7. Перед острием главного удара

Теперь, когда стали доступны даже секретные приказы и директивы военных лет, не столь уж трудно установить, как развивались события в стане врага в те напряженные дни боев.

Провал наступления на Тракторный завод 7 октября и упорное сопротивление советских частей, отстоявших свои позиции на берегу Волги, привели гитлеровцев в замешательство. Как известно из документов, командующий 51-м армейским корпусом генерал артиллерии Вальтер фон Зейдлитц-Курцбах вынужден был уже на следующий день приостановить атаки и вместе со штабом заниматься анализом сложившейся обстановки и принимать меры. В эту работу были вовлечены также командование соседнего 14-го танкового корпуса генерала Хубе, командиры ряда дивизий и, наконец, штаб Паулюса, находившийся в Голубинском. В итоге было решено сосредоточить против северного индустриального [93] района более сильную группировку войск и начать решающее наступление.

Для этого сюда дополнительно перебрасывались с юга 14-я танковая и 29-я моторизованная дивизии, с донского участка — 305-я пехотная дивизия и другие части. Все фашистские соединения усиленно пополнялись людьми, в них завозились боеприпасы. Из резерва и с других фронтов были вызваны специальные штурмовые саперные батальоны, противотанковые и инженерные войска, усиливалась авиация.

В течение нескольких дней фашисты не предпринимали крупных атак. Как указывал позднее командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко, «это объяснялось отнюдь не желанием гитлеровского командования дать своим войскам передышку, а почти полным истреблением действовавших на этом участке частей. Их нужно было пополнять и заново сколачивать»{8}.

...Трое суток мне пришлось пролежать в медпункте. Врач и комбат настаивали на эвакуации. Но покинуть часть в момент такой напряженной борьбы было выше всяких сил. На вторые сутки головные боли прошли, я стал различать звуки, но на левое ухо оглох совсем. Забегали ко мне товарищи, рассказывали о делах, о подвигах бойцов, и это радовало.

Медпункт располагал тремя землянками, в двух из них, что побольше, в часы пик, когда особенно свирепствовала фашистская авиация, укрывали раненых, а в третьей размещался персонал. Это были не особенно надежные сооружения, но, расположенные за большими кирпичными домами, они защищали от прямого попадания снарядов и мин. Раненые поступали ежедневно. Сюда направляли бойцов от нас и от Ткаченко, из батарей и других подразделений. Доктор Петровский со своими помощницами Верой и Лидой, санинструкторами и санитарами трудились много и напряженно. Но никто не жаловался.

В этот вечер, когда я почувствовал себя лучше и решил пойти на КП, кроме меня в землянке было двое. Вера увела группу раненых к реке на переправу. Доктор в углу подремывал, часто спросонья поправляя очки, а Лида, примостившись у столика, сделанного из порожних ящиков, скручивала бинты. Ее уставшее, сосредоточенное лицо казалось озабоченным и несколько мрачным. Все это убогое укрытие вздрагивало, как осиновый лист на ветру, от каждого близкого разрыва. [94]

Минутная тишина резко оборвалась громким голосом с улицы:

— Эй, кто там! Принимай тяжелого!

В момент оба на ногах. Не успел доктор сказать свое обычное «Э-э-э, видите ли», как Лида начала распоряжаться. Петровский, подхватив сумку с медикаментами, поспешил вслед за ней. Возвратились расстроенные. Доктор ворчит:

— Ничего, ничего, Лидушка, проживем и так.

— Хорошее «ничего», людей надо взять и оборудовать все как следует, — сердито возражает Лида.

Ее беспокойство понятно: в землянках теснота, но доктор лучше знает, что сейчас вызывать людей с позиций нельзя.

Насмотрелся я на их житье и работу. Лишь в редкие моменты удавалось им хоть немного отдохнуть, уделить внимание себе. Тогда доктор преображался. На худом, изрезанном глубокими морщинами лице появлялась улыбка и доброта, и он каламбурами и шутками начинал забавлять девушек.

В медпункт забежал Павел Чувиров. Он замещал меня и пришел сообщить о делах, не зная, что я уже собрался уходить.

— Вчера награды вручали. Грише Ищенко — Красное Знамя, и мои двое медалями награждены. Сам командующий армией вручал, на КП вызывали... А Семенова Ивана Петровича вечером во время контратаки у школы... того...

— Что? — спросил я его, предвидя самое худшее.

Павел только кивнул. Желая переменить тему разговора, он вытащил из кармана газету и продолжал тихо:

— Вот эту передовую «Правды» читали бойцам, волнующая статья.

Говорит, а сам чуть не плачет. И у меня сжало горло... Семенов — наш общий друг. Просто не верится, что нет уже этого неугомонного искреннего человека. Вера еще ниже опустила голову, она тоже знала его хорошо. Доктор, поправив очки, взялся за газету и, приблизив светильник, начал читать:

— «Отчизна требует от всех воинов Красной Армии, чтобы они сражались с такой же стойкостью, как славные гвардейцы, обороняющие город на самом тяжелом участке...» Как верно сказано! — произнес он и продолжал: — «Несмотря на огромные потери, враг все еще бросает в бой новые силы. Лишь на днях прибыли две новые пехотные дивизии и одна танковая. Судьба города зависит от железной стойкости, выдержки, [95] воинского умения защитников...»{9} Тут все сказано, все... — произнес Петровский.

Статья на всех произвела сильное впечатление. Я поднялся и, невзирая на протесты доктора, стал собираться.

Павел помог мне надеть десантную куртку и снаряжение, а доктор... его доброта, казалось, не имела границ. Он не успокоился и часто повторял:

— Да, да, это можно только здесь... Здесь все не так делается...

Дав мне добрый десяток разных советов и насовав в карманы порошков, он наконец усадил нас с Павлом к столу и решительно потребовал, чтобы мы что-нибудь перекусили на дорогу.

Вышли из блиндажа в ночную темь. Путь хорошо известный, но кругом многое изменилось. Большие дома перед землянками разрушены.

Чувиров произнес тихо:

— 11 октября по приказу командующего наносится контрудар. Все готовятся...

— Что же ты раньше не сказал?

— Тревожить не хотел, а теперь скрывать незачем.

Выходило, что на позицию возвращаюсь как раз вовремя. И. действительно, на нашем КП жили подготовкой к новой контратаке. Как выяснилось из обстановки, по замыслу командования гвардейцы Колобовникова и Пуставгара и батальоны Ананьева и Ткаченко должны были вырвать у противника Шестиугольный квартал в стыке полков и продвинуться вперед. Наш батальон по-прежнему прочно удерживает свой рубеж от Базовой до Типографской и атакует штурмовыми группами только на левом фланге. Роты получили пополнение, и все же сил для наступления мало.

Описать бои за Шестигранник, геройство гвардейцев почти невозможно. Ожесточенная борьба в стыке шла за каждый дом, окоп и развалину. Наши воины атаковали штурмовыми группами, действовали огнем в упор, штыком, прикладом. В первый же день батальоны 114-го и 118-го гвардейских полков, Ананьева и Ткаченко, сумели продвинуться на сто, местами на двести метров, но противник наращивал силы, и пробить его боевые порядки никак не удавалось. Если гитлеровцы теряли дом или развалину, то сейчас же подтягивали туда танки и поднимались в контратаки. Бои на всем участке вылились в отдельные ожесточенные схватки. Командарм приказал ускорить продвижение. Генерал Жолудев, [96] разослав в части своих представителей, как и раньше, потребовал, чтобы командиры и комиссары возглавили атаку. Комбат говорит:

— Сегодня решающий заход по Шестиграннику. Все полки атакуют. Приказано разделаться с ним. А у нас людей-то... Пулеметная рота не существует... да и пополнили мало.

Представитель штаба гвардии майор Губин требует:

— Все равно, главное сейчас — активность. Надо поднимать роты.

И он прав. Ведь не ждать же, когда нас столкнут в Волгу.

Мы с Афанасьевым пошли к Ищенко. Пересекли овраг, через свалку, через груды шлака и кирпича добрались до его позиции. Здесь бой в самом разгаре. Автоматная трескотня кругом, над головой проносятся тяжелые снаряды и рвутся где-то в районе Шестигранника. Там главные события. Прикрытая оврагом, наша оборона все время оставалась на месте и глубоким выступом упиралась в позиции противника. Только на своем левом фланге, у южного выхода Бакунинской и Типографской, мы потеряли несколько развалян, за которые все время шла борьба.

Григорий Ищенко после удара немцев 7 октября и гибели взвода Фомина перенес свой наблюдательный пункт ближе к свалке металлического лома, в небольшую воронку, рядом с которой был устроен блиндаж. Сам он был весь перепачкан сажей и пылью и походил на трубочиста и мельника одновременно. Плечи и грудь белые, а лицо черное. Только новенький орден игриво поблескивал в лучах солнца. Увидев нас, Григорий обрадовался. Не виделись мы с ним уже больше недели.

— Подремонтировался, товарищ комиссар, теперь штурмовать! — бодро крикнул он, показав на мою повязку.

— Да, Гриша, но сначала скажи, что у тебя делается.

— Все ясно как ночью. Сам не пойму, где свои, где чужие, все провалились на этой свалке.

На первый взгляд, действительно, не разберешь. От угла Бакунинской и Типографской, где был полуразрушенный дом с котельной, позиция роты шла по развалинам, а дальше — в двух домах и переходила в свалку. Ищенко начал показывать. Он поднял камень и сильно бросил его вперед, сказав:

— Вот тут — немцы, справа в домах — Коркин, а на свалке — Хоменко ну и я. с Веселовым. Здесь они атакуют, сволочи...

Гвардии сержант Веоелов в сторонке, в окопе у него автомат и противотанковое ружье. За ним станковый пулемет. [97]

Присмотрелся — узнал. За пулеметом Косых. Он вел огонь в просветы между грудами шлака. Стрельба разгоралась все сильнее. Часто забухали бронебойки. Наблюдатель, гвардеец Косарев, находившийся на гребне бугра, крикнул:

— Справа танки!

Вскоре и мы заметили две желтые глыбы, медленно ползущие в нашу сторону. Показались перебегающие автоматчики. Началась атака. Ищенко громко крикнул:

— Веселов, смотри!

Сержант припал к бронебойке и дал два выстрела по желтому пятну. Фашисты все ближе. Бойцы, в том числе и связные, лежат, отстреливаются. Ищенко посылает бойца к Хоменко:

— Не допустить пехоту к свалке! — Повернувшись ко мне, говорит спокойно и обыденно: — Эта уже пятая, сунутся сейчас — и опять на место. И нам продвинуться не дают. Хорошо, что танки через свалку пройти не могут. Теперь в шестой раз полезут, будто очумелые.

Так до самого вечера гитлеровцы с упорством маньяков продолжали атаковать позиции, пытаясь выбить роту с ее рубежа. Еще два танка подошли ближе к шлаковой горе. Один из них тут же был подбит Веселовым. Разрывные пули фашистов щелкают, попадая в металлический лом. Появились атакующие цепи. Тут, конечно, не до атаки. Сообщил обстановку в штаб и получил приказ закрепляться.

На КП решил возвратиться прямиком, сначала вдоль позиции роты, прикрытой шлаковым навалом, а там перемахнуть через железнодорожную линию прямо в овраг. Афанасьев побежал вперед, а я за ним следом. Только Афанасьев перескочил через железнодорожную ветку и сделал очередной бросок, как раздалась очередь из пулемета и он упал как подкошенный. Трех шагов не добежал до оврага. Взяв левее, я сильным прыжком рванулся вперед, думая, что это случайная очередь поразила товарища. Но ошибся и чуть не поплатился за это жизнью. Рядом с грудой щебня, в двух шагах от меня, стоял фашистский танк. От неожиданности я оторопел, но со всей силой отпрянул в сторону и упал за рельсами. Сноп пуль, выпущенный с близкого расстояния, взвизгнул над головой, но меня спасло мертвое пространство: Танк был теперь в трех-четырех метрах от меня. Он стоял, прижавшись к груде щебня, слившись с ней серо-желтой массой. Короткое дуло пушки, тоже окрашенное в цвет глины, медленно поворачивается из стороны в сторону и извергает огонь. Афанасьев на бугре, а я почти под гусеницами... Почему танк не продвинулся и не раздавил [98] нас, как мух, до сих пор не понимаю. Видимо, экипаж боялся покинуть убежище и не хотел попасть под прямой выстрел бронебойки. Подбить его нечем, в кобуре лишь пистолет...

Жаркая испарина пробрала меня с головы до ног... Глупо умереть так, под вражеским танком. Тихо начинаю отползать лощинкой к оврагу. Стальной рельс прикрывает меня. Танк не двигается, а лишь пускает очередь за очередью. Опять кругом затрещало. Рельсы уже выше головы, я развернулся и — рывком в овраг.

Опасность миновала, передо мной наверху лежит Афанасьев, и я кричу ему:

— Цел или ранен?

— Ноги задело, — слышу слабый ответ.

— Попробуй, двигаются? Прыгай ко мне рывком!

Афанасьев, превозмогая боль, подтянул под себя раненые ноги, нащупал упор и со всей силой прыгнул в яму, прямо на меня. Вдогонку ему прогремела запоздалая очередь. Удержаться на скате мы не могли, и оба покатились вниз. Я перевязал товарищу ноги. Кости целы, но крови вышло много, и он побледнел. Расстегивая на нем шинель, я неожиданно обнаружил в карманах две гранаты, а третья оказалась у него в сумке за поясом. Редкая удача!

Через минуту с помощью носового платка и куска проволоки сделал связку и, оставив Афанасьева в укрытии, в одной гимнастерке пополз обратно, навстречу фашисту. Танк стоял на месте и время от времени то из пушки, то из пулемета стрелял по гребню бугра. Лощинка кончилась. Промахнуться тут было невозможно. Опасался, чтобы осколками не задело самого. С силой метнул связку под носовую часть и плотно прижался к земле...

Взрыв грохнул оглушающе. Когда рассеялся дым, я заметил — левая гусеница и каток были разворочены и вся пятнистая серо-желтая глыба свалилась набок.

Обратно по оврагу пробирались с трудом. Афанасьев идти не мог, пришлось выносить его на себе. Попавшийся навстречу автоматчик Ф. Насыров помог добраться до КП. Не заходя в блиндаж, я отправил Афанасьева в медпункт, потом заскочил в трубу и переговорил по телефону с Ищенко. Он уже обо мне спрашивал, сказал весело:

— Здорово вы его приземлили! Сейчас там огневую точку поставил, прямо под танком!

Возможно от пережитого волнения, голова моя сильно разболелась и в ушах опять застучало. [99]

В блиндаже много народу. Здесь же командиры батарей Абрамов, Каплан.

Гриппас закончил разговор с командирами, отпустил их. Артиллеристы задержались. Один из них оказал:

— Слышали, 118-й уже из Шестигранника... вышиб гитлеровцев!

— Нам перепадает, но и им спуску не даем. Стоит гвардия в огне! — точно в ударе воскликнул Виктор Левкевич.

Да, гвардия стояла. Уже тринадцать дней, как мы прибыли сюда с дивизией, на этот горячий участок, но полк и наш батальон прочно удерживали свой рубеж. Сколько вражеских атак отбито! Беспощадные бомбежки, обстрел, гибель близких друзей не сломили волю гвардейцев к борьбе. Конечно, не сдержать бы им жестокого напора врага, если бы наши товарищи из соседних частей не проявили такую же стойкость. Все соединения 62-й армии генерала В. И. Чуйкова обороняли заводской район Сталинграда. И летчики, и моряки Волжской флотилии, и рабочие отряды заводов — все сталинградцы участвовали в этой борьбе с врагом, мужественно отстаивая родную землю.

Нет смысла перечислять номера соседних частей. Мы знали их не понаслышке. На поле боя нам не раз приходилость вступать в контакт с их командирами и бойцами.

С бодрым настроением закончили мы этот тяжелый день. Появившийся повар Грунько сразу стал раскладывать на стол припасы. Тут обед и ужин — все вместе. Звякнули кружки. Перекусили и даже спели песню. Грунько, довольный, что всех накормил сразу, вскинул свой прокопченный и исцарапанный термос и юркнул в темноту.

В эту ночь мы сумели хорошо отдохнуть, то есть просто заснуть без тревог и волнений до утра. Конечно, спали, как всегда, по очереди. Гриппас, прежде чем уйти в трубу, сказал мне «по секрету»:

— А ведь Назаркин дельный парень: тих, но смекалист.

— Что, забыл разве его «попытаемся», «будем стараться»? — напомнил я разговор с ротным.

— Ошибся я. У него меньше всех людей, но как все вооружены... Он даже миномет-лопаты применил.

В парашютных войсках у бойцов были на вооружении миномет-лопаты. Это легкое оружие могло быть использовано и для рытья окопов, и для стрельбы минами. Оставшись с малым количеством бойцов, ротный каждого вооружив такой лопатой. Мин было много, и он смог создать плотный огонь в своей обороне. [100]

Следующий день опять был полон тревог. Перед нашими позициями и левее, по оврагу Мытищи, было замечено крупное сосредоточение гитлеровских войск. Большие группы танков обнаружены южнее улиц Бакунинской и Красина, вокруг Шестигранника. Об этом сообщали из всех рот, говорил Ткаченко, а вечером предупредил штаб:

— Перед стыком более двух «хозяйств» и свыше шестидесяти танков, готовьтесь...

Ищенко высказал тревогу еще яснее:

— Фашист что-то затевает. Кричат: «Рус, капут! Буль-буль!» И танки кругом подтянуты...

Чувствовалось, что это далеко не обычная концентрация войск. Мы с комбатом хотели вызвать командиров, но воздержались: пусть все находятся на местах. Приняли меры, чтобы пополнить боеприпасы. Павел Чувиров дополнительно получил более двухсот мин. Людей и в полку, и в батальоне было уже менее половины того, с чем мы прибыли в Сталинград, хотя дважды получали пополнение. Все ожидали крупных событий. И они наступили...

Тогда мы не знали, как они развернутся, но позднее (после войны) в книге немецкого генерала Г. Дёрра об этом было сказано так:

«14 октября началась самая большая в то время операция: наступление нескольких дивизий (в том числе 14-й танковой, 305-й и 389-й пехотных) на тракторный завод им. Дзержинского... Со всех концов фронта, даже с флангов войск, расположенных на Дону и в Калмыцких степях, стягивались подкрепления, инженерные и противотанковые части и подразделения, которые были так необходимы там, где их брали. Пять саперных батальонов по воздуху были переброшены в район боев из Германии. Наступление поддерживал в полном составе 8-й авиакорпус.

Наступавшие войска продвинулись на 2 км, однако не смогли полностью преодолеть сопротивление трех русских дивизий, оборонявших завод, и овладеть отвесным берегом Волги»{10}.

Очень знаменательное признание битого гитлеровца! Он увидел «три русские дивизии», сопротивление которых ударная группа Паулюса не могла сломить в нашей обороне у СТЗ.

В действительности же перед острием главного удара врага, западнее Тракторного завода, находилась все та же 37-я гвардейская дивизия, подкрепленная лишь некоторыми частями. [101] Так, командарм подчинил генералу В. Г. Жолудеву 117-й гвардейский полк 39-й гвардейской стрелковой дивизии, а слева к ее флангу подтянул 90-й полк дивизии Горишного. Во втором эшелоне, за стыком полков, у стадиона, был поставлен малочисленный 524-й стрелковый полк 112-й дивизии сибиряков. В районе Орловки, Латошанки и в Верхнем поселке СТЗ вели бой подразделения 115-й и 149-й стрелковых бригад и сводный полк 10-й дивизии НКВД, в составе которого еще 7 октября оставалось всего две неполные роты.

Словом, все эти соединения и части не составляли и одной полностью укомплектованной дивизии.

Маршал Советского Союза В. И. Чуйков справедливо указывает:

«Объективности ради следует сказать, что Тракторный завод обороняли не три дивизии, как считает генерал Дёрр, а в основном одна — 37-я гвардейская Жолудева и человек 600 из 112-й стрелковой дивизии»{11}.

...Наступило утро 14 октября 1942 года. Оно началось невиданно жестокой бомбардировкой наших позиций с воздуха. Все небо над северной частью заводского района было заполнено самолетами. Они тучей нависали над позициями, с раздирающим душу стоном срывались в пике, забрасывали бомбами каждый квадрат земли. На смену одной волне безо всякого перерыва появлялась новая, и бомбежка продолжалась. Вслед за этим началась не менее жестокая артиллерийская подготовка. Чудовищный грохот нарастал, как морской шторм. Разрывы невозможно было различить, и только глухие дробные звуки «ту-ту-ту-ту-ту!» выделялись из общего громоподобного шума. Наше убежище сотрясалось и вздрагивало, а над толщей грунта свирепствовал ураган. Высокие фонтаны земли, битого кирпича, обломки блиндажей и укрытий, клубы дыма, затянувшие весь район. Стало темно, хотя день был солнечный, ясный. Этот шквал продолжался около часа, затем артиллерия перенесла огонь вглубь.

Мы, прижавшись в трубе плотно друг к другу, почувствовали, что вал артиллерийского огня стал перемещаться к заводу. Связь прервалась по всем линиям сразу. Радиостанция вышла из строя от сотрясения. Что осталось от наших рот — никто не знал. Выждав, мы выбрались из укрытия на наблюдательный пункт. Местность вокруг сильно изменилась. Наш блиндаж был обрушен. Груды шлака на свалке, где кончался тупик, были перепаханы и разровнены. Правее, в расположении соседей, полыхали пожары, горел и поселок СТЗ. Левее, [102] по обеим сторонам оврага Мытищи, лавина фашистских танков, ведя огонь из пушек и пулеметов, ползла в сторону стыка полков, а за ней двигались цепи пехоты. К месту прорыва подходили вражеские броневики и транспортеры, подбрасывались подкрепления. Казалось, что эта чудовищная сила способна уничтожить все на своем пути.

Но защитники Тракторного не дрогнули. Все оставшиеся в живых вступили в бой с врагом. Вокруг Шестиугольного квартала, цирка, стадиона, школы, у оврага Житомирского, за проспектом Стахановским начались ожесточенные схватки. Советские воины бились, уничтожая фашистов огнем в упор, гранатами, забрасывая танки бутылками с горючей жидкостью. Меткие и мощные удары по вражеским войскам наносила наша артиллерия.

В результате сильного отпора первые атаки вражеской пехоты почти на всех участках были отражены с огромными для нее потерями. По всему полю горели фашистские танки. Но их было много. Группами по пять-шесть машин они окружали очаги сопротивления гвардейцев, утюжили их окопы, возвращались назад. Многократными атаками гитлеровцы прорвались через позиции в стыке полков у стадиона. Оборонявшиеся здесь батальоны 114-го гвардейского полка, разрезанные танковыми клиньями, дрались в окружении отдельными гарнизонами и группами. Танки гитлеровцев, преодолев оборону прикрывавшего стык 524-го полка, устремились по улице Дзержинского и к Тракторному заводу. Но здесь, в южной части, где закрепился второй батальон полка Колобовникова, усиленный спецподразделениями дивизии, враг был остановлен.

На правом фланге дивизии 109-й гвардейский полк Омельченко в результате прорыва гитлеровцев сразу оказался в тяжелом положении. Левофланговый батальон этого полка под командованием Ананьева был обойден, а затем и окружен. Более тридцати танков противника прорвались на улицу Янтарную. Другая танковая группа продвигалась к цирку. На ее пути встала насмерть батарея Александра Владимировича Каплана, занимавшая оборону вместе с шестой ротой полка гвардии лейтенанта Иванова. Преодолев и этот рубеж, танки двинулись к штабу 109-го гвардейского полка.

На нашем участке танки и пехота, выйдя на Янтарную, отрезали нас от тыла и зашли во фланг батальону Ткаченко. Примыкавшая к нему позиция роты Григория Ищенко была почти опустошена. Дома, защищавшиеся бойцами Коркина, сровнены с землей. Гитлеровцы окружили развалины, ворвались в окопы, но оставшиеся в живых гвардейцы, в том числе [103] и командир взвода Коркин, сражались отчаянно на своей позиции и, уничтожив много фашистов, пали героями. Ищенко с остатками роты сумел удержаться в грудах металлического лома и огнем во фланг отсек пехоту от танков, не пропустил ее в овраг. К вечеру вместе с разведчиками он закрепился на бугре и этим дал возможность удержаться и укрепить оборону.

Фашисты снова пошли в атаку. Вот они уже приближаются к нашему КП. Во главе с комбатом связисты, посыльные и все командование заняли оборону и остановили противника. КП стал позицией. Прибежал боец от Лучанинова, доложил:

— Подбито три танка, большие потери, позиции удерживаю!

Потом подал весть Назаркин:

— Осталось девять человек, атака отбита!

Вражеские танки и автоматчики хозяйничают в нашем тылу. Что происходило у Тракторного, куда продолжали рваться фашисты, мы не знали.

Немного спустя к нам приползли человек пять во главе с Ананьевым. Сам он сильно контужен, двое ранены. Это все, что осталось от его КП. Военком Акимов убит.

Мы на позиции. Снова страшный удар. Мины рвутся совсем рядом. В окопе ранен в обе ноги связной Мухин и убиты два бойца из батальона Ананьева. Гитлеровцы продолжают наседать. Все, в том числе и комбат, ведем бой. Противник отбит. Но наше положение на волоске, на исходе боеприпасы, нет связи с полком.

Часом позже прямым попаданием уничтожило медпункт. Из трех землянок две разбиты. Доктор и Лида погибли. Еще через час там уже были фашисты, а мы — почти в кольце.

В центре оборона держится, фланг прикрыт слабой группой Ищенко и составом КП. Один нажим — и нам придет конец. Но никто из бойцов не дрогнул, и даже раненые стойко переносили страдания.

Еще раньше, когда танки гитлеровцев только прорвались в стык батальонов, мы послали в полк связного. Он не возвратился, возможно, был убит. Затем послали сразу двоих, и они пропали. Мы весь день не могли связаться с дивизией и полком, не знали общую обстановку. Кругом бой, в тылу враг. И вот в это время перед нами появился посыльный из штаба полка гвардии сержант Евстратов, парень крепкий, собранный, каких много было среди парашютистов. Как он пробрался к нам, один он знает, но, отдав честь, сержант доложил, [104] что послан узнать обстановку и передать приказ: «Держаться, ни шагу назад!» Гриппас кивнул:

— Можете оставаться здесь!

— Не могу. Велено возвращаться! — твердо ответил он.

— Но как же вы сейчас проберетесь? — спросил я.

— Проберусь, в темноте не заметят.

Он рассказал, что видел кругом и что было на КП полка. Гитлеровские танки окружили его еще днем. Все отбивались. Сам сержант едва выбрался. Видел у цирка танки и орудия противника. На улице Ногина тоже враги, далее, по сухому оврагу, залегли их цепи.

Комбат передал для Омельченко:

— Батальон перешел к круговой обороне. Осталась четверть бойцов. Много раненых, на исходе боеприпасы. Ткаченко отрезан, ждем помощи. П-робраться к нам можно по Мечетке.

Сержант внимательно выслушал, потом несколько раз повторил вслух и скрылся.

Мы остались теперь одни, ожидая помощи.