В мирное время

К знаниям!

Здоровье быстро восстанавливалось. Костыли я забросил еще в день освобождения из плена, а теперь расстался и с палкой. Помогли физические упражнения, нормальное питание, свежий воздух, верховая езда.

Вся артиллерия 2-й стрелковой дивизии была передислоцирована в Калугу. Началась планомерная боевая учеба. Бойцы и командиры совершенствовали свои навыки в стрельбе, тактике артиллерии, в эксплуатации техники. Врезались в память лекции по астрономии с демонстрацией большого набора диапозитивов. Лекции эти читал очень симпатичный старый ученый — астроном, который получал за это половину красноармейского пайка. Он увлекательно проводил свои занятия, и на них собирались почти все свободные от нарядов и работ.

Но недолго привелось служить в Калуге. В те годы меня часто перебрасывали с места на место. И об этом не жалею: многое увидел, многому поучился. Несколько командиров батарей были направлены на Западный фронт. В числе их был и я. Инспектор артиллерии фронта В. К. Садлуцкий послал нас в Дорогобуж на формирование батарей отдельных артиллерийских дивизионов резерва Верховного командования.

Зима 1921/22 года была тяжелой во всех отношениях — мы мерзли, недоедали. Формирование шло медленно: запаздывала материальная часть артиллерии, приборы, средства связи и конский состав. [51]

Только к весне новая батарея была обучена и достаточно сколочена. Она стала единой дружной семьей. У нас был даже свой девиз: «Учиться — так учиться, нести службу — так нести ее по-настоящему, работать — так работать, а веселиться — так веселиться всем, скучных нам не надо!»

Мы действительно учились, а в свободные часы умели и повеселиться.

Не раз командование устраивало учебные тревоги и проверяло нашу боевую готовность. Однажды после напряженного учебного дня я отдыхал дома, когда услышал сильный стук в окно. Выглянул и первое что увидел — красивую голову моего скакуна Аполлона. В поводу его держал ординарец Ахметов. Встревоженный до крайности, он выпалил:

— Товарищ командир, скорей в батарею! Приехал большой начальник, объявил тревогу, ругается и шумит...

Когда я галопом прискакал на батарею, она была уже построена в конном строю. Командир взвода Корольков, бывший фейерверкер царской армии, заканчивал заполнение бланка строевой записки. Он доложил мне о полной готовности. Выхватив у него записку, я поскакал к группе командиров, среди которых узнал инспектора артиллерии фронта.

Выслушав мой доклад, Садлуцкий посмотрел на часы, приказал своему адъютанту записать время и поставил задачу батарее: как можно быстрее прибыть на площадь против горисполкома.

Стало понятно: предстоит испытание на быстроту. Батарея помчалась переменным аллюром.

Впереди был крутой спуск и не менее крутой подъем. Но вот беда — батареи все еще не получили из Смоленска съемные тормоза, а без них спускаться с кручи невозможно: орудия обязательно стали бы накатываться, и могло случиться несчастье.

Батарея остановилась. Надо было быстро принять решение. Тогда мы разобрали ближайший забор и вложили колья и доски между спицами колес. Это нехитрое приспособление помогло нам провезти под гору наши орудия. А подъем преодолевать уже было легче: бойцы научились так управлять лошадьми, чтобы нагрузка равномерно падала на коренников и на уносы. [52]

Мы галопом прискакали на площадь и оказались первыми. Встретивший нас незнакомый командир записал время нашего прибытия, приказал спешиться и ждать приезда начальства.

Когда на площадь приехал Садлуцкий, мы провели конно-батарейное учение. Инспектор артиллерии остался доволен и объявил личному составу благодарность за отличную боевую готовность батареи.

На обратном пути мы остановились у поломанного нами забора, попросили хозяина извинить нас и пообещали починить забор. Но хозяин оказался бывшим конным артиллеристом.

— Ничего не надо, сам все сделаю,— сказал он.— Я рад, что мой забор такую хорошую службу вам сослужил. А ловко вы со спуском управились, любо-дорого смотреть было!

Пока хозяин восторгался нашей выучкой и находчивостью, красноармейцы быстро поправили забор.

Летом наши дивизионы были расформированы: их сменили артиллерийские подразделения 27-й Омской стрелковой дивизии. Жаль было расставаться с друзьями, но что поделаешь!

Меня назначили командиром гаубичной батареи Омской дивизии. Батарея оказалась неплохой, я быстро подружился с ее командирами и красноармейцами.

Осенью батарея в полном составе была направлена в Смоленск. Она вошла в состав особого учебного опытного отряда (две стрелковые роты, пулеметная рота, кавэскадрон, батарея, инженерная рота), который экспериментально отрабатывал новую форму войсковой организации, получившую название «огневая рота».

Начались длительные учения. Я получил возможность присутствовать на разборах и совещаниях, которые проводил командующий Западным фронтом М. Н. Тухачевский. Это было большой теоретической и практической школой.

Весной 1923 года батарею направили в Лужский лагерь для обслуживания стрельб Высшей артиллерийской школы комсостава.

Жизнь в Луге была очень интересной. Мы выходили на полевые занятия вместе со слушателями школы, которые проводили многочисленные стрельбы под руководством сильных, отлично подготовленных преподавателей. [53] Бывало, внимательно следишь за ходом стрельбы, ее разбором и столько полезного почерпнешь из указаний преподавателя. Как мне хотелось самому поучиться в этой школе!

Летом из Москвы приехала комиссия крупных специалистов артиллерии для отработки стрельб с участием самолета-корректировщика. В этих стрельбах участвовала наша батарея. Мы отрабатывали различные приемы корректировки артиллерийского огня с воздуха. Стрельбы проводились утром и вечером.

Методы, которые испытывались в то лето, были подробно изложены в специальном наставлении артиллерии Красной Армии, а некоторые нашли применение даже в годы Великой Отечественной войны.

В свободные часы я снова, как в ранней юности, бродил по лужским лесам, охотился на глухарей и тетеревов. По-прежнему увлекался конным спортом и футболом. Закалился, окреп. Моему здоровью и силе теперь многие могли позавидовать. А ведь еще совсем недавно считали инвалидом, не годным для службы в армии!

К осени батарея вернулась в свою дивизию. И тут меня ожидала радость: предложили держать экзамены в ту самую артиллерийскую школу, которую мы обслуживали летом.

Вступительные экзамены длились почти целый месяц. Выдержал я их неплохо, и только по топографии не повезло: получил неудовлетворительную оценку не столько за пробелы в знаниях, сколько за попытку поспорить с экзаменатором. Пережил томительные дни, пока решалась моя судьба. Нечего и говорить о радости, которую я испытал, когда увидел свою фамилию в списке слушателей Высшей артиллерийской школы.

Зимой школа квартировала в Детском Селе, под Ленинградом. Изредка я смог бывать в родном городе, навещать отца и друзей. С первых же дней с жаром взялся за учебу, до поздней ночи сидел за книгами, чертежами и топографическими картами.

Занимались снами опытнейшие преподаватели, крупные знатоки артиллерии. Каждый час занятий давал очень много. Наряду с военными дисциплинами мы с увлечением изучали историю партии, политическую экономию и партийно-политическую работу. Я прочитал первый том «Капитала» Маркса и много ленинских работ. [54]

Наша учебная группа, состоявшая в большинстве из командиров батарей, была дружная, организованная, спаянная настоящим товариществом. Это делало учебу еще более плодотворной.

А летом я снова оказался в Луге. На хорошо знакомом мне полигоне мы проходили летнюю практику. Батарейные стрельбы проводились двух видов: методические, с разбором каждого выстрела (их слушатели называли «разговорными»), и боевые, с учетом времени и расхода снарядов в зависимости от характера поражавшихся целей. Каждому слушателю на летнюю практику отпускалось 200 снарядов разных калибров. А мне повезло — привлекли на большое артиллерийское учение в качестве командира батареи, действующей с ротой в головной походной заставе. Посредником был наш преподаватель В. В. Муев. Все стрельбы прошли под его придирчивым контролем, и каждая была тщательно разобрана.

После окончания школы меня назначили заместителем командира, а вскоре и командиром легкого артиллерийского дивизиона в той же 27-й Омской дивизии. Дивизион оказался хорошим во всех отношениях. Все три его батареи были награждены Красными знаменами ВЦИК за боевые заслуги в гражданской войне.

Командиры батарей В. Горбатов, М. Харитонов и С. Шпади — разные по характеру люди, но все трое были энтузиастами своего дела и обладали достаточным опытом. Виктор Семенович Горбатов впоследствии окончил Артиллерийскую академию, стал видным специалистом и в годы Великой Отечественной войны принес много пользы нашей артиллерии.

Боевая подготовка велась углубленно. Особенно тщательно отрабатывалось взаимодействие пехоты и артиллерии в основных видах боя. Вопросы разведки, связи и управления, организации боевых порядков в статике и динамике современного боя, сочетания огня и маневра не сходили с повестки дня. Совместные учения с пехотой проводились систематически.

На артиллерийских стрельбах мы увлекались «уточненной стрельбой». По тем временам у нас были большие достижения в топографической подготовке исходных данных для стрельбы. Широко использовалась стереотруба и специальные рейки для точных измерений [55] расстояний. Мне было поручено сделать доклад по «уточненной стрельбе» на собрании военно-научного общества полка. Наш опыт широко использовался в других подразделениях артиллерии дивизии и даже корпуса. В тот период я опубликовал несколько статей в журнале «Вестник АКУКС» (Артиллерийских курсов усовершенствования командного состава) и вскоре стал уполномоченным этого журнала по Витебскому гарнизону: в мои функции входили подписка, сбор статей и обсуждение опубликованных материалов среди командиров.

Дивизион, которым я командовал, был превращен в учебное подразделение, готовящее кадры младшего командного состава для артиллерии дивизии. Мы поставили себе целью добиться, чтобы учебный дивизион стал лучшим, показательным в полку. Прошло немного времени, и мы свою цель осуществили.

Из Москвы нагрянула инспекция под руководством инспектора артиллерии Красной Армии, выдающегося советского артиллериста Владимира Давидовича Грендаля. Полк серьезно проверяли, но особо тщательно — его учебный дивизион. Результаты проверки оказались лучше, чем мы сами ожидали. В. Д. Грендаль дал высокую оценку всему дивизиону, сравнил его с военно-артиллерийскими школами, готовящими командиров взводов для советской артиллерии и добавил, что у нас учеба поставлена даже много лучше, чем в некоторых школах. Это окрылило нас и прибавило энергии в работе.

В Красной Армии были введены состязательные артиллерийские стрельбы с 15-километровым пробегом. Учебные артиллерийские дивизионы были поставлены в особые, более трудные условия стрельбы, чем линейные. В день состязаний многие дивизионы уже в самом начале потерпели неудачу и не были допущены к стрельбе. Но батареи нашего дивизиона успешно пришли к финишу, показали рекордные темпы во всех упражнениях и исключительные результаты в стрельбе. Они заняли лучшие места в Белорусском военном округе.

А я мечтал об артиллерийской академии. Исподволь готовился к вступительным экзаменам, но просить начальство направить на учебу не решался. Наконец осмелился. Рапорт дошел до командира дивизии.

Омской дивизией тогда командовал герой гражданской войны Степан Вострецов. Мы с восхищением смотрели [56] на его четыре ордена Красного Знамени — столько же орденов имели тогда еще трое: Фабрициус, Федько и Блюхер. Комдив Вострецов был очень доступный и простой человек, пользовавшийся всеобщим уважением. пас подкупало отсутствие в нем всякой заносчивости, пытливость ума, человечность. Я рассчитывал, что он поддержит мою просьбу.

Но, увы, на моем рапорте командир дивизии наложил лаконичную резолюцию: «Отказать».

Это ошеломило меня и огорчило. При случае я попытался доказать ему, как необходимо мне высшее военное образование. Комдив терпеливо выслушал и ответил:

— Свое решение не отменю. Я отказал тебе только потому, что ты хороший строевой командир. Из тебя инженер не получится! Не обижайся, служи верой и правдой славной Омской дивизии.

Несмотря на категорический отказ, я не пал духом, а, наоборот, еще энергичнее взялся за подготовку в академию. Однако новая попытка весной 1926 года добиться направления на учебу имела те же последствия.

На мое счастье, летом начались межокружные маневры под непосредственным руководством начальника штаба РККА М. Н. Тухачевского. На эти маневры привлекались по одной сводной стрелковой дивизии по штатам военного времени из Белорусского и Ленинградского военных округов. В Белорусском округе для участия на маневрах была сформирована такая сводная стрелковая дивизия. Мне было приказано исполнять в ней должность заместителя командира сводного артиллерийского полка. Предстояло наступать против 11-й Ленинградской дивизии, которая заняла обороту.

Обе стороны старались изо всех сил. Все были охвачены стремлением успешно выдержать этот серьезный государственный экзамен, тем более что на маневрах присутствовали высокопоставленные иностранные военные представители.

Ленинградцы создали крепкую оборону. Репутация 11-й дивизии была очень высокой, и с первых же дней руководство маневрами и посреднический аппарат постоянно ставили нам в пример ее действия.

В нас заговорило ущемленное самолюбие. Каждому хотелось ни в чем не уступить ленинградцам. Мы придумывали [57] всяческие неожиданности для «противника», стремились применить последние новинки в тактике, чтобы ошеломить обороняющихся.

Однако в ходе наступления было плохо организовано взаимодействие между подразделениями различных родов оружия. Дружной, слаженной работы не получалось. Видимо, командование нашего корпуса не добилось единства тактических взглядов у командиров стрелковых и артиллерийских частей и подразделений.

Руководитель маневров провел частный разбор первого этапа маневров. Наступающей стороне здорово попало. Ряд критических замечаний в весьма деликатной форме было высказано и в адрес артиллерии белорусской дивизии. Замечания М. Н. Тухачевского были тонкими, глубокими, основанными на конкретных примерах. Мне впервые пришлось услышать столь мастерский разбор совместных действий пехоты и артиллерии.

Мы не впали в уныние, не опустили рук, а, наоборот, дали себе слово на втором этапе маневров, во что бы то ни стало добиться успеха. Общее настроение было боевым.

Никто ничего не знал о втором этапе маневров. Когда он начнется, где, каково будет его содержание? Все было тайной. На мою беду, заболел командир нашего полка и мне было приказано временно заменить его. Доброй половины подразделений, вошедших в полк, я не знал, и это еще более затрудняло мое положение.

Ночью меня вызвали в штаб маневров. Когда я вошел, за столом сидели Тухачевский, начальник оперативного управления штаба РККА Триандафилов и командир нашей дивизии Вострецов.

Представился. Предложили сесть. Тухачевский сказал:

— Я вас, оказывается, знаю по смоленским учениям, когда мы с таким трудом вымучивали тактику «огневой роты».

Добрые, приветливые слова успокоили меня, на душе стало легче. Тухачевский разъяснил, что сводная дивизия Белорусского округа будет теперь участвовать в маневрах в качестве обороняющейся стороны и что я, по просьбе ее командира Вострецова, на время маневров назначаюсь начальником артиллерии этой дивизии.

— Справитесь? [58]

— Постараюсь! — ответил я, хотя особой уверенности вовсе не чувствовал.

Триандафилов предупредил, что артиллерия на этих маневрах должна сыграть большую роль.

Мы вышли из избы вместе с Вострецовым, и меня вдруг охватило сомнение: хватит ли у меня опыта и умения командовать артиллерией дивизии на таких важных маневрах? Вострецов, видимо, заметил мое настроение.

— Не боги горшки обжигают,— сказал он.— Выдюжим.

Мы решили как можно лучше провести артиллерийскую разведку «противника», управление артиллерии максимально централизовать, но так, чтобы в резко изменившейся обстановке подразделения могли действовать и самостоятельно. Для надежности поражения «противника» будем сосредоточивать огонь, объединяя мощь нескольких батарей. Борьбу с артиллерией «противника» было решено вести путем уничтожения и подавления ее наблюдательных пунктов. Мы собирались применить некоторые тактические новинки, скрывая их даже от посредников, боялись, что через них ленинградцы могут прослышать о наших намерениях.

План действий артиллерии я доложил командиру дивизии. Он отнесся к нему с большим интересом и одобрил без колебаний.

Начался второй этап маневров. К этому времени у нас уже была составлена подробная карта, на которой нанесены очень многие объекты боевого порядка «противника», в том числе и ряд наблюдательных пунктов, выдавших себя плохой маскировкой. Разведка доносила о том, что «противник» в ближайшие часы предпримет артиллерийскую подготовку. Мы решили сорвать ее.

Командир дивизии и посредники прильнули к стереотрубам, чтобы наблюдать за нашими действиями.

Я доложил, что артиллерия открывает огонь одиннадцати батарей по самому важному командному пункту «противника». Затем мы перенесли огонь по двум другим пунктам, сосредоточив по каждому удар 5-6 батарей. Каждый раз указывалось, сколько времени ведется огонь и сколько будет выпущено снарядов.

По лицам посредников было видно, что они не ожидали такого поворота дела. Усиленно заработала нейтральная [59] посредническая связь. В штаб маневров непрерывно докладывалось о переносах огня с цели на цель.

Во время одного из таких докладов я слышал, как посредник наступающей стороны информировал о результатах и эффективности нашего артиллерийского огня. Оказалось, что мы «вывели из строя» командный пункт командира наступающей дивизии, а сам командир дивизии признан раненым. Посредники установили, что выведены из строя два наблюдательных пункта командиров наступающих стрелковых полков и несколько пунктов старших артиллерийских начальников при них. Наступление «противника» было сорвано. Штаб руководства объявил перерыв для организации и приведения в порядок наступающих войск.

На разборе маневров действия нашей дивизии были положительно оценены командованием. Вострецова поздравляли с успехом, а он в свою очередь хвалил командиров пехоты и артиллерии.

— Чем тебя наградить? — спросил меня Вострецов после разбора.

Тут я вновь, уже в третий раз, обратился к нему с просьбой отпустить меня учиться в Академию им. Фрунзе. Комдив вздохнул, помолчал немного, потом сказал:

— Ну что ж. Иди, учись. Против поступления в эту академию не возражаю.

Это было для меня лучшей наградой.

Поступать в Академию им. М. В. Фрунзе посоветовал один из командиров, окончивший ее и прибывший на службу в нашу дивизию. Уже по первым шагам его работы было видно, что эта академия дает основательное и всестороннее военное образование, в том числе и в области артиллерии. До сих пор я признателен товарищу за хороший совет.

В августе 1927 года сдал вступительные экзамены. Итак, я слушатель академии. Учусь упорно. Заброшены всякие развлечения, даже шахматы и охота.

Комдив Вострецов следил за моей учебой. Бывая в Москве, он обязательно встречался со мной, расспрашивал об успехах и каждый раз советовал не забывать артиллерийскую специальность.

— Она вам всегда пригодится.

Вострецов интересовался, не нуждаюсь ли я в чем, [60]

...В двадцатых числах каждого месяца слушатели получали из учебного отдела так называемые «месячные задания», в которых все было расписано по дням и часам. Мы стремились еще до прочтения той или иной лекции изучить всю рекомендованную к ней литературу. Это очень помогало в усвоении материала.

С особым прилежанием мы овладевали марксистско-ленинским учением. Сознавали, что без этой науки не может обойтись советский командир.

В те годы шла острая, непримиримая борьба за генеральную линию партии против всякого рода ее врагов. Эта борьба не могла не захватить и академию. Троцкисты возлагали большие надежды на вузовские парторганизации, в особенности на военные.

Сколько тогда было заседаний и собраний, на которых горячо отстаивалась генеральная линия партии, разоблачались жалкие оппозиционеры, изменившие делу рабочего класса, порвавшие с марксизмом-ленинизмом.

Борьба закончилась полным разгромом троцкистской оппозиции. Для всех нас это явилось большой школой идейной закалки.

Вся наша учеба строилась на опыте первой мировой и гражданской войн. Начав с тактики стрелкового батальона, мы закончили оперативной военной игрой на картах и почти трехмесячной разработкой всех вопросов подготовки военного округа к войне.

Курс истории военного искусства слушатели изучали под руководством профессора А. А. Свечина, курс оперативного искусства преподавали Н. Е. Варфоломеев, Г С. Иссерсон и А. В. Кирпичников. Любовь к общей тактике нам прививали А. И. Верховский, Н. Н. Шварц и С Н. Красильников, восхищавшие нас своими глубокими знаниями и методическим мастерством Особенно. признательны мы были Сергею Николаевичу Красильникову, руководителю нашей учебной группы. Его занятия по тактике отличались живостью, увлекательностью. И каждый из нас стремился перенять у него методические приемы, зная, что это очень пригодится нам в будущем.

По тактике, технике и стрельбе артиллерии — предметам, которые мне были ближе всего,— с нами занимались маститые артиллеристы Е. К. Смысловский, [61] Н. Л. Владиславский, В. К. Токаревский и Е. М. Голубинцев. С энтузиазмом овладевали мы научными основами тактики пехоты по лекциям А. Г, Лигнау и его капитальному труду «Тактика пехоты».

Запомнились занятия по военно-инженерному делу. Этот курс вел чудеснейший человек, выдающийся ученый Д. М. Карбышев. Большую пользу принесли нам лекции М. М. Загю, крупнейшего специалиста по войсковому тылу.

Сверх учебного плана мы прослушали много интереснейших лекций и докладов. Неизгладимое впечатление произвел двухчасовой доклад начальника штаба Красной Армии М. Н. Тухачевского «Будущая война в свете выполнения первой пятилетки». Михаил Николаевич показал нам, как можно и как полезно заглядывать в будущее.

В нашу учебную группу входили И. Буренин, Г. Васильев, Н. Журавлев, Г. Малышенков, А. Новиков, М. Тихонов, И. Толмачев — люди интересные, думающие. Мы крепко сдружились. Эта дружба помогала нам в учебе и в последующей службе. В годы Великой Отечественной войны нам с Главным маршалом авиации А. А. Новиковым и генерал-лейтенантом авиации Н. А. Журавлевым пришлось много совместно поработать над организацией взаимодействия артиллерии с авиацией на полях сражений. Вместе мы радовались боевым успехам стрелкового корпуса, которым командовал генерал-лейтенант М. Ф. Тихонов. На работе в крупных общевойсковых штабах проявили свои знания и опыт генерал-лейтенант И. Н. Буренин и другие бывшие слушатели нашей учебной группы.

В коллективе слушателей жилось и работалось хорошо. Долгое время я был старостой двух общежитии академии, находившихся на улице Горького, рядом с Московским Советом. Нелегкие обязанности эти касались не только быта слушателей, но и налаживания теплых товарищеских отношений, помощи их семьям.

В академии я продолжал всерьез увлекаться фотографией. В 1929 году у нас был объявлен фотоконкурс. Я сделал ночные снимки Москвы. Работа была признана отличной, ночные снимки оказались на стендах академической выставки. Жюри присудило мне премию [62] — замечательный фотоаппарат с набором всех принадлежностей.

Увлечение фотографией было не случайным. Я старался внедрять фотографию в боевую работу артиллерии. Не раз в дальнейшем фотография применялась для повышения эффективности артиллерийского огня. Быстро пролетели напряженные годы учебы. И вот уже защита дипломных работ.

Своеобразен был тогда порядок выбора дипломных тем: каждый слушатель имел право избрать из рекомендуемого официального списка пять тем в порядке желаемой очередности. Я избрал себе пятой темой чисто артиллерийскую: «Влияние оперативного искусства и тактики на развитие артиллерии в первую мировую войну». Она и была утверждена — четыре первые темы достались другим.

Когда же я взялся за подбор материала к этой теме, стало ясно, что она не совсем верно сформулирована: в ней все поставлено с ног на голову. В самом деле, прогресс и развитие вооружения и боевой техники оказывает прямое влияние на развитие тактики, оперативного искусства и стратегии. Конечно, тактика, оперативное искусство и стратегия тоже оказывают влияние на развитие вооружения и боевой техники, но это влияние уже вторичное.

Я возбудил ходатайство о переименовании темы. Заместитель начальника академии тов. Котов отнесся к этому ходатайству с большим вниманием. Он подробно расспросил о том, как я собираюсь разрабатывать эту тему, какими источниками пользоваться и как буду доказывать свою правоту.

Моим ходатайством заинтересовался и начальник академии Р. П. Эйдеман, он тоже захотел услышать мои доводы. Беседа с ним была короткой. Я сформулировал свою тему так: «Влияние развития артиллерии на оперативное искусство и тактику в первую мировую войну».

Вскоре мое ходатайство было утверждено Народным комиссаром обороны в связи с тем, что весь перечень тем был утвержден им же.

После многих дней и ночей упорной работы состоялась защита диплома.

Кое-кто из слушателей-артиллеристов мечтал после [63] окончания учебы перейти в мотомеханизированные войска или в авиацию. В то время много говорили о том, что артиллерия — отживающий род войск, что в будущих сражениях ее полностью заменят танки и авиация. Меня коробило от таких слов. Я все больше убеждался, что без артиллерии в современном бою не обойтись.

Твердо решил вернуться в артиллерию. Поэтому особо старательно изучал артиллерийские дисциплины.

С сердечной благодарностью вспоминаю я годы. учебы в академии, ее прекрасный профессорско-преподавательский коллектив, сплоченную партийную организацию.

В академии мы получили не только знания и методические навыки, здесь развивали инициативу, смелость, упорство. Академия воспитывала в своих слушателях беспредельную преданность Коммунистической партии, народу. Она дала нам путевку в большую армейскую жизнь.

После окончания академии я мечтал вернуться в Белорусский округ. Но меня ожидало разочарование: дали назначение в Москву. Я не представлял себе, как можно служить артиллеристу в столице, вдали от учебных полей, полигонов, степей и лесов.

Московская Пролетарская

Московская Пролетарская стрелковая дивизия, куда я после академии прибыл командиром артиллерийского полка, была хорошо укомплектована и отличалась высокой выучкой личного состава. Дивизия гордилась славными традициями. Служить здесь считалось большой честью.

Стояла весна 1930 года. Дивизия отправлялась в свой летний лагерь под Москвой, а артиллерийский полк — на Гороховецкий артиллерийский полигон. Предстояли батарейные стрельбы. К ним готовились серьезно, и мне, молодому командиру полка, пришлось немало потрудиться.

Поначалу меня встретили настороженно. Иные сомневались, хорошо ли знает артиллерию выпускник общевойсковой академии? Поэтому руководство первыми стрельбами и их разборы превращались в своего рода экзамен, который я должен был держать уже не перед академической комиссией, а перед командным составом полка и дивизии. Из штаба Московского военного округа на наши батарейные стрельбы прибыл заместитель начальника артиллерии округа А. В. Кологривов, превосходный знаток артиллерии.

Он проверял, как мы готовимся к учению, а во время стрельб досконально вникал в их результаты, присутствовал на каждом разборе.

После отбоя учений старый артиллерист чистосердечно признался: он не верил, что командир, окончивший общевойсковую академию, может успешно командовать артиллерийским полком.

— Но у вас получается неплохо.

Первый экзамен в прославленной дивизии был выдержан.

За батарейными стрельбами начались стрельбы дивизионов и артиллерийских групп. Обширный полигон открывал возможности для широкого размаха учений.

Лагерной традицией были конноспортивные соревнования. Лидерами их издавна считались Московская артиллерийская школа и 108-й артполк. Среди наших артиллеристов было немало любителей конного спорта. Они дружно поддержали мое предложение всерьез заняться подготовкой к состязаниям. Для тренировок использовалась каждая удобная минута. Готовились мы без огласки, и лидеры не обращали на нас внимания. Они настолько были уверены в своем успехе, что еще до начала соревнований поделили между собой первые и вторые места. Но, к их удивлению, в этот день результаты получились совсем не такие, как обычно. Конники нашего полка завоевали первенство по всем видам соревнований. Лагерный спортивный комитет присудил нам общее первое место, и почти все призы оказались нашими.

Ликование в полку было небывалое. Конный спорт у нас сразу приобрел широчайшую популярность. Мы стали ежемесячно проводить свои полковые конноспортивные соревнования. Особенно полюбились бойцам парная езда и езда шестерочных артиллерийских запряжек. [65] Состязание по этому виду спорта значительно улучшило маршевую подготовку батарей.

Осенью полк принимал участие в окружных маневрах, которые проходили в Московской области. Полк в целом и его дивизионы получили хорошую оценку.

Но неожиданно навалились неприятности. Сменилось руководство дивизии. Говорят, новая метла чисто метет. Комиссия, которая во время смены начальства проверяла дивизию, перестаралась и «наскребла» множество больших и малых недостатков. Все было занесено в акт. Когда председатель комиссии доложил Народному комиссару обороны результаты проверки, тот решил созвать специальное совещание. Были вызваны командующий округом А. И. Корк и командиры всех полков нашей дивизии. Председатель комиссии начал зачитывать свой доклад. Нам стало не по себе — все было преувеличено, извращено. В защиту дивизии выступил командующий войсками округа. Нарком предоставил слово и главным «обвиняемым» — командирам частей дивизии. Убедительно защищались командиры стрелковых полков Р. П. Хмельницкий, И. Д. Россман и Е. П. Дикалов. Я тоже отверг некоторые домыслы проверяющих.

Народный комиссар обороны откровенно признался, что он решил было отстранить нас от занимаемых должностей и направить в разные округа с понижением, но теперь, когда он внимательно нас выслушал, у него изменилось мнение. Комиссия, по его мнению, составила явно неправильный акт.

Вернувшись в полк, я собрал командиров, рассказал им о выводах комиссии. Пусть в этих выводах многое преувеличено, но недостатки у нас есть, и нужно мобилизовать весь личный состав на их устранение. Мы стали еще больше внимания уделять повышению качества учебы.

Наш полк был, в сущности, опытно-испытательной базой для инспекции артиллерии и Главного артиллерийского управления Красной Армии. Все время поступали поручения о проверке боевых качеств новых и модернизируемых образцов орудий, приборов и боеприпасов о проведении различных опытных учений. Инспектор артиллерии Красной Армии В. Д. Грендаль и начальник ГАУ Н. А. Ефимов давали множество заданий [66] и, в свою очередь, оказывали полку помощь всем, чем только могли. Бывало, поручали нам проверить снаряды долговременного хранения. Их отпускалось по нескольку тысяч. Стрельбы проводились по планам и программам ГАУ со строжайшими мерами предосторожности. Испытания приносили большую пользу и нам: бойцы получали хорошую практику, а командиры совершенствовали навыки в стрельбе и управлении огнем.

В 1931 году полку пришлось построить и оборудовать новый лагерь в районе станции Алабино. Здесь был создан артиллерийский полигон, дивизионные стрельбища, а также зимние помещения и. конюшни на один дивизион. С этого времени артиллерийские подразделения полка по очереди стали в зимнее время выходить в лагерь. Тактические учения, боевые стрельбы шли теперь круглый год.

В лагере построили несколько миниатюр-полигонов на местности и небольшой винт-полигон. Шли постоянные тренировки и на других имитационных средствах.

Инспекция артиллерии Красной Армии поручила нам практически отработать и проверить новые методы подготовки к стрельбе дивизиона-группы, предложенные Зайковским. Наши командиры и бойцы быстро усвоили новые приемы. 3-й дивизион полка в продолжение двух месяцев проводил тренировки при активном участии самого Зайковского. Не раз впоследствии дивизиону приходилось демонстрировать этот метод во время различных сборов и инспекций.

Подошла пора зачетных дивизионных стрельб. В это время командиром дивизии был Р. П. Хмельницкий, любитель всяких новшеств в боевой подготовке. Я предложил провести стрельбы не на нашем полигоне, который артиллеристы излазили вдоль и поперек, а использовать соседнее пехотное стрельбище, где разместить боевые порядки дивизиона так, чтобы основное направление стрельбы было на 180 градусов к обычному.

Дивизион подняли по тревоге, командиру вручили задание и карту с нанесенной общей обстановкой. Артиллеристы начали свой марш в составе головного стрелкового батальона. Вскоре пришлось вступить в «бой». Быстро развернулась головная походная застава, [67] которой была придана одна из батарей дивизиона. Батарея вела огонь условно, по данным посредника проводила пристрелку и стрельбу на поражение. Цель была своевременно «поражена». Вместе с головным батальоном должны были принять участие в «бою» и остальные батареи дивизиона. Им поставили задачу на местности, указали конкретные цели. Командиры батарей посчитали, что им и впредь придется все делать условно. Наспех подготовив исходные данные для стрельбы, они подали необходимые команды и доложили, что все цели уже подавлены. И тут вдруг они получили приказание начать пристрелку боевыми выстрелами. Это было полной неожиданностью.

Никто из командиров не осмелился открыть огонь. Они поскакали галопом с наблюдательных пунктов на огневые позиции, чтобы проверить их пригодность для боевой стрельбы. Пока проверяли, уточняли, поправляли, прошло много времени, что никак не удовлетворяло требованиям скоротечного встречного боя. Да и результаты стрельбы оказались неважными.

Дивизион получил посредственную оценку. Но даже она была воспринята артиллеристами как немалый успех: от тех, «то привык из года в год стрелять в полигонных условиях, почти с одних и тех же позиций и по одним и тем же целям, было трудно ожидать четких действий в изменившейся обстановке. Долго в полку помнилось это учение. Наученные горьким опытом, командиры стали проводить тренировки и стрельбы более разнообразно, настойчиво развивать у подчиненных волю, решительность, инициативу.

Много мы тренировались в стрельбе прямой наводкой по движущимся танкам. Постепенно выработалась несложная, но весьма действенная методика обучения. Артиллеристы все более убеждались, что пушка — грозное оружие против танка. Мне пришла мысль попробовать стрелять прямой наводкой из наших 122-миллиметровых гаубиц. Результаты превзошли все ожидания: с дистанции 900 метров и ближе движущийся макет танка поражался с одного — двух выстрелов. Мы пришли к выводу: огневые позиции гаубичных батарей надо размещать так, чтобы с них всегда можно было бить танки противника. Нашими экспериментами заинтересовались, и мне даже пришлось однажды [68] докладывать результаты наших опытных стрельб Начальнику штаба РККА М. Н. Тухачевскому, который проявил к ним живейший интерес.

Как-то на полигоне проводились учебные стрельбы по. танкам. В них принимали участие все артиллерийские подразделения дивизии. На стрельбы прибыл комдив Р. П. Хмельницкий. Условия стрельбы ему показались слишком сложными, он тут же снизил шкалу оценок на одну ступень и установил денежные премии за отличное выполнение задачи. Каково же было его удивление, когда все орудия получили отличные оценки! Делать нечего. Комдив тут же стал выдавать премии, но вскоре деньги у него кончились. Пришлось подзанять значительную сумму. Когда все деньги были розданы, комдив сказал со вздохом:

— Хоть и обобрали меня артиллеристы, но я рад вашим успехам!

Штаб полка сделал небольшой альбом, где нашли отражение условия и результаты стрельбы каждого орудия. Попадания изображались на силуэтах танка. Несколько раз я заставал командира дивизии за просмотром этого альбома. Видно, сильное впечатление произвели на него наши стрельбы!

Полк получил одиннадцать отечественных радиостанций. Требовалось освоить их в кратчайшие сроки. Но у нас не оказалось ни одного специалиста. Стали искать радиолюбителей. В учебном дивизионе знатоком радиодела оказался командир отделения Юрин. За несколько дней он научился хорошо работать на рации. Ему и поручили мы проводить занятия с командирами и красноармейцами. Мне очень хотелось самому скорее изучить новую технику, и я предложил Юрину обучать меня. Тот сначала растерялся: как это он будет учить командира полка. Но мы вместе составили программу, расписание занятий и приступили к урокам. Пройдя программу, я попросил своего учителя принять от меня положенный зачет.

Вскоре на общем собрании личного состава полка я со всеми подробностями рассказал о своей учебе. Многие командиры последовали моему примеру, не стесняясь обращаться за помощью к младшему командиру, и стали умело применять радио на учениях и стрельбах. Наш опыт методики обучения радиоделу нашел отражение [69] в инструкциях и пособиях для всей советской артиллерии. Был проведен ряд опытных учений, на которых командиры и радисты показали умение правильно использовать новейшее средство связи.

Командирская должность беспокойная. Доводилось заниматься самыми неожиданными делами. Полк был размещен в Москве рядом с церковью бывшего Крутицкого монастыря. Церковь действовала. Толпы молящихся старух с утра до вечера мозолили глаза нашим бойцам. Церковные службы явно не гармонировали с учебой и жизнью полка. Чуть ли не на каждом собрании бойцы и командиры выступали с требованием закрыть церковь, Я решил обратиться к М. И. Калинину. Он очень тепло меня принял и внимательно выслушал. Дело, однако, оказалось непростым: нельзя ни с того ни с сего отнять церковь у верующих. Я заявил, что если трудно «прикрепить» верующих к другой церкви, то мы согласны своими силами построить для них деревянную церковь где-нибудь на окраине города. Михаил Иванович искренне посмеялся над моими словами и сказал:

— Ну, раз вы вносите такое предложение, значит, вас допекли! Соседство полка с церковью в наших советских условиях действительно не совместимо. Церковь следует закрыть.

Это решение было встречено в полку с энтузиазмом. Вскоре церковь была закрыта и ее помещение передано полку. В этом здании мы решили оборудовать артиллерийские мастерские, в которых очень нуждался полк. Но однажды ко мне явился гражданин в кожаной куртке, с большим портфелем, назвал себя представителем горфинотдела и предъявил мне счет. Финансист заявил: в связи с тем, что здание церкви используется не на культурные, а на иные нужды, мы должны оплатить его стоимость. Балансовая стоимость помещения — 250 тысяч рублей. Для Красной Армии дается скидка — взимается всего 20 процентов балансовой стоимости, значит, с нас приходится 50 тысяч. Откуда нам взять такие деньги? И все произошло потому, что в резолюции о передаче церкви не было слова «бесплатно». Завязалась тяжба. Полку угрожало снятие денежных сумм [70] с его текущего счета. Помогла догадливость писаря-красноармейца. Он посоветовал отдать приказ по полку, что отныне наша мастерская именуется «учебной артиллерийской мастерской». Вот вам и получится культурное учреждение. Пусть-ка тогда придерутся! Соответствующий приказ был издан, копия его направлена в горфинотдел — упрямому инспектору. Срочно заказали вывеску с новым названием нашей мастерской. Этого было достаточно, чтобы горфинотдел прекратил всякие претензии на помещение.

Мне еще раз довелось обращаться к Михаилу Ивановичу Калинину. В тридцатых годах воинские части обязывали обзаводиться подсобными хозяйствами, продукция которых шла на питание личного состава.

Нам передали небольшой совхоз Молокосоюза, многие годы бывший нерентабельным. Однако банк заставил нас погашать старый долг совхоза. Это была грубая несправедливость, и я пошел просить защиты у Председателя ВЦИКа. Михаил Иванович распорядился снять чужой долг с плеч красноармейской части. Подсобное хозяйство быстро встало на ноги и было весьма полезным для полка.

Как и многие другие столичные воинские части, полк был связан крепкой дружбой с тружениками заводов и фабрик Москвы.

В Пролетарском районе Москвы начиналось строительство 1-го Шарикоподшипникового завода. На одном из собраний полка приняли решение взять шефство над строительством нового завода-гиганта. Проводили на стройке субботники, участники самодеятельности устраивали для строителей концерты, лучшие пропагандисты выступали на стройке с лекциями и докладами. Когда завод был построен, рабочие в свою очередь взяли шефство над полком. Мне вспоминается торжественное собрание, посвященное первой годовщине завода, в Большом театре. Воины нашего полка в стальных касках, с карабинами за плечами, с развернутым знаменем четким шагом вошли в партер театра и приветствовали своего шефа. Известный поэт Н. Н. Асеев на следующий день опубликовал в печати стихотворение «Шарикоподшипника подшефный полк» — о кровной связи народа и армии, навеянное этой волнующей встречей, [71] Московская Пролетарская дивизия была непременным участником всех московских парадов. Мы славились высокой строевой подготовкой. Артиллеристы в конном строю рысью проходили по Красной площади. В такие минуты я особенно гордился нашими молодцеватыми красноармейцами.

Партийно-политическая работа в полку была неразрывно связана с боевой учебой. Жизнь в подразделениях била ключом, каждое собрание проходило интересно, целеустремленно. Большую популярность получили вечера вопросов и ответов. Деятельно работал полковой клуб.

Помнится, в августе 1932 года в одно из воскресений все командиры с семьями выехали на берег реки. Были организованы игры, танцы, многие сдавали нормы ГТО по плаванию и бегу. Работники столовой готовили вкусный обед.

Внезапно к реке прискакал всадник на взмыленном коне и вручил мне пакет. Меня вызывали в штаб РККА. Туда же был вызван командир дивизии Р. П. Хмельницкий. Мы узнали, что оба назначены в состав военной миссии, направляющейся в Италию на большие военные маневры.

Итальянские маневры

Москва-Берлин-Рим. Таков был наш маршрут. Я жадно вглядывался из окна вагона в непривычный пейзаж.

На улицах Рима всюду висели фашистские флаги и портреты короля Эммануила VII и Муссолини. То и дело встречались жандармы в черных мундирах и наполеоновских треуголках. Ходили они почему-то обязательно парами. За каждым из нас, как тень, следовал прилично одетый господин... Он не отставал ни на шаг. Утром, выходя на улицу, я, прежде всего, видел своего непременного спутника. Он приветливо раскланивался.

Наша военная миссия выехала в очень красивый городок Перуджиа. Офицеры итальянского генерального штаба снабжали нас материалами о маневрах, топографическими картами, предоставили нам возможность много ездить и наблюдать за действиями обороняющихся и наступающих войск. Во время маневров миссия была Представлена «дуче» Муссолини и королю Эммануилу.

В те времена между СССР и Италией были нормальные дипломатические и торговые отношения. Это всюду подчеркивалось, особенно перед англичанами, французами и американцами. Наши легковые автомашины всегда следовали в голове колонны. Когда колонна останавливалась для показа какого-либо «боевого эпизода», все выходили из автомашин, чтобы послушать информацию генерала, представителя руководства маневрами. Итальянец обычно начинал свой рассказ, как только подходили к нему советские представители, и заканчивал его именно в тот момент, когда появлялись представители Англии, Франции и США. Итальянские офицеры наперебой твердили нам о том, что они ничего не скрывают от нас и показывают все, что только может нас интересовать. Они уверяли, что две дружественные армии никогда не будут воевать друг с другом.

Нам показали боевые стрельбы пехоты из всех видов пехотного оружия по деревянным мишеням, а также бомбежку станции железной дороги девяткой бомбардировщиков. Учебные бомбы летели с пронзительным свистом. В метрах 100 -120 от земли они рассыпались в порошок, не причиняя никакого вреда. Бомбы нам понравились, у нас появилось даже желание закупить их образцы, но нам заявили, что это невозможно: их производством ведает военное министерство, которое торговлей не занимается. Другое дело — торговые фирмы. Они наперебой предлагали закупить у них самые современные виды вооружения и боевой техники.

Маневры проводились с большим размахом, с явной целью устрашения будущих противников. Меня поразило обилие в итальянских войсках полевых радиостанций. Понравилась четкость штабной работы, которая значительно сокращала время подготовки боевых документов. Получив боевой приказ из армейского корпуса, старший адъютант (по-нашему, начальник штаба) и адъютанты штаба дивизии быстро его изучают и одновременно наносят все необходимое на карту в присутствии командира дивизии, который в это время оценивает обстановку и принимает решение. Далее командир берет большой блокнот и карандашом пишет под [73] копирку боевой приказа нескольких экземплярах, пользуясь справками адъютантов, стоящих около него. Под подписью обязательно ставится фамильная печать командира — без нее документ не действителен. Копии — приказа тут же рассылаются в части, которым предстоит действовать в первую очередь. Оставшийся экземпляр документа размножается, чтобы его могли получить в других частях. Не дожидаясь, адъютанты штаба начинают передавать в войска краткие предварительные распоряжения.

На составление боевого приказа командир дивизии затрачивал 50 минут, командиры полков – 35-40 минут. Такой оперативности стоило поучиться.

По моей просьбе мне показали боевую позицию артиллерийской батареи. Больше всего меня интересовали подготовка исходных данных, время приготовления к стрельбе и точность огня. Итальянские офицеры хотели блеснуть быстротой и четкостью своей работы, но как ни спешили, исходные данные для стрельбы готовили довольно медленно. От меня не ускользнуло, что один из них допустил грубую ошибку на планшете, которая при стрельбе привела бы к большому отклонению снаряда от цели. Мое замечание об этом огорошило итальянцев.

Орудия батареи были старомодного типа, времен первой мировой войны, никакого интереса не представлявшие. У нашей военной миссии составилось весьма невысокое мнение о боевых качествах итальянских войск, особенно артиллерии. Красная Армия далеко обогнала их и по качеству вооружения, и по боевой выучке личного состава.

Возвратившись из командировки, я получил приказание приступить к подготовке артиллерийского учения с боевой стрельбой, на котором будут присутствовать итальянские генералы и офицеры. Вскоре учение состоялось. Оно произвело сильное впечатление на гостей. Итальянцы воочию убедились в высоком искусстве наших артиллеристов. На завтраке в честь гостей, который состоялся в сосновом бору, итальянский генерал Росси сказал, что ему не хотелось бы попасть под такой меткий и губительный огонь русских орудий, который он наблюдал на учении.

В 1933 году была создана комиссия по разработке [74] 2-й части боевого устава артиллерии. Проект устава рассматривался постатейно. Тщательно обсуждалась каждая статья. Председателем комиссии был начальник штаба РККА А. И. Егоров, а комиссия состояла из командиров, имевших на петлицах изрядное количество ромбов. Я чувствовал себя среди них поначалу не совсем удобно — в моих петлицах было всего три прямоугольника. Впрочем, это не мешало мне вступать в споры, вносить предложения. Участие в комиссии принесло много пользы. Более ясными стали для меня наши оперативно-тактические взгляды. Работа комиссии не пропала даром: в 1934 году устав издали, и он стал одним из основных законов советской артиллерии.

Артиллеристы Пролетарской дивизии упорно совершенствовали свое мастерство. Меня назначили начальником артиллерии дивизии. Мы неутомимо отрабатывали вопросы взаимодействия с пехотой, методы стрельбы по танкам.

В апреле 1934 года я был назначен в Ленинград начальником и военкомом 1-й артиллерийской школы, возникшей на базе тех самых курсов, где я учился в 1918 году.

С волнением обходил классы, вспоминал свою юность: вот тут я изучал орудия, здесь занимался теорией, тут писал контрольную работу. Все было знакомо до мелочей... Работы было много — новой для меня и уже потому трудной и увлекательной. Командование и преподавательский коллектив стремились поднять качество обучения и воспитания курсантов, приблизить учебу к боевым условиям.

Нам удалось хорошо организовать совершенствование знаний и методического мастерства преподавательского состава. Мы часто выезжали на полевые занятия, стараясь сами сначала глубоко и всесторонне усвоить темы, которые предстояло проходить с курсантами. Большинство таких занятий на местности проводил я, используя знания, приобретенные в академии.

В школе сложился крепкий и работоспособный преподавательский коллектив. Здесь трудились замечательные знатоки артиллерии П. И. Знамеровский — начальник штаба школы, П. П. Филатов — начальник учебного отдела, командиры курсантских дивизионов В. А. Лисицкии, Н. Г. Лебедовский, командиры батарей Г. К. Дьячан, [75] Е. А. Ляшко, В. А. Шомполов, преподаватели А. Д. Блинов, Н. П. Петров, В. А. Трофимов, Г. П. Кудрявцев и другие.

Хочется добрым словом вспомнить заместителя начальника школы по политической части Г. Д. Голубева, боевого политработника, умевшего вдохновить людей, развить у них чувство ответственности перед Родиной. Партийная и комсомольская организации школы вели большую воспитательную работу среди курсантов.

Наши выпускники впоследствии геройски сражались на фронтах Великой Отечественной войны. Отлично воевали офицеры-артиллеристы, бывшие курсанты школы Г. С. Лебедев, А. Т. Яров, И. И. Донец и многие другие.

По постановке учебного процесса и воспитательной работы школа заняла одно из первых мест среди военно-учебных заведений. За успехи в подготовке молодых кадров для Красной Армии меня и моего заместителя Г. Д. Голубева Советское правительство в 1935 году наградило орденом Красной Звезды.

А на другой год мне довелось снова побывать в Италии.

Тогда на большие маневры выезжала наша военная миссия во главе с заместителем командующего войсками Среднеазиатского военного округа командармом 2-го ранга Окой Ивановичем Городовиковым. Кроме него в состав миссии входили командующий ВВС Ленинградского округа комдив Лопатин, комдив Хмельницкий и я.

Как и в 1932 году, на итальянские маневры собралось множество представителей различных государств. Советская миссия сразу же оказалась в особом положении в связи с тем, что наш Ока Иванович с четырьмя ромбами на петлицах был самым старшим по чину генералом. Это подчеркивалось на каждом шагу. Например, во время завтрака, обеда или ужина никто не садился, пока не придет наша миссия во главе с Городовиковым. Подобная субординация соблюдалась во время маневров и различных экскурсий. [76]

Маневры проводились в северном районе Италии. На марше, а затем и на параде была показана новая итальянская моторизованная дивизия полного состава.

Среди войск разъезжал, рисуясь, Муссолини.

На ровной площадке выстроился батальон фашистских чернорубашечников. Они произвели из винтовок, взятых «на караул», залп холостыми патронами. У каждого чернорубашечника сверкал на поясе большой кинжал. «Дуче» обошел строй. В своей витиеватой речи он пожелал победы чернорубашечникам, отправляющимся для захвата Абиссинии, и высказал сожаление, что не имеет возможности сражаться вместе с ними в одном строю. В заключение приказал поднести к нему знамя батальона, размашисто расписался на его полотнище и сказал: «Пусть моя подпись на знамени сопутствует батальону и вдохновляет вас на великие подвиги». С отвращением смотрели мы на кривляние фашистского паяца.

Все военные миссии были приглашены на показное учение по форсированию водной преграды. Когда наша миссия подъехала к месту учения, по бурной, горной реке уже плыли сорванные понтоны. Наводка моста не удалась, форсирование реки так и не состоялось. Чтобы развлечь взгрустнувшего короля, итальянский офицер-связист предложил послать донесение на противоположный берег с собакой. Все оживились и стали следить за плывущей служебной собакой. Гости сделали вид, что это для них является новостью. Разочарованные до предела, мы поехали в Рим.

Понравилось мне на маневрах широкое применение итальянцами полевых радиостанций различного назначения. Стало обидно, что мы на родине радио еще не достигли такого высокого качества радиостанций для всех родов войск.

Нас пригласил к себе известный итальянский авиационный конструктор капиталист Капрони. Он показал на своем заводе самолеты последних выпусков, в том числе «Савойя-81». Мы внимательно осмотрели этот новейший итальянский бомбардировщик. Я не предполагал, что через каких-нибудь 15 месяцев у меня будет неприятная возможность на практике испытать его боевые качества. Хозяин явно стремился к тому, чтобы [77] Советский Союз сделал крупный заказ на самолеты. Но нам такие бомбардировщики были не нужны, мы имели самолеты с лучшими боевыми характеристиками.

Вообще поучительного для нас в Италии было мало. Мы еще раз убедились, что итальянская армия далеко не соответствует современным требованиям. Маневры походили на большой, пышный спектакль.