Боевое крещение
1
Севастопольские бухты и Константиновский равелин уже растаяли за кормой нашего эсминца. Впереди по курсу в двух кабельтовых{2} едва виднеются очертания крейсера «Ворошилов» и эсминца «Смышленый». Согласно плану операции, мы в составе отряда поддержки следуем за ударной группой кораблей — лидерами «Москва» и «Харьков». [11]
Обстановка сложная, фашисты ведут наступление на широком фронте, бомбят базы нашего флота, минируют подходы к портам, производят перевозки между Констанцей и Босфором. В порту Констанца сосредоточены вражеские транспорты, много грузов и военной техники.
Завтра, 26 июня 1941 года, в 5.00, после предварительного нанесения бомбовых ударов авиации по порту Констанца, ударная группа кораблей артиллерийским огнем должна уничтожить нефтебаки в порту. Кроме того, нужно разведать боем систему обороны базы противника с моря.
Перед поворотом на новый курс у Херсонесского маяка получаем с эсминца «Смышленый», светофор:
«Что-то затралил левым параваном{3}, выхожу вправо. Командир».
Увеличиваем ход, обходим «Смышленый» и склоняемся в сторону крейсера «Ворошилов». Впереди едва различим его силуэт. Еще увеличиваем ход, но за крейсером не успеваем. Машинный тахометр показывает 26 узлов{4} — предельный ход с параванами.
Но вот фарватер позади. Выбираем параваны и снова ложимся на курс сближения с крейсером, уже едва виднеющимся на темном горизонте. Увеличиваем ход до 28 узлов, но дистанция по-прежнему не уменьшается. Мы отстали. Радиосвязь запрещена. На запросы сигнальным фонарем крейсер не отвечает. Становится ясно — крейсер прибавил скорость, не сообщив нам об этом.
В котельном отделении на вахте стоит матрос Николай Осипов. Запрокинув голову, он смотрит на подпрыгивающую стрелку манометра — она опустилась чуть ниже контрольной линии. Увеличил подачу мазута. Вентиляторы на мгновение взвыли, словно недовольны его вмешательством, затем ровно загудели.
На палубах корабля, на боевых постах спокойно. На юте собрались свободные от вахты краснофлотцы, Они курили и вели неторопливый разговор. [12]
— Что вы там, на торпедных аппаратах? Сидите и ждете погоды... То ли дело мы, — говорил матрос Традий Степанов. — Пара нет и хода нет...
Его поддержали машинисты-турбинисты Владимир Моржов и Федор Свистунов.
— Не кичитесь своим паром, — разгорячился торпедист Петр Пучков. — Пар паром, а торпеду в борт пускать будем мы, — чуть заикаясь, отвечал он.
Подошел парторг артиллеристов Федор Турушев, Постоял. Прислушался, о чем спорят.
— Вы все спорите, кто лучше, а кто хуже. Кто первый, кто последний... Решать задачу будем все, каждая часть, каждый боевой пост, а в целом — весь экипаж...
На мостике сыро и неуютно. За бортом пенится море. Я стоял, облокотившись о поручни, и всматривался в темноту, надеясь увидеть крейсер «Ворошилов», хотя отлично понимал, что его поблизости нет.
В ночной тишине раздаются всплески воды, доносится гул котельных вентиляторов. Это убаюкивает...
— Товарищ командир! Время ложиться на новый курс, — докладывает штурман Иванов.
Виктор Иванов — совсем еще молодой мичман, недавно окончивший Черноморское высшее военно-морское училище имени П. С. Нахимова. Иванову повезло: не каждый мичман, еще не став офицером, получает должность штурмана на корабле. Он тоже не на шутку озабочен исчезновением крейсера.
— Вести прокладку курса точно по кальке, полученной из штаба флота! — приказываю вахтенному командиру.
Развиваем ход до 30 узлов. Справимся ли? Нам еще не приходилось идти таким большим ходом: не успели, ведь боевую подготовку нашего экипажа, самого молодого во всей эскадре, прервала война.
— Сергей Степанович! — обращается ко мне политрук И. Г. Квашнин. Он только что из первого машинного отделения. — У Ковалева и Максимова все в порядке. Молодцы машинисты! Не подведут...
Да, Игнатий Галактионович свое дело знает. Одно время он служил на крейсере «Красный Крым», затем работал в политотделе. Энергичный, общительный, он сразу пришелся по душе всему экипажу. С первых же дней к нему зачастили краснофлотцы. [13]
— У вас снова совещание? — не раз спрашивал я у Квашнина, проходя мимо его каюты.
— Партийный актив, товарищ командир, — улыбаясь, отвечал Игнатий Галактионович.
Даю несколько распоряжений вахтенному командиру и иду проверять боевые посты. В памяти невольно всплывает день, когда впервые пришел на корабль. Как изменились, возмужали краснофлотцы! Вжились в ритм суровой морской службы, научились драить палубу, стоять на вахте, вести утомительные авральные работы. Словом, стали настоящими черноморскими моряками.
Смотрю на них и вспоминаю свою молодость. Тогда не думал, что стану военным, тем более моряком. В нашем роду их не было. В юности увлекался техникой. Мне нравились машины, быстро вертящиеся патроны токарных станков, стальная стружка, выползавшая из-под резца тонкой синеватой струйкой. Влекли кальки, чертежи, скрывавшие загадки деталей и механизмов.
В 1931 году в городе Великий Устюг окончил водный политехникум. Плавал на речных судах по Северной Двине. Затем Архангельским обкомом ВКПб) был направлен на Печору. И кто знает, может быть, навсегда остался бы в этом суровом, но необычайно привлекательном краю полноводных рек, дремучих лесов и северного сияния... Но вот в военкомат пришла путевка и позвала к новой жизни.
Окончив в 1935 году курсы ускоренной подготовки командного состава Балтийского флота, я получил звание лейтенанта. Вскоре мне вручили проездной билет в Севастополь. Потом недолгая служба на тральщиках, а в 1940 году — назначение командиром эскадренного миноносца «Сообразительный».
Поначалу не все ладилось в работе, иногда даже сомневался, смогу ли найти себя на новом поприще. Но постепенно, с опытом, приходила уверенность в собственных силах.
В свободное от вахты время весь экипаж корабля собирался на баке. Покуривали, разговаривали, слушали игру баяниста — машиниста-турбиниста Саши Дмитриева. Ему подпевал Николай Осипов. И тихо лилась над морем грустная украинская песня. То были недолгие часы отдыха. И снова — учения, выходы на [14] испытания механизмов и оружия, на отработку учебных задач.
...Проходит час-другой.
— Начинает светать, — говорит Квашнин.
Всю ночь мы с ним провели на мостике.
И вдруг сигнальщик Михаил Куликов докладывает:
— Крейсер справа, сорок пять кабельтовых!
Вскидываю бинокль к глазам и напряженно всматриваюсь в утреннюю дымку.
26 июня в четыре часа утра мы пошли на сближение с крейсером «Ворошилов».
Тем временем командиры ударной группы кораблей — лидеров «Москва» и «Харьков» — приступили к выполнению главной задачи операции: обстрелу порта Констанца.
Приблизившись к берегу, корабли легли на боевой курс. Центральные артиллерийские посты предварительно выработали данные стрельбы. Последний доклад — и лидеры открывают огонь. Вдоль берега плывет черный густой дым.
Но вот у правого борта лидера «Харьков» раздался взрыв. Мины! Этого и следовало ожидать. Минные заграждения враг мог поставить даже за несколько часов до прихода наших кораблей. Корабль — на минном поле. Лидер «Москва» получает предупреждение об опасности. Комдив-3 М. Ф. Романов, находящийся на борту «Харькова», приказывает кораблю быть головным. «Харьков» уменьшает ход, пропуская лидер «Москва» вперед.
От беспрерывной стрельбы наших кораблей в порту грохочут взрывы, вздымаются в воздух красные языки пламени.
Спустя некоторое время противник очнулся от внезапного удара — на берегу заговорили вражеские артиллерийские батареи. Первые снаряды пролетели над ударной группой кораблей и, разорвавшись, подняли огромные столбы воды.
И все-таки лидеры продолжают вести огонь на поражение. Вражеские снаряды ложатся ближе, но на этот раз падают с недолетом.
Прошло еще несколько минут, и на берегу, в районе нефтяных баков, вспыхивает яркое пламя пожара. [15]
Одновременно в двух кабельтовых за лидером «Москва» разрываются два крупных снаряда.
За кормой раздаются всплески — обстреливает крупнокалиберная батарея. В воздухе проносится фашистский самолет. Между лидерами «Москва» и «Харьков» рвутся бомбы. Еще один налет. Резко бьют зенитки кораблей — и снова разрывы вражеских бомб. Снаряды падают с недолетом в пять кабельтовых. Еще один залп. Недолет — один-два кабельтовых. Вот-вот накроют лидер «Москва».
В 5 часов 11 минут М. Ф. Романов принял решение отходить и передал сигнал по отряду кораблей. Командир лидера «Харьков» П. А. Мельников получил приказ вступить в кильватер{5} лидеру «Москва». Оба корабля резко увеличили ход, не прекращая вести огонь по врагу.
Казалось, отряд уже вышел из минного поля. На лидер «Москва» поступает сигнал: «Больше ход! Идти прямым курсом!» Но в этот момент из-за дымовой завесы, поставленной лидером «Москва», взметнулся столб огня, раздался оглушительный взрыв...
М. Ф. Романов приказывает командиру «Харькова» подойти к борту подорвавшегося лидера, но вскоре отменяет приказ: кучный обстрел корабля береговой батареей противника не позволяет сделать это немедленно.
Пострадавший лидер разорван на две части, примерно в районе первого котельного кожуха. Оторванная носовая часть повернута к корме, накренилась. И только с кормового зенитного мостика уцелевшее орудие продолжает вести огонь — теперь уже по приблизившемуся фашистскому самолету. В этот критический момент в котлах «Харькова» сел пар — снизилось давление. Вскоре выяснилось, что в коллекторах котлов лопнули трубки.
Пока главный старшина Г. А. Яновский готовил заглушки, котельный машинист Петр Гребенщиков, надев асбестовый костюм, смазав лицо и руки вазелином и забинтовав их, влез в пылающую жаром топку котла. Как медленно тянется время! Не хватает воздуха, нечем [16] дышать... Но вот звякнул металл, словно в виски ударили молотом. Чтобы поставить заглушку, понадобилось семь минут.
Одновременно у второго котла работает краснофлотец Петр Каиров. У него тоже забинтовано лицо, через узкие щели для глаз ему видны только заглушки. Опустившись в коллектор парового котла, ощупью, в сети многочисленных трубок находит лопнувшие. Ложится на спину и пытается вставить заглушки. Но продолжать работу не может — теряет сознание. Его вытаскивают, обливают водой, и, отдышавшись, он снова лезет в котел. Заглушки поставлены. «Харьков» снова может дать ход.
Забегая вперед, скажу, что по возвращении из похода котельные машинисты краснофлотцы Гребенщиков и Каиров за героический поступок были награждены орденами Красного Знамени. Помню портреты этих первых награжденных, вывешенные на Приморском бульваре в Севастополе.
Впервые авиация противника обнаружила нас около шести часов утра, когда мы наконец присоединились к крейсеру «Ворошилов». Два самолета-разведчика летели в стороне на высоте примерно 2500 метров. Мы отогнали их несколькими залпами. Но, отлетев на большее расстояние, они продолжали вести наблюдение.
Вдруг с крейсера «Ворошилов» замигал сигнальный прожектор:
«...Идите в квадрат Н... для оказания помощи лидеру «Харьков».
Через некоторое время — второй сигнал:
«Следуйте быстрее... Буду ожидать вас здесь».
Ложимся на курс и увеличиваем ход до 35 узлов. Хотя идем с максимальной скоростью, сближение с лидером кажется слишком медленным. Наши взгляды устремлены вперед, мы словно пытаемся проникнуть взором за горизонт, где должен находиться лидер «Харьков».
Не прошло и получаса, как сигнальщик Иван Сингаевский докладывает:
— Справа по курсу дым!
Постепенно на палубах все оживает. Корабль к бою готов. Краснофлотцы хлопочут у пушек, рассматривают [17] в бинокли и дальномеры длинную полосу дыма, виднеющуюся далеко впереди.
Вскоре четко вырисовывается силуэт «Харькова». Подходим ближе к кораблю и к 7 часам утра вступаем в его охранение. Капитан 3-го ранга М. Ф. Романов сообщает, что лидер «Москва», выполнив боевое задание, при отходе подорвался на минах и затонул. Оказать ему помощь не было возможности...
Лидер «Харьков» сильно дымит, идет малым ходом. В воздухе гудит большая группа самолетов противника. И снова разрывы. Не смолкают зенитки, трещат, надрываясь, пулеметы. В ушах боль.
— Справа, по низколетящим самолетам, огонь! — покрывая грохот боя, звучит голос командира орудия Виктора Тарасова.
Снаряд за снарядом летят навстречу стервятникам. Самолеты шарахаются в стороны и, не долетев до кораблей, сбрасывают свой смертоносный груз в море.
Некоторое время идем прямым курсом, чтобы не сбить огонь зенитчиков. Артиллеристы стараются вовсю. Вот один из самолетов задымил и недалеко от кораблей врезался в воду. На большом ходу корабль резко накренился — отражаем новые воздушные атаки, маневрируя. Повороты следуют один за другим...
Около полудня к нам присоединился эсминец «Смышленый». Поздно вечером мы вошли в Северную бухту Севастополя.
Несмотря на яростные атаки вражеской авиации и огонь с берега, ударная группа кораблей и отряд поддержки задание выполнили. Что ж, это, безусловно, была дерзкая операция. Народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов дал высокую оценку действиям лидеров. Оценили боевой поход наших кораблей и враги.
«Следует признать, — писал в своем дневнике 26 июня 1941 года руководитель учебного центра германского флота в Румынии, — что обстрел побережья русскими эскадренными миноносцами был очень смелым. Тот факт, что в результате этого обстрела возник пожар нефтехранилища и был подожжен состав с боеприпасами, является бесспорным доказательством успешности обстрела. Кроме того, в результате повреждения железнодорожного пути было прервано сообщение Бухарест — Констанца; в связи с большими [18] повреждениями вокзала, причиненными обстрелом, возникли затруднения с поставкой горючего...»{6}.
Экипаж экзамен выдержал. Многие краснофлотцы, сменившись, не уходили со своих боевых постов. В машинных отделениях было тяжело дышать, стоял едкий запах горелого масла. От сильных разрывов глубинных бомб и стрельбы пушек осыпалась с трубопроводов изоляция... Но теперь все позади. Ход кораблю машинисты-турбинисты, котельные машинисты, трюмные электрики обеспечили...
Уже после войны командир одного из орудий старшина 1-й статьи Виктор Тарасов писал мне: «Мы в этом бою были молодые, безусые. С дрожью в руках держали оружие, стреляя по вражеским самолетам... Дрожь была не от страха, нет. От необычной обстановки, от огромного напряжения, которое сковывало руки так, что не сразу разогнешь пальцы...»
2
Собирая материал для книги, встречаясь с теми, кто, бежав из фашистского плена, по окончании войны служил у нас на эскадре, мне удалось восстановить небезынтересные факты из дальнейшей боевой биографии капитан-лейтенанта Александра Борисовича Тухова — командира лидера «Москва».
Потерявшего сознание Тухова подобрал румынский катер. Придя в себя, он понял, что находится в плену. Постепенно в памяти восстанавливались подробности случившегося... Взрыв страшной силы сбросил его за борт, он с трудом держался на воде. Краснофлотец с окровавленным лицом подогнал к нему спасательный круг. Потом... Что было потом, он никак не мог вспомнить.
Немногим позже, когда Тухов окреп, его пытались склонить к измене Родины, обещали богатство и славу, уговаривали воевать, если уж не против своих, то, по крайней мере, против англичан. Но советский командир отказался служить врагу. Тухова бросили в концлагерь. Допросы, побои, пытки...
Так продолжалось несколько месяцев. Затем — другой концлагерь, Тимишоара, куда посылали самых непокорных. [17] Туда он попал в 1942 году после попытки к бегству из концлагеря Майя. Но ни шесть рядов колючей проволоки, ни свора ищеек, ни пулеметы на вышках не могли запугать отважных людей. Вскоре четверо советских офицеров — Тухов, Таран, Запорожченко и Галькевич — бежали...
Через шесть недель Тухова снова поймали. На этот раз перевели в лагерь Слобозия-Веки. Сюда же заточили и троих его товарищей. Но и здесь не покорились советские люди. Двадцать три пленных по ночам рыли подземный ход, пряча извлеченную из него землю под полом барака. Руководили подготовкой к побегу Таран, Тухов, Запорожченко и Галькевич. Один из узников, бежавших тогда из концлагеря, подполковник запаса Таран, во время нашей беседы в Севастополе рассказал:
— Мне выпал жребий бежать из лагеря как раз в четверке Тухова. Ночами мы обходили села, пробираясь на восток. Пищу и кров, хоть это было опасно, давали нам румынские крестьяне. Они, как и мы, ненавидели фашистов. Галькевич погиб, а мы благополучно добрались до реки Прут. Нужно было пересечь ее, а там, за Бессарабией, — родная земля... Неожиданно нарвавшись на засаду, мы разбежались. Два дня ждали Тухова, но, так и не дождавшись, ушли сами. Это было в 1943 году. На Одесщине, как и на всей оккупированной советской территории, шла партизанская борьба. Однажды на рассвете в штабную землянку партизанского отряда «Буревестник» вошел начальник караула и доложил, что на подходах к расположению лагеря задержан неизвестный.
«Веди его сюда», — приказал командир отряда.
Через минуту перед ним стоял заросший, изможденный человек в изорванной одежде. Осветив лицо приведенного лампой, командир отряда М. Т. Запорожченко узнал в нем Тухова. Давние друзья, товарищи по плену бросились друг другу в объятия...
«Мне не удалось скрыться, — рассказывал Александр Борисович. — Во время пыток жандарм карандашом проткнул мне обе щеки... Конечно, я придумал, что бежал из Тираспольского лагеря, — батрачил, дескать, у бояр. Работы много, а кормят плохо. Вот И решил возвратиться. Меня отправили в Тирасполь. Ну а оттуда после Тимишоары и Слобозии-Веки бежать [20] большого труда не составило: кругом родная земля, свои люди...»
Так командир лидера «Москва» стал бойцом партизанского отряда «Буревестник». Тухова назначили начальником разведки. Подчиненная ему рота была одним из самых активных подразделений.
Партизанский отряд вел тяжелые, кровопролитные бои вплоть до 23 марта 1944 года — до соединения с регулярными частями Красной Армии в районе сел Гетмановка и Бакша. Но среди партизан уже не было Александра Борисовича Тухова.
5 марта близ Голованевска разгорелся бой. Партизаны пошли в атаку. Сильный огонь прижал их к земле. Еще немного — и, окруженные со всех сторон, они были уничтожены. В этот решающий момент один из партизан поднялся во весь рост и, увлекая за собой всех, устремился вперед. Это был Александр Борисович Тухов. Отважный командир лидера «Москва» в бою погиб. Его похоронили в братской могиле близ села Синьки.
С тех пор прошло более 40 лет. Нет лидера «Москва», но есть крейсер «Москва», один из могучих кораблей, оснащенных новейшей техникой и вооружением. В бескрайних просторах Атлантического океана и на Средиземном море — всюду, куда посылает его страна, крейсер с достоинством несет на борту имя столицы нашей Советской Родины. [30]