Боевые походы
1
Утром 15 октября «Сообразительный» готовился к очередному походу. Краснофлотцы проверяли материальную часть и оружие. На вахту заступила ходовая смена. И вдруг раздались четыре звонка — сигнал, оповещающий о прибытии на корабль старшего по званию. Выбегаю на полубак и чуть не сталкиваюсь с контр-адмиралом Сергеем Георгиевичем Горшковым.
— Я к вам, — говорит он, здороваясь. — Надеюсь, чайком с дороги попотчуете?
— Непременно, товарищ адмирал.
Он прошел по коридору в командирскую каюту и, сняв реглан, устало сел за письменный стол.
— Жена с сыном на Кавказе? — спросил, бросив взгляд на фотографию.
— Нет, на Урале, товарищ адмирал. Сергей Георгиевич задумался.
— Как плавается?
— Пока в базе не стоим. Были под Одессой. Конвоировали транспорты. И сюда прибыли с войсками.
— Да, Севастополь нуждается в войсках, особенно сейчас... Вот вам гостинец с Кавказа, — он протягивает на ладони два лимона. [33] Через несколько минут, тонко нарезанные, они красовались на блюдце.
За чаем узнаю о цели прибытия Сергея Георгиевича в Севастополь. Оказывается, его вызвал командующий Черноморским флотом. Значит, на Азовском море предстоит большая работа, а может быть, даже готовится операция...
На следующий день мы вышли из Севастополя. Забрав в Казачьей бухте транспорты, вместе с ними и двумя сторожевыми катерами направляемся в Новороссийск. В пути получаем приказание:
«Конвой передать одному из катеров, а самим следовать в Туапсе».
Вскоре, груженные винтовками, уходим из Туапсе в Севастополь.
Однажды вечером, когда мы прибыли в порт назначения, корабль посетил командующий эскадрой контр-адмирал Л. А. Владимирский. Как только зашел разговор о стоянке больших кораблей в Севастополе, Лев Анатольевич сообщил, что они будут отведены в безопасное место.
Докладываю о только что окончившемся походе.
Дело в том, что в море нас дважды атаковали самолеты противника. Первым заметил вражеский самолет сигнальщик Куликов. Прозвучал сигнал боевой тревоги, и огонь зенитчиков обрушился на фашистов. Не выдержав огня, самолеты отвернули в сторону. Но прошло несколько минут, и они снова развернулись для атаки. Три бомбардировщика пытались зайти с кормы, но здесь им преградил путь огневой шквал зенитных орудий с кормового мостика. Огнем и маневром мы свели на нет усилия фашистов. Они вынуждены были сбросить бомбы в стороне от корабля.
— Учтите, — заметил контр-адмирал, когда я окончил доклад, — каждый маневр необходимо подробно анализировать. Командиры и боевые экипажи должны учиться на опыте всей эскадры.
Командование флотом не сразу решилось уводить большие корабли из Севастополя. Правда, часть флота уже базировалась на Кавказе. Недавно противник ворвался в Крым и перебросил туда свою авиацию. Поэтому проходить вблизи крымских берегов мы могли только ночью. Днем приходилось держаться в 40, а иногда — в 60–80 милях от берега. Наши корабли [34] стали прокладывать курсы все южнее и южнее. Это удлиняло путь, зато мы избегали ударов вражеской авиации. Учитывая напряженную обстановку под Севастополем, Л. А. Владимирский все чаще докладывал Военному совету флота о необходимости увода из главной базы больших кораблей, и прежде всего линкора.
И вот отряд кораблей в составе линкора, крейсера, лидера «Ташкент», эсминцев «Бдительный» и «Сообразительный» вышел в море. На линкоре поднял свой флаг командующий эскадрой контр-адмирал Л. А. Владимирский.
Спустились вначале к Синопу, затем пошли вдоль Анатолийского побережья к Кавказу. Позже крейсер и наш эсминец «Сообразительный» отделились. 3 ноября мы прибыли в Туапсе.
Через несколько дней после ухода кораблей из Севастополя противник бомбил порт. Враг прежде всего сбросил бомбы на то место, где стоял линкор.
Из Туапсе мы пошли в Севастополь. Приняв на борт командный состав штаба армии и военное имущество, направились в Камыш-Бурун.
Всю ночь провели в плавании. К утру вдалеке показались огни Камыш-Бурунских маяков.
Туман. Створов и других ориентиров на берегу почти не видно. Глубина на фарватере около пяти метров. Фарватер узок. «Сообразительный» имеет осадку около четырех с половиной метров. И все-таки, несмотря на опасность сесть на мель, идем к берегу.
Мне вспомнилась плавучая батарея № 3, мимо которой мы проходили два дня назад, следуя из Туапсе в Севастополь. Ее называют «Не тронь меня». Это — отсек отслужившего линкора. В мирное время корабль стоял на траверзе реки Бельбек. В суровые годы войны капитан 1-го ранга Г. А. Бутаков, внук известного адмирала Г. И. Бутакова, предложил вооружить его пушками. Батарею поставили западнее Херсонесского маяка. Таким образом она стала препятствием на пути движения самолетов противника к главной базе флота с моря.
Но «Сообразительный» значительно уступает плавучей батарее в вооружении. Сев на мель, он сразу, превратился бы в мишень для вражеской авиации. [35]
С большим трудом втискиваемся наконец в бухту. Корабль чуть не упирается носом в берег.
...Уже несколько часов «Сообразительный» находится в бухте. Спускаюсь в каюту. Не продохнуть. Сквозь пелену табачного дыма еле видны лица собравшихся здесь людей. За письменным столом белокурая девушка в красноармейской форме печатает на машинке. Открываю иллюминатор. Все жадно вдыхают влажный морской воздух.
— Командир, — обращается ко мне полковник, — мы у тебя ночь поработали и всю каюту прокурили. Да ты уж не серчай.
Огромная медная гильза доверху наполнена окурками. Девушка встает, берет «пепельницу» и выходит из каюты.
Не снимая реглана, сажусь за стол и смотрю на карту обстановки.
— Ваши радисты ночью приняли ряд донесений, — объясняет полковник. — Мы успеем нанести создавшуюся обстановку на карту. Да, нелегко нам будет на Керченском полуострове...
Часам к десяти армейские командиры высадились на берег. Потом к причалу подкатила танкетка. Из нее вышел моряк. Вытирая рукой потное лицо, подошел к кораблю. У сходней его задержали, проверили документы, и вскоре вахтенный командир передал мне пакет. Тем временем прибывший подошел к камбузу:
— Ну, братва, подкорми свое племя! По всей Керчи разносится запах флотского борща.
Опорожнив миску, курьер похлопал кого-то из краснофлотцев по плечу:
— Ну как, браток, фрицев видел?
— Не довелось.
— Ну то-то. А вот у нас их — хоть отбавляй. Каждый день с ними «любезничаем». Позавчера сотни две положили.
Когда прибывший приступил ко второму блюду, пошел дождь, но с палубы никто не уходил. Краснофлотцев заинтересовал фронтовик...
Покончив с кашей, прибывший достал вышитый кисет с табаком, неторопливо свернул «козью ножку» и, затянувшись, сказал:
— Конечно, на корабле служить — во! Но с корабля живого фашиста не увидишь. [36]
— А ты кем служишь? — спросил его вестовой.
— Не торопи, браток. Не все сразу. Так вот, когда ты фашиста своими руками поймаешь... Да что там говорить — на душе становится легче... Позавчера, — продолжал он неторопливо, — на полуострове мы освободили одну деревеньку. Небольшая, домов с десяток. Жителей совсем не осталось. Обошли ее с командиром батальона и собрались уже было уходить, как вдруг услышали стон. Зашли в одну хату, в другую, заглянули в сараи — никого. И снова стон, будто из-под земли. Заглянули в колодец, а там — наш браток-моряк. Едва живой...
Рассказчик тяжело вздохнул.
— Давай, давай дальше, — торопят краснофлотцы.
— Так вот, при отступлении фашисты избитого до полусмерти моряка бросили в колодец. А он возьми да и не умри. Силен парнишка! Мы его на ту сторону, и Тамань, отправили. Пусть подлечится. Небось через месяц возвратится. Знаю я этих ребят с линкора «Севастополь»...
Моряк-танкист выпрямился, расправил грудь:
— Ну ладно, братва, дело к вашему командиру есть...
В переданной мне бумаге штаб армии просил в тот же вечер обстрелять позиции противника, расположенные километрах в тридцати от нас.
— Что касается «огонька», — сказал я курьеру, — к сожалению, помочь фронтовикам не можем — пушки наши не достанут. Уж больно дистанция велика. Я вашему командиру написал об этом... Да, кстати, ты, брат, на каком корабле служил?
— На линкоре «Севастополь».
— Как же, знаю. Командир линкора — капитан первого ранга Кравченко. Прекрасный человек. А корабль ваш давно ушел на Кавказ...
— Меня, товарищ командир, комиссар полка просил поговорить с вами... Может, подбросите морячков в полк? Краснофлотцы на фронте воюют отменно. А у нас одна молодежь. Нам бы хоть несколько человек «на закваску»...
Но на этот раз отдавать было некого. Мы уже не один десяток отправили на фронт. Сами плавали в некомплекте. Так и пришлось передать полковому комиссару. [37]
Около часа пополудни налетели вражеские самолеты. Деваться нам некуда: корабль стоит без хода — не сманеврируешь. Да и бухта маленькая — нос и корма чуть ли не упираются в берег. И только благодаря решительным, умелым действиям наших артиллеристов воздушный налет противника был отражен.
В сумерках мы вышли в море: оставаться в бухте было рискованно. Да и начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал И. Д. Елисеев напомнил радиограммой, что «Сообразительный» с наступлением темноты должен непременно возвратиться в Туапсе...
Во второй половине ноября мы сделали несколько рейсов. Мне особенно запомнился поход из Новороссийска в Севастополь. Этот поход от начала до конца проходил в тумане. Когда мы и миноносец «Способный» подошли к месту приемки войск, ни берега, ни сигнальных костров не было видно. Даем гудки. Берег, очевидно, где-то близко. По нашим расчетам, он в 7 кабельтовых от корабля. Становимся на якоре. Глубина — 8–9 метров. Ближе не подойти. В час ночи снялись с якоря и попытались пробиться сквозь туман с помощью прожектора. Тщетно.
Вскоре старший лейтенант Михаил Пяткин отправился на поиски войск. Нельзя терять ни минуты. Пока стоит туман, мы можем незаметно для врага следовать в Севастополь. Но ни Пяткин, ни отправившийся ему на смену лейтенант Иванов на берегу войск не обнаружили.
И лишь под утро, 18 ноября, когда немного рассеялся туман, мы отыскали своих. Приняв на борт 540 человек личного состава и 30 тонн боезапаса, тотчас вышли в Севастополь...
Незадолго до выхода в Керченский пролив в канун 24 годовщины Великого Октября на корабле провели митинг. Это было 2 ноября 1941 года в Новороссийске. Люди уже многое познали: бессонные ночи, напряженные дни, штили и буйство штормов.
Открыл митинг политрук Игнатий Галактионович Квашнин. Как всегда, он говорил страстно, убежденно:
— Священное чувство любви к Родине и ненависть к ее врагам подняли нас на смертный бой. Мы поклялись бороться яростно, до последней капли крови. Сегодня [38] судьба нашей страны, нашего народа решается под Москвой, Севастополем. Сегодня каждый метр советской земли нам дороже сотни километров, и мы не должны отступать ни на шаг.
На митинге не спрашивали: «Кто следующий?» Каждый хотел высказаться о наболевшем.
Выступления были короткими. Такой же краткой была и резолюция собрания-митинга.
«...В подарок к 24-й годовщине Октябрьской революции будем бить фашистов, пока не останется на нашей земле ни одного, пока не будет чист воздух от фашистской чумы.
Будем беречь свою флотскую честь, будем беречь
Родину, как святыню».
И опять за кормой корабля ложились новые мили...
2
Попытка гитлеровцев захватить Севастополь с ходу не увенчалась успехом. Севастопольцы держались стойко. Бои развернулись главным образом под Балаклавой и в районе хутора Мекензия, где населенные пункты не раз переходили из рук в руки. Враг нес огромные потери...
К исходу 24 ноября наступление немецко-фашистских войск захлебнулось. Ноябрьский штурм Севастополя провалился...
С наступлением холодов в море разбушевались штормы. Мы ходим в Севастополь с войсками, проводим конвои, поддерживаем огнем морской артиллерии армейские части и соединения, а также перевозим раненых из Севастополя на Кавказ.
В этот опасный и трудный для Севастополя период Государственный Комитет Обороны принял решение о переводе с Черного моря на Дальний Восток нескольких танкеров и ледокола «Микоян». Необходимо было во что бы то ни стало сохранить ледокол и часть крупнотоннажного танкерного флота. Забегая вперед, скажу, что этот нелегкий и дальний поход через Суэцкий канал, мимо Африки и Южной Америки, прошел удачно.
Так вот, три танкера и ледокол отправились в поход. Их сопровождали лидер «Ташкент» и эсминцы «Способный» и «Сообразительный». Командовал отрядом [39] контр-адмирал Л. А. Владимирский. Он держал свой флаг на лидере «Ташкент».
Когда выходили в море, моросил мелкий дождь. Затем пошел снег. Резко усилился ветер. Вскоре он достиг девяти баллов. Крупная волна, словно тяжелый молот, ударяет о борт корабля, от чего корпус дрожит и кренится. Боцман старшина 2-й статьи Макар Еременко и краснофлотцы Николай Пискунов и Михаил Головкин с трудом пробираются по палубе от поста к посту, рискуя в любую минуту быть смытыми волной.
Подзываю старпома Беспалова:
— Обойдите корабль лично. Еще раз проверьте, все ли надежно закреплено, все ли помещения задраены.
Вводим все котлы. Выждав момент, перебегаю по мостику за штурманскую рубку.
— Как себя чувствуют машинисты? — звоню командиру электромеханической боевой части.
— Почти всех укачивает, но вахту несут исправно. Не подведут, товарищ командир.
Температура в машинных отделениях доходит до 40 градусов. В первом отделении краснофлотец Владимир Юркевич заканчивает ремонт турбодинамо.
Строй конвоя нарушен. Идем малым ходом. Во многих местах люки, двери, иллюминаторы деформированы. Волной сорваны вентиляционные грибки. По борту корабля и на палубе образовались трещины. Вода просачивается в жилые помещения.
К вечеру ветер еще больше усилился. Теперь он достигает одиннадцати баллов. Но промокшие краснофлотцы не покидают верхних боевых постов. Делаем все, чтобы сохранить живучесть корабля. В кубрики и другие служебные помещения эсминца просочилось уже до 300–400 тонн воды.
В 22.00 сорвало шлюпку. Она повисла на одном тросе. К ней пытается подобраться Еременко, но его сбивает волна. Протискиваясь между мачтами и надстройками корабля, он все же ползет к шлюпке. Николай Пискунов страхует его с помощью пенькового троса. И вдруг сильная волна накрывает Еременко.
— Назад! — кричит Беспалов. Прожектор обращен к смельчаку. Вот появляется его голова... [40]
Дружно борются за спасение товарища моряки. Вскоре уставшего, мокрого с головы до ног Еременко вытаскивают и уводят в кубрик.
Во время шторма особенно тяжело трюмным машинистам, несущим вахту у испарителей. Опреснители не успевают готовить воду для котлов. Соленость воды повышается. Это может отрицательно сказаться на работе главных турбин. Если котлы вскипят, их придется вывести. Тогда будут остановлены и турбины. Корабль потеряет ход.
Раздается сигнал носовой аварийной партии — на баке, над помещением кладовой с провизией сорвало люк. Старший краснофлотец Николай Амельченко стремглав бросается к полубаку, но волной отброшен к пушке. После нескольких безуспешных попыток ему все же удалось закрыть люк.
Днем сквозь снежную завесу мы заметили три транспорта. Докладываю об этом командующему эскадрой. Получаю приказ опознать транспорты.
— Лево на борт! На румб сто семьдесят градусов!
Боевая тревога!
Подходим на расстояние торпедного залпа. Однако ни артиллерию, ни торпеды использовать невозможно: слишком большой крен корабля. Он превышает 45 градусов. Вскоре на транспортах заметили наш эсминец. Отчаянно машут фонарями. Ага, это же нейтралы. Турки. Вон и флаги их, нарисованные вдоль бортов. В полдень получаем семафор с ледокола «Микоян»: «Следуйте обратно. Скоро Родина остается позади. Желаем счастливого плавания».
Израсходовав более половины запаса топлива, облегченный корабль раскачивается из стороны в сторону. Эсминец «Способный» уже ушел в Севастополь: у него оставалось еще меньше топлива. Идем в кильватер лидеру «Ташкент». Ветер не стихает. Ход десять узлов. Все время увеличивается крен на правый борт. Оказывается, трюмные машинисты перекачали топливо из нефтяных ям на один борт. Пытаемся выровнять корабль, но крен увеличивается до 50–55 градусов. Когда волна ложит «Сообразительный» на борт, кажется, что корабль больше не поднимется. В такие моменты приходится резко перекладывать руль в сторону обратного крена корабля и прибавлять ход. Но [41] из-за вынужденного маневрирования расходуется слишком много топлива.
Вдруг на юте со стеллажей сорвались глубинные бомбы и покатились по палубе. При таком шторме и среагировать вовремя не успеваешь — очередная волна выбрасывает бомбы в море.
Пройдя ворота порта, направляемся к нефтяному причалу. Машины застопорены. Подходим ближе, даем задний ход, но машины не отрабатывают. Корабль движется прямо на причал.
— Нет больше топлива. В котлах сел пар, — докладывают с энергопоста.
— Отдать оба якоря!
Гремят якорные цепи. Постепенно прислоняемся к причалу.
Окончилась восьмичасовая борьба за жизнь корабля. Люди совершенно выбились из сил. Находясь все время на грани катастрофы, мы прибыли в Туапсе, не потеряв ни одного бойца.
После осмотра корабля было обнаружено немало повреждений: 14 трещин на верхней палубе, служебные и котельные помещения затоплены, в кубриках и трюмах полно воды. К тому же на эсминце остановились все механизмы.
Но не пройдет и суток, как опять взовьется флаг — и снова в море, в очередной боевой поход. [42]