Нужна передышка

После августовских боев наши стрелковые роты поредели. Подчинение нам десантного полка не улучшало положения, так как теперь мы отвечали за оборону южного берега губы Большая Западная Лица. Нельзя было оставлять этот участок без войск. Как помнит читатель, еще в начале июля оккупанты переправились на нашу сторону у колонии Большая Лица и штаб дивизии долго об этом не знал. Только счастливое стечение обстоятельств избавило нас от крупных неприятностей.

Десантный полк сразу занял оборону в районе бухт Нерпячья и Лопаткина. За участок восточнее этих пунктов мы были спокойны, поскольку в Мотовском заливе курсировали корабли Северного флота.

Наша дивизия растянулась на двадцать пять километров тонкой ниткой, не имея никаких резервов, если не считать разведбатальона в дивизии и разведрот в полках. Устойчивость такой обороны была, разумеется, очень сомнительной, требовалось пополнение.

К нам прибыл 116-й строительный батальон Северного флота — около пятисот человек с винтовками и станковыми пулеметами. Рядовой состав предстояло распределить по полкам, а штаб и офицеров вернуть флоту. Хотя строители, ранее занимавшиеся сооружением казарм, не проходили боевой подготовки, они производили хорошее впечатление благодаря бравой строевой выправке, приобретенной за два года кадровой службы. Люди знали друг друга, а это много значит. В бою такие солдаты [91] действуют, как правило, слаженно и напористо. Разрушать спаянные подразделения не хотелось, и мы не стали этого делать. Когда из штаба армии сообщили, что дивизия еще получит пополнение, мы с разрешения командующего оставили морской строительный батальон в резерве дивизии.

Ослабленная изнурительными боями, дивизия не могла проводить наступательных действий с решительной целью. Остро ощущалась необходимость перейти к жесткой обороне: закрепить позиции, привести в порядок роты. Однако приказа из штаба армии на переход к обороне не поступало, а напрашиваться на это самим было как-то неловко.

Нельзя сказать, что штаб армии требовал продолжать наступление, но каждая наша оперативная сводка, в которой не значилось хотя бы разведывательного поиска, воспринималась начальством как отсутствие инициативы и активности. Возможно, это вызывалось трудной обстановкой на кестеньгском направлении. Мы должны были атаковать, чтобы противник не имел возможности перебрасывать войска с Большой Лицы под Кестеньгу, где развернулись напряженные бои.

Пользуясь темнотой (пока, правда, только в течение двух часов в сутки), наши части чуть ли не каждую ночь проводили поиски. Происходили и отдельные бои, в частности на участке 205-го полка. Они были вызваны потерей высотки Зеленая, которая находилась в долине, вблизи восточного берега Большой Лицы.

Как это случилось?

Высотку занимало наше боевое охранение — двенадцать бойцов. Вечером шестеро из них направились в тыл за ужином. В этот момент егеря внезапно атаковали высотку — оставшиеся на ней солдаты отошли. Шпилев, явно обескураженный этой потерей, получил приказание вернуть Зеленую: с нее хорошо просматривались позиции противника. Три попытки не принесли успеха. Чтобы избежать напрасных жертв, пришлось временно смириться с утратой высотки.

Наша дивизионная артиллерия и приданная дальнобойная батарея Кошелева вели огонь по тылам противника, по машинам и большим группам солдат, — конечно, [92] насколько позволял мизерный запас снарядов. Выпросить что-нибудь сверх урезанной нормы мы просто не решались, так как командующий артиллерией армии полковник Д. Ф. Паниткин скупился необычайно. Его даже прозвали Смирупониткин, что, впрочем, было не насмешкой, а скорее данью уважения и даже восхищения столь непреклонной твердостью.

Огонь дивизионной артиллерии был строго централизован и открывался лишь с разрешения или по приказу Кубеева. У него была отличная связь не только по телефону, но и по радио, что в то время требовало большого искусства.

По батареям противника пушкари, как звал артиллеристов Кубеев, стреляли редко. По вновь обнаруженным целям вести огонь категорически запрещалось. И в то же время иногда даже обстреливали те позиции, которые уже были оставлены немецкими артиллеристами. Тем самым мы делали вид, будто не знаем их новых координат. В случае серьезного боя Кубеев мог парализовать или ослабить огонь вражеской артиллерии, внезапно навалившись на нее всей мощью своих дивизионов.

Забегая вперед, хочу сказать, что кубеевская «политика» оправдала себя целиком в сентябрьских боях. Правда, выяснилось это позднее. Летом 1944 года, когда Кубеев уже был командующим артиллерией 13-й армии, он как-то узнал, что в разведотделе находится пленный немецкий генерал — начальник артиллерии только что разгромленного корпуса. Фамилия генерала показалась Кубееву знакомой: на мурманском направлении у немцев был такой командир дивизиона. Не он ли это? Кубеев на всякий случай зашел к разведчикам и убедился, что перед ним сидит с поникшей головой «старый знакомый». Тот тоже вспомнил Кубеева (фамилии командиров в ходе боев постепенно становятся известны обеим сторонам).

Между Кубеевым и его противником произошел любопытный разговор. Немец сначала упрямился, но затем разговорился и дал некоторые нужные показания. Попутно он поинтересовался, как это Кубееву удалось подавить немецкую артиллерию в первый же день сентябрьского наступления немцев на Большой Лице в 1941 году.

— Вы совершенно деморализовали нас своим огнем, — признался немец. — Наши батареи были вынуждены [93] замолчать. Пехота, оказавшись без поддержки, задержалась с наступлением до следующего дня.

Выше уже отмечалось, что перед наступлением 1 августа нам не удалось выявить огневые позиции большинства немецких батарей. Это было одной из причин нашей неудачи. Учтя это, Кубеев с присущей ему энергией и последовательностью взялся за разведку позиций вражеской артиллерии и минометов.

Обнаружить миномет в Заполярье очень трудно. Засечь его по звуку выстрела невозможно, так как выстрел миномета мало отличается от винтовочного: чуть-чуть громче, несколько отрывист и немного ниже тоном — вот и все. Услышать его удается только в том случае, если ветер дует в нашу сторону и нет стрельбы на переднем крае. Установить направление на огневую позицию по слуху можно лишь приблизительно, потому что звук выстрела искажается горным эхом. Даже на равнине миномету достаточно незначительной складки местности, чтобы стать невидимым, а тем более среди скал и камней. Обнаружить его прямым фронтальным наблюдением невозможно.

И все же артиллеристы выявили много минометных позиций. Они организовали наблюдение с фланговых точек, в особенности там, где наш фронт вдавался выступом в оборону противника. Кубеев и его штаб, возглавляемый майором Жученко, обозначили на карте все места, где могли находиться минометы врага. За ними вели пристальное наблюдение. Разведчики вскоре заметили, что минометная батарея, находящаяся за грядой камней, в ясное безветренное утро, а иногда и днем выдает себя вертикальными струйками воздуха, появляющимися во время стрельбы.

Разведчики были разбиты на группы, и каждая из них имела несколько наблюдательных пунктов. Такие группы называли кочующими. Результаты их наблюдения дополнялись данными пехотных разведчиков и снайперов, опросом пленных. Все это привело к тому, что вопросительные крючки на карте Кубеева постепенно заменялись условными знаками, которые обозначали уже не предполагаемые, а реально существующие артиллерийские батареи и минометы противника.

А какую огромную работу проделали артиллеристы! Чтобы сохранить свободу маневра колесами, каждая [94] батарея построила по три огневые позиции. Соорудили жилье, укрытия для лошадей и тракторов, проложили подъездные пути. В целях маскировки стрельбу вели только с временных позиций.

Наши зенитные батареи имели по четыре огневые позиции и меняли их после каждой стрельбы. 10 августа десятки фашистских самолетов пролетали над нами, направляясь к Мурманску. Два Ю-88 были сбиты. По документам убитых летчиков установили, что они прибыли недавно из Франции. Мурманские же зенитчики и летчики в этот день сбили тринадцать самолетов. Видимо, немецкие летчики еще не освоились с условиями войны в Заполярье.

Но вот с «костылем» зенитчики ничего не могли сделать. Он часто часами летал над нашими позициями. Зенитчикам никак не удавалось сбить разведчика. Летчик искусно уходил от обстрела, меняя курс и высоту полета, а потом вызывал бомбардировщиков, которые обрушивали свой груз на самые уязвимые наши места. Больше всего доставалось единственному мосту через горную речку Ура. Немецкие пикировщики то и дело его разрушали. А мост этот нам был очень нужен. Речка не глубока и не очень широка, но перейти или переехать ее вброд невозможно: дно усыпано камнями.

Для борьбы с пикировщиками сначала выделили лишь пулеметный взвод, но, естественно, он не мог обезопасить мост от ударов с воздуха. Пришлось на несколько дней выслать взвод зенитных малокалиберных пушек. Это было надежнее, но ослабляло противовоздушную оборону основных позиций. Кубеев предложил поставить у моста еще два 76-миллиметровых орудия пушечного артполка. Их конструкция допускала большой угол возвышения. После этого самолеты противника стали действовать с больших высот и поэтому менее метко.

Саперы придумали остроумный способ маскировки моста. Из камней они сложили дамбу с бревенчатым настилом, несколько не доведя сооружение до поверхности воды. Свободно текущая вода скрыла от наблюдения с воздуха мост. А чтобы отвлечь внимание немецких летчиков, ниже по течению соорудили из досок декоративный мост, подвели к нему подъезды от основной дороги. Гитлеровцы клюнули на эту приманку. Они старательно бомбили ложную переправу. Koгдa бомбежка прекращалась, из [95] укрытия вылезали два сапера и, посмеиваясь, чинили повреждения.

В мирное время мне не приходилось встречаться с подводными переправами, и не знаю, значатся ли они в специальных саперных наставлениях. Но в годы войны такие переправы стали сооружать на всех фронтах.

13 августа прибыло давно обещанное пополнение. Одновременно из штаба армии сообщили, что неприятель готовится к наступлению. Нам приказали провести разведку боем.

Мы уже по опыту знали, что фашисты в Заполярье обычно начинают наступать на одном-двух очень узких участках. Поэтому было решено атаковать сразу на многих направлениях, чтобы охватить разведкой всю полосу дивизии. Командиры полков сами определяли эти направления, мы лишь указали, что каждый из них наносит два удара: один силами батальона, другой силами роты. Десантники также получили участок вдоль губы Большая Западная Лица.

Так как снарядов и мин у нас по-прежнему не хватало, действовать решили без артиллерийской подготовки. Артиллеристы должны были позже поддержать пехоту на захваченных участках или же обеспечить отход.

Атаковать будем ночью. В нашем распоряжении три часа темноты и три часа утреннего тумана. . Ночь выдалась светлая, тихая. Новобранцы по неопытности почти везде рано обнаружили себя. Наши атаки принесли успех лишь на участке 205-го.

Когда установилась утренняя тишина, позвонил Шпилев.

— Зеленая в наших руках! — с радостью доложил он.

План захвата высотки разработали комбат Гулицкий, начальник штаба батальона Божек и политрук роты И. П. Быков, который и возглавил группу. Она была небольшой — всего шестнадцать человек. Все они вызвались добровольно участвовать в опасном деле. Народ был необстрелянный. Исключение составлял лишь пулеметчик Никитин, пожилой карельский лесоруб, партизанивший в северных краях еще в годы гражданской войны. «Если умирать, так головой вперед!» — не раз говорил он товарищам. [96] Наступил час штурма. Справа от высотки поставили дымовую завесу. Егеря, засевшие на вершине, открыли отчаянную пальбу в сторону дымовой завесы. Тем временем бойцы незаметно подобрались кустарником вплотную к Зеленой и атаковали ее сразу с двух сторон. Камни надежно укрывали егерей от пуль. Тогда в ход пошли ручные гранаты. Их ловко бросали Быков и Никитин. Остальные еще не умели пользоваться «карманной артиллерией» и передавали более опытным свои запасы. Егеря не выдержали натиска, обратились в бегство.

Гитлеровцы попытались вернуть утерянную позицию и открыли по вершине артиллерийский огонь. Горел сухой мох, с треском рвались брошенные егерями патроны. Но наш маленький отряд уцелел. Быков предусмотрительно увел людей к подножию высоты. Сюда редко долетали лишь осколки снарядов. Когда егеря пошли в атаку, артиллеристы майора Юзова накрыли их метким артиллерийским огнем. Отдельным фашистам удалось все же прорваться к самой высотке. Разведчики отбивались изо всех сил. При этом вновь отличился Никитин. Поочередно стреляя из своего и трофейного пулеметов, он валил фашистов, по его собственному выражению, «под корень». Таким образом, группа Быкова отбила еще две контратаки и прочно закрепилась на высоте.

На вершине, покрытой мхом и высокой травой, — отсюда и название Зеленая — остались вражеские трупы, рация, два миномета, стереотруба, три ручных пулемета и винтовки. Группа Быкова не понесла никаких потерь. Самыми ценными трофеями оказались карта и дневник, обнаруженные Быковым в полевой сумке убитого офицера 111-го артполка 2-й горноегерской дивизии.

Карта с нанесенной обстановкой подтвердила наши прежние данные о силах противника, сосредоточенных на западном берегу реки Большая Лица.

Еще больший интерес представлял дневник. В нем пространно говорилось об упорстве русских, о больших потерях оккупантов с начала боевых действий. Один из полков 3-й горноегерской дивизии потерял в июльских боях тысячу человек. Батальон 2-й дивизии за два дня боев в долине безыменной речушки, прозванной немцами долиной смерти, лишился сразу пятисот человек. В дневнике отмечалось, что потери до сих пор не восполнены и продолжают расти в результате действий советской авиации, [97] снайперов и. особенно, артиллерии. Огонь артиллерии настолько точен, что среди егерей распространились слухи о русских артиллерийских разведчиках, которые будто бы имеют наблюдательные пункты непосредственно в боевых порядках противника. Тон дневника был весьма пессимистический. Автор писал о напряженном состоянии солдат на переднем крае, особенно по ночам, когда за каждым камнем им чудится русский.

Это было первое документальное свидетельство противника о наших боевых действиях и настроении егерей. Не скрою, каждый из нас, читая дневник, испытывал гордость за свою дивизию. Уж если хваленые альпийские стрелки, «герои Нарвика», боятся нас, значит, наши полки наносят чувствительные удары врагу.

Мы, разумеется, не успокаивались и были далеки от мысли делать далеко идущие выводы на основании лишь, дневника. Тем не менее решили использовать его в политической работе. По указанию комиссара Орлова отрывки из дневника опубликовали в дивизионной газете, в каждой роте провели беседы, рассказали красноармейцам о положении противника. Нам удалось еще выше поднять боевой дух людей, укрепить их уверенность в своих силах, «Враг боится нас. Усилим удары по врагу!» — говорили агитаторы.

Однажды я был свидетелем любопытной сценки. Комиссар Орлов, сидя на камне, рассказывал новобранцам о войне в Заполярье.

— А что, товарищ комиссар, немец-то силен? — спросил молоденький ясноглазый боец, по всей видимости рязанец или туляк.

— Да как тебе сказать? — Орлов открыл полевую сумку и достал изрядно потрепанную тетрадь. — Мне ты, может быть, и не поверишь, земляк, так вот послушай, что сам немец пишет. Между прочим, «герой Нарвика», эдельвейс на рукаве носил.

Орлов стал читать отрывки из дневника фашистского офицера. Бойцы слушали с напряженным вниманием. А когда комиссар, свернув тетрадь, спросил: — Ну как, товарищи, побьем егерей? В ответ раздались дружные возгласы: — Побьем, товарищ комиссар! А ясноглазый боец добавил: У меня вот какая думка, товарищ комиссар. Бить [98] их надо так, чтобы они забыли, как ходить на нашу землю, — и земляк под общий хохот ввернул такое соленое словцо, что даже Орлов, привыкший ко всяким народным остротам, крякнул и покачал головой.

К слову сказать, беседы комиссара с красноармейцами почти всегда заканчивались какой-нибудь крепкой шуткой и всеобщим хохотом, и мне до сих пор кажется, что такая агитация на фронте была куда действеннее многих лекций.

В результате боев 15 августа мы установили, что переход противника в общее наступление пока мало вероятен.

Вечером 15 августа командарм приказал нам перейти к обороне. Хотя мы с нетерпением ожидали этого, в данный момент такое решение показалось все же несколько преждевременным. Дело в том, что обстановка на других участках армии ухудшилась. На Кандалакшском направлении противник после непродолжительного перерыва снова перешел в наступление, а под Кестеньгой хотя и удалось остановить финнов, но напряженные бои не прекращались.

Передний край своей обороны, кроме рубежа по берегу реки, мы отодвинули назад на сто — двести метров. Здесь спешно строились укрепления. С огромным трудом солдаты копали окопы, складывали защитные стенки из камней. Скалистый грунт и отсутствие дерева не позволяли ставить проволочные заграждения на кольях. Больше применялись спирали, оплетка кустарника, рогатки. Саперы это делали по мере поступления проволоки. К сентябрю, когда пришлось отбивать третье наступление противника, мы успели протянуть проволочные заграждения перед всем передним краем, правда, всего в один ряд.

Я внес предложение поставить 325-й полк на участок 205-го и переподчинить своей 14-й дивизии, которая все еще состояла из одного стрелкового и артиллерийского полков. Командарм согласился, и в течение двух дней произошла смена полков. Шедшие в это время дожди благоприятствовали, маскируя от воздушной разведки.

Жаль было, конечно, лишиться оборудованных лучше, чем остальные, позиций Шпилева, но зато упростилось управление, сократилась наша полоса обороны и мы избавились от заботы о «чужом» полке. При командовании [99] приданными частями часто создается состояние какой-то стесненности, недоверия и осторожности во взаимоотношениях Начнешь наводить «свой» порядок, и это сразу будет истолковано кое-кем как придирка или пренебрежение к тому, что было у них раньше.

Я сам испытал подобную ситуацию во время советско-финской войны. Полк, которым я командовал, находился в подчинении чужой 163-й стрелковой дивизии. Она прибыла в район Ухты незадолго до начала войны, а мы находились в карельских лесах уже несколько лет и хорошо знали местные условия. Однако штаб дивизии почему-то пренебрегал нашими советами, а мы, естественно, обижались на это. Одним словом, общего языка не нашли. Только через месяц боев, когда полк одержал серьезную победу командир дивизии комбриг А. И. Зеленцов и его штаб изменили отношение к нам. Недоразумения кончились после войны Зеленцов даже ходатайствовал, чтобы наш полк был переведен в его дивизию навсегда А с командиром 325-го полка майором А. А. Шикитой мы никак не могли установить взаимоотношения. Щадя его самолюбие, я требовал от него меньше, чем от других. Между тем полк нуждался в особом внимании. Он потерял много пулеметов, минометов и орудий, а шанцевый инструмент почти полностью. Мы ему помогали как могли штаб полка принимал эту помощь, но дружной работы не получалось. Штаб дивизии несколько дней не мог добиться сведений о боевом и численном составе полка, а когда сведения были наконец присланы, их пришлось возвратить — настолько небрежно они были составлены. Такие мелкие неувязки случались постоянно. Чашу терпения переполнило другое. 325-й отошел под натиском противника. Что ж, неудачи с каждым бывают. Но другие в таких случаях стараются извлечь уроки, выяснить, как и почему все произошло, чтобы впредь избежать неприятностей. Шикита поступил иначе. Он во всем обвинил приданный полку отряд моряков. Это было несправедливо. Моряки вели себя в бою самоотверженно. Взять хотя бы отделение старшего сержанта В. П. Кислякова. Оно держало оборону на открытом фланге. Враг обрушил на гранитную сопку, где находилась горсточка моряков, огонь нескольких минометов. Воспользовавшись этим, фашистские егеря вплотную приблизились к позиции наших бойцов. Взрывная волна вывела из строя ручной пулемет. [100] Кисляков быстро разобрал пулемет, прочистил и снова ударил по врагу. Но гитлеровцы лезли вперед. Положение создалось критическое. Главное — место неудобное для обороны. В этой труднейшей обстановке Кисляков проявил высокое мужество. Наметив позади более выгодную позицию, он приказал подчиненным отойти к ней, а сам остался с «Дегтяревым» прикрывать отход. Более часа храбрец один отбивал атаки егерей. Собрав винтовки и автоматы погибших бойцов, он разложил их за камнями и, стреляя поочередно, создал видимость, будто на рубеже по-прежнему сражается группа моряков. Попытка Кислякова перебраться к товарищам не удалась. И он продолжал бой в одиночку, пока не подоспела помощь.

Много лет прошло с тех пор, и вдруг в «Красной звезде» читаю статью о памятном бое, происходившем 24 июля 1941 года. Смотрю на подпись — офицер запаса Герой Советского Союза В. П. Кисляков. А через полгода мне довелось вновь встретиться с героем Заполярья, правда, с помощью телевидения. Кисляков был участником одной из передач «Московского калейдоскопа». С большим волнением слушали мы с товарищами рассказ о схватке моряков с вражескими егерями. Годы прошли не малые, на экране телевизора был уже не юноша, а мужчина в летах, с поседевшей головой. Но в каждой черточке лица узнавался прежний, до отчаянности храбрый моряк.

К нашей общей радости, командарм, возвратив полк Шикиты в 14-ю дивизию, оставил у нас отряд моряков. Не желая распылять сплоченный боевой коллектив, мы свели его в две стрелковые роты и включили в 116-й батальон. Этот батальон, который все стали называть морским, был поставлен на оборону побережья вместо ушедших десантников, а полк Шпилева вывели в резерв дивизии к губе Лопаткина. Один из батальонов поочередно держал оборону у губы Нерпячья.

Переходя к обороне, мы не рассчитывали на скорое получение пополнений, хотя и нуждались в них. Резонно считали, что свежие силы должны направляться в первую очередь на кестеньгское направление, где шли бои. Однако 17 августа к нам прибыло еще семьсот человек. Оказывается, под Кестеньгу из Архангельска перебросили полнокровную 88-ю стрелковую дивизию под командованием моего бывшего начальника генерала А. И. Зеленцова. Поэтому новобранцев направили к нам. Я уже говорил, что [101] под Кестеньгой складывалось тяжелое для наших войск положение. Новая дивизия вместе с находившейся там ранее Мурманской стрелковой бригадой сразу же пошла в наступление. К сожалению, наступала она уже без Зеленцова и командира Мурманской бригады полковника М. Г. Гривкина (оба погибли во время вражеской бомбежки). Командиром дивизии временно стал командующий артиллерией армии полковник Д. Ф. Паниткин, а бригадой — начальник автобронетанковых войск полковник М. В. Рабинович.

Присланное нами пополнение позволило основательно увеличить численность стрелковых рот. Теперь не только полки, но и батальоны получили возможность иметь вторые эшелоны. Разведбатальон, имевший всего одну стрелковую роту, получил еще две.

Мы понимали, что передышка будет недолгой. Немецкое командование, конечно, не отказалось от своих планов захвата Мурманска и Кировской железной дороги. На Большой Лице царило затишье, но оно было тревожным, предгрозовым.