13. Признаки перелома

Возможно, это покажется странным, но наши гвардейцы, висевшие буквально в нескольких шагах от Волги, первыми почувствовали, что чаша весов в великой Сталинградской битве стала клониться в нашу сторону и перелом надвигается неотвратимо. Никто, конечно, не знал тогда, что южнее, на командном пункте 57-й армии, уже проведено совещание представителей Ставки — заместителя Верховного Главнокомандующего генерала армии Г. К. Жукова и начальника Генерального штаба А. М. Василевского — с руководящим составом фронта и разработан план стратегического контрнаступления. По этому плану советские войска двумя мощными разновременными ударами из районов среднего течения Дона и с юга, от Сталинграда, должны были прорвать на флангах оборону фашистских войск, подвижными соединениями выйти к Калачу, окружить и уничтожить всю вражескую группировку.

Как свидетельствуют исторические документы и показания битых фашистских генералов, Гитлер и его приближенные были в полнейшем неведении о действительной мощи советских войск и подготовленном нашим Верховным Главнокомандованием ударе.

Да, враг не знал, что над ним уже нависла смертельная угроза. Неизвестно было и нам о том, что на наш фронт пришли новые танковые и механизированные соединения, вооруженные тысячами орудий, танков, минометов, хорошо обученные в глубоких тылах в тот период, когда мы на огненных сталинградских рубежах своей кровью и жизнями выигрывали у врага драгоценные недели и месяцы. Не зная всего этого, мы все же догадывались о надвигающемся переломе по многим признакам, мелочам, которые мог заметить и понять только солдат, сражавшийся на последней позиции обороны.

Кое-что доносил нам «солдатский вестник». В эти дни уже наступили холода. По ночам становилось зябко даже в шинели. Чтобы улучшить положение бойцов, мы решили послать на левый берег Волги, где находились склады дивизии и полка, старшину роты Жигалева и, если удастся, переправить [163] теплое белье, обмундирование. Он выполнил это задание в ту же ночь и вместе с этим привез нам радостные вести.

— Слышал, товарищ комиссар, от верных людей слышал... — сразу начал он, едва доложив о прибытии. — Скоро наши наступать будут. Крышка фашистам подготовлена, ей-богу... от верного человека...

Стали выяснять. Оказалось, он встретил на левом берегу своего приятеля, артиллериста, служившего на донском участке фронта, и от него узнал, что там все забито танками, «курице клюнуть негде, корпуса целые», сидят, зарывшись в землю по самые башни, и ждут приказа.

— Видимо-невидимо, и пехоты тоже страсть, пройти негде...

Весть хорошая, но нельзя об этом болтать. Я дружески посоветовал Жигалеву на время попридержать свой язык. Он вытянулся:

— Что вы, товарищ комиссар, я нем как рыба!

Когда старшина вышел, мы сами не удержались и заговорили об ожидаемых событиях. Всесокрушающее наступление было нашей постоянной мечтой.

— Да, весть радостная, — размышляет комбат, — но для большого наступления нужны и большие резервы, а чтобы их иметь, каждый день дорог...

Алексей Ананьев, дремавший в уголке, сразу поднялся и со свойственной ему порывистостью быстро заговорил:

— А я давно догадывался. Где же слышно, чтобы не меняли части, когда в них остались одни номера, и специалисты, и штабы — все на позиции. Значит, копят силы, будут наступать. Держись теперь, вражина проклятый! Не вылезешь ты из наших развалин!

В блиндаже появился Грунько, за ним Некирясов. Первый принес завтрак и, поставив на стол, вышел. Некирясов же стоит, переминаясь с ноги на ногу, потом вкрадчиво говорит:

— Слышали? Наступление будет... от верного человека...

Мы засмеялись. Тут же появился Агонесьян. Он всегда по утрам бывал на наблюдательном пункте, осматривал позиции противника, уточнял ориентиры. Заросший густой щетиной, он в полутемной землянке казался совсем черным. Только шагнув через порог, Агонесьян сразу о том же:

— Новость с того берега, наши там готовятся...

Снова взрыв смеха: Жигалев был «нем как рыба». Когда он успел оповестить всех? Агонесьян смотрит на нас, не [164] понимая, в чем дело. Опасаясь, что мы ему не верим, он горячо начал доказывать, что сведения из «первых рук».

Присели к столу в самом хорошем расположении духа. Левкевич даже затянул потихоньку песню.

И как будто в подтверждение этого сообщения «солдатского вестника» утром мы впервые увидели порадовавшую вас картину. В землянку как угорелый влетел Коробов. Это всегда спокойный, уравновешенный, молчаливый боец, а тут кричит во все горло:

— Смотрите! Смотрите! Наши летчики общипывают фашистов, как кур!

Мы выбежали под бугор. Над Волгой, прямо напротив нашего участка, шел воздушный бой. Тройка фашистских «мессеров» была атакована пятеркой советских «ястребков», и один за другим стервятники были отправлены на дно Волги. Справедливая расплата с негодяями! Но вот появилась Девятка вражеских истребителей. Над Волгой закружилась карусель. Ревут мощные моторы, гремят очереди. Наши «ястребки», оставшиеся в меньшинстве, продолжали бой. Еще два «мессера» задымили и рухнули в водную пучину. Подбит и наш «ястребок». Сваливаясь с крыла на крыло, он скользнул вниз, и почти тут же в воздухе раскрылся купол парашюта.

— Жив, жив! — крикнул кто-то.

Над ним кружится другой наш истребитель, прикрывает товарища. Оставшаяся тройка еще билась с «мессерами». В это время из-за Волги, с двух сторон, вылетели еще две наши пятерки. Фашистские стервятники сразу метнулись в сторону.

— Бей их, ребята! — раздаются крики из-под бугра.

Из всех щелей высунулись головы, все готовы помочь нашим летчикам. Краснозвездные «ястребки» отправили на дно Волги еще четырех фашистов под общий восторженный крик всех, кто наблюдал за этим воздушным сражением. «Мессеры» трусливо покинули поле боя, а наши несколько раз пролетели над обороной между заводами и удалились за Волгу.

— Будут знать наших!

Боевой настрой наших солдат был очень крепким. В то же время все мы стали острее ощущать признаки истощения духа у противника. Теперь гитлеровцы очень неохотно шли в атаки. При первом отпоре они залегали, и никакие окрики и угрозы офицеров не могли их поднять.

Однажды на участке роты Лучанинова, недалеко от его КП на улице Гранитной, один из гитлеровских солдат неожиданно [165] поднялся из развалив в двадцати метрах от нашей позиции и закричал на ломаном русском языке:

— Рус! Рус! Давайт шапка! Один шапка!

Не дожидаясь ответа, он размахнулся автоматом и бросил его на нашу сторону, надеясь, что выгодный обмен состоится. Он хотел поменять свой автомат на шапку-ушанку. Но ответили ему очередью из автомата. С гитлеровцами у нас был один разговор...

В другом случае на участке Музыкова, который продолжал держать оборону на Матросской, кто-то из фашистов, засевших по ту сторону улицы, неожиданно заорал во все горло:

— Рус! Гитлер капут! Ура-а!

Позиции тут разделяли всего два-три десятка метров. Наша командиры полагали, что гитлеровцы что-то затевают, и приготовились их встретить. Но ничего не было. Пьяные фашисты орали во все горло, ругались, но даже не открывали огня. По-видимому, им так все осточертело, что они хотели хоть чем-нибудь выразить отношение к своему фюреру.

Но попытки немцев прорваться к переправе, столкнуть нас с узкой полоски земли не прекращались. Положение нашей обороны по-прежнему было отчаянным. Десятка два наших огневых точек были разрознены и давали возможность фашистам иногда пробираться к бугру и даже к берегу. В такие моменты все точки вели стрельбу вкруговую. Танк Павлова развертывал башню вдоль бугра и бил из пулеметов. Фашисты не выдерживали, и только одиночкам удавалось выскользнуть назад.

29 октября на рассвете разгорелся бой на нашей последней позиции. Гитлеровцы большими группами просочились между огневыми точками и по всем оврагам, даже достигли реки. В центральном овраге, где стояла наша минрота, шел бой на позициях. Отбивался Музыков. Справа фашисты оказались на фланге и окружили блиндаж, в котором находился Золотарев. Бой сдвинулся к бугру.

Мы отбивались на своей позиции. Группа Ищенко пришла на помощь Чувирову. Общими силами атака фашистов была отбита, но сам Павел Чувиров, сражавшийся с ручным пулеметом, был убит наповал. На помощь Золотареву под берегом выдвинулась группа Ананьева, всего пять бойцов. Стрельбой во фланг они отогнали гитлеровцев и тоже восстановили положение. В этом ближнем бою артиллерия и минометы не могли нам оказать помощи. Все повисло на волоске... Но немцев, проникших через нашу оборону, выбили, и огневые точки не сдвинулись с места. [166]

Когда перед вечером бой немного стих, я ползком добрался до позиции минроты. Смерть моего друга Павла Ивановича Чувирова была для меня невыразимо тяжелой утратой.

Павел лежал около последнего своего миномета, прикрытый плащ-накидкой. Рядом с ним в траншее был ефрейтор. Константинов, другие оставались в окопах. Грудь Павла была прострелена несколькими пулями. Прямая очередь из автомата.

— Как же вы не сберегли своего командира? — в расстройстве упрекнул я бойцов.

— Вон оттуда они, прямо напротив. Ближних-то мы всех перестреляли, а тех не заметили, — говорит Константинов сквозь слезы.

Павел был мастером своего дела. Мы никогда не беспокоились за его участок. На скате оврага, как раз напротив позиции минометчиков, в разных позах валялось свыше десятка вражеских трупов — следы жаркой схватки.

Похоронили Павла здесь же, на минометной позиции. Почести отдали из шести стволов в сторону врага. У минометчиков осталось всего пять человек. Я назначил Константинова старшим. Забрал документы Павла и его походную сумку, пополз обратно. И тут же новая боль... погибла Вера Круглова.

Оказывается, она ночью пришла на передовую, оставалась там, пока наши отбивались от гитлеровцев. Когда враг был отброшен, начался артиллерийский обстрел. Но Вера спешила. Невзирая на уговоры бойцов, она стала перебегать к бугру — и сильный взрыв рядом...

В этот вечер никто не шутил. Гибель близких людей, с которыми несколько часов назад мы были вместе, казалась ужасно несправедливой. Я долго не мог решиться написать письма родным погибших.

Из штаба дивизии сообщили: «Ждите!» Нам приказали встретить прибывающих и разместить. Но в эту ночь бойцы 45-й дивизии так и не переправились. Положение еще больше усложнялось. Было замечено, что фашисты подтянули резервы. К южной окраине «Баррикад» ночью подходили автомашины. А в направлении «Красного Октября» они шли в днем. На нашем рубеже не более шестидесяти штыков.

Утром — все на позиции. Гитлеровцы в двух местах опять проникли к берегу. Большая группа их сосредоточилась за поворотом оврага, может неожиданно выйти нам во фланг. Впереди, на Гранитной и за оврагом, жаркая перестрелка. Бойцы Лучанинова и Музыкова отбиваются, они не подозревают, [167] что позади них, в опасной близости к Волге противник.

Григорий Ищенко заметил первым угрозу, нависшую над нашей позицией. Перезарядив автомат, он крикнул своей группе:

— Вперед! За мной, круши гадов!

В овраге только бойцы Константинова. Мы ведем огонь по гребню бугра. Вслед за Ищенко с пятью бойцами туда спешит Ананьев. Обогнув бугор, Ищенко метнул гранату и врезался в группу фашистов, расстреливая их в упор. Алексей Ананьев и его бойцы дерутся врукопашную. С другой стороны поднял в атаку оставшихся гвардейцев Константинов. Около десятка гитлеровцев выскочили на бугор, но они были сражены нашей группой. Двадцать два трупа остались за поворотом оврага, всего в тридцати метрах от Волги. Это была самая последняя и самая опасная для нас атака. И мы расплатились за нее дорого. Выбыли из строя пятеро, и среди них наш Гриша Ищенко.

Мы побежали туда, как только заметили, что немцы начали отходить. Григорий лежал рядом с убитыми товарищами. Алексей Ананьев склонился над ним и плакал беззвучно, позабыв обо всем вокруг... Гвардейцы, лежавшие на скате бугра, яростно обстреливали отступавших фашистов, отдавая последнюю почесть своему бесстрашному командиру Григорию Ивановичу Ищенко. Бессчетное количество раз подвергался он опасностям, временами казалось, что просто шутил со смертью, и все-таки погиб, погиб как мужественный воин в борьбе с врагом, которого он ненавидел всеми силами души.

До ночи держались только с помощью артиллерии. Армейская артгруппа закрыла сплошной завесой участок между заводами. На наших позициях осталось всего несколько десятков бойцов, а весь состав КП так и лежал в обороне. Образовавшиеся новые прорехи уже нечем было штопать. У наших соседей положение тоже нелегкое. Части И. И. Людникова почти вытеснены с завода «Баррикады». Фланг соседа слева всего в трехстах метрах от воды. Но фронт держится, и враг не может прорваться к переправе.

Вот что записано в журнале боевых действий дивизии об итогах этого дня:

«...8.00. Под прикрытием артминометного огня, бомбардировки с воздуха противник силами до двух рот пехоты перешел в наступление на левый фланг 109-го гв. сп. Атака отбита. [168]

10.30. Противник предпринял вторичную атаку силой до батальона пехоты на соседа слева. Атака отбита. Уничтожено до 170 фашистов.

...Вечером 109-й гв. сп. оставшимися 25 активными штыками полностью очистил рубеж обороны от просочившихся в глубину обороны автоматчиков...»{19}.

В нашей обороне было почти пусто. Выбыл из строя танк Павлова вместе со своим геройским командиром, а ночью... Надо же такому случиться! Мы потеряли еще двоих офицеров — замкомандира полка по тылу М. П. Мокеева и начальника продснабжения С. Ф. Боженко. Эти храбрые офицеры, не считаясь с опасностью, часто на лодках пересекали Волгу, доставляли нам боеприпасы и продовольствие. Взрывом вражеской мины их утлая лодчонка была перевернута всего в пятидесяти метрах от левого берега. Выплыл один боец, его не задело, а офицеры, пораженные осколками, утонули.

1 ноября противник не атаковал. Была бомбежка, и весь день по бугру вели огонь вражеская артиллерия в минометы.

Следующая ночь была самая тревожная, но стали прибывать катера с бойцами 61-го стрелкового полка 45-й дивизии.

Командир прибывшей вам на смену части, человек рассудительный и скромный, сразу обратился с просьбой помочь разместить бойцов. Однако и он не знал, каково здесь положение. Когда мы зашли в блиндаж, командир сказал:

— Давайте наметим план смены, проведем рекогносцировку позиции, потом будем выводить людей.

Мы не могли удержаться от улыбки. Должно быть, наш вид — мы были обросшие, грязные — смутил его. Ведь он действовал по уставу. Рота сменяет роту, батарея — батарею.

— Слушай, друг, да имеешь ли ты представление, сколько у нас здесь осталось людей?

Он смотрит на нас и еще не может взять в толк сказанное.

— Так вот, здесь, в обороне, столько войск, что в любой твоей роте будет вдвое больше.

Теперь смеется и майор. Он не скрывает удивления.

— Как же вы здесь держались, товарищи? — вырвалось у него.

— Вот это конкретный вопрос! — говорит Ананьев. [169]

— Просто не уходили, и все! Некуда было, ведь позади переправа, — ответил за всех Ткаченко.

Теперь договорились быстро. Людей, конечно, сменяли не по уставу. Под бугром, напротив всего участка обороны, растянули прибывшую часть в цепь и подали команду: «Вперед!» Солдат же предупредили, чтобы не останавливались, пока не достигнут наших позиций. Роты рванулись в гору. Гитлеровцы сначала не заметили, потом всполошились и открыли стрельбу. Но бойцы 61-го полка продолжали бежать и залегли, когда достигли линии наших траншей. Смена прошла почти без потерь.

В эту ночь мы еще не переправлялись. На левый берег катера перевозили раненых, да и кое-какие дела надо было закончить. Всех, кого прислали на пополнение из других частей, приказано было отправить в полк Колобовникова, который с прежней стойкостью оборонял фланг дивизии Людникова с севера. С ними ушел гвардии лейтенант Музыков. Отпросился и лейтенант Хоменко. Он подошел к нам и сказал:

— Разрешите и мне...

Комбат подумал и... отпустил его. Мы распрощались. Хоменко, вскинув свой автомат за спину, побежал вдоль берега догонять бойцов. Больше мы его не видели.

Гитлеровцы утром устроили «прием» новичкам. Сильно бомбили позиции между заводами. В середине дня предприняли атаку. Но сменившие нас бойцы не дрогнули перед врагом.

В ожидании сигнала к переправе вместе с Гриппасом мы еще раз прошли вдоль берега в центре участка, и каждый камешек на этой израненной земле показался нам близким, дорогим, как будто он впитал частицу нашей собственной крови. Вот центр обороны. Здесь была наша минометная рота, здесь остался Павел Чувиров и его гвардейцы. Вот позиция огнеметчиков, отразивших грозную атаку во время прорыва фашистов к оврагу. Поднялись на наблюдательный пункт. Развалины, развалины, это — центр участка, где стойко дрались рота Лучанинова и бойцы Суханова. Сейчас рубеж прикрыт надежно, а еще вчера здесь были лишь редкие точки. Вправо до завода оборонялись Григорий Ищенко и группа Ткаченко. Там теперь тоже все плотно закрыто. В сердце снова отдалось болью. Имена близких товарищей, бесстрашных гвардейцев, одно за другим проходят в памяти.

Лейтенант Тарбеев был первой жертвой при высадке на сталинградскую землю. Затем Ермаков, Коркин, Малков, [170] Пономарев, Каплан, Вера, Чувиров, Ищенко... и многие, многие другие.

Гриппас долго смотрит вперед, точно хочет понять, откуда противник начнет очередную атаку. Его каска сдвинута на лоб, а рука на груди, на том месте, где всегда висит автомат. Вся местность ежеминутно освещается, трассирующие пули, прожекторы сплелись над головой в разноцветный пучок. Все по-прежнему. Только мы уходим из родного города, последние из тысяч бойцов... Странно: когда нас оставалось мало, все ожидали смены, а теперь щемит душу.

К нам подходят Ткаченко, Харахашьян, Хасин, потом Ананьев, Суханов. Последний ходил узнавать место переправы. Алексей докладывает:

— Все сделано, участок сдан, пора выходить.

— А место переправы где? — справляется Гриппас.

— Не доходя командующего, перед Банным, — поясняет Суханов.

— Люди где?

— Все собраны, тринадцать наших и девять с Ткаченко. Всего из полка двадцать два, — сказал Левкевич.

Идем вдоль берега Волги. Группа Лучанинова дожидается нас за минометной позицией. Перескочили овраг и остановились у большой воронки. Всем захотелось еще раз взглянуть на свой район. Лучанинов смотрит в ту сторону, где еще белеет школа. Суханов подходит ближе и обращается ко мне:

— Отвоевались, значит, товарищ комиссар?

— Здесь да, но впереди еще много боевых дел...

— Последние минуты на этой земле, — тихо произнес Виктор.

Уже, кажется, пора идти, но рука машинально тянется за портсигаром, никто не двигается. Кохан поднялся на камень и, посмотрев в сторону оврага, произнес:

— Земли очень мало стал, а дух человека крепкий. Фриц скоро худо будет.

Ефрейтор Константинов нагнулся к земле, поднял кусочек щебенки и, покрутив ею, спрятал за пазуху. Кто-то спросил, зачем это. Он ответил:

— Так, пусть со мной будет. Ведь здесь была наша рота...

У самой переправы попали под огонь артиллерии. Лежали несколько минут.

Коробов проворчал:

— А ведь пристукнуть могут напоследок! [171]

— Перестань болтать! — резко оборвал его кто-то, точно хотел отогнать эту мысль.

И вдруг прямо из темноты, словно видение, вынырнуло продолговатое тело речного бронекатера. С ходу ткнувшись в берег, он осветил место посадки прожектором. Из рубки раздался зычный голос:

— Кто из 37-й гвардейской?! Приказано переправлять!

Погрузились быстро. Катер сделал резкий разворот и юркнул в темноту. Все плашмя лежим на палубе. Катерок так мал, что даже в речной волне глубоко зарывается. Брызги хлещут в лицо, свищет студеный ветер, но привыкшие ко всему речники уверенно ведут свое суденышко вперед. Над Волгой гудят самолеты, в разных местах взлетают фонтаны воды. Левый берег все ближе и ближе. Позади остался сражающийся Сталинград, а в нем, среди бесчисленных развалин и воронок, наши души, кровь и сердца...

Но героическая Сталинградская эпопея для воинов 37-й гвардейской стрелковой дивизии на этом не закончилась. На правом берегу Волги по-прежнему продолжал сражаться полк Н. Е. Колобовникова, защищая с севера завод «Баррикады». О подвиге героев гвардейцев этого полка говорит тот факт, что перед самым наступлением он был выведен из боев в составе всего семи человек, а сам командир был тяжело ранен. За время обороны в полку вышли из строя три военкома: Андрюшенков, Коннов и Шитов. Выбыли все командиры батальонов и рот, все политработники и командиры взводов.

11 ноября во время наступления гитлеровцев на «Баррикады» полк принял на себя главный удар.

Вот что рассказывал об этом в письме сам командир полка Николай Ефимович Колобовников:

«Противник готовил удар и превосходил нас в силах. У меня был лишь батальон Толина да сводная рота с пополнением. Но мы не боялись врага. Каждый гвардеец мог драться за пятерых. Находясь на КП вместе с офицером Жатько и посыльными, я приказал сжечь все бумаги, схемы, карты, чтобы ничего не попало врагу. Мы знали, что придется драться насмерть. В семь утра началась артподготовка, а потом атака. За ней другая, третья... Гвардейцы не дрогнули. Они отбивались весь день, но понесли потери. Командиры сами ложились к пулеметам, заменяя выбывших бойцов. К вечеру, когда у нас осталось всего несколько десятков людей, гитлеровцы предприняли самую сильную атаку. Она была девятая или десятая по счету. Убит был наш комбат К. Т. Толин, бились врукопашную гвардейцы. Гитлеровцы [172] прорвались на железную дорогу, подошли к КП. Все мы вместе с посыльными, связными лежали в цепи, отстреливалась в упор, не давая фашистам прорваться в тыл. Врага остановили, но в это время взрывом мины тяжело ранило меня. Со мной были офицеры Жатько, Глотов и всего несколько бойцов...

138-я стрелковая дивизия в этот день выдержала самый сильный удар врага, но устояла. Продвинувшийся на фланге ценой страшных потерь, враг был остановлен. И наши гвардейцы, принявшие основной удар, внесли свой вклад в этот успех...»

Теперь приведем свидетельство командира 138-й стрелковой дивизии И. И. Людникова, в составе которой сражался этот полк:

«Верные своей тактике, немцы сосредоточили большие силы на узком участке против правого фланга нашей дивизии, обороняемом 118-м гвардейским стрелковым полком. Значительно поредевший в минувших боях, этот полк из 37-й гвардейской стрелковой дивизии передали нам. Пять часов удерживали гвардейцы рубеж, но немцы бросили в атаку свежие резервы — два саперных батальона (специальные штурмовые части гитлеровцев. — Прим. авт.) — и, смяв остатки первого батальона 118-го полка, прорвались к Волге. Гвардейцы, будучи окруженными, сражались мужественно я отважно. Ночью к нам пробрались семеро раненых из этого полка. Они вынесли с поля боя тяжело раненного командира 118-го гвардейского полка подполковника Колобовникова»{20}.

Нелегко оказалось эвакуировать раненого командира. Посланная штабом 138-й дивизии разведка наткнулась на фашистов южнее завода, не дойдя до пристани, а по Волге уже шла ледовая шуга, исключавшая переправу на простой лодке. Но оставшиеся в живых гвардейцы нашли выход — они решили прорваться и вынести командира к переправе. Тут доблесть проявил боец В. И. Бугров. Когда группа, пробираясь под берегом, наскочила на вражеский пулеметный пост и раздался окрик «Хальт!», он не растерялся. Ползком подобравшись в огневой точке на близкое расстояние, гвардеец метнул гранату. Пулемет замолчал. Воспользовавшись этим, группа Жатько, неся командира на носилках, вышла к пристани, погрузила его на катер. Уже утром в медсанбате ему была сделана сложная операция и переливание крови. Жизнь Н. Е. Колобовникова долго была в опасности. [173]

Так закончил свой боевой путь в Сталинграде этот славный полк, дравшийся с врагом до последнего человека.

Совсем не возвратился из Сталинграда личный состав 86-го гвардейского артполка. Полк продолжал поддерживать огнем части дивизии Людникова, оставаясь на тех же позициях на острове Зайцевском, а с началом наступления из его остатков были сформированы две батареи и переданы в другое соединение. О трудностях борьбы и мужестве воинов-артиллеристов этого полка рассказали нам некоторые документы архива. Вот выписки, характерные для того времени.

Из донесения майора Юрова начальнику штаба дивизии Брушко:

«Противник все приближался. Осталось по берегу 300 метров, справа наш КП, воды из Волги взять нельзя. Продуктов нет...»

Продукты пришлось выбрасывать с самолетов, так как на Волге начался ледоход.

Из распоряжения командиру 86-го гвардейского артиллерийского полка: «Командир дивизии приказал: сегодня в ночь на 14 ноября 1942 года любыми средствами доставить в район КП начальника артиллерии майора тов. Юрова (командный пункт на старом месте) лодку моторную или весельную для установления связи с нач. артиллерии и эвакуации раненых младших лейтенантов Лавренева и Летукова... Путь вдоль берега от переправы № 62 к майору Юрову отрезан немцами...»{21}

Все время до ухода дивизии из Сталинграда с полной нагрузкой продолжал работать 38-й гвардейский медсанбат дивизии. Через золотые руки его персонала — врачей, сестер и санитаров — прошло более пяти тысяч раненых командиров и бойцов, и каждому из них они отдали частицу своей души, своего сердца. Все они разделили судьбу воинов, сражавшихся на огненных сталинградских рубежах, и дописали страницу их подвигов.

С 14 августа до 24 декабря 1942 года сражалась 37-я гвардейская стрелковая дивизия в составе Сталинградского фронта, или 116 дней и ночей участвовала в великой битве на Волге, в самый тяжелый период борьбы, навечно вписав в свою боевую историю имя Сталинград. [174]