на войне. Две пушки — на боку, с одного танка сорвана башня, другой горит. Самолеты с надломленными крыльями и оторванными хвостами. Что-то дымит в окопах. Но в эпицентре, там, где находился прицельный крест и стояли грузовики, разбросаны исковерканные и обожженные части машин. Ничто не горит, хотя даже вывороченные глыбы земли оплавлены, орудийная сталь почернела. Не нахожу ящиков с продовольствием и манекенов, которые стояли возле землянки. Сама она обвалилась, а все, что располагалось вне укрытий, уничтожено полностью. Скорее подальше от воронки! Нам уже машет солдат желтым флажком: убирайтесь из опасной зоны, высокий уровень радиации!

В одном — двух километрах от эпицентра в котловане горят тюки с обмундированием. Бочки с горючим разбросаны, резиновые резервуары, лежавшие на поверхности земли, прорваны, горючее вытекло, но не воспламенилось, [50] образовалось большое керосиновое болото. А те резиновые емкости и тюки с обмундированием, которые мы присыпали тонким слоем земли, целехоньки. Этого я и ожидал. Земля предохранила их от высочайшей температуры и радиоактивной пыли. Надежно и просто!

Упала цистерна, стоявшая на участке железной дороги, но рельсы и шпалы остались целыми.

Офицеры успевают что-то записать в секретных тетрадях и просят меня замерить уровень радиации. Он достаточно высок: более сорока рентген. Нужно убираться подальше.

Даю команду взмахом руки: по машинам! Меня не видят. Кричу, но в респираторе мой голос не слышен, пришлось снять его. Воздух прозрачен, пыли не видно, и натягивать маску на вспотевшее лицо не хочется.

Мимо нас промчался на танке подполковник Орлов и еще кто-то из офицеров-москвичей. Орлов никогда не надевал противогаза. На голове панама, руки без резиновых перчаток. Он подъехал к брустверу воронки, соскочил с танка на землю и стал замерять рулеткой ее диаметр. Зачем? Это можно сделать позже, размеры воронки не изменятся.

Кстати, поздней осенью, когда внезапно выпал снег, в эту же воронку, заполненную водой, влетел танк, но выбраться не смог. Два танкиста, промокшие насквозь, едва добрались до «Ша» пешком...

Итак, атомное крещение состоялось! Вспомнил август 1941 года. На рассвете, после длительного пешего марша, наш 849-й артиллерийский полк подходил к переднему краю в районе станции Назия в шестидесяти километрах от Ленинграда. Еще не заняв огневые позиции, мы попали под бомбежку. Погибли два батарейца и ранены пять лошадей. Мне в то время было девятнадцать лет. По молодости я не придал серьезного значения тому, что ко мне подъехал на коне бывший учитель сержант Анатолий Рябцев и на полном серьезе сказал:

«Поздравляю, товарищ лейтенант, с боевым крещением!» Само слово «крещение» исчезало из лексикона молодежи, и [51] я не только не сказал «спасибо», но даже проворчал: «Какое там крещение, если боя не вели, а потери уже понесли...»

На полигоне никто не поздравил меня с атомным крещением.

Когда возвращались из эпицентра, нашу машину на «Ша» не пропустили: сильно заражена. Поставили на мойку. Более километра от контрольного поста в спецкостюмах и резиновых сапожищах топали пешком.

Разделись, комбинезоны и сапоги — в общую кучу, в лаборатории сдали дозиметры.

Удивительно: были все рядом, но у одного при измерении оказалось семь — восемь рентген-часов, а у меня всего лишь ноль целых девять десятых. Причина, видимо, в несовершенстве прибора. В капсуле, похожей на авторучку, вставлена небольшая полоска фотобумаги. По мере ее засвечивания солдат-лаборант, сравнивая с контрольной шкалой, определяет сумму рентгенов, которые набрал человек. Где уж тут доходить до сотой доли... Здесь может быть много ошибок: небрежность проявления, плохое качество бумаги, субъективность лаборанта и так далее.

В последующие дни нам приходилось часто навещать свою площадку, уточнять и записывать степень поражения подопытных объектов, делать замеры зараженности, чтобы определить степень спада радиации. О себе не беспокоились, личный счет рентгенам не вели, а иногда и приборов не всем хватало, и мы выезжали без них.

Требовалось привести в порядок уцелевшее имущество, убрать и уничтожить все оставшееся зараженное продовольствие, обмундирование на манекенах, горючее. Дел хватало. Но самое главное — написать отчет.

Составляя его, наша группа вынуждена была консультироваться и получать данные о величинах ударной волны, светового излучения, радиоактивности на интересующих нас расстояниях. Чаще всего приходилось обращаться к подполковнику Г. И. Крылову, который руководил сектором исследования радиационного заражения. [52]

Мой приятель — подполковник Володя Казарин — служил старшим инженером в отделе Крылова и занимался электромагнитным излучением. Отрасль исследования новая, сверхсекретная. Что-то они устанавливали в специальных подземных сооружениях, что-то замеряли, постоянно возили на поле какие-то ящики и футляры. Дружба с Казариным началась с первых дней моего пребывания на полигоне, но за все время он ни словом не поделился со мной о своей работе.

Крылов не только помогал моей группе в определении уровней радиации, замере радиоактивного заражения — всего, что мы испытывали, но и сам постоянно брал у нас сведения о результатах испытаний объектов. В подчинении Григория Ильича находилось много военных химиков. Он дважды рекомендовал меня в поездки в районы Семипалатинской области для проверки радиоактивного заражения зерна, местности и людей, хотя это не входило в мои обязанности. Но об этом позже. А пока возвратимся в лето 1954 года, насыщенное неожиданными и не очень приятными событиями.