На Волге и Дону

Секретная миссия

Осенью 1942 года в Ставке в обстановке строгой секретности назревал замысел разгрома немцев под Сталинградом. Началась деятельная подготовка.

В сентябре А. М. Василевскому и мне приказали побывать на Сталинградском, Юго-Западном, а затем и Донском фронтах, изучить обстановку, уточнить силы и средства противника в этом районе, выяснить действительные возможности наших войск для предстоящих наступательных действий. Надо было подсчитать, что реально может быть привлечено на каждом фронте для наступления, чтобы затем окончательно решить вопрос об усилении этих фронтов. Нам поручалось наметить такие направления прорыва, где наиболее всего вероятен успех. Мне, как артиллеристу, надлежало, кроме того, продумать вопросы сосредоточения необходимого количества артиллерийских частей и подвоза боеприпасов для предполагаемой операции.

И еще было строгое предупреждение: своими действиями мы не должны были давать даже намеков на то, что в этом районе предполагается переход к активным действиям. В Ставке условились, что в целях соблюдения полной секретности в первоначальный период вовсе не будут издаваться по этому поводу директивы и оперативные приказы, — все должно выполняться путем личного общения, устных распоряжений и условных обозначений на оперативных картах.

Из Москвы мы летели втроем — к нам присоединился член Военного совета Сталинградского фронта Никита [255] Сергеевич Хрущев. Во время перелета мы обменялись мнениями по очень многим важным вопросам. Благополучно добрались до одного из приволжских аэродромов. Но тут не оказалось автомашин, и нам пришлось ожидать их довольно долгое время.

Невдалеке в поле работали колхозники. Никита Сергеевич подошел к ним и стал расспрашивать. Они оказались эвакуированными с Украины. Не узнавая Никиту Сергеевича, колхозники жаловались на непорядки и вспоминали хорошую организацию дел на Украине. Никита Сергеевич, чтобы оживить беседу, нарочно усомнился в этом. Тогда один из собеседников заявил, что их колхоз был лучшим на Украине.

— С чего вы это взяли? — спросил его Никита Сергеевич и стал называть другие хорошие колхозы.

— Перед войной я был на слете лучших колхозников Украины,— заявил колхозник Вовк.— На нем был сам товарищ Хрущев. Он хвалил наш колхоз, а мне посчастливилось даже лично разговаривать с Никитой Сергеевичем.

Никита Сергеевич стал вспоминать некоторые подробности этого слета, отметил характерные черты лучших колхозов и их председателей. Собеседник был крайне удивлен этими подробностями и спросил:

— Откуда ты это все знаешь? — И, внимательно всмотревшись в лицо собеседника, радостно вскрикнул:— Никита! — и бросился к нему. Они расцеловались. Картина была трогательная. Все колхозники потянулись к Никите Сергеевичу, жали ему руку. На лицах их отражалась сердечная радость. Заговорили о своих делах, о том, что они будут делать на Украине после победы над врагом. Нет, они не собирались опускать руки, твердо верили в победу. Я необыкновенно остро ощутил в эти минуты свою личную ответственность перед этими людьми, как и перед всем советским народом, за успех того великого наступления, которое готовилось в междуречье Волги и Дона.

Вскоре доложили, что машины прибыли. Мы отправились на командный пункт Сталинградского фронта.

Нам предстояли встречи с командующими фронтами — генералами Еременко, Рокоссовским, а затем и с Ватутиным. Это были опытные, волевые, энергичные полководцы, хотя очень не похожие друг на друга по характеру, манерам и методам работы. [256]

Генерал-лейтенант А. И. Еременко встретил нас с большим радушием и сразу же «атаковал», требуя новых пополнений, боевой техники и вооружения. Андрей Иванович мечтал, как можно больше перемолоть немцев огнем артиллерии, бомбежками с воздуха и активной обороной. Он с воодушевлением рассказывал, что войска фронта стоят насмерть на занятых позициях.

У меня состоялся разговор с начальником артиллерии фронта генералом В. Н. Матвеевым и начальником его штаба полковником И. С. Туловским. Я интересовался количеством и качеством артиллерии, ее возможностями с точки зрения обороны, а сам размышлял о том, как все это можно использовать в наступлении.

То и дело раздавался характерный свист тяжелых снарядов. Это била по врагу знаменитая Заволжская артиллерийская группа. Артиллерия большой и особой мощности была своевременно выведена за Волгу. Конечно, эта группа меня интересовала до деталей.

Бросились в глаза недочеты в управлении ее подразделениями. Возникло решение сформировать из Заволжской артиллерийской группы, имевшей на вооружении орудия калибром 203 — 280 миллиметров, отдельную тяжелую артиллерийскую дивизию. Тогда всю эту мощь будет легче собрать в один кулак. Об этом поставили в известность А. И. Еременко, доложили в Ставку, и оттуда получили согласие. Таким образом, в войсках Сталинградского фронта появилась первая тяжелая артиллерийская дивизия.

Да, моя миссия на этот раз была очень своеобразной. Я вел долгие беседы с генералами и офицерами об обороне, а думал в это время о наступлении. Я не имел права и, словом обмолвиться об открывающихся перспективах.

Внезапность наступления покупалась очень дорогой ценой за счет снижения качества подготовки операции в ряде звеньев — и это тревожило нас. Правда, в дальнейшем предусматривалось постепенное ознакомление некоторых категорий командиров с предстоящим планом действий, но только «в части, их касающейся».

Вместе с А. М. Василевским мы на «виллисах» выехали на левый фланг Сталинградского фронта. Нашим проводником был генерал Георгий Федорович Захаров, старый мой знакомый и сослуживец по Пролетарской [257] стрелковой дивизии. Проезжая по степным районам, я с тревогой отмечал, насколько местность здесь не соответствует замыслам Ставки. Скрытность действий, маскировка войск будут страшно трудными.

День выдался солнечный, видимость отличная. Вдоль фронта — мертвая тишина. Вражеские войска, видимо, всячески стремились, чтобы тут была «тишь да гладь». Противник обладал здесь небольшими силами и вовсе не помышлял о наступлении. В этом районе мы усиленно вели артиллерийскую разведку. В частях пока никто не вносил каких-либо предложений о переходе от обороны к наступлению. Для этого здесь не было достаточных сил и средств. Мне понравилось, что общевойсковые и артиллерийские командиры всех звеньев хорошо изучили противостоящего противника, отлично знают силы, средства и моральное состояние румынских королевских войск.

Закончив объезд, мы пришли к выводу, что этот фланг хорошо прикрыт нашими войсками.

Затем мы побывали в ближайшей к городу 57-й армии, которой командовал генерал Ф. И. Толбухин. Я был хорошо знаком с ним по совместной службе в Ленинградском военном округе, часто встречался на сборах, военных играх и учениях. Федор Иванович мне нравился своим недюжинным умом, большими знаниями, умением работать и организовать работу своих подчиненных. Он хорошо знал штабную службу и имел неплохие административные навыки. Нечего и говорить, как радостна была для нас встреча здесь, на фронте.

Ф. И. Толбухин вместе с нами объехал ряд командных и наблюдательных пунктов, рассказывал Василевскому и мне о характерных особенностях этого района, о группировке противника и расположении наших войск. Длительная поездка на вездеходах дала себя знать — у меня начался очередной приступ болезни. Я был вынужден лечь на твердую койку, пролежать на ней более суток без пищи и малейшего движения. Из-за этого мне, к величайшему сожалению, не удалось побывать в знаменитой 64-й армии, которой командовал Михаил Степанович Шумилов, боевой генерал, отличный организатор, мастер взаимодействия родов войск на поле боя.

На командном пункте Сталинградского фронта мы вновь встретились с Андреем Ивановичем Еременко и Никитой Сергеевичем Хрущевым, поделились своими [258] впечатлениями и выводами, сделанными в результате объезда значительной части войск фронта.

Рано утром выехали на вновь организованный Донской фронт. Над сражающимся городом высоко в небо поднимались дым пожарищ, пыль от разрывов снарядов и бомб. Языки пламени, тучи черного пепла висели над городом, где шел непрерывный бой. Хотя мы и удалялись от города все дальше и дальше, он не терялся из виду. Больно щемило сердце. Еще острее мы, посланные сюда с заданием Ставки, почувствовали свою ответственность за судьбу этого огромного города.

Донским фронтом командовал генерал К. К. Рокоссовский, которого я знал еще по Ленинградскому военному округу, где он в 1936 — 1937 годах командовал кавалерийским корпусом. А всего несколько месяцев назад мы встречались с ним на Западном фронте, где Константин Константинович командовал 16-й армией. Он всегда мне нравился — я ценил его знания, умение руководить войсками, большой опыт, исключительную скромность и тактичность в обращении с людьми. Рокоссовский пользовался какой-то особой любовью у своих подчиненных.

Командующий Донским фронтом нарисовал нам правдивую и точную картину состояния войск противника. Много рассказали мне начальник артиллерии фронта генерал В. И. Казаков, мой сослуживец по Московской Пролетарской стрелковой дивизии, и его начальник штаба Г. С. Надысев.

Мы подсчитали силы противника, наметили меры повышения боевых возможностей артиллерии фронта. Я мысленно прикидывал, какие плотности огня могут быть созданы здесь, на решающих направлениях, во время предстоящей наступательной операции.

Оставаясь наедине, мы, представители Ставки, непрестанно обсуждали способы прорыва обороны противника и, конечно, развития успеха на всю ее глубину. Шли споры и о том, как во время наступления одновременно «сматывать» вражескую оборону в обе стороны от места первоначального ее прорыва, для этого в планах артиллеристов должны быть предусмотрены огневые налеты и методический огонь, накладываемый на обнажившиеся фланги противника. Именно «сматывание» обороны противника должно было обеспечить, по нашему [259] мнению, наибольшее развитие прорыва по фронту и в глубину.

Разведка противника, артиллерийская подготовка, артиллерийское сопровождение наступающих войск, борьба с вражеской артиллерией и танками, правильный расчет потребностей в боеприпасах, своевременный подвоз их к огневым позициям — все эти и многие другие вопросы предстоящего наступления занимали меня более всего.

Общаясь с артиллерийскими командирами, мысленно прикидывал, на что они и их подчиненные способны, смогут ли они обеспечить выполнение задачи. Очень часто было трудно увидеть в условиях обороны, насколько тот или иной командир обладает умением и способностями руководить своими подчиненными в наступлении.

Ставка торопила нас и рекомендовала не задерживаться на мелочах. Но ведь крупные вопросы возникали часто из мелочей.

Мы, представители Ставки и командующие войсками фронтов, видели, что противник напрягает последние свои силы и вот— вот выдохнется. Тут-то по нему и надо ударить, пока он еще не закопался основательно в землю. Только бы не прозевать удачный момент для нанесения решающего удара!

Сердечно распрощавшись с К. К. Рокоссовским, двинулись на вновь созданный Юго-Западный фронт. Дорога проходила по районам, где был неплохой урожай. Хлеба уже настолько созрели, что вот-вот можно приступать к уборке. На полях работали старики, женщины и дети. В разговорах с местными жителями мы слышали только одну настойчивую просьбу:

— Не пускайте сюда немца! За хлеб не беспокойтесь: уберем!

Действительно, проезжая снова по этим же районам через 8—10 дней, мы увидели, что весь хлеб с огромных площадей убран.

Снова и снова убеждаешься в богатырских силах колхозного крестьянства. Новый человек вырос в нашей советской деревне. Теперь это не забитый нуждою темный мужик-горемыка. Представителя деревни ныне с трудом отличишь от горожанина. Это грамотный, думающий человек, привыкший иметь дело и с машинами, и с наукой. Колхозники в армии становятся замечательными бойцами. [260] А их ведь большинство в войсках. Единой семьей воюет народ — рабочие, колхозники, интеллигенция. Воспитанные партией в духе пламенной любви к социалистической Родине, наши люди изумляют мир своей отвагой, стойкостью, мужеством.

И еще бросалось в глаза, когда мы проезжали по прифронтовым селам: судьба нашего сельского хозяйства в те дни почти целиком находилась в руках женщин. Проводив мужей на фронт, колхозницы-солдатки приняли на свои плечи все заботы о снабжении армии и огромной страны. Им приходилось трудиться за двоих, за троих, справляться с работами, которые до этого считались мужскими. Так было не только в деревне. И на заводах теперь трудились большей частью женщины и подростки. Матери, жены, сестры солдат заменили мужчин у станков. Им было трудно. И смело можно сказать: советские женщины в тылу проявили героизма не меньше, чем воины на фронтах. Благодаря им армия получала все необходимое. И именно потому мы и победили, что в стране каждый — независимо от общественного положения, национальности, возраста, пола, специальности — вел себя как боец одной великой армии, имя которой — советский народ.

Положение на фронте волновало всех. Стоило нам остановиться в станице, как машину обступала толпа. Женщины, старики расспрашивали, как дела у наших войск. С надеждой интересовались судьбой «почтового ящика», под номером которого приходили письма от мужа, сына, брата, а подчас сестры или дочери — ведь тысячи наших отважных подруг плечом к плечу с мужчинами сражались на фронте. Завязывающиеся разговоры были пронизаны верой в победу, безграничной верой в силы народа, в правоту дела партии. И каждая беседа заканчивалась заверением: люди не пожалеют сил, чтобы помочь фронту.

Однажды на околице станицы мы увидели необычное скопление людей. На земле сидели 20 — 25 пленных солдат и унтер-офицеров румынской армии, около них расположились три наших красноармейца. Конвоиры, положив на землю винтовки, с аппетитом закусывали вместе с пленными: колхозницы в изобилии принесли еду. Женщины [261] тесным кольцом окружили красноармейцев и румын, оживленно беседовали с ними.

Один из наших товарищей, увидя эту сцену, возмутился, отругал бойцов, приказал взять в руки оружие и вести пленных по назначению.

Послышались обиженные голоса колхозниц. Мы пытались разъяснить им, что красноармеец в любых условиях должен нести, как полагается, свою службу, а вражеских солдат, пусть и пленных, нельзя так распускать.

Наши добрые колхозницы согласились с тем, что нужен, конечно, порядок, но ведь солдаты лишь пользовались их хлебосольством.

— Наши мужья и братья,— сказала одна из женщин,— тоже на войне. Кто знает, может, они в беде сейчас. Пусть на свете будет побольше добрых женщин, пусть и они оказывают помощь нашим мужьям и братьям.

На пленных колхозницы смотрели по-своему:

— Румынский солдат пришел на нашу землю не по своей воле,— вступила в разговор худая пожилая женщина.— Его сюда силой пригнали. Если он голоден, как его не накормить. Тоже ведь человек...

Эта встреча произвела на нас глубокое впечатление. Какие мудрые, добрые и миролюбивые у нас матери, жены и сестры — наши русские женщины! — думалось в дороге.

Наконец мы добрались до Юго-Западного фронта. В это время фронтом командовал Н. Ф. Ватутин, членом Военного совета был А. С. Желтов, начальником артиллерии фронта — М. П. Дмитриев.

Николай Федорович Ватутин имел высокую теоретическую и практическую подготовку в оперативном отношении, которую он приобрел за время службы в общевойсковых штабах. Очень часто его можно было видеть над оперативной картой, куда непрерывно наносилась обстановка. Впрочем, у него можно было видеть и другую карту, на которую Николай Федорович исподволь набрасывал свои замыслы, различные варианты предполагаемых действий. Такова была его методика работы. Ватутин был, бесспорно, талантливым полководцем.

С его помощью мы проделали здесь такую же работу, как и на других фронтах. Хотя у нас оставалось очень мало времени на изучение обстановки, на анализ [262] сил противника, но при содействии генералов Н. Ф. Ватутина, М. П. Дмитриева мы собрали множество важных сведений и составили ясную картину того, какими возможностями располагают войска Юго-Западного фронта, в какой помощи нуждаются.

На Юго-Западном фронте я встретил заместителя командующего войсками ВВС генерала авиации А. В. Ворожейкина. Он занимался изучением воздушного противника, состоянием имевшихся аэродромов и возможностью постройки новых и многими другими вопросами обеспечения боевых действий нашей авиации в этом районе. Он тоже получил указание закончить свою работу и прибыть в Москву. Мы решили лететь вместе.

Помнится, было очень холодно — нам предоставили неутепленный транспортный самолет. Меня спасала бурка, а легко одетый генерал Ворожейкин совсем замерзал. Я время от времени уступал ему бурку, основательно простудился и в конце концов заболел гриппом. Но болеть было некогда, грипп пришлось переносить на ногах.

План созрел

В Ставке и на фронтах было ясно, что наступление немецко-фашистских войск на подходе к Волге, наконец, стало захлебываться. Скорее, скорее надо начинать контрнаступление!

Усиленно готовились значительные резервы Ставки из общевойсковых, танковых, кавалерийских, а также артиллерийских соединений и частей. Кроме того, велась большая работа по восстановлению утративших необходимую боевую готовность соединений и частей различных родов войск как в центре, так и на фронтах. Шло накопление боеприпасов различных видов и калибров.

Меня порадовали итоги выполнения плана промышленностью по артиллерийскому вооружению, приборам и боеприпасам за третий квартал. Хорошо поработали наши заводы! Значит, и в следующем квартале они нас не подведут. Это давало возможность четко планировать наши ресурсы, которые в основном направлялись теперь к Волге. Тем фронтам, которые не вели и не будут в скором времени вести активные действия, отпуск боеприпасов был резко сокращен. Сколько из-за этого [263] было неприятных разговоров, сколько приходилось выслушивать разных обвинений! Но надо было отмалчиваться — наступательная операция по-прежнему готовилась в глубокой тайне.

Замысел и план наступления были действительно блестящими. Часто спрашивали и спрашивают, кто же автор этого плана?

Это был плод коллективного творчества. Разработку замысла и плана Сталинградской наступательной операции вели генералы и офицеры Ставки, Генерального штаба, командование и штабы родов войск, командование и штабы фронтов. Они работали весьма согласованно, советуясь и обмениваясь мнениями.

Замысел операции вытекал из сложившейся в то время оперативно-стратегической обстановки в районе Волги. Противник понес большие потери, наступательный порыв у него иссяк, дальнейшее продвижение для него стало невозможным, 6-я и 4-я немецкие армии оказались на острие образовавшегося клина, а фланги были весьма ослабленными.

Наступал удачный момент для того, чтобы прорвать фронт противника на его обоих флангах, ввести эшелоны развития прорыва, взять немецкую группировку в клещи и окружить ее. Наши силы и средства позволяли принять такое решение и осуществить эту грандиозную операцию.

Мне довелось участвовать в работе Ставки, когда решались очень важные вопросы: где и на каком протяжении должен быть прорван фронт противника, как обеспечить скорейшее соединение двух наших группировок, введенных в прорывы навстречу друг другу.

Завязался оживленный обмен мнениями. Из Генерального штаба были вызваны офицеры — «направленцы». Они помогли найти слабые места в оперативном построении немецко-фашистских войск в районе Сталинграда. Стало ясно, что наиболее выгодно произвести прорывы на слабых флангах немецкой ударной группировки, где оборону занимали румынские войска.

На этом же совещании в Ставке было решено, что выбор конкретных участков прорыва должен быть поручен командующим войсками Сталинградского, Донского и Юго-Западного фронтов.

Военные советы и штабы фронтов, получив указание [264] Ставки, тщательно разработали планы своих наступательных операций. Большой вклад в это важное дело вложили сами командующие и члены военных советов фронтов. На Сталинградском фронте огромную работу провел член Военного совета фронта Никита Сергеевич Хрущев. Он очень серьезно и вдумчиво отнесся к подготовке плана наступления и многое сделал, чтобы его выполнение было наиболее надежно обеспечено в военном и политическом отношении.

В своей работе с воинами Н. С. Хрущев уделял особое внимание повышению боевой готовности и политико-моральному состоянию войск, с присущими ему энергией и умением доходчиво объяснял командирам и бойцам важность новых боевых задач.

Радостно было на душе в эти дни: все более реальной становилась мечта о победе, и в предчувствии ее мы работали с особенным воодушевлением.

Представляя себе всю грандиозность невиданной по размаху и масштабам наступательной операции трех фронтов, я беспокоился, будет ли достаточно артиллерии для полного выполнения поставленной задачи? Не сорвет ли наши планы какая-нибудь нехватка, не нарушит ли она должный ритм наступления? Поэтому я снова и снова проверял, как идет подготовка артиллерийских резервов, как накапливаются вооружение и боеприпасы.

Много работы выпало на плечи начальника ГАУ генерала Н. Д. Яковлева и его первого заместителя И. И. Волкотрубенко, которые отвечали за своевременное снабжение фронтов артиллерийской боевой техникой и боеприпасами.

Уже в то время я не раз думал, где и как следует расширять в будущем наши успехи в этом районе. Особенно заманчивыми стали бы наши возможности на среднем Дону после первых же побед на Волге. Правое крыло Юго-Западного фронта и левое крыло Воронежского фронта, при должном их усилении и обеспечении, могут сыграть большую роль в создании второго кольца окружения, а далее — и в разгроме всей южной группировки немецко-фашистских войск.

Как потом выяснилось, такого рода планы продумывались и в Ставке. Стоит одержать победу на Волге, и можно сразу же начинать новую наступательную операцию [265] на среднем Дону с большими, далеко идущими целями и задачами. Но все это, конечно, зависело от успеха готовящейся наступательной операции трех фронтов.

Я был уверен в успехе. Моя уверенность покоилась на знании наших сил и возможностей, на учете сил противника, я верил в непрерывно растущие организаторские способности наших генералов и офицеров, в беззаветную храбрость и боевую выучку солдат.

В Ставке и в штабах фронтов продолжала кипеть работа по уточнению планов наступательной операции. Вскоре окончательно определились силы и средства для каждого фронта. Первоначальный срок начала наступления намечался на 6—7 ноября 1942 года.

С середины сентября вновь завязались ожесточенные оборонительные бои с наступавшим противником на окраинах и в самом городе. Противник предпринимал последние отчаянные попытки овладеть твердыней на Волге, нес большие потери в людях, вооружении и боевой технике. Моральное состояние вражеской армии неуклонно, изо дня в день снижалось.

За восемь дней до начала нашего наступления, видимо под нажимом Гитлера, немцы возобновили наступление против 62-й армии. На фронте в пять километров противник сосредоточил части девяти дивизий (семи пехотных и двух танковых). Славные защитники города сражались геройски и не пропустили врага.

Дорого обошлась гитлеровцам эта последняя отчаянная попытка сбросить наши части с правого берега Волги. Враг понес громадные потери, боевой дух его был сломлен. Потребуется время, чтобы ему прийти в себя, оправиться. Но мы этого времени ему не дадим. Да, нам надо было спешить! Обстановка складывалась в нашу пользу.

В соответствии с общим замыслом, предстоящая наступательная операция имела главной целью окружить и уничтожить зарвавшуюся ударную группировку противника, нанося мощные встречные удары из районов северо-западнее и южнее города.

Главные удары должны были нанести войска левого крыла Юго-Западного и правого крыла Донского фронтов вместе с частями правого крыла Сталинградского фронта из районов озер Сарпа, Цаца и Барманцак. Решающая [266] роль в прорыве обороны противника и в обеспечении развития успеха отводилась артиллерии. На участках прорыва артиллеристам предстояло взломать всю систему обороны противника, подавить ее огневые средства, а с началом атаки пехоты и танков сопровождать их движение вперед своим огнем, как с закрытых, так и с открытых позиций. Артиллерия должна обеспечить и ввод подвижных группировок в образовавшиеся бреши в обороне противника. Вот почему столь важно было создать мощные группировки артиллерии, организовать надежное управление ими, обеспечить их нужным количеством боеприпасов.

Мы срочно создавали артиллерийские дивизии — новую форму организации артиллерии, которой предстояло выдержать боевой экзамен в предстоящей наступательной операции. По нашему замыслу эти дивизии должны были стать постоянно действующими, хорошо управляемыми, мощными артиллерийскими кулаками. Обладая большой силой и маневренностью, они станут основой наших крупных артиллерийских группировок, способных создавать массированный огонь любой концентрации на нужном направлении.

В глубоком тылу проходило обучение и полное оснащение артиллерийских частей и соединений — резервов Ставки. Им предстояло отправиться на правый берег Волги для участия в наступлении.

Работали днем и ночью. Я предоставил своим заместителям и ближайшим помощникам широкую инициативу, но, к сожалению, чрезмерная централизация сверху докатывалась и до нас. Подчас даже мелкие вопросы не могли быть решены на месте. Это сковывало и меня и моих заместителей. Приходилось входить с докладами в Ставку, согласовывать множество вопросов в Генеральном штабе, в Главупроформе и в ряде других управлений военного ведомства.

В период подготовки Сталинградской операции мы, артиллеристы, много раз обращались к начальнику тыла Красной Армии генералу А. В. Хрулеву, ставшему вскоре и наркомом путей сообщения. Он всегда очень внимательно выслушивал наши заявки, просьбы и непременно помогал нам. Внимательно относились к нуждам артиллерии ближайшие заместители и помощники Хрулева. [267]

Огромную работу выполнял коллектив штаба артиллерии Красной Армии, возглавляемый генералом Ф. А. Самсоновым. Повседневно связанный с фронтами, штаб детально анализировал успехи и неудачи, обобщая добытый опыт, и на его основе разрабатывал новые приемы боевого использования артиллерии. Здесь рассматривались вопросы о массированном применении артиллерии во все более широких масштабах, производились расчеты количества орудий и минометов на километр фронта участка прорыва, нормы расхода боеприпасов в готовящихся наступательных операциях. Штаб вел неутомимую организационную работу, его генералы и офицеры постоянно бывали на» фронтах, вникали во все стороны боевой деятельности артиллерийских соединений, совершенствовали взаимодействие артиллерии с другими родами войск.

Последние приготовления

В октябре по заданию Ставки я снова вылетел на Волгу, чтобы помочь начальникам артиллерии фронтов и армий, генералам и офицерам артиллерийских частей, соединений и группировок, готовившихся к наступлению, организовать четкое взаимодействие артиллерии с пехотой, танками и авиацией.

Пожалуй, самым трудным для нас было обеспечить скрытность сосредоточения и развертывания крупных артиллерийских масс, а также доставки большого количества боеприпасов.

С целью сохранения в тайне подготовки к наступлению запрещалось издавать какие-либо письменные, печатные или графические документы. На первых порах [268] очень ограниченный круг генералов и офицеров ознакомили с новыми боевыми задачами. Это, конечно, затрудняло подготовку операции, пришлось планировать свою работу сначала по фронтовому звену, а затем по армейскому.

С начальником артиллерии Сталинградского фронта генералом В. Н. Матвеевым и его начальником штаба полковником И. С. Туловским детально разобрали объем предстоящих действий артиллерии фронта. Все рекомендации давались с полным учетом строгого соблюдения секретности. Особенно нас занимал вопрос, как скрытно переправить через Волгу большое количество артиллерии из резерва Ставки и переместить артиллерию фронта к намеченному участку прорыва.

На Донском фронте начальник артиллерии генерал В. И. Казаков и его начальник штаба полковник Г. С. Надысев предложили разработать указания по боевому применению артиллерии с учетом обстановки данного фронта. Эти указания были вскоре составлены. В них говорилось, что и как нужно делать артиллерии при прорыве обороны противника, при вводе в прорыв войск развития успеха, как обеспечивать артиллерийским огнем их дальнейшие действия. Указания были весьма полезны для артиллерии фронта, долгое время участвовавшей в оборонительных боях, и еще большее значение имели для артиллерии усиления, выделяемой из резерва Ставки. Вспомнилось, что еще во время первой мировой войны немалую пользу русской армии принесли специальные «Наставления по прорыву укрепленных полос противника». Почему бы не использовать этот старый опыт?

Я рекомендовал составить такие же указания и на других фронтах, а сам решил в будущем подробно изложить принципиальные вопросы боевых действий советской артиллерии в современных наступательных боях и операциях.

Командующий Донским фронтом генерал К. К. Рокоссовский проявил много заботы о том, чтобы артиллерия фронта сказалась на высоте поставленных перед ней задач. Здесь все было в порядке. Со спокойным сердцем расстался я с артиллеристами этого фронта.

В штабе Юго-Западного фронта мы с генералом Н. Ф. Ватутиным, начальником артиллерии генералом М. П. Дмитриевым и его начальником штаба полковником [269] С. Б. Сафрониным особое внимание уделили мерам борьбы с вражеской артиллерией. Каждый из нас отлично понимал, насколько важно вовремя подавить орудия и минометы противника. В деталях обсуждались вопросы взаимодействия артиллерии с пехотой, танками и авиацией — надо было предусмотреть все мелочи этого сложного процесса с начала движения вперед и до полного выполнения поставленной боевой задачи во всех звеньях оперативного построения войск и их боевых порядков. Кроме того, конечно, были тщательно рассмотрены вопросы управления массированным огнем артиллерии на левом крыле фронта. В ходе этой работы мы постоянно обращались к разведкарте артиллерии фронта. То и дело всплывала необходимость проводить доразведку по ряду направлений, чтобы пополнить имеющиеся данные или лишний раз убедиться в их достоверности.

С Ватутиным мы объехали передовые наблюдательные пункты, чтобы своими глазами осмотреть местность в полосе будущего участка прорыва. Во время этих поездок я снова и снова обращал внимание командиров-артиллеристов на необходимость точно знать всю огневую систему противника, все малейшие изменения в ней. Эти данные очень важны для конкретного планирования артиллерийского огня в период подготовки наступления.

Всюду мы строго проверяли, насколько обеспечена оперативно-тактическая внезапность наших предстоящих наступательных действий. Артиллеристы мучительно раздумывали: как незаметно для противника провести тщательную пристрелку целей или реперов. Конечно, она, могла вскрыть наши намерения. Было решено добиться строгой централизации пристрелки в масштабе всей полосы будущего прорыва. Процесс пристрелки не должен выходить из обычного режима стрельбы нашей артиллерии в этом районе. Категорически запретили стрелять вновь прибывшей артиллерии тех калибров, которые до сих пор не применялись в данной полосе. План пристрелки был разработан по дням и часам, со строго установленным расходом боеприпасов для каждой батареи.

Артиллеристы фронта проявили немало смекалки, чтобы ввести противника в заблуждение. Они значительно сократили общее количество пристреливающихся батарей, зато эти батареи день за днем накапливали ценные [270] данные, которые с успехом могла использовать прибывающая сюда артиллерия усиления. Применялась и разработанная еще в довоенное время методика использования специально выделенных пристрелочных орудий, которые давали необходимые данные для стрельбы всей артиллерии подобного калибра.

Во второй половине октября противник переходил к обороне не только на флангах, но и в острие своего клина у Волги. Это было видно по ряду обычных симптомов. Например, сократились боевые действия бомбардировочной авиации противника и, наоборот, участились полеты его разведывательных самолетов. Огонь немецкой артиллерии стал резко ослабевать. Атаки приняли характер разведки боем. Увеличилось вместе с тем строительство различных оборонительных сооружений, Менее интенсивным стало использование средств радиосвязи.

Это ободряюще действовало на всех нас.

Наши предварительные расчеты в определении сроков начала операции оказывались по многим причинам невыполнимыми. В связи с этим было принято новое решение — начало действий для Юго-Западного и Донского фронтов назначено на утро 19 ноября, для Сталинградского — на утро 20 ноября 1942 года. Наступательная операция на среднем Дону намечалась ориентировочно на 6 декабря.

Я особенно тревожился за подготовку наступления на среднем Дону и, не ожидая каких-либо указаний сверху, стал заботиться об этом направлении пока что в рамках правого крыла Юго-Западного фронта.

Проверяя боевую готовность частей, мы с Н. Ф. Ватутиным прибыли однажды вечером на командный пункт одной из стрелковых дивизий левого крыла фронта. Как обычно, предложили командиру дивизии подробно доложить о подготовке к наступлению.

Перед этим мы с Николаем Федоровичем сутки работали без отдыха, страшно устали.

Командир дивизии начал свой доклад. Он говорил медленно, с тягучими паузами. Я сидел поблизости и вскоре услышал, как ему шепотом подсказывает начальник штаба. Это позабавило меня. Я пододвинулся поближе к суфлеру и увидел в руках начальника штаба папку. Оказывается, он подсказывал своему командиру, [271] читая фразы из боевого приказа дивизии на предстоящее наступление.

Такой беззастенчивости мне еще не доводилось видеть. Я приказал командиру прекратить свой неподготовленный доклад и взял папку из рук начальника штаба.

— В скольких экземплярах издан данный документ? — спросил я.

— В четырнадцати! — был ответ.— Из них тринадцать разосланы по различным адресам, а один остался у нас. Мы его храним как зеницу ока...

На последней странице приказа были указаны все тринадцать адресатов. Кого там только не было!

— Вы сделали большое упущение по службе, — сказал я начальнику штаба, с трудом сдерживая гнев.— Вы не послали документ еще одному адресату — военторгу.

Тот с полной серьезностью ответил:

— Виноват, немедленно напечатаем и вышлем.

Ватутин приказал без промедления собрать все экземпляры разосланного оперативного приказа и при нас их уничтожить. Виновные были наказаны.

На фронтовых дорогах стояла непролазная грязь. 6 ноября мы с трудом добрались наконец до командного пункта, где нас ожидали генералы и офицеры. Командиры соединений и начальники артиллерии подробно докладывали о том, что проделано в частях, что оставалось сделать. Все увлеклись, развернулась живая беседа. Каждый стремился перенять все ценное из опыта соседей, чтобы после использовать у себя.

Стрелки часов показывали уже полночь, а совещание все продолжалось. Я обратился к присутствующим:

— Дорогие товарищи! Разрешите мне поздравить вас с двадцать пятой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции и пожелать вам с честью выполнить свой долг перед народом и добиться полной победы над врагом!

Меня в те дни мучил вопрос: знало ли гитлеровское командование что-либо о нашей подготовке к наступлению? [272]

По всем данным нашей наземной и воздушной разведки, противник ни о чем не догадывался.

Мы следили за врагом во все глаза. Наблюдение велось круглосуточно. Непрерывно работала звукометрическая разведка, которая выявляла вражеские артиллерийские и минометные батареи. С воздуха шло систематическое фотографирование расположения противника, особенно тех районов, где намечался прорыв его обороны. Генералы-артиллеристы часами просиживали за стереотрубами на наблюдательных пунктах.

Мы часто встречались с А. М. Василевским, который был здесь представителем Ставки. Обменивались впечатлениями, советовались, как лучше строить работу.

А. М. Василевский систематически докладывал в Ставку о ходе подготовки операции, я же делал это по мере надобности, но Ставка часто сама вызывала меня и засыпала множеством вопросов. Верховное командование настойчиво требовало усилить меры скрытности и маскировки войск, и в частности артиллерии, чтобы наше наступление было полной неожиданностью для противника. Ставка обязала на направлениях главных ударов при прорыве обороны противника создать такие группировки войск, чтобы было достигнуто, по крайней мере, тройное превосходство над врагом. Много раз пришлось считать и пересчитывать наши силы, в особенности группировки артиллерии, чтобы такое превосходство было действительно обеспечено.

Глубина прорыва для ударной группировки войск Юго-Западного фронта намечалась в 120 километров, а для ударной группировки войск Сталинградского фронта — до 100 километров. Развивать успех необходимо в высоких темпах с тем, чтобы за 3-4 суток завершить окружение вражеских войск. В этой обстановке наша артиллерия, тесно взаимодействуя с авиацией, должна нанести сокрушительные удары на всю оперативную глубину обороны врага, проложить своим огнем путь подвижным оперативным соединениям — трем танковым, двум механизированным и трем кавалерийским корпусам, а зенитчики были обязаны надежно прикрыть их от воздушного противника.

Уже совсем было близко 19 ноября, день решительного наступления. Мы стали измерять время уже не сутками, а часами. Артиллеристы получали от всех родов [273] войск самые последние данные о вражеских огневых точках, наблюдательных пунктах и узлах связи. Эти сведения учитывались в планах артиллерийского наступления.

Перед решающим сражением всегда нервничаешь, беспокоишься, думаешь о том, не упущено ли что-нибудь, все ли сделано. 48 часов, оставшихся до начала операции, я тщательно распределил: в блокноте были записаны сотни дел, отмечено, с кем встретиться, кого лишний раз подбодрить, что еще раз проверить.

На фронте всегда много неожиданностей. Так случилось и 17 ноября: А. М. Василевского и меня срочно вызвали в Москву для доклада о готовности Сталинградской наступательной операции. Сам ли Сталин это придумал или ему кто-нибудь посоветовал, но это была совершенно никчемная затея: ведь могли и другими путями провести эту проверку, к тому же связь работала безупречно. Очень обидно отрываться от дел в такой ответственный момент. Ведь у нас здесь оставалось еще столько работы!

В самолете я перебирал в памяти те брошенные дела, которые в какой-то мере могли повлиять на подготовку к предстоящему наступлению, и беспокоился, будут ли они без меня доведены до конца.

Наш доклад в Ставке ничего существенного не дал. План наступления был одобрен. Я лишь получил некоторые указания о том, чтобы получше обеспечить в артиллерийском отношении намечающийся 6 — 8 декабря удар по противнику на среднем Дону силами левого крыла Воронежского и правого крыла Юго-Западного фронтов. Но ведь все эти указания можно было бы сообщить по телефону или прислать с доверенным лицом. Чувство досады стало еще острее.

К великому сожалению, вылететь обратно 18 ноября не представилось возможным. Было обидно, что не доведется присутствовать при начале операции небывалого размаха. Так хотелось увидеть собственными глазами наступление ударной группировки Юго-Западного фронта, где мы имели общее превосходство над противником: в орудиях и танках — двукратное, в минометах — более чем трехкратное. На направлениях главных ударов армий это превосходство было еще значительнее. [274]

Мысленно я рисовал картины боев и больше всего беспокоился, как пройдет период артиллерийской подготовки атаки, как удастся нашим артиллеристам разделаться в этот период с артиллерией и минометами противника, насколько удачен будет переход от артподготовки к сопровождению наступающих войск... Ох, уж этот неуместный вызов в Москву!

Все свободное время после доклада в Ставке я использовал для решения многих вопросов обеспечения последующей операции на среднем Дону. Меня атаковали ближайшие помощники, у которых накопилась уйма срочных дел.

Порадовал меня в этот день приказ наркома обороны, имевший большое значение для артиллерии:

«В целях улучшения руководства и повышения ответственности артиллерийских начальников за боевое применение артиллерии приказываю начальников артиллерии Красной Армии, фронта, армии, корпуса впредь именовать — командующий артиллерией Красной Армии, фронта, армии, корпуса».

Вскоре этот приказ был распространен на начальников артиллерии дивизий и бригад.

В дальнейшем командующие артиллерией фронтов и армий стали членами военных советов.

Артиллерийские командиры впервые в истории отечественных вооруженных сил стали полновластными начальниками подчиненных частей и несли теперь в полном объеме ответственность за их боевые действия.

Утром 19 ноября, выезжая на аэродром, мы с А. М. Василевским очень нервничали — в эти часы в приволжской степи уже началась мощная артиллерийская подготовка.

Наш вылет затянулся из-за неполной готовности истребителей, обязанных прикрывать нас до определенного аэродрома на нашем пути. Офицер-метеоролог навел грусть и тоску, доложив, что ожидаются снегопады, туманы и очень низкая облачность. Однако мы вылетели. Через два часа самолет приземлился на каком-то аэродроме. Комендант аэродрома доложил, что из-за плохой погоды, ожидающие нас истребители подняться не могут, и поэтому он не может разрешить нам вылет без особого приказа из Москвы. Мы пытались получить [275] такое разрешение, но связь. работала плохо и ничего добиться не удалось. Попытки убедить коменданта ни к чему не привели. Прошло еще полтора часа. Наконец раздраженный Александр Михайлович использовал свои права, отдал категорический приказ на отправку самолета без прикрытия истребителей. Мы поднялись в воздух и добрались до конечного аэродрома. Здесь ничего не знали о начавшемся наступлении. А мы еще больше волновались. Вокруг мела пурга. Будут ли удачны при такой погоде действия наших войск?

Началось!

Во второй половине дня мы прибыли на командно-наблюдательный пункт 21-й армии, которой командовал генерал И. М. Чистяков. Он доложил, что операция развивается строго по плану: войска прорвали оборону противника на всю тактическую глубину, продолжают двигаться вперед, отбивая вражеские контратаки. Соседи также имеют успех, и у них тоже все идет в соответствии с планом. Наши танки вышли на простор и продвигаются в южном направлении.

Мы облегченно вздохнули. Усталости как не бывало. Сразу включились в оперативные дела. На командный пункт непрерывным потоком поступали донесения о занятии новых высот и населенных пунктов, о захвате пленных и трофеев. Получены донесения с соседнего Донского фронта: 65-я и 24-я армии с плацдарма на правом берегу Дона после мощной артиллерийской подготовки прорвали оборону противника и стали развивать успех. Я поспешил скорее передать по телефону свои поздравления генералам К. К. Рокоссовскому, П. И. Батову и И. В. Галанину.

На одном из участков наступления некоторые наши части оказались в тылах своего соседа справа. Правда, все обошлось благополучно — они быстро опознали друг друга. А ведь могло случиться иначе, вплоть до открытия огня по своим. Виновниками оказались офицеры оперативного управления фронта, которые указали неправильную разграничительную линию между фронтами. Будь малейшая неудача нашего наступления, они понесли бы строгое наказание. Но тут желанный успех налицо, и им все простили. [276]

Поздно ночью подвели итоги первого дня наступления. Наши войска продвинулись вперед до 20 — 25 километров. Радостными были и перспективы следующего дня. Мы заслушали доклад командующего артиллерией армии генерала Д. И. Турбина, энергичного, храброго командира, который успел лично объехать многие части и соединения и наблюдал за ходом боев и их результатами.

Наступление развивалось успешно. Всю ночь поступали радостные донесения.

Мы встали еще до рассвета. Я умылся, побрился и сидел над картой, а Чистяков мылил себе голову у простого глиняного рукомойника. В это время в землянку вошел офицер штаба и доложил, что захвачены в плен два генерала — командиры дивизий румынских королевских войск. Когда офицер удалился, командующий армией, забыв о своей намыленной голове, пустился в пляс.

Вскоре пленных генералов в высоких румынских папахах привели в нашу землянку. Начался допрос. Выяснилось, что они — крупные оперативные работники румынского генерального штаба, по рекомендации немецких советников посланы командовать пехотными дивизиями. Один из них долго был военным атташе в ряде стран и, видимо, поэтому оказался более разговорчивым, чем его товарищ по несчастью. Оба предсказывали бесславную судьбу своих дивизий. Нам же было хорошо известно, что одна из них попала под наш основной удар, уже разгромлена и только несколько разрозненных подразделений продолжают оказывать сопротивление.

Я предложил молчаливому генералу немедля отдать приказание сопротивляющимся подразделениям о сдаче в плен. Генерал отказался:

— Не могу. Я сам учил свои войска драться до конца не щадя своей жизни.

Весьма странно было слышать это от генерала, который сам находится в плену!

Упрямый пленный продолжал настаивать на своем и не хотел выполнять наших требований. В это время второй генерал — бывший дипломат — несколько раз пытался по-румынски что-то сказать строптивому коллеге, но тот со злобой отмахивался при каждой его фразе. [277]

Видя бесполезность своих увещеваний, «дипломат» обратился ко мне.

— Господин генерал, вы напрасно теряете время. Вы не беспокойтесь, его солдаты имеют ограниченное количество питания и патронов, ничего не нужно предпринимать, они сами к вечеру сдадутся в плен.

Допрос продолжался. Мы узнали все, что нас интересовало. Командующий армией отдал приказание создать для пленных генералов хорошие условия быта. Это было выполнено в меру сил и возможностей.

Мне и командующему армией впервые пришлось вести допрос пленных генералов. То, что удалось пленить столь важных персон, уже свидетельствовало о мощи нашего удара.

В это утро началось наступление Сталинградского фронта. Мы были рады, когда получили краткую весточку о том, что и там все идет успешно, строго по плану. Несколько позже стало известно, что ударная группировка Сталинградского фронта прорвала оборону противника, в тот же день в прорыв были введены два механизированных корпуса, которые без промедления стали развивать успех в северо-западном направлении.

Я получил много важных донесений с разных участков фронта. Доложил в Ставку о боевой работе нашей артиллерии:

«19 ноября, в день активных действий войск Ватутина, артиллерия, минометы и реактивные установки выполнили поставленную боевую задачу по обеспечению наступления и прорыва нашей пехотой и танками оборонительного рубежа противника на направлениях главного удара. Результаты огня хорошие. Обработка началась мощным, внезапным для противника огневым налетом всех средств по его переднему краю и глубине. Есть данные, что этот огневой налет нанес противнику большое поражение, так как был проведен в тумане, при плохой видимости. Противник его не ожидал, и много вражеских солдат находилось вне укрытий. Хуже получилось на второстепенных и сковывающих направлениях. Здесь из-за малой плотности артиллерийских и минометных средств, хотя они и работали с большим напряжением, все-таки не удалось надежно обработать оборонительную полосу противника. Здесь на действиях нашей артиллерии, на эффективности ее огня особенно сказалась плохая видимость из-за густого тумана, а затем и снегопада. На главных направлениях эта помеха была сведена к минимуму стрельбой по площади с большой плотностью огня.

В ночь с 19 на 20 часть артиллерии, минометов и реактивных установок была повернута в сторону флангов для расширения прорыва и уничтожения вражеских войск, которые здесь продолжали оказывать сопротивление.

Артиллерия и минометы поддерживали продвижение пехоты, танковых корпусов и конницы.

Для успешного взаимодействия танковых корпусов и тяжелой артиллерии были выделены танки с рациями, в них шли командиры-артиллеристы для наблюдения и вызова огня тяжелой артиллерии. Это мероприятие себя оправдало. Вчера и сегодня снарядами и минами артиллерия и минометы были обеспечены хорошо. Организую артиллеристов на выполнение предстоящих более трудных задач. Воронов».

А. М. Василевский еще в самолете, возвращаясь из Москвы, очень беспокоился о том, насколько удастся обеспечить четкость и бесперебойность управления войсками при проведении столь сложной наступательной операции. Большие надежды он возлагал на общевойсковые штабы и войска связи, которые должны применить опыт предыдущих боев. Беспокойство А. М. Василевского передалось и мне.

На армейском командном пункте однажды действительно возникла опасность потери управления войсками. Командующий армией внезапно решил менять свой командный пункт и двигаться вперед. Я спросил его, надежно ли работает связь, насколько четко налажено управление войсками с нового пункта, куда он собирался ехать. Стали проверять и установили, что там связь с войсками еще не налажена. Пришлось запретить командующему сниматься с места, пока не будет организовано четкое управление с нового командного пункта. На это ушло немало времени. Излишняя поспешность могла бы нанести существенный ущерб всей армии.

Мне пришлось предупредить и артиллерийских начальников, чтобы они в ходе развивающегося наступления проявляли особую заботу о бесперебойности связи и управления частями и подразделениями.

От противника можно было ожидать всего — он мог предпринять воздушные налеты, а также контратаки танков [279] с пехотой по флангам наших частей и соединений, наступавших в глубине его обороны. Я взял под свое наблюдение действия зенитной артиллерии, приданной группировке войск, развивающей успех в направлении Калача-на-Дону, следил за боевой работой истребительной авиации, выделенной для прикрытия с воздуха. Основная тяжесть в борьбе с танками противника падала на истребительно-противотанковую артиллерию, которая была правильно распределена в нашей ударной группировке и в полной боевой готовности неотступно следовала с нашей пехотой и танками. Этот вид артиллерии с первых дней войны полюбили в войсках не только за меткую стрельбу по танкам противника, но и за удары прямой наводкой по отдельным вражеским орудиям и пулеметам. Генерал Турбин рассказал мне о том, как одно из подразделений истребительно-противотанкового артиллерийского полка участвовало в захвате вражеского аэродрома. Артиллеристы открыли огонь по фашистским самолетам, пытавшимся подняться в воздух. Ни один самолет не ушел. [280]

В войсках был невиданный подъем. Сопротивление врага сокрушалось мощным огнем артиллерии и минометов, стремительными атаками пехоты и танков. Пожалуй, впервые нам удалось достигнуть столь четкого взаимодействия всех родов войск. Сказывалась большая подготовительная работа. Все на практике убедились, какое огромное значение имеет тщательная разработка плана операции, всесторонняя подготовка к ней войск. Суворовский принцип «каждый воин должен понимать свой маневр» теперь осуществлялся на деле. Встречи и беседы накоротке с командирами и бойцами подтверждали это. Они хорошо знали, куда и зачем будет стрелять наша артиллерия и что они должны делать в это время. Знали, куда будет перенесен огонь, когда нужно выскакивать из окопов и двигаться в атаку, хорошо представляли себе боевой порядок своего взвода и танков сопровождения, старались, наступая, не отставать от разрывов наших снарядов более чем на 200 метров. Наши замечательные бойцы теперь в тонкостях разбирались в существе непрерывного взаимодействия пехоты, артиллерии и танков.

Обильные трофеи и пленные — первые надежные признаки победы. В эти дни я часто вел допросы пленных. Они рассказывали, что массированный огонь нашей артиллерии и реактивных снарядов нанес им большой урон. По их словам, от разрывов наших снарядов «земля качалась из стороны в сторону, а когда она закончила свое качание, перед нами появлялись бойцы с автоматами, винтовками и гранатами». Пленные офицеры признавали умелое взаимодействие советских войск и небывалое сочетание у нас огня и маневра.

На Юго-Западном фронте появился американский генерал. Москва приказала дать ему полную возможность побывать в наших наступающих частях и соединениях. Генерал ездил всюду, куда только хотел. Он был весьма доволен, но его смущало лишь одно: в районе боев мало американской техники. Он видел только два американских «студебеккера» и три «виллиса». Да, помощь США была лишь каплей в бушующем море! Как потом выяснилось, этот американский генерал имел основной целью установить, какую роль сыграет американская техника в боях на Волге. [281]

Дни 19 — 23 ноября были накалены до предела. Наши мощные «клещи» неудержимо сжимались. Благоприятные сведения поступали непрерывно. Мы выслушивали доклады офицеров, прибывших из передовых частей, сами выезжали то в одну, то в другую часть, знакомились с ходом боевых действий, допрашивали пленных и все время накапливали сведения о противнике. Своими глазами мы видели результаты огня нашей артиллерии по различным оборонительным сооружениям противника, его батареям, наблюдательным и командным пунктам. Особо сильное впечатление оставляли прямые попадания во вражеские танки. Развороченная снарядом броня наглядно свидетельствовала о меткости советских артиллеристов и превосходных качествах наших орудий.

Сколько было ликования, когда пришло долгожданное донесение о том, что войска Юго-Западного фронта в районе Калача соединились с войсками Сталинградского фронта!

Итак, враг окружен! Ближайшая задача выполнена. Теперь нужно, как можно скорее принять все меры, чтобы окружение стало надежным, чтобы противник не смог вырваться из кольца. Нашим войскам предстояло в кратчайшие сроки создать внешний фронт против оперативных резервов противника, которые могли появиться со дня на день. Этот внешний фронт создавался на таком удалении от окруженных гитлеровских войск, чтобы любая попытка врага прорвать кольцо оказалась бесплодной.

Наши войска все время держали в напряжении, сдавливали окруженную группировку, заставляли ее нести потери в живой силе, вооружении и технике.

Крупнейшая победа на Волге и Дону значила много. Это коренной перелом в ходе войны. Стало ясно, что Советская Армия перешла в новый качественный этап — ее бойцы и командиры научились воевать и одерживать победы. В условиях, когда обе стороны находятся в обороне и созданы сплошные фронты, только путем прорыва обороны противника возможно начать и развивать наступление.

Все воочию убедились, как велика роль артиллерии в современной войне. Ей по силам сокрушать любую оборону [282] противника. Наступление может быть успешным при условии, когда основная масса вражеской огневой системы будет уничтожена или максимально подавлена. При этом еще раз подтвердилось, что наша артиллерия (орудия, минометы и реактивные установки) при умелом ее боевом применении способна не только наносить врагу большой урон, но и подавлять его волю к сопротивлению.

Впервые совместными усилиями общевойсковых и артиллерийских командиров в столь широком масштабе было организовано артиллерийское наступление. Полностью оправдались наши расчеты на мощные артиллерийские резервы Ставки и их первенцев — артиллерийские дивизии. Наличие этих резервов облегчило создание сильных артиллерийских группировок.

Успешно была решена трудная проблема перерастания тактических успехов в оперативные в столь крупной, небывалой в истории наступательной операции трех фронтов.

Еще раз пришлось убедиться в значении всех средств современной артиллерийской разведки, надежно обеспечивающей высокую эффективность огня. Не напрасно мы уделяли ей так много внимания и постоянно добивались ее оснащения новейшей техникой.

В сталинградских боях были четко организованы управление артиллерией, работа ее технических средств связи и тыла. Подавляющее большинство командиров, безусловно, поняли роль и значение артиллерийского тыла, стали больше уделять ему внимания, помогать в налаживании его бесперебойной работы, лучше обеспечивать транспортом.

Опыт, накопленный в Сталинградской битве, сразу же стал передаваться войскам других фронтов.

И такие бывали полеты...

В конце ноября А. М. Василевский сообщил, что Ставка приказала ему, мне и командующему Военно-воздушными силами А. А. Новикову провести рекогносцировку района предстоящей наступательной операции на среднем Дону. Мы должны вылететь туда рано утром следующего дня на транспортном самолете.

В назначенный срок мы были на аэродроме. Вместе [283] с офицерами для поручений нас оказалось семь человек был туман. Вскоре объявили, что самолет из-за плохой погоды не прибудет. Мы насели на А. А. Новикова, категорически настаивая на полете. Командующий авиацией вызвал семь самолетов У-2. Они вскоре появились, и мы тотчас же отправились в путь.

Летели на малой высоте. Курс полета пролегал вдоль фронта, без промежуточных посадок. Мы должны были прибыть на аэродром вблизи командного пункта Воронежского фронта.

Через 20 — 25 минут погода еще более ухудшилась. В тумане не различались даже соседние самолеты: сначала пропал один, потом другой, третий. Земли не видно. Никаких ориентиров.

Мотор самолета, на котором я летел, стал вдруг работать с перегрузкой, машину начало встряхивать. Тряска нарастала. Я много летал на разных самолетах, но ничего подобного никогда не испытывал. Вскоре по наклону самолета стало понятно, что мы идем на посадку. Сквозь туман показалась земля. Кругом степь, покрытая небольшим слоем снега. Никаких аэродромных знаков не видно.

Сильно качающийся и трясущийся самолет коснулся земли, немного пробежал и остановился. Тут только я обратил внимание, что плоскости, стойки между ними и растяжки покрылись толстым слоем льда.

— Ну, вот и приземлились! — сказал летчик, показывая на безлюдную степь.

— Что будем делать? — спросил я его.

— Сначала стрельнем из ракетницы, чтобы обозначить, где находимся. Может быть, кто-нибудь откликнется, — ответил спокойно летчик.

Нет, никто не отозвался на нашу ракету. Тогда летчик вручил мне гаечный ключ, и мы вдвоем начали скалывать лед с самолета. Вскоре машина приняла нормальный вид. Потом летчик занялся мотором, а я взялся подготовить «аэродром» для взлета: прошел вперед и проложил «взлетную полосу», проверяя, нет ли на пути ям или других препятствий.

Мы сели, мотор затарахтел, и самолет благополучно поднялся в воздух, опять погрузившись в белый, как молоко, туман. Вскоре он снова обледенел, и трясти его стало пуще прежнего. Сквозь туман показалась заснеженная [284] земля с полосами бурьяна, бурьян быстро приближался, все кругом загремело, казалось, самолет разламывается на части. Но последовал не очень сильный удар о землю. Мы оба были целы и невредимы, самолет — тоже.

К нам подбежали два красноармейца в летной форме и крепко обругали за то, что мы сели не на аэродром, а в бурьян вблизи от него. Летчик, как и я, никакого аэродрома, конечно, при посадке не видел, а в бурьян садился умышленно, чтобы смягчить удар о землю.

К нам подошел старшина и сказал, что такой же У-2 только что врезался в провода и разбился, но тут же добавил:

— Не беспокойтесь, генерал и летчик отделались ушибами, чувствуют себя нормально и уже выпили по сто граммов, чтобы согреться.

Я сел в грузовик и через несколько минут обнимался с Александром Александровичем Новиковым, которого застал за скромной трапезой.

Связь не работала. О наших остальных самолетах ничего не было известно. Мы были очень обеспокоены. К тому же в двух пропавших самолетах были важные оперативные документы. На легковой автомашине направились в районный центр, чтобы оттуда начать розыски исчезнувших самолетов. Перед самым отъездом поступили сведения о нескольких вынужденных посадках У-2, причем с человеческими жертвами. К нашему удивлению, этих самолетов насчитывалось уже полдюжины.

С тяжелым чувством мы двинулись в путь. Ехали долго, дорога оказалась очень утомительной, а наши нервы были сильно напряжены.

Вот и районный центр. Остановились у домика, к которому сходились пучки проводов. Там мы совершенно неожиданно встретили А. М. Василевского. Александр Михайлович тоже совершил вынужденную посадку и на розвальнях добрался до ближайшей почты. Он много пережил, беспокоясь за нашу жизнь и важные документы. Мы решили переночевать в селе, поставить в известность командование Воронежского фронта о месте нашего пребывания и просить прислать на рассвете автомашины, ибо ненастная погода исключала всякие надежды на продолжение полета.

Вскоре связь была налажена и мы начали собирать [285] информацию об У-2. Оказывается, в этот район в те часы, когда мы были в воздухе, перебазировался авиаполк на таких же самолетах и многие машины совершили вынужденные посадки на широких просторах степи. Вместе с ними и мы попали в сводки чрезвычайных происшествий.

Плохо, если и до Москвы дойдут эти несуразные сведения. Мы немедленно составили в спокойных тонах краткое донесение о случившемся. Оставалось ждать серьезной «нахлобучки» за наше легкомысленное поведение. До глубокой ночи мы сидели у телефона, но никто не позвонил.

Сон был тревожным. К утру нашлись еще три самолета, не было только самолета с моим офицером для поручений А. И. Митериным. Мы уже числили его в списках разбившихся, но, когда наступил рассвет, пришло сообщение, что Митерин жив и здоров.

Впоследствии стало известно, что о нашем столь неудачном перелете Ставка узнала очень быстро. Наше исчезновение основательно перепугало всех. По всем средствам связи из Москвы велись розыски, но самолет Новикова, порвав при вынужденной посадке провода, на длительное время нарушил связь. Вынужденные посадки целого авиаполка У-2 и жертвы в этом полку отнесли на наш счет. Полную ясность и успокоение внесло наше «коммюнике». Оно и оградило нас от многих неприятностей.

Мы прибыли на командный пункт Воронежского фронта. Командующий фронтом генерал Ф. И. Голиков и член Военного совета генерал Ф. Ф. Кузнецов рассказывали, как тревожно чувствовали они себя, ведя усиленные розыски пропавших генералов и много раз отвечая Москве, что поиски не увенчались успехом.

На стыке двух фронтов.

Началась разработка предстоящей наступательной операции. По приказу Ставки прорыв обороны противника надо было осуществить силами трех армий разных фронтов — правым крылом Юго-Западного и левым крылом Воронежского. Это требовало очень четкого взаимодействия войск.

Вместе с тем нужно было создать сильную группировку с максимальным использованием сил и средств. Из резерва Ставки выделялись части и соединения усиления. [286]

Главная цель операции — прорвать оборону противника, форсировать Дон, ввести в прорыв подвижные. войска и 2-ю гвардейскую армию в направлении Ростова, возможно дальше отодвинуть на запад внешний фронт, перехватить коммуникации группы Манштейна, стремившейся деблокировать окруженную нашими войсками группу Паулюса. Выполняя эту задачу, наши войска создавали реальную угрозу окружения крупной немецкой группировки, действовавшей на Северном Кавказе.

Мы спешили, дорожили каждым часом и досадовали, что потеряли около полутора суток на столь неудачный перелет. Начало операции было ориентировочно намечено на 8 — 10 декабря.

Всем хотелось как можно скорее выехать на рекогносцировку района предстоящих боевых действий. Решили позвонить по телефону в Ставку и доложить о своей поездке.

После разговора с Москвой тронулись в путь. Вскоре стемнело. В легковой автомашине со мной ехал командующий артиллерией 6-й армии Н. М. Левин. Во время долгого пути я подробно рассказывал ему о свежем боевом опыте нашей артиллерии при прорыве обороны и развитии успеха.

Наши легковые автомашины вскоре стали двигаться вдоль фронта вблизи переднего края. Мы ехали без света и надеялись, что противник нас не обнаружит. Сопровождавшие офицеры говорили, что у противника в ночное время слабая бдительность и по этой дороге можно намного скорей добраться, чем кружить по обходному пути. Действительно, все обошлось благополучно, и мы прибыли в штаб общевойскового соединения. Тут был набросан план нашей рекогносцировки с наступлением рассвета.

Утром мы снова убедились, насколько беспечен здесь противник. Мы разъезжали на легковой автомашине вблизи переднего края. С высот, занятых вражескими войсками, нашу машину было хорошо видно. Несомненно, была видна и вся наша группа, часто останавливавшаяся на дороге. Но ни одного выстрела со стороны противника не последовало. Мы же постарались получше использовать все светлое время суток. [287]

По данным нашей разведки, было известно, что на противоположном берегу Дона находились войска 8-й итальянской армии. Итальянские фашисты, видимо, чувствовали себя здесь в безопасности и вовсе не представляли, что в этом районе возможно наше наступление. Условия здесь были очень трудными. Дон только что покрылся тонким льдом. В полосе предстоявшего наступления на том берегу Дона был наш небольшой плацдарм, имевший протяжение по фронту в 3 километра 400 метров. Левой границей его являлась глубокая балка с крутыми спусками и подъемами, непроходимыми для танков. Противоположный берег балки занимал противник, он имел хорошо оборудованную оборону с минными полями.

Мне, побывавшему в 1932 и в 1935 годах в Италии на больших маневрах в составе официальной советской военной миссии, теперь пригодились тогдашние наблюдения. Я помнил, сколько показного было в этой отсталой армии, как слаба ее артиллерия. Поэтому я не преувеличивал силы противника.

В тот же день состоялась встреча двух командующих соседними фронтами, трех командующих армиями и командующих их артиллерией. Эта встреча имела большое значение для окончательной выработки планов наступательной операции, организации четкого взаимодействия. Стало ясно, что начать наступление войска не смогут в ранее назначенный срок. По ряду причин задерживались оперативные перевозки тяжелой артиллерии, танковых полков сопровождения пехоты и многих других частей, идущих сюда на усиление группировки. Немалую тревогу вызывал и медленный подвоз боеприпасов. Еще большее беспокойство рождали плохие прогнозы погоды на ближайшее время. Туманы могли помешать артиллеристам вести свою разведку, а это в свою очередь грозило снизить эффективность огня. Плохая погода — самое неприятное и для летчиков. Могло случиться и так, что все основные боевые задачи при прорыве обороны противника лягут при такой погоде на плечи одной артиллерии.

Как обычно, посоветовались со старожилами. Они сказали, что декабрь на Дону всегда капризен. Нередко бывают в это время и оттепели — тогда Дон частично вскрывается. А нам непременно нужна была ясная погода, чтобы наша авиация смогла появляться над полем боя. Генералы авиации А. А. Новиков и П. А. Красовский, как говорится, спали и видели хорошую погоду. Командующие фронтами Н. Ф. Ватутин и Ф. И. Голиков усилили подготовку к предстоящему наступлению. Мы, представители Ставки, помогали им, чем могли.

Взялся за гуж...

Мы с А. М. Василевским, продолжая работать в стыке Сталинградского и Юго-Западного фронтов, находились в небольшой хатке, связанной телефоном ВЧ с Москвой. Неожиданно раздался звонок. Ставка вызывала А. М. Василевского. По очень серьезному и немного растерянному лицу Александра Михайловича и по его бесконечным ответам «слушаюсь» было легко заключить, что разговор носил неприятный характер.

Василевский положил трубку и тяжело вздохнул. Сталин обвинял всех нас, представителей Ставки, находившихся здесь, в том, что мы не понимаем необходимости как можно скорее закончить разгром окруженной группировки. Василевскому приказано выехать на место и завершить операцию.

— Что же делать мне? — спросил я Василевского.

— Я не знаю. А впрочем, вероятно, то же, что и мне.

Весьма расстроенный, он распрощался со мной и поспешно уехал.

«Что за перемены настроений в Ставке? — думал я, шагая в одиночестве из угла в угол.— Мы должны начать на среднем Дону важную операцию в очень трудных условиях. И вдруг все бросить... Странно, очень странно».

Зная характер Сталина, я не спешил звонить в Ставку. Мне хотелось несколько оттянуть время и не попасть напрасно под удар. Сначала надо всерьез продумать свои предложения.

Наконец я вызвал Москву и просил разрешения на рассвете выехать в район среднего Дона, чтобы оказать помощь привлекаемой к наступлению артиллерии.

Сталин внимательно, не перебивая, выслушал и, вопреки ожиданиям, сразу утвердил мои предложения. Заодно сказал, что я направляюсь на Дон представителем Ставки в полном объеме.

Положив трубку, я облегченно вздохнул. Еще в ходе [289] операции по окружению войск Паулюса мне приходили в голову мысли о наших больших перспективах на среднем Дону. Так, значит, эта операция все-таки не отменена! Я твердо верил в ее большой успех, сам попросил командировать меня на столь важное направление, чтобы до конца завершить артиллерийскую сторону наступления. И как все сейчас обернулось неожиданно для меня — мне доверено координировать действия двух фронтов в этой решительной операции! Вспомнилась добрая русская пословица: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж».

Я тут же позвонил в Москву — в штаб артиллерии и в ГАУ, проверил, как идет отправка войск, вооружения и боеприпасов для среднего Дона. Ответы были обнадеживающими.

— Скоро меня не ждите,— предупредил я своих заместителей.— Понадобится мое участие, присылайте гонцов с документами.

Ночь тянулась долго, плохо спалось. Много раз зажигал электрический фонарик и записывал в свою карманную книжечку длинный перечень самых сложных вопросов. Без конца взвешивал силы противника, наши силы и возможности. В те часы ночных раздумий мне казалось, что операция, хотя и будет трудной, непременно завершится крупной победой.

Самое сложное заключалось в том, что войска надо было сосредоточить на единственном весьма маленьком плацдарме на противоположном берегу Дона. Я побывал на этом плацдарме, прикинул наши скромные возможности сосредоточения артиллерии, танков и пехоты.

Через реку было наведено лишь два плавучих моста для одностороннего движения. По ним предстояло переправить многие тысячи людей, сотни танков, орудий, минометов, грузовых автомашин. Мне бросились в глаза пучки проводов, проложенных по мостам. Один удачный авиационный налет — и нарушится не только переправа, но и связь плацдарма с Большой землей, нарушится вся система управления. Пришлось срочно принимать меры, чтобы обеспечить надежность связи.

Враг не раз пытался уничтожить мосты. Бывало, как только услышишь о появлении вражеских самолетов в районе переправы, так и защемит сердце. Но молодцы наши летчики-истребители и зенитчики. Они всегда были [290] начеку и вовремя отгоняли вражеские бомбардировщики, не давая им атаковать мосты.

Вскоре, к общей нашей радости, было получено известие, что прибывают части 2-й гвардейской армии.

Однако значительное число тяжелых артиллерийских полков, вооруженных пушками-гаубицами 152-миллиметрового калибра, растянулись где-то на железнодорожных магистралях. Некоторые из них оказались в тупике или на запасных путях. Штаб артиллерии в Москве заботился об их скорейшем продвижении, мы, в свою очередь, лихорадочно «проталкивали» их поближе к фронту.

Столь же много усилий требовалось для быстрейшего продвижения транспортов с артиллерийскими боеприпасами. Это была очень напряженная и нервная работа, отнимавшая уйму времени у меня и моих помощников.

За несколько дней до начала наступления из войск вернулся генерал И. Д. Векилов, активно работавший со мной по подготовке артиллерии к наступлению. Он советовал мне немедленно доложить Ставке о создавшемся положении и попросить разрешения оттянуть срок начала операции.

— Какой срок, по-вашему, требуется? — спросил я его.

— Трудно сказать. Все зависит от Генерального штаба и наркомата путей сообщения.

— В какое положение попадем мы, если так будем отвечать Ставке? — сказал я, рассмеявшись.— Да разве так можно вести войну!

Однако генералы и офицеры — артиллеристы, присутствовавшие при докладе, стали поддерживать предложение Векилова.

Нужно было так закончить это импровизированное совещание, чтобы все уверовали: есть и другое решение.

Генерал Векилов был активным участником первой мировой войны. Я обратился к нему:

— Чем вы били немецкую артиллерию в прошлую войну? Ведь основной пушкой в русской артиллерии была тогда прославленная трехдюймовка. Вот вы, товарищ Векилов, и теперь помогите организовать борьбу с итальянской артиллерией, кстати сказать, являющейся далеко не передовой, с помощью сосредоточенного огня наших 76-миллиметровых пушек, имеющих достаточную дальность и неплохую гранату с фугасным и осколочным действием. Навалитесь на каждую батарею противника [291] одним — двумя артиллерийскими дивизионами этих пушек! А когда прорвем оборону, посмотрим результаты нашего артиллерийского огня. Я убежден, что мы будем свидетелями полного разгрома артиллерии противника. Предлагаю немедленно внести необходимые изменения •в планы, таблицы огня и графики артиллерийской подготовки!

Впоследствии Векилов и другие, генералы не раз вспоминали, что это решение произвело тогда на присутствовавших сильное впечатление. Векилов, пока был жив, много раз рассказывал, как артиллеристы, расходясь после этого совещания, решили реабилитировать нашу трехдюймовку.

Указания были полностью проведены в жизнь, и впоследствии все убедились, как досталось итальянским батареям от нашей артиллерии дивизионного типа.

Ставка настаивала на сокращении сроков подготовки операции. Но эшелоны с войсками и транспорты с вооружением, боеприпасами, горючим, продовольствием запаздывали.

Все наши просьбы перенести день наступления были тщетны. 3 декабря мы с Н. Ф. Ватутиным получили директиву Ставки: «Готовность операции к 9 декабря. Занятие исходного положения в ночь на 10 декабря. Начало операции 10 декабря... Координацию действий обоих фронтов по подготовке операции и проведению ее возложить на генерал-полковника артиллерии тов. Воронова».

Мы понимали, почему нас так торопят. В районе Котельникова шли ожесточенные бои с группой Манштейна. Но, несмотря на все наше желание помочь соседям, мы, не обеспеченные многим необходимым, не могли рисковать. Ставка вынуждена была перенести начало операции на 16 декабря.

Накануне наступления меня больше всего занимал не столько прорыв вражеской обороны — в его успехе я был уверен,— сколько ввод в действие подвижных войск, развитие успеха путем ударов по открытым флангам обороны противника и систематическое «сматывание» этих флангов. Развитие успеха должно было выполняться в максимально высоких темпах с тем, чтобы как можно скорее два наших участка прорыва превратились в общий фронт наступления на возможно большем протяжении. [292]

Я вызвал к себе командиров четырех танковых и механизированного корпусов, чтобы уточнить полученные ими боевые задачи по развитию успеха и выяснить неотложные нужды.

Мне понравились доклады командиров корпусов. Они хорошо разработали планы действий. Но каждый из них, касаясь боевой готовности своего соединения, непременно жаловался на недостаток тары под топливо и требовал увеличения заправок горючего. Особо нажимал на это заботливый командир 24-го танкового корпуса генерал В. М. Баданов. Конечно, он не мог предположить, что его танки первыми перейдут на итальянское горючее.

— Напрасно вы так усиленно концентрируете свое внимание на таре и увеличении заправок горючего,— ответил я.— Вы же хорошо понимаете, что в эти считанные дни невозможно удовлетворить ваши просьбы. Тем не менее, вы должны решить поставленные задачи и сразу же в ходе наступления перейти на снабжение трофейным горючим. У врага вы можете разжиться и необходимой тарой.

— Так и сделаем! — заверил командир 17-го танкового корпуса генерал П. П. Полубояров.

Немало встреч в те дни состоялось с генералами и офицерами военно-воздушных сил. Конечно, особое внимание было уделено авиационной поддержке наших танковых и механизированного корпусов во время ввода их в прорыв и действий в оперативной глубине противника.

Утром 13 декабря Ставка сообщила: 2-я гвардейская армия на Юго^:3ападный фронт не прибудет, она поступает в распоряжение командования Сталинградского фронта для использования на Котельническом направлении. Такая силища уходила от нас! Мы лишались оперативного эшелона развития прорыва. Как же вести наступательную операцию без него?

Ставка предложила умело применить все имеющиеся в нашем распоряжении силы и изменить направление главного удара — вместо Ростова взять восточнее. Мне дали понять, что это решение окончательное и обсуждению не подлежит.

Тяжело было сознавать, что подготавливаемое нами наступление сокращает свой размах. [293]

С грустным настроением мы с Николаем Федоровичем Ватутиным склонились над оперативной картой. Рука не поднималась начертить стрелу, обозначающую новое направление главного удара двух фронтов. Но приказ должен быть выполнен. Звонки из Москвы следовали один за другим. В Ставке и Генштабе нервничали. Обстановка на Котельническом направлении оставалась тревожной, и Москва требовала скорее начать наступление на среднем Дону, нанести удары по тылам немецкой группы армий «Дон», ее аэродромам и резервам.

«Матч состоится при любой погоде»

В ночь на 16 декабря пришлось работать особенно напряженно. Звонки не давали покоя, да и сам частенько обращался к телефону, чтобы лишний раз убедиться, предусмотрены ли все мелочи и детали наступления.

Рассветало медленно. Плохая погода могла снизить эффективность нашего артиллерийского огня, помешать боевой работе авиации. Разговаривая по телефону с кем-то из генералов, я услышал вопрос: «Что будем делать, если начнется снегопад?»

— Матч состоится при любой погоде! — ответил я.

Артиллерийская подготовка началась в густом тумане. С наблюдательных пунктов ничего не было видно, но во вражеском расположении стоял сплошной, несмолкаемый гул от разрывов наших снарядов и мин.

Первые минуты артподготовки, особенно в таких «слепых» условиях, всегда вызывали у меня сильное волнение и опасения — не откроет ли противник ответный артиллерийский огонь по нашим войскам? На этот раз вражеская артиллерия молчала.

Началась атака пехоты и танков.

Завязался бой на плацдарме, на этом маленьком «пятачке».

Когда наши танки ворвались на передний край обороны противника, они вдруг стали подрываться на минах. Оказалось, что здесь в ряде мест мины лежали как бы в три этажа: первый был положен итальянцами еще в летних условиях, второй — в осенних, а третий — с началом зимнего периода.

Потери в танках, конечно, сказались на действиях пехоты. Бой стал принимать затяжной характер. Выяснилось, [294] что оборона противника здесь оказалась намного глубже, чем мы предполагали. Наша артиллерия и авиация напрягали все свои силы, чтобы надежно обеспечить прорыв.

С утра, пользуясь туманом, бомбардировщики смело летали над боевыми порядками врага без прикрытия своих истребителей, которых у нас недоставало. Командующий 17-й воздушной армией, действовавшей на данном направлении, генерал-лейтенант авиации С. А. Красовский решил прикрывать свои бомбардировщики штурмовиками. Его инициатива была одобрена.

В воздухе все шло благополучно. Противник долго не мог догадаться, что за самолеты ходят вместе с бомбардировщиками и прикрывают их своим пушечным огнем. Во второй половине дня, когда туман стал быстро рассеиваться, в воздухе появились истребители противника и сбили четыре наших самолета-штурмовика. С этого момента наш вынужденный эксперимент оказался полностью исчерпанным. Генерал Красовский сразу же дал команду прекратить сопровождение бомбардировщиков штурмовиками и вместо них послал истребителей. Но в этот момент, к сожалению, нашлись люди, которые хотели обвинить С. А. Красовского в неправильном использовании авиации в бою и гибели четырех самолетов. Мне пришлось вмешаться и защитить генерала от несправедливых обвинений.

Короткий зимний день быстро пролетел. Незаметно подкрались сумерки. Бой продолжался. Пехота и танки медленно, но верно прогрызали оборону противника.

К концу дня мне доложили, что на минах подорвалось около двадцати наших танков. Я приказал продолжать «прогрызать» оборону противника, ночью бой не прерывать, а, наоборот, усилить нажим на врага. При этом я имел неосторожность сказать:

— Назад для нас хода нет! Пусть мы потеряем еще столько же танков, но зато наши подвижные соединения завтра вырвутся на оперативный простор.

Командующие обоими фронтами тут же отдали необходимые приказания.

Через полтора — два часа оборона противника была прорвана и наши войска приступили к расширению и углублению прорыва, [295]

Весь день Ставка меня не вызывала,— наверное, там догадывались, что у нас и без того жарко. Уточнив необходимые сведения о положении наших войск и противника, я собрался вызвать Ставку, но телефонистка доложила, что на проводе Москва.

— Чем можете нас порадовать? — спросили меня.— Что собираетесь делать завтра?

Я доложил, что оборона противника прорвана и войска приступили к развитию успеха. Сразу же был повторен вопрос:

— А что собираетесь делать завтра?

— Принято решение продолжать бой ночью, а завтра с утра надеемся ввести в дело подвижные соединения.

— Сколько потеряно танков во время прорыва?

— До наступления темноты двадцать, вечером еще десять.

После этого разговор протекал спокойно. Меня поздравили с успехом, попросили передать командующим фронтами и армиями пожелание новых побед.

Я не придал никакого значения вопросу о потерях танков. Только на следующий день мне стала известна его подоплека.

Оказывается, на командном пункте находился полковник из штаба бронетанковых войск. Он послал срочное донесение своему начальнику в Москву, в котором в мрачных красках расписал потерю танков и высказал свои предположения о неизбежном провале начатой операции.

Утром 17 декабря поступили благоприятные донесения о развитии успеха. Наши стрелковые корпуса с танками сопровождения при хорошем взаимодействии с артиллерией продвигались вперед и захватили много пленных и трофеи. Но танковые корпуса все еще продолжали следовать за наступающей пехотой.

К сожалению, я не имел прямой связи с их командирами. Пришлось принимать меры через штаб фронта. Подействовало. На следующее утро я уже докладывал в Ставку о крупных успехах, достигнутых танковыми соединениями.

Вечером 18 декабря 1942 года по радио объявили об успехах нашего наступления и на среднем Дону. В сообщении Совинформбюро говорилось: [296]

«Прорвав оборону противника на участке Новая Калитва — Монастырщина протяжением 95 километров и в районе Боковская протяжением 20 километров, наши войска за четыре дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись вперед от 50 до 90 километров. Нашими войсками занято более 200 населенных пунктов, в том числе города Новая Калитва, Кантемировка, Богучар и районные центры Талы, Радненское, Боковская.

В ходе наступления наших войск разгромлены девять пехотных дивизий и одна пехотная бригада противника. Нанесены большие потери четырем пехотным дивизиям и одной танковой дивизии противника. Захвачено за четыре дня боев более 10000 пленных».

В эти дни 8-я итальянская армия прекратила свое существование.

А всего только за два — три дня до этого Муссолини, выступая в Риме на собрании руководящих фашистских деятелей Италии, хвастливо заявил: «8-я итальянская армия, находясь на берегу Дона, высоко несет славные фашистские знамена и готова броситься в любой момент вперед для окончательного разгрома ненавистных красных войск».

Теперь хвастовство сменилось паникой. Один из командиров дивизий доносил командующему 8-й итальянской армией:

«Остатки дивизии отходят в беспорядке, потеряна вся артиллерия и другая боевая техника. С фронта, справа и слева — русские. Прошу Ваших указаний».

Я с большим интересом прочитал эту радиограмму и приказал усилить наблюдение за эфиром. Через какой-то промежуток времени радисты перехватили ответ командующего армией: «Мужайтесь».

Наши войска продолжали захватывать пленных и многочисленные трофеи — вооружение, боеприпасы, машины, обмундирование, продовольствие. На 200 километров по фронту была прорвана оборона противника, на десятки километров вглубь продвинулись наши наступающие войска.

Итак, 6-я армия Воронежского фронта, 1-я и 3-я гвардейские армии Юго-Западного фронта во взаимодействии с многочисленными соединениями и частями других родов войск, в частности со 2-й и 17-й воздушными [297] армиями, успешно выполнили операцию, получившую условное название «Сатурн». Эта операция оказала большое влияние на развитие событий в междуречье Волги и Дона. Но иногда приходится сталкиваться с попытками принизить ее значение. Например, в книге А. И. Еременко «Сталинград» об операции «Сатурн» говорится маловразумительной скороговоркой: «Перед тем как перейти к основному для нашего фронта событию декабря — контрудару против Манштейна и разгрому его группировки, кратко проследим за действиями войск нашего соседа, Юго-Западного фронта, также начавшего 16 декабря наступление. Своевременное решение Ставки о наступлении Юго-Западного фронта и левого крыла Воронежского фронта не дало противнику возможности дополнительно усилить Котельническую группировку, чем была оказана большая помощь сталинградцам».

Здесь каждая фраза нуждается в уточнении. Напомним: операция «Сатурн» началась 16 декабря, а Сталинградский фронт перешел в наступление лишь 24-го. К моменту перехода Сталинградского фронта в наступление его правый сосед разгромил 8-ю итальянскую и 3-ю румынскую армии, а танковый корпус В. М. Баданова, пройдя по их стопам, 24 декабря захватил ст. Тацинскую и приступил к разгрому крупного вражеского аэродромного узла в этом районе. Такая обстановка не только «не дала противнику возможности дополнительно усилить Котельническую группировку», но ему уже вообще было не до деблокирования окруженных войск Паулюса. И, думается, бывшему командующему Сталинградским фронтом следовало бы более объективно оценивать вклад своего правого соседа в общую победу.

Начиная с 24 декабря войска Сталинградского, Юго-Западного и Воронежского фронтов наступали в тесном взаимодействии друг с другом в полосе до 300 километров. Враг нес большие потери в живой силе и технике. Эх, если бы у нас на среднем Дону побольше оперативных резервов! Я посчитал своей обязанностью высказать свою точку зрения Ставке и послал в Москву докладную записку:

«1. Операция тов. Ватутина получает широкий размах и таит в себе очень большие возможности. Для выполнения [298] более крупных целей ему нужны новые силы (стрелковые дивизии и мотомехчасти).

2. Учитывая наши возможности на сегодняшний день, я предлагаю отказаться от активных действий у Конева и за счет его усилить Ватутина.

Кроме того, временно отказаться от активных действий и у Мерецкова и Говорова. Это даст возможность сосредоточить усилия на решающем направлении и добиться положительных результатов.

3. Когда Ватутин полностью выполнит поставленные перед ним задачи, мы будем иметь крупные силы для решения новых задач на любом направлении».

Ответа на это предложение я не получил.