Крепим оборону

Получив передышку, мы прежде всего занялись инженерным оборудованием позиций. Кроме проволочных заграждений поставили минные. Правда, мин было мало: свои почти все израсходовали и теперь собирали расставленные ранее противником. Окопы, как и прежде, выкладывали из камней и маскировали мхом. Это были одиночные укрытия для стрельбы лежа, реже — с колена. Землянки вначале никто не хотел строить. Несмотря на приближение осени, ютились в неглубоких ямах, накрытых ветками. Называли их почему-то дотами, и, поскольку в них умудрялись даже разводить костры, нетрудно представить, какой был внешний вид обитателей.

Построить землянку в прибрежной полосе Заполярья не так-то просто. Сначала надо отыскать место, где можно углубиться в грунт хотя бы на метр. Стойками и связями служили деревца толщиной в руку — их тоже надо искать в лощинках. Бревен для накатов, конечно, не было — делали крыши из хвороста, засыпали сверху землей. Кирпичи для печей и стекло для окон брали в опустевшем поселке Ура-Губа.

Труднее всего с жильем в 58-м полку, который занимал скалистую высоту. К тому же Харитон Алексеевич Худалов, будучи человеком спартанского склада, ревностно заботился об окопах, а землянки считал излишней роскошью. Пришлось пуститься на хитрость. На его командный пункт мы направили взвод дивизионных саперов. Они оборудовали несколько добротных блиндажей. Оказавшись в лучших «жилищных условиях», чем его подчиненные на переднем крае, Худалов вынужден был волей-неволей взяться за постройку землянок в батальонах. Однако с [103] жильем по-прежнему обстояло плохо, хорошие укрытия создавались медленно. Мы «нажимали», проводили специальные беседы и совещания, но, к сожалению, не могли дать полкам ни бревен для накатов, ни шанцевого инструмента в достаточном количестве.

В этот трудный момент к нам внезапно нагрянули два капитана из инженерного отдела армии. Они говорили с командирами полков, побывали в одной-двух ротах и, посочувствовав нашему горю, уехали в штаб армии. Последствия этого визита были самые неожиданные — командарм объявил мне выговор за плохую организацию инженерных работ. Приказ в точности перечислял все недочеты, о которых я сам откровенно рассказал двум капитанам.

Пока длилось затишье, саперы еще энергичнее взялись за строительство дорог. Завершили начатую в конце июля прокладку пути от высоты 322.0 до поселка Ура-Губа. Так мы получили, правда, не очень еще благоустроенную, но все же новую, более короткую и удобную коммуникацию.

Работы было невпроворот. Наш дивизионный инженер капитан Мисанчук вымотался вконец и слег в госпиталь. Его место занял командир саперного батальона — молодой, крепкий здоровьем капитан Ходырев. А Мисанчук, подлечившись, стал инженером Полярной дивизии, которую сформировали позднее в Мурманске.

Наши полки также прокладывали колонные пути, и вскоре подвоз на вьюках почти прекратился. Особенно много сделал 158-й артполк. Перейдя из долины в новый район, артиллеристы вынуждены были снова расчищать себе дорогу.

Все понимали, что постройка дорог даст нам возможность успешнее маневрировать в предстоящих схватках с врагом. Поэтому трудились старательно, упорно. Этому немало способствовала большая разъяснительная работа, которая проводилась в каждой роте. Вопрос о строительстве дорог неоднократно обсуждался на партийных собраниях. Коммунисты и комсомольцы личным примером воодушевляли солдат на успешное решение этой важной задачи.

В обороне дни тянутся медленно. Есть время поговорить о вчерашних событиях и сегодняшних делах, [104] мысленно заглянуть в будущее. В эти дни и ночи мы частенько и подолгу засиживались с Орловым под скалой у костра, над которым кипел, пуская струнки пара, чайник.

Вскоре мы стали жить с большими удобствами. Соорудили хороший командный пункт на крутом склоне горы близ живописного озера Спуск, названного так за его своеобразное очертание, напоминающее спусковой крючок винтовки. Озеро окаймлял густой кустарник. Здесь построили землянки и даже столовую. Очень пригодились пещеры, обнаруженные в крутых скатах горы.

Как-то я отправился к Худалову. По пути заглянул на старый командный пункт. Его трудно было узнать: всюду зияли воронки от авиабомб. Одна из них угодила в тот самый костер, у которого мы совсем недавно вели задушевные беседы с комиссаром. Вовремя мы отсюда ушли!

У нас не хватает командных кадров. У Короткова начальник штаба полка ранен и лечится в госпитале, двумя батальонами командуют вчерашние командиры взводов. В довершение всего в середине августа произошел трагический случай. Комиссар полка С. А. Шаров задумал провести какое-то совещание почти на самом переднем крае. Начался артобстрел, снаряд угодил в землянку. Погибло восемь человек, в том числе комиссар полка. Конечно, на войне никто не застрахован от пули и осколка, но как жаль вот так бессмысленно терять товарищей!

Мы ничем не могли помочь Короткову. Удалось лишь подобрать начальника штаба. С разрешения командования Северного флота на этот пост назначили капитан-лейтенанта Ермоленко из десантного морского батальона. Он оказался прекрасным работником.

В конце августа убыл от нас полковник Соловьев, назначенный командиром 88-й стрелковой дивизии. Его заменил полковник Михаил Александрович Головинчин, в недавнем прошлом преподаватель военного училища, окончивший перед войной заочно Военную академию имени М. В. Фрунзе. Двумя неделями раньше уехал и начальник политотдела Григорий Нестерович Касьяненко.

Надо было настойчиво учить пополнение. Во вторых эшелонах батальонов и полков проводились занятия по изучению оружия, тактической и стрелковой подготовке. [105] На это отводилось по два-три часа в день. Подразделения первого и второго эшелонов периодически менялись.

Молодежь училась на опыте бывалых бойцов. Важно было, чтобы она знала имена лучших фронтовиков, достойно защищавших родную землю, брала с них пример.

Признаюсь, что в период напряженных схваток с неприятелем мы сами порой забывали об этих людях, слабо поощряли героев. Это была наша серьезная ошибка. Кто как не командир должен заботиться о том, чтобы подвиги его солдат были достойно и своевременно отмечены? В таком именно духе и произошел разговор между мною и начальником политотдела армии бригадным комиссаром В. Г. Савкиным, когда он приехал к нам в дивизию. Я переговорил с командирами частей, и наградные листы стали поступать. Писали их в «дотах», и вид у них был неважный: измятые, с какими-то пятнами, с помарками. Но это еще ничего. Нередко награда, к которой представлялся герой, совершенно не соответствовала подвигу.

В моем фронтовом дневнике есть запись, относящаяся к наградным делам 205-го полка. Служил там пожилой боец Чумаченко, призванный из запаса. В бою, когда рота была остановлена огнем пулемета, Чумаченко по собственной инициативе стороной пробрался к окопу, откуда бил пулемет, и забросал его гранатами. Рота без потерь заняла высотку.

Другой солдат — кадровый пулеметчик Петраков был ранен, но продолжал стрелять. Раненный вторично, Петраков по приказу командира направился на медпункт. Но по пути он обнаружил два поврежденных пулемета. Собрал из двух один и вернулся к товарищам, сказав, что с медпункта его якобы отправили обратно. В это время фашисты пошли в новую атаку. Петраков открыл огонь из своего сборного пулемета и помог отбросить противника.

Когда я просматривал наградные листы, меня удивило, что оба солдата представлены к незначительным поощрениям. Пришлось исправить эту явную несправедливость, происшедшую, впрочем, не по умыслу. Просто командиры, сами непосредственные участники боев, не раз смотревшие смерти в лицо, видели в подвиге своих солдат всего лишь добросовестное выполнение воинского долга. «А что тут особенного, — возражали мне. — На их месте так поступил бы каждый...» [106] Мы представили к ордену Красного Знамени Худалова и его комиссара Лазарева, Кубеева, Шпилева и Иванникова. С радостью мы с комиссаром подписали наградные листы зенитчиков, в том числе командира дивизиона майора П. М. Никулина и командиров батарей Шамрая и Власова. За три месяца зенитный дивизион сбил 18 самолетов противника, не считая тех, которые были повреждены и ушли за линию фронта. Меткая стрельба зенитчиков всегда вызывала восхищение.

Не забыли и саперов армейской роты, хотя они и не считались нашими. Это были боевые ребята. Вышвырнув егерей из Большой Лицы, они вытащили по колонному пути, который сами же проложили, немало автомобилей. Работать им пришлось под непрерывным огнем врага. Большую группу саперов мы представили к наградам. Их командир, молодой лейтенант, получил орден Красной Звезды. Теперь понимаю, что он заслуживал более высокой награды, но тогда ни мы, ни он сам еще не осознали в полной мере значения действий его роты для нашей дивизии. Лишь после я узнал, что саперы и пограничники заставили гитлеровцев дополнительно перебросить в район колонии Большая Лица часть своих сил. Егеря приняли два небольших советских отряда за крупный десант силою в два батальона. Пограничники вскоре ушли, а рота саперов, вытаскивавшая машины, так и продолжала держать в напряжении неприятеля на нашем северном фланге.

В моем дневнике и в памяти сохранилось еще несколько имен героев, отличившихся в июльских и августовских боях. Читатель уже знает Гринева, Шарова, Солдатова. Рожицына, которые блестяще провели встречный бой у высоты 314.9. Они были тоже награждены.

В полку Короткова отличился командир взвода минометной роты старший сержант Шелудченко. В бою 12 июля рота, в районе которой он находился на наблюдательном пункте, потеряла командира. Шелудченко принял командование на себя и поднял роту в контратаку.

В 205-м полку прославился командир роты младший лейтенант Мурзанов. В бою за высоту 258.3 он был четырежды ранен, но лишь после пятого ранения покинул поле боя. Хладнокровно и смело действовал командир полковой батареи старший лейтенант Кожин. Батарея отразила прямой наводкой наступление большой группы егерей. [107] В дневнике комиссара Орлова, который мое довелось прочитать после войны, есть описание еще одного подвида. О нем Орлову рассказал Иванников.

Во время атаки высоты пулеметчик Баранов с тремя товарищами ворвался в немецкий окоп. В рукопашной был ранен в ногу красноармеец, а через несколько минут получил ранение другой. Увлеченные схваткой, пулеметчики не заметили, что наши отошли. Расчет оказался в окопе между своими и противником. На рассвете гитлеровцы в нескольких метрах от Баранова стали устанавливать станковый пулемет, а чуть дальше располагались расчеты двух ручных пулеметов. Баранов сразу оценил выгоду своей позиции: фашисты совершенно не подозревали, что рядом с ними в окопе находятся красноармейцы. Двумя гранатами бойцы уничтожили станковый пулемет, а затем обстреляли другие окопы.

Воспользовавшись суматохой, Баранов и его товарищ, помогая раненым, выбрались из окопа и поползли к своим. Егеря опомнились, открыли сильный огонь. Отважная четверка целый день пролежала на камнях под пулями. Лишь ночью, неся на себе раненых, отважные пулеметчики добрались наконец до своей роты. Они также были награждены.

О подвигах героев рассказали дивизионная газета, боевые листки, агитаторы, командиры и политработники. Молодые воины стали внимательно присматриваться к действиям бывалых солдат, стараясь держать равнение на умелых и отважных.

Все знают, сколько времени на войне отнимают хозяйственные дела, порой самые, казалось бы, незначительные.

Помнится, сразу после приказа о переходе к обороне в дивизии решили организовать баню. Наши солдаты полтора месяца вели почти непрерывные бои. За это время лишь кое-кому посчастливилось выкупаться в озере. В распоряжении дивизионного врача имелись большие палатки, дезинфекционные камеры и душевые установки с аппаратурой для подогрева воды. Ему и поручили оборудовать два банных пункта в тылу полков.

В назначенный приказом первый день работы банных пунктов я выехал в ближайшую «баню», намереваясь проверить, как идет дело. Но на пустынном берегу озера [108] ничего не было. С полсотни красноармейцев, прибывших помыться, сидели на камнях. Вернувшись в штаб, я вызвал дивизионного врача Ермакова:

— В чем дело, почему до сих пор нет бань?

— Это не мое дело, — заявил Ермаков. — Баня есть функция дивизионного интенданта.

Ермаков был хорошим врачом и энергичным организатором, но мне все же пришлось отчитать его за «функцию». Он получил приказ открыть банные пункты. Внушение подействовало: на сей раз бани заработали на следующий же день.

Серьезный разговор произошел и с дивизионным интендантом подполковником Расиным. Мне доложили, что в колонии Большая Лица, которая оказалась в нейтральной зоне, остались склады муки, сахара, растительного масла и консервов. Некоторые наши удальцы проникали туда за продуктами. Фашистские егеря тоже наведывались на склады, и там нередко происходили стычки. Одного немца даже взяли в плен.

Дивизионному интенданту поручили вывезти продукты. Прошла неделя, а вывезли всего несколько десятков мешков муки и три бочки масла. Вызываю Расина и требую объяснений. Оказалось, интендант переложил это на помощника командира 112-го полка, а тот еще кому-то передоверил. Тогда Расин получил приказание лично осмотреть склады и вывезти продукты своими силами, без привлечения полков. В качестве охраны интенданту выделили взвод дивизионных разведчиков. По растерянному лицу подполковника было видно, что такое требование идет вразрез с его представлениями о методах хозяйственного руководства. Но приказ есть приказ. За несколько ночей весь склад был вывезен.

Как же мы раньше мирились с тем, что интендант наш предпочитает руководить своими подчиненными из канцелярии? Мы с комиссаром решили помочь товарищу. Выезжая в полки, стали брать его с собой, чтобы исправлять недостатки на месте. А недостатков, конечно, было немало: в одной части плохо разделывали продукты, в другой солдаты ходили в худой обуви, так как ремонтная мастерская не справлялась с починкой сапог. К чести Расина, следует сказать, что он быстро понял пользу живого общения с людьми и стал чаще бывать в полках и батальонах. А потом и сам взялся за перевоспитание [109] подчиненных. Как-то я случайно подслушал его разговор с одним из хозяйственников.

— Вы понимаете, чего вам не хватает? — говорил Расин. — Вам не хватает знания жизни подразделения. Плюньте на бумажки, идите в роты, в батальоны, в народ, и дело у вас пойдет.

Расин изменился, работать с ним стало легко и даже приятно. По его инициативе мы взяли на учет огороды, брошенные жителями Ура-Губы. Картофель и овощи оказались чудесным подспорьем для солдатской кухни.

В начале августа армейский интендант предупредил нас о возможных перебоях с фуражом. Это был серьезный сигнал — ведь у нас насчитывалось более двух тысяч лошадей. Вспомнилась поздняя осень 1939 года на финской границе, когда пошли затяжные дожди, дороги раскисли и подвоз прекратился. Пришлось почти всех лошадей отвести далеко в тыл, к фуражным складам. А когда начались бои, полки потеряли целые сутки в ожидании лошадей.

Помня об этом печальном уроке, мы решили организовать заготовку корма. Карликовой березы вокруг было сколько угодно. Солдаты обламывали ветки, связывали в веники и сушили их.

Не знаю почему, но это начинание не встретило сочувствия у армейского интенданта. Как-то при встрече он даже пошутил по поводу моего «пристрастия попариться в баньке». Он перестал шутить, когда начались перебои в доставке фуража и наши веники спасли от гибели тысячи лошадей. Зимой в распоряжение армии интендант забрал все заготовленные нами веники и распределял их с такой скрупулезностью, как полковник Паниткин боеприпасы. А на следующее лето он выступал первым поборником заготовок и веточного корма, и грибов, и ягод. — Что, товарищ интендант, говорят, и вы стали любителем парной баньки с веничком? — спросил я, встретив моего знакомого на каком-то совещании.

— Век живи — век учись, — с улыбкой ответил он.