Сорванный отпуск

Утром 21 июня 1941 года я зашел к начальнику штаба Ленинградского военного округа генерал-майору Д. Н. Никишеву, чтобы он подписал мой отпускной билет. Я собирался отдыхать на Южном берегу Крыма.

С Дмитрием Никитовичем мы были близко знакомы. Несколько лет вместе прослужили в штабе округа.

Во время недавней советско-финской войны он был начальником штаба 9-й армии и начальником ребольской опергруппы, а я в ней — командиром полка.

У Никишева находился командир одной из вновь формируемых дивизий. Не прекращая с ним разговора, Дмитрий Никитович взял мой отпускной билет, но, перед тем как его подписать, протянул мне записку. «Вряд ли удастся тебе уехать», — прочитал я. Затем он отобрал у меня листок, разорвал его, а отпускной билет все-таки подписал и вручил мне.

Разумеется, хотелось узнать, что означает эта необычная записка. Поэтому я задержался в кабинете, надеясь, что командир дивизии скоро уйдет. Однако пересидеть его не удалось: у меня были срочные деда, пришлось уйти, так и не узнав, какая тайна скрывается за короткой запиской генерала.

Но я не мог не думать об этом. Как начальник управления боевой подготовки округа, в мобилизационные вопросы я был посвящен лишь в незначительной степени. Тем не менее по ряду признаков можно было определить, что война неуклонно и быстро приближается к границам нашей Родины. Формировались новые дивизии и второй [6] в округе мехкорпус, на новой границе усиленными темпами строились укрепления, прокладывались дороги военного значения, создавались аэродромы.

В десятых числах июня войска округа стали приводиться в непосредственную боевую готовность. Мне, например, было поручено в трехдневный срок вернуть в дивизию зенитные, пулеметные и артиллерийские подразделения, которые проходили специальные стрельбы на берегу Ладожского озера. Зенитная артиллерийская дивизия была спешно отозвана с окружного сбора и начала занимать свои позиции под Ленинградом. Артиллерия, сосредоточенная для стрельб на стругикрасненском и лужском полигонах, также возвращалась в свои дивизии. Авиасоединения рассредоточивались на полевых аэродромах. Военное имущество с окружных складов усиленно перебрасывалось в формируемые соединения. Офицеры оперативного и мобилизационного управлений штаба округа теперь засиживались за работой до поздней ночи, а многие и ночевали в своих кабинетах.

Записка генерала еще больше насторожила меня. Но все же в глубине сознания еще теплилась надежда: может быть, дело не дойдет до войны. Я был кадровый командир, не новичок в своем деле: участвовал в первой мировой, гражданской, советско-финской войнах. И надвигающаяся гроза не пугала меня. Но я понимал, сколько страданий и жертв принесет война, если она разразится, и сердце сжималось от боли. Было как-то не по себе весь вечер. В голове, как заноза, торчала мысль о записке начальника штаба.

Я лег рано, что-то около десяти часов вечера. Только заснул — разбудил шофер моей машины Воробьев. Передал приказание немедленно явиться к начальнику штаба округа. Через полчаса я уже был в кабинете генерала Никишева.

— Немцы придвинули войска вплотную к границе, — сообщил он. — Отправляйтесь в семидесятую. К утру дивизия должна рассредоточиться и приготовиться к мобилизации.

70-я стрелковая дивизия была расположена в лагере близ станции Песочная Финляндской железной дороги. [7] В первом часу ночи командир дивизии генерал-майор А. Г. Федюнин, поднятый мною с постели, уже отдавал необходимые распоряжения.

Нас с Федюниным называли фронтовыми братьями. В недавней советско-финской войне мы оба командовали полками, правда, в разных дивизиях и армиях, но наши полки первыми были награждены боевыми орденами.

Вместе с комдивом мы в полдень слушали по радио обращение Советского правительства к народу. Война стала свершившимся фактом.

Я поспешил в штаб округа. Прощаясь с Федюниным, я, конечно, не мог знать, что вижу его в последний раз. Через месяц, оказавшись в окружении в районе озера Ильмень, он застрелился. Обстановка в ту пору была трудная, и сейчас не хочется упрекать генерала. Скажу только, что дивизия сумела все-таки по частям выйти из окружения. Мертвого комдива бойцы вынесли на руках через линию фронта.

Вернувшись в штаб, я не застал в управлении почти никого из командиров — все разъехались с различными поручениями в войска. Ночь провел в Ленинграде, а в понедельник получил новое задание: выехать на рекогносцировку к реке Луга и определить передний край обороны по линии Кингисепп, город Луга, озеро Ильмень. Предстояло проехать более двухсот пятидесяти километров, не считая дороги от Ленинграда до Кингисеппа. Срок — четверо суток.

Намечая по карте маршрут, я прежде всего определил танкоопасные направления. В этом отношении оба фланга позиции не вызывали сомнений. Река Луга на протяжении ста километров к юго-востоку от Кингисеппа непроходима вброд. Естественными противотанковыми рубежами являются также обрывистый берег реки Мшага к северу от Ильменя и болота севернее села Медведь. Эти участки можно было проскочить быстро, останавливаясь только на переправах и перешейках болот, чтобы наметить тип противотанковых заграждений. Большего внимания требовал участок юго-западнее города Луга, где река делает большую излучину с мелким, легко преодолимым руслом. [8] В помощь мне был назначен капитан инженерного отдела округа Захарченя. С ним и шофером Воробьевым мы ехали по неимоверно трудным дорогам. Лесные проселки, вязкий песчаный грунт, полуразрушенные гати, гнилые деревянные мостики. Машина часто буксовала, и мы тратили много времени на то, чтобы вытянуть ее из трясины. Только опыт шофера и дружные усилия обоих пассажиров позволяли двигаться вперед. Места были большей частью безлюдные — на помощь рассчитывать не приходилось.

Возле села Медведь, где рекогносцировка заканчивалась, заехали на аэродром за горючим. Летчики, уже побывавшие в воздушных схватках, рассказывали о боях под Ригой, об отходе наших войск. А когда мы выехали на Псковское шоссе, то увидели почти сплошной поток машин, движущихся к Луге. Все они до отказа были набиты людьми. Некоторые машины останавливались, и мы пытались что-нибудь узнать у пассажиров. Ответы были противоречивыми. Одни говорили, что Рига сдана, другие утверждали, что там еще идут бои, третьи вообще не могли ничего сказать. Вид у всех был растерянный.

На южной окраине Луги нас встретил командир, присланный начальником гарнизона генералом Т. А. Безчастным. Руководствуясь моей рабочей картой, никем пока не утвержденной, он сразу же организовал строительство оборонительного рубежа. Жители Луги и ленинградцы, приехавшие сюда, колоннами направлялись на свои участки работы.

К северу от Луги по шоссе уже шло нормальное движение: генерал Безчастный навел необходимый порядок. Многие грузовики нашли применение на строительстве укреплений.

Приехав в Ленинград, я доложил заместителю командующего войсками округа генералу К. П. Пядышеву о результатах рекогносцировки и обо всем, что мы видели, а генерал ознакомил меня с некоторыми сведениями, имевшимися в штабе.

— На всем фронте округа от Баренцева моря до Выборга пока спокойно, — сказал Пядышев, склонившись над картой. — Войска заняли оборонительные позиции. Соприкосновения с противником пока нет. К югу от Ленинграда-войска Прибалтийского округа с тяжелыми боями отходят к Риге. [9] Я не знаю, кто был инициатором подготовки лужской позиции — генеральный штаб или командование округа. Многие не придавали ей значения. Но, как известно, она очень скоро сыграла свою роль: запившие ее войска задержали здесь врага почти на месяц.

Строились инженерные укрепления на подступах к Ленинграду и непосредственно в самом городе. Работами руководили преподаватели военных учебных заведений и офицеры штаба округа. Меня послали в Володарский (ныне Невский) район. Общего плана укреплений еще не было — он спешно составлялся. Но работы предстояло развернуть немедленно.

Получив мандат с большими полномочиями, я явился в Володарский райком. Здесь было по мирному тихо и спокойно. Первый секретарь райкома Егоренков, видный мужчина, по профессии инженер, вначале довольно равнодушно отнесся к моим требованиям.

— Мероприятия ваши, военные, вы и выполняйте их, — ответил он. — А у меня производственный план на плечах.

По-видимому, он все еще не понимал серьезности положения. Расстроенный, я выехал на юго-восточную окраину района — село Рыбацкое для предварительной рекогносцировки. Местность здесь ровная, совершенно открытая. С развернутой картой в руках я ходил по окраине поселка, намечал трассу будущего противотанкового рва. А вокруг меня собиралась толпа. Послышались возгласы: — Ишь ты, нарядился полковником, фашист проклятый!.. Еще орден Ленина прицепил!..

Меня повели в милицию. Не так-то просто было доказать, что я не шпион. По моей просьбе ко мне прикомандировали милиционера, но и это не помогло: я был задержан вместе с милиционером. Это повторялось несколько раз, несмотря на то что меня кроме милиционера стал сопровождать и представитель райсовета.

Впоследствии я узнал, что почти всех моих товарищей не миновала такая участь. В 1942 году я встретил помощника командующего Карельским фронтом по формированию генерал-майора Акселя Антилу, финна по национальности, говорившего по-русски с сильным акцентом. Он [10] рассказал, что в Ленинграде его арестовывали на улице, в трамвае, в кино.

— В общественных местах я боялся слово вымолвить, — добавил генерал.

Такое поведение граждан можно понять. Но право же, досадно было впустую тратить время, когда дорога каждая минута.

Наконец мы приступили к работе. Началась она не очень организованно. Толпы людей, присланных районными организациями, ходили по окраине Рыбацкого в поисках места сбора. Большинство пришло в выходной одежде, девушки — в шелковых чулках и туфельках на высоких каблуках. Лопат почти никто не принес. Мои помощники — четыре курсанта Высшего военно-морского инженерного училища имени Дзержинского — кое-как расставили людей.

Снова я пошел к секретарю райкома с просьбой выделить экскаваторы, грузовики, лопаты и другой инструмент, строительные материалы. И опять попусту.

Пришлось ехать в штаб округа. Генерал Пядышев сказал мне, что такое же положение сложилось и на других участках работ, обкому партии об этом уже известно, и он принимает необходимые меры.

Действительно, на следующий день все изменилось. Егоренков сам прикатил в Рыбацкое, записал все мои заявки и дал слово предоставить все, что необходимо. Оказывается, секретарей райкомов вызывали в Смольный и дали соответствующие указания. В Рыбацком появились инженеры. Прибыли машины. Рабочие получили инструменты. Работы развернулись. Вскоре ясно обозначился противотанковый ров, перерезавший равнину. Ленинградцы работали с огромным воодушевлением, и мне часто вспоминался девятнадцатый год, когда рабочие Петрограда в дождь и слякоть рыли окопы, чтобы преградить путь армиям контрреволюции. Сыновья и дочери не посрамили славы своих отцов.

В ночь на 5 июля меня срочно вызвал командующий войсками округа генерал-лейтенант М. М. Попов. Он сказал, что на мурманском и Кандалакшском направлениях идут ожесточенные бои с наступающими немецкими войсками и что командующий 14-й армией, обороняющей Мурманск, просит прислать к нему подходящего кандидата [11] на должность командира дивизии, Попов предложил поехать мне. Горячо поблагодарив командующего за доверие, я в тот же вечер выехал в Мурманск. Не скрою, я был доволен тем, что меня послали на фронт. Сооружать укрепления, конечно, важное дело. Но мне, старому солдату, воевавшему с немцами еще в первую мировую войну, трудно было в такое время оставаться в тылу.