Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Эхо Сталинграда

Конец 1942-го и начало 1943 года прошли под знаком Сталинграда. Отголоски победной битвы быстро докатывались до Черного моря, подхватывались орудиями вновь сформированного в январе сорок третьего Северо-Кавказского фронта с оперативно подчиненным ему Черноморским флотом. Несмотря на то, что обстановка на Кавказе продолжала оставаться сложной, итоги Сталинградской [231] битвы заставляли радостно биться сердце в предчувствии того, что наша армия и народ вышли на дорогу побед.

Еще в ноябре 1942 года Военный совет Черноморского флота выпустил листовку, подписанную командующим флотом вице-адмиралом Ф. С. Октябрьским и членом Военного совета дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым. Листовка вызвала на кораблях большой политический подъем, поскольку содержала не только уверенность в силе нашего оружия, но и ставила перед моряками конкретные задачи, характерные именно для наступательной войны. Вот ее содержание:

«Товарищи черноморцы! В районе Сталинграда немецкие фашисты и их румыно-итальянские прихвостни понесли серьезное поражение. Наступательные операции Красной Армии в районе Сталинграда успешно развиваются. Гитлеровцы и их сообщники, отступая, теряют ежедневно десятки тысяч убитыми, ранеными и пленными, оставляют в руках Красной Армии самолеты, танки, орудия, минометы, склады боеприпасов и другого снаряжения.
С чувством глубокой радости узнает советский народ о победах Красной Армии, вспоминая слова Верховного Главнокомандующего о том, что недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии, когда «будет и на нашей улице праздник».
Мы знаем, что немецкие захватчики еще будут упорно сопротивляться, еще будут пытаться осуществлять свои коварные замыслы. Но мы твердо уверены, что день разгрома и уничтожения немецко-фашистских полчищ недалек.
Начавшийся под Сталинградом разгром немецко-фашистских войск должен стать началом разгрома всей гитлеровской грабармии.
Товарищи! Наступил момент, наступают дни, когда языком Волги и Дона заговорят с немцами на всем советско-германском фронте — на далеком Севере, под Ленинградом, Ржевом, Воронежем, Новороссийском, Туапсе...
Оправдаем прославленный в народе образ моряка-черноморца, защитника Севастополя, бойца железной стойкости и изумительной дерзости, человека в бескозырке и тельняшке, ставшего символом бесстрашия, находчивости, умения ломать все препятствия и вырывать победу у врага. [232]
Товарища черноморцы! Наша задача — дружными ударами кораблей и частей флота поддержать мощные удары сталинградцев, с упорством находить и топить вражеские корабли.
Смело и лихо громить и уничтожать всякие плавсредства и военно-морские базы врага на черноморском побережье!
Беспощадно уничтожать немецко-фашистских захватчиков и их итальяно-румынских прихвостней везде, где их удастся обнаружить, где они появятся — на воде, под водой, на суше!
Вперед, черноморцы!
Только вперед! На нас сейчас смотрит, от нас ждет побед наша любимая мать-Родина! Под водительством Коммунистической партии мы победим!»

Упорная оборона на горных перевалах Кавказа, отражение трех натисков противника на Туапсе, действия флота по прикрытию приморских флангов сухопутных войск, оборона военно-морских баз и приморских городов кораблями флота — все предопределяло близящееся освобождение Кавказа. Заходя в Геленджик и в Туапсе в январе сорок третьего года, нельзя было не заметить, что сухопутные армии накапливают силы. Нетрудно было догадаться, что готовится десант. И все-таки, когда «Шторм» в очередной раз пришел с конвоем в Туапсе и мы узнали о крупной десантной операции в районе Мысхако, то были потрясены радостной вестью: начинается битва за Новороссийск — крупную военно-морскую базу. Нашему экипажу оставалось только сожалеть, что «Шторм» не был задействован в высадке десанта, а продолжал обеспечивать морские перевозки вдоль Кавказского побережья, то есть ходить торными дорогами, сопровождая транспорты, или сам переправлял грузы и людей. Работа эта была не менее важна, да, к тому же, усложненная тем, что противник всячески старался прервать наши морские коммуникации, особенно на подступах к Новороссийску и в районе Геленджика. С начала 1943 года немецкое командование значительно усилило морские силы на Черном море, сюда было переброшено несколько новых подводных лодок, более сотни десантных барж, сорок катеров-охотников и двадцать торпедных катеров. Одно время, еще рассчитывая на захват наших восточных черноморских портов, противник прекратил их минирование. Но теперь, почувствовав неудержимый [233] натиск наших войск, вновь принялся каждую ночь сбрасывать на парашютах мины, и особенно часто в Геленджикскую бухту.

Заметно активизировались действия вражеских подводных лодок, главным образом на участке Новороссийск — Лазаревка. Одна лодка даже пыталась атаковать наши корабли, стоявшие в Батуми, а другая, всплыв на поверхность, открыла огонь по поезду, идущему по прибрежной железной дороге.

Но как ни свирепствовали гитлеровцы, наши корабли продолжали развивать перевозки, особенно на участке Геленджик — Мысхако, на легендарную Малую землю. Число конвоев из Поти и Батуми на север постоянно увеличивалось, что предвещало в близком будущем активные наступательные бои. В этот период корабли нашего дивизиона своей главной задачей считали охранение конвоев. В зависимости от состава конвоя и наличия сил охранения к этой работе привлекались и тральщики, и катера-охотники. Командовал конвоем обычно кто-нибудь из командиров дивизиона, иногда — командир эсминца, а бывало и так, что конвой вел командир сторожевого корабля или тральщика. К этому времени руководство конвоями и организация конвойной службы были отработаны настолько хорошо, что командиры транспортов и кораблей охранения, благодаря обретенному практическому опыту, научились понимать друг друга с полуслова и потому, собравшись на очередной «предстартовый» инструктаж, долго не засиживались. Всем и так хорошо были известны все виды обороны, способы маневрирования, применения оружия и средств связи.

Заметное оживление царило во флотских тылах: спешно готовились плавбазы, мастерские, различные плавучие емкости для перевозки горючего, формировались новые автотранспортные колонны. Словом, шла интенсивная подготовка по обеспечению всем необходимым кораблей, особенно малых, в районах предстоящих наступательных боев.

Чтобы быть поближе к своим частям, Военный совет флота из Поти перебрался на новый флагманский командный пункт под Новороссийском, расположенный всего в нескольких километрах от занятого врагом города. В середине февраля нашим войскам удалось освободить Краснодар, Ростов и, по сути, отрезать части противника, находящиеся на Кубани, от своих сухопутных тылов. Рассматривая [234] карту на стене в каюте нашего военкома Корасева, мы сходились на том, что сухопутная позиция фашистов является безнадежной: им, прижатым к морю, не только трудно будет снабжать свои части, но даже для того, чтобы бежать с Кубани, придется форсировать Керченский пролив. А этому помешает наш флот. Мы были полны в то время самых радужных ожиданий.

Но враг понимал свое трудное стратегическое положение и потому сопротивлялся с яростью обреченного. Еще раньше фашисты создали так называемую «Голубую линию» обороны — хорошо укрепленный рубеж, протянувшийся от Новороссийска до Приазовья и прикрывший с востока Таманский полуостров. Новороссийск стал одним из опорных пунктов этой линии и взять его одновременно с Краснодаром и Ростовом не удалось. Вот почему столь важным стал плацдарм в районе Станички, вошедший в историю войны под названием «Малая земля», — он не только окончательно лишал противника возможности пользоваться Новороссийским портом, но и в будущем должен был во многом помочь освобождению города. Враг держался за Новороссийск мертвой хваткой.

Понятно теперь, сколь огромна была роль морских перевозок, призванных помочь нанести удар противнику во фланг, освободить Новороссийск и тем самым подобрать ключ к «Голубой линии». И если мы завидовали тем, кто высаживал десант, а потом каждую ночь пересекал Цемесскую бухту, доставляя подкрепление на плацдарм, то это отнюдь не означает, что конвоирование и перевозки мы считали второстепенной работой. У гитлеровцев для конвоев тоже было припасено немало снарядов и бомб. Скажу лишь, что только в непогоду проводка транспортов проходила иногда без боя с воздушным противником. А когда корабль находился в строю, в базе он долго не отстаивался. Все зависело от технического состояния корабля. И так было не только со сторожевиками, но и со всеми кораблями флота.

Вся тяжесть походов, особенно в период осенне-зимних штормов, ложилась на личный состав электромеханической части. Я уже говорил, что Дурнов не раз жаловался на нехватку времени для проведения профилактических мер, все делалось на ходу, во время кратковременных стоянок под загрузкой или разгрузкой. Но машины продолжали исправно работать вопреки всем инструкциям мирного времени. Это можно было объяснить только тем, [235] что личный состав БЧ-5 вкладывал в работу всю свою душу и богатый опыт. Постоянный, ни на минуту не прекращающийся труд — это и был настоящий подвиг. А какого напряжения стоили несколько часов вахты в машинном отделении, когда на море свирепствовал шторм, палуба буквально уходила из-под ног! Даже бывалых моряков валила морская болезнь. А тут требовалось не только устоять, но и обеспечить кораблю ход и маневренность. «Железным» называли на «Шторме» старшину 1-й статьи коммуниста Валентина Солохина. Бывший паровозный машинист теперь по праву считался на корабле лучшим машинистом-турбинистом и стал старшиной машинной группы. Человек большой воли и выносливости, он при сильных штормах выручал товарищей, заступая на вахту. Дурнов говорил с гордостью, что когда на вахте в машинном отделении стоит Валентин Александрович Солохин, ему там делать нечего.

Под стать Солохину был и старшина котельной группы мичман коммунист Владимир Кучер. Он также мог пробыть на вахте в штормовую погоду двенадцать часов кряду, не испытывая приступов морской болезни. И не потому, что обладал каким-то исключительным здоровьем: сказывались воля, закалка в походах.

Нет, не могу я отдать предпочтение кому-либо одному из обитателей «нижних этажей» корабля. Труд там был одинаково сложен и к нему одинаково относились. Разве легче приходилось трюмным машинистам? Их старшина отделения старшина 2-й статьи Петр Хоменко, досконально зная всю трюмную систему корабля, вместе со своими подчиненными обеспечивал подачу мазута в котельные отделения. Он был и мастером на все руки, этот скромный и трудолюбивый моряк, мог сделать буквально все — от зажигалки до модели корабля. Своим мастерством с ним мог соперничать разве что старшина электриков Константин Львов. В каких угодно погодных условиях он обеспечивал корабль энергетикой, производя самые сложные электротехнические работы.

Словом, без исполинского труда не выигрывалась ни одна битва ни на суше, ни на море. И понимание боевого выхода, как исполнение нелегкой, но необходимой работы, привил своим подчиненным командир БЧ-5 Петр Иванович Дурнов.

Я не ошибся в своих первых впечатлениях. Сам Дурнов, кроме блестящего знания электромеханического хозяйства, [236] являл во время походов образец стойкости и выносливости. Даже на якорных стоянках его не увидишь в каюте, а уж в море — и подавно. С ходового мостика всегда можно было заметить, как сосредоточенный и озабоченный чем-то Дурнов появляется в люке машинного отделения и тут же исчезает в тамбуре кочегарки. Через какое-то время неотложные дела ведут его в румпельное отделение. А то наведается в коридор линии гребных валов, чтобы проверить, не «температурят» ли опорные подшипники — на сторожевых кораблях за ними требовался особый присмотр. Он лично должен был убедиться в исправности всех машин и механизмов и при этом не забывал напомнить своим подчиненным, какие узлы требуют повышенного внимания. Вот почему я не помню ни одного случая, чтобы из-за неисправностей механизмов БЧ-5 была не готова к походу.

И даже такая, казалось бы, неприметная служба, как вестового в кают-компании, тоже была вкладом в общую работу экипажа. Вестовым служил у нас строевой краснофлотец из БЧ-2 полтавчанин Михаил Пидгора — исключительно старательный, заботливый и честнейший человек. В любую погоду, в любое время суток во время похода он всегда бодрствовал и внимательно следил, чтобы каждый командир был накормлен. В кают-компании его все любили и не упускали возможности выразить свою благодарность.

Думается, что этот повседневный, неброский героизм наших моряков брал свое начало в атмосфере лучших традиций русского флота. О скромных, неизмеримо стойких, честных и трудолюбивых моряках, всегда готовых пожертвовать жизнью ради священного долга защиты своей Родины, писали книги Станюкович и Новиков-Прибой. Однако невиданный еще в истории человечества накал и размах сражений периода Великой Отечественной войны породил и невиданный подъем морского духа. Нам было что защищать, могучая жажда мести в сердце матроса, по природе своей доброго и мирного, была вызвана звериной жестокостью врага, пытавшегося отнять у нас не только землю и ее богатства, но и человеческое достоинство. Огромна была заслуга наших политработников, умело направлявших чувства гнева и праведной мести. Я часто думал об этом в те дни, присматриваясь к работе старшего политрука Корасева. Александр Васильевич был моим первым комиссаром (а после ввода единоначалия-замполитом), [237] и потому я испытывал к нему особую признательность за поддержание боевого духа экипажа. Воистину, он был душой корабля, всегда находил верный тон в разговоре с людьми, умел поговорить и о самом заветном, и о том, чем жил весь народ, вся страна. В бою находился на самом трудном участке: то ли среди артиллеристов, то ли среди машинистов и кочегаров. Он мог быть, несмотря на молодость, и по-отечески строгим, и остроумно высмеять нерадивого, но за всем этим всегда чувствовалась доброжелательность и сердечность. Именно в таком комиссаре мы особо нуждались в тот период боевых походов, когда главной нашей работой была охранная служба транспортов. Плавали мы на малых ходах, сами на противника не нападали, лишь отражали его атаки с воздуха. В это время героически сражалась Малая земля, мелкосидящий, или, как его называли, «тюлькин флот», высаживал десанты, ходил под обстрелами через Цемесскую бухту, моряки из морской пехоты совершали подвиги, о которых становилось известно всей стране. Кое-кто из экипажа мог подумать: что с того, что мы благополучно проводили транспорт из Батуми в Геленджик? А скольких ты сам уничтожил фашистов или береговых батарей противника? То есть результаты наших походов не давали столь зримого представления о вкладе корабля в боевые действия эскадры, как это бывает при набеговых операциях или дальнем огневом налете. Но никто не просился на берег в морскую пехоту или на другой корабль, ведущий более активные действия. Я не сомневался: при первой же необходимости желающих найдется немало, но сейчас они хорошо усвоили важность работы на своем месте. И в этом была главная заслуга Корасева и партийно-комсомольского актива. Это давало мне как командиру возможность смело опираться на работу партийной и комсомольской организаций, зная, что все нужные мероприятия и нововведения будут поддержаны личным составом корабля.

В феврале нам неожиданно пришлось распрощаться с Корасевым, получившим назначение заместителя командира по политчасти на эсминец «Железняков», и, не скрою, мне было очень жаль с ним расставаться. Наши отношения сложились прекрасно, а каким будет новый замполит? Сумеет ли поддержать морально-политическое состояние экипажа на прежнем уровне? Скажу сразу, что сомнения мои оказались напрасными... [238]

Замполитом на «Шторм» был назначен Андрей Григорьевич Барков, служивший до этого политруком на эсминце «Сообразительный», который пользовался на флоте хорошей боевой репутацией. Барков энергично принялся за дело и в дальнейшем показал себя грамотным и умелым политработником. Отношения у нас с ним тоже сложились хорошие, в чем мне, признаться, помог опыт с Корасевым. На флоте совсем недавно было введено единоначалие, и командир корабля становился не только военным, но и политическим руководителем, с личной ответственностью перед партией и правительством за постоянную боевую готовность корабля, за все стороны жизни и деятельности подчиненных. В руках командира сосредоточивались оперативно-строевые, политические, административные и хозяйственные функции, и, чтобы справиться с ними, я должен был как коммунист опираться на партийную организацию. Но одно дело усвоить свои новые функции, а другое — успешно их выполнять. — Все это давалось нелегко и не сразу.

Тогда и мне и Корасеву пришлось преодолеть некие психологические трудности, прежде чем мы оба сумели привыкнуть к нашему новому положению. Я старался по отношению к нему вести себя еще с большим тактом, чтобы у Корасева не возникло повода думать, будто я как единоначальник в чем-то хочу подменить своего замполита, окружить его командирской опекой. Сам Корасев был подчеркнуто вежлив, показывая образец отношений младшего к старшему, и в то же время я чувствовал почти неуловимую настороженность: как поведет себя командир с новым должностным лицом? Однако взаимная психологическая разведка длилась недолго, мы оба выдержали экзамен на политическую зрелость. У нас не возникло каких-либо разногласий или разлада и потому не было необходимости выяснять наши новые служебные отношения. Будучи коммунистами, мы отлично понимали свои обязанности на корабле и продолжали жить и работать душа в душу. Следует сказать, что личный состав корабля подобно барометру чувствителен ко всякого рода событиям и безошибочно улавливает малейшие отклонения от норм служебной деятельности и поведения своих офицеров и политработников, но особенно влияет на жизнь корабля моральный облик командира и замполита, их отношения к служебному долгу и взаимоотношения. И если здесь все в порядке, то можно быть уверенным, что на корабле и [239] боевая подготовка, и морально-политическое состояние личного состава всегда будут на должном уровне. Все эти уроки мне преподал мой первый комиссар и замполит Александр Васильевич Корасев, за что я ему благодарен и поныне.

Я не сравнивал Баркова и Корасева, они были разные по складу характера, у каждого были свои излюбленные формы и методы работы, но оба были беспредельно преданы делу ленинской партии и с большой ответственностью и партийной принципиальностью относились к своему служебному долгу. И от этого в большой степени зависело то, что сторожевой корабль «Шторм» постоянно находился в строю.

Дальше