6. Гвардия в огне

С первыми лучами солнца над позициями повисли вражеские бомбардировщики. Часовой у входа громко крикнул: «Юнкерсы» над нами!» — и вскочил в блиндаж.

Сразу же грохнули взрывы. Первые бомбы упали у конца железнодорожного тупика, где была большая свалка. Это в сотне метров.

Опять противный вой пикирующего бомбардировщика, и новые разрывы потрясают землю. Командир взвода связи гвардии лейтенант Рудаков, заскочивший к нам перед этим, высунул голову из блиндажа и с тревогой смотрит в небо.

— Еще девятка идет на Богданова, — говорит он и в несколько прыжков оказывается около укрытия. Он знает, что связь может быть порвана в любой момент, а там у него рация и бойцы-телефонисты.

— Вызывай роты, — бросает Гриппас связисту. Но зуммер уже загудел.

— Восемь танков и до батальона пехоты от оврага Мытищи на Богданова! — докладывает Ищенко.

Прошу поддержать минометами, пехота накапливается в овраге, бомбят, — передают от Лучанинова.

— Отражаю атаку вместе с соседом, — сообщает Назаркин.

В воздухе уже больше тридцати бомбардировщиков. Бомбы кромсают дома и развалины на улицах Ногина и Красина, потом бьют по Шестиугольному кварталу, где обороняются гвардейцы Пуставгара. Ищенко опять у телефона:

— Противник атакует, веду бой!

А взрывы на шлаковой свалке и над оврагом, где наш блиндаж, грохочут с прежней силой, и противный вой «юнкерсов» стоит в ушах.

Комбат докладывает обстановку в полк, приказывает Силаеву открыть огонь по пехоте, связывается с Ткаченко. Стрельба и грохот на всей позиции. Напряжение с каждой [77] минутой возрастает. Вражеская девятка, висевшая над нами, сделав свое черное дело, скрылась за Мокрую Мечетку, но навстречу ей летит другая группа. У наблюдательного пункта появляются новые воронки, рельсы у железнодорожного тупика во многих местах вывернуты и отброшены в сторону. По оврагу Мытищи бьет наша артиллерия. Бой идет на всей линии обороны — от устья реки Орловка, по оврагу Мытищи и дальше до парка «Скульптурный».

Назаркин докладывает:

— Атака отбита!

Лучанинов:

— Автоматчики остановлены перед оврагом!

Ищенко просит огня минометов. Потери уже во всех ротах. Но позиции удержаны на всех участках.

Опять налет самолетов, опять яростная бомбежка. А за ней новая атака. Теперь враг двинул в стык гвардейских полков свыше двух батальонов на узком участке вдоль дороги, идущей от Силиката к стадиону. На правом фланге у Ткаченко некоторое затишье, но под сильным нажимом находятся роты Богданова, второй батальон 118-го полка и гвардейцы Пуставгара. Наши минометчики прикрывают Ищенко плотной огневой завесой. Гитлеровцы несут большие потери и не могут продвинуться к его рубежу. У Богданова бой идет уже на позиции. Его бойцы подбили два танка, но фашисты проникли в здание, и там — рукопашная схватка.

В тяжелом положении оказался первый батальон 114-го гвардейского полка, которым командовал Петр Корнеевич Бабак. Как узнали потом, главный удар гитлеровцы нанесли по его ротам. Вражеские танки и пехота прорвали оборону, частично заняли первую позицию и окружили КП батальона. Комбат с пятнадцатью гвардейцами и несколькими противотанковыми ружьями, закрепившись в домах, отразили пять атак. Два танка и до сотни убитых гитлеровцев остались на улице. Бой длился несколько часов. Однако ключевая позиция батальона была удержана. Подоспевшая рота контратакой выбила врагов с занятого рубежа.

Перед вечером фашистская пехота еще раз атаковала позицию вдоль железной дороги, направив удар на роты Ищенко и Лучанинова. Минометчики с прежним напряжением вели огонь. Ищенко требовал:

— Добавьте еще, накрывают гадов точно!

Фашистские стервятники опять кружатся над обороной, земля гудит и вздрагивает. Тревожные сообщения: «Тяжело ранен Силаев, убито четверо минометчиков...», «Уничтожен [78] станковый пулемет с расчетом», «Завален блиндаж», «Враг проник в стык...». Телефонист Яцук приподнялся от телефона, кричит:

— Нет связи с седьмой!

Как поспеть? В этот день, еще не привыкшие к новой обстановке, к такому напору врага, мы были ошеломлены напряжением. Едва поспеваем принять меры. Левкевич бежит в трубу, чтобы наладить связь. Комбат приказывает Чувирову принять командование ротой, продолжать огонь. Отправляет посыльного к Сусенко с наказом, чтобы тот был готов идти на помощь Ищенко. По тревоге поднят наш резерв — разведчики Суханова. Идут долгие минуты, взрывы смолкают, несколько стихает пальба. Ищенко сообщает:

— Атака отбита, противник в полусотне метров!

Стало темно. Восстановили связь со всеми ротами. Уточнили потери за день. Они немалые: убито и ранено три офицера и более тридцати сержантов и солдат. Минометчики выпустили по врагу несколько сот мин, роты израсходовали боезапас. Таких боев в обороне мы еще не знали.

Тяжелый день, но гитлеровцы тоже почувствовали твердость гвардейцев! Первая проба сил явно не в их пользу. Многочисленные атаки оказались бесплодными, сотни головорезов нашли себе могилу в этот день, несколько фашистских танков было подбито и сожжено на подступах к Тракторному. Завтра они уже не пойдут против нас.

Ночью на позициях редкая перестрелка и методический огонь артиллерии. С напряжением работают наши тылы. Боеприпасы здесь подвезти нельзя. Не пройдут повозки и машины, все надо переносить на руках. И десятки бойцов от стрелковых рот, пулеметчиков и артиллеристов иногда с риском для жизни, так и не отдохнув, восполняют израсходованное, чтобы наутро быть готовыми к бою.

На наблюдательном пункте дежурят разведчики Суханова, командиры собрались в блиндаже. От усталости и волнения, пережитого за день, во всем теле тяжесть. Гриппас снял каску и грузно присел к столу. Левкевич устроился напротив и приготовился писать донесение. Никто еще не притронулся к еде, хотя Грунько давно уже дежурит с термосом. У нас много забот: фашисты закрепились в развалинах в стыке роты Ищенко с соседом, а обещанных танков нет.

— Думаю так: Ищенко надо подкрепить, туда же пару пулеметов. Завтра они здесь могут ударить, — говорит Гриппас.

— Вас вызывают! — кричит с места Яцук. [79]

Разговор с Омельченко продолжался минут пять. Комбат иносказательно, применяя разные путаные выражения и слова, понятные только нам, докладывает положение, несколько раз произносит: «Так! Понял. Будем принимать меры!» — и отдает трубку телефонисту.

— Ясно, будем контратаковать, вместе с соседом и Богдановым выбивать фрицев из стыка. От нас одна рота, а остальные на месте.

Задача такова: батальоны Богданова и соседний с нами второй батальон 118-го гвардейского полка атакуют вдоль железной дороги, девятая рота Ищенко, усиленная взводом Назаркина, содействует с фланга. Атака в девять.

— Будем мы наконец ужинать или нет! — восклицает Левкевич.

— Теперь пора. Ты снимешь взвод, комиссар останется здесь, а я пойду к Ищенко. Теперь моя очередь «лично возглавить», — улыбаясь, говорит комбат, намекая на приказ Жолудева. Это уже стало традицией.

Только мы приступили к ужину, появился посыльный от Ищенко. Это — Лещев.

— Ужинал? — спрашиваю его.

— Поел, как же, все как надо, — отвечает он хрипловатым голосом.

— Как, после драки бока не болят? — спросил Гриппас.

— Все как надо. Понабили их порядком. Танки, те поначалу все вдоль дороги шебутились, а фрицы на нас перли цепью. Ну, мы их встретили как надо быть... Лежат теперь за развалинами. Ротный самолично говорит: «Лещев, передать команду взводу, чтобы ни один паршивый фриц не прошел». А мы опять там же были, где вы, товарищ комиссар, нас намедни ругнули... Нешто можно пропустить?

Комбат поднялся:

— Хватит, Лещев. Молодцы, ребята! Передай ротному, скоро приду.

Потом по очереди приходили с докладом Чувиров, принявший командование ротой, Некирясов, Сусенко. К двум часам все подготовительные работы были закончены, боеприпасы пополнены.

Тут совершенно неожиданно для нас возвратился из медсанбата политрук девятой роты Вершинин. Его приход был кстати. Рота Ищенко в самом пекле. Вершинин будет для него хорошим помощником. Этот пожилой, очень уравновешенный человек будет удерживать горячего командира. Об этом я и предупредил политрука. [80]

Утром разразился дождь. Небо сплошь заволокло облаками, и мы радовались плохой погоде: не воют над головой фашистские самолеты. На низкой высоте пронеслись несколько истребителей, но быстро скрылись. Штурмовые группы подготовлены, минометчики ждут сигнала, все согласовано с соседями.

Контратака штурмовых групп началась после сильного налета минометных рот и обстрела неприятельских позиций из орудий, стоявших на прямой наводке. Общий сигнал к атаке подал Богданов. Батальон 118-го гвардейского полка и роты Богданова ударили прямо перед собой и сразу продвинулись вперед до пересечения улицы Сурикова с улицами Ногина и Красина. Захвачен неприятельский дзот и первая линия окопов. Фашисты, застигнутые врасплох, стали отходить, отстреливаясь из-за каждой развалины.

В это время атаковали наши. Взводы Коркина и Фомина, метнув перед собой гранаты, ворвались за разрушенную кирпичную стену и в рукопашной схватке перебили затаившихся там гитлеровцев. Бой был жаркий, грудь в грудь. Раздавались крики: «Бей гадов!», «Круши сволочей!», «Ура-а-а!». Гвардейцы во главе с командиром дрались в самой гуще врагов. Коркин искусно орудовал автоматом. Когда кончились боеприпасы, он ударом приклада свалил здоровенного фашиста. Рядом яростно дрался Петр Лещев. Вместе с комвзвода он первым перемахнул кирпичную стенку и оказался в окружении четырех гитлеровцев. Разрядив остатки диска, он свалил двоих, сбил с ног третьего, но не заметил, как сзади вражеский солдат готовился ударить его штыком. Кто-то из бойцов успел громко крикнуть:

— Петя, в сторону!

Точно подброшенный пружиной, Лещев увернулся, чем и спас себе жизнь. Ухватившись за ствол карабина, гвардеец с силой вырвал его из рук фашиста и всадил штык в его спину. Перемахнув через вражеский труп, Лещев на ходу перезарядил автомат и снова побежал вперед к своему комвзвода.

Гвардейцы Коркина быстро очистили развалины и достигли своих старых окопов.

Группа гвардии лейтенанта Фомина дралась в полуразрушенном здании, из подвала которого фашисты все время обстреливали нас. Гвардейцы захватили первый этаж, но оказалось, что гитлеровцы внизу, в котельной, куда вела лишь узкая лестница, которая простреливалась. К взводному подбежал сержант:

— В соседней комнате люк! [81]

— Люк взломать — и гранатами! — распорядился Фомин.

Несколько гранат грохнули в котельной. Фомин с группой ворвались туда и довершили дело. Двенадцать фашистов было уничтожено.

Григорий Ищенко действовал с третьим взводом, очищая развалины. Рота продвинулась метров на сто вперед и была остановлена, когда противник со стороны оврага открыл сильный огонь.

Среди наших бойцов были потери. Но группа фашистов, проникшая в стык, была полностью ликвидирована.

Сильная перестрелка длилась целый день. Противник пытался выбить наших с занятого рубежа, но его атаки были отбиты. Рота закрепилась. К месту боя выдвинулся один наш танк.

Иван Андреевич Гриппас вернулся на КП позднее. Запыленный с головы до ног, в нахлобученной каске, он в полумраке блиндажа был похож на призрак. Однако чувствовал себя бодро и даже необычно для него весело.

— Видел бы ты орлов наших сегодня! Вышвырнули эту дрянь одним махом. А Коркин, Фомин! Будь больше сил, за овраг бы перемахнули! — торжествующе произнес он.

— Есть трофеи. Ищенко сообщил, что двадцать винтовок и автоматов с собой забрали да пулеметы в котельной, — вставил Виктор.

— Отдых заработали, — заметил я комбату.

Опять вызов к телефону. Узнаю голос помначштаба Тихона Федоровича Килимника:

— Одиннадцатый приказал: срочно сюда. Вы и Гриппас. Предстоит то же самое...

Я повторил последнюю фразу. Гриппас в недоумении:

— Что, опять атаковать? Еще не закрепились.

— Надо собираться, сейчас же.

— Ротных вызывать? — спрашивает Левкевич.

Комбат стоит в раздумье. Вызывают на КП полка — значит, что-то серьезное. Об отдыхе, конечно, не может быть и речи. Он снова надевает каску и подтягивает ремень.

— С ротными подождем, вернемся — будет ясно. Справься о раненых и предупреди Ищенко, чтобы взвод Фомина держал у себя, — говорит он Левкевичу.

В сопровождении наших постоянных связных Коробова и Афанасьева выходим из блиндажа. Писарь Орлов сует в руки донесение в полк. В нем итоги за истекший день: потери, трофеи, что налицо... [82]

Дом профессуры, где размещается штаб полка, где-то на улице Дзержинского, за стадионом, примерно в километре от передовой позиции. По здешним масштабам это расстояние немалое. К тому же ночь. Идем тем же путем, мимо нашего старого КП.

Афанасьев — впереди, показывает дорогу, а Коробов — в сторонке и смотрит в небо. Оно все в сиянии звезд.

— А завтра будет ясно...

У стадиона обстрел. Вспышки ракет ярко освещают серые нагромождения, и мы, наметив следующий рубеж, перебегаем к нему. Берем левее стадиона и делаем новый бросок. Над головой тихое шуршание. Снаряд! Гриппас кричит: «Ложись!» Рвануло у северной оконечности стадиона. Мы круто бежим в сторону и выходим на улицу Дзержинского. Артиллерийский налет на стадион и цирк продолжается.

В полуподвале здания, где разместился штаб полка, и на первом этаже все в движении. Тут офицеры штаба, связисты, часть разведчиков. А в других отсеках приемный пункт медсанроты. Здесь как в осажденном доте: около окоп-бойниц стоят противотанковые ружья и дежурят бойцы. Некоторые, выбившиеся из сил, спят в разных углах, на полу, спят не раздеваясь, вповалку, кто на чем. В противоположном крыле находились штабные группы других частей. Места хватало.

В первом же разговоре со штабными мы почувствовали какую-то сдержанность. В чем дело? Оказывается, погибли начштаба Иван Малков и парторг Петр Пономарев. Оба были в расположении Богданова. Малков в медсанроте скончался, а Петр сразу, в цепи. Во время контратаки, с ротой шел...

Оба были хорошие ребята. Мне сразу вспомнилось наше последнее летучее партсобрание в районе переправы. Мы, члены партии, сидели в большой воронке, обсуждали вопрос: долг коммунистов — отстоять Сталинград. Когда прения, краткие, похожие на клятву, были окончены, Петр Пономарев в накинутой на плечи простои солдатской шинели поднялся и сказал:

— Я думаю, принимать больших резолюций не будем. Мнение у всех одно, это факт. Пусть каждый коммунист борется за него на рубеже. А итоги подведем после боев.

Да, Петр Сергеевич Пономарев и боролся за решение парторганизации до конца, показав пример беззаветной преданности Родине. Эта потеря была тяжела. Но геройская смерть парторга влила новые силы в сердца защитников. Бойцы шестой роты гвардии лейтенанта Иванова, с которой он шел в атаку, отбросили гитлеровцев к исходному рубежу. [83]

Потужили о товарищах и прошли к командиру полка. Там — комиссар, начальник разведки, потом подошел Килимник, принявший руководство штабом.

Омельченко, едва ответив на приветствие, обращается к нам:

— Новое в обстановке. До тридцати фашистских танков против Богданова. Примерно столько же в районе Силиката, нацеленных на Пуставгара. Готовятся к атаке на Тракторный. Главное направление — вдоль железной дороги и на Шестиугольный квартал, в стык полков. По приказу командарма дивизия переходит в контратаку. Приказ еще не получен, но готовность в 11.00.

Омельченко поднял на нас глаза, спросил:

— Поняли общий замысел?

Комбат подтвердил.

— Теперь ваша задача. Прочно удерживать центр позиции, угол Базовой и Типографской. Это сейчас наш правый фланг. Ткаченко перебрасывается на левый. Двумя ротами содействовать Богданову, Ткаченко в направлении железной дороги.

Он тут же уточнил все на плане города, сообщив, что в нашем районе будут действовать 5 танков. С ними надо держать связь. Еще раз спросив, все ли нам понятно, Омельченко добавил:

— Не дать врагу прорваться, удержать рубеж, контратаковать — в этом теперь вся философия и вся наша программа действий.

У выхода из подвала мы столкнулись с бывшим ротным Иваном Петровичем Семеновым, командиром автоматной роты полка.

— Атакуем завтра, — говорю ему вместо приветствия.

— Ну что же, не первый раз. Каждый день деремся в развалинах. Богданову помогаю. Такой мясорубки еще не видел, — говорит он, попыхивая трубкой, а потом глубоко вздыхает: — Вчера в школе бой вел. Парты, доски, шкафы... Понимаете, я же учитель истории... И все это гранатами искрошили, кровью залили. Вот чем историю дописывать приходится в наши дни.

До батальона шли без остановки. В небе господствовали наши «кукурузники». Это настоящие хозяева ночного неба. Подлетит к цели, выключит мотор и скользит в полной тишине. Вражеские прожекторы лихорадочно шарят по небу, а он себе швыряет бомбы. Внизу переполох, а летчик снова включил мотор и затарахтел уже далеко в стороне. Если [84] фашисты в воздухе свирепствовали днем, то уж ночью они до самого утра были совершенно лишены покоя.

На КП нас ждет офицер танковой роты и артиллерист гвардии майор Агонесьян, невысокий, черноватый ереванец. Договорились быстро. Три танка будут поддерживать огнем с места роты Лучанинова и Назаркина, два — роту Ищенко. Связались с Ткаченко, он уже переходил в новый район, а свой передал. 112-й дивизии полковника И. Е. Ермолкина.

Мы сразу же пошли в роты.

Снова пробираемся по развалинам. Лучанинова застали в одном из взводов. Оказывается, Левкевич успел его предупредить о намеченной контратаке. В подвале, на месте разрушенного дома, рядом с позицией роты, мерцает коптилка, вьются клубы дыма от цигарок. Доносится голос ротного. Он стоит у входа:

— Главное, не теряться, подползать ближе. Потом — гранату и за ней вслед...

Увидев нас, докладывает:

— Товарищ гвардии капитан! Инструктирую первый взвод, разрешите закончить?

Комбат согласился.

— Что непонятно, товарищи? — спрашивает он бойцов.

— Все понятно! А танки как? Гранат мало! — раздались голоса.

Лучанинов разъясняет. Бой штурмовой группы отличается особенной смелостью, натиском, ударом. Штык, граната и кинжал — главное оружие в этой борьбе. Закончив, ротный спрашивает: «Еще что есть?» В первом ряду поднялась рука.

— Что у вас, товарищ Свиридов?

Бронебойщик Митроха Свиридов сильно изменился за это время. После ранения Мещерякова он занял его место, окреп, посуровел, но прежнее любопытство осталось с ним. Поднявшись, он спросил:

— А если он, то есть фашист, в тыл нам саданет, когда мы штурмуем, как тогда?

— При любых условиях не отходить. Как же иначе? — в недоумении спросил ротный.

Солдаты зашумели:

— Это и так ясно!

— Митроха бодягу тянет!

Свиридов смутился, поправил сползшую на лоб каску и уже сердито сказал:

— Так я же попросту, не про отступление, а как его лучше достать, когда он сзаду... [85]

Солдаты опять зашумели, кое-кто усмехнулся. По комбат их остановил. Водворилась тишина. Бойцы присели плотнее, ждут. Гриппас сказал:

— Вопрос правильный. Может случиться, при штурме гитлеровцы зайдут в тыл. Что делать? Отход тут не поможет. Сразу надо занять круговую оборону и расстреливать врага во фланг, а там со второй позиции вас поддержат. Ни одну развалину отдать нельзя.

— Как питание, ребята? — спросил я гвардейцев.

Ответил комсорг роты гвардии сержант Васильев.

— Харч нормальный, товарищ комиссар, но писем сюда не передают. Никто в роте не получил! — сказал он и посмотрел на бойцов.

Я обещал выяснить, в чем дело.

Солдаты стали выбираться из подвала.

Договорились о действиях роты. Ее левофланговый взвод будет помогать Ищенко.

Около часа были у Назаркина. Он удерживает наш фланг. Людей у него мало. Два взвода переданы Ищенко, а у того три пулемета да человек сорок бойцов.

Вернулись на КП перед рассветом. Левкевич только что отпустил Ищенко. Тот опоздал на КП по уважительной причине. После вчерашнего продвижения Григорий разместил свой наблюдательный пункт почти рядом с противником. «Там не бомбят: своих боятся задеть». Это был небольшой блиндажик рядом с котельной. И вот перед самым его уходом в блиндаж вваливается гитлеровский фельдфебель. Он ничего не подозревал, шел, будто домой, крутил в руках парабеллум и что-то бормотал. В темноте кто-то из солдат окликнул его. В ответ раздалось: «Доннер веттер!» Рядовой Косарев тут же свалил его очередью. Ищенко не мог понять, как попал к ним гитлеровец. Кругом были свои. Осталось предположить, что фельдфебель где-то пьянствовал или же отсыпался после пьянки, а в это время развалины были взяты нашими подразделениями.

К рассвету мы прилегли вздремнуть, оставив Виктора Левкевича дежурить. Я поднялся раньше, а Гриппас, не спавший двое суток, богатырски храпел на нарах, даже жалко было его будить. Да и незачем. Сигнала атаки все нет и нет. С восьми отложили на девять, с девяти на десять. Ротные волнуются. Ждут, когда загрохочет наша артиллерия. Но атака в тот день так и не началась. И не по нашей вине.

В 11 часов 7 октября начался сильный налет вражеской артиллерии. Роты, готовые к атаке, сами были прижаты к [86] земле сотнями рвавшихся вокруг снарядов. Волна за волной на позиции перед Тракторным заводом налетали вражеские бомбардировщики. Мы поняли, что это не случайно. С ротами ежеминутно рвалась связь. Гриппас вызвал Ткаченко, тот ответил кратко:

— Держусь, отбиваю атаки, а у вас как?

Но ответить не успели. Яцук нервно тряс трубкой:

— Опять порыв, товарищ комбат.

Вызываем Рудакова.

— Пяти минут не продержалась! Люди все на линии, товарищ гвардии капитан!

— Сами исправляйте!

— Есть! — ответил он и скрылся в овраге.

Примерно через час пехота и танки противника вдоль железной дороги и от оврага Мытищи двинулись в атаку. Мы их хорошо видели с нашего НП. Но что делается в расположении Ищенко, рассмотреть не удается. По всей обороне частая стрельба, значит, наши отбиваются. Потом восстановилась связь, Ищенко докладывает:

— Атакуют непрерывно... Пехота... Вершинин тяжело ра...

И снова обрыв. Ясно, что сил у Ищенко мало. Гриппас говорит Левкевичу:

— Пробирайся к Сусенко и с ним к девятой роте. Не уходи, пока не встанут на место!

Левкевич скатывается в овраг. Теперь надо ждать. Наконец связь снова налажена. Узнаем: Лучанинов и Назаркин отбиваются. Чувиров получил приказ поддержать Ищенко. К нему на помощь должны прибыть бойцы Сусенко. Время идет. Иногда кажется: опасность миновала, все прочно, но новый грохот разрывов — и столбы дыма взлетают вверх, и снова берет сомнение, все ли там на месте, не полегли ли костьми последние защитники рубежа? Врывается посыльный от Левкевича:

— Ищенко держится, Сусенко вышел на улицу Бакунина.

Вызывает командир полка:

— Держитесь?

— Все на месте.

— Что левее?

— Бой с пехотой и танками.

Наша артиллерия из-за Волги открыла сильный огонь. Перед фронтом сразу обозначилась полоса дыма от сотен взрывов. Это армейская артгруппа. Становится спокойнее на душе. Но надолго ли? [87]

Во второй половине дня гитлеровцы предприняли самую мощную атаку на всем фронте. Вражеские цепи, поддержанные большим числом танков, сразу появились со стороны Щелковской, Мытищ, Дизельной и севернее Силиката. Видимо, немцы решили, что силы защитников Тракторного завода ослабли. Танки и пехота двигались по обеим сторонам оврага Мытищи и в направлении парка «Скульптурный».. На всю оборону продолжались налеты вражеской артиллерии.

На нашем левом фланге, где была рота Ищенко, фашисты прорвались к взводу Фомина. Начались рукопашные схватки по всей позиции. В домах и развалинах, в окружении больших групп гитлеровцев до последнего бойца дрались гвардейцы, но силы их иссякали. Груды вражеских трупов вокруг, ранен Фомин, во взводе осталось всего шесть человек, которые во главе с гвардии сержантом Мартынюком удержались в развалинах.

Атака на роту Ищенко была очень опасной. Цепь гитлеровцев в сопровождении пяти танков наступала от пересечения железной дороги с оврагом Мытищи. Фашистские танки приблизились к окопам взвода Хоменко, но один из них был подожжен в первый же момент. Еще один подбило орудие полковой батареи. Другие начали отползать назад, продолжая обстреливать наши позиции. Ищенко, собрав нескольких бойцов вокруг себя, фланговым огнем отбил атаку. Подоспевшие два наших танка и резервная группа Сусенко восстановили положение. Фашисты продвинулись здесь всего лишь на несколько десятков метров.

Роты Лучанинова и Назаркина устояли. Их прикрывал овраг. Танки не могли его преодолеть.

Тяжелая борьба шла и у Ткаченко, поставленного на оборону улиц Красина и Устюжской. Несколько ожесточенных атак при поддержке десяти танков отразил батальон Богданова. Четыре танка были подбиты. Сам комбат получил тяжелое ранение. Командование принял комиссар Шумин. Его роты закрепились южнее Устюжской и едва сдержали гитлеровцев. Ударные части фашистов прорывались к стыку полков, охватили Шестиугольный квартал. Там сражались гвардейцы полка Пуставгара и первого батальона 118-го полка. Атака следовала за атакой. Храбрый комбат Радько был убит, батальон возглавил гвардии политрук Виноградов, но и он вышел из строя. Тогда командование принял на себя офицер штаба. Нефедов. Гвардейцы яростно отбивались. И все же к вечеру гитлеровцы захватили в центре Шестиугольный квартал, а на левом фланге продвинулись к проспекту Стахановскому. [88]

На КП дивизии большое напряжение. Было ясно, что противник решил любой ценой прорваться к Тракторному заводу. Генерал Жолудев требовал от командиров во что бы то ни стало отразить атаки.

Ожесточенный бой шел по всей обороне. Уже более двадцати вражеских танков подбито и уничтожено. Но нужно еще одно усилие, чтобы остановить врага. И комдив приказал свой резерв, третий батальон 118-го гвардейского полка, подтянуть к Минусинской и закрыть наметившийся прорыв. А к Устюжской, на самое острие удара, он выдвинул учебный батальон и разведроту дивизии с тремя танками, бросив их в контратаку.

Гитлеровцы были остановлены, однако сохранили за собой Шестиугольный квартал. Полоса дивизии прогнулась внутрь на 300–400 метров. Теперь от берега Волги в центре оставалось менее километра. Однако за этот незначительный успех фашисты заплатили так дорого, что потом им пришлось заново создавать группировку сил и пополнять свои части.

Уставшие и голодные, подводили мы итог этого сумасшедшего дня. В батальоне много раненых. Не хватает людей. Нам казалось, что мы уже начали привыкать к этой обстановке, но она становилась все тяжелее и тяжелее.

Сидим молча в блиндаже, подсчитав все наши возможности. Писарь под диктовку заканчивает очередное донесение в полк: «Отразив многократные атаки, батальон удерживает занимаемые позиции...»

Каждая буква этой фразы в течение минувших суток писалась кровью наших гвардейцев.

На пороге появляется Левкевич. Его точно вытащили из-под развалин: весь в пыли, лицо осунулось, сам едва на ногах держится. Положив автомат, он валится на нары. Но уже новый вызов из полка. Гриппас разговаривает громко и нервно:

— Товарищ Одиннадцатый, надо же собраться с духом!

На том конце провода требование:

— Вернуть потерянное!

Гриппас бросил трубку и долго смотрит в одну точку, словно не понимает, о чем идет речь, потом резко бросает:

— Будем наступать...

Предстоит то же самое: штопать дыры, сколачивать штурмовые группы, которые были уже сильно потрепаны минувшим боем. Я решил идти в тылы. Надо было переместить один взвод Чувирова ближе да поискать людей у хозяйственников [89] для пополнения. Задержался там до рассвета и... сам вышел из строя.

Это случилось так. Мы с Афанасьевым миновали стадион и шли вдоль железнодорожной ветки. Началась бомбежка. Впереди был высокий шестиэтажный дом — коробка, чудом уцелевшая на участке. До нее метров тридцать. Быстро перемахнули это расстояние и оказались в подвале. Там с десяток гражданских и несколько бойцов. Взрывы на улице все ближе и ближе. И вдруг страшный грохот, острый ядовитый запах, бросок вверх... Очнулся, пришел в себя, но ничего не слышу. Рядом несколько человек перевязанных. Нас перенесли из подвала только вечером. От шестиэтажного здания остались одни развалины, уцелел лишь подвал.

Много боевых товарищей вышло из строя в тот день. Во время бомбежки почти рядом со мной, у трансформаторной будки, был тяжело ранен осколком полковой разведчик гвардии капитан Бондаренко. В прошлом офицер тыловой службы, он в гвардейском полку перешел на строевую работу и показал себя храбрым командиром. Получили ранения военком первого батальона Николай Кравцов и второго — гвардии политрук Шумин. Все три комиссара батальонов в один день... Но политическая работа не прекращалась. На смену выбывшим командирам здесь же, на поле боя, становились новые. Работники политического отдела дивизии, коммунисты и комсомольцы в условиях тяжелых боев находились на позициях, в окопах среди солдат.

Во всех полках и специальных подразделениях дивизии были десятки гвардейцев, совершивших в этом сражении изумительные подвиги. В нашем батальоне гвардии лейтенант Чумаков, дважды раненный, продолжал руководить взводом и лично истребил более двух десятков гитлеровцев. Смертью героя, отражая вражескую атаку, погиб гвардии лейтенант Герасимов. Гвардеец Виктор Федорович Ефимов принял на себя командование группой бойцов и поднял их на рукопашную схватку. Наводчик противотанкового ружья Нечаев во время этого боя подбил бронемашину и танк противника. Санинструктор Владимир Клюев за три дня боев вынес на себе 31 раненого с оружием и сам вступал в перестрелку с гитлеровцами. В соседнем 114-м полку отличился комбат Иван Захарович Комар. Бывший политработник, принявший командование батальоном, он отразил шесть ожесточенных атак. Командир роты 118-го полка гвардии лейтенант Гончар с группой в одиннадцать человек в рукопашной схватке уничтожил восемнадцать гитлеровцев, в том числе одного офицера. Отчаянно смело в этом же полку дрались [90] бойцы отделения гвардии сержанта Рашида Гатаевича Латыпова, а сам командир уничтожил трех фашистов, а четвертого поразил ударом ножа.

Какая сила бросала их на подвиги? Еще утром, отбив первые атаки, Рашид Латыпов собрал в окопе своих бойцов, чтобы передохнуть. В отделении осталось всего пять человек: русский Кислицын, комсорг, украинец Грабовенко, грузин Джананидзе, узбек Исмаилов и он сам — татарин из Уфы. Все они разной национальности, но у всех одна Советская Родина и одна мысль: как отстоять этот рубеж перед Волгой, отбить врага?

К ним в окоп с размаху прыгнул политрук Веремеев, в такой же перепачканной гимнастерке и с воспаленными от недосыпания глазами.

— Ребята, приказано атаковать, вышибать гадов с позиции. Слышите, сигнал в одиннадцать ровно! — сказал он и, оглядев всех, добавил: — А у вас все тут комсомольцы!

Не дождавшись ответа, политрук побежал к следующей группе, не обращая внимания на обстрел, но сказанное им слово не исчезло бесследно. Джананидзе, нечетко произнося русские слова, сказал:

— Исмаил, ты один не комсомол... а будет атака...

Все посмотрели на Исмаилова, а он улыбнулся, обнажив блестящие зубы, закачал головой:

— Нет-нет, я давно комсомолец, а для заявления бумага где?

Да и мог ли он сказать другое! Шло решающее сражение, и все это понимали.

Комсорг Кислицын вытащил из-за голенища четвертушку листа и подал ему, сказав:

— Пиши, Исмаил, такой порядок.

Латыпов заключил:

— Решим, значит: в 11.00 атака. Исмаилов пойдет в бой комсомольцем, и все будем драться по-комсомольски.

И тут взвилась ракета — сигнал. Бойцы бросились на врага...

Подлинными героями боев были командиры и бойцы специальных подразделений: связисты, саперы, разведчики, медики. Дивизионная рота связи гвардии старшего лейтенанта Александра Дмитриевича Листрового не только успевала поддерживать и восстанавливать линии, но и по первому требованию ее бойцы использовались как резерв на позициях.

Огромного напряжения, силы воли и мужества требовали бои от работников тыловых частей. Тыловое хозяйство дивизии [91] возглавлял гвардии майор А. К. Тульчинский. Все его службы: склады, медсанбат, тылы полков, все пункты переправ и коммуникации, обеспечивавшие успешное ведение боя на передовых позициях, располагались в зоне огня артиллерии и подвергались ударам авиации противника. Снабжение и эвакуация проходили по уязвимым путям и переправам и требовали большого искусства и жертв от этих героев.

У персонала 38-го гвардейского медсанбата борьба с врагом означала борьбу за жизнь. Поток раненых нарастал, и это определяло все. Здесь никто не считался со временем и никто не знал, когда надо есть, когда отдыхать. Под непрерывным огнем каждую ночь из медсанрот полков на катерах и лодках, ежеминутно рискуя жизнью, герои медики переправляли через Волгу партии раненых. И тут около 62-й переправы их встречали медсанбатовцы. Чаще всех здесь находились старшие медсестры А. А. Вишневская, А. Т. Голованова и политрук санроты Ида Сейгал. Они группировали легкораненых и с их помощью вместе с шоферами взвода Гонопольского грузили всех на машины. На берегу рвались снаряды, осколки визжали над головой, вокруг все горело. Здесь гибли люди, тонули лодки и катера, было жутко и страшно. Но все это отходило прочь, когда прибывали раненые бойцы. Водители подгоняли грузовики один за другим к берегу, не выключая двигателей, загружали их и срывались с места. А к переправам подходили другие машины, уже с боеприпасами и продовольствием для бойцов Сталинграда.

— Эй, на катере, принимай грузы, быстрее! — громко командует офицер, и непрерывный поток с фронта и на фронт продолжается неумолимо.

В медсанбате, в сортировочном и перевязочном отделениях, не зная усталости, проворно работали девушки-медсестры: Маша Морозова, Таня и Аня Горюновы, сестры Вишневские, Рая Голубовская, Голованова, Аносова и другие. Раненых распределяли, перевязывали, несли в операционную, а там круглые сутки врачи Михаил Гулякин, Саша Воронцов, Владимир Тарусинов под руководством главного хирурга доктора Афанасия Федоровича Фатина оперировали их.

О самоотверженном труде медперсонала рассказывает характерный случай. Я узнал о нем позднее от медсестер А. Т. Вашедько (Ани Головановой) и А. М. Гонопольской (Аллы Вишневской). Суть его в следующем.

Однажды в медсанбат привезли тяжело раненного лейтенанта-летчика. У него были поражены обе ноги, началась гангрена. Необходима ампутация. Была еще, однако, ничтожная [92] надежда сохранить ноги, если применить очень сложную методику послеоперационного лечения, которая, конечно, тоже не гарантировала успеха. Да и выполнить ее в полевых условиях было почти невозможно. Но врачи и весь персонал пошли на это. Медсестры, хотя и сами падали от усталости, взялись поочередно круглосуточно дежурить у койки летчика. Они боролись за его жизнь много дней и ночей и выходили человека. Ноги у него осталась целы. Лейтенант снова встал в строй и долго потом писал письма в медсанбат, благодарил за свое спасение.

В эти дни боев за Тракторный завод молодой врач Михаил Филиппович Гулякин{7} однажды без перерыва сделал двадцать девять операций, и только одна из них закончилась неудачей. Двадцать восемь человек были возвращены в строй, возвращены Родине. Двадцать четыре часа в невероятном напряжении провел хирург со скальпелем в руке!

Таких примеров было не счесть.