Часть третья

Первая встреча с «тиграми»

На лесной поляне выстроились ветераны 3-й гвардейской бригады и всего 3-го гвардейского Котельниковского танкового корпуса. Генерал-лейтенант Ротмистров приехал попрощаться с танкистами.

— Гвардейцы! — сказал Павел Алексеевич. — Мы немало прошли фронтовых дорог. Бились под Ржевом, под Москвой, под Воронежем и Сталинградом. Теперь командиром вашего корпуса будет генерал-майор Вовченко, которого вы все знаете как командира 3-й гвардейской бригады. — Павел Алексеевич помолчал, а потом продолжал:

— В жестоких боях мы потеряли многих своих однополчан. Пусть вечно живет светлая память о них в ваших сердцах. Пусть имена героически погибших танкистов станут знаменем в боях за Советскую Отчизну.

Наступила тишина. На глазах у бойцов выступили слезы. Это была минута воспоминаний о всех погибших.

В моем воображении — охваченный пламенем в селе Медное танк девятнадцатилетнего Вани Костюченко из бригады Ротмистрова. Звучала его последняя песня:

...Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!

Потом Ротмистров и я прошли перед строем моей родной бригады, номер ее теперь присваивают корпусу. Нас окружили офицеры:

— Покидаете нас, товарищ генерал-майор?

— Но ведь корпус-то наш!

— Корпус — не бригада. Кроме танковых, в корпусе еще много других воинских частей. [155]

Я остановил свой взгляд на чернявом офицере, стоявшем с бойцами роты управления. К нам он прибыл, когда я лечился в госпитале.

— Капитан Компанец, — сказал офицер. — Прибыл в бригаду из госпиталя в Свердловске. В сорок первом в боях под Киевом был тяжело ранен. Потом служил в 74-й кавалерийской бригаде. Теперь — в 3-й гвардейской танковой бригаде командиром роты управления.

— Ну и как вам у нас? — спросил я.

— Мне нравятся люди бригады. Мне кажется, будто бы я тут служил всю войну, — быстро ответил капитан Компанец.

Мы сели в свои машины и поехали в штаб корпуса. Танкисты 3-й гвардейской не расходились, провожая нас взглядами. А я и Ротмистров уже думали о работе, ждавшей нас впереди.

Вот так я принял командование 3-м гвардейским Котельниковским танковым корпусом, который был переброшен в район Белгорода. Командиром 3-й танковой бригады стал гвардии полковник Походзеев. Это был молодой, энергичный и веселый комбриг. Геогрий Антонович любил музыку и поэтому часто рядом с ним можно было видеть баяниста. Во время нашего первого знакомства с танкистами полковник Походзеев сказал:

— Если в бою я окажусь трусом, пусть по мне стреляет вся танковая бригада. Если же я увижу труса, стреляю первым! Согласны?

— Согласны! — ответили хором гвардейцы.

А кто-то выкрикнул:

— Такой комбриг нам и нужен!

Обстановка под Белгородом в то время была сложной.

Пока наша армия продвигалась от Кавказа, Волги и Дона на запад, фашистское командование успело сосредоточить под Харьковом крупные силы и перейти в контрнаступление. В середине февраля 1943 года наши войска [156] вынуждены были оставить Харьков. Ожесточенные бои велись возле Белгорода, Борисовки и Томаровки, севернее Харькова.

Обстановка усложнялась еще и тем, что наш корпус не был укомплектован. Линия фронта трещала, и командующий, генерал Голиков, задерживал наши подразделения, посылая их закрывать эти «дыры». Так у нас отобрали минометный полк. Первый танковый батальон 18-й бригады полковника Гуменюка послали в помощь пехоте тоже по приказу командующего фронтом. В расположение корпуса не доехали полторы тысячи бойцов мотоциклетного полка. За три дня пребывания под Белгородом подразделение мотоциклистов «растворилось» среди пехотных частей, отступавших из Харькова. Майору Дьячуку стоило огромных усилий объединить вокруг себя группу автоматчиков-мотоциклистов, несколько дней оборонявших Белгород.

— Нас с майором Дьячуком осталось только семнадцать, — рассказывал гвардии старшина мотоциклетного полка Григорий Столяров, когда прибыл к нам в штаб. — Но враги думали, что нас не менее батальона. И мы держали Белгород в своих руках, давая возможность отходить частям, у которых кончились патроны.

В трудном положении оказался и первый батальон майора Мурзина, находившийся на левом берегу Северского Донца и в течение недели удерживавший оборону на противоположной стороне Белгорода. Теперь мотострелковая бригада получила название 2-й гвардейской бригады. Воины-мотострелки в тяжелых, изнурительных боях отстаивали высокое звание гвардейцев-котельниковцев.

Обстановка на фронте и неполноценность танкового корпуса очень тревожили и меня, и начальника политотдела полковника Сидякина, и только что прибывшего начальника штаба корпуса полковника Малышева.

Малышев — человек железной дисциплины, командовал [157] под Сталинградом 90-й гвардейской танковой бригадой.

— Какое у вас впечатление после ознакомления с корпусом? — спросил я нового начальника штаба.

— Пока что мне нравится только название корпуса — Котельниковский, товарищ генерал-майор, — ответил полковник Малышев. — Радиостанций в корпусе очень мало. Телефонной связи между батальонами нет. Нет тут ни пехоты, ни артиллерии. Можно ли таким корпусом воевать на Курской дуге?

— На Курской дуге?

— На Курском выступе. Посмотрите на карту. Мы в подкове. Вражеские силы нависли севернее Харькова и южнее Орла. Наивно думать, что противник не воспользуется этой дугой. Очень уж удобный район для устройства нам «котла».

Суждения Малышева были глубокими. Предположение Михаила Васильевича оказалось пророческим. Через пять месяцев тут началась одна из величайших битв Великой Отечественной войны — битва на Курской дуге.

Но сейчас меня и начальника штаба волновала проблема связи между штабом корпуса и бригадами, между бригадами и батальонами. Малышев был прав, выражая недовольство радиосвязью, телефонной связью, и я решил познакомить его с тремя офицерами связи, с тремя майорами, так похожими на трех мушкетеров, любимых героев моего детства.

Майора Червина я знал еще до войны. Тогда он был только лейтенантом. После окончания Харьковского училища Червина назначили в наш батальон командиром танковой роты. Это был рассудительный, пунктуальный и аккуратный офицер. Даже тогда, когда все, как говорится, были по шею в грязи. Червин имел такой вид, будто он собрался идти в театр. Он возил с собой простыни, и при первой же возможности расстилал там, где приходилось спать. К удивлению всех офицеров Червин создавал [158] всюду уют мирных дней. Поэтому его называли пижоном. Но Червин не обижался и продолжал вести свою «пижонскую» линию, где бы ни находился.

Подтянутый, всегда чисто выбритый, с усиками, он произвел хорошее впечатление и на начальника штаба Малышева. Михаил Иванович тоже любил порядок при любых обстоятельствах. Червин прекрасно знал технику. У него был аналитический ум, и не случайно я и перед войной и после того, как мы встречались в сорок третьем, часто советовался с ним или просто спрашивал его мнение по тому или иному вопросу. Это ничего, что я был генерал-майором, а Червин только майором. С таким сообразительным майором не грех порой посоветоваться и генералу. Этого я никогда не боялся. Я недавно встретил Червина и взял его в свой корпус. А потом мы оформили это и документально.

Бригады нашего корпуса уже 14 марта находились на рубеже Томаровка — Калинин — Ближняя. В этот день фашисты захватили Борисовку и направили удар на Белгород. Наши гвардейцы остановили противника и сами перешли в контрнаступление. Только против нашего первого батальона 3-й бригады противник двинул тридцать танков, в том числе и несколько новых, тяжелых танков, которые мы впервые видели. После пятичасового боя немцы были отброшены.

Ночью вернулись разведчики батальона майора Сорокина и привели на командный пункт штаба четырех пленных. Все они были танкисты, а двое из дивизиона «тигров». Так мы впервые услышали об этом «звере». Новые тяжелые танки только два дня тому назад прибыли эшелоном в Томаровку. Несколько таких «тигров» наши танкисты видели во время вчерашнего боя. Пока что таких машин под Томаровкой двенадцать. Один из «тигров», как сообщили пленные, имеет какие-то дефекты и остался на железнодорожной станции. [159]

Данные разведчиков и показания военнопленных о появлении новых танков у противника опечалили нас:

— И это в то время, когда корпус недоукомплектован!

Начальник политотдела Сидякин, глядя на меня, задумчиво произнес:

— Снова настали тяжелые дни, как и под Воронежем или под Сталинградом летом прошлого года. Вся надежда на людей. Положение такое, что только коммунисты способны взять на свои плечи всю тяжесть оборонительных боев.

Полковник Малышев не вмешивался в наш разговор, потому что еще не знал как следует начальника политотдела Сидякина, а на политработников, не знакомых с техникой, плохо владевших оружием, он смотрел несколько свысока. Но Иван Васильевич знал не только человеческие души, но и танки, умел руководить боем. Чтобы в будущем не было недоразумений между нашим строгим начштаба Малышевым и искренним, добрым и мужественным начполитотдела Сидякиным, я сказал начштабу:

— С Иваном Васильевичем мы вместе были в третьей бригаде. У нас с ним будто бы и сердце одно на двоих...

После такой характеристики Малышев широко улыбнулся, наверное, впервые за время его пребывания в корпусе:

— Такому чувству можно только радоваться. У меня с молодых лет не совсем здоровое сердце, и в такт вашему, товарищ командир корпуса, и комиссара оно биться не может. Но что не под силу сердцу, то сможет сделать разум.

В ночь на 15 марта гитлеровцы контратаковали наши позиции тремя колоннами танков. Бой продолжался всю ночь. Мужественно защищали каждую пядь родной земли [160] танкисты роты старшего лейтенанта Беспалова. В бою за высоту они подожгли восемь средних танков. Старший лейтенант Беспалов выходил в самые опасные места, устраивал засады и с близкого расстояния уничтожал фашистские машины. Но новые тяжелые немецкие танки, три из которых принимали участие в атаке, оставались неповрежденными, хотя Беспалов и утверждал, что он лично несколько раз попадал из засады в башню «тигра».

* * *

Начальник политотдела Сидякин все время был «на колесах». Он ездил из одного танкового батальона в другой, принимал участие в молниеносно созванных в минуты затишья боя партийных собраниях, принимавших бойцов в ряды Коммунистической партии.

Батальон, где комиссаром был Дмитрий Ларченко, уже пять дней удерживал высоту. Десятки вражеских машин остались на снежном поле. Утром танкисты ждали новой атаки. Незадолго до начала боя к ним прибыл комиссар корпуса.

— Тяжело, товарищи гвардейцы? — спросил Сидякин у танкистов, возившихся у танков, готовя их к бою.

— Похоже на то, что Гитлер под Томаровку стянул все танковые силы, какие у него были, — ответил комиссар батальона Ларченко. — Но мы стоим, не дрогнув. Мы — гвардейцы. Верно? — обратился он к танкистам.

— Верно. Но наше танковое орудие не пробивает броню их нового танка! Вот это уже худо, — сказал один из танкистов.

— А вы убеждены, что наш снаряд не пробивает? — спросил Сидякин.

— Конечно. Наши ребята паниковать не станут, — ответил комиссар батальона Ларченко. — У них не танк, а чудовище!

Полковник Сидякин обратился к танкистам:

— Товарищи! Стали на якорь мы временно. Война, [161] как вам известно, это не только наступление. Даже после разгрома под Сталинградом враг все еще достаточно силен. На него работает промышленность всей Европы. Немецкие инженеры и конструкторы нам хорошо известны, хотя бы по таким самолетам, как «мессершмитт», «Юнкерс-88». Немцы уже давно мечтали создать такой танк, как наш КВ. Возможно, чудовище, увиденное вами в бою, и является тем новым секретным оружием, о котором говорят пленные.

Вдруг последовало сообщение:

— На высоту идут сорок два танка!

Танкистов повели в бой начальник политотдела корпуса полковник Сидякин и капитан Ларченко. Силы неравные, но у наших танкистов был большой опыт. Они маневрировали, использовали разные укрытия, и с близких позиций расстреливали вражеские машины. Танкисты были настоящими асами. Механизмы танков работали исправно.

Танк капитана Ларченко смело ринулся в бой против шести вражеских машин. Четыре он поджег, но две другие успели зайти с фланга. Ларченко был тяжело ранен и вести прицельный огонь не мог.

Батальон отбил атаку фашистов, выстоял. В этом бою осколком брони был ранен в плечо и полковник Сидякин. В башню его танка попало два снаряда. Рана у Сидякина оказалась нетяжелая. А вот капитана Ларченко вынесли из танка бледного, обескровленного.

Полковник Сидякин склонился над своим боевым товарищем. Он очень уважал Ларченко, сердечного, искреннего человека. Не случайно, когда надо было назвать кандидатуру делегата от танкистов на Всесоюзный антифашистский митинг, Сидякин предложил Дмитрия Ларченко.

— Жаль, что не дошел до Украины! — прошептал Ларченко.

— Залечишь, Дмитрий, раны и пойдешь дальше за [162] Днепр, на запад. Пока ты будешь в госпитале, мы освободим Украину, — сказал Сидякин.

— Конечно, — шепотом произнес Ларченко. — Иначе не может быть...

Но капитану Ларченко не суждено было больше воевать и увидеть свою родную Днепропетровщину освобожденной. Фашистские коршуны налетели на санитарную машину, и Ларченко был убит осколком немецкой бомбы.

Полковник Сидякин вернулся в штаб корпуса мрачный, как ночь. Я думал, что его беспокоит рана, но это была душевная боль.

— Мы потеряли Ларченко, Иван Антонович, — взволнованно произнес Сидякин.

Есть люди, навсегда оставляющие о себе добрую память среди однополчан. Это люди чистого сердца и высокого подвига. Таким был и капитан Дмитрий Ларченко.

В армию он пришел из колхоза, учился на механика-водителя. Перед войной Ларченко был уже политруком роты. В первых же боях танк Ларченко попал в окружение. Но экипаж мужественно преодолел тяжелые испытания и августовской ночью 1941 года прорвался к своим.

7 июля 1942 года все газеты опубликовали выступление Ларченко на Всесоюзном антифашистском митинге молодежи. Танкисты корпуса генерала Ротмистрова гордились тем, что их гвардейское слово было услышано всей молодежью, всей страной.

После гибели капитана Ларченко танкисты 1-го батальона обратились к командованию корпуса с просьбой присвоить самому смелому танковому экипажу имя Дмитрия Ларченко.

Так на башне танка комиссара батальона появилась надпись «Дмитрий Ларченко».

Не раз вражеские танки подбивали «тридцатьчетверку» «Дмитрий Ларченко», но ремонтники делали машину снова боеспособной. Менялись танковые экипажи. [163]

Одни танкисты погибали смертью героев, другие после тяжелых ранений уже не возвращались в родной батальон, но неизменным оставался боевой дух экипажей, дух смелого комиссара-танкиста. Танк «Дмитрий Ларченко» прошел от Курской дуги до немецкого портового города на Балтике Ростока. Имя Дмитрия Ларченко на танке читали жители освобожденных сел и городов его родной Украины. Это имя звало бойцов в атаку на румынской земле. Это имя прославил танковый экипаж Героя Советского Союза Ивана Рощина в битве за Белоруссию. Новые экипажи, как эстафету, понесли славу танка «Дмитрий Ларченко» в Прибалтику, в Пруссию, Западную Померанию...

* * *

9 мая 1943 года, после одного из боев под Томаровкой, командир «тридцатьчетверки» Михаил Гресь из 18-й танковой бригады доложил сначала Гуменюку, а потом мне, что встретился с немецким танком новой конструкции, броню которого не пробивает наш снаряд. В последующие дни противник у Томаровки сосредоточил около ста танков и, как доложили разведчики майора Сорокина, немцы по железной дороге подвезли еще пятьдесят танков. Таким образом, у противника насчитывается сто пятьдесят машин. Немцы готовятся к наступлению. Мы тоже готовимся встретить врага: развернули танки 19-й и 18-й бригад на флангах первого эшелона, а во второй эшелон направили 3-ю бригаду и полк самоходных установок под командованием майора Немковича.

Сближаясь с противником, танки ведут огонь во время коротких остановок и медленно продвигаются вперед. Бригады первого эшелона усиливают натиск. Немецкие машины, разделившись на две группы, на большой скорости оставляют поле боя и уходят в сторону Томаровки.

Майор Климов, ездивший с моим приказом в 19-ю бригаду на броневике, вернулся и доложил о том, что в [164] эти минуты к холмам на околице Томаровки подошли одиннадцать немецких «тигров». Мы с наблюдательного пункта пока что не видим их. Но известие об этом вселило в душу тревогу. Полковник Малышев, не отрывая глаз от бинокля, тихо сказал:

— Выползают! Посмотрите на их форму, на длиннющий ствол орудия.

Да. Это были «тигры». Пока мы следили за ходом боя, наши танки пошли на сближение с одиннадцатью «тиграми», остановившимися на холмах. Расстояние между ними и нашими было в этот момент около двух тысяч метров. «Тридцатьчетверки» на таком расстоянии огонь, конечно, не ведут. Вдруг дружно ударили тяжелые немецкие танки... и три наши машины вспыхнули. Еще два залпа немецких танков — и снова задымили восемь наших.

— Что же это делается? — воскликнул полковник Малышев. — Какая дальность боя их орудий!

Я тотчас приказал по радио полковникам Гуменюку и Егорову отойти назад, за железнодорожную насыпь. Гляжу на Малышева, а он на меня...

— Влипли мы с вами, Михаил Иванович, в историю! Такой разгром за одну минуту!

Плохое начало для нового командира танкового корпуса. Нечто подобное я пережил в июле 1941 года, когда мой Отдельный разведывательный батальон, в котором было еще более двух тысяч бойцов из других частей, не мог с ходу взять Великие Луки. Тогда мы надеялись на свое количественное превосходство, не приняв во внимание пулеметно-артиллерийский огонь противника, и пренебрегли таким важным обстоятельством, как внезапность удара.

Ошибка была исправлена ночью. Великие Луки мы взяли. Танкисты генерала Гота, удерживавшие город, были разгромлены нами в ночном бою. А теперь? Кто виноват теперь? [165]

Возле нашего наблюдательного пункта стояла бронемашина майора Червина, и я приказал ему:

— Немедленно в третью бригаду. Пускай Походзеев пошлет взвод танков по оврагу, чтобы они подкрались поближе к этим зверям и проверили крепость их брони.

— Есть!

Походзеев выслал взвод старшего лейтенанта Судата. Его машины незаметно подошли метров на триста к вражескому танку. Длинный ствол орудия с дульным «тормозом» направлен в нашу сторону. Фашисты не заметили наших машин. Судат ударил по башне «тигра». Посыпался сноп искр. Но броню не пробил. Еще удар! И снова сноп искр. Снаряд танкового орудия не пробивает броню.

Вражеский танк в это время разворачивает орудие в сторону Судата и первым же выстрелом разбивает башню одной машины. Вторым выстрелом подбивает еще один танк. Судат едва успевает скрыться в овраге. Вскоре он снова подкрадывается к крайнему вражескому танку и бьет по нему семь раз, но результат тот же — снаряды только высекали снопы искр, оставляя следы на башне и на лобовой части брони.

Это уже чрезвычайное событие! Вечером я, начштаба Малышев и начполитотдела Сидякин собрали командиров бригад. Подвели итоги первой печальной встречи с новыми немецкими танками.

— Да, — мрачно произнес начштаба Малышев, — Семь снарядов влепил Судат в «тигра», а тот даже не заревел. Броня, как у крейсера!

— Что же? — обратился я к присутствующим. — Сейчас обо всем доложу командующему.

— Если крепко достанется, синяки и шишки разделим на всех! — пошутил мой заместитель генерал Громагин.

На меня с сочувствием смотрели Гуменюк, Егоров, Походзеев и Малышев. Все молчали, думая о прошедшем [166] тяжелом дне. А что нас ждет завтра? Что ответит на мое сообщение о бое с «тиграми» Москва? Я знал, что не виноват, но все же мне было стыдно перед командующим.

Я поздоровался с командующим бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генералом Федоренко и сказал:

— Беда. У фашистов появились новые танки — «тигры». Снаряды нашего танкового орудия не пробивают броню этой машины.

— Не может быть, чтобы наши снаряды не пробивали немецкую броню! — возразил Федоренко.

— Старший лейтенант Судат бил на расстоянии трехсот метров семь раз, а танк остался невредим.

— Знаем. На фронте тяжело. Но впадать в панику не следует.

— Неужели вы думаете, что мы впадаем в панику? Хорошо. Мы сделаем все, чтобы поймать «тигра» невредимым, и вы лично убедитесь, какая у него холка, товарищ командующий!

Я положил телефонную трубку и обратился к своим командирам:

— Слышали?

— Конечно. Товарищ Федоренко — человек с юмором, — заметил Малышев. — Вот он и поддел нас: мол, испугались и начали паникерствовать.

— Это мы испугались?! — горячился полковник Походзеев. — Товарищ генерал-майор! Разрешите. Я лично поведу группу танков в тыл противника и приведу оттуда живого «тигра».

— Сам об этом думаю! — поддержал я полковника Походзеева.

— Другого выхода нет. Надо с помощью пленных танкистов выяснить обстановку до мельчайших подробностей и тогда уже отправиться на «охоту», — поддержал нас полковник Малышев. [167]

— У меня есть план. Я возьму несколько танков, группу автоматчиков и проводника из пленных танкистов. Напротив нас стояло на холмах только одиннадцать «тигров». Двенадцатый ремонтируется на станции. Вот мы и пойдем туда за двенадцатым, — делился своим планом полковник Походзеев.

Так и договорились.

Ночью Походзеев отобрал пять лучших экипажей своей бригады и группу автоматчиков. Он взял также одного пленного танкиста. В полночь «охотники» двинулись в путь.

Танки и автоматчики Походзеева дважды пересекали железнодорожную линию. Ночь была темная, моросил дождь. Но пленный танкист неплохо ориентировался на местности. Вскоре наши танки остановились возле домика путевого обходчика.

Тут стоял «тигр». Возле него — ремонтная летучка. Танк уже закончили ремонтировать, и танкисты улеглись спать.

Автоматчики без шума сняли часового, дремавшего на крыльце, ворвались в комнату и захватили весь экипаж и ремонтников. От испуга немцы не оказали сопротивления. Пленным связали руки и положили их на броню танков. А чтобы они не свалились по дороге, на них уселись наши автоматчики. Водителя «тигра» посадили за рычаги управления. Немецкий танк поставили в середину между нашими машинами...

— Играй «Катюшу!» — приказал комбриг Походзеев гармонисту, сидевшему на броне «тигра».

Так под музыку колонна танков, посредине которой ревел могучими моторами «тигр», прибыла в расположение штаба корпуса. Полковник Походзеев доложил:

— Товарищ генерал-майор! Группа танкистов и автоматчиков доставила живого «тигра!» Потерь нет!

— Молодцы! — сказал я и обнял Походзеева. [168]

— Служим Советскому Союзу! — закричали в ответ танкисты и автоматчики.

В то же утро я разговаривал с командующим бронетанковыми войсками генералом Федоренко.

— Танкисты Походзеева захватили «тигр». Операцией руководил сам комбриг.

— Вот это здорово!

— Это один из двенадцати «тигров», появившихся за последнее время на нашем участке фронта. Так что можете забрать его и убедиться в том, что танкисты не трусы и не паникеры.

— А вы не принимайте близко к сердцу мои слова, — произнес Федоренко.

— Именно ваши слова о паникерах и поразили нас всех в самое сердце, — сказал я.

— На войне всякое случается. Даже в одном бою можно потерять двадцать танков! — намекнул командующий на наши потери. — Спасибо за «тигра»! Немедленно высылаю к вам своего представителя. А ваши танкисты — орлы!

Днем на самолете прилетел генерал — личный представитель командующего Федоренко. Он осмотрел «тигра», и в тот же день новый немецкий танк специальным поездом отправили в тыл на танковый полигон.

Корпус продолжал сдерживать атаки противника. 3-я бригада находилась в районе Ближней, а потом заняла оборону на Курско-Белгородском шоссе. Ожесточенные бои вспыхнули за село Маслова Пристань под Белгородом. Тут действовало казачье кавалерийское соединение и группа танков под командованием старшего лейтенанта Мартынова. Танкисты уничтожили семь вражеских машин, пять противотанковых орудий вместе с прислугой, семнадцать грузовиков и до роты гитлеровских солдат. Командир кавалерийского соединения после боя говорил, что экипажи танков задание выполнили блестяще. Старший лейтенант Мартынов и его экипаж за проявленные [169] ими храбрость и мужество были награждены орденами Красной Звезды, а весь личный состав группы — медалями «За отвагу».

Тяжелое задание выпало на долю роты старшего лейтенанта Капустина. В течение девяти дней его бойцы удерживали переправу через Северский Донец, отражая бешеные атаки немецких «тигров». Только на десятый день, 28 марта, к этому рубежу подошли части соседней дивизии. Командир дивизии там же, на передовой, вручил всем танкистам боевые ордена и медали и написал в штаб: «Ваши танкисты проявили такое мужество, что трудно выразить словами. Они у вас крепче брони. С такими людьми враг не страшен. 28 марта 1943 года».

Многие воины хотели вступить в Коммунистическую партию. Среди них был и сержант Сурин. Он написал в своем заявлении: «Прошу принять меня в ряды Коммунистической партии. Буду биться с врагом до последнего дыхания, до последней капли крови». Парторганизация приняла сержанта Сурина кандидатом в члены ВКП(б), полковник Сидякин вручил ему кандидатскую карточку. Сурин был командиром орудия на танке гвардии младшего лейтенанта Емельянова. Машина эта шла головной. Выявив огневые точки противника, Сурин уничтожал их одну за другой. Когда танк Емельянова снова остановился на несколько секунд, чтобы Сурин выстрелил, ударил вражеский снаряд. Сержанта оглушило, но он продолжал стрелять по огневым точкам противника. Еще три снаряда попали в неподвижный танк. Сурина ранило в обе ноги, но молодой коммунист бился с врагом до тех пор, пока не потерял сознание.

Я видел раненого Сурина и подумал: «Какие у нас прекрасные люди! Они действительно крепче брони».

После того как мы отправили пленного «тигра» по железной дороге в тыл, командующий Федоренко приказал прибыть на полигон и мне. На вызов я ехал с плохим предчувствием. Почему-то думал, что за бои под Белгородом [170] в Москве у меня будут большие неприятности из-за этих проклятых «тигров», так покалечивших танки нашего славного 3-го гвардейского Котельниковского корпуса. И надо же было именно нам первыми встретиться с новыми немецкими машинами! Но все равно, если бы не мы, то какой-то другой корпус подставил бы свою грудь под удары «тигров». Может быть, это и к лучшему, что мы встретились с «тиграми» в середине марта, а не летом 1943 года, когда началась битва на Курской дуге.

* * *

Вместо себя я оставил начальника штаба полковника Малышева. Остановился в гостинице. Не успел умыться, как появился генерал, представитель командующего Федоренко, с приказом прибыть на полигон.

На полигоне были командующий бронетанковыми и механизированными войсками Яков Николаевич Федоренко, командующий артиллерией Николай Николаевич Воронов, группа генералов и специалистов.

— Как удалось пленить вашим танкистам этого «зверя»? — спросил генерал Воронов, кивнув в сторону «тигра».

Я рассказал о вылазке танкистов и автоматчиков из бригады Походзеева, не забыл добавить, что «тигра» доставили с музыкой: баянист играл «Катюшу». Рассказ всем понравился. Потом я сказал главное:

— Проверено в бою. Орудие калибром семьдесят шесть миллиметров даже с дистанции четыреста и триста метров не пробивает башню и лобовую броню «тигра».

— Не может быть! — в один голос возразили несколько генералов.

— Старший лейтенант Судат семь раз стрелял в «тигра» и не подбил его. А вот «тигры», вооруженные новым орудием, поджигали наши танки на расстоянии тысяча семьсот метров. Наши же танки бьют с девятисот метров. [171]

Условия в танковом бою были слишком неравные, — доложил я присутствующим.

— Не может быть, чтобы немцы стреляли с такого расстояния! — возразил кто-то.

— Это нетрудно проверить, — вмешался генерал-полковник Воронов, командующий артиллерией. — Сейчас мы будем стрелять по «тигру» с разных дистанций снарядами разных калибров и поставим точки над «и».

Началась стрельба. Обыкновенными снарядами, даже с близкой дистанции, лобовая броня «тигра» не пробивалась. Это поставило перед нашими конструкторами новые задачи, которые надо было решать немедленно.

После возвращения с танкодрома в Москву меня пригласил для беседы генерал Федоренко:

— Корпус надо немедленно вывести из боя и заново переформировать. Битва под Белгородом только начинается. Ну, чего повесил нос, земляк? Может быть, ваша неудача и захват «тигра» и станут началом победы наших танковых соединений на Курском выступе. Главное — у нас есть время. И мы используем его, чтобы встретить «тигров» во всеоружии.

— Обидно, что немцы такую свинью в виде «тигра» подсунули именно нам, — сказал я.

— Гордитесь, что первому, — улыбнулся Федоренко и продолжал: — Мы отзываем полковника Егорова на учебу. Командовать 19-й бригадой будет полковник Позолотин, бывалый танкист, Герой Советского Союза. Под Сталинградом командовал 17-м Отдельным танковым полком 1-го механизированного корпуса. Этот полк действовал в тылу врага, В бою возле селения Хлебнинского танкисты Позолотина разгромили большие силы противника и захватили в плен штаб пехотного полка...

— Когда ему присвоили звание Героя? — спросил я.

— Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1942 года. Славный хлопец! — говорил Федоренко. [172]

— Спасибо за такого комбрига, — ответил я.

— А полковника Походзеева мы хотим взять у вас.

— Что вы! Ни за что! — не соглашался я. — Походзеев командует бывшей моей бригадой. Он безгранично смелый, его любят танкисты. Прошу вас, не забирайте от нас Походзеева.

— Хорошо! — согласился командующий бронетанковыми войсками.

Я облегченно вздохнул, а Федоренко произнес:

— Какие чудесные люди в наших бронетанковых частях!

— Я в этом убедился еще в первые дни войны, когда в нашей дивизии не было танков. Воюя как пехотинцы, танкисты в самых сложных ситуациях не поддавались панике. Всегда трезво смотрели на обстановку и выходили на задание с девизом: «Пусть враг нас боится, а не мы его!»

Мы тепло распрощались. Мне надо было спешить под Белгород. С того дня я много думал о том, когда же наши танки выйдут на бой с немецкими «тиграми», как равные с равными, когда осуществятся слова Якова Николаевича Федоренко?

Это произошло уже через несколько месяцев. Наша промышленность поставила на «тридцатьчетверки» новое 85-миллиметровое орудие. Появились самоходные установки СУ-100, СУ-122, СУ-152 и новые тяжелые танки ИС-1, ИС-2 — «зверобой». Все эти машины, оснащенные мощными орудиями, вели успешные бои с любыми танками врага, в том числе и «тиграми».

25 мая 1943 года нашему 3-му гвардейскому танковому корпусу командующий Степным фронтом генерал-лейтенант Попов вручил гвардейское знамя. На этой торжественной церемонии присутствовал и генерал-лейтенант Ротмистров. Во всех частях корпуса прошли митинги. Гвардейцы клялись, что под своим знаменем они будут [173] бороться до полного разгрома немецко-фашистских захватчиков.

Весь корпус настойчиво учился. Солдаты, сержанты и офицеры упорно готовились к новым боям. А в это время поблизости от района, где дислоцировался корпус, назревали события огромного значения для дальнейшего хода войны — битва на Курской дуге.

В дыму и пламени

Весной 1943 года командование Красной Армии разработало план летне-осенней кампании. В этом плане основная задача выпала на долю войск, находившихся на южном крыле советско-германского фронта. Надо было разгромить основные силы врага в этом районе, освободить Левобережную Украину, с ходу форсировать Днепр и захватить на правом берегу стратегический плацдарм. В числе других фронтов это задание должны были осуществлять Центральный, Воронежский и Степной фронты, огибавшие Курский выступ.

В своих планах гитлеровское командование придавало огромное значение обороне Белгородско-Харьковского плацдарма. Глубина заранее подготовленной вражеской обороны на Харьковском направлении достигала девяти километров. Эта оборона базировалась на мощных опорных пунктах и узлах, в которые были превращены все населенные пункты на территории плацдарма.

Белгород оккупанты называли «северным неприступным бастионом Украины». Харьков стал для них «замком, запиравшим украинские просторы», «центральным опорным пунктом на Юго-Восточном фронте».

Томаровка, Борисовка... Здесь танкисты 3-го гвардейского Котельниковского корпуса вели бои в марте. Сейчас [174] эти села превращены в крупные узлы обороны противника на подступах к Харькову с севера.

Но гитлеровцы заботились не только об обороне. Уже в марте 1943 года враг готовился к наступлению на Курск из районов Белгорода и Орла, чтобы замкнуть Курский выступ, окружить там советские войска и таким образом создать предпосылки для нового наступления на Москву, Эта глобальная операция получила название «Цитадель». Она планировалась как реванш за поражение под Сталинградом.

Весной в Орел была переброшена 9-я армия противника. В районе Белгорода сосредоточивалась 4-я танковая армия, с ее частями нашему корпусу пришлось воевать еще в марте. В эти районы Гитлер направлял основную массу резервов, созданных после тотальной мобилизации. Тут были сосредоточены главные силы фашистской авиации. Против Курского выступа от Малоархангельска Орловской области до Волчанска на Харьковщине фашисты развернули три армии — 9, 2 и 4-ю танковые, насчитывавшие почти полмиллиона солдат и офицеров, свыше трех тысяч танков, около семи тысяч орудий, более трех тысяч минометов. С воздуха эта группировка поддерживалась 4-м воздушным флотом Рихтгофена в количестве тысячи восьмисот пятидесяти самолетов, в том числе тысяча бомбардировщиков. Основная группировка немецкой 4-й танковой армии, дислоцировавшаяся на восьмидесяти километрах по фронту Белгородско-Харьковского плацдарма, состояла из десяти танковых, семи пехотных и одной моторизованной дивизий. В направлении главного удара враг сосредоточил на каждом километре фронта три тысячи солдат, пятьдесят орудий и сорок танков.

О подготовке фашистов к наступлению советское командование знало и начало готовить свои войска не только для наступления, как это планировалось весной, но и для активной обороны, которая бы измотала гитлеровскую [175] армию и стала бы предпосылкой для решительного наступления на врага.

На рассвете 5 июля 1943 года немецкие войска начали осуществлять операцию «Цитадель». Бронированный кулак 4-й танковой армии пошел в наступление на оборонительные рубежи советских войск, дислоцировавшихся севернее Белгорода, Томаровки, Бутова, Трефиловки. Ожесточенные бои продолжались в течение двух недель, Противнику удалось только в отдельных местах вклиниться в нашу оборону на 30–35 километров. На большее фашистская армия уже не была способна.

Котельниковский танковый корпус в первые четыре недели боев на Курской дуге не принимал участия в сражениях. Мы находились в резерве. Только в начале августа 3-й Котельниковский корпус в составе войск Степного фронта был введен в бой.

В первый же день части нашего корпуса вышли в расположение немецкого СПАМа (сборный пункт аварийных машин), где противник сосредоточивал подбитые во время Курской битвы танки.

В стереотрубу из щели наблюдательного пункта мне видно, как разворачиваются и идут на сближение с противником наши «тридцатьчетверки», КВ, самоходные установки СУ-76, СУ-122 и тяжелые СУ-152 двух танковых бригад и двух полков самоходок. Одна группа танков, пройдя сто — двести метров, остановилась и дружно ударила залпом по противнику. Теперь дальнобойность наших орудий намного выросла. Вторая группа машин осуществляет обходный маневр с целью зайти во фланг вражеским танкам. Третья мчится на большой скорости вперед. Это танки комбата Амелина. Среди них есть и машина Свириденко, бывшего когда-то водителем моего КВ, и танк «Дмитрий Ларченко» лейтенанта Егорова. Я издалека узнаю их по походке. Да. У танка, как и у человека, есть своя походка, свой норов, потому что люди, ведущие эти машины и стреляющие из них, по своему характеру [176] разные — и суетливы, и удалы, и спокойны. Вот почему один танк срывается с места и мчится навстречу врагу, едва успевая остановиться, чтобы выстрелить по цели, и снова рвется вперед на большой скорости. Другой ведет себя в бою осторожно, с оглядкой, маневрирует, петляя по полю, уклоняясь от вражеских снарядов, чтобы потом ударить по «пантере» или «тигру». Но у танкистов есть одна общая черта — смелость. Смелым не каждый рождается, но каждый может научиться преодолевать страх!

На поле — рев, грохот, стрельба. Из конца в конец перекатываются густые клубы огня. Дым закрывает солнце.

Постороннему человеку может показаться, что здесь господствует хаос, беспорядок. Но танкисты понимают товарища и своего командира даже за броней, откуда свет виден только в щели и перископы. Нам помогает радио: оно ведет танки в бой, на маневр, предупреждает об опасности.

Я не выпускаю из рук микрофона, то и дело вызываю командиров танковых бригад и полков самоходных установок. К моим сигналам прислушиваются радисты КП корпуса и в случае каких-нибудь перебоев в связи со мной и комбригами дублируют меня по параллельной радиосвязи.

Я поглядел в стереотрубу.

Среди двухсот наших танков, находившихся в бою, сражался сейчас и танк «Дмитрий Ларченко». Уклоняться от снарядов и бомб становилось все труднее. Вначале механик-водитель Опанасенко заметил выстрелы вражеских танков и орудий сквозь щель. А затем Опанасенко увидел только черную лавину фашистских чудовищ. Танкисты слышали не только глухие звуки от ударов вражеских снарядов, но и скрежет металла. Это сталкивались свои танки с чужими. Опанасенко умело вел танк в этом сложном лабиринте. [177]

Башенный Петрикин нервничал. Танк подбрасывало, словно на волнах. Петрикин не мог хорошо видеть в перископ и поэтому во время болтанки стрелял мимо цели. Вдруг танк вполз в какую-то воронку. Снаряды покатились по днищу. Петрикин бросился собирать снаряды. На пути танка оказалась фашистская «пантера». Командир танка Егоров спросил у Петрикина:

— Видишь «пантеру»?

— Вижу. Бью! — был ответ.

С первого же выстрела «пантера» загорелась.

В этот момент я передал всем по радио:

— Самолеты!

Для танкистов началось самое тяжелое. Теперь надо маневрировать, одновременно отражая удары с воздуха и с земли. Опанасенко кричит командиру танка:

— Впереди «тигр»!

После выстрела Егорова «тигр» загорелся. И в этот же миг на танк «Дмитрий Ларченко» набросились, словно коршуны, четыре «юнкерса». Лейтенант открыл верхний люк и начал следить, куда же будут лететь бомбы пикировщиков.

— Если бомба будет лететь на танк, срывайся с места!

Бомбы взрывались рядом. Танк метался, как бешеный, — вперед, в сторону, назад, не давая возможности пилоту прицелиться. Так продолжалось около минуты, пока не появились наши «ястребки», завязавшие бой с «юнкерсами».

Из-за дыма и огня с наблюдательного пункта уже не видно ни поля боя, ни танков. Надо ехать туда. Я побежал к своему КВ. Люк танка уже открыт, ритмично работает мотор.

— Пошли! — - сказал я Кузнецову и механику-водителю Беху. — На стык 3-й и 18-й бригад.

На большой скорости танк рванулся вперед. Вскоре я уже связался с полковником Гуменюком. [178]

Я навел перископ на танки батальоне Амелина из бригады Гуменюка. Эти машины глубоко вклинились в боевые порядки фашистов. А вот и «Дмитрий Ларченко». Перед ним вынырнул немецкий танк. И снова механик-водитель Опанасенко не дал противнику осуществить маневр. Круто повернув свою машину, Опанасенко зашел сбоку вражеского танка. Выстрел лейтенанта Егорова — и немецкий танк вспыхнул.

Танк «Дмитрий Ларченко» находился в самом «логове» врага. Я несколько раз обращался по радио к комбату Амелину, сообщая о том, что к ним идет помощь. Но ответа не было. Возможно, повреждена рация, а может экипажу некогда ответить. Танки батальона, среди них была и машина «Дмитрий Ларченко», маневрировали, избегая удара грозных «тигров» и «пантер». Вывернулся из-под выстрела одного танка и механик-водитель Опанасенко. Но второй «тигр» ударил прямо в мотор. Танк остановился среди чужих машин. Это конец.

«Тигр», от которого только что уклонился «Дмитрий Ларченко», теперь смело шел на неподвижную машину. Но Егоров успел дать два выстрела, и из «тигра» вырвалось желтоватое пламя.

Рассвирепевшие фашисты открыли огонь по танку лейтенанта Егорова из нескольких машин. Снаряд разорвался на броне. Машина наполнилась едким красным дымом. Оглушенный Опанасенко увидел неподвижно лежащего Петрикина. Тот уперся головой в щель, через которую несколько секунд тому назад вел наблюдение. Петрикин был убит. Рука тяжело раненного Егорова лежала на поворотном механизме. Механик-водитель бросился перевязывать раненого командира. Вокруг все бушевало, Опанасенко ждал еще удара, но враг уже не стрелял, он отступал.

Танковый бой откатывался на юг. Огромное поле, где прежде колосилась пшеница, было изрыто черными воронками. Полосы бурьяна сожжены огнем. И всюду черные, [179] изуродованные танки. Вражеские и наши. У одних сорваны башни, у других — разбита броня. У некоторых были согнуты стволы орудий, оборваны крылья и разорваны гусеницы. Несколько танков лежат вверх днищем. Вот рядом с обгоревшим «тигром» с разбитой броней стоит красноватый, будто покрытый ржавчиной Т-34 без башни. Тут столкнулись сталь со сталью. Здесь в июле 1943 года происходила самая большая в мире танковая битва, и в ней победили советские танкисты.

Сквозь тучи дыма и пыли едва проглядывает красноватое солнце. Пыль под солнцем казалась золотистой.

У танков, как и у людей, своя судьба на поле боя. Но люди сильнее танков, потому что они продолжают бой, когда плавится сталь; стреляют, когда танк пылает, как стог сена; стреляют, задыхаясь от огня и дыма; идут на таран, продолжая сражаться с врагом до последнего вздоха.

Именно так сражался экипаж танка имени комиссара Дмитрия Ларченко под командованием лейтенанта Егорова. Именно так вел себя в бою экипаж Николая Свириденко из этого же батальона и десятки других экипажей.

Танковый бой наконец затих.

Санитары уже давно подбирают раненых. Ася Маслова из минометного полка сегодня помогла выйти из огня восьмидесяти раненым. Младший лейтенант медслужбы Клавдия Исполатова вынесла тридцать бойцов. Много раненых лежали и сидели на танках, увозивших их в медсанбат. Клаву Исполатову, оказывавшую мне первую помощь под Сталинградом, а потом провожавшую в госпиталь, я встретил возле танка «Дмитрий Ларченко». Лейтенанта Егорова положили на носилки.

— Ваш экипаж, лейтенант, награждается орденом Отечественной войны II степени. Сержант Петрикин награждается посмертно, — сказал я.

— Неужели наш танк насмерть искалечен фашистами? — беспокоился Опанасенко. — А комиссар Ларченко [180] так хотел дойти на нем до Украины, до Днепра! Я тоже. Мой дом уже недалеко.

— А откуда ты?

— Из Золочевского района. Тут сразу за Белгородщиной.

— Не беспокойся, старшина! Танк имени Дмитрия Ларченко еще будет в строю. Об этом позаботятся ремонтники майора Бахметьева, — сказал танкист, помогавший раненым.

— Верно, — поддержал я. — Машину имени Ларченко ждет еще большая дорога. Скорее бы зарубцевались ваши раны, хлопцы! — обратился я к раненым.

— Старшина, садитесь на танк возле лейтенанта Егорова, — сказала Исполатова. — Из вас надо вытащить осколки.

Клава остановила танк.

— Заберите вот этих раненых.

— Есть, товарищ медицина!

Из люка смотрел на Исполатову командир ганка лейтенант Свириденко, бывший водитель моего КВ. Он снял танкошлем и вытер пот со лба.

— Жарко? — спросил я.

— В тысячу раз жарче, чем во время жатвы, — признался Свириденко. — Я трактористом был и знаю, что такое жатва.

Танк лейтенанта Свириденко с ранеными тронулся в свой ближайший тыл.

Параллельными дорогами беспрерывно мчатся машины, танки, бронетранспортеры. Головные машины скрылись в густой рыжеватой пыли, а хвост растянулся на несколько километров. Кажется, что и земля, и воздух наполнены шумом и скрежетом железа.

На запад и юг идут колонны мотострелковой бригады, минометного полка, дивизиона «катюш», артиллерийские полки и другие подразделения 3-го танкового корпуса. [181]

Это второй эшелон. Его путь пролегает по освобожденной земле.

В стороне от дорог уже ощущается пульс трудовой жизни. Крестьянки приветствуют наших автоматчиков, артиллеристов, минометчиков. Следом за машинами бегут мальчишки. Наш боец бросает из кузова конверт. Женщина кричит ему вслед:

— Я отнесу на почту!

Женщина стоит, вытирает слезы. Очевидно, и у нее где-то на фронте воюет муж, и она ждет не дождется от него весточки.

На немецком пункте сбора аварийных машин мы захватили двести вражеских танков, притянутых сюда для ремонта. Я еще никогда не видел такими довольными инженеров Гольденштейна, Бахметьева, Третьякова, Сыромятникова, Фомина, Иванова, Корнеева. Их радость вызвана, конечно, не тем, что после большого ремонта можно будет использовать несколько десятков немецких танков, а тем, что среди трофеев была походная мастерская из шести четырехосных автомашин. На них установлены разные станки, мощные подъемные устройства. К нашим ремонтным «летучкам» теперь добавилось еще шесть машин с комплектом ремонтного оборудования.

Старший лейтенант Шканчиков весь сиял от радости:

— Теперь по-настоящему можно развернуть производственную деятельность в корпусе. Ведь у нас теперь настоящий походный ремонтный завод.

И это не самовосхваление. Опыта, инициативы, сметливости нашим инженерам и техникам не занимать. Теперь мы в полевых условиях за три-четыре дня осуществляли заводской ремонт машин. Ремонтники мчались по белгородской степи на «летучках» и вместе с экипажами возвращали в строй поврежденные танки. Это днем. А ночью техники пробирались на ничейную землю, чтобы и там вдохнуть в подбитый танк вторую или третью жизнь или вывезти его на свои позиции. Эвакуация машин [182] с поля боя — первая заповедь ремонтников. И они упорно, рискуя жизнью, выполняли ее в августовские ночи на полях Белгородщины и Харьковщины.

Танкисты выскакивают из машин черные, мокрые от страшной жары, чтобы подышать свежим воздухом, умыться холодной водой, а их уже атакуют ремонтники, требуя провести профилактику танков. В эти, так называемые свободные минуты, обычно поднимается скандал. Ругаются, но трудятся, приводя в порядок машины.

С белгородских холмов наш боевой путь лежит на Украину. Впереди — Ворскла, Псел, Сула, Десна и Днепр. Впереди десятки ручейков, речек, болот. Вряд ли у нас будет время и возможность заготовить столько дерева, чтобы с ходу сделать настил для машин. Поэтому я приказал, чтобы на каждом танке было по четыре-пять шестиметровых бревен. Бревна мы привязывали вдоль корпуса танка по бокам башни. Издали танк казался еще более грозным, будто бы вооруженным каким-то новым видом оружия. А я еще приказал, чтобы каждый танк, каждая автомашина имели двойной запас горючего. При случае я сам заглядывал в кузова «студебеккера», ЗИС-5, проверял, стоит ли там бочка с бензином. Ох, и доставалось водителю, если у него не оказывалось такой бочки. Он считался трусом, норовившим как можно скорее вырваться из фронтовой полосы в тыл на заправку. Никто из шоферов и водителей транспортеров, тягачей не хотел, чтобы его считали трусом только за то, что у него нет лишней бочки горючего.

Не успели ремонтники ознакомиться с трофеями, как на нас налетело несколько десятков «юнкерсов». Зенитчики корпуса стреляли так, что на стволах горела краска. Пять самолетов было сбито. Рев, вой, взрывы, бряцанье гусениц наших танков — все слилось в сплошной гул.

Такая жестокая бомбардировка объясняется тем, что к нашим танкам, находившимся на марше, фашистские летчики приплюсовали еще и двести немецких, захваченных [183] нами. А полтысячи машин даже с высоты птичьего Полета казались слишком грозной силой на небольшом участке фронта. Вот почему следом за одной группой самолетов появлялась другая и они бросали, бросали бомбы, несмотря на обстрел наших зенитных орудий, Единственным нашим спасением было движение танков. Немецким же неподвижным машинам, захваченным нами на сборном пункте, досталось больше всего.

Однажды мы возвращались из штаба фронта в корпус. Жара была немилосердная. На горизонте тучей стоял черный дым, запах его разносился на десятки километров. Мы ехали вдоль железной дороги. Возле насыпи стояли сотни подбитых танков. Часть из них будет капитально отремонтирована, многие отправят на переплавку. Недалеко от одного полустанка автомашины наших инженеров стали сигналить, чтобы мы остановились. Подъезжаем к линии железной дороги, вдоль которой стоит тридцать пять подбитых КВ. К танкам быстро побежали командир ремонтного батальона Бахметьев, старший лейтенант Шканчиков и заместитель командира корпуса по материальной части Гольденштейн. Они осмотрели, ощупали все тридцать пять КВ.

— Шестнадцать, а то и восемнадцать машин можно будет отремонтировать собственными силами, — сказал Шканчиков.

— Почему же их тогда не ремонтируют в тех частях, где они были? — спросил начштаба полковник Малышев.

— Ни в одном корпусе нет «январца». Только у нас есть кран, — ответил Гольденштейн. — Здесь он очень пригодится нам.

— Завтра я пришлю сюда ремонтные «летучки», — сказал Бахметьев. — Половина из этих КВ смогут пойти в бой!

Так и решили. Майор Бахметьев приехал к железной дороге со своими «летучками», с «январцами», и закипела работа. [184]

В течение двух-трех дней были отремонтированы шестнадцать танков КВ, и мы перегнали их в бригаду тяжелых танков. Там машины укомплектовали экипажами...

На Украине

Наше командование еще весной разрабатывало планы освобождения украинских земель. Пытаясь любой ценой удержать в своих руках Украину, Гитлер бросил на Харьковский плацдарм свои лучшие танковые эсэсовские дивизии «Великая Германия», «Рейх», «Викинг» и «Адольф Гитлер».

В первом же украинском селе мы остановились напиться воды, смыть с лица пороховую копоть. Стояла ужасная жара. Температура в танке достигала шестидесяти градусов, ребята выходили из машин, будто водолазы после длительного пребывания под водой, с жадностью вдыхали свежий воздух.

В те дни солнце жгло нестерпимо. То ли ветер принес откуда-то искру, то ли кто-нибудь неосторожно обратился с огнем, но вдруг загорелась соломенная крыша хаты, возле которой стояли танк и легковая машина офицера связи.

Пламя уже охватило стены, а из окон вырывался огонь и валил дым. Вдруг раздался душераздирающий вопль. С огорода во двор вбежала растрепанная, с распущенными волосами женщина. Она кричала, протягивая вперед руки. Кто-то из танкистов схватил ее. Женщина начала рвать на себе волосы.

Майор Червин понял в чем дело. Он бросился через открытую дверь в охваченную пламенем хату. Куски потолка уже рушились на пол. Сквозь дым Червин услышал детский плач. Бросился искать ребенка. Половина потолка уже рухнула. На Червине загорелась гимнастерка. Но [185] он, как слепой, ощупью стал искать ребенка. Наконец, натолкнулся на кровать, схватил мальчика и бросился к двери. Пылающие деревянные брусья уже свисали над дверью. Майор едва успел выскочить из пламени, как хата рухнула.

На майора Червина вылили несколько ведер воды, погасив на нем одежду. Червин подошел к несчастной матери и передал ей ребенка.

— Возьми, землячка, своего хлопчика.

Ребенку было годика три. Он испуганно прижимался к матери.

— Хату жаль, — сказал кто-то.

Женщина, всхлипывая, прижимала сына.

Бойцы принесли во двор продукты, одежду, кто что мог. Мы дали ей военную шинель, гимнастерку, сапоги, а санитарка — комплект белья и юбку. Несколько бойцов управления штаба стали оборудовать под хату сарай.

Танки шли дальше на юг. В тот же вечер 8 августа 1943 года мы вступили в первый районный центр на Украине — город Золочев, один из опорных пунктов немецкой обороны на северо-западе от Харькова.

Майор Червин, уроженец Харьковщины, хорошо знал этот город. От Золочева до Харькова — пятьдесят километров.

Нашим воинам вспомнились бои и отступления осенью сорок первого, лето сорок второго и зима сорок третьего годов. Харьков, как никакой другой большой город, переходил из рук в руки несколько раз. Танкисты понимали, что и в этот раз овладеть многострадальным, разрушенным Харьковом будет нелегко.

Сразу же за Золочевым начиналась сеть оборонительных укреплений врага, через них с ходу не пройти. В этом убедились танкисты армии генерала Ротмистрова и гвардейцы армии генерала Жадова, повернувшие от Золочева в сторону Харькова. Гитлеровцы не зря называли Харьков «замком», запиравшим ворота к украинским [186] просторам. Уже на следующий день после взятия Золочева фашисты усилили свои части танковой дивизией и группой бронепоездов. Они неоднократно переходили в контратаки, удерживая свои оборонительные рубежи.

3-й Котельниковский корпус в эти дни Верховное Главнокомандование передало 4-й гвардейской армии. Мы продвигались мимо Богодухова. На дальнем прицеле 4-й армии была Полтава. В составе этой армии мы продвигались медленно. Противник не только оказывал сопротивление, но и, перебросив в район Ахтырки свои лучшие танковые дивизии СС «Великая Германия», «Викинг» и «Мертвая голова», переходил к бешеным контратакам.

Ахтырка, этот важный плацдарм фашистов на левом берегу Ворсклы, переходила из рук в руки несколько раз. Впервые ею овладели танкисты соединения генерала Полубоярова во взаимодействии с войсками генерала Трофименко. Однако бои за Ахтырку продолжались восемь дней, до 18 августа. В этих боях участвовали и танковые бригады нашего корпуса.

В числе нескольких операций в районе Ахтырки следует упомянуть о ночном ударе танков по противнику. Бригады нашего корпуса прорвали кольцо окружения и выручили танкистов генерала Полубоярова.

Продвижение танков задерживалось потому, что у врага было много тяжелых танков и самоходных установок «фердинанд», их в открытом бою не так легко уничтожить. Приходилось прибегать к тактике засад.

Участок дороги в десять — пятнадцать километров контролировался «тиграми». Вокруг раскинулось ровное поле, и только вдали, километрах в трех, полосой синел лес. На опушке леса проходил наш передний край. Разведку вел батальон майора Сорокина. Это был мужчина среднего роста, очень энергичный и волевой. Сорокин всегда сохранял спокойствие, даже в самых тяжелых ситуациях. Поэтому не удивительно, что разведбатальон был образцовой частью в нашем корпусе. Разведчики [187] всегда снабжали штаб «языками». И в этот раз мы ждали от майора Сорокина свежих данных.

Сорокин установил наблюдение за «тиграми», контролировавшими дорогу, и решил «поохотиться» за одним из них. Для этого майор взял два танка Т-26 с сорокапятимиллиметровыми орудиями и двух бойцов. Кукурузное поле в одном месте подходило почти вплотную к дороге, по которой медленно проезжал «тигр». Кукуруза была высокой. Оба Т-26 могли спрятаться в ней. Ночью эти танки подошли к дороге и в пятидесяти шагах от нее замаскировались в кукурузе. Разведчики стали ждать, когда появится патруль.

Утром с немецкой точностью на дороге загрохотал «тигр». Иногда останавливался на несколько секунд, чтобы лучше осмотреть местность. «Тигр» подошел и к кукурузному полю. Вот он поровнялся с засадой, уже проехал мимо нее. Как только показалась корма танка, разведчики выстрелили одновременно из двух пушек. «Тигр» тотчас остановился. Башня с длинным стволом орудия медленно разворачивалась в сторону наших танков. Спрятаться или уйти Т-26 уже не могли. Тогда бойцы выскочили из танков и залегли в кукурузе. В этот момент из «тигра» повалил дым. Снаряды все-таки пробили броню его тыльной части и попали в бак с горючим. Немецкие танкисты, открыв люк, один за другим стали вылезать из танка. А с кукурузного поля раздался — грозный окрик:

— Хенде хох!

Немецкие танкисты покорно подняли руки. Разведчики обезоружили их, посадили на броню «малюток» и помчались к переднему краю. Вражеская артиллерия и минометы открыли огонь с опозданием, и разведчики вместе с пленными благополучно прибыли в штаб.

Пленные сказали, что они из эсэсовской танковой дивизии «Мертвая голова». В их полку сейчас сорок танков. В боях их полк понес большие потери, и они ждут пополнения. Поблизости тоже эсэсовская дивизия «Великая [188] Германия». Обе дивизии были еще довольно сильны и продолжали удерживать левый берег Ворсклы. Наши танкисты получили задание овладеть совхозами «Ударник» и «Комсомолец», очень важными пунктами на подступах к Ахтырке.

Свои боевые порядки мы построили в два эшелона. В первом — танковые бригады Позолотина и Походзеева, во втором — бригада Гуменюка и мотострелковая бригада полковника Дьячука.

Приближалось время атаки. Танки, самоходные установки, артиллерия корпуса открыли огонь. Артподготовка длилась десять минут. В это время в небе появилась группа немецких самолетов — около сорока машин. Летели они на большой скорости, а потом, выстроившись в круг, начали пикировать. «Юнкерсы» снижались до пятидесяти метров, сбрасывали бомбы и с безумным ревом выходили из пике. Но еще до первых взрывов я дал команду: «Вперед! В атаку!» Танки уже возле окопов и дзотов противника; бомбы падали там, где только что были наши позиции. Танки разгромили первую линию обороны противника и ворвались в совхоз «Ударник».

Группа немецких «тигров» начала отходить через овраг по небольшому мосту. Мостик под головным «тигром» вдруг провалился и танк шлепнулся в ров. Генерал-майор Малышев, следивший за боем в стереотрубу с наблюдательного пункта, вдруг рассмеялся.

— Что там? — спросил я.

— Да... «тигр» лежит в болоте, — ответил Малышев.

— Тогда это не «тигр», а свинья, — сказал я, рассматривая картину, вырисовывавшуюся на лугу.

Картина действительно была интересной. Увидев переднего «тигра» в луже и чувствуя за спиной выстрелы и бряцание гусениц танков Героя Советского Союза Позолотина, экипажи других «тигров» покинули машины и бросились наутек, сопровождаемые пулеметными очередями наших танкистов. Бойцы полковника Позолотина [189] захватили восемь вражеских танков, как говорится, тепленькими. В некоторых машинах даже работали двигатели. На другом участке, вблизи совхоза «Ударник», действовала 3-я бригада полковника Походзеева. Командир танковой роты, выпускник Харьковского училища старший лейтенант Петр Фещенко неожиданно появился на фланге противника. Фещенко — известный в бригаде шахматист. Мне кажется, что и в бою ему помогает опыт игры в шахматы. Как никто иной, он умел внезапно выскочить перед противником там, где его совсем не ждали, сбить с толку врага, ошеломить его коротким, но чувствительным ударом. И в этот раз танкисты Петра Фещенко «ходом коня» подожгли два танка и две машины. Обозленные фашисты обрушили на роту Фещенко шквальный огонь из орудий и минометов. Но командир умело вывел роту из-под огня и ворвался на территорию совхоза, объявив тут фашистам «шах» и «мат»...

Очень большую выдержку проявил радист «тридцатьчетверки» гвардии старший сержант Чудояров. В течение всего боя он поддерживал связь с КП бригады. Танк был подбит. Но радист продолжал принимать и передавать команды, доходившие до него. Следя за полем, Чудояров заметил, что к его машине подкрадывается группа фашистских солдат. Патронов к пулемету у него уже не было: их расстреляли еще раньше, и радист передал на свой КП:

— Огонь на меня!

Заговорили орудия. Фашистские автоматчики бросились врассыпную. Но один из них успел поджечь танк. Пламя охватило машину. Чудояров понял, что долго ему не продержаться, и бросил в эфир последнее слово:

— Горю!

К Чудоярову, задыхавшемуся в дыму и огне, прибежали автоматчики 2-й мотострелковой бригады. Они вынесли потерявшего сознание Чудоярова из пылающей машины. [190]

В перископ я увидел танк имени Дмитрия Ларченко. Сейчас им командует лейтенант Борис Дмитриевский, недавний выпускник танкового училища, москвич. Рассказывали, что письма от матери Борис читал всей роте. Бойцы роты вместе отвечали на письма матери Бориса. Были в их письме такие слова: «Не вернемся домой, пока наши танки не пройдут по улицам Берлина!»

А до Берлина далеко. Мы находимся еще только под Ахтыркой, бой напряженный, настоящий ад. Дмитриевский ведет машину так, будто он не новичок, а ветеран. «Дмитрий Ларченко» подминает под себя пулеметные гнезда противника, вражеские орудия и давит их. Еще миг — и танк разворачивается, мчится на полной скорости, бьет по кормовой части «тигра». Вражеский танк задымил. Но другой «тигр» ударом снаряда вывел из строя ходовую часть танка «Дмитрий Ларченко». Охваченная пламенем машина остановилась. Из нее вылез Дмитриевский и два других члена экипажа танка. Все раненые. Но командир и один танкист могли двигаться. Дмитриевский искал глазами другой наш танк, который застыл на месте, но был цел. Они погасили огонь на своих комбинезонах и, стиснув от боли зубы, поползли к танку, стоявшему недалеко на изрытой воронками стерне.

— Лейтенант! Слышишь? Мотор! Мотор! — выкрикнул танкист, словно увидел колодец среди пустыни.

Да. Мотор неподвижного танка работал на холостом ходу. Дмитриевский и его боец влезли в чужую машину. Перед их глазами предстала ужасная картина: все члены экипажа были иссечены осколками. Борис Дмитриевский сел за рычаги, и танк пошел в бой.

Герой Советского Союза лейтенант Борис Дмитриевский сражался геройски. Геройски он и погиб. Это произошло в апреле 1945 года, когда наш корпус прошел с боями через всю Белоруссию, Литву и громил фашистов на немецкой земле. Возле города Шльохау разгорелся танковый бой. Несколько «тигров» бросились на танк [191] комбрига генерала Егорова. Какие-то секунды и... танку конец в неравной схватке. Но вдруг на большой скорости к танку комбрига мчится «тридцатьчетверка», на ее башне надпись: «Дмитрий Ларченко». Она молниеносно останавливается. Казалось, что машина сорвется с гусениц. В тот же миг раздались выстрелы. Снаряды пробивают бортовую броню нашего танка. Танкисты погибли, чтобы спасти танк комбрига, танк-знаменосец.

На голубой Десне

Подразделения 3-го Котельниковского корпуса в составе 38-й армии Воронежского фронта успешно продвигались на запад, освобождая сотни населенных пунктов Сумщины и Полтавщины.

В десятых числах сентября бои велись на участке Бабанск — Тараны. Враг сосредоточил тут много пехоты, шестьдесят танков, самолеты. Прорвать вражеские позиции было нелегко. Гитлеровцы каждый раз посылали против нас по тридцать самолетов. Тогда мы отказались от атаки в лоб и решили обойти сильно укрепленный оборонительный рубеж. За счет танков 18-й и 19-й бригад мы усилили 3-ю, создав мощный бронированный кулак.

13 сентября танки из Сумской области вышли в рейд, преодолевая с боями и без боев десятки километров. Форсировав Псел, Грунь, Хорол, Ромен, танки сосредоточились к вечеру 14 сентября в Свиридовке Лохвицкого района на Полтавщине. А уже на следующий день мы вышли на шоссе Ромны — Прилуки, перерезав ромненской группировке врага путь к отступлению на юго-запад.

3-ю танковую и 2-ю мотострелковую бригады мы усилили артиллерией, стремясь сломить сопротивление противника в районе Прилук. Враг, не считаясь с потерями, переходил в контрнаступление. Но мы действовали [192] двумя флангами — танкисты севернее Прилук, мотострелки с артиллеристами — на юго-востоке. В полдень 16 сентября танкисты заняли ряд сел между Ромнами и Прилуками. Немцы, чувствуя угрозу окружения с севера и флангового удара мотопехоты с юга, поспешно отошли с главными силами за реку Удай.

В этой обстановке я приказал полковнику Гриценко вывести 3-ю бригаду из боя и создать два передовых отряда. Основная задача этих отрядов — захват переправ через реки, преграждавшие нам путь к Днепру. Мне пришлось вести длинный разговор с нашими инженерами и техниками. Уже тут, на берегу реки Удай, мы думали о том, как нашими танками форсировать реку не по понтонному мосту, а по дну. Дело это совсем новое, особенно когда речь идет о такой реке, как Десна. А она уже недалеко.

Тем временем 2-я мотострелковая бригада наступала на Прилуки с юга. Мотострелки утомились, но было не до отдыха. Батальону майора Мурзина я приказал спешно подойти к селу Журавка и захватить переправу. Мурзин взял с собой первую роту и на автомашинах, обойдя село, помчался к переправе. Враг в панике отступал. Но на переправе дежурили минеры, они и взорвали мост, оставив на произвол судьбы гарнизон Журавки. А комбат Мурзин лично уничтожил нескольких фашистских пулеметчиков, стрелявших с чердаков.

Мы захватили много пленных. Это были солдаты 273-й немецкой пехотной дивизии. Еще две недели тому назад возле Рыльска наши танкисты так обработали эту дивизию, что в ней осталось только триста пятьдесят солдат. Эти вояки столкнулись с партизанским отрядом и разбежались. Теперь они направлялись к Прилукам и, не дойдя до этого города, закончили войну в Журавке.

— Спросите их, зачем они сожгли в Озерянах двести пятьдесят человек? — вмешался в разговор переводчика с пленными один наш боец. — Возьмите вот почитайте [193] письмо. Сегодня получил. Жену убили, двух сыновей убили. Такие же, как они, сожгли в Озерянах на этих днях двести пятьдесят невинных людей. Я им еще там, в Германии, покажу! Проклятые звери! — боец весь дрожал от волнения.

Рассказ бойца еще раз напомнил о диких зверствах фашистских оккупантов. Вот сейчас стоят эти пленные, словно невинные ягнята, заискивающе улыбаются, без конца повторяя «Гитлер капут», потому что из их рук выбили оружие. А еще несколько дней тому назад они убивали и сжигали наших жен и детей. Что с ними делать? Что и говорить, вопрос нелегкий.

Ночью батальон майора Мурзина получил приказ ударить по Прилукам. Бойцы перешли реку вброд. Мотострелки вместе с артиллеристами к утру очистили город от фашистов. Это была славная страница в боевой истории мотострелковой бригады.

Но победу командование батальона Мурзина отметило не криками «ура!», а критическим разбором последних боевых действий. Уже это свидетельствовало о чувстве большой ответственности, с которым наш средний офицерский состав подходил к оценке боевых успехов своих подразделений. Да оно и понятно: впереди была исторического значения битва за Днепр и Киев, а к ней мы готовились даже на поле боя, во время наступления.

22 сентября передовые части армии генерала Чибисова вышли на рубеж шоссе Чернигов — Киев и вели бои на подступах к Козельцу. Наш танковый корпус, взаимодействуя с пехотинцами Чибисова, в полдень того же дня освободил Семиполки, Большую Дымерку, Бобрик и вышел к берегу Десны.

В тот же день меня вызвали в Военный совет фронта в Новую Басань. Начальник Украинского штаба партизанского движения генерал Строкач докладывал о боевой помощи партизанских отрядов в форсировании Десны и Днепра. Из информации Тимофея Амвросиевича Строкача [194] стало известно, что один партизанский отряд захватил переправу через Десну вблизи Остра и удерживает ее, отбивая атаки врага. Партизаны просят оказать им помощь.

— Что вы на это скажете, генерал-майор? — спросил меня Строкач.

— Надо помочь партизанам, — ответил я.

Там же, в штабе, мы решили сформировать мощный маневренный отряд, на который возлагается задача прорвать линию фронта южнее Козельца, выйти в район переправы и вместе с партизанами удерживать ее до подхода основных сил.

Был определен состав отряда: танковая бригада полковника Походзеева в количестве сорока танков. Первый батальон 2-й гвардейской мотострелковой бригады майора Мурзина, рота минометчиков на бронетранспортерах и автомашинах, противотанковый полк майора Балашова, зенитный дивизион с двадцатью четырьмя орудиями, рота разведчиков и взвод саперов. Всего в отряде более двух тысяч бойцов. Командовать отрядом штаб Воронежского фронта поручил мне, С нами в рейд идет член Военного совета фронта генерал Сердюк.

В 11.30 артиллерия открыла огонь по обороне противника на участке шоссейной дороги Чернигов — Киев. Артиллерии помогали десятки «илов», обстреливавшие и бомбившие вражеские позиции. За минуту над немецкими окопами поднялись в ясное сентябрьское небо столбы дыма. Наши танки уже готовы были к атаке и в 13.00 двинулись вперед. Следом за ними выступил мотострелковый батальон майора Мурзина и артиллеристы майора Балашова. Посреди колонны двигался наш штаб с пятью танками КВ.

Прорвав оборону у шоссе, отряд развернулся и пошел в наступление на село Булаховое, обходя его частью сил с севера. Возле села проходила дорога, обсаженная тополями. По ней двигалась большая колонна немецких [195] автомашин с пехотинцами. На западной окраине села появились двенадцать вражеских танков. Навстречу им пошли три наших КВ под командованием лейтенанта Судата. Три против двенадцати. Но Судату, вступавшему в бой с одиннадцатью «тиграми», не привыкать. Теперь другое время. На наших танках новые мощные орудия. Несколько выстрелов с каждого танка — и пять немецких машин уже пылают на поле перед самым въездом в село. Остальные повернули обратно. Этого только и ждали артиллеристы майора Балашова. Гремят выстрелы — и четыре вражеские машины застыли на месте.

Мой КВ недалеко от танка, на котором находится член Военного совета Зиновий Тимофеевич Сердюк. Он кричит по радио:

— Ну и дали же ваши танкисты и артиллеристы! Из двенадцати осталось три!

— А посмотрите на тополиную дорогу! — ответил я в микрофон.

Было на что посмотреть! Танки Георгия Походзеева ворвались на дорогу спереди и сзади колонны. Они беспощадно громили автомашины с солдатами, переворачивали тягачи, бронетранспортеры.

Отряд направляется к Десне. В бинокль вижу околицу Остра. Там уже трудятся наши штурмовики. Они сегодня молодцы! Когда наши сражались с танками и уничтожали вражескую автоколонну, мы постоянно чувствовали, что «илы» все время висят над нами. Это подбадривало танкистов, автоматчиков, артиллеристов. Большое дело, когда небо наше! Тогда и на земле воевать легко.

Одна группа танков прошла по лесопосадке, перерезала дорогу Остер — Козелец и начала бой. Подразделения врага оказались зажатыми в двух сторон и оказывали ожесточенное сопротивление, уже зная о судьбе автоколонны. Противник упорно обороняется возле села Любоченинова, где ведут наступление автоматчики майора [196] Мурзина. Зенитчики и артиллеристы майора Балашова прямой наводкой уничтожают огневые точки врага. Наконец танки с десантом автоматчиков врываются в село, захватывают весь участок дороги.

В Остре наша авиация продолжает обстреливать и бомбить противника. Танки мчатся вперед. Вот уже и мост через реку Остер. Он охраняется зенитной артиллерией. Зенитки бьют по «илам». Этот момент и используют танкисты. На большой скорости группа танков прорывается к мосту. Еще бросок — и «тридцатьчетверки» и КВ уже на артиллерийских позициях. Скрежещет металл под гусеницами. Танки давят блиндажи, зенитные установки.

Вражеская батарея прекратила свое существование. Мост через реку Остер взят. Отряд вступает в райцентр. Многие дома горят. Осенний ветер раздувает пламя и гонит вороха бумаги из оккупационных канцелярий и контор, брошенных в панике их служащими. Мотострелки прочесывают улицы, выгоняя из укрытий вражеских солдат. Танки движутся по двум улицам к мосту на Десне.

Мы уже на западной окраине. Видна высокая насыпь, по ней пролегала дорога на мост. Возле моста дюжина немецких зенитных орудий. Шутки с ними плохи, если артиллеристы заблаговременно подготовлены к бою. Они первыми открывают огонь по нашим танкам. Артиллеристы Балашова выкатили противотанковые орудия на прямую наводку и бьют по зениткам. Некоторые наши КВ и «тридцатьчетверки» укрылись за сараями и тоже стреляют по зениткам.

— А где же партизаны? — спрашиваю я генерала Сердюка. — Как вообще они могли захватить переправу в Остре?

— Погодите, погодите, товарищ Вовченко! — вдруг спохватился Зиновий Тимофеевич. — Партизаны передали по радио, что переправа в районе Остра. Но это не значит, что именно в самом Остре! Да вы и сами только что [197] сказали... Разве могли партизаны справиться вот с этими зенитными батареями? Они держат переправу, очевидно, возле Карпиловки!

У нас было много раненых, и мы использовали под госпиталь бараки и погреба на территории табачной фабрики. И раненые, и бойцы, бывшие в строю, с нетерпением ждали вечера. День был очень напряженный. Все устали. Но противник продолжал наседать. Остер в планах немецкого командования имел большое значение на подступах к Днепру, и потеря этого города и переправы через Десну ставила под угрозу немало воинских частей на северо-востоке от Киева. Наш танковый отряд стал костью в горле всей немецкой обороны на Десне в ее нижнем течении. КВ и «тридцатьчетверки» умело выбирают позиции и, прикрываясь строениями, маневрируют, стреляя по врагу из орудий и пулеметов. Часть танков служит неподвижными огневыми точками. Артиллеристы уже используют немецкие окопы и капониры, установив там свои орудия.

Ночью напряжение немного спало. По радио мы связались со штабом армии. Докладываем о взорванной немцами переправе и о том, что партизан здесь нет.

Мы с Сердюком ночью обошли все подразделения, побеседовали с бойцами, Настроение у людей приподнятое, хотя потери большие Но задание мы выполнили: перебили более полутора тысяч вражеских солдат, уничтожили много техники.

Утром фашисты несколько раз бросались в атаку. Наши артиллеристы израсходовали почти все боеприпасы. Теперь они стреляли по врагу из его же орудий, для которых снарядов было достаточно.

В полдень на наши позиции двинулись тридцать немецких танков. Наверное, это были все силы врага, а эта атака — последней надеждой выбить нас из Остра и отбросить от Десны. Артиллеристы вступили в тяжелый поединок. Из усиленного дивизиона у нас осталось [198] только шесть орудий. Был ранен майор Балашов. Но славные артиллеристы выстояли, подбив одиннадцать танков. Во время этой атаки зацепило осколком и командира мотострелков майора Мурзина, Оба — и Балашов, и Мурзин — остались в строю.

Полковник Геогрий Походзеев весь черный, в обгоревшей одежде. Только зубы блестят, когда улыбается. Он уже горел в двух танках. Сейчас Походзеев в третьей машине, действует смело, находчиво, показывая пример другим экипажам.

Настала вторая ночь во вражеском тылу. Общая обстановка больше благоприятствовала нам, чем противнику. С востока советские войска гнали фашистские части к Остру. Эти подразделения прорывались к переправе, потому что не все командиры вражеских частей знали, что понтонный мост находится в руках танкистов 3-го Котельниковского корпуса. Фактически мы сидели в засаде и уничтожали отступающие части врага на подступах к Десне. Я дал задание майору Мурзину выйти на восточную окраину Остра и попытаться соединиться с передовыми отрядами наших войск. Триста автоматчиков и три КВ двинулись в восточном направлении. Их продвижение все время сопровождалось стычками с противником. Обходя расположение врага с юга и с севера, Мурзин создавал видимость окружения. Противник отходил на северо-восток и там попадал под удары наступающих на запад частей. От Мурзина я получил сообщение о том, что он встретился с нашим стрелковым полком. Вскоре в Остер прибыл Мурзин вместе с командиром полка Синеоком.

У каждого воина, родственники которого жили на оккупированной врагом территории, были две заветные мечты. Каждому хотелось прийти освободителем в родной город, в родное село. Хотелось собственным оружием, своим солдатским усилием изгнать фашистскую нечисть с родной земли. Другая высокая мечта советского [199] воина — дойти до Берлина с победой. Но пока сентябрь 1943 года. До Берлина еще далеко. Подразделения нашего корпуса идут к Десне, и командир роты управления 3-й бригады капитан Компанец на своем транспортере спешит в родное село Рудня.

Компанец высунулся из люка. Первыми вынырнули вербы, росшие на холме, потом перелесок.

На фронт Компанец пришел после окончания военного училища. Курсанты, даже не доучившись год, пошли защищать столицу Украины. Недалеко от Святошина, в Голосиеве, вместе со своими сверстниками Компанец принимал участие в атаках и контратаках. Это были зачеты на мужество, на звание солдата в самые тяжелые дни для Отчизны. Потом о таких солдатах, курсантах и офицерах скажут, что они обстрелянные. А без обстрелянных не одержишь победы.

Бронетранспортер все быстрее мчался к родному селу.

Панфил Компанец напрягает зрение. В родном селе уцелело лишь несколько хат!

На месте родной хаты — пожарище. Бронетранспортер остановился. Пахло дымом, обожженным кирпичом. Навстречу танкистам из землянок выбегают люди, оборванные, босые. Выйдя из землянки, не спеша идут родители, отец, Григорий Емельянович, и мать, Одарка Никифоровна. Старики еще не успели дойти, как рядом с бронетранспортером остановился «виллис» комбрига Походзеева.

— Наверное, тут твоя хата? — спросил полковник.

— Да. Тут была моя хата! — ответил взволнованно лейтенант Компанец.

— А где же твои? — шепотом спросил Походзеев, зная, что многие его боевые друзья, проходя через разные села, не находили своих близких.

— Живы. Вон идут! — кивнул Компанец в сторону сада с обгоревшими деревьями. [200]

Подошли отец и мать. Низко поклонились. Компанец увидел на голове отца свежую кровоточащую рану.

— Здравствуйте, наши освободители! Ждали мы вас целых два года!

Капитан Компанец удивленно переглянулся с комбригом. Странно. Отец и мать не узнают его.

— И наш где-то там, — кивнула мать на восток, где грохотали танки и машины, направляясь к Десне.

— Он учился в военном училище, — добавил отец.

Сын стоял, словно вкопанный. Глаза налились слезами.

— Кто же это вас так ударил, отец? — спросил комбриг Походзеев.

— Проклятый немец! Видите ли, ему мало показалось, что хату пустил по ветру, изверг бездушный! Он еще и огрел прикладом так, что лежал замертво с час...

«Так вот почему отец стал таким медлительным. Так вот почему у него и голос изменился. Но почему они не узнают меня!..»

— Люди добрые! Григорий Емельянович и ты, Одарка! — вдруг закричала тетя Оксана, соседка. — Да что у вас глаза затуманились!.. Да это же ваш Панфил!

Наступило молчание. Мать и отец смотрели на сына широко открытыми глазами. Мать вдруг заголосила, бросилась обнимать сына. А отец виновато опустил голову.

— Прости, сынок! Немцы меня так били, что я уже потерял надежду дожить до твоего прихода, — он разгладил усы и тоже бросился обнимать сына-танкиста.

Походзеев посмотрел на часы и сказал Компанцу:

— Побудь, Панфил, со своими! — И обратился к отцу и матери: — Пока мы будем на Десне на этом или на противоположном берегу, наши саперы построят вам хату. Найдем и корову. Еще и сена привезем, потому что теперь вся наша бригада приходится вам родней.

Наши танкисты при первой же возможности всегда оказывали помощь в строительстве обездоленным. Немцы жгут, а мы даже на войне строим. [201]

Поджигатель всегда живет в страхе, живет озираясь, боясь наказания. Так и немцы. Они уже узнали и в Сталинграде и на Курской дуге, что такое страх. Узнают и на Днепре. Расплаты им не избежать...

Пришли свои! Это была победа на всем побережье Десны. Нашей первой заботой были тяжелораненые. Их начали отправлять на автомашинах и бронетранспортерах в полевые госпитали.

Вскоре мы приехали в штаб Воронежского фронта. Генерал Сердюк доложил командующему Ватутину о ходе операции. Сердюк высоко оценил действия танкистов, мотострелков и артиллеристов и просил командование наградить всех участников этого рейда. Конечно, товарищ Сердюк и словом не обмолвился о себе. Но сотни наших бойцов видели члена Военного совета и в бою, и после боя.

22 сентября 1943 года в 13.00 наши саперы уже навели переправу через Десну. Но по этому мосту могли пройти только пехота да малокалиберная артиллерия. О тяжелых танках и говорить не приходится. Над этой проблемой думало командование корпуса совместно с инженерами и техниками. Риск — благородное дело, да еще если он зиждется не на песке, а на расчетах, на опыте танкистов.

Танкисты закрывали дульную часть орудий, конопатили промасленными мешками щели в танке и особенно вокруг мотора. Дело заключалось в том, что танки нужно было вести на больших оборотах с таким расчетом, чтобы вода не заглушила моторы во время перехода их по дну реки. Работа кипела, Танкисты с ног до головы были в мазуте и глине.

Потом саперы сделали разведку дна и определили точный подводный маршрут для танков. С волнением и удивлением смотрели на танкистов бойцы Чехословацкой бригады Людвика Свободы, готовя лодки, чтобы переплыть на противоположный берег реки. [202]

Берег Десны. Село Литки...

Наступает историческая минута. Историческая потому, что еще никто в мире на обыкновенных машинах не переходил по дну широкой реки. Кто пойдет первым?

Я вспомнил ночи под Сталинградом в 1942 году, когда в мотострелковую бригаду приходило пополнение. Тогда комбриг Лебедь, вскоре погибший в бою, и комиссар Емельянов обратились к бойцам с одним вопросом: «Кто из вас коммунисты и комсомольцы?!»

И сейчас на Десне мы знали, что первым поведет машину по дну реки коммунист. Но быть коммунистом мало. Надо еще в совершенстве знать технику, уметь искусно вести машину. Механик-водитель, как опытный врач, должен тонко чувствовать работу танкового мотора. С каждой долей секунды он должен увеличивать обороты двигателя, оставляя постоянной скорость.

У нас были механики-водители — асы. Это парни из Ленинграда, с Кировского завода. Среди них — гвардии сержант Кривогон, участник боев под Сталинградом и на Курской дуге. Не сидится и полковнику Походзееву. Его так и тянет, если не в огонь, то в воду!

Но вот Т-34 сержанта Кривогона тронулся с места, оставляя на мокром песке следы от гусениц. Сверху на башне стоит Походзеев. Ему бы сейчас знамя в руки и вот так с танком хоть на постамент на веки вечные.

С каждой секундой все сильнее и сильнее ревет мотор. Под танком, словно в водовороте клокочет вода, по реке расходятся волны. Т-34 все глубже погружается в воду.

Танкисты замерли в ожидании: автоматчики и бойцы отдельной Чехословацкой бригады полковника Людвига Свободы вместе с нами будут форсировать Десну. Уже не видно гусениц. Корпус танка исчезает под водой. Из глубины слышится клокот и бульканье воды.

По башне ударяет волна. Ударяет так, что Походзеев падает с танка в воду. К нему подплывает лодка с чехословацкими [203] солдатами. А танк Кривогона идет все дальше и дальше. Уже не видно башни. Дрожит, рассекая воду, штырь-антенна. Проходит минута-вторая. Напряженное ожидание. Но вот у противоположного берега показывается башня, а затем и весь корпус танка.

Наш славный Т-34 выползает на правый берег и, словно кит, фонтанами выбрасывает из себя воду. Георгий Походзеев на лодке с чехами тоже возле берега. Полковник прыгнул в воду и бежит к танку. Еще минута — и наш первый «подводник»-танкист гвардии сержант Кривогон оказывается в объятиях своего комбрига.

— Я был на дне и вышел оттуда сухим, — говорит Кривогон полковнику, — а вы, будто бы и не были там, а весь мокрый!

Полковник целует сержанта. Над Десной гремит могучее «ура!».

— Слава сталинградцам-котельниковцам!

— Слава!

Грохочут моторы. Один, второй, третий... Потом еще, еще... Танки переходят реку по дну...

Приговор фашистам

Под ударами Красной Армии, ее передовых частей, среди которых были и подразделения 3-го Котельниковского корпуса, немецко-фашистские войска отступили за Десну и за Днепр.

Битые завоеватели грабили села и города, оставляя после себя мертвую зону. Специальные команды жгли села, изгоняли и уничтожали мирное население.

В село Большая Дымерка наши бойцы вступили, когда оно было охвачено пламенем. Горел и овин, куда гитлеровцы согнали стариков, женщин и детей. Танкисты и автоматчики [204] едва успели вытащить из огня половину смертников.

Из погребов, из землянок, из ям выходили черные, худые, оборванные люди — жертвы ужасных злодеяний фашистских головорезов, пришедших на украинскую землю устанавливать «новый порядок».

Село Большая Дымерка напоминало черный остров среди зеленых лугов и полей: так опустошили этот край оккупанты.

Пока танкисты боролись с огнем в селе, группа разведчиков бросилась в погоню за поджигателями, убежавшими в лес.

Вскоре автоматчики привели пятерых головорезов из этой страшной «команды смерти».

Жители села сразу же опознали палачей, еще утром расстреливавших и живыми сжигавших людей. Весть о том, что бандиты пойманы, быстро облетела село. Возле разведчиков, конвоировавших пленных, вскоре собралась огромная толпа. Люди требовали наказать поджигателей. Натиск толпы, ее гнев и ненависть были такими грозными, что автоматчики едва сдерживали людей.

Назревал самосуд.

Наверное, самосуд и произошел бы, если бы не приехал командир бригады Походзеев. Полковник заявил, что пленных фашистов-поджигателей завтра же будет судить военный трибунал и что все жители села примут участие в судебном процессе.

На следующий день в единственном уцелевшем доме заседал военный трибунал корпуса под председательством капитана Гетмана. Сколько страданий выпало на долю жителей Большой Дымерки! Поджигатели вынуждены были признать себя виновными в убийстве трехсот жителей.

Приговор вынес сам народ. Гитлеровцы были повешены на сельской площади.

По дороге в Бобрик я обратил внимание на грузовые [205] машины с эмблемой 3-го гвардейского корпуса. Машины везли лес в село. В кузовах на бревнах сидели танкисты из 3-й бригады и несколько бойцов из саперного батальона. Я остановил головную машину. Из кабины вылез командир танковой роты и подошел ко мне.

— Куда везете лес?

— В село.

— Кому?

— Лес на строительство хаты погибшего командира танка Свириденко, товарищ генерал-майор!

— Свириденко? — переспросил я. — Разве он отсюда?

Я напрягал память: где же погиб танкист, и не мог вспомнить. Разве мало их полегло на дорогах от Белгорода до Днепра, не говоря уже о Сталинграде! Но Свириденко погиб где-то на Украине. Под Ахтыркой я еще видел его.

— Где же его? — спросил я тихо.

— Под Ромнами, — сказал старший лейтенант.

— Везите. Стройте. Я наведаюсь туда.

Вернувшись в штаб корпуса, я увидел начальника политотдела 3-й бригады майора Чепурка и спросил его:

— Вы знаете, что ваши люди строят хату на околице Бобрика?

— Знаю. Я хорошо знал также и лейтенанта Свириденко, командира экипажа. Храбрый был танкист!

— Как бойцы разыскали семью Свириденко?

— Это случилось вчера. Первый батальон остановился на околице села. В саду была землянка, и хлопцы пошли напиться воды. Познакомились с хозяевами. Старик и говорит, что его сын служит где-то в танковых войсках, и показал его довоенную фотокарточку. Наши сразу узнали. «Да это же наш Николай Свириденко!» А кто-то необдуманно добавил: «Николай погиб». Ну, а потом слезы матери, отчаяние жены. У Николая двое детей. Погоревали в землянке все вместе, а потом решили построить новый дом для семьи погибшего товарища. [206]

Я вызвал начальника инженерной службы полковника Астраханцева, а потом с ним и майором Чепурком поехали в бригаду. Командир первого батальона майор Амелин повел нас на место строительства.

На дворе около двадцати танкистов подготавливали площадку, расчищали пожарище. Саперы тесали бревна.

Мы с Амелиным зашли в землянку. Старик Свириденко встречает майора, как давнего знакомого. Кроме отца в землянке были мать лейтенанта Свириденко, жена и двое детей — пяти и семи лет.

— Знакомьтесь, — сказал майор Амелин, — это командир танкового корпуса генерал Вовченко. С вашим сыном воевал в одном танке.

— Ваш Николай был настоящим танкистом! С такими, как он, мы перейдем Днепр, освободим Киев и дойдем до Берлина, — сказал я.

— Ой, как же далеко туда! — заломила руки мать.

— Далеко. Тяжелая дорога, Но мы непременно туда дойдем! — сказал майор Амелин.

— Смелым был ваш Николай!

— Да и до войны о нем только хорошее говорили люди, — вздохнул отец. — Он был трактористом. А весной сорок первого призвали в армию.

— Мы ничего не знали о нем, — сказала молодая женщина. — Где он? Что с ним? Более двух лет жили под пятой немцев.

— Проклятые, не только хату сожгли, но и корову взяли. Не оставили во дворе ни колышка, — заплакала мать Николая.

— Ребята построят вам новую хату. Да и с коровой что-нибудь придумаем, — сказал я.

— Так вам же надо спешить на тот берег?

- — Ничего, успеем и вам помочь.

Во дворе я сказал полковнику Астраханцеву, чтобы он помог танкистам; подбросил бойцов из саперного батальона. [207]

— Все будет сделано! — пообещал Астраханцев.

Через два дня я снова заехал к семье Свириденко. Двор уже нельзя было узнать: посреди него стоял пахнущий хвоей новый дом. В углу двора — сарай, возле него стояла на привязи корова.

Захожу в дом. Меня радушно встречают. В красном углу фотокарточка Николая Свириденко. Не раз еще будут плакать по нему отец, мать и жена. Дети не очень помнят отца. Им придется расти без него. Да разве только им одним. Я усадил ребят к себе на колени.

С детьми меня и застали танкисты, толпой ввалившиеся в хату. Каждый что-то принес с собой в подарок. Тут же был и комбат майор Амелин. Он тихо сказал мне о том, что они попросили корову у начальника тыла подполковника Бурмистрова в счет нормы батальона.

— Пришли попрощаться! — сказал Амелин старику Свириденко.

— Счастливой вам дороги, сыночки! — со слезами на глазах благословила нас старая мать.

На днепровском плацдарме

На протяжении всего похода по Левобережной Украине бойцы и офицеры 38-й армии — в состав ее входил и наш корпус — каждую свободную минуту только и говорили, что о форсировании Днепра и об освобождении столицы Украины Киева. Это событие было бы логическим завершением исторической битвы на Курской дуге. Теперь нас от Днепра отделяли каких-нибудь тридцать километров.

Междуречье Десны и Днепра прошли быстро. Увидев за днепровскими озерами серебристую ленту родного Славутича, взволнованные бойцы бежали, чтобы напиться воды и умыться после долгого и тяжелого похода. [208]

Мы на левом берегу Славутича!

Передовые части армии, ведущие наступление, не ждали подхода тылов. С помощью партизан и местного населения они с ходу форсировали Днепр в районе Великого Букрина и захватили на правом берегу плацдарм. Это южнее Киева, напротив Переяслав-Хмельницкого. Севернее Киева авангардные подразделения в нескольких местах переправились через Днепр, создав на правом берегу небольшие плацдармы.

Тем временем в направлении шоссе Чернигов — Киев гитлеровцы еще продолжали оказывать упорное сопротивление. Днем и ночью авиация врага бомбила на Днепре места, пригодные для наведения переправ. Передовым частям тяжело. Очень отстали тылы. Нет бензина. Хозяйственники используют лошадей, оказавшихся самым надежным видом транспорта возле Днепра. Раздаются крики мотострелков, адресованные обозникам:

— Эй! Включи свет! Да не с хвоста!

— Горит подфарник!

— Почисть «свечу!»

— Эй! Товарищ Жугумалиев! Почему твои сыновья азиатских степей забыли продуть карбюратор?

— Чтобы вы сейчас делали без конной тяги? — отвечал насмешникам инициатор создания обоза в мотострелковом батальоне инженер Жугумалиев.

Временно слово «мото» было отброшено: во всей мотострелковой бригаде нет ни бочки бензина. Но бригада воюет, изгоняя фашистов с последних населенных пунктов на левом берегу Днепра.

8 октября ночью наши мотострелки и артиллеристы получили приказ сосредоточиться на Никольской Слободке и на рассвете двинуться на Труханов остров. Вечером фашисты перебросили из Киева на остров двести автоматчиков. Тихим шагом наши бойцы по мостовой направляются к мосту. Он разрушен, между развалинами плещет [209] вода. Днепр рядом. А за рекой черные стены города.

В КП собрались командиры подразделений разных частей. Действия согласованы. Надо выступать.

Мальчишка раздобыл для автоматчиков несколько лодок. Их прятали от оккупантов местные жители и рыбаки. Теперь на этих лодках наши гвардейцы переплывают рукав Днепра.

Занимается рассвет. На фоне золотистого песка резко выделяются фигуры автоматчиков, которые высадились на остров. Из Киева их не видно, поэтому фашисты не стреляют.

Взвод лейтенанта Королева продвигается вперед. Вдруг послышались шаги. Командир останавливает взвод. Раздаются голоса. Говорят на украинском языке. Королев окликает:

— Кто идет?

— Свои. Свои.

Перед взводом автоматчиков остановилась толпа местных жителей.

— Немцы тут есть?

— Только что отплыли в Киев. Вчера вечером налетели, как орда, перестреляли всех стариков, прятавшихся в окопах, забрали две коровы и козу, — говорил старик. — И взяли с собой одну семью. Как заложников.

— Их переводчик сказал: «Доставим коров в Киев, отпустим семью обратно». Это, чтобы вы по ним не стреляли, когда они будут переправляться через Днепр.

— Опоздали мы! — сказал командир взвода. — Осмотреть остров!

Вражеских солдат на острове не оказалось. Но нашим бойцам тотчас пришлось рыть окопы на берегу. Фашисты весь день стреляли по острову из минометов и орудий со стороны Печерской лавры, откуда Левобережье просматривалось чуть ли не на два десятка километров. [210]

Наши прижались к земле. Поднять головы смогли только вечером.

Когда заходило солнце, над Киевом полыхало огромное черно-красное зарево. Фашисты жгли кварталы города.

Дарница, Слободка, Труханов остров. Это тоже Киев. Но не тот, что в дым/ и в заревах пожарищ на правом берегу. За него еще надо сражаться с врагом.

В это время в корпус прибыл генерал-лейтенант Петров из штаба Воронежского фронта. С первых же минут он произвел на нас приятное впечатление. Поздоровавшись, подал мне пакет и тут же прокомментировал его:

— Командование фронта по решению Ставки приказывает вам все боеспособные танки передать генерал-майору Кравченко. А ваш корпус, товарищ Вовченко, отзывается в район Тулы на переформирование.

— Да!.. Мудро. Наши танкисты прошли всю Украину, форсировали по дну Десну... Чего вы улыбаетесь? А мотострелковая бригада и артиллеристы готовы к наступлению на правый берег Днепра. Впереди — Киев, мой родной Киев, а я вынужден выходить из боев. Разве это справедливо?! — выражал я свое неудовольствие решением Ставки.

— Поговорите. Может, легче станет, — сказал генерал-лейтенант Петров и вздохнул.

— А чего вы вздыхаете? — спрашиваю у него.

— Из-за вас же! Ваши машины перешли Десну, а танки «Черчилль» остались на дне. Теперь нам забота. Надо вытаскивать, — с огорчением сказал генерал-лейтенант.

— Не так просто на танке пройти по дну, Иван Иванович.

— А спасать танки генерал Ватутин приказал мне.

— Не завидую, — ответил я. — Что же, будем готовиться к выполнению приказа.

Командиру 5-го танкового корпуса генерал-майору Кравченко мы передали двадцать восемь танков. Вот это [211] все, что осталось в строю со времени нашего наступления с Курской дуги. Генерал-майор хотел, чтобы мы передали ему и танковые экипажи. Но я не согласился. Мы начали спорить. Но нас помирил Петров. Всех танкистов 3-го Котельниковского я забираю с собой. Мы оставили себе также КВ № 11385 — танк-знаменосец и «тридцатьчетверку» имени комиссара Дмитрия Ларченко. Эти танки — наша святыня.

Мотострелковая бригада, артиллеристы, минометчики оставались на Днепре. Из села Лебедовка они готовились к выходу на правый берег, где на плацдарме уже сосредоточивались войска.

Наведенная саперами переправа по нескольку раз в день разрушалась фашистской авиацией и артиллерий.

14 октября утром бойцы 2-й мотострелковой бригады были уже на переправе. Они должны прикрывать правый фланг 5-го корпуса, сменившего нас.

— Скорость первая. Двигаться не спеша! — приказывает и предупреждает майор, дежуривший на переправе.

Чтобы мост не был виден с самолета, его немного погрузили в воду. По такому мосту шоферам очень трудно ориентироваться, поэтому им помогает солдат с флажком. Иногда машины буксовали, и мотор, залитый водой, глох. И тогда над рекой раздавались грозные, недовольные выкрики.

— Чего ругаетесь! Так это же Днепр! Святая река! Мы мечтали о ней еще под Сталинградом! Радоваться надо, что мы на Днепре! — вдруг слышится спокойный голос.

Я присматриваюсь к тому, кто это сказал. Лицо капитана знакомое. Фамилии не знаю. Мне тут же подсказали, что это Зайченко, помощник командира по хозяйственной части батальона майора Мурзина.

На правом берегу мотострелки и артиллеристы-котельниковцы пожимали нам руки, обнимали нас и спешили на свои рубежи. [212]

Бои за расширение плацдарма на правом берегу Днепра разгорались все сильнее. Фашисты особенно упорно атаковали позицию противотанковой батареи старшего лейтенанта Михайлова, пытаясь сбросить ее в Днепр. Но артиллеристам не впервые вести тяжелые бои. Однажды, в июле 1942 года под селом Гремячим на Брянском фронте огневому взводу противотанковых орудий под командованием лейтенанта Михайлова пришлось бороться с восьмью танками. «По головному! Бронебойным!» — прозвучала команда лейтенанта. Проходит секунда, вторая... Гремит залп. Немецкий танк загорелся. Другие увеличили скорость и стали спускаться в овраг. «Танки в тылу!» — раздается команда. На расстоянии семидесяти метров на батарею двигалось три танка. Положение тяжелое. Достаточно на какой-то миг растеряться, потерять дорогие секунды, и вражеские машины могут раздавить орудия, посечь из пулеметов людей. Вся воля, все помыслы сосредоточены на одном: стрелять и попасть в врага. Выстрел. Михайлов подбивает танк. Два других стали пятиться назад. Но снаряды настигли и эти машины.

Днепр... Батарея противотанковых орудий гвардии старшего лейтенанта Михайлова на самодельном плоту переправилась на западный берег. Артиллеристы сразу же открыли огонь по врагу, помогая пехотинцам форсировать реку. В первом же бою батарейцы подбили два «тигра» и подожгли «фердинанд». Командиры орудий — гвардии старший сержант Лопаткин, Сыроваткин, Елисеев — тоже подбили по одной машине.

Батарея Михайлова три дня и три ночи удерживала свои позиции. Бойцы отражали атаки фашистов. На поле боя остались изуродованные немецкие танки и самоходки. Десятки трупов вражеских солдат лежали в прибрежных кустах лозняка и на песке.

За мужество, проявленное в боях за Днепр, гвардии [213] старшему лейтенанту Михайлову было присвоено звание Героя Советского Союза.

Есть в корпусе и второй герой Днепра. Это — гвардии старший сержант Савва Крижановский, разведчик из батальона Дьячука. Савва родился и вырос на Сумщине. В бригаду пришел в декабре 1942 года, когда мы вели бои за хутор Рычков. Однажды на Крижановского набросились трое гитлеровцев. Савва скосил их очередью из автомата, а потом кинулся навстречу автомашине, везшей боеприпасы. Залег в лощине. Когда машина поровнялась с ним, Крижановский бросил в нее гранату. Машина взорвалась.

В другой раз разведчики Крижановский и Верченко подкрались к фашистским артиллеристам тогда, когда те вели огонь по нашим танкам и мотострелкам. Это дерзкое нападение было настолько неожиданным, что артиллеристы растерялись. Полтора десятка гитлеровцев было убито, и только нескольким из них удалось бежать. В боях за Котельниково сержант Крижановский со своим отделением был среди первых бойцов майора Дьячука, ворвавшихся в город с северной стороны. Савва подорвал гранатой и бутылкой с горючей смесью вражеский танк, а потом повел своих ребят добивать пехотинцев. Эта атака была поддержана бойцами других стрелковых подразделений и завершилась успехом.

А теперь Днепр!.. Гвардии старший сержант Савва Крижановский получил от Дьячука задание разведать вражеские укрепления на берегу. С Крижановским пошли сержанты Довженко, Чушков и рядовой Круглов. Разведчики собрали данные об обороне врага в его глубине и возвращались обратно. Вдруг Довженко заметил, что немецкие саперы возятся со строительными материалами на берегу реки. Очевидно, гитлеровцы собирались пойти в контратаку и готовили переправу. Наши бойцы решили сорвать их намерения и устроили засаду возле дороги, где проходили машины саперов. [214]

Когда первая машина поравнялась с разведчиками, Крижановский бросил «лимонку». Граната сделала свое дело. Уцелевшие, перепуганные насмерть саперы, подняли руки вверх.

Бойцы связали пленных, положили на землю и стали поджидать вторую машину. Операция повторилась. И этих саперов уложили на землю. Когда приблизилась третья машина, Крижановский выскочил из засады и навел автомат на вражеских саперов:

— Руки вверх!

Саперы побросали карабины и дружно крикнули:

— Гитлер капут!

Савва Крижановский — опытный разведчик. Он прекрасно владел винтовкой, автоматом, пулеметами всех систем, хорошо бросал гранаты и умел водить машины. Сел он и за баранку немецкой машины. Разведчики погрузили в кузов вражеских солдат. Тут же устроились Довженко, Чушков, Круглов, и машина поехала в расположение наших войск.

Вот такой наш гвардии старший сержант Герой Советского Союза Савва Крижановский. Он сейчас живет на Украине. Время от времени встречается с бывшими воинами своей родной части, со своими боевыми товарищами.

Машины 2-й гвардейской мотострелковой бригады надсадно ревут, пробираясь по лужам, по пескам и буеракам в глубину леса. Мотострелки майора Мурзина, артиллеристы дивизиона капитана Фальковского еще не успели занять позиции возле села Синяк на реке Ирпень, как фашисты пошли в контратаку и добились некоторого успеха — до Днепра им осталось три километра.

Этот пятачок насквозь с трех сторон простреливался артиллерийским и минометным огнем противника. Особенно надоедали «косяки» — итальянские пикировщики. Совсем обнаглели и «мессершмитты». Они летали над [215] самыми головами, потому что на плацдарм еще не перебросили зенитную артиллерию.

И все же самолеты на пятачке не так страшны, как артиллерийский обстрел. В лесу каждый выстрел кажется во много раз громче, чем в поле: могучее эхо разносится между деревьями. А враг стреляет залпами, поэтому стрельба сливается в сплошной рев и грохот. Срезаются вершины деревьев, трещат и падают столетние сосны. Весь лес будто стонет, кричит от боли, и от этого стона становится жутко.

Хочешь выжить — зарывайся в землю. Почва здесь песчаная. Песок попадает в уши, в волосы, за воротник и — самое страшное — в автоматы, пулеметы. Автоматы часто отказывают. Об этом знал противник и взял на вооружение пехоты винтовки.

Ночью через Ирпень навели переправу. По ней артбатарея переправилась на противоположный берег. А утром снова налет авиации. Бомбы падают прямо на батарею. Три орудия исчезают в клубах дыма и песка, летят куски металла.

Враги пытались разбомбить мостик через Ирпень. Над лесом завязался воздушный бой. Наши подожгли две фашистские машины. Взбешенные фашисты возобновили артиллерийский обстрел. Осколки снарядов изрешетили санитарную машину, тяжело ранили повара. Вторым взрывом засыпало шофера службы боеснабжения Клименко.

Тылам тут достается больше, чем автоматчикам и пулеметчикам на передовой во время обстрела, потому что автоматчики успели соорудить землянки и блиндажи, а тыловики все время в постоянном движении от передовой к тылу.

Много раненых. Эвакуировать их сейчас тяжело. Понтонный мост, по которому бригада перешла на правый берег Днепра, разбомбили фашисты. Действовал только паром. Возле причалов собираются огромные очереди на [216] обоих берегах. Уже третий день в батальонах нашей стрелковой бригады нечего есть.

Помкомхоз 1-го батальона капитан Зайченко дал контуженному шоферу Клименко последний кусок черствого хлеба:

— Подкрепись. В госпиталь вряд ли и завтра попадешь.

Клименко кивает головой: от взрыва снаряда он оглох и онемел. Капитан Зайченко обращается к товарищам:

— Не знаю, что будем делать: все съели, а подвоза с того берега нет. Никаких запасов. О сахаре я уже и не говорю. Мы не видели его с давних пор. Сегодня мобилизую поваров и старшин рот. Пойдем на огороды заготовлять картошку. Люди еще не все выкопали. Если бы нам попалась корова! Мы бы зажили, как и в Котельниковом, когда отбили у румын большое стадо.

— Вспомнила баба, как девкой была... — смеется кто-то из бойцов.

— Вы меньше говорите, а больше делайте! — вмешался в разговор комиссар Головин. — Надо накормить бойцов, сидящих в окопах!

— Сегодня же ночью перебросим кухню на передовую, товарищ комиссар. Но варить нечего, — ответил Зайченко. — Как только наладят переправу, поедем в Дымерку за продовольствием.

Потом Головин обратился к Вайнштейну:

— Нужно привезти бензин для машин противотанковых орудий. Проверьте наличие мин, потому что на нашем участке появились танки. Постарайтесь достать для солдат курево.

— Ваш приказ будет выполнен! — ответил лейтенант Вайнштейн.

— Я не приказываю, а прошу.

Головин придерживался мнения, что на войне не стоит разбрасываться такими словами, как «приказываю». [217]

Оттого, что не дадут в тылу курева для всего батальона, а это может случиться, плацдарм будет удерживаться. А вот если боеснабженцы не подвезут мин, снарядов, патронов, оружейное масло — это может привести к катастрофе. И поэтому боеснабженцы доставляли боеприпасы на правый берег Днепра даже в деревянных корытах, в кадках, на плетнях и бревнах, связанных в плоты и покрытых соломенными матами.

На протяжении двух недель на плацдарме было очень тяжело. Все время тут накапливались силы, чтобы перейти в наступление на Киев с севера. Тяжело было нашим мотострелкам еще и потому, что они не привыкли воевать без танков. Много солдат погибло в боях за Голобовку, Демидовку.

Часто шли дожди. Сырой, холодный ветер свистел между деревьями и гнал серые днепровские волны. В этих волнах барахтался в перевернутой лодке майор Червин, возвращавшийся из мотострелковой бригады в штаб корпуса. Офицерам связи Червину, Климову и Дроздову часто приходилось «купаться» в реке в дни боев за плацдарм. Бронемашины, так хорошо послужившие им в донских и сталинградских степях, под Белгородом, Ахтыркой, Ромнами и Прилуками, перед широким Днепром были беспомощны, потому что не всегда действовала переправа. Теперь связным приходилось добираться на противоположный берег и назад в штаб корпуса на лодках, на плотах и бревнах.

Майор Червин вернулся в штаб весь мокрый. Начштаба Малышев, привыкший видеть в майоре образец аккуратности, удивился.

— Как видите, искупался, — сказал Червин. — Взрывом перевернуло лодку... Что-то случилось на плацдарме?

— Есть приказ снять 2-ю мотострелковую с передовой. Уже приходят эшелоны на станцию Бобрик. Все едем в Тулу — и танкисты, и мотострелки, — поделился я новостями. [218]

— Две недели люди стояли насмерть на плацдарме в двадцати километрах от Киева! А оказалось, что в наступление пойдут не они, а другие. Да Дьячук и Мурзил прибьют меня, когда я привезу им приказ о передаче позиций другим! Как же это можно? — возмущался майор Червин, хорошо знавший настроение мотострелков.

— Мы знаем, что тебе скажут там. Знаем, что такой приказ, переданный по радио, они не выполнят, поэтому посылаем тебя с письменным распоряжением, — сказал я.

— Что же бойцы, наверное, не получат и почетного звания киевских? А сколько их погибло возле Дарницы и на плацдарме...

— Ты что-то разговорился, — заметил я. — Готовься! Тут есть машина боеснабженцев из мотострелковой бригады. На ней и поедешь.

— Есть, — козырнул майор и направился к выходу. Нашу бригаду 1 ноября 1943 года сменили бойцы

109-го стрелкового полка и подразделения Чехословацкого корпуса.

— Мы возьмем Киев! — говорили чехи, занимая окопы и пожимая руки нашим гвардейцам.

Майор Марканичев в эти дни стал заместителем командира минометного полка. На прощание минометчики выпустили три сотни тяжелых мин по вражеским окопам.

— За Киев!

— За смерть моего друга Фальковского. Огонь! — командовал майор Марканичев.

В тот же день последние подразделения нашего танкового корпуса оставили плацдарм...

Перед новыми боями

И вот мы в Туле, славном городе оружейников. Разместились в дачном поселке. Работы — по горло. Надо пополнить материальную часть и отремонтировать сотни [219] автомашин. Мы отправили их вместе с бригадой ремонтников на заводы Москвы и Горького. Надо было также получить на заводах танки, укомплектовать их экипажами. К нам прибывала новая техника. Командующий бронетанковыми войсками генерал-полковник Федоренко дал наряд на четыреста автомашин, прибывших из Соединенных Штатов Америки через Иран. Такому известию весьма обрадовались шоферы. Наши ремонтники самоотверженно работали на заводах, и до нашего отъезда завершили ремонт трехсот автомашин, Федоренко узнал об этом и вызвал меня для беседы:

— Что же ты, земляк, обманываешь Ставку? Плакался, что не хватает четырехсот машин, а оказывается они были в корпусе?

— Я не обманывал. Когда разговаривал с вами, машин этих не было. Мы отправили их на заводы. Они по графику и сейчас еще должны быть в ремонте, но наши ремонтники и рабочие отремонтирован их досрочно.

— Что-то ваши ремонтники очень шустрые. Под Белгородом вы «утащили» семнадцать подбитых КВ, а теперь вот около трехсот автомашин! — вспомнил старое командующий бронетанковыми войсками.

— Какой же тут обман? — оправдывался я. — Люди работали до седьмого пота...

— Хорошо, — согласился Федоренко. — Пусть машины остаются у вас.

Вскоре нас, командиров корпусов, вызвали в Ставку Верховного Главнокомандующего.

Сталин обратился ко мне:

— Что вы можете сказать об американском танке «Черчилль»?

Я вспомнил, как выражал недовольство этими танками генерал-лейтенант Петров за то, что они «утопились» в Десне.

Сталин, очевидно, подумал, что я не понял его вопроса, и пояснил: [220]

— Часть таких танков получил и ваш корпус. Что говорят танкисты о «Черчилле»?

— Танк внутри оборудован комфортабельно. По шоссе мчится так, что и на легковой машине не догонишь. А вот на крутых подъемах опрокидывается на спину, словно норовистый конь. Да и маневренность не та...

— Не очень маневренный танк?

— Да, товарищ Сталин. Танкисты говорят, что Т-34 лучше любого заграничного танка! — ответил я.

Сталин обратился к присутствующим:

— А я что вам говорил? Конечно, Т-34 самый лучший танк!

Потом Верховный Главнокомандующий поинтересовался боевым укомплектованием корпуса. Из беседы было видно, что Сталин точно знал не только о необходимом количестве боекомплектов, но и сколько нужно заправок ГСМ.

— Вы пересечете границу нашего государства и будете воевать на территории чужой страны, в Румынии. Какая там будет власть и какие порядки — это дело румынского народа. Ваша задача — бить фашистские войска. Помните, что самое главное в походе Красной Армии за границей — это организованность, организованность и еще раз организованность...

— Понятно, товарищ Сталин!

А потом наш корпус был в составе 2-го Украинского фронта, войска которого первыми вышли весной 1944 года на государственную границу СССР. В начале мая 3-й Котельниковский корпус вел тяжелые бои на территории Румынии, прорывая там глубоко эшелонированную оборону. В этих сражениях мы недосчитались многих танкистов, Тяжело ранен был и мой боевой друг — комбриг Гуменюк.

Выполнив задание, котельниковцы вышли из боев 8 мая 1944 года. Нас ожидали новые, очень ответственные дела на другом участке советско-германского фронта. [222]