12. Стоять насмерть!

Ночью с командного пункта армии нам прислали двенадцать человек из охраны и писарей, в строй вернулось несколько [151] легкораненых и контуженых бойцов. Наша линия обороны снова была восстановлена, и мы могли встретить новые атаки противника. Под самым бугром спешно оборудовали такую же землянку и, когда возвратились с передовой Гриппас и Левкевич, перебрались в нее. Алексей Ананьев оставался в роте, и ему на помощь послали еще пятерых бойцов. Однако нас беспокоило положение в центре, на улице Машинной. Фашисты закрепились здесь всего в нескольких десятках метров от школы, создав угрозу роте Лучанинова. Комбат вынужден был расположить за ее позицией группу разведчиков Суханова, но этого было явно недостаточно.

Наши опасения оправдались.

Утром, примерно в 10 часов, фашисты начали бомбежку наших позиций, потом несколько раз налетали на «Баррикады», и вскоре там началась сильная атака. Наши соседи в стыке — остатки 161-го стрелкового полка — стойко оборонялись, но не сдержали натиска. Ударом бомбы вывело из строя все командование этого полка, небольшие группы бойцов были отброшены за наш фланг, на улицу Мезенскую. Потеснен в южной части «Баррикад» и 339-й полк. Одновременно в центре нашей позиции гитлеровцы ворвались в школу, создав угрозу прорыва позиций Лучанинова. В 11.30 по приказу комбата группа Суханова была брошена в бой. В школе десять — пятнадцать минут шла яростная рукопашная схватка. Действовали гранатой и ножом. Потеряв четырех бойцов, Суханов выбил гитлеровцев из школы.

Но враг не смирился с этой потерей. После полудня он подтянул к центру нашей позиции двенадцать танков и под прикрытием их бросил в атаку свыше двух рот пехоты. Школа выдавалась несколько вперед за позицию роты, была атакована с трех сторон, и удержать ее стало невозможным. К тому же она мешала заградительному огню нашей артиллерии. Лучанинов оттянул группу Суханова назад, к выходу улицы Гранитной, и запросил помощь. Вражеские танки подходили уже к Машинной, но сильный огонь артиллерии и дивизионов «катюш» с левого берега Волги сорвал их атаку. В 15 часов, перегруппировав свои силы, гитлеровцы снова атаковали весь участок от южного выступа завода «Баррикады» до центрального оврага. Бой закипел на всех участках. Наша артиллерия сплошной завесой прикрывала оборону между заводами и не допустила прорыва позиции.

Весь этот день мы были точно в кромешном аду. Пальба не утихала до глубокой ночи. Все, что мы сумели получить [152] на подкрепление, было брошено в бой. На правом фланге у «Баррикад», где была рота Золотарева из группы Ткаченко, осталось не более тридцати бойцов. Взвод Сухарева, дравшийся в цехе, имел всего десять воинов, сам командир был ранен. У Ищенко осталось пятнадцать человек. Лучанинов и Музыков тоже несли потери. Гвардейцы сражались с небывалым ожесточением, но в позициях образовались бреши. Гитлеровцы проникали в них и к вечеру вытеснили наши подразделения с Машинной и заняли школу. Танки фашистов обстреливали развалины. Более десятка их стояло только в районе школы.

Позиция нашей обороны теперь приблизилась к Волге еще метров на сто.

Знали ли враги, с каким трудом мы каждую ночь штопаем прорехи в обороне? Может быть, и не знали, а возможно, у них тоже теперь не хватало сил, чтобы уничтожить защитников переправы и прорваться к Волге. Мы же продолжали с еще большим упорством отстаивать каждый вершок земли, твердо веря в близкую помощь.

Этой ночью нам сообщили, что должны переправиться бойцы 10-го стрелкового полка 45-й дивизии. Мы их ожидали, а сами всю ночь работали над укреплением обороны. Прибыло несколько групп пополнения, в том числе и двадцать моряков. Это нас особенно обрадовало. Народ боевой, обстрелянный, хорошая поддержка нашим гвардейцам. Ввиду недостатка сил мы решили перестроить оборону, создать отдельные опорные пункты с пулеметами и средствами борьбы против танков — гранатами и бутылками с горючей смесью. Остатки роты Ищенко свели в один взвод под командованием Хоменко. Григория же вызвали на КП, чтобы он возглавил резервную группу из десяти бойцов, которая должна выйти в критический момент на помощь ротам. Ищенко мог это выполнить лучше всех.

Перед рассветом у нас появился новый человек. Это был командир батальона 10-го стрелкового полка, майор, показавшийся нам излишне самоуверенным и недалеким. Даже не поздоровавшись, он, едва просунув голову в блиндаж, сразу посмотрел вверх и стал спрашивать, сколько накатов в землянке.

Мы смутились. Никто из нас не интересовался, сколько слоев бревен над нашими головами, кем построено убежище. Свой КП обычно занимали там, откуда было удобнее управлять боем. Пригласили майора к столу. Оказалось, что он должен занять оборону между Перекопской и «Баррикадами». Мы посоветовали, как лучше разместить людей, но [153] майор пренебрежительно отнесся к нашим советам, сказав на прощание:

— Я задачу имею и все знаю.

Ананьев покачал головой:

— Впервые вижу такого...

Мы сообщили Брушко о появлении соседей. Иван Кузьмич ответил, что они должны выйти на наш фланг, а следующий эшелон сменит нас. Но предупредил:

— Помогите товарищам разместить людей, а главное, помните: за оборону рубежа до смены отвечаете вы.

Ткаченко вместе с Григорием Харахашьяном, который был назначен заместителем командира полка по политчасти, тоже разговаривали с прибывшим майором, давали ему советы и тоже слышали от него высокомерное: «Меня прошу не учить!»

— Говорю ему: в овраге размещаться нельзя, там все простреливается насквозь, а он и слушать не хочет.

Снова звоним в штаб, чтобы образумили командира. Но, видимо, никому не удалось этого сделать. На следующее утро тот получил предметный урок... от противника.

Наш сводный гвардейский батальон, не имея помощи с флангов, по-прежнему один отбивался на всем участке обороны от улицы Перекопской до улицы Мостовой. Улицы, конечно, только по названию. От непрерывных бомбардировок на них давно не осталось ни одного дома. Только в центре участка чудом сохранилось полуразрушенное здание школы.

Это был очень тяжелый день. Гвардейцы отчаянно дрались, отбивая настойчивые попытки гитлеровцев продвинуться вперед. Отличными воинами показали себя моряки, которых мы включили в группу Суханова. Они отразили несколько атак врага, отправив на тот свет десятки фашистов. Григорий Ищенко остался в роте до утра, и тут немцы снова атаковали позицию. Два тяжелых вражеских танка пересекли рубеж. Один из них наехал на блиндаж, в котором отбивался гвардии лейтенант Хоменко с двумя бойцами. Фашисты считали, что дело кончено, гвардейцы запросят пощады. Все трое прорыли обвалившуюся землю и выскочили в окоп. Хоменко бутылкой с горючей жидкостью поджег танк. Гитлеровцы сами оказались в огне и выскочили из машины, но тут же были уничтожены. Танк стал укрытием для наших бойцов, отстоявших свою позицию. Григорий Ищенко гранатами и огнем перебил до десятка фашистов. Так же твердо стояли и его бойцы. Рота удержала рубеж, потеряв, правда, при этом еще половину своего состава. [154]

Геройски дрались гвардейцы Музыкова на левом фланге. Музыков оказался смелым командиром и отличным стрелком. Огнем из карабина он буквально опустошил вражескую цепь, за один день уничтожив более двадцати человек. Посланный в роту на пополнение повар Кохан двое суток отбивался в окопе, окруженный с трех сторон гитлеровцами. Он орудовал автоматом так же ловко и сноровисто, как и черпаком. Когда Ананьев послал ему на помощь бойцов, он встретил их руганью:

— Почему так долго не приходил? Совсем один! Немец там стрелял, тут стрелял... Патрон кончился мог, худо было...

За этот день было уничтожено не менее полутора сотен фашистов, один танк и несколько пулеметов. Только на улицах Перекопской и Долинской фашисты сумели занять развалины, где уже не было ни одного нашего бойца.

Гитлеровцы, укрепившись на склонах оврагов, простреливали их насквозь. Стало трудно пройти к переправе. У нас росли потери. Военком прибывшего батальона старший политрук Кондрашев связался с нами, сделав все возможное, чтобы облегчить положение в обороне, но сменить нас уже не мог: сил для этого не хватало. Гитлеровцы атаковали «новичков» не менее жестоко, они отбивались и несли потери.

На левом фланге, против завода «Красный Октябрь», лишь немного в лучшем положении оказался другой батальон этого полка. Втянувшись в жестокий бой, он не смог, как предполагалось, занять оборону по нашему переднему краю и дальше на 200–300 метров. Фронт между этими оврагами теперь прикрывали семьдесят бойцов, два орудия, один танк Т-34 во главе с лейтенантом Павловым и ослабленная группа Золотарева.

Вечером мы опять ломали голову, где взять хоть несколько человек, чтобы восстановить огневые точки. И вот совершенно неожиданно у нашей землянки появляется большая группа бойцов. Сразу их не узнали, но радостные возгласы Коробова, Падолко подсказали, что это наши. Мы с комбатом выбегаем из землянки и видим: наш пропавший несколько дней тому назад бронебойщик гвардии лейтенант Марков привел с собой с того берега девять гвардейцев, находившихся в медсанбате с легкими ранениями.

— Как ты здесь оказался? Откуда у тебя бойцы? — наперебой спрашивали мы его.

— Тут целый взвод наберется, из медсанбата махнули... к своим! [155]

В группе оказались Афанасьев, Свиридов, сержант Скворцов. Мы обнимали и целовали каждого, подняв целый переполох под бугром. Как раз появился Ищенко, и Гриппас от радости крикнул ему:

— Вот твоя резервная, как раз к делу!

С Марковым произошло вот что: он был ранен и, как часто здесь случалось, эвакуирован через медсанроту полка 39-й гвардейской дивизии, оборонявшей завод «Красный Октябрь». У него было сквозное пулевое ранение в шею. Пролежав неделю, он решил возвратиться, на левом берегу в команде выздоравливающих разыскал еще нескольких наших бойцов и уговорил их «ехать к своим». На двух лодках вся группа возвратилась к нам, когда мы особенно нуждались в людях.

Некирясов тут же достал им оружие, боеприпасы, а Грунько, оставшийся за Кохана, подготовил ужин. Это было легко сделать. Каждый день мы получали множество подарков от советских людей. Подарки шли из Астрахани, Саратова, Иркутска и даже из далекой Монголии. Казалось, все простые люди на Земле протягивали нам руки через Волгу. И сегодня каждый из прибывших получил по большому пакету, где было все необходимое. Сам же Марков вызывал у нас восхищение. Шея перевязана, а он радуется, точно прибыл на побывку в родную деревню. Рассказывает новости с Большой земли, спрашивает про ребят.

— Как ты чувствуешь себя? — осведомился я.

— Хорошо! Рану прочистили. Знаете, товарищ комиссар, просунули в нее кусок бинта и так продраили, что почти зажила.

Прибежала Вера, расстроенная. Под бугром скопились раненые.

— Долго так будет продолжаться? — возмущалась она. — Лодки не пришли, раненых много!

— Потерпи, сейчас разведаем.

— Где сегодня переправа? — спросил я у ребят.

Кто-то ответил:

— Не доходя командующего!

Это наш своеобразный пароль. Враг все время обстреливал Волгу, и переправа менялась в день по нескольку раз. Катера пристают то в одном месте, то в другом. Ориентиром служил КП армии. Ежедневно солдаты ходили за боеприпасами, отправляли раненых и часто видели нашего командующего или члена Военного совета. Фразы: «Не доходя командующего! Напротив командующего!» — означали вместе с тем, что штаб армии и Военный совет здесь, с нами, [156] и, значит, все в порядке, ничего не изменилось и не изменится.

В этот вечер к нам прибыло еще с десяток бойцов. На правый фланг между Перекопской и Раздольной были выдвинуты три огнеметных танка. Это очень существенная поддержка нашей обороне, и мы надеялись угостить гитлеровцев огоньком, если они завтра снова полезут к переправе. Ткаченко помогал танкистам выбрать позиции среди развалин.

Ищенко разместил свою группу в окопах, которые были отрыты еще бойцами Суханова, и прикидывал, как завтра могут развиваться события. От наших огневых точек до Волги оставалось не более трехсот метров. Один удар — и можно столкнуть всех в воду, захватить переправу. Но немцы уже множество раз пытались это сделать, и все оканчивалось провалом.

— Зубами загрызем, а на наш бугор не пустим, танки тут к воде не пройдут, — говорит Ищенко.

— А что будем делать, если опустошат позицию в центре?

Гриша немного подумал, потом предложил:

— Даже и в этом случае есть выход. Каждый опорный пункт должен быть готов действовать самостоятельно в течение нескольких дней. Чтобы и боеприпасы, и продовольствие там были. Пусть остается на своем месте и ведет огонь вкруговую. Перекрестным огнем можно перебить всех, кто приблизится к берегу. Главное — стоять, сражаться насмерть.

Он точно вырос и возмужал за эти месяцы непрерывных боев. Оставаясь по-прежнему бесшабашным храбрецом, Ищенко в то же время очень быстро и точно находил ответы на самые сложные вопросы боевой жизни. И на сей раз у него предложение дельное. У нас уже не было сплошной линии обороны. Только перекрестный огонь со всех сторон, стрельба вкруговую всех наших изолированных точек могли создать непроходимую стену для врага. Я решил напомнить Григорию наш давнишний разговор о вступлении в партию. Ищенко прибыл к нам из авиации комсомольцем, но имел взыскание за проступок, квалифицированный как «воздушное хулиганство». Еще на Дону, после первых боев, мы говорили с ним на эту тему. Но он ответил тогда неопределенно: «Еще рано, товарищ комиссар». Теперь из оставшейся небольшой группы офицеров Ищенко один беспартийный. На мой вопрос, что он думает по этому поводу, он ничего не ответил, но стал рыться в карманах гимнастерки. [157]

Копался там долго, склонив голову. Я сидел и наблюдал за ним, и мне сразу вспомнился вагон воинского эшелона, когда Григорий так же склонил голову над столом и пряди белокурых волос закрыли его лоб. Разыскав что-то, он оживился и протянул мне аккуратно сложенный, но уже изрядно потертый по углам листочек бумаги.

— Вот оно... давно решил, товарищ комиссар. Думаю, теперь подходящее время...

Я читал заявление, а он смотрел на меня, широко раскрыв глаза, и на его лице можно было прочитать неприкрытое волнение.

— Правильно, Гриша, но мог бы и раньше.

— Нет, тогда не мог, вину свою не искупил...

Снова передо мной сидел смелый ротный, для которого борьба с ненавистным врагом стала делом всей его жизни. Он возвратился к солдатам, а я вызвал Некирясова, и мы обсудили, как лучше обеспечить все наши огневые точки боеприпасами и продуктами дня на три-четыре. Гриппас одобрил план Ищенко и добавил при этом:

— Комбат из него хороший получится. Думаю, как вернемся на Большую землю, его сразу представим.

Утром 28 октября началась бомбежка. Это обычный пристрелочный удар гитлеровцев, очередная порция бомб и снарядов на прижатый к Волге кусочек земли. Не знаю, была ли тут развалина, не опаленная взрывом, и был ли метр земли, не политый кровью. На упорство гитлеровцев советские воины отвечали двойным упорством. Весь состав командного пункта в окопах, на бугре. Агонесьян со своего НП командует:

— «Очки»! «Очки»! По ориентиру один — два снаряда.

Лучанинов докладывает:

— Перед школой, сто метров ближе, танки!

Музыков:

— На Газовой сосредоточение пехоты.

На позиции никого не видно. Под берегом тоже пусто, слева высится избитая осколками труба завода «Красный Октябрь», справа — разрушенные скелеты цехов «Баррикад», а позади широкая Волга. В которой раз после первого налета авиации мы с тревогой ожидаем начала атаки и мысленно прикидываем, все ли у нас в порядке.

Первая группа бомбардировщиков, отбомбившись, улетела. Теперь бьет артиллерия. Много снарядов рвется под берегом и в воде. Усиливается перестрелка. Так продолжается несколько часов. Пикировщики кружат то над «Октябрем», то над «Баррикадами», то над нашим участком. А над [158] Волгой не прекращаются воздушные бои. Наши истребители появляются часто, но редко им удается расчистить небо. Хоть бы один день прошел без бомбежки! Сколько засыпано окопов, обрушено блиндажей!

В полдень фашисты начали атаку со стороны улицы Угольной. Их цепи поддерживали три танка. Мы доложили Брушко, и он вызвал огонь дивизионов «катюш». Они загудели где-то за Волгой, и там, перед ротой Музыкова, раздались глухие, мощные разрывы. Танки остановились, но пехота, залегшая вначале, опять перебежками двинулась вперед. Музыков докладывает:

— Отбиваю атаку, фашисты рядом!

Павел Чувиров точно пристрелял рубежи и сейчас со всем напряжением ведет огонь из минометов. Атака отбита! Но мы знаем, что это только начало. Еще группа фашистов, более сильная, маячит перед развалинами Гранитной и Раздольной. Здесь опасность.

Примерно в три часа дня новый налет авиации. Бомбы рвутся в оврагах, под бугром, на отмели. Одновременно бьет артиллерия. Мы следим за бомбардировщиками. Круг за кругом они обрабатывают всю полоску у Волги, приближаясь к заводу «Баррикады». С острова часто хлопают зенитки, трещат пулеметные очереди, а бомбы рвутся все ближе и ближе. Самолеты над центральным оврагом! Фонтаны земли и щебня взлетают вверх, вздрагивает бугор. Мощный разрыв! Позиция минроты в дыму. Прямое попадание! Что там осталось? Бомбы рвутся на отмели, рядом с нашей землянкой. Там сейчас никого нет. Свалившись в глубокий крен, серо-желтые «юнкерсы» поворачивают назад под проклятия и ругань бойцов. Алексей Ананьев прыгает с бугра вниз и бежит на позицию. Возвращается быстро:

— Двое убитых, трое раненых, выведен из строя миномет!

И тут атака.

Свыше двух рот пехоты под прикрытием трех тяжелых танков со стороны Машинной двинулись на нас! Захлебываются в бешеном лае пулеметы, рассыпается ружейная пальба. Весь состав КП лежит на позиции и отстреливается. Артиллерия тут не поможет. Танки врага обогнали свою пехоту и ползут, поливая огнем из пушек и пулеметов наши позиции. Но вот рядом грохнул мощный выстрел. Это танк Павлова. Второй выстрел, третий. Передний танк гитлеровцев вздернулся, и черный столб дыма взвился вверх. Подбит! Молодец Павлов! Наш танк продолжает огонь. Длинный ствол орудия чуть возвышается над бугром, [159] и новый грохот. Другой танк клюнул носом и развернулся на одной гусенице. Следующий снаряд прошил его серый борт. Третья машина укрылась за развалинами и начала отползать назад. Это большая удача! Но атака не закончилась. Пехота группами поднимается и перебегает. Все ближе к нам. С улицы Гранитной, где опорный пункт Лучанинова, пулеметы стреляют во фланг. А с другого конца участка, от Перекопской, выползли из укрытия два наших огнеметных танка и выпустили мощные струи пламени. Враг дрогнул. Комбат подает сигнал Ищенко, и тот во главе своей резервной бросается вперед. Состав КП ведет стрельбу в центре, Лучанинов — с фланга. После непродолжительной схватки в развалинах гитлеровцы, потеряв половину своих рот, начинают удирать. Вздох облегчения... Алеша Ананьев высоко подбрасывает вверх каску и шлет немцам вдогонку крепкое словцо... Мы знаем, что теперь, после этого разгрома, гитлеровцы до следующего дня нас атаковать не будут.

Но этот день стоил и нам жертв. В обороне осталось еще меньше людей. Вместе с радостью возникает забота. Группа Григория Ищенко оставлена прикрывать позицию. Опять надо восстанавливать подавленные огневые точки. Как устоять завтра?

Командующий обещает, что скоро придет подмога, должен переправиться полк 45-й стрелковой дивизии подполковника В. П. Соколова, который сменит нас. Надо удержать переправу, не допустить врага к Волге. Бой идет везде — и на «Красном Октябре», и на «Баррикадах» — с таким же напряжением. И там отражают атаки каждый день, и там потери и нехватка сил. Если бы была возможность, командарм давно бы сменил нас! Но нет ее. Значит, надо стоять. Стоять насмерть, как требует Родина.

Вечером пришел Ткаченко. Вместе обсуждаем сложившееся положение, и всех заботит одно: что, если противник одну за другой предпримет две мощные атаки? Что будет с переправой? Мы уже десятые сутки удерживаем ее, истекая кровью. Как и тогда, в ту ночь, в окруженном гарнизоне у Тракторного, Ткаченко долго смотрит в одну точку, что-то обдумывая, потом обращается к нам:

— Знаете что? Надо доложить письменно, подробно. Наше дело известное — стоять до конца. Но ведь позади переправа. Чем бреши закрыть?

Мы с комбатом согласились. Противник тоже, видимо, истощен до предела. В атаке нет сплошных цепей. Залегает перед позицией после первого отпора. Но и у нас пустота. Выяснили: кроме миномета вышли из строя и все наши [160] станковые пулеметы. Как дальше? Вместе начали составлять донесение. Вот выдержки из него:

«Командиру 37-й гв. сд. Боевое донесение 109 гв. сп. Переправа № 62. 28. 10. 22. 00. План 1:2000.

1. Противник в течение всего дня беспрерывно обстреливал артиллерийским и минометным огнем, бомбил авиацией боевые порядки батальона... два раза переходил в атаку при поддержке танков. Атаки отбиты... Локтевой и огневой связи с соседом справа и слева не имею...

4. При подчистке всех тылов в полку полк имеет активных штыков, которые расположены в обороне, всего лишь 59 человек и один танк Т-34. Перед своим фронтом имею превосходящего противника в пехоте и до 8–10 танков. Учитывая редкость боевых порядков, отсутствие активных противотанковых средств, отсутствие даже пулеметов, считаю положение самым серьезным, а переправа 62 имеет крупное значение. Жду срочных указаний.

5. В результате боя уничтожено: два тяжелых танка лейтенантом Павловым (танкист), два станковых пулемета и до двух взводов пехоты третьим батальоном.

6. Имею потери: убито — 3, ранено — 21, легко контужено 11 человек, которые остались в строю.

Командир полка гвардии капитан Ткаченко»{18}.

Теперь наша оборона растянулась до предела. Даже санитары и несколько связистов были посланы на позиции. Линию огневых точек и опорных пунктов мы восстановили, но разрывы между ними увеличились.

Обеспокоенный положением, с нами долго разговаривал по телефону генерал Жолудев. Чувствовалось, что он хотел не только что-то уточнить. Занимаемая нами позиция ему была ясна в деталях. Генерал просто хотел подбодрить нас всех. И мы были благодарны за эту поддержку, зная, что он не может нам чем-то помочь. Его КП был недалеко от нас, у угла завода «Красный Октябрь», а на бугре в обороне лежало несколько десятков бойцов. Виктор Григорьевич в эти дни болел, но не покидал свой командный пункт под берегом.

После него говорил комиссар дивизии:

— Крепитесь, мы здесь так же висим на бугре, но помощь близка.

Петр Васильевич Щербина предупредил, что готовится письмо защитников Сталинграда трудящимся в связи с XXV годовщиной Великой Октябрьской социалистической [161] революции и что его надо подписать всем гвардейцам нашего оборонительного рубежа. Текст письма начальник политотдела Вуцол уже послал. Вскоре появился Григорий Харахашьян и с ним назначенный парторгом Михаил Хасин. Передав письмо, Григорий сказал:

— Есть новости и дела... указание политотдела: в связи с упразднением института комиссаров надо решить вопрос с политработниками рот.

— У нас их нет, упразднять некого, — ответил я. — Один Чувиров, да и тот давно командует ротой.

— Значит, вы единственный политработник остались?

Гриппас посмотрел на него и ответил в шутку:

— Да, один, но так и останется комиссаром. Никакой «реорганизации» здесь проводить не будем...

Все засмеялись. Действительно, какая тут могла быть сейчас реорганизация. Надо было удержать рубеж.

Оба ушли, а мы присели поближе к коптилке и рассматривали письмо, а мысли сразу же перенесли нас в далекую Москву, столицу Родины. Она живет. Она готовится к великому празднику Октября, и мы здесь будем отмечать его имеете с ней, но по-своему... Письмо с клятвой партии, Родине мы готовы подписать хоть своей кровью.

— Что же, начнем с себя? — предлагаю Гриппасу.

— Да, с себя, — тихо произносит он.

Позвали всех, кто был рядом: Левкевича, Агонесьяна, Коробова, Падолко, пришли Некирясов, Грунько... Тесная землянка заполнена. Я начал читать, все внимательно вслушивались в жгучие слова письма защитников Сталинграда к партии и народу. Это — наша клятва Родине.

«...Перед лицом наших отцов, поседевших героев Царицынской обороны, перед полками товарищей других фронтов, перед нашими боевыми знаменами, перед всей Советской страной мы клянемся, что не посрамим славы русского оружия, будем биться до последней возможности... Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция! Да здравствует наша Родина — Советский Союз!»

Гриппас первым подписывает текст письма, за ним все здесь присутствующие: Ананьев, Левкевич, Агонесьян, Коробов и другие — подписывают молча, огрубевшими руками, давно отвыкшими держать тонкий карандаш, и у каждого в эти минуты появляется особая сосредоточенность, решимость выполнить до конца клятву Родине, стоять насмерть на ее рубеже.

Потом подходят к столику фельдшер Мялковский, Вера, Ищенко. И тоже ставят свои подписи-клятвы, и кажется, [162] что вся сила души и кровь сердца влиты в эти неровные закорючки. Гриппас обвел всех присутствующих взглядом и произнес:

— Теперь по местам...

Любые другие слова были бы здесь излишни.