Меж заревами баз
1
Шел 1942 год... Тяжелый год Великой Отечественной... Трудно было всем, на всех фронтах, на севере и на юге, на передовой и в тылу. Трудно было и нам, воевавшим на Черном море.
Моряки Черноморского флота вели напряженную борьбу на морских коммуникациях, обеспечивали боевые действия сухопутных войск на приморских направлениях. Бесчисленные бои с вражеской авиацией, стрельбы по скоплениям фашистских войск и технике...
Штормы, туманы...
17 января мы получили приказ — готовиться к походу в Феодосию. Предстояло уточнить обстановку в порту. Мы знали, что наши войска продолжают переходить [53] по льду с Таманского на Керченский полуостров, что в Керчи и Тамани лед сковал все плавсредства, а в районе Феодосии наши части с трудом сдерживают наступление гитлеровцев и, возможно, вот-вот начнут отступать. Лишь о десанте, высаженном в Судаке, сведений не было. Не было никаких донесений и из Феодосии.
— Как только зайдете в порт, немедленно радируйте, — сказал оперативный дежурный штаба базы. — Мы будем ждать.
— Полагаю, задача ясна? — вмешался в разговор только что вошедший контр-адмирал И. Д. Елисеев. — И привезите кого-нибудь из штабных офицеров. Нам необходимо знать подробности боевых операций.
Ночью мы вышли в море. К 8 часам утра подошли к Феодосии. У причалов — несколько затопленных транспортов. Из-под воды торчат только мачты. Швартоваться некуда. Подходим к изогнутому молу, где стоит башня маяка. Даем запрос прожектором, но пост не отвечает. Входим в гавань. Кругом тишина. И вдруг со стороны обгоревших амбаров ринулись к кораблю женщины, дети, бойцы.
Внезапно за кормой корабля вспыхнули языки пламени, затем далеко впереди послышались орудийные залпы. Погасив инерцию, мы подошли к молу и вплотную прижались к стенке. Сомнений не было — порт захвачен противником. Однако мы медлили с уходом в море, намереваясь взять на борт советских людей.
Мы с ужасом смотрели, как на молу разрываются снаряды. Многие из бегущих падают в воду, иные через поручни стремглав перебираются на корабль. Тут же их подхватывают краснофлотцы «Сообразительного».
Спустя некоторое время враг пристрелялся. Все ближе и ближе к эсминцу рвутся мины. Грязная вода долетает на мостик, заливает палубы. Орудия противника усилили огонь. Надо немедленно уходить. Еще минута-другая — и будет поздно...
— Отдать швартовы!
На место, где только что стоял корабль, посыпались мины и снаряды. С болью в сердце осматриваем причал — на берегу остались беззащитные люди...
Недалеко от Феодосии к нам подошли два сторожевых катера. Командирам сторожевиков приказано [54] зайти в порт, выяснить у старшего морского начальника обстановку и снять с мола оставшихся людей. К одиннадцати часам они возвратились и высадили подобранных в порту людей.
Обстановка такова: в ночь на 18 января Феодосия была оставлена нашими войсками. Утром в город вошли фашисты. Вражеские гарнизоны расположились на окраине. Старший морской начальник Феодосии вместе с войсками отошел на восток.
На палубе — измученные женщины и дети, раненые бойцы и командиры. Еще полчаса назад у многих из них, наверное, уже не было надежды на спасение. Помнится, на мостик поднялся мальчуган лет девяти, в надвинутом на уши картузе. Митька — сирота. Его отец погиб в порту во время обстрела вражеской батареей нашего эсминца «Сообразительный». Он говорит об этом спокойно, как взрослый, лишь ненадолго опускает голову и отводит в сторону взгляд, чтобы не заплакать. Как успело закалиться сердце этого маленького человека!..
Один из тех, кого мы приняли на борт, — флотский старшина в заломленной бескозырке. На груди у него два ордена Красного Знамени. Соблюдая флотский этикет, он просит разрешения находиться на мостике.
— Участвовали в захвате порта? — спрашиваю бойца.
— Да. Вот только обидно, что мы его не удержали...
— В войну, старшина, победы чередуются с поражениями. Но чтобы разгромить врага, мы должны верить в победу, в наши силы...
Стоя на мостике, долго смотрим на удаляющийся порт, где полчаса назад чуть не остались навсегда...
— Все равно вернемся сюда, — уверенно говорит старшина, провожая взглядом Феодосию. — Обязательно вернемся... И уж пощады фашисту не будет!
Средь людей, принятых на корабль, находился и гитлеровский офицер. Он смотрел на происходящее какими-то безразличными, словно выцветшими глазами.
— Захвачен в Феодосии с важными документами, — объяснил нам офицер из разведки. [55]
2
В середине января в Новороссийске задула бора — северо-восточный ветер силой до 8–9 баллов. Бора очень часто превращается в ураган. Доказательство ее силы — голые вершины восточных гор бухты. При 7–8-градусном морозе ветер стремится к морю свирепыми вихрями, уничтожая на своем пути всю растительность, срывая с домов крыши. Вихри рвут воду и гонят ее брызгами, так что все пространство рейда как бы покрыто паром...
В полночь 18 января мы с трудом отошли от причала и на большом ходу, рискуя разбиться, проскочили между двумя молами у входа в порт. Меньшим ходом мы бы не управились. На сей раз следуем в Феодосийский залив для поддержки огнем наших частей.
К 5 часам были у маяка Чауда. Заметив огонь подводной лодки, выставленной для нашей ориентации в море, штурман повеселел:
— Вот мы и на нужной позиции, товарищ командир. Теперь можно открывать огонь.
Желтые снопы света врываются в ночную темноту. Стреляем по селению Отузы и шоссейным дорогам у Ближних Камышей. Дистанция стрельбы 90 кабельтовых.
— В такую ночь немудрено подпустить врага, — говорит краснофлотец Горденко, не отрываясь от стереотрубы. — Подойдет незаметно катер и пустит торпеду в борт...
Вдруг раздается оглушительный залп. Мы обнаружены! У самого борта корабля рвутся снаряды. С берега ведет огонь по «Сообразительному» батарея противника.
Приказываю штурману изменить курс. Но тот, сделав необходимые расчеты, докладывает, что курс менять не стоит, так как скоро закончим стрельбу. Разве что ход следует увеличить. Кажется, он прав, да и снаряды противника стали ложиться в стороне от курса корабля.
Спустя некоторое время мы пошли на резкое сближение с вражеской батареей и открыли по ней огонь. Батарея противника замолчала. [56]
На рассвете подходим к Новороссийску. Здесь по-прежнему дует бора. Командир базы не разрешает заходить в порт, предлагает остаться на внешнем рейде. Но сильная волна заставляет нас идти к берегу.
Проход между западным и восточным молами узок. Увеличиваем ход. Корабль сильно сносит. Тем не менее влетаем в проход между молами и с силой прижимаемся к нефтяному причалу.
3
Директивой командующего Кавказским фронтом Черноморскому флоту была поставлена задача: в ночь с 20 на 21 января 1942 года высадить десант в составе одного полка в Судак. Однако выполнить задачу помешал шторм. Тогда было решено, что десант в составе 252-го горнострелкового полка 183-й горнострелковой дивизии будет высаживаться в ночь с 24 на 25 января.
Времени на подготовку операции было в обрез. Основная сложность заключалась в том, что высаженный в Судаке 16 января десант не имел связи с флотом и мы не знали границ позиций полка, а также линии позиций противника.
Предусматривалось, что новый десант соединится с предыдущим, установит связь с действующими в лесах партизанами, овладеет районом Судак — Таракташ — Туклук — Новый Свет и возьмет под контроль дороги между Судаком и Алуштой.
В состав десантного отряда, расположенного в Туапсе, вошли крейсер «Красный Крым», на котором находился командир отряда высадки капитан 1-го ранга В. А. Андреев, эсминцы «Сообразительный», «Безупречный» и «Шаумян». В качестве высадочных средств имелись базовый тральщик и шесть сторожевых катеров. Они находились в Новороссийске.
23 января десантный отряд кораблей перешел из Туапсе в Новороссийск, а затем направился в Судак. Во время перехода на эсминце «Сообразительный» в топке 4-го котельного отделения обвалилась кирпичная кладка. Тонкое листовое железо прогорело, и образовалась большая брешь.
Поскольку кораблю нужен был ход, старшина 1-й статьи Петр Стах решил котла не выводить. Но поврежденный котел мог работать только при условии, [57] что не выйдет из строя турбовентилятор: иначе в котельном отделении мгновенно возникнет пожар. На всякий случай краснофлотцы приготовили противопожарные средства, паротушение, застопорили автоматы предельного числа оборотов.
К ночи отряд подошел к берегу. Эсминцы «Сообразительный» и «Безупречный» разошлись каждый в свой район, готовые к подавлению огневых точек противника в ряде намеченных позиций. Тем временем эсминец «Шаумян» высаживал десантную роту. Стал на якорь и крейсер «Красный Крым», но из-за задержки сторожевых катеров на переходе морем высадку десанта начал с опозданием.
Погода ухудшилась. С моря пошел накат. Баркасы, на которых высаживался десант, покрылись льдом. Сторожевые катера не успевали оборачиваться между крейсером и берегом. Таким образом, к 6 часам утра остались невысаженными около трехсот человек десанта.
А накат с моря все время увеличивался. Стало ясно: дальнейшая высадка десанта невозможна... Отряд кораблей принял с берега 60 раненых бойцов и возвратился в Новороссийск...
По окончании планово-предупредительного ремонта, произведенного силами наших краснофлотцев, эсминец «Сообразительный» вместе с крейсером эскадры и эсминцем «Смышленый» вышли в Феодосийский залив для обстрела захваченных врагом Старого Крыма и Коктебеля.
Несколько дней спустя мы снова направились в Феодосийский залив и произвели огонь по Ближним Камышам и Аджигою. Затем отряд кораблей обстрелял селения Дальние Камыши, Коронель, Владиславовка, а также многие районы, захваченные противником.
На протяжении всего обратного пути в базу мы были вынуждены вести авральные работы. В результате беспрерывных боевых действий в штормившем море на эсминце деформировались палуба и иллюминаторы, просел полубак. В кают-компании также повреждения, оборваны ванты грот-мачты. Через образовавшиеся на верхней палубе трещины и сорванные грибки вентиляторов многие кубрики залила вода. И в довершение ко всему треснула пополам и упала [58] поперек эсминца, свесившись в воду, мачта корабля. Оборваны все радиоантенны.
Весь день аврал не прекращался. И только 1 марта, когда мы зашли в Туапсе, окончилась борьба со стихией.
Однажды — это было в начале марта — мы вышли из Туапсе в Севастополь. На борту — рота связи и боезапас. С нами в поход идет член Военного совета флота дивизионный комиссар Илья Ильич Азаров.
На второй день похода начался шторм. Неистовый ветер срывает брызги с гребней и бросает их на мостик. Сильно бьет встречная волна. Время от времени корабль проваливается в бушующей стихии, и тогда волна скрывает полубак, ударяет в надстройки корабля, обрушивает на мостик ледяные потоки. Затем корабль вздымается на гребень и с силой ударяется, дрожит всем корпусом так, что качаются мачты... Сбавляем ход. Но удары волн не уменьшаются. В кубрики стала просачиваться вода.
Ночью на полубаке по 36-му шпангоуту поперек палубы и вниз по борту корабля пошли трещины. Кое-где длина их достигла метра. Это уже совсем плохо. Когда-то подобное произошло с эсминцем «Беспощадный», который мы буксировали из Одессы в Севастополь. Видимо, полубак по 36-му шпангоуту — наиболее слабое место в наборе корпуса корабля.
Шторм неистовствовал. Идти становилось все труднее. Вдруг с крепления сорвало глубинные бомбы. На палубах все больше и больше трещин. В полдень ветер повернул на северо-восток. Началась сильная бортовая качка.
Оценив с И. И. Азаровым обстановку, приходим к выводу, что затемно в Севастополь не успеем, а в светлое время суток вход в порт запрещен — по Инкерманскому створу маяков бьют вражеские батареи, бомбит авиация. Даем телеграмму в штаб флота и продолжаем идти в направлении главной базы.
Вскоре получаем радиограмму от начальника штаба Севастопольского оборонительного района капитана 1-го ранга А. Г. Васильева с приказом отходить к Синопу.
Однако, находясь значительно дальше от Синопа, чем от Севастополя, мы решили все-таки следовать [59] в Севастополь. К тому же и там и здесь с одинаковым успехом нас могла бомбить вражеская авиация. Так лучше уж вступать в бой недалеко от нашей базы.
Перед самой базой нас атаковали три вражеских бомбардировщика. От близких разрывов на «Сообразительном» сорвало прокладку магистрали свежего пара, который спустя некоторое время заполнил первое машинное отделение. Старшина 1-й статьи Никита Харченко обнаружил место аварии и с большим риском для жизни устранил повреждение.
Выходим на Инкерманский створ маяков. Невдалеке Северная бухта. И вдруг открывают огонь береговые батареи врага, расположенные в долине реки Бельбек. Что делать? На фарватере не сманеврируешь, не сойдешь с курса. В данном случае единственное средство защиты от огня противника — увеличение хода.
Набираем скорость, и сразу же за кормой корабля поднимаются от взрывов столбы воды. Открываем в свою очередь огонь по вражеской батарее. Атаки противника становятся еще яростней. Видимо, стреляют несколько батарей. Почти не уменьшая ход, влетаем в Северную бухту...
Пока в полузатопленных кубриках шла приборка, направился на командный пункт. Как только зашел в кабинет к командующему флотом, вице-адмирал Ф. С. Октябрьский резко спросил меня:
— Вы разве не понимаете, что приказ надо выполнять, а не самовольничать?
— Товарищ адмирал, радиограмму я получил у самой подходной точки фарватера, — говорю, оправдываясь. — Куда уж было отходить к Синопу? Все равно бомбить будут... Поэтому и решил прорываться в Севастополь...
Коротко доложил командующему флотом о повреждениях на корабле.
— Эсминцу необходимо стать на ремонт и подкрепить корпус, — сказал адмирал. — До Кавказа сами дойдете или выделить сопровождающий?
— Дойдем... А нельзя ли при подходе к Инкерманскому створу маяков прикрыть корабли дымовыми завесами, хотя бы с торпедных катеров?
— Попробуем... [60]
Покидаю командный пункт. На пустынных улицах раздается чеканный шаг войск — бойцы отправляются на передовую.
Помню, недалеко от меня стоял краснофлотец с забинтованными руками, в обгоревшей тельняшке. Он долго провожал взглядом удаляющийся строй бойцов, а в глазах — слезы. Не оттого ли, что в душе кипит ненависть, а без рук — не бросить ему гранату, не строчить из пулемета по наступающему врагу?
Я долго бродил знакомыми улицами Севастополя, постоял у развалин дома, где в довоенное время жила моя семья. Ведь, как и все наши краснофлотцы, я очень соскучился по родным. Получив письмо, мы с большим волнением много раз перечитывали каждую строчку, написанную близким человеком. А в передышках между сражениями мечтали о мирном будущем. И во имя этого на своем боевом посту делали все возможное для скорейшей победы над врагом.
Родина высоко оценила боевые будни экипажа «Сообразительного». В тот памятный день на эсминец прибыл начальник Политуправления Черноморского флота, дивизионный комиссар Петр Тихонович Бондаренко. Он вручил краснофлотцам награды за Севастополь. Орден Красного Знамени, полученный в морской столице, — моя первая награда.
4
Апрель и большую половину мая мы провели в рейсах. Плавали между базами Кавказа, перевозили раненых, войска и военные грузы. Несколько раз побывали в Севастополе. С затаенной грустью уходили моряки из Севастополя... На этот раз держим курс в Новороссийск.
Весной 1942 года обстановка вновь осложнилась. Над Севастополем опять нависла опасность. Войска Севастопольского оборонительного района и население города готовились к новым испытаниям.
Немецко-фашистское командование планировало провести ряд наступательных операций. Прежде всего гитлеровцы развернули наступление в Крыму, стремясь сбросить войска Крымского фронта с Керченского полуострова, а затем покончить наконец с Севастополем. [61]
8 мая противник перешел в наступление на Керченском полуострове и 15 мая занял Керчь.
Отражая атаки врага, войска Крымского фронта до 20 мая переправлялись через Керченский пролив на Таманский полуостров. Переправа была чрезвычайно тяжелой...
Противник активизировал боевые действия под Севастополем. Усилились бои, увеличились потери. Главная база флота все больше нуждалась в пополнении личным составом, в оружии, боеприпасах и продовольствии. На помощь Севастополю днем и ночью шли отряды кораблей.
27 мая отряд кораблей в составе крейсера «Ворошилов», эсминцев «Способный» и «Сообразительный» под командованием контр-адмирала Н. Е. Басистого вышел в Севастополь. На борту — 9-я морская бригада, орудия, техника, боеприпасы и продовольствие.
Нам оставалось еще несколько часов хода до пункта следования, когда в воздухе появились вражеские торпедоносцы. Разделившись, они начали атаку с двух направлений, но вскоре были отогнаны сильным огнем корабельных орудий. На смену им пришли бомбардировщики. Сброшенные с большой высоты, бомбы упада вблизи кораблей, не причинив вреда.
В сгустившихся сумерках ни на минуту не прекращался гул фашистских стервятников. Вражеские торпедоносцы преследовали нас до самого фарватера. Затем пустили вдогонку торпеды. Одна из них, выпущенная по крейсеру, выскочила на берег в районе Херсонесского мыса, но не взорвалась...
Высадка личного состава и разгрузка кораблей в Севастополе заняли 30 минут. В ту же ночь, взяв на борт раненых, женщин и детей, мы вышли из Севастополя в Туапсе, ни на минуту не сомневаясь, что противник возобновит атаки и примет все меры к потоплению кораблей нашего отряда. Но иного выхода не было. Оставаться днем в Севастополе еще опасней. Вражеская авиация то и дело бомбит город, причалы и корабли...
В 6 часов утра в небе появился самолет-разведчик, а около полудня — девять торпедоносцев.
Играем боевую тревогу, увеличиваем ход. Расстояние между кораблями — около 35 кабельтовых. Вражеские самолеты разделяются на три группы, по три [62] торпедоносца в каждой. Они заходят в голову отряда, пытаясь окружить корабли.
Гудят котельные вентиляторы. «Сообразительный» развивает ход до 35 узлов. С каждой секундой уменьшается расстояние между эсминцем и торпедоносцами. Вот уже остается 70 кабельтовых... Огненный шквал обрушивается на врага!
Некоторое время идем прямым курсом. Подзываю капитан-лейтенанта Беспалова:
— Передайте Кириченко, пусть в любом случае ведет устойчивый огонь.
Справа от нас — два торпедоносца. Резко меняем курс, идем на врага. Один из самолетов увеличивает курсовой угол. То же самое делает второй. Оглядываюсь на третий. Он после поворота корабля оказался за кормой и теперь идет на сближение. Бьют зенитки, кормовые орудия главного калибра. Впереди самолета — черные клубы разрывов шрапнели. Яростно строчат пулеметы Дмитрия Кабище и Владимира Чехова. Расчет старшины 2-й статьи Виктора Курзакова бьет из 45-миллиметровой пушки. Ни на минуту не прекращает огонь орудие старшины 1-й статьи Валентина Старикова. Слаженно работают наши артиллерийские расчеты! Бдительны и сигнальщики. Внизу, в машинно-котельных отделениях, беспрерывно несут вахту машинисты.
— Самолеты с правого борта! — докладывает сигвальщик Иван Сингаевский.
Стальной хищник идет на высоте 25–30 метров над водой. Виднеются огоньки стреляющих пушек и пулеметов. По всплескам разорвавшихся снарядов определяю — ударил по кораблю с перелетом. Другой сбрасывает торпеды. Вот он проносится над кораблем, поливая палубы и надстройки пулями и снарядами. Но повреждения незначительны.
Один из атакующих торпедоносцев увлекся боем в очень близко подошел к кораблю. Незадачливый летчик, видимо, считал, что участь наша решена. Открыв фонарь в самолете, он провел рукой по горлу — дескать, «капут» вам. Но в это время в самолет угодил снаряд. Он накренился и, дымя, ушел за горизонт...
Торпедоносцы атакуют справа по курсу. Снова уклоняемся от сброшенных торпед. Вот отчетливо вырисовываются две полоски — следы торпед, идущие [63] вдоль борта эсминца. Единственное, чем мы располагаем в таких случаях, это удачным маневром корабля.
— Слева с кормы два торпедоносца! — докладывает сигнальщик.
— Право руля!
Ложимся на параллельный торпедам курс и, затаив дыхание, ждем, когда они пройдут. Бьют кормовые орудия главного калибра. Еще один вражеский самолет задымил и недалеко от корабля врезался в воду.
Во время отражения одной из атак самолетов противника на «Сообразительном» был сбит флаг корабля. В походах мы подымали его не на гафеле, как это предусмотрено уставом, а на флагштоке, так как на гафеле он мог загореться от выходящих из трубы газов.
Все ниже и ниже опускается полотнище — вот-вот упадет в море. В этот миг, невзирая на беспрерывный огонь с воздуха, кто-то из краснофлотцев взбирается на бомбосрыватели и, рискуя жизнью, поднимает над головой кормовой флаг.
Грохочут бомбы, атакуют торпедоносцы, к кораблю снова идет торпеда. Сердце отсчитывает секунды.
— Торпеды идут по корме! По носу! — комментирует происходящее за бортом сигнальщик.
Подбегаю к борту и вздыхаю с облегчением: две прямые линии проходят мимо.
Торпедоносцы, потеряв два самолета, наконец уходят. Бой окончен. Он длился всего лишь четыре с половиной минуты. В схватке с врагом победили мужество, подготовка и стойкость экипажа корабля, а решающую роль сыграл массированный огонь всех калибров артиллерии.
Сблизившись с крейсером, занимаем свое место в строю отряда кораблей. На мостик поднимается старший политрук Квашнин и сообщает, что флаг корабля держал у флагштока краснофлотец Александр Загуренко из расчета четвертой пушки главного калибра.
— На войне, — говорит Квашнин, — не угадаешь, где тебя может встретить смерть...
— Но получается, — продолжаю его мысль, — что людей храбрых, решительных она обходит...
Приглашаю героя дня на мостик. [64] — Спасибо, товарищ Загуренко, за службу, — крепко пожимаю руку краснофлотцу.
— Служу Советскому Союзу! — скромно, по-уставному отвечает Загуренко.
В конце 1942 года отважный краснофлотец ушел с корабля на фронт. Сражался в морской пехоте. После тяжелого ранения попал в госпиталь, затем снова вернулся на флот. После войны я разыскал Александра Михайловича Загуренко в Николаеве, где он строил дома. Завязалась переписка. В одном из писем он рассказал мне о своем поступке:
«Пулеметным огнем с самолета был перебит фал, к которому крепился флаг корабля. Я увидел, что он вот-вот может упасть в море... В это время я находился у четвертой пушки. Быстро подбежал к флагштоку, прижался к нему грудью и высоко над головой поднял наш маленький корабельный флаг... Так и держал его до тех пор, пока не был поднят на гафеле другой флаг...
...Вы спрашиваете меня, о чем я думал в тот момент? Я думал, что этот флаг, поднятый у нас на корабле 7 июня 1941 года, за две недели до начала войны, никогда не должен быть спущен. И я не дал ему упасть в море. Сделал это не во имя славы, а во имя чести экипажа корабля, во имя нашей победы...»
Несколько часов спустя входим в порт Туапсе. В окулярах бинокля — залитые солнцем холмы. На посту сигнальной вышки — флажный сигнал.
— Выражаю благодарность за отлично проведенную боевую операцию. Командующий эскадрой, — читает старшина вахты сигнальщиков Михаил Куликов.
5
26 июня 1942 года мы стояли в порту у борта линкора «Севастополь». На палубу эсминца грузили 12-дюймовые полутонные снаряды для Севастополя. Разместить их внизу, в кубриках, нельзя: не помещаются, да и кубрики уже забиты до отказа зенитным боеприпасом. Складываем снаряды поперек палубы на обоих шкафутах. К концу дня принимаем еще до 70 тонн снарядов других калибров. Вечером прибываем в Новороссийск. [65]
27 июня из Новороссийска мы собирались идти в Севастополь на смену кораблям, доставляющим с Кавказа в Севастополь войска, продовольствие и боеприпасы.
Не успели ошвартоваться у причала, как получаем семафор:
«Немедленно приготовиться к походу. О готовности доложите. Оперативный дежурный штаба базы».
Готовились выйти в поход в 8 часов утра. Принимали топливо, когда с базы сообщили, что лидер «Ташкент», возвращаясь из Севастополя, получил повреждения. Мы должны оказать ему немедленную помощь. Было 6 часов 40 минут. Приняв лишь три четверти запаса, прекращаем приемку топлива и в назначенное время выходим в море. Идем по фарватерам с повышенной скоростью.
Экипаж встревожен судьбой лидера «Ташкент». Краснофлотцы то и дело спрашивают, что случилось с кораблем. Но нам известно только то, что лидер идет пока своим ходом...
С каждой пройденной милей на палубах, в кубриках и на боевых постах растет нетерпение. Водоотливные средства готовы к применению. Кубрики, насколько это возможно, пытаемся освободить от боеприпасов для раненых потерпевшего лидера.
27 июня на меридиане Ялты авиацией противника был обстрелян и потоплен эсминец «Безупречный», вышедший из Новороссийска в Севастополь несколько раньше лидера «Ташкент». Спасти экипаж корабля не удалось. Погиб и командир эсминца Петр Максимович Буряк, и его сын Владимир — матрос артиллерийского расчета зенитной пушки. Позже наша подводная лодка подобрала четырех человек из экипажа эсминца.
Напряженно всматриваемся в даль. В 8 часов 30 минут лидер «Ташкент» находился в сорока милях к зюйду от мыса Такиль. Наконец замечаем дым. Следуем курсом прямо на него. Обмениваемся позывными. Вскоре на мостик приносят радиограмму:
«Идите полным ходом. Лидер погружается».
Подходим ближе, запрашиваю командира лидера «Ташкент» капитана 2-го ранга В. Н. Ерошенко, какие на корабле повреждения. [66]
«Имею две большие пробоины. Затоплены румпельное отделение, третий и пятый кубрики, первое и второе котельные отделения. Вода медленно поступает в корабль. Близко не подходите, управляюсь машинами».
Через несколько минут получаем новый семафор: «Пока буду идти своим ходом. Приготовьтесь взять меня на буксир. Сообщите свои координаты».
Приблизившись к лидеру, мы увидели, что нос корабля погрузился в воду на уровень палубы полубака. Сильно поднялась корма. По правому борту, в районе кормы, большая пробоина. На юте теснятся люди, так что даже раненых разместить негде. То же самое на надстройках, рострах и мостиках. Скорость небольшая. Густо валит дым из труб.
Тем временем появляются наши истребители. С базы на помощь лидеру уже вышли торпедные катера и эсминец «Бдительный».
Сообщаем командиру «Ташкента» наше местонахождение. Запрашиваем, нужно ли снимать раненых. Получаем положительный ответ.
Подходим к правому борту лидера. Корабли становятся борт о борт. Начинается перегрузка раненых и эвакуированных. Фельдшер Токаренко, краснофлотцы Кононов, Пучков, Пугачев и санитар Гец-Кец переносят изувеченных, окровавленных бойцов в кубрики, бережно с рук на руки передают на эсминец детей.
Командир лидера В. Н. Ерошенко потерял голос и говорит шепотом. Он с трудом рассказывает, как «Ташкент» на переходе морем выдержал жесточайший бой с фашистской авиацией. И вот результат — сотни искалеченных людей.
На «Сообразительном» в первую очередь кормят раненых, потом — детей, женщин и стариков, изголодавшихся во время осады города.
На палубе — молодой солдат. Гимнастерка разорвана в клочья, ноги забинтованы. Он держит на руках испачканную в мазуте маленькую девочку.
— Да, этого не забыть, — говорит стоящий рядом со мной раненый матрос. Он тоже не отрывает взгляда от солдата.
В эти часы горя и надежды мы во всей полноте ощутили ужас войны и великое чувство дружбы и спаянности советских людей перед лицом смертельной [67] опасности. Нам не забыть ни тяжких испытаний, ни изнурительных боев, когда простреливалась и горела каждая пядь родной земли, когда умирали, отсчитывая последние мили мужества на подходах к севастопольским бухтам, советские моряки. Вечная память нашим отважным боевым товарищам, павшим в боях за Родину!..
— Товарищ командир! — докладывает старпом Беспалов. — Принято уже около тысячи человек. Как быть дальше?
— Принимать...
Проходит некоторое время. На борту эсминца — 1500 человек. Беспалов опять смотрит на меня вопросительно. Понимаю, чем он обеспокоен, — корабль перегружен. И все же оставлять людей на подбитом лидере нельзя.
И вот приемка раненых и эвакуированных закончена — всего с «Ташкента» снято почти 2000 человек.
Медленно отходим от борта лидера. Разворачиваемся и ложимся курсом на Новороссийск.
Огромное количество принятых на борт людей и более 70 тонн двенадцатидюймовых снарядов ограничили маневренность корабля. Даже в случае необходимости мы не смогли бы использовать артиллерию главного калибра — кругом люди. На полубаке — 250 человек, на шкафутах правого и левого бортов — 1400, а остальные — около трехсот — на юте. Тяжелораненые, дети и женщины — в кубриках. Люди везде — на всех палубах и мостиках, у сторожевых постов и орудий...
На подходе к Новороссийску мы с В. Г. Беспаловым обдумывали, как лучше произвести высадку пассажиров. Ведь когда «Сообразительный» подойдет к берегу, люди могут толпой хлынуть на причал. Для поддержания порядка выделяем всех свободных от вахты краснофлотцев.
И все же при подходе корабля к причалу началась давка. Намеченный план высадки сразу же рухнул. Не успел эсминец подойти к стенке, как вся масса людей перешла на один борт и через поручни ринулась на причал. Прекратить высадку было невозможно. Пережив ужасы бомбежки в море, каждый спешил как можно скорее сойти на землю. Корабль накренился до 15 градусов и почти лег левым бортом на причал. [68]
Возникла новая опасность — с палубы того и гляди сорвутся полутонные снаряды...
Но все обошлось благополучно, К вечеру унесли на носилках последнего раненого. Я сошел с мостика и доложил командиру базы капитану 1-го ранга Г. Н. Холостякову о выполнении задания.
Позже, когда мы с инженер-капитан-лейтенантом М. С. Качаном подсчитали нагрузку корабля, получилось, что с грузом, пассажирами и командой предельный допустимый крен эсминца был около 22–23 градусов. Один резкий поворот — и эсминец мог бы перевернуться.
В дальнейшем, на протяжении всей войны, ни «Сообразительному», ни какому-либо другому кораблю, насколько мне известно, не приходилось перевозить такое количество людей.
...В 1963 году на торжественном собрании ветеранов гвардейского эсминца «Сообразительный» в Севастополе бывший командующий Черноморским флотом Герой Советского Союза адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский сказал:
— Если бы «Сообразительный» не подошел и не снял с лидера «Ташкент» около двух тысяч раненых и эвакуированных, лидер бы погиб...
6
2 июля 1942 года. Мы стоим в порту Новороссийск. Из-за гряды дальних горных вершин поднимается солнце. Лучи его озаряют стоящие у причалов корабли, разрушенные дома, обгоревшие сады.
На «Сообразительном» прозвучал сигнал подъема флага. Затем начался смотр, проворачивание механизмов. В начале двенадцатого старший лейтенант Беспалов сыграл учебную боевую тревогу. Я с мостика наблюдаю, как слаженно работают артиллерийские расчеты, аварийные партии. Но вот закончилось учение... Дали отбой.
Внезапно из-за туч прямо над нашим эсминцем появилась группа фашистских самолетов. Немедленно подаю команду:
— Боевая тревога! Открыть огонь!
Всего несколько секунд потребовалось для перехода от учебных действий к боевым — и грохот артиллерийских [69] залпов сотрясает воздух, заглушая свист бомб и треск пулеметов.
По носу корабля движется вторая группа бомбардировщиков. Самолеты идут в пике, но не выдерживают яростного огня и несколько отклоняются от боевого курса... Этого достаточно, чтобы бомбы упали метрах в десяти от эсминца. Сразу же переносим огонь на следующую группу самолетов.
На мгновение Нестор Сапенюк, краснофлотец из расчета первой пушки, замешкался, отошел от элеватора, где принимал снаряды.
— Сапенюк! Стреляй! — скомандовал Загуренко. Быстро развернув пушку, краснофлотец достал снаряд. Но в это время кто-то крикнул:
— Ложись! Бомбы!
Не успел Сапенюк закрыть крышку артиллерийского элеватора, как бомба врезалась в причал. На полубак со скрежетом упали рельсы, посыпался песок с берега. Взрывной волной из рук Сапенюка вырвало бомбонос и выбросило за борт. Потом из лотка на палубу упал снаряд со свернутой головкой. В любой момент он мог взорваться. Тогда котельный машинист Традий Степанов схватил снаряд и, рискуя жизнью, выбросил его за борт...
...Неожиданно корабль содрогнулся. У самого борта рвутся бомбы. Чувствую тупой удар по голове. Сыплется щебенка, падают комья земли. Кто-то пытается меня поднять, но раздается новый взрыв.
Спустя некоторое время прихожу в себя. Картина ужасная. Над портом стелется густой черный дым. У причала, где только что стоял лидер «Ташкент», из-под воды торчат мостик, надстройки, трубы и мачты. Лидер потоплен. Рядом горит эсминец «Бдительный». Ближе к нам, сильно накренившись, тонет теплоход «Украина».
На «Сообразительном» порваны швартовы; ветер относит эсминец от причала. Экстренно разводим пары. Полутонная бомба угодила в железнодорожное полотно в пяти-семи метрах от борта нашего эсминца. От взрыва рельсы разворотило и завернуло нам на полубак. Со стороны города раздаются глухие взрывы — Новороссийск бомбит фашистская авиация.
— Когда сможем дать ход? — запрашиваю командира электромеханической боевой части. [70]
— Минут через десять-пятнадцать, — сообщает инженер-капитан-лейтенант М. С. Качан.
— Товарищ командир! — обращается штурман Иванов. — На корабле выведены из строя все электронавигационные приборы, а выходить в море без компасов рискованно — кругом минные поля.
— Но не оставаться же нам в базе... Готовьтесь к выходу!
По ухабистой разбитой дороге подкатила «эмка». Из нее выходят командующий эскадрой вице-адмирал Л. А. Владимирский, начальник штаба флота капитан 1-го ранга В. А. Андреев, флагманский штурман эскадры Н. В. Дукальский. Они взбираются по узкой сходне, спущенной с полубака, идут на мостик.
— Надо быстрее уходить в море, — здороваясь, говорит Владимирский. — Ожидаются новые налеты авиации противника.
Докладываю, что через несколько минут машины будут готовы к походу, но все электронавигационные приборы вышли из строя, корабль остался без компасов.
Владимирский на минуту задумался, посмотрел на капитана 1-го ранга Андреева:
— Ну что же, я стану на правый пеленгатор, а вы, Владимир Александрович, становитесь на левый. Дукальский пусть помогает штурману определять место корабля на фарватере...
В городе опять звучит сигнал воздушной тревоги.
— Другого выхода нет, — говорит Владимирский. — Действуйте, командир.
Мы медленно вытягиваемся на середину бухты и выходим из гавани. Когда скроются из виду Кабардинские створы, идти станет совсем трудно. Но с такими людьми, как командующий эскадрой, начальник штаба и флагманский штурман эскадры, не пропадем.
В сумерках вошли в Туапсе. И вот мы наконец у причала. Стих шум турбовентиляторов в котельных отделениях. На мостике смолкли команды. И только внизу, у первой пушки, возятся краснофлотцы — прочищают ствол, забитый землей от взрывов в порту Новороссийск. Устало вытираю потное лицо, снимаю каску. На ней большая трещина от удара. [71]
В этот день Новороссийск бомбили 64 «юнкерса», которых прикрывали 13 «мессершмиттов». На порт было сброшено 170 бомб... Зенитчики нашего эсминца сбили один самолет противника.
7
Несколько суток «Сообразительный» стоял в ремонте. Экипаж готовился к новому переходу.
20 июля в полночь к нам на корабль прибыли командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский и член Военного совета контр-адмирал И. И. Азаров.
Зайдя ко мне в каюту, Ф. С. Октябрьский сел за стол и попросил карту.
В ту ночь, снявшись с якоря, мы вышли в море. Берег растаял за кормой. Вскоре пошел дождь; тяжелые капли забарабанили по палубе. Командующий флотом поднялся на мостик.
— Обстановка ясна, командир?
— Так точно.
— Вот и хорошо. Какая предвидится погода?
— Неважная. Наверное, краем захватим штормовой ветер с норд-веста.
Развиваем ход до 28 узлов и ложимся на зюйд. Солоноватый воздух вместе с дождем освежает лицо, дышать становится легче.
Перед рассветом нас все-таки прихватил ветерок. К утру он изменил направление и сейчас трепал обвесы мостика. Они хлопали, словно строчил пулемет.
Командующий флотом стоял на правом крыле мостика. Я пригласил его в каюту.
— Нет, нет, — отказался адмирал. — Здесь лучше. Хочется подышать свежим воздухом... Оживившись, он продолжал:
— Представьте, командир, для меня это отдых. Ночью, когда я вместе с членом Военного совета флота вице-адмиралом Кулаковым вылетал с Херсонесского аэродрома на последнем, оставленном для нас самолете, противник начал сильно обстреливать аэродром. Летное поле не освещалось. Диву даюсь, как сумел летчик взлететь...
В это предрассветное утро мы долго говорили о Севастополе. Перед глазами стояли руины города, разрушенные причалы, торчащие из воды мачты кораблей. [72]
Здесь, на обагренной кровью и засыпанной осколками бомб и снарядов земле, с необычайной силой раскрылись мужество и героизм советского народа — солдат, летчиков и моряков на передовой, а также экипажей кораблей в море, идущих в Севастополь с войсками, грузами и боеприпасами и возвращающихся с ранеными и эвакуированными. В этом аду родители скорбели о погибших детях, воины — об убитых родных и близких.
У адмирала Октябрьского не было сына. Его сыновьями были те, кто дни и ночи насмерть стоял в обороне, на передовой.
Впрочем, были ли ночи? В последнее время обороны гигантские фейерверки от разрывов бомб и снарядов превращали ночь в день. 2 июня фашисты начали пятидневную артиллерийскую и авиационную подготовку. На Севастополь было сброшено 46 тысяч фугасных бомб, произведено 9 тысяч самолето-вылетов, выпущено 100 тысяч снарядов. Кроме того, по 30-й батарее била огромная осадная гаубица, снаряды которой имели в длину около 2 метров и в диаметре 615 миллиметров. От них трескался трехметровый бетон укрытия башен.
Мужественно и организованно отражали вражеские атаки защитники Севастополя. Не щадя жизни, сражались воины Приморской армии и черноморцы. О героизме и бесстрашии севастопольцев писала в те дни газета «Правда»:
«Стойкость защитников Севастополя, их доблесть бессмертны. На подобный героизм способны только люди, которым свобода, честь, независимость и процветание своей Родины, своего государства превыше всего, превыше жизни. Плечом к плечу здесь держат оборону моряк, красноармеец и летчик. Взаимная выручка, помощь, поддержка, совместный удар по врагу делают их непобедимыми...»{11}.
Несмотря на самоотверженную борьбу, положение в Севастополе с каждым днем становилось все тяжелее.
Вечером 30 июня, когда были использованы последние возможности отстоять город, когда кончились боеприпасы, продовольствие и питьевая вода, по решению [73] Ставки Верховного Главнокомандования Севастополь был оставлен советскими войсками...
Приблизившись к побережью, мы вошли в порт. Я проводил командующего флотом на берег. Его встречал командир военно-морской базы...