«Полярная стрела» мчалась на север. Мимо Ладоги и Онеги, через дремучие карельские леса. От Ленинграда до Мурманска экспресс шел около тридцати часов. Во всем вагоне я был чуть ли не единственным пассажиром. Сидя в пустом купе, я снова и снова пытался представить себе, что меня ожидает на новом месте службы.

Мне было известно, что наша 14-я армия, оборонявшая Крайний Север, прикрывала три основных направления: мурманское, Кандалакшское и кестеньгское. Здесь сплошные хвойные леса, тысячи озер и болот, а ближе к побережью Баренцева моря — горы. На весь огромный 600-километровый фронт — только две продольные железнодорожные ветки и три грунтовые дороги, тянущиеся от Кировской магистрали — единственной артерии, связывавшей все три направления. Вдоль грунтовых дорог, труднопроходимых в ненастье, и располагались наши войска. А в промежутках, в сплошной лесной глухомани, где лишь изредка попадались небольшие деревеньки, на сотни километров протянулась только редкая цепочка пограничных застав.

Как работнику штаба округа, мне в довоенное время доводилось бывать с различными поручениями в Заполярье, участвовать в войсковых учениях близ Мурманска и Кандалакши. Уже тогда я убедился, насколько затруднен здесь маневр войск. По существу, соединениям каждого из трех направлений предстоит действовать самостоятельно.

Мне' было известно, что бои в Заполярье начались в конце июня. Вызывало тревогу то обстоятельство, что в мирное время войска армии располагались большей [13] частью в тылу близ крупных Населенных пунктов. И это несмотря на то что граница после советско-финской войны отодвинулась к западу. Оборонительные рубежи надо было создавать заново, но малочисленные подразделения, которые находились поблизости от границы, не могли обеспечить высокие темпы строительства укреплений.

Почему же создалось такое ненормальное положение? Видимо, наш Генеральный штаб по старинке рассчитывал на длительный предмобилизационный, и так называемый «угрожаемый» периоды, как это было в прошлых войнах. Надеялись, что будет время мобилизовать и сосредоточить войска и подготовить оборонительные укрепления. А война началась совсем по-другому, и никакого времени на «предподготовку» у нас не оказалось.

Успели ли войска армии придвинуться к границе? Этот вопрос волновал меня больше всего.

Я еще не знал, в какую дивизию меня назначат, где мне предстоит драться с врагом. Лучше бы попасть на Кандалакшское или кестеньгское направление: здесь войска располагались удачнее. 122-я стрелковая дивизия, стоявшая близ государственной границы западнее Кандалакши, успела создать основу для двух оборонительных полос, построив около семидесяти пулеметных и орудийных дзотов, проволочные заграждения. В самой Кандалакше находилась 104-я стрелковая дивизия. Ее 242-й полк, расположенный в Кестеньге, также кое-что сделал на рубеже реки Софьенга. Постройкой всех этих оборонительных сооружений руководил инженер 42-го стрелкового корпуса, объединявшего оба направления, полковник В. Я. Пляскин.

А на мурманском направлении? Здесь все сложнее. Войска очень разбросаны. На полуостровах Средний и Рыбачий, которые запирают вход с Баренцева моря в Кольский залив, находится 23-й укрепрайон. Его гарнизон из двух пулеметных батальонов и пушечного артполка располагает несколькими дотами и артиллерийскими полевыми позициями с секторами обстрела на море. В глубине полуострова Рыбачий расположен резерв — 135-й стрелковый полк 14-й дивизии. Другие полки дивизии — 95-й стрелковый и 241-й артиллерийский — находятся близ сухопутной границы в устье реки Титовка, а 325-й стрелковый и 143-й артиллерийский — разбросаны по всему северному побережью Кольского полуострова. [14] Вторая дивизия мурманского направления — 52-я стрелковая. Части этой дивизии стояли отдельными гарнизонами вдоль Кировской железной дороги от Мончегорска до Мурманска. По существу, они ближе к Кандалакше, чем к Мурманску, и перебросить их на север будет нелегки. Знаю, что с дорогами на этом направлении совсем плохо. К финской границе и в междуречье Большой Лицы и Титовки можно попасть только морем через Кольский залив. Правда, от Мурманска до мыса Мишуков, где начинается сухопутная дорога, расстояние небольшое, но рассчитывать на скорую переправу войск не приходится, так как не хватит ни судов, ни причалов в порту выгрузки. В мирное время все необходимое для приграничных и прибрежных гарнизонов доставлялось только морем. А сейчас судам будет трудно пробиться к пункту назначения — в воздухе хозяйничает фашистская авиация. Она беспрерывно бомбит Мурманск. А у нас очень мало самолетов. 14-я армия располагает всего лишь одной смешанной авиадивизией: два истребительных и один бомбардировочный полк (это на все три направления). Самолетный парк состоит из устаревших истребителей И-15 и И-16 и бомбардировщиков СБ. Еще хуже с зенитной артиллерией: один артдивизион на всю армию.

О многом думалось в пути. Почему удар противника оказался таким внезапным? Почему мы отступаем, вместо того чтобы громить врага «малой кровью» на его территории? Кое о чем приходилось только догадываться, главное же стало ясным лишь после XX съезда партии, взявшего курс на решительное искоренение последствий культа личности Сталина. Но уже тогда, в 1941 году, некоторые обстоятельства вызывали недоумение.

Война приближалась к границам Советского Союза. Угроза нависала и над нашей северной границей. Между тем штаб 14-й армии не располагал достаточными разведданными, так как в мирное время сбору их не уделялось должного внимания. Не было никаких сведений о намерениях противника, его силах и группировке. Только весной стало известно, что на северо-востоке Норвегии и в Финляндии у северного побережья Ботнического залива происходит подозрительное сосредоточение войск.

Оперативный план армии, разработанный на основе [15] установок штаба округа, предусматривал создание прочной обороны. Однако общего армейского резерва, которым можно было бы маневрировать, поддерживая то или иное направление, не имелось. Это была ахиллесова пята армии. Правда, командарм отобрал в свой резерв два танковых батальона 1-й танковой дивизии, которая прибыла незадолго перед войной в Кандалакшу из-под Ленинграда. Но разве могли танки действовать успешно в бездорожной каменистой тундре и сплошных лесах? Танки армейского резерва так и простояли в бездействии в Кандалакше, пока их не перебросили под Ленинград.

Некоторые разделы оперативного плана не были утверждены окончательно штабом округа. Так было, например, со сроками выдвижения войск на оборонительные рубежи.

Вплоть до самой войны не был решен вопрос о рубеже обороны на кестеньгском направлении. Штаб округа, твердо придерживаясь установки «ни пяди своей земли не отдадим никому», настаивал на выдвижении частей к самой границе. Командующий армией генерал В. А. Фролов возражал против этого. Он считал, что рубеж обороны выгоднее создать по реке Софьенга, в пятидесяти километрах восточнее границы. Фролов был прав. Широкая Софьенга с озерами, прикрывавшими фланги, явилась бы мощным препятствием для врага. Ближе к границе таких удобных для обороны рубежей вообще не было. Однако Фролова и слушать не хотели. Вынужденный подчиниться требованиям вышестоящего начальства, он, скрепя сердце, выдвинул к границе один батальон, сохранив позиции на Софьенге.

Фролову на месте было, конечно, виднее, где надо построить оборону. Первые же бои подтвердили полностью его правоту. Противник обошел наш приграничный батальон, перерезал дорогу в тылу, и бойцы с трудом пробились из окружения, бросив в лесах пушки и обоз.

Мобилизационный план армии также имел существенные недочеты. Трудно было понять, почему она получала пополнения с Урала, тогда как Архангельская и Вологодская области, связанные с Кольским полуостровом удобным морским путем, отправляли людей в другие округа. Это привело к тому, что армия, начавшая бои 29 июня, пополнения по мобилизации стала получать лишь в середине июля. [16] Бывая до войны в 14-й армии по делам службы, я слышал разговоры о том, что склады оружия и обмундирования для новобранцев размещены слишком близко к границе. В свое время штаб армии внес разумное предложение — оттянуть склады поглубже в тыл, к штабам дивизий. Но и это предложение, несмотря на всю его целесообразность, было отвергнуто. Приехав в Мурманск, я поинтересовался судьбой складов. Мне сказали, что все пришлось взорвать при отступлении. С обмундированием немного помог Северный флот, а с оружием, особенно в первые месяцы войны, были немалые трудности.

Подумать было над чем. Но, припоминая сейчас путь в Мурманск, я не могу назвать ни одного момента, когда бы в душу закрадывалось сомнение в нашей победе. Вера в партию, в силы народа оставалась незыблемой. Как и все советские люди, я был убежден, что враг будет разбит.