5. На подступах к Тракторному

Подразделения только начали выходить с плацдарма, а в штабе дивизии все уже были заняты подготовкой марша. В приказе командующего от 28 сентября 1942 года подводился итог боев на Дону. Всех радовала высокая оценка боевых действий гвардейцев. В приказе говорилось, что, находясь в составе 4-й танковой армии, 37-я гвардейская стрелковая дивизия выполнила ряд ответственных боевых операций, с честью удерживала плацдарм у Хлебного, Зимовейской, героически отразила все попытки противника форсировать Дон у Трехостровской, успешно действовала на западном берегу реки, что бойцы, командиры, политработники показали героизм и отвагу, истребив тысячи фашистов, массу его огневых средств и танков...

Так после непрерывных боев без пополнения и отдыха 109-й гвардейский полк, следуя в голове главных сил дивизии, к исходу 2 октября 1942 года приближался к Сталинграду. Наш поход сюда был вполне логичен и объясним. Накал борьбы в стенах этого города был уже настолько велик, что, подобно магниту, притягивал к себе все новые и новые силы со многих участков фронта.

37-я гвардейская дивизия перебрасывалась в город в самый напряженный период сражения.

Фашистские войска, захватившие вокзал и несколько кварталов в центре города, перенесли главные усилия на овладение северным, заводским районом, сосредоточив там крупные силы. Несколькими ударами они оттеснили наши части из Орловки, овладели рабочими поселками Баррикады и Красный Октябрь и стали готовить наступление на Тракторный завод. Их план состоял в том, чтобы прорваться здесь к Волге, потом нанести мощные удары в сторону флангов и сбросить части 62-й армии с их позиций. Всего два-два с половиной километра отделяло теперь гитлеровцев от берега Волги. И они продолжали атаки, не считаясь с потерями, выбивали ослабевшие от длительных боев советские части с оборонительных рубежей. [64]

Вот как оценивал сложившуюся к моменту прибытия нашей дивизии в Сталинград обстановку бывший командующий 62-й армией В. И. Чуйков.

«Ход боев показывал, что противник решил во что бы то ни стало пробиться к Волге и, захватив основные заводы, оттуда развить наступление вдоль Волги на юг. Его силы на этом направлении все время наращивались, и к 4 октября было установлено, что от реки Мокрая Мечетка до высоты 107,5, на фронте около пяти километров, действуют пять дивизий — три пехотные и две танковые — и многие части усиления... В этой обстановке было решено дивизию Жолудева поставить на оборону Тракторного завода»{6}.

Последний отрезок марша от Дубовки, где была переправа через Волгу, мы совершали на автомашинах полка резерва Верховного Главнокомандования, выдвинутого штабом фронта в этот район. Марш был утомительным и тяжелым. Привал сделали накоротке, а потом уж ехали без остановки. Длинная вереница мощных грузовиков двигалась полевому берегу реки на большой скорости. Пылевые тучи над всей дорогой висят стеной. Не продохнуть! Кое-кто из солдат изловчился укрыться плащ-накидкой, а другие, не выдержав, свалились на дно грузовика и лежали неподвижно. Не хочется ни говорить, ни слушать. Только комбат, не обращая внимания на пыль, стоит у кабины и посматривает по сторонам. Он весь белый, точно обсыпан мукой.

Но вот полевая дорога, вильнув между косматых холмов, пошла рядом с прибрежной линией. Появились заросли кустарника. Из плавней с большим шумом взмыла вверх стая напуганных птиц и с пронзительным криком закружилась над колонной. Налетевший ветерок оттянул пыль, обдало прохладой. Близость Волги подбодрила людей. Бойцы зашевелились. Виктор Левкевич резко сбросил накидку и запел во весь голос:

Любимый напев народной песни подхватили в машине. Даже комбат не смог удержаться и, отвернувшись в сторонку, точно стыдясь своей слабости, подтягивал баском:

Но песня оборвалась неожиданно. Один из солдат громко крикнул: [65]

— Смотрите, Сталинград!

С вершины холма, куда выскочила наша машина, все увидели горящий город. Из его прибрежной части высоко вверх поднимались два больших столба черного дыма, расстилавшиеся в небе огромной тучей. Над городом мелкими точками кружились самолеты, слышался гул тяжелой канонады. От лирического настроения, навеянного красотой могучей реки, не осталось и следа.

— Вот он какой, братцы! — громко воскликнул рядовой Афанасьев.

Солдаты с тревогой смотрели на пожары. Никто не решился нарушить молчание. На лице Левкевича застыло удивление. Гриппас повернулся к нам, проронил всего одну фразу:

— Скоро будем там!

Никто ему не ответил.

Машины, преодолев холмистое плато, по сигналу регулировщика сворачивают вправо. Черные тучи дыма все время висят над нами. Грохот разрывов и шум настолько велики, что, разговаривая, приходится повышать голос. Мы уже в зоне действия артиллерии противника и заканчиваем последние сотни метров пути. Не доезжая поселка Цыганская Заря, машины одна за другой скрываются в кустах. Тут остановка.

Полк Колобовникова, наши штабные и батальон Ткаченко уже здесь, все остальные идут следом. В глубине кустарника мы заметили палатку. Возле нее несколько офицеров. К нам подбегает помначштаба гвардии капитан Толкачев:

— Все прибыли?

— Все, кроме обоза! — отвечает комбат, стряхивая с себя пыль.

— Что слышно об обстановке? — осведомляемся у него.

— Проясняется. Боевое распоряжение есть. Выдвигаемся за Тракторный. Уточните все — и к командиру.

— Значит, не опоздали?

— Двух офицеров вам на пополнение, — сообщает капитан Толкачев, — да троим звание присвоили: Суханову, Дижевскому и Некирясову, теперь они младшие лейтенанты.

Дижевского уже не было с нами. Он в госпитале. Быстро подсчитываем людей. Ротные стоят полукругом и по очереди докладывают. У Лучанинова, как всегда, в докладе ни одного лишнего слова:

— Людей, оружия — полностью, на руках бэк, сутодача продовольствия. Рота готова к выполнению задачи. [66]

Замешкался немного лишь Ищенко, не назвал цифр. Это его слабое место: в детали он не всегда вникает. Седьмой ротой вместо Орехова командует Назаркин. Тихий и вялый, но доложил точно.

Подсчеты закончены. Комбат распорядился: почистить оружие, пополнить боеприпасы, окопаться и ждать. За Волгой по-прежнему все гудит и грохочет. Отдельные снаряды рвутся на нашем берегу.

В штабной палатке трое: Омельченко и Малков около карты, Звягин — в стороне, курит. Вид у них сосредоточенный, разговор предельно краткий и деловой. Батальон получает предварительную задачу — оборонять центр полка. Справа — Ткаченко, слева — Богданов. Но все уточнится, когда вернется оперативная группа, возглавляемая Брушко. Она уже на правом берегу Волги. Омельченко напоминает:

— Людей подготовить, разъяснить характер боев в городе и, главное... главное, чтобы поняли — отстаивать рубеж до конца.

Военком добавляет:

— Поговорите с бойцами. В каждом взводе, отделении имейте крепких людей. Будет трудно, потребуется товарищеская поддержка.

Едва успели привести в порядок и накормить бойцов, как в расположение прибыли командир дивизии и комиссар Щербина.

Мы выстроили поротно батальон в разных местах в целях маскировки, так как противник все время обстреливал берег. Генерал в десантной куртке, небрежно наброшенной на плечи, подошел к роте Ищенко, поздоровался. Солдаты ответили дружно и громко. Появление Жолудева всегда вызывало у бойцов прилив бодрости.

— Как чувствуете себя после марша?

— Хорошо, товарищ гвардии генерал! Все в порядке! — раздались голоса из строя.

— С фрицами теперь знакомы? — спросил он, улыбнувшись.

— Встречались, товарищ генерал!

Жолудев окинул взглядом роту. У многих бойцов поблескивали ордена и медали. На лицах солдат ни малейшего уныния или робости.

— Помните, ребята, с гвардии спрос вдвойне. От нас потребуется большое упорство. Но вы не новички. Знаете, что делать.

Генерал обошел все роты и кратко разъяснил солдатам [67] суть новой задачи. Собрав в сторонке всех комбатов и военкомов, он еще раз предупредил о трудностях боев в городе и в конце, точно вспомнив что-то, произнес с сожалением:

— Многих уже нет. А придется по-настоящему драться.

На следующий день переправиться через Волгу не удалось. Тяжелая артиллерия врага разрушила пристань. Люди часа три пролежали на берегу и были отведены в укрытие. В ночь на 4 октября мы снова двинулись к переправе. Сообщили, что бои идут где-то у Мытищ и восточнее Силиката.

В полной темноте роты залегли в кустах. У причала резко выделяется высокая фигура Жолудева. Он громко отчитывал кого-то за беспорядок. Снова над головой прошуршали снаряды, и в тылу загрохотали разрывы. На той стороне реки все горит, багрово-красные отблески дрожат на гребнях волн. К берегу пристают первые катера. Комендант поднялся с земли и, взмахнув рукой, крикнул:

— Следующие, на посадку!

Комбат поднял роту Назаркина, и мы вместе с ним бежим вперед. Жолудев, увидев нас, не стал слушать рапорт, а лишь бросил одно слово: «Пошли!» Управление батальона и рота погрузились на легкие суденышки, и они быстро понесли нас к острову Зайцевскому. На воде в разных местах рвутся снаряды, но катера, маневрируя, обходят зону огня. Жутко сидеть, прислонясь к борту, и ждать, когда пройдут эти минуты под обстрелом. Солдаты плотно жмутся друг к другу. Палуба набита битком, ни шуток, ни смеха, даже нет желания посмотреть по сторонам. Темная пучина реки временами вздымается, и тогда кажется, что наш катер идет ко дну. Но нет, он только перевалился через гребень волны и снова точно держит курс.

С острова Зайцевского роты по штурмовому мостику переправились на городской берег.

На песчаной отмели начальник штаба дивизии Брушко с группой офицеров встречает каждый батальон. Он в курсе всей обстановки. На крутом берегу горят дома, и светло как днем.

— Не задерживаться! Скорее к рубежу! При случае развертываться и атаковать! — поторапливает он нас.

Иван Кузьмич Брушко, как и всегда, деятельный и энергичный. Из своей группы он выделил проводника, чтобы среди развалин мы быстрее нашли путь. Роты растянулись под бугром. Григорий Ищенко теперь впереди роты и вместе с представителем из опергруппы поднимается вверх, в город. Последними проходят через мостик минометчики Силаева. На руках несут минометы и лотки с минами, но не отстают. [68]

На остров Зайцевский с каждым часом прибывает все больше войск.

Первые шаги по горящей сталинградской земле! Рота Ищенко уже поднялась на крутизну, направляемся за ней. И вдруг... Сразу точно удар грома! У самого берега взорвалось несколько снарядов, и брызги воды хлестнули по лицам. Всех сдуло точно ветром. А разрывы грохочут беспрерывно. Налет! Лежим на отмели и с затаенным дыханием ждем, когда наступит затишье. Впечатление такое, как будто артиллерия врага узнала место переправы и бьет прямо по мостику. Но это, видимо, обычный обстрел Волги, и скоро он прекратился. Получилась непредвиденная задержка. Гриппас посылает Левкевича проверить роты. Стрелки и пулеметчики не пострадали. У бронебойщиков убит солдат, а у Силаева один ранен. И пропал лейтенант Тарбеев. Куда он подевался — неизвестно. Бойцы наперебой докладывают:

— Вот здесь лежал!

— Сам видел его! — говорит ефрейтор Константинов и показывает на большую воронку.

— Наверное, убит! — тяжело вздыхает Чувиров.

Его поддержали другие.

Вполне возможно. Были уже подобные случаи и в этой роте. На Дону мина попала в бойца — не нашли и признаков человека.

Комбат приказывает Силаеву оставить людей для поисков и дает команду продолжать движение. Задерживаться здесь нельзя.

Первые шаги и первые потери на этой земле. Сражающийся Сталинград сурово предупреждал нас: без жертв здесь не обойдешься.

С нами идет гвардии лейтенант Ермаков, один из тех, кто вчера прислан на пополнение. Ищенко поставил его замыкающим. Он только что из стрелково-минометного училища и сразу же попал в горячее дело. За двое суток пребывания в полку повидал и обстрел артиллерии, и суматоху на переправе, и эти пожары. При первом разговоре произвел хорошее впечатление, но нелегко ему, конечно, начинать фронтовую жизнь с такого испытания.

— Как, товарищ Ермаков, себя чувствуешь, привык? — спрашиваю молодого командира.

— Со взводом познакомился, а привыкать буду помаленьку. Не думал, что сюда попаду. Уж больно тут все непонятно.

— Народ у нас крепкий, бойцы не подведут. [69]

— Но я пока чувствую себя среди них новичком, — признался он.

Мне понравилась скромность этого парня. Из него наверняка будет со временем хороший командир.

Пожары все полыхают. Роты, преодолевая развалины, все дальше втягиваются в город. На северо-западной окраине находится наш рубеж. Повсюду огромные разрушения. Сохранившиеся здания зияют выбитыми стеклами и проломами в стенах. Заводские корпуса уродливо ощерились металлическими остовами. На трамвайных линиях валяются каркасы сгоревших вагонов, везде груды железа, битого кирпича. Казалось, что здесь все вымерло и нет ни одного живого существа. Но в городе были и гражданские люди. Как и почему они остались — никто не знал. Мы встретили несколько групп, торопливо шедших к переправе. Они со страхом озирались по сторонам, но, заметив колонну войск, подбодрились, а некоторые помахали нам руками.

Миновали заводской стадион, перешли развилку железной дороги, идущей на Силикат, и втянулись в группу больших домов Линейного поселка. Батальон Ткаченко свернул вправо к устью реки Орловка. Улица Ногина почти вся разрушена. Пересекли улицу Красина, и тут загремела стрельба. Огонь вели из двух полуразрушенных домов на Бакунинской. Прямо за ней должен быть овраг Мытищи — наш рубеж обороны. Шедшая впереди рота Григория Ищенко сразу развернулась в цепь. Началась перестрелка. По приказу комбата вправо ушли роты Лучанинова и Назаркина. Они охватили квартал с фланга.

Никто не ожидал, что вступим в бой сразу же. Впереди гремит стрельба, слышны взрывы гранат. Пожар и здесь освещает непривычное для нас поле боя, но наши роты точно растворились среди развалин. Мы стоим с комбатом и Левкевичем, прижавшись к углу дома, и еще не можем понять, нарвались ли на большую группу противника или это только его разведка? Из темноты вынырнули Силаев и Чувиров. Они докладывают, что ставят минометы у тубдиспансера, но не знают, куда вести огонь — где наши, а где противник. Левее нас, где должен был занимать оборону Богданов, тоже загремели выстрелы. Положение напряженное. Все трещит и гудит, и мы не видим роты. Где Ищенко? Комбат при всем его спокойствии ругается:

— Черт его знает, в каждую дыру нос сует, а где рога — не сообщит!

Но вот перестрелка в домах стихла, появился Ищенко. Каска сдвинута на затылок, в руках автомат: [70]

— Все в порядке, дома очищены. Можно продвигаться дальше?

Ищенко действовал быстро и решительно. Определив, откуда ведется огонь, он со взводом Хоменко первым ворвался в нижний этаж. Взводы Коркина и Ермакова действовали с флангов. Бой шел минут двадцать. Гитлеровцы — а это была их разведка — отступили за овраг, на Щелковскую. Гриппас махнул рукой, скомандовал:

— Быстрее вперед, до оврага не останавливаться!

В районе действий Богданова, юго-западнее железной дороги, идущей на Силикат, бой разгорается все сильнее. За цирком развертывалась батарея Каплана, правее, у Ткаченко, пока тихо.

Наш батальон вышел к своему рубежу. Назаркин закрепился на кладбище. Лучанинов — в центре, перед оврагом, а Ищенко перехватил выход улиц Бакунинской и Типографской до железной дороги. И в эти минуты в его роте был убит гвардии лейтенант Ермаков. Жалко было парня! Менее трех суток пробыл на фронте и сложил свою голову в первой боевой стычке с врагом.

Возвратилась разведка Суханова, посланная к реке Мокрая Мечетка. Он доложил, что впереди наших нет, там фашисты. Только правее кладбища находятся остатки 385-го стрелкового полка 112-й дивизии, а людей в нем меньше роты. Как выяснилось, эта часть уже много дней сражалась с превосходящими силами противника и очень истощена боями. Но мы были рады, что рядом с нами воюют опытные бойцы.

Тяжелее пришлось в эту ночь нашим соседям слева. Батальон Богданова продвигался к своему рубежу вдоль железной дороги, идущей на Силикат, и так же неожиданно столкнулся с подразделением гитлеровцев у южного выхода, улицы Ногина. Завязался сильный бой, который длился до рассвета. Роты Богданова сумели очистить дома на улице Ногина и несколько продвинулись вперед. Но выйти к истоку оврага Мытищи им не удалось. Район был занят противником.

114-й гвардейский полк гвардии майора Пуставгара выходил в оборону еще южнее, через овраг Житомирский, и был внезапно атакован гитлеровцами со стороны улицы Верхнеудинской. Фашисты действовали с танками. У наших не было даже артиллерии. Она еще переправлялась. Батальоны были остановлены не доходя намеченного рубежа, но и гитлеровцы, получив отпор, не продвинулись дальше. В этом тяжелом бою отличились военком батальона С. К. Чупахин, [71] офицеры Н. В. Барбенко и Г. А. Манычкин. Комдив В. Г. Жолудев направил на помощь к Пуставгару учбат, расположив его на проспекте Стахановском.

118-й гвардейский полк Колобовникова занял оборону во втором эшелоне западнее Тракторного завода.

Так, без артиллерийской поддержки, без танков, вступив в бой прямо с ходу и отбивая атаки, пробивались гвардейцы к своему рубежу.

Утро 4 октября было на редкость солнечным. Однако и оно не могло смягчить картину чудовищных разрушений. Горы развалин, опаленная взрывами земля с бесчисленными воронками...

Загремела стрельба, возвестившая о начале боевого дня.

На КП батальона, неудачно расположенном ночью в старых землянках за большими домами улицы Красина, все сразу насторожились. Гриппас, едва ли вздремнувший час, поднялся и стал запрашивать роты. Ищенко докладывает:

— Противник накапливается за оврагом!

— Не зевай, сейчас поставлю задачу минометчикам! — говорит комбат.

Через минуту вызывает Лучанинова. Его рота против Целковской, прямо впереди нас.

— Перед фронтом противник. Машины и танки идут потоком!

— В каком направлении?

— Предполагаю, что выгружаются западнее поселка Баррикады.

О движении гитлеровцев сообщили Назаркин и Суханов. Это настораживает. Однако сами мы ничего не видим. Решили, пока возможно, переместить КП вперед. Минут через пятнадцать мы уже обосновались на новом месте — в большом водосточном коллекторе, выходившем из ответвления оврага. Для наблюдения нашли место в расщелине, наверху. Впереди хорошо видно все, кроме роты Ищенко. Там много деревянных построек, каким-то чудом уцелевших в пожарах. В старом КП, на улице Красина, оставили телефониста и аппарат.

Колонны гитлеровцев идут непрерывно по дорогам, километрах в пяти западнее нашей обороны. Густые столбы пыли стоят стеной. Наблюдаем, а самим досадно. Враг виден, а достать его нечем.

— Штурмовиков бы сюда! — говорит комбат.

Но штурмовики не появляются. Наша полковая батарея позади нас, но поставлена на прямую наводку и из-за развалин стрелять не может. [72]

Примерно в восемь утра все сразу переменилось. В воздухе загудели вражеские бомбардировщики. Их было много. Партиями по семь — девять штук они кружились над всем расположением нашей дивизии, с ревом срывались в пике и обрушивали на нас десятки бомб. Это были не те редкие группы фашистских самолетов, которые появлялись над нашими позициями в боях на Дону. Здесь от бомбежки сразу задрожало все. На смену одной группе самолетов приходили все новые и новые и действовали безнаказанно.

В трубе, под двухметровой толщей грунта, отзвук разрывов отдавался как близкий раскат грома. Отлетали кусочки бетона и гудело в ушах. Порвалась связь с ротой Ищенко. Потом наступило затишье, и мы поднялись в расщелину. В деревянных постройках, где был Ищенко, занялись пожары. Вдоль железной дороги от Силиката и правее двигались фашистские танки и пехота. Фашисты появились и со стороны Щелковской. Сомнений не было — началась атака. Наблюдатель докладывает:

— На левом фланге какие-то группы перебегают!

— Что за чертовщина, там же Ищенко?! — с тревогой воскликнул Гршгаас.

Напряженно смотрим в ту сторону и видим, как между горящих домов мелькают фигуры солдат. Просто не верится, что рота Ищенко начала отходить. Вместе с Афанасьевым спускаемся, в овраг и, перебираясь от укрытия к укрытию, почти лицом к лицу сталкиваемся с бойцами взвода Коркина. Они выбегали из горящих домов и тут же начинали окапываться. Но я вначале не разобрался. Мысль о том, что рота отходит без приказа со своего рубежа, меня смутила, и я налетел на взводного:

— Почему здесь оказались? Кто разрешил отходить? Струсили!

Коркин оторопел и не сразу мог что-либо ответить. Наконец он собрался с духом:

— Что вы, товарищ комиссар? По приказу ротного позицию меняем, в пожаре чуть не сгорели!

— Ложись. Будем разбираться! — крикнул ему.

Гвардейцы тоже с удивлением смотрят на меня. Ефрейтор Лещев, оказавшийся рядом, в смущении пожал плечами. Мол, нешто так можно? Как же я себя корил, когда разобрался во всем! Взвод Коркина, очищавший ночью дома, продвинулся вперед и занял позицию между постройками. Когда же начался пожар, бойцы стали задыхаться в дыму. Огонь грозил уничтожить их. Ищенко, поняв свою ошибку, приказал переместить бойцов на фланг. Но в известность [73] нас не поставил. Я лежал, не зная, что сказать взводному. Усомнился в своих бойцах, в. тех самых, которые трижды проверены огнем и боем! Урок запомнился на всю жизнь.

Рядом уже были гвардейцы второго батальона 118-го полка. Оказывается, ночью генерал Жолудев выдвинул их на помощь Богданову, так как враг здесь имел большие силы. Гитлеровцы, наступавшие вдоль железной дороги, отошли. Стихла бомбардировка, но «мессершмитты» все время кружились в воздухе.

Ищенко я разыскал в большой воронке. Он был в самом хорошем расположении духа. Метрах в пятидесяти за железной дорогой стояли два подбитых танка, вокруг них видны трупы. Кругом стрельба, а ротный, сдвинув каску, сидит внизу около телефона и с кем-то переговаривается. Рядом противотанковое ружье и кучка стреляных гильз. Около него застыл наблюдатель рядовой Косарев.

— Все в порядке, товарищ комиссар, связь теперь снова работает! — бодро произнес он, увидев меня.

— Как же ты без разрешения стал менять позицию? Мог бы посыльного прислать! — строго выговариваю ему.

Ищенко стушевался. Для командира это непростительно, хотя и были уважительные причины. Помолчав с минуту, он ответил:

— Виноват, учту... Да и эта шантрапа сразу полезла сюда, — показал он в сторону гитлеровцев.

Я связался с комбатом, и весь инцидент, так переполошивший нас, был исчерпан. Подбодрился и Ищенко. Затянувшись цигаркой, он заговорил:

— А приемчик-то нам фрицы устроили стоящий! Знают, подлецы, с кем дело будут иметь.

— Закрепляйся, Гриша, и прочнее: это только начало, — предупредил я ротного.

— Пусть лезут. Нам уходить некуда. А закрепляться... мы и так крепко сидим, — с кажущейся беспечностью ответил он.

— Кто подбил танки? — кивнул я на разбитые машины. Ищенко поднялся над воронкой и стал спокойно рассказывать, что здесь произошло, точно был на ротном учении:

— Все неожиданно получилось. Их было пять. Три прошли на соседа, а эти свернули сюда. Того, что подальше, мы с Косаревым из бронебойки приземлили, а этот напоролся на мину. Видите, вздыбился как...

Пули свистнули над головой. Я дернул Ищенко за гимнастерку, и мы снова присели внизу. Он продолжал:

— От себя не уйдешь, товарищ комиссар. Немцы всю [74] мою жизнь изгадили. А пуля, она не каждого достает. Меня еще ни разу не задела.

Вместе с Афанасьевым мы тем же путем возвратились на КП. Там кипела работа. Комбат занялся «благоустройством» — приказал рядом с трубой выкопать вместительный блиндаж в откосе оврага, а трубу использовать для отдыха и укрытия. Работали все. Земли выброшена целая гора, нашлись доски, кирпич. Связисты откуда-то притащили нечто вроде стола.

— По-хозяйски будем устраиваться? — говорит Гриппас.

— Есть хата и будет стол, это уже неплохо, — радуется Левкевич.

У нас и действительно было такое чувство, как будто мы пришли сюда на постоянное место жительства. Ни один боец не мыслил отсюда уходить.

Вечером вызвали командиров рот. Комбат дал указания, как строить оборону. Опыта уличных боев не было, но уже случай со взводом Коркина показал, что в целых, неразрушенных зданиях размещать огневые средства и людей нельзя. Лучше в развалинах. Их не так бомбят, да и танкам противника к ним подобраться труднее. Осталось еще решить вопрос с эвакуацией раненых. Во время бомбежки их переносить трудно, а оставлять на позициях без медпомощи тоже опасно. Нашли выход: в старом КП организовать приемный пункт и попросить помощь из полка. Некирясов взялся это быстро уладить.

Вместе с ротными я вышел в овраг. В городе по-прежнему бушуют пожары. Над головами рокочут наши ночные бомбардировщики У-2. Со стороны вражеских позиций лихорадочная пальба зениток. Цепочки трассирующих пуль, перекрещиваясь с лучами прожекторов, похожи на фейерверк.

Теперь, казалось, были решены все вопросы. Рубеж закреплен, противник перед нами, связь есть. К тому же у нас вместительный блиндаж, в котором можно без опаски работать, отдыхать. Появился повар Грунько с термосом, и мы стали ужинать. Гриппас и Левкевич тут же, привалившись к стене, задремали, а я присел к столу, чтобы написать письма семьям погибших.

В уголке около телефона примостился рядовой Яцук, невысокий паренек, переведенный из седьмой роты. Стараясь приглушить голос, он ежеминутно проверяет связь.

— «Смола»! Как слышишь? — выспрашивает он. — «Бугор»! Не бросай трубку! — уже сердито покрикивает на другого. [75]

Пытаюсь сосредоточиться, чтобы возможно мягче изложить горестные сообщения. Не раз мне приходилось выполнять эту тяжелую обязанность, и всегда я чувствовал смятение, будто сам виноват в том тяжелом горе, которое постигло семью товарища. Хорошо, что я еще не успел обзавестись семьей. Одинокому и смерть принять легче... Но сердце сжалось, и тоска на какой-то миг охватила меня. Вспомнил, как беззаботно и легко текли у меня первые годы службы. Далекий Таллин сразу возник перед глазами: мы с Олей часто бывали на танцах, в кино, строили планы на будущее.

Размышления прервал громкий окрик часового у входа. Я очнулся, и до меня не сразу дошел разговор:

— Э-э-э, видите ли, должен вам сказать! — убеждал кто-то гвардейца.

Вмешался сердитый, но хорошо знакомый голос:

— Да разуй зенки, не видишь, медики мы!

Тут уж ошибиться было нельзя. Вера Круглова отчитала солдата и, отбросив закрывавшую вход палатку, появилась на пороге. Позади нее стоял врач Петровский. Вид у него был расстроенный и растерянный. Он ежеминутно поправлял очки, переминался с ноги на ногу и, едва не наступив на Яцука, окончательно растерялся, издав: «Э-э-э, видите ли...» Доктор был до войны гражданским человеком и таким остался в армии, что, однако, не мешало ему быть прекрасным специалистом.

Вера, потеряв надежду, что ее «шеф» способен объясниться с нами, шагнула вперед и зашумела:

— Безобразие! Врачей выгоняют!..

Гриппас и Левкевич проснулись. Вместе разбираем, что произошло. Узнаем, что в нашем старом КП, где Некирясов решил разместить медиков, устроились какие-то тыловики и не пускают наших.

Гриппас смеется и кивает Левкевичу, чтобы узнал, кто там.

Виктор двинулся к выходу. Врач и сестра пошли за ним.

Через несколько минут в блиндаж вошел инженер нашего полка гвардии капитан Борис Васильевич Бабаев. Узнали новости: батальон Богданова отразил три атаки, закрепляет позиции южнее выхода улицы Ногина. Полк Пуставгара ведет непрерывные тяжелые бои с пехотой и танками, несет потери. Колобовников ввел в бой батальоны Радько и Толина на участках 109-го и 114-го полков, третьим батальоном обороняет нижний поселок. Из состава КП полка троих ранило. [76]

Только что он ушел, как возвратился Виктор, удививший и обрадовавший нас новым сообщением.

— Знаете, кто там устроился в старом КП? — говорит он прямо с порога. — Танкисты 84-й бригады подошли, правда, еще без танков. Но их скоро переправят.

— Это здорово! — воскликнул комбат.

— А как же с медиками? — спросил я.

— Все уладили, договорились. Ребята ушли в другое место, ну а Вера сгустила краски.