14. Утро великого наступления

Штаб дивизии и остатки частей, выведенных из обороны, разместились недалеко от Волги, в том же населенном пункте со странным названием Цыганская Заря. Весь состав нашего полка занимал лишь два деревянных домика да три землянки. Не сразу привыкли мы к тыловой жизни, хотя и сюда залетали изредка вражеские самолеты и бросали бомбы. В нашем дощатом домике в первые ночи то один, то другой вскакивал с постели, бросался к выходу и, впотьмах наткнувшись на кого-нибудь, поднимал целый переполох. Это заканчивалось общим смехом, но никто уже не спал до утра.

В течение пяти первых дней все мылись в бане и каждый раз меняли полностью белье, обмундирование и даже обувь, пока не привели себя в нормальный, человеческий вид, читали газеты, писали письма родным, а разговорам не было конца. Впечатления от пережитого были остры, каждому хотелось поделиться своими мыслями с товарищами. Многие из нас давно не виделись друг с другом, хотя в бою были рядом. Теперь у нас общих друзей, сослуживцев по воздушно-десантным войскам и боям в Сталинграде оставалось мало, и эти встречи и беседы были дороги каждому.

Здесь, в горящем Сталинграде, родилась тогда боевая песня, которую распевали все:

Пели чаще хором — и командиры, и бойцы — под руководством нашего переводчика гвардии лейтенанта Коли Сидорова. Большой оптимист в жизни, никогда не унывающий весельчак, Николай Андреевич показал себя смелым гвардейцем в трудные дни боев и пользовался уважением товарищей. Ну а работники дивизионного клуба превзошли себя: концерты, проходили ежедневно и собирали большие группы бойцов и местных жителей. Николай Ляшков и здесь развернулся как надо. Он привлек к участию в концертах колхозниц, в том числе Лиду Рыбакову и Катю Сараеву, которые мастерски исполняли песни «В землянке», «Синий платочек», искрометно плясали под баян. Обе девушки добровольно вступили здесь в армию и служили в дивизии до конца войны.

Наши люди, измотанные боями, отдыхали и поправлялись на глазах. Но не обходилось и без курьезов.

Как-то вечером я ушел в землянку, запасшись бумагой и конвертами, чтобы одним духом написать письма. Просидел за столом долго, часов до двух ночи. Уже собрался заканчивать все это дело, как неожиданно открылась дверь и на пороге появилась странная фигура. Не могу понять, кто это. Даже тряхнул головой. Передо мной был лейтенант Тарбеев. Он тоже смутился, видимо, не ожидал встретить меня здесь в эту пору.

— Тарбеев! Неужели ты?! — вырвалось у меня. Ведь я сам написал письмо о его гибели и получил ответ от его жены.

— Я, товарищ комиссар. Вот не думал, что сразу на своих наткнусь! — радостно сказал он.

Мы обнялись.

— Откуда вы здесь? — спросил лейтенант.

— Выведены на отдых. От твоей роты остался один Константинов, но скоро на формирование... Скажи сразу, домой писал?

— Нет, не хотел беспокоить. Рана была неопасная, думал, вылечусь, и тогда напишу...

Вот номер отколол! Выходит, я обманул его семью. Я стал вспоминать: Тарбеев потерялся сразу же, как мы вступили на сталинградский берег, попав под артиллерийский налет. На том месте, где он лежал, было несколько больших воронок. Во время поисков кто-то из «очевидцев» доложил: «Тут вот был, разнесло в клочья!»

Нужно немедленно исправить допущенную ошибку.

— Вот что, друг, расскажешь мне все позднее, а сейчас, [176] пока есть конверт и бумаги, пиши, а я туда записочку вложу. Мы же тебя похоронили и жене сообщили. Вдруг что?!

Тарбеев улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Моя жена не такая... На сороковой день, что ли, поминают покойников? Вот как раз и поспеем.

Сначала написали письма, а потом уже поговорили обо всем. Оказалось все очень просто. Когда начался обстрел берега, Тарбеев перебежал по отмели и его ранило. Он прошел через медсанбат другой части — наш еще не развернулся. Когда выписался, стал разыскивать свою часть и по пути к переправе зашел в землянку на огонек. Встреча необычная, но для нас большой урок: не каждому свидетелю надо верить.

Несколько дней спустя здесь же были вручены правительственные награды всем участникам героических боев. Орденом Красного Знамени посмертно был награжден Григорий Иванович Ищенко. Когда генерал Жолудев произнес это имя, зачитывая приказ, мы почти физически почувствовали его рядом, в одном строю.

В Сталинграде борьба продолжалась. Условия складывались все более благоприятно для наших войск. Геройское сопротивление защитников города обескровило вражеские дивизии, застрявшие среди развалин. В воздухе уже господствовала советская авиация. Все ожидали больших событий. Чувствовалось, что грозный меч расплаты, занесенный над гитлеровскими войсками, готов со страшной силой обрушиться на них.

20 ноября 1942 года рано утром нас подняли чуть свет и вызвали на построение. Было еще темно, когда на лужайке в две шеренги выстроились остатки гвардейских полков численностью не более роты. Здесь уже находились генерал Жолудев, полковой комиссар Щербина, Буцол, Брушко. Сообщили, что будет митинг. Мы догадывались, что произошло какое-то важное событие и нас подняли не зря. Ткаченко говорит тихо:

— Наступать, наверное, пошли, вот что!

— Неужели? — переспросил Хасин.

— Да, говорят, с севера уже начали, там, с донского плацдарма.

Все стояли в ожидании. Но вот команда подана, рапорт принят, и над притихшим строем раздается взволнованный голос военкома Щербины, читавшего обращение Военного совета фронта:

— Товарищи красноармейцы, командиры и политработники! [177] Настал час грозной и справедливой расплаты над подлым врагом — немецко-фашистскими оккупантами...

В приказе говорилось о том, что у стен Сталинграда враг не только остановлен, но и понес колоссальные потери и что теперь наши войска переходят в решительное наступление.

Едва лишь полковой комиссар дочитал последнюю фразу, как сразу загремело «ура». Оно повторялось многократно. Гвардейцы пожимали друг другу руки, обнимались. Несколько человек выступило на митинге.

Разошлись возбужденные, радостные. Никто не сомневался, что это и есть то самое решительное наступление, которого так долго ждали все командиры и бойцы, весь наш народ.

— Какое сегодня замечательное утро! — восторженно воскликнул Ткаченко.

— Необыкновенное. Утро великого наступления! — вторит ему Григорий Харахашьян.

Мысленно мы все были там, на передовой позиции, где наши товарищи под грохот артиллерии пошли на врага.

Вскоре в полк прибыл новый командир — Тимофей Прокофьевич Сошнев. Ивана Спиридоновича Ткаченко откомандировали на учебу, а меня вызвали в штаб. Иван Кузьмич Брушко подбирал офицеров и предложил мне должность начальника штаба 109-го гвардейского полка.

— Соглашайся, работа конкретная и ответственная, свой полк восстанавливать будешь, — говорит он.

Предложение заманчивое, но я хотел подумать. Брушко не тревожил меня минут пять. Потом спросил, смеясь:

— Подумал? Вот и хорошо. За дело берись сразу, а к утру представь расчет потребности личного состава. Видишь, как надо быстро делать?

Признаться, я полагал, что это согласовано с Жолудевым и Щербиной, и, невзирая на возражения замполита полка Харахашьяна, засел за штабные дела. Недовольство Григория Михайловича мне было понятно. У него теперь остался один политработник — Хасин, а дел прибавлялось с каждым днем.

Но вскоре меня вызвали в политотдел дивизии. Всем политработникам тогда уже присвоили единые офицерские, звания, а я все еще не был аттестован. Думал, вызывают по этому поводу.

Работник политотдела Михаил Усатов сказал «по секрету»:

— Начальство недовольно вашим переходом на штабаую работу. Будет разговор... [178]

Усатов оправил гимнастерку с новеньким орденом Красной Звезды и боевой медалью, а я невольно залюбовался его ладной фигурой. Как он изменился за этот год! Из лихого моряка, десантника-парашютиста, трижды прыгавшего в тыл врага, Михаил здесь, в боях за Сталинград, превратился в смелого комсомольского вожака, был переведен в политотдел и назначен помощником начальника по комсомольской работе.

После обстоятельной беседы с военкомом Щербиной мне пришлось вновь вернуться на политработу, но уже в 114-й гвардейский стрелковый полк в качестве заместителя командира по политической части. Этот славный полк дрался с нами рядом у Тракторного, и я хорошо знал многих офицеров, в том числе и командира полка Дмитрия Пантелеевича Никитина.

Возвращаясь из политотдела, встретил врача медсанбата М. Ф. Гулякина.

— Вот ведь как случилось — были все время рядом, а не встретились, — говорит он по-юношески звонким голосом. — Ведь сегодня год исполнился, как мы пришли в парашютно-десантный батальон.

— Да, жаркий год был, знаменательный.

— А помните обстановочку в июле? — снова спрашивает он. — Душа металась: враг лезет везде, а мы рвемся в бой. И никто не знал тогда, что нас ожидало впереди.

...Дивизия начала пополняться свежими силами, готовилась к новым боям. Радостные вести с фронта будоражили кровь.

Обстановка менялась коренным образом. Фронт гитлеровских войск трещал по всем швам, и постигшие их неудачи разрастались в непоправимую катастрофу. Но как это произошло, мы узнали много позднее.

19 ноября 1942 года в 7.30 утра согласно утвержденному Ставкой плану после длительной и мощной артиллерийской подготовки войска Юго-Западного фронта под командованием генерала Н. Ф. Ватутина (21-я, 5-я танковая и 1-я гвардейские армии) и 65-я армия Донского фронта генерала П. И. Батова перешли в решительное наступление и прорвали оборону врага. Противостоящая им 3-я румынская армия была разгромлена, окружена, а многие части бежали или сдавались в плен. Брошенные им на помощь немецкие резервные дивизии были смяты введенными в прорыв 1-м и 26-м советскими танковыми корпусами генералов В. В. Буткова и А. Г. Родина и стали поспешно отходить. Продолжая стремительное наступление, корпус генерала [179] Родина и 4-й танковый корпус генерала А. Г. Кравченко быстро продвигались по тылам гитлеровских войск в направлении Калача-на-Дону, и в ночь на 22 ноября передовой отряд танкистов под командованием подполковника Г. Н. Филиппова с ходу захватил мост через Дон. Окруженные группы неприятельских войск добивались частями армий генералов П. Л. Романенко и И. М. Чистякова.

Сокрушающей силы удар советских войск по врагу с севера на другой день был дополнен не менее мощным ударом Сталинградского фронта с юга.

20 ноября 1942 года в 8.30 утра под грохот артиллерии перешли в наступление 51, 57 и 64-я армии Сталинградского фронта. Сломив сопротивление гитлеровцев, наши войска двинулись вперед. Введенные в прорыв 4-й механизированный корпус генерала В. Т. Вольского и 13-й танковый корпус Т. И. Танасчишина устремились по вражеским тылам, а кавкорпус генерала Т. Т. Шапкина в тот же день освободил станцию Абганерово. 22 ноября корпус Вольского овладел Советским, а на другой день соединился с наступавшим с севера танковым корпусом генерала Кравченко. Железное кольцо вокруг вражеской группировки замкнулось.

Руководство фашистских войск под Сталинградом охватила паника. В телеграмме командующему группой армия «Б» генералу фон Вейхсу Паулюс три дня спустя после начала наступления докладывал:

«Армия окружена. Вся долина р. Царица, железная дорога от Советский до Калача, мост через Дон в этом районе, высоты на западном берегу реки до Голубинский, Оськинский и Крайний, несмотря на героическое сопротивление, перешли в руки русских. Другие их силы продвигаются с юго-востока через Бузиновку на север и особенно крупные силы — на запад. Обстановка в районе Суровикино и на р. Чар неизвестна... Запасы горючего скоро кончатся... Положение с боеприпасами критическое. Продовольствия хватит на 6 дней»{22}.

24 ноября 1942 года в передаче «В последний час» Московское радио сообщило, что в районе большой излучины реки Дон, где в августе наша дивизия сражалась с прорвавшимся противником, советские войска сразу взяли в плен три пехотные дивизии врага вместе с генералами и штабами, более 30 тысяч человек. Явление, не виданное никогда раньше. Нет, это было не просто наступление, а начало разгрома [180] врага! Советские люди ждали, когда «на нашей улице будет праздник», и дождались его.

...На новой работе мне сразу же пришлось взяться за главное — комплектование полка и подготовку новых гвардейцев к боям. Мои сослуживцы начальник штаба гвардии майор А. Г. Морозов, политработники Н. И. Блинов, П. Г. Черников, Ф. И. Бондарь, штабные офицеры И. В. Гуцов, В. Н. Касторский, П. Т. Журихин, И. К. Будин, Н. С. Исаичев и другие, все сталинградцы горели желанием поскорее восстановить былую мощь своего гвардейского полка. Два комиссара батальонов, оба отличившиеся в боях, были назначены комбатами — И. З. Комар и С. К. Чупахин. Потом прибыли А. П. Кравченко и ряд других командиров и политработников. Полк пополнялся и креп с каждым днем.

Хорошо и радостно работалось всем. Вокруг царило небывалое воодушевление. Сводки Информбюро, принимавшиеся каждое утро, зачитывались перед строем. Они вызывали прилив новых сил у бойцов, стремившихся поскорее вступить в бой.

А здесь, за Волгой, уже не только не рвались вражеские снаряды, но и одиночные самолеты фашистов почти не появлялись. Гитлеровским стервятникам было уже, как говорят, не до жиру. Кольцо вокруг окруженных немецких частей сжималось все туже.

Как-то вечером в полк прибыл комдив Жолудев. Осмотрев наше расположение и заслушав доклад, генерал долго сидел с нами, запросто беседуя о делах. Он уже выздоравливал, часто выходил на прогулки.

— Дивизию ждут новые дела. Отправляемся на днях в пункт формирования, а потом на Центральный фронт, к Рокоссовскому. Будем наступать, — начал он разговор.

Никитин заверил генерала, что полк и в новых боях оправдает свое гвардейское звание.

— Вот об этом я и хотел поговорить с вами. Мы получим необстрелянную молодежь. Это не десантники. А из них надо сделать гвардейцев. Понимаете? Боевые традиции можно закрепить, а можно и растерять. Придется настойчиво работать с каждым человеком... — Улыбнувшись, генерал повернулся ко мне: — Дел много, а комиссар хотел в штабные податься.

— Это уже в прошлом, товарищ генерал, — ответил я Жолудеву, остро почувствовав, что сейчас действительно не время для перехода на новую работу.

Так в товарищеской беседе, ни разу не произнеся слов [181] «приказываю» или «требую», комдив нацелил нас на главное, чем мы должны заниматься сейчас.

Перед выездом на формирование собрался партийный актив дивизии. Коммунисты пришли сюда, чтобы подвести итог боевым делам и подготовиться к новым сражениям. В просторной комнате расположились кто как мог. Начальник политотдела Буцол сделал доклад. Начались прения. Они прошли просто, деловито. Все были озабочены новыми задачами. Последним выступил генерал Жолудев. Говорил он уверенно, подчеркивая каждую фразу, точно это был наказ на будущее:

— Гвардейцы нашей дивизии внесли свой вклад в общее дело разгрома врага в битве на Волге. Они беззаветно сражались, отдавая все свои силы и кровь, на самых ответственных участках обороны. Только за время боев в городе они отразили более восьмидесяти атак противника, подбив и уничтожив свыше 140 танков и бронемашин, сотня орудий и минометов и тысячи фашистских головорезов, вывели из строя в общей сложности до двух пехотных и одной танковой дивизия гитлеровцев. Бои здесь многому научили нас. Они показали, что стойкому, дисциплинированному воину не страшны ни массированные бомбежки, ни огневые налеты противника и что каждый боец, если он мужественно и умело защищает Родину, представляет собой для врага грозную силу. Сталинградская битва овеяла славой гвардейское Знамя нашей дивизии. Под этим Знаменем мы будем сражаться до полной победы...

К этому времени в огромном котле советские войска доколачивали гитлеровские дивизии. Ни истерические призывы Гитлера, ни повышения и награды, которыми он жаловал своих вояк, не могли воодушевить их, давно потерявших в убийствах и грабежах воинский дух.

Обманутые Гитлером, обещавшим вызволить из кольца окруженные войска и «обеспечить снабжение 6-й армии по воздуху», сотни тысяч фашистских солдат переживали страшную трагедию ужаса и уничтожения. Среди них начался голод, массовые болезни, повсюду гуляла смерть. Этап за этапом катастрофа на Волге вследствие авантюризма гитлеровской стратегии приближалась к своему логическому завершению.

К концу декабря закончилась провалом предпринятая генерал-фельдмаршалом Манштейном операция по деблокированию окруженной группировки, и его разбитые войска поспешно отступали на Ростов, лишив 6-ю армию всякой надежды на помощь. [182]

Полным блефом оказалась попытка обеспечить войска Паулюса снабжением по воздуху. Для этого требовалось ежедневно перевозить в котел до 750 тонн грузов, совершая до 1000 транспортных самолето-рейсов.

Как вспоминал потом начальник инженерной службы 6-й армии полковник Зелле, «остается фактом, что с первого дня окружения ежедневно не делало посадки ни 1000, ни 500, ни 300, ни даже 100 самолетов. В первые дни образования котла прибывало 50–70 самолетов, но очень скоро их число снизилось до 25–11 в день... Мрачная трагедия Сталинграда по существу целиком выражается этими потрясающими цифрами...»{23}.

31 января 1943 года катастрофа приблизилась к завершению. В Бекетовку, на командный пункт 64-й армии генерала М. С. Шумилова, в дом, где размещался штаб, был доставлен сдавшийся в плен в подвале универмага генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс.

В котле же стихийно шла массовая сдача в плен тысяч гитлеровских солдат, брошенных на произвол своим начальством. Многим из них, пережившим трагедию окружения, пришлось потом в советском плену, как и их командующему, переоценить свои взгляды и поступки и искать новый путь в жизни.

2 февраля в Сталинграде прозвучал последний выстрел. Фашистская Германия оделась в траур. В битве на Волге она дотерпела решающее поражение, потеряв полмиллиона убитыми, четверть миллиона пленными и около миллиона раневыми.

Заря великой победы поднималась над нашей Родиной!