На ходовом мостике
Конвой идет в Туапсе
Лидер мне пришлось покинуть в считанные минуты и самым спешным образом перебираться на сторожевой корабль «Шторм». Заходя в Батуми 18 октября 1942 года, «Харьков» получил с флагманского корабля эскадры линкора «Парижская Коммуна» семафор о том, что «Шторм» должен через три часа отправиться на боевое задание и к этому моменту мне надлежит быть на корабле. Довелось тут же, безотлагательно, передавать свои старпомовские дела старшему лейтенанту Владимиру Карповичу Романову — командиру БЧ-3 — и наскоро прощаться с теми, кто оказался рядом. Через полчаса после швартовки лидера я уже был на «Шторме».
Меня встретил бывший помощник командира старший лейтенант Павел Александрович Керенский и, не теряя ни минуты, провел в командирскую каюту, где сразу же ознакомил с боевым заданием. Докладывал он кратко и ясно, не пользуясь никакими записями. Сторожевым кораблям «Шторм» и «Шквал» совместно с эсминцем «Незаможник» и двумя сторожевыми катерами следовало отконвоировать из Батуми в Туапсе танкер «Москва». Командиром конвоя сперва назначался «Павел Андреевич Бобровников, а на следующие сутки, когда с наступлением темноты «Незаможник» уйдет выполнять другое задание, им станет командир «Шторма». Бобровников уже провел инструктаж командиров кораблей, участвующих в конвое, все документы получены, «Шторм» к выходу готов.
Так состоялось наше знакомство с Керенским, человеком большого душевного такта, знающего и грамотного командира, влюбленного в свой корабль и его людей. В нем сразу угадывался твердый характер и смелый ум. [219]
Керенский повел себя так, будто не первый раз приходил ко мне с докладом, не подчеркивая своего преимущества в знании корабля и его боевых возможностей. Это сразу расположило меня к старпому.
Впрочем, нельзя сказать, что сторожевой корабль «Шторм» был мне совершенно незнаком. Он являлся точной копией «Грома», на котором я на Тихом океане отслужил два года и неплохо знал его устройство, вооружение и боевую организацию. Не позабыл всего этого и сейчас, так что накопленный опыт весьма пригодился. Театр Черноморского флота я изучал, плавая еще на «Незаможнике», затем и на «Харькове». Но одно дело плавать хоть и на однотипном корабле, но командиром батареи, да еще в мирное время. Или старпомом на больших кораблях с опытными командирами. И совсем другое — самому командовать с ходового мостика, лично организовывать жизнь экипажа, руководить им в бою, постоянно испытывать чувство ответственности за корабль и людей. Это на тебя будут бросать вопросительные взгляды в трудных ситуациях, от тебя будут ждать единственно правильного решения, а самому уже надеяться не на кого, ни совета, ни подсказки не получишь. Только сконцентрированные знания, опыт, умение, приобретенные за все время морской службы, помноженные на волю, реакцию и решительность, смогут оправдать твое место во главе корабля.
Но у командира всегда есть надежные помощники: комиссар, старпом, командиры боевых частей. Их присутствие рядом, безупречное исполнение команд и приказаний как бы удесятеряют силы командира. Я давно приметил, что хорошие командиры корабля, несмотря на всю регламентированность уставом и дисциплиной своих отношений с подчиненными, всегда видят в них прежде всего товарищей в сложном и ответственном деле. Это сплоченность людей, поставленных перед лицом общих трудностей, а зачастую и перед лицом жизни и смерти, особенно в бою. И вот каким бы суровым внешне не казался тот или иной командир корабля, сколь ни строги бывают его выговоры, продиктованные требованиями службы, если он настоящий моряк и командир, то непременно испытывает в душе чувство братства и единения со своим экипажем. Этому учит море и морская служба.
Вот о чем я думал в уютной кают-компании «Шторма», когда один за другим входили члены командного [220] состава и, представившись, рассаживались за общим столом. Если я и знал кого-то из них, то только понаслышке, плавать ни с кем не приходилось. Наше первое знакомство началось с того, что я сообщил о поставленной перед нами задаче, об ожидаемой оперативно-тактической обстановке на переходе, напомнил о взаимодействии и использовании оружия.
Со своим сообщением выступил комиссар старший политрук Александр Васильевич Корасев. Он сказал, что партийно-комсомольскому активу корабля задача известна, с членами экипажа проводится индивидуальная работа. На долгие разговоры времени не оставалось, командиры разошлись по своим местам, а я решил, что в походе при малейшей возможности постараюсь с каждым познакомиться поближе.
В назначенное время по сигналу с «Незаможника» впервые под моим командованием «Шторм» уходил из Батумского порта.
Смеркается. Среди кораблей у причалов отыскиваю знакомый силуэт «Харькова». На нем еще в силе суточный план, составленный мной: с марса фок-мачты на бак протянуты бельевые леера — на лидере перед ужином планировалась стирка белья. «Харьков» заночует в Батуми. Все идет по плану. Но почему-то мне кажется, что покинул я лидер давно... На баке различаю нескольких человек, машущих руками «Шторму». На крыле ходового мостика приметная фигура Петра Ильича Шевченко, он тоже приветственно машет вслед. Рядом сигнальщик ловко орудует флажками: «Командиру «Шторма» желаем счастливого плавания!»
Приказываю просигналить в ответ: «Благодарю!» В это единственное слово флажного сигнала вкладываю все самые лучшие чувства ко всему экипажу лидера. Этим и завершилось прощание с «Харьковом». Вскоре на фоне берега среди соседних мачт и корпусов в вечерней дымке затерялся силуэт моего прежнего корабля...
Первый выход в море обеспечивал командир-наставник, или, как говорят на флоте, «вывозной» капитан 3-го ранга Евгений Андрианович Козлов — командир эсминца «Бодрый». Рядом на мостике постоянно находился и Керенский, которому, я заметил, было далеко не безразлично, как сегодня сработает налаженная им организация службы. За внешним его спокойствием чувствовалось настороженное внимание к докладам, телефонным звонкам, [221] к каждому звуку из переговорной трубы. Что ж, здоровое стремление отличиться по службе делает честь любому командиру. Опасно — равнодушие. Съемка и выход прошли организованно, так что Павел Александрович остался доволен. «Вывозной» тоже не сделал никаких замечаний.
Выйдя из Батуми, мы заняли свое место в ордере. Погода явно ухудшалась, повисла низкая облачность, видимость еще больше снизилась. В этих условиях необходима повышенная бдительность сигнальщиков и артиллеристов. Вызываю на мостик артиллериста «Шторма» лейтенанта В. А. Трухманова и прошу доложить о требованиях к БЧ-2 при плохой видимости. Трухманов докладывает четко и правильно. Приказываю сыграть боевую тревогу для его боевой части, установить повышенную боеготовность. Ну, а как чувствуют себя наши машины? Можно ли в полной мере положиться на их надежную работу в любых режимах? О техническом состоянии БЧ-5 докладывает вызванный на мостик механик инженер-капитан-лейтенант Петр Иванович Дурнов.
Дурнов чем-то напоминает мне механика «Грома» Алексея Матвеевича Горбачева. То же скрупулезное знание всех винтиков, клапанов, насосов, то же отношение к машине, как к живому существу, за которым необходимы постоянный присмотр и уход. Дурнов самым подробным образом доложил, что главные и вспомогательные механизмы в основном находятся в удовлетворительном состоянии. Некоторые, правда, требуют вскрытия и техосмотра, но из-за частых выходов в море это не всегда удается сделать. Зато за ними наблюдают особенно внимательно. А вообще он уверен, что боевой выход электромеханической частью будет надежно обеспечен.
На мостике тихо, вокруг все спокойно. Слышно только пощелкивание счетчика лага, определяющего скорость хода, да характерное поскрипывание репитера гирокомпаса. Ночь темная, облачность продолжает оставаться низкой, временами идет дождь. В такую погоду штурманам трудно определять место корабля, потому с «Незаможника» получаем семафор за подписью командира конвоя: «Командирам показать свои места на ноль часов!» Такие запросы повышают ответственность командиров и штурманов, и я захожу в штурманскую рубку — выяснить место «Шторма» на ноль часов. У штурмана Якова Карповича Стрельченко все готово. Не зря он то [222] и дело появлялся на мостике у компаса. На штурманской карте маленьким кружком обозначено местонахождение «Шторма», а рядом бланк с заготовленным ответом на «Незаможник». Отмечаю, что прокладка курса и записи в навигационном журнале ведутся аккуратно. Уж кого-кого, а штурмана командир должен знать как самого себя и иметь четкие представления о точности его работы. От этого во многом зависит успех плавания, а подчас и жизнь корабля. Потому к работе Стрельченко присматриваюсь с особым вниманием и не спешу с выводами.
В общем то, что я слышал в последнее время о «Шторме», вселяло уверенность в его экипаже. Корабль в составе эскадры с первых же дней войны принимал самое активное участие в боевых действиях — конвоировал транспорты, обстреливал вражеские позиции, подвозил подкрепления нашим войскам. Только в период оборонительных боев у Новороссийска и Туапсе сторожевой корабль «Шторм» выполнил ряд ответственных боевых задач. 3 сентября 1942 года с Таманского полуострова эвакуировалась Керченская военно-морская база. Прикрывавший ее 305-й батальон морской пехоты, которым командовал прославившийся на Малой земле Цезарь Куников, попал в окружение в районе Соленых озер. Батальон необходимо было снять с узкой прибрежной полосы. В море вышел «Шторм». Один, днем, без воздушного прикрытия, он подошел к занятому врагом побережью, принял на борт с торпедных катеров личный состав батальона с вооружением. Корабль оказался загружен до критического предела. Всякое движение было запрещено. Для того чтобы отойти от берега и лечь на обратный курс, бывшему командиру «Шторма» А. И. Несмеянову пришлось осторожно описывать пологую кривую, так называемую циркуляцию. Боевая задача была выполнена, личный состав батальона без потерь доставлен в Геленджик. Командующий флотом объявил всему экипажу «Шторма» благодарность.
Следующую операцию «Шторм» провел в период последних боев за Новороссийск. Кораблю следовало конвоировать эвакуированный железобетонный док. Во время перехода док неоднократно подвергался яростным атакам авиации противника, но был в сохранности доставлен в Сухуми. Вторично комфлотом объявил экипажу «Шторма» благодарность.
Затем «Шторм», выполняя приказ командования эскадры, [223] доставил из Туапсе в Геленджик командующего Черноморской группой войск генерал-полковника Я. Т. Черевиченко и Адмирала Флота Советского Союза И. С. Исакова. И сразу же совместно с эсминцами «Незаможник», «Железняков» и сторожевым кораблем «Шквал» обстрелял аэродром в Анапе, в результате чего несколько самолетов противника было уничтожено, повреждена взлетная полоса. Уже при отходе корабли подверглись атакам вражеской авиации и торпедных катеров, но удар был успешно отражен, и корабли благополучно вернулись в базу. Так что к моему приходу на «Шторм» его экипаж представлял собой хорошо спаянный боевой коллектив.
Сам корабль был сравнительно небольшой, водоизмещением в пятьсот тонн, и неплохо вооружен: два 102-мм полуавтоматических орудия, четыре 45-мм орудия, замененных позже на 37-мм автоматы, четыре пулемета, один трехтрубный торпедный аппарат, глубинные бомбы, параваны. Кроме того, с корабля можно было производить постановку мин. Словом, это был универсальный корабль, способный решать различные боевые задачи. Подобные корабли появились у нас в начале тридцатых годов как первенцы отечественного надводного флота. Им суждено было стать предвестниками наших новых миноносцев. На них в свое время прошли первую морскую школу многие командиры — будущие прославленные адмиралы и флотоводцы. И хотя после эсминца «Незаможник» и лидера «Харьков» сторожевой корабль казался мне слишком маленьким, я понимал, что он — грозная сила, и гордился оказанным мне доверием.
Здесь же, на мостике, комиссар корабля старший политрук Александр Васильевич Корасев сообщил, что из ста пяти членов экипажа — тридцать восемь коммунисты и пятьдесят комсомольцы. В 1935 году, когда я служил на «Громе» и был секретарем партийной организации, у нас было всего семь коммунистов, а вот теперь на таком же корабле партийно-комсомольская прослойка составляет почти девяносто процентов экипажа.
— Да нам, Александр Васильевич, под силу горы ворочать!
Комиссар согласно кивает:
— Все зависит от нас, Петр Васильевич, как сумеем эту силу направить на боевые дела. И помощники надежные, есть на кого опереться. Превосходный секретарь [224] парторганизации военфельдшер Сачко. На корабле не первый год, знает людей, прислушивается к ним, считается с их мнением. И его любят, уважают. А секретарем комсомольской организации — котельный машинист старший краснофлотец коммунист Василий Савинов. Хороший агитатор, настоящий вожак молодежи.
Пока на море тихо, у нас есть время обстоятельно поговорить с комиссаром. Убеждаюсь, что сам он — человек беспокойный, знающий вкус соленого морского пота. Во флоте с тридцать второго года, служил катерным боцманом, был секретарем сначала комсомольского бюро, потом партийной организации, затем — военкомом отдельного дивизиона торпедных катеров. В ноябре сорок первого добровольно пошел в морскую пехоту к полковнику Горпищенко, где воевал до конца обороны Севастополя. А с июля 1942 года — на «Шторме»...
Ночной переход проходил спокойно. С «Незаможника» лишь поступило несколько сигналов об изменении курса, да изредка по конвою или в адрес одного из командиров охранения передавался приказ: «Соблюдать заданное расстояние» или «Соблюдать свое место в строю». Спокойный переход — это, конечно, хорошо, но только в бою я узнаю истинную цену экипажу.
На утреннюю вахту заступил командир артиллерийской части В. А. Трухманов. Это уже вторая его вахта за время перехода. Небольшого роста, с красивым лицом и живыми темными глазами, Трухманов каждым движением, каждой отданной командой демонстрировал уверенность в себе, знание своих обязанностей. На его груди висел новенький артиллерийский бинокль, который он время от времени вскидывал к глазам, просматривая отведенный «Шторму» сектор наблюдения. Затем подходил к компасу, брал пеленг на охраняемый транспорт и запрашивал дальномерщика о расстоянии. Если для соблюдения места в строю нам необходимо было выйти вперед или отстать, он, пользуясь педальными звонками, передавал в машинные отделения команды об увеличении или уменьшении оборотов. Не забывал также контролировать бдительность вахтенных сигнальщиков, боеготовность на носовом 102-мм орудии.
Не прошло и получаса, как Трухманов громко доложил:
— Низколетящий самолет слева сорок пять, на корабль! [225]
— Играть боевую тревогу! — приказываю Трухманову. — Приступайте к командованию своей частью.
Сигнальщики поднимают сигнал: «Самолет противника в воздухе!» Одновременно Трухманов дает целеуказания на 37-мм автоматы и пулеметы, затем и на 102-мм орудия.
Самолет «фокке-вульф» — разведчик. Благодаря бдительности вахтенного командира «Шторма» мы первыми обнаружили противника. А это, в свою очередь, помогло своевременно открыть огонь. На полную мощь заговорили автоматы и пулеметы старшин Гавриила Юрченко, Евдокима Пироженко, Алфея Лапина и Михаила Зборовца. Щелкнули замками и подняли стволы 100-мм орудия старшин Ивана Кузьмина и Григория Назаренко. У первого орудия старшина батареи главный старшина Филипп Кравец вместе с командиром орудия помогает наводчикам схватить цель. Но 102-мм орудия, заряженные шрапнелью, так и не открыли огонь — обнаруженный самолет резко свернул вправо, пересек курс конвоя и скрылся в северном направлении. Будь погода получше, могли бы появиться и бомбардировщики. Сохраняем повышенную боеготовность. К счастью, задувает крепкий норд-вест, видимость плохая, и нам удается спрятаться от вражеских самолетов.
Медленно тянется время в конвое: скорость примерно восемь-девять узлов, долго находимся на одном и том же курсе, привязанные к транспорту, да еще такая унылая погода — все это может притупить бдительность, незаметно расслабить людей. Потому-то на верхней палубе, у боевых постов, постоянно вижу то комиссара корабля, то помощника командира, то командиров боевых частей. В конвоях легче изыскивать время для учебы, это дает хорошую встряску, заставляет экипаж быть начеку. С Керенским мы подробно обсудили, как и когда будем проводить боевую подготовку, какие зачетные аварийные задачи предстоит решить в этом году.
С наступлением темноты, как и было предусмотрено, «Незаможник» повернул на обратный курс и ушел в южном направлении. Место головного занял «Шторм».
До Туапсе добрались благополучно. В небольшом и плохо защищенном порту кораблям охраны пришлось стать на оба якоря на внутреннем рейде, поскольку в такую погоду стоянка небезопасна: якоря могут не выдержать, и корабль под напором ветра начнет дрейфовать. [226]
Оставив на мостике вахтенного командира, я решил обойти «Шторм». На баке, возле носового орудия, с баластиной{8} возился краснофлотец. Заметив меня, он четко представился:
— Старший строевой боцманской команды краснофлотец Шулькин.
Выполняет задание боцмана — готовит баластину к выброске за борт. Что ж, очень своевременно распорядился боцман. Если обнаружится дрейф, придется в помощь якорям подрабатывать машинами. Значит, и боцман, и Павел Александрович Керенский, и краснофлотец Шулькин не только грамотные моряки, но и любят свой корабль. А это качество командиру всегда приятно отметить в подчиненном.
...К двум часам ночи ветер уменьшился, и, не теряя времени, мы сразу подошли к причалу для приемки мазута: в шесть часов снова предстоял выход в море с прежней задачей — конвоировать транспорт «Москва», только уже в обратном направлении.
Таким же спокойным, благодаря непогоде, оказалось возвращение в Батуми. Лишь тогда я полностью осознал, что первый самостоятельный поход окончен. Вот и свершилась мечта юности — я стал командиром корабля!
Но еще предстоял первый серьезный бой. Тот, что мы вели с «фокке-вульфом», был слишком скоротечный, да и немецкий летчик попался какой-то слабонервный, отвернул сразу, как только заговорили наши автоматы и пулеметы. Обычно так просто самолеты противника не уходили, особенно если бывала получше погода.
Командовать кораблем в бою мне пришлось уже на следующем походе в Туапсе. На этот раз «Шторм» и два сторожевых катера должны были конвоировать транспорт «Райкомвод». Кроме того, на меня возлагались обязанности командира конвоя.
Под охраной темноты нам удалось благополучно достичь района Адлера. Утро наступило ясное, солнечное, такое бывает только глубокой осенью на Черном море. Вахту нес Керенский. Он все чаще и чаще поглядывал на небо.
— Не нравится вам погода, Павел Александрович? — спрашиваю Керенского. [227]
Вопрос можно, конечно, не задавать, но хочется, чтобы он почувствовал по тону: новый командир спокоен и уверен в себе.
— Неплохо бы в небесной канцелярии заказать вчерашнюю погодку, но... — он сдержанно улыбнулся. — У нас нет с ней связи.
Понятно, что для такой погоды наряд охранения в конвое слишком слаб, нам бы иметь хотя бы вчерашние силы, но приказ — есть приказ. Как говаривал мой учитель на Тихом океане Брезинский: побеждать противника нужно тем оружием, какое держишь в руках.
На мостике появляется штурман и докладывает о предстоящем через пять минут повороте на новый курс. На «Шторме» для других кораблей поднимается сигнал, и, как только рулевой Петр Павлов переложил руль для поворота, командир отделения сигнальщиков старшина 1-й статьи Павел Андриец выкрикнул:
— Группа самолетов прямо по курсу!
По конвою объявляется боевая тревога, и на мачте взвивается сигнал: «Отразить атаку самолетов от норд-веста!» Увеличиваю ход «Шторма» до полного. Но и от «Райкомвода» нельзя отрываться, поэтому на полном ходу описываем крутые зигзаги. В небе уже хорошо различима шестерка Ю-88, идущая на конвой. В напряженной тишине раздаются лишь громкие доклады дальномерщика Петра Зимина о дистанции и высоте. Наши автоматы способны достать самолеты на высоте около трех тысяч метров. Очень важно не пропустить момент, когда корабль придет на сигнальную дистанцию, чтобы сразу открыть огонь. И вот — команда Трухманова: «Огонь!» Сразу же расчеты старшин Пироженко, Лапина и Юрченко вступают в бой. На время стрельбы прекращаю зигзаги, чтобы облегчить работу зенитчикам и удержаться поближе к транспорту. Он и катера тоже ведут огонь.
Самолеты уже над «Штормом», ревут моторами почти в самом зените, но бомб на корабль не сбрасывают. Значит, для них главный объект — транспорт. И вскоре вокруг «Райкомвода» вздымаются огромные фонтаны воды. Их много, из-за водяной завесы транспорт почти не виден. Разрывы бомб смешиваются с грохотом зенитной стрельбы. Время тянется мучительно долго, мы с тревогой ждем, когда самолеты отбомбятся. Керенский докладывает: сброшено двадцать бомб. [228]
Но вот бомбовые разрывы стихли, один за другим смолкают зенитные орудия транспорта и кораблей конвоя, самолеты отбомбились и ушли. «Райкомвод» продолжает следовать за нами.
— Имеете ли повреждения? — с нетерпением запрашиваю капитана транспорта.
— Повреждений нет, из команды никто не пострадал, — получаем ответ.
Отлаживаем ордер и продолжаем следовать намеченным курсом. Теперь самолеты вряд ли отстанут, нужно ждать новых налетов. Главное — бдительность и повышенная боеготовность.
В районе Хосты снова обнаруживаем шестерку «юнкерсов». Подходят оттуда же, откуда появилась предыдущая группа — с норд-вестского направления. Опять основной удар наносится по «Райкомводу». Из двадцати четырех сброшенных бомб три упало в непосредственной близости от транспорта. На этот раз вряд ли обошлось без повреждений и потерь, — с тревогой думают все, кто находится на мостике «Шторма». Да, так и есть! Как только самолеты ушли, капитан «Райкомвода» докладывает: «Из числа команды шесть человек ранены, корпус корабля не поврежден». Уточняю состояние пострадавших и принимаю решение на одном из катеров отправить их в Сочи.
Но атаки авиации противника на этом не закончились. После двух часов дня в третий раз подвергаемся нападению. На сей раз шестерка «юнкерсов», видимо, решает действовать более эффективно — пытается бомбить примерно с двух тысяч метров. Но на этой высоте и наш огонь более эффективен. «Юнкерсы», так и не прорвавшись сквозь огневой заслон к транспорту, ломают строй и беспорядочно сбрасывают бомбы. А один, уходя, дымит, оставляя в небе черный след. Ни одна из бомб не причинила вреда.
Больше самолеты не атаковали. Лишь примерно через час после налета нами была обнаружена группа «Мессершмиттов-109», шедшая курсом на Туапсе. Об этом мы сообщили по радио оперативному дежурному базы. Вскоре к нам присоединился катер, доставивший раненых в Сочи, и в полном составе конвой благополучно вошел в Туапсе.
Первый бой с вражеской авиацией мы выиграли, не имея, если не считать раненых, существенных потерь. Но [229] надо сказать, что хотя мне и приходилось прежде стоять на мостике во время более тяжелых боев, когда море буквально кипело от разрывов, а сброшенные бомбы исчислялись многими десятками, ни разу я не переживал такого напряжения, вызванного чувством ответственности за свой корабль и за весь конвой. И вместе с тем я испытывал огромную признательность к людям, которые точно и своевременно исполняли приказания и команды, стояли у топок котлов, на маневровых клапанах в машинных отделениях, кто прильнул к прицелам орудий! Прежде, признаться, столь сильно я не испытывал подобного. Минуты опасности обострили все чувства, вызывали потребность еще лучше узнать, научить, воспитать подчиненных. Ведь сколькими незримыми нитями связаны мы все в бою, да так крепко, что ни один из нас не в состоянии выполнить свой долг до конца без другого...
За два выхода в море я имел возможность окончательно составить представление о боевой и морской выучке личного состава, а также о надежности в работе огневых и технических средств корабля, и остался вполне доволен. С такими людьми можно успешно плавать и бить врага.
Вернувшись тем же составом конвоя в Батуми, мы с «вывозным» командиром Евгением Андриановичем Козловым отправились на флагманский корабль эскадры линкор «Парижская Коммуна» доложить командующему эскадрой вице-адмиралу Л. А. Владимирскому и военкому эскадры бригадному комиссару В. И. Семину о результатах конвоирования. Кроме того, мне надо было представиться командующему эскадрой по случаю нового назначения, поскольку раньше этого сделать я не успел.
Лев Анатольевич принял нас тепло, поздравил меня с новым назначением, с первыми боевыми выходами в море и самым внимательнейшим образом выслушал доклады о походах в Туапсе. Он интересовался всем: боями, навигационным обеспечением, состоянием корабля и экипажа. Слушая доклад Козлова, Лев Анатольевич пристально глядел на меня и согласно кивал головой.
Владимирского любила вся эскадра. Он был не только опытный адмирал, но и обаятельный человек, всегда доступный, скромный и справедливый. Поражала память Владимирского на лица и фамилии, он хорошо знал не только всех командиров и комиссаров кораблей, но и большинство лиц из числа командного состава, а также старшин [230] сверхсрочной службы. Это объяснялось тем, что Владимирский часто бывал на кораблях, возглавлял эскадру в тяжелые дни обороны Одессы, Севастополя, Новороссийска и Кавказа. Без его личного участия, как правило, не проходил ни один совместный выход кораблей эскадры и часто двухзвездный флаг командующего развевался на мачте во время операций. Возглавляя эскадру, Владимирский воспитал многих замечательных командиров кораблей, таких, как В. А. Пархоменко, В. Н. Ерошенко, Е. А. Козлов, Г. П. Негода, П. И. Шевченко, Г. Ф. Гадлевский, А. Н. Горшенин, С. С. Ворков, В. Г. Бакарджиев. Сам Лев Анатольевич прожил нелегкую жизнь, много испытал трудностей, но неизменно являл образец благородного достоинства, ставя интересы дела превыше всего. Все, кто плавал с Владимирским, всегда вспоминают о нем с большой любовью и благодарностью.
После посещения линкора «Парижская Коммуна» мы на причале расстались с Козловым. Мне было приятно пожать руку этому отзывчивому и тактичному офицеру. Козлов улыбнулся на прощание:
— И от меня теперь примите поздравления. В принципе, мое присутствие на «Шторме» было лишним...
Я горячо возразил ему и поблагодарил за помощь в трудных ситуациях. Делал это он всегда с большим тактом. Через несколько лет жизнь снова свела нас. Обоим пришлось командовать крейсерами: Козлову — «Красным Крымом», мне — «Красным Кавказом». И тогда я еще раз убедился, насколько Козлов был грамотен как командир и какой он отличный товарищ.
На следующий день после разговора со Львом Анатольевичем Владимирским на «Шторм» был прислан приказ за его подписью о моем допуске к самостоятельному управлению кораблем. [231]