10. В окружении...

Гвардейские батальоны, отрезанные на правом фланге обороны 37-й дивизии в результате прорыва гитлеровцев к [125] Тракторному заводу, про должали, бой, по-прежнему удерживая остатки позиций в районе улиц Бакунинской и Красина. Вокруг них было море развалин и воронок, разбитые и сожженные танки, орудия и пулеметы, трупы солдат, погибших здесь в ожесточенном единоборстве или искромсанных взрывами снарядов и бомб.

Около груды развалин, где была позиция взвода гвардии лейтенанта Коркина, сейчас расположились тыловики фашистской пехотной части. На площадке за кирпичной стенкой стояла автомашина и две кухни, вокруг которых возились солдаты, раздавался стук посуды и голоса непривычной чужой речи. Отдельные разрывы снарядов у них в тылах говорили о том, что наша артиллерия продолжала обстрел занятого противником района.

На другой стороне укрытия, в полуразрушенном окопе, засыпанный землей и щебнем, лежал раненый советский солдат. Это был гвардеец Лещев. Он сражался здесь вместе со взводом, но остался жив. Боец слышал чужой разговор, чувствовал острый запах пищи, но еще сильнее на его сознание действовало то, что рядом враг. Он вспомнил: серые глыбы танков, рокоча и изрытая огонь, ползли к их позиции. Они преодолевали окопы, останавливались, стреляли и опять шли вперед. Взводный Коркин и десяток его бойцов, чудом уцелевших после авиационного и артиллерийского удара, вскочили на ноги и расстреливали надвигавшиеся вражеские цепи в упор. Ожили вокруг огневые точки, рядами падали гитлеровцы. Лещев тоже выпустил по врагу целый диск патронов. Он видел, как Коркин, без каски, с раненой рукой, размахнулся и метнул в гущу врагов последнюю гранату и сам, пораженный насмерть, медленно сполз в окоп. И тут... взрыв! Лещев почувствовал, что кто-то прыгнул на него, придавил к земле, прокричав над головой отрывисто и дико. Острая боль затуманила сознание. Но вскоре он очнулся и кое-как перевязал рану. «Хоть бы граната была!» — подумал он и услышал снова чужую речь. Но гранаты не было, в стороне валялся его исковерканный автомат. В отчаянном бессилии он прижался к земле, но тут, словно молния, сверкнуло в мозгу: «К оврагу надо. Наши должны быть там». Вспыхнувшая перестрелка подтвердила эту уверенность. Освободившись от земли, Лещев пополз по траншее, стараясь не тревожить раненую руку. Он полз долго и, лишь заслышав родную русскую речь, поднялся на ноги и пошел к ней навстречу.

...Когда посыльный штаба полка гвардии сержант Евстратов скрылся в развалинах, мы еще несколько минут совещались, [126] как поступить дальше. Оценили обстановку: справа, на кладбище, должны быть бойцы части дивизии Ермолкина. Но там оказалось очень мало людей. Этот участок, прикрытый берегом Мокрой Мечетки, сейчас противник не атаковал. От кладбища и дальше по оврагу Мытищи позиции удерживаются бойцами рот Лучанинова и Назаркина. Левый фланг, где за отрогом оврага, на свалке, «висела» группа Ищенко, не прикрыт. Враг у нас в тылу — на улице Ногина. Здесь главная опасность. Но тут где-то находились роты Ткаченко и батальона 118-го гвардейского полка. Бойцов в них тоже, вероятно, уже немного.

Гитлеровцы, оставив на время попытки прорваться в сторону КП, стихли. Только артиллерия продолжала вести беспорядочный огонь по всему нашему району, но особого вреда не причиняла. Позади нас вражеские позиции непрерывно бомбили наши самолеты. Во многих местах горели остатки каких-то строений. Мы решили воспользоваться этим моментом, перестроить и укрепить нашу оборону, чтобы встретить новые атаки врага подготовленными. Была надежда, что о нашем положении знают в дивизии и какие-то меры будут приняты. Об отходе с позиций ни у кого и мысль не возникала. Приказ «Ни шагу назад!» здесь чувствовали по-особому остро. Приняли решение: роту Ищенко пополнить связистами и всеми, кто был в обороне, отвести к КП, на эту сторону оврага. Это сократит фронт, и рота будет прикрыта оврагом. Танки тут не пройдут, а это уже половина всего успеха обороны. Теперь надо было прикрыть тыл. Туда направили взвод разведчиков Суханова и два расчета ПТР. КП решили перенести в расположение Ткаченко. Оставалось собрать всех раненых и попытаться эвакуировать их, пока русло Мечетки не перехвачено врагом. Этим должен был заняться я вместе с Сусенко. Неизвестно было, что стало с нашими минометчиками и хозяйственниками. Чувиров вел огонь по противнику весь день. Но когда фашисты прорвались к КП, связь с ним была потеряна. Если бы эти мастера меткой стрельбы были с нами, мы чувствовали бы себя сильнее.

Комбат послал связного к Ищенко, чтобы передать приказ. Через несколько минут его гвардейцы группами стали перебегать на нашу сторону и тут же занимали оборону. Из роты Лучанинова сняли один станковый пулемет. Послали его на усиление группы Суханова. Появился командир второго батальона Алексей Ананьев. Он был контужен, но сразу же попросил поручить ему тыловую группу. Мы запротестовали, но он не хотел даже слушать. [127]

— Нет, не могу... Мне уже лучше, — упрямо заявил комбат.

Нам было понятно его состояние. Второй батальон, «богдановский», как его называли, попав под главный удар врага, геройски дрался в полном окружении и почти весь погиб. Комбат, чудом уцелевший с несколькими бойцами, не мог быть спокойным. Не каждому приходилось пережить такую трагедию. Гриппас согласился:

— Хорошо, Алексей, действуй!

Ананьев взял с собой прибывшего с ним бойца, тоже раненого, и вместе с пулеметчиком отправился на позицию. Левкевич пошел разыскивать Ткаченко. К этому времени было подобрано место для раненых, начали их собирать.

Бойцы даже с серьезными ранениями крепились, старались идти сами. Вера с привычной сноровкой помогала им.

Все способные владеть оружием, а таких среди раненых оказалось человек тридцать, были сведены в отдельную группу. Они охраняли пункт сбора раненых и составляли наш последний резерв. Николай Хоменко назначен их командиром. На усиление ему дали пулемет. Это и была вторая позиция обороны для роты Ищенко.

Ночь. На фронте во всем кольце гремит стрельба, но противник не атакует. Пожары у реки далеко освещают местность вокруг. В зловещих отсветах мелькают тени отдельных бойцов. Солдаты молчаливы, суровы, готовы бороться и принять смерть в схватке с врагом. Все распоряжения отданы, меры приняты. Ищенко расставил последних бойцов и подошел к нам в расщелину.

— Держись крепко. Если прорвутся — будет крышка, — наказывает ему комбат.

— Пока живы, не пустим. Жаль, Коркина нет. Кабы не он, фриц захлестнул бы всю роту и сюда прорвался, — тихо говорит Григорий.

Да, невероятно тяжелый день. Еще недавно могло казаться, что человек не в состоянии пережить такое и остаться на месте.

Ищенко спрашивает:

— Разрешите выполнять задачу?

— Да, иди. Стой крепко, без приказа ни шагу.

Подбегает связной. Он пришел за нами от Ткаченко. Левкевич уже там. Ткаченко нашли в подвале здания недалеко от пищекомбината. Здесь собралось много разных людей, в том числе и командиры из какой-то стрелковой части. У них несколько десятков бойцов. Рация работала только на прием: село питание. [128]

Занялись решением общей задачи. Бойцы Ткаченко закрепились в полусотне метров вокруг горящих домов. Определили его фланг, он не подходил к Ананьеву, был разрыв. Послали туда группу солдат. Появился представитель от соседей, батальонный комиссар пожилых лет, и с ним высокий лейтенант с усиками и биноклем на груди. Они сообщили свое положение. Три командира, три штаба. Как же управлять людьми?

Я предложил решить этот вопрос сразу. Никому не известно, что нас ждет впереди, и неразбериха может повредить делу. Батальонный комиссар поддержал меня.

Все собрались к столику, на котором была установлена рация. Поручили Ткаченко возглавить группу, Гриппасу стать заместителем, а лейтенанту быть начальником штаба. Каждый из них отвечает за свой участок.

Иван Спиридонович Ткаченко развернул энергичную деятельность. Во все стороны была выслана разведка. Уточнили все, чем располагаем в обороне. Выяснилось, что выход к реке совсем не прикрыт, хотя помощь можно ожидать только оттуда. Часть бойцов отправили закрыть участок.

Возвратилась разведка, посланная на улицу Ногина, и привела с собой двух пленных. Их, несопротивлявшихся, схватили в разрушенном доме. Сухарев доложил, что все, вплоть до сухого оврага, занято фашистами.

Допрашивали пленных здесь же. Лейтенант с усиками неплохо знал немецкий и разговаривал свободно. Гитлеровцы имели жалкий вид. Оба грязные, перепуганные, дрожат. У одного в кармане оказался кусок хлеба, и, когда наш боец, проверяя обмундирование, вынул его, немец с большой жадностью вырвал хлеб и тут же начал его есть. Пленные охотно отвечали на вопросы, но ничего узнать от них не удалось. Выяснили только, что они оба из Дрездена, переброшены сюда вместе с маршевой ротой самолетом и сразу брошены в бой. Кроме номеров маршевой команды, они ничего не знали. В наступлении не участвовали, были во втором эшелоне, а потом ночью решили спрятаться в доме и переждать. Тут их Сухарев и накрыл.

Примерно в полночь гитлеровцы вплотную подобрались к нашему расположению с тыла. Со стороны улицы Ногина началась сильная пальба. В это же время с фланга, где прикрывал оборону Ищенко, загрохотали частые взрывы. Но враг не застал наших воинов врасплох. Алексей Ананьев и примыкавшая к нему рота из батальона Ткаченко, которой командовал политрук Золотарев, стойко удерживали свой рубеж. Ищенко и Лучанинов также не сдвинулись с места, [129] но Гриша предупредил, что «фриц накапливается в овраге». Комбат собрал пять человек и отправил к нему на помощь. Хоменко с командой легкораненых получил приказ: быть готовым! Я пошел к Ананьеву. Стрельба кругом, над головой скрещиваются целые пучки трассирующих пуль. И кажется, все тут перемешалось, в этом фейерверке огней. У нас нет тяжелого оружия, нет поддержки артиллерии, тревожит чувство изолированности. Нет рядом своих...

Надолко — приземистый, проворный крепыш — точно вывел меня к Ананьеву. Остановившись у груды кирпичей, сказал:

— Здесь надо ползком.

Ананьев был в тридцати метрах, в окопе. Рядом — Суханов, с другой стороны — пулемет. Бойцы — кто в окопе, кто за грудами камней — ведут огонь по разбитому зданию, за которым был наш старый КП и медпункт. Но все знают, что там уже наших нет. Ананьев говорит:

— Немец в нижнем этаже, напротив.

— Боеприпасы есть?

— До утра хватит, НЗ — по пачке патронов и по гранате на каждого. Со штабом не связались? — спросил он.

— Нет, полная неизвестность.

— Тогда завтра будет туго... сомнут. Тут и танки могут пройти.

Суханов громко крикнул:

— Опять вылезли!

Пулемет часто застрочил. Вражеские пули взвизгивают над нами.

— Пока есть патроны, удержимся, но надо связаться с нашими, — еще раз высказал тревогу Ананьев.

Я с ним согласен. Оборона здесь слабая.

Возвратился на КП. Ткаченко и Гриппас возле радиостанции. Связи нет. Исчерпав все надежды, Ткаченко стоит в задумчивости около стола. Но решив что-то, обращается ко мне:

— Надо собрать питание со всех раций и попробовать еще раз.

Лейтенант воскликнул:

— А ведь верно! — и выругался с досады.

Минут через пять радисты уже возятся у стола, мастерят, прилаживают — и вот характерное шипение, легкий треск. Все с тревогой ожидаем, что кто-то отзовется, но в эфире «кошачий концерт» — шум работающих радиостанций: и наших, и немецких, дробь морзянки, гортанные выкрики противника. Наши молчат. [130]

Бой на тыловой позиции продолжается, так же гудят пожары. Время за полночь. В подвал неожиданно ввели тяжело раненного офицера. У него перебита рука, гимнастерка вся в крови, но он бодрится. Всмотрелись — это гвардии майор Губин, наш заместитель командира полка. Непонятно, как он здесь оказался.

— Что с нашими? Где КП полка? — посыпались вопросы..

— Не знаю, товарищи. Бились там, а где сейчас...

Говорить ему стало трудно, врач велел отвести его в подвал. Как выяснили, майор продолжал сражаться с остатками роты автоматчиков и только после второго ранения вышел из строя. Сопровождавшие его солдаты продвигались среди развалин по направлению к реке и попали к нам. Они сообщили, что впереди один дом все еще удерживают гвардейцы полка, их там человек восемь. Ткаченко сейчас же направил к ним двух бойцов, прибывших сюда с Губиным, чтобы вывести людей в нашу оборону. Зарядив автоматы и взяв по паре гранат, они отправились обратно.

Связь все еще установить не удалось. Разные догадки. Неужели все полегли в полосе обороны? Гриппас предложил выслать на розыски группу разведчиков, я и батальонный комиссар это поддержали, но Ткаченко все еще ждал, поторапливая связистов. И вот снова неожиданность. Перед нами предстал повар гвардии рядовой Грунько. Он весь в грязи и без каски. Термос у него не за плечами, а в руках. Мы были изумлены. Но Грунько, как всегда, поставил свою ношу на стол, вытер потное лицо и виновато произнес:

— Припоздав трошки, немцы перехватили... задержався...

Грунько и сам не понимал, какое большое дело он выполнил, принеся нам весть о тех, кто остался на другой стороне вражеского прорыва. Стали его расспрашивать обо всем и подробно. И узнали следующее.

Наши хозяйственники размещались вместе с ротой Павла Чувирова в районе тубдиспансера, в крепких блиндажах, построенных еще местными жителями, когда город готовился к обороне. Во время бомбежки и артиллерийского обстрела они потеряли всего несколько человек. Минометчики вели огонь до последней возможности, но их чуть не накрыли фашисты. Положение стало угрожающим. Вражеские танки и пехота ворвались в поселок СТЗ. Другая группа танков ринулась к стадиону, в сторону КП полка. Чувиров принял решение перенести минометы на территорию завода и здесь продолжал вести бой. Взвод же Темербаева, еще раньше перемещенный на другие позиции, постигла иная судьба. Все его минометы были разбиты во время вражеской артподготовки, [131] а из шестнадцати бойцов осталось меньше половины. Взвод фактически перестал существовать, не выпустив по врагу в этот день ни одной мины. Враги приближались широким фронтом.

Группа залегла и отстреливалась из карабинов до последней возможности. Темербаев с ефрейтором Константиновым отошли к заводу и чуть не попали в плен.

Некирясов находился вместе с Чувировым на территории завода и все время беспокоился за батальон. Связаться с ним не удалось, и он вызвал Грунько, хорошо знавшего все пути-дороги по развалинам. Тот не колебался. Две недели он по одному-два раза за день пересекал это пространство под пулями и снарядами врага.

— Пройдешь? — спросил Некирясов.

— Проскочу! — ответил боец и подхватил термос с кашей.

Вначале двигался старым маршрутом, через стадион. Гитлеровцы были везде, но он, перебегая от укрытия к укрытию, продвигался вперед. У развилки дорог стояли танки, много вражеских солдат. Грунько взял резко вправо и пробирался через поселок. Из подъезда в подъезд, от развалины к развалине шел его путь. Все, казалось, преодолено и свои близко. Он знал, что мы на месте. И вот когда осталось совсем недалеко, повар неожиданно наскочил на фашистов. Гитлеровцы сидели за кучей кирпича, как раз там, куда Грунько намеревался перебежать. Он столкнулся с ними почти лицо в лицо.

— Рус! Рус! Шнеллер!

Грунько понял, что влип, но ему не хотелось помирать ни за понюшку табаку.

Не медля ни секунды, гвардеец отскочил назад, каска слетела с его головы, но граната была в руке, и он метнул ее в кучу врагов. Ночь скрыла его. Переждав немного, он взял еще правее и вышел к Мечетке. Здесь встретил бойцов Ткаченко, они показали ему дорогу к нам.

О еде никто из нас и не думал. Термос с кашей пригодился для раненых. Приход Грунько был важен для нас в другом отношении: мы решили с ним послать разведчиков для связи с дивизией или полком. Ткаченко вызвал Сухарева и в двух словах поставил ему задачу:

— Полк, дивизию или любую часть известить о нашем положении. Без этого не возвращайся. Мы держимся, но все на исходе. Понял?!

— Понял, товарищ гвардии капитан! — вытянулся Сухарев. [132]

— Тогда вперед! Будь осторожен, не попади в фашистские лапы.

Разведчики ушли. Грунько повел их по тому же пути. Мы верили, что они выполнят свою задачу.

Прошло еще долгих два часа. Перестрелка несколько стихла. Немцы оставили нас в покое, будто зная, что мы все равно никуда не денемся. Не особенно они любят сходиться грудь в грудь, куда лучше двинуть сначала танки. Время шло к рассвету, а там надо ждать атаку. Ананьев и Лучанинов напомнили о боеприпасах: это нас тревожило больше всего. Мы ждем, что появятся наши разведчики. Радист, все время не отходивший от рации, вдруг встрепенулся и громко крикнул:

— Товарищ гвардии капитан, связь, нас вызывают!

Мы подскочили к нему. Дрожащей от волнения рукой он записывает радиограмму. Цифры группами, отдельные слова заполнили клочок бумаги и... обрыв. Минута ожидания, пока раскодируем. Текст перечитываем несколько раз: «...всей группе выйти на новые рубежи, занять оборону у Тракторного завода, слева Волга. Выход прикрывается авиацией...»

Вздох облегчения вырвался у многих. О нас не забыли. Теперь мы действуем в соответствии с приказом. Тут же наметили план. На всем участке продолжать огонь. В голове пойдет боевая группа, за ней раненые. Рубеж, где оборонялся Ананьев, и выход к Мечетке удерживать прочно. Иметь группу прикрытия со стороны оврага. С ней останется Левкевич. Сниматься тихо.

Глубокая ночь. Пожары все бушуют. На некоторых участках перестрелка. Наши самолеты У-2 начали непрерывно бомбить занятый врагом берег Мечетки. Причем били так. что цепь разрывов точно обозначала его. Мы радовались и были благодарны командующему армией, хорошо обеспечивающему наш выход из кольца. Сняты передовые подразделения, выведена к реке часть раненых. Автоматчики развернулись в цепь и, продвигаясь вперед, обстреливали правый берег. Легкораненые в стороне идут за нами вслед. С ними Хоменко, Вера Круглова и несколько крепких бойцов. Прошел Лучанинов со своими людьми. Большую часть бойцов из его роты взяли для того, чтобы вынести тяжело раненных. Их приходится нести на руках, на плащ-палатках. «Тяжелая колонна» тоже тронулась к реке. Самолеты продолжают по-хозяйски бомбить берег метр за метром. Отошла рота Гриши Ищенко, но бойцы Ананьева остались на месте. [133]

Против отрога оврага остался один пулеметчик Косых. От него теперь зависит многое. Я подхожу к нему:

— Косых! Ни шагу, пока группа не достигнет берега.

— Есть, не отходить!

— Боеприпасов хватит?

— Хватит, еще гранаты при себе имеем!

— Ты понимаешь, почему так надо? — еще раз обращаюсь к нему.

Может быть, это излишне. Косых — боец надежный и трижды проверен. Он не струсит. Но хочется быть уверенным, что не наскочат с тыла фашистские автоматчики и не перестреляют нашу большую, обремененную тяжело раненными колонну. Он понимает это. Поднявшись от пулемета, смотрит на темнеющую вдали группу людей и говорит без обычной удали:

— Эх, мать честная, невесело здесь одному-то будет! Но не беспокойтесь, не уйду!

Боец открыл огонь. Его короткие очереди долго были слышны и почему-то легко различались среди общей стрельбы.

Около трех часов продолжался этот выход из вражеского кольца, хотя расстояние до северной части Тракторного завода было не более двух километров. Впереди боевая группа — человек сорок здоровых бойцов во главе с Ткаченко и Гриппасом — очищает путь от мелких засад противника, засевших на берегу, за ней вдоль оврага движутся раненые. Идут, спотыкаются, падают, тяжелый стон, вздох, выкрик... Впереди поднялась автоматная трескотня, разорвалось несколько снарядов. Лучанинов подает команду: «Ложись!» Уткнувшись в сырую траву и слякоть, свалились все: и те, кто был еще крепок, и те, кто не мог сам двигаться. Врач и Вера мечутся по всей растянутой линии.

— Бодрись, скоро теперь! — говорит кто-то. — Пробьемся, наши тут рядом!

Автоматный треск не прекращается. Я бегу в тыл, все ли там в порядке, не наступают ли фашисты за нами следом. Григорий Ищенко рассыпал солдат справа. Из темноты вынырнула здоровенная фигура Суханова. Значит, группа Ананьева тоже здесь.

— Все отошли? — спрашиваю его.

— Все, товарищ комиссар, командир позади нас с Левкевичем.

Начинает светать. На небе отчетливо видны темные полосы облаков, и от реки поднимается туман. Где-то, очевидно на острове, загудела «катюша», над головой воют снаряды [134] и глухо рвутся в районе горевших домов. Это наши начинают обрабатывать расположение врага. Гитлеровцы не преследуют, но с берега то и дело вспыхивает стрельба.

— Пулеметчика видели? — спросил я Ананьева.

— Что был со мной, здесь! — показал он на бойца.

— Нет, тот, у оврага?

— Стрельбу слышал, а кто был там, не знаю...

Я понял: оставленный мною боец, прикрывая наш отход, не смог вернуться, если фашисты пошли вперед. Может, поэтому мы так легко и оторвались от противника.

Передовая группа пошла дальше. Двинулась колонна раненых, к ним теперь добавилось несколько новых. Медленно идет время, трудно даются эти оставшиеся сотни метров. Но мы упорно пробираемся вперед, несмотря ни на что. Теперь уже недалеко. Наши самолеты после небольшого перерыва снова принялись за свое дело. Мечутся в небе лучи фашистских прожекторов, взлетают разноцветные цепочки трассирующих пуль, но стрельба с берега сразу стихает. Раздается команда: «Быстрее вперед!» Надо воспользоваться моментом и проскочить последний отрезок невероятно тяжелого пути.

Вышли к северному углу Тракторного завода. Острые оскалы развороченных бетонных стен на бугре возвышаются над серыми грудами, а местами сохранились нетронутыми стенки забора. От кручи потянуло сыростью, и вскоре блеснула гладь протоки, за которой темным массивом лежал остров Зайцевский. Наступал рассвет. Серый, туманный, он не предвещал ничего, кроме новых испытаний.

Проходим дальше. Подтянули людей и сделали короткую остановку. Роты, прочищавшие путь к берегу, залегли на бугре. Колонна раненых медленно идет мимо. Рядом стоят Ткаченко с пистолетом за поясом и Гриппас. Около них кто-то из офицеров штаба полка.

— Здесь наши. Командир и комиссар здесь! — говорит Ткаченко.

— А Сухарев, разведчики?

— Здесь же, в обороне.

— Значит, снова вместе.

Мы никак не ожидали, что состав командного пункта полка, блокированного в Доме профессуры, смог выбраться. Но и они не знали о нашей судьбе. Офицер требует скорее занимать оборону. Ткаченко подает команду, и бойцы один за другим начинают подниматься и идут вдоль завода.

— А раненых как?

— Раненых на Зайцевский, там сбор.

На территории завода редкая перестрелка. Ткаченко со [135] всей боевой группой пошел дальше к штурмовому мостику, потом повернул ее прямо на бугор перед заводом. С ним остатки бойцов Ищенко, Назаркина. Лучанинов вместе с колонной раненых проходит через мостик. С ними ушли Левкевич и Ананьев.

Все наши люди страшно утомлены. Редко кто из них не ранен или не контужен. Лещев при отходе получил еще одно ранение, и его несли, окровавленного, на плащ-палатке. Когда я, нагнувшись, спросил его о самочувствии, он тяжело вздохнул и, пересиливая боль, сказал тихо:

— Не дошел разом, придется отлежаться.

— Крепись, Лещев, врачи свои, отремонтируют. Еще вернешься.

— Ворочусь, уж как есть...

Другие ковыляли, поддерживаемые под руки товарищами. Никто не жаловался.

Было очень тяжело расставаться с этими героями, безропотно перенесшими все муки ада.

Утром бой развернулся уже в цехах завода. Ватаги пьяных гитлеровцев ворвались на территорию. Фашистские танки ползали по двору, обстреливая из орудий станки, груды металла, за которыми укрывались наши бойцы. Несмотря на подавляющий перевес вражеских сил, Тракторный продолжал ожесточенно сражаться.

К концу следующего дня в группе Гуренко осталось всего шесть бойцов. Фашисты окружили их. Гуренко бросил последнюю гранату, раздались последние залпы. Гитлеровцы бросились вперед. Поднявшись во весь рост, лейтенант сделал несколько выстрелов в упор, свалил троих и упал сраженный.

Рота Золотарева, уничтожив в сборочном цехе два танка противника, закрепилась. Рядом с ней держались еще несколько десятков бойцов наших рот, люди Сухарева и остатки рабочего отряда из группы Поддубного. Как позднее было выяснено из бесед с ополченцем завода И. А. Гончаровым, в их отряде к этому времени оставалось всего около сорока человек, но они продолжали держать оборону на узкой полоске волжского берега.

Ткаченко закрепился на позиции против штурмового мостика и поблизости от центра завода. А гитлеровцы явно готовились к новой атаке, чтобы сбросить всех нас в Волгу.

Два фашистских танка выползли на бугор. И в это время наша артиллерия с острова открыла залповый огонь. Несколько снарядов взорвалось в расположении бойцов Ткаченко. [136] Что они, сдурели или приняли нас за врагов?! Только после отчаянных сигналов огонь был перенесен глубже.

Да, в той невообразимо сложной обстановке могло произойти и такое. Оказавшись в зоне главного удара, в условиях массовых разрушений, пожаров, когда многие подразделения были отрезаны, проводные линии связи порваны или уничтожены полностью огнем, а радиообмен постоянно нарушался, нетрудно было потерять ориентировку.

Как узнали от штабных товарищей, с которыми вскоре мы встретились, генерал В. Г. Жолудев предпринял самые энергичные усилия, чтобы получить информацию, необходимую для принятия решения. К ночи гитлеровцы, понесшие тяжелые потери, приостановили наступление, и генерал использовал эту передышку. По его заданию офицеры штаба и политотдела, рискуя жизнью, всю ночь работали на передовой. Они устанавливали связь с окруженными подразделениями, вели разведку, собирали сведения. Другие по его заданию формировали сводные взводы, роты и направляли их в оборону, чтобы закрыть образовавшиеся бреши и подкрепить самые опасные участки, где враг подошел к Волге. В это время у КП дивизии, всего в нескольких метрах впереди, шел бой, а в обороне лежала лишь горстка гвардейцев учебного батальона во главе с Михаилом Усатовым да еще десятка два бойцов комендантского взвода. У них было два ружья ПТР и бутылки с горючей жидкостью, но они подбили три вражеских танка и задержали автоматчиков противника.