Потинцы встречают героев Феодосии

Приближение Нового года всегда волнительно. Прощаясь со старым годом, подводишь итоги, ведешь счет приобретениям и потерям, оглядываешься на прошлое и пережитое. Шесть месяцев уходящего года мы ведем бои с сильным и коварным врагом, за эти шесть месяцев каждый из нас испытал то, чего не довелось испытать, пожалуй, за всю предыдущую жизнь. Много потерь понес наш народ, вся страна: кровь, смерть, слезы на оккупированных врагом территориях, оставленные города, разрушенные заводы и фабрики, опустошенные колхозные нивы. Огромного напряжения от всех и каждого потребовала война. Красная Армия выстояла под Москвой, сорвала надежды гитлеровцев на молниеносную войну. Мы научились воевать с хорошо вооруженным и обученным противником, осознали главное: фашистов можно бить и побеждать. Черноморцы, прошедшие героическую оборону Одессы и двухмесячную оборону Севастополя, обрели дух стойкости и непобедимости. Шесть месяцев черноморская эскадра воюет умело и стойко, для кораблей нет непогоды, нет трудностей, которые нельзя преодолеть. Каждый корабль, каждое соединение кораблей открыло счет большим и малым победам. Неприступным оказался морской бастион — Севастополь. Каждый день его обороны — это уже была победа.

В последние дни уходящего 1941 года черноморцы вписали еще одну страницу в счет славных дел: в ночь на 27 декабря высадили десант на северное побережье Керченского полуострова, в Камыш-Буруне и у Эльтигена, а 29 декабря — в Феодосии. Лучшего подарка, чем весть об успешной высадке, нельзя и придумать. Лидер «Харьков» не участвовал в десантной операции — мы продолжали походы в Севастополь, однако вести, которые жадно ловили из уст участников похода, вселяли в нас гордость, как будто мы лично были причастны к успешной операции. Феодосийско-керченский десант — это мощный удар по противнику с юга, последовательно наносимый вслед за битвой под Москвой. Операция проводилась с тем, чтобы разгромить керченскую группировку противника и овладеть Керченским полуостровом. Естественно, что враг будет вынужден снять блокаду Севастополя, а это создаст благоприятные условия для наступления на Крым. [157]

30 декабря 1941 года из сообщения Совинформбюро мы узнали, что фашисты выбиты из Феодосии и Керчи. Сразу стал очевидным провал декабрьского штурма Севастополя. Противник вынужден был рассредоточить свои силы между Севастополем и Керченским полуостровом.

Чем больше мы узнавали подробностей о высадке десанта, чем ясней складывались в единое целое все эпизоды этой еще не виданной по смелости операции, тем большее восхищение вызывало изящество замысла и четкость проведения десанта. В Феодосию он высаживался прямо в город, где хозяйничали немцы. Зима вообще была очень суровой, с непрерывно бушующим норд-остом, который подчас весьма осложнял стоянку в порту, но и непогода не смогла сдержать моряков и десантников. В район Керчи высадка осуществлялась силами Азовской флотилии и Керченской военно-морской базы, не располагавших крупными кораблями. Целая армия высадилась с байд, рыбачьих лодок и баркасов. Между малотоннажными судами не было связи, высадка шла ночью, на неподготовленное побережье. Мы смотрели на моряков, высаживавших десант, с восхищением и тайной завистью: каждому было бы лестно участвовать в такой операции.

С высадкой десанта действия кораблей на керченском и феодосийском направлениях не приостановились. Для успешного развертывания операции требовалось постоянно поддерживать десант.

7 января 1942 года «Харьков» вместе с другими кораблями эскадры, стоявшими в Поти, встречал героический крейсер «Красный Кавказ» и его доблестный экипаж, возглавляемый командиром капитаном 2-го ранга Алексеем Матвеевичем Гущиным и комиссаром капитаном 3-го ранга Григорием Ивановичем Щербаком, моим другом и земляком.

В порт «Красный Кавказ» уже не мог войти самостоятельно. Осев кормой в воду по орудийные башни, с почерневшими от пожаров корабельными надстройками, с облупившейся от непрерывной стрельбы краской на орудийных стволах, весь израненный, он входил в порт, как честный воин, не пожалевший в бою жизни. То, что пришлось выдержать «Красному Кавказу» за последнюю неделю, ранее казалось бы вообще непосильным для одного корабля. [158]

28 декабря «Красный Кавказ» в составе отряда кораблей, приняв в Новороссийске стрелковую часть, высадил ее в Феодосии и, ошвартовавшись у внешней стороны мола, сразу же взял на себя артиллерийскую поддержку десанта. Он вышел из боя, имея повреждения и наскоро заделанные пробоины, — бой был трудный, стрельба шла прямой наводкой по вражеским батареям, по танкам и бронепоезду. Однако, вернувшись в Новороссийск, крейсер получил новое задание: срочно перебросить в Феодосию зенитный дивизион. Новороссийская база не располагала в тот момент другим кораблем, способным выполнить это задание, а зенитки были крайне необходимы в Феодосии, поскольку авиация противника имела подавляющее превосходство и могла причинить десантникам множество неприятностей.

Несмотря на сильный шторм и повреждения, крейсер благополучно достиг Феодосии и в темное время суток выгрузил орудия с тягачами и боеприпасами, но уйти до рассвета не успел. Утром его атаковали пикирующие бомбардировщики. Привезенные зенитки еще не могли помочь крейсеру, от двух десятков самолетов пришлось отбиваться своими батареями — силы были неравные. Появлялись все новые и новые повреждения, но, к счастью, крейсер не потерял ход, сумел уйти в море. Он едва дотянул до Туапсе. Корма была почти полностью в воде. Буксиры и охранение, высланные из Новороссийска, подоспели вовремя, самостоятельно из Туапсе в Поти крейсер уже не дошел бы.

В Потийский порт, ведомый мощным буксиром, крейсер «Красный Кавказ» входил под торжественные звуки духовых оркестров. На мачтах всех кораблей взвились разноцветные флажные сигналы: «Да здравствует героический крейсер «Красный Кавказ»!», «Слава героям Феодосии!» Множество людей, стоя на кораблях, стенках и причалах, кричало «ура!» отважному крейсеру.

«Красный Кавказ» стал на ремонт. В Поти я вновь встретился с Григорием Щербаком, который только что вернулся из госпиталя, и он рассказал мне о подвиге своего корабля. Выйдя из жесточайших боев, Щербак был настроен по-боевому и законно гордился участием в блестяще проведенной Керченско-Феодосийской десантной операции.

С первых чисел января ее результат не замедлил сказаться. Штурм Севастополя прекратился, противник [159] ограничился боями местного значения, будучи не в состоянии сконцентрировать значительные силы для решающего натиска. Однако в сравнении с нашими войсками он по-прежнему находился в более выгодном положении, поскольку сохранил сухопутные коммуникации, по которым свободно мог снабжать свои войска; в районе боевых действий по-прежнему имел аэродромы, где базировались значительные воздушные силы. Наступившее относительное затишье под стенами Севастополя отнюдь не облегчило жизни морякам, продолжавшим морем доставлять защитникам города боеприпасы и продовольствие. Бомбардировочная и торпедная авиации противника резко усилили воздушную разведку на наших морских коммуникациях. С апреля 1942 года в блокаде с моря гитлеровцами были задействованы торпедные катера, а несколько позднее и подводные лодки. Блокада оказалась настолько плотной, что тихоходные транспортные суда уже не могли пробиться в Севастополь и примерно с середины апреля все перевозки людей и грузов стали осуществлять исключительно боевые корабли. Словом, напряженность на морских дорогах к Севастополю резко усилилась, а наших кораблей и транспортов становилось все меньше, поскольку после боев часть из них стояла на ремонте.

От действующих кораблей флота потребовалось большое напряжение сил. Наряду с боевыми подвигами краснофлотцы, старшины и командный состав кораблей совершали подвиги трудовые. На всех кораблях были созданы специальные ремонтные бригады, выполнявшие самые сложные работы. Благодаря инициативе, находчивости и матросской смекалке, многие корабли тогда оставались в строю.

Как назло, зима и весна сорок второго года выдались суровыми, штормовыми. Досаждал злой и свирепый бора — бушующий норд-ост, способный даже наносить повреждения кораблям на стоянках. Помнится одна из январских ночей в Туапсе, когда задул норд-ост в 10 баллов. Образовавшийся «тягун» начал бить лидер «Харьков» о причал. В ту ночь на корабле никто не отдыхал, все силы были брошены на спасение лидера. Кранцы, пеньковые тросы оказались растертыми в труху, а бревна искрошены в мелкие щепки. Только к утру нам удалось отойти от причала и стать на якорь в акватории порта. Но и здесь стоянка была далеко не спокойной, крен достигал [160] 35°, и стоять пришлось с прогретыми машинами до следующего утра. В ту ночь «Харьков» не получил повреждений, а вот попавшим в такой же переплет крейсеру «Молотов», эсминцам «Бойкий» и «Смышленый» пришлось хуже. Но разве такой была единственная ночь!

Буквально через пару недель ситуация повторилась. Мы стояли в Туапсе, ошвартованные кормой к причалу. Рядом — большой транспорт. И снова неожиданно задул сильный боковой ветер. Якорь пополз, и лидер начало наваливать на форштевень транспорта. Надо было немедленно менять место, а Мельникова на корабле не оказалось — ушел в штаб базы. Срочно отдаю приказание в пятую боевую часть: экстренно приготовиться к съемке. Вскоре Вуцкий доложил о готовности и, оставив за себя заместителя, поднялся на ходовой мостик. Я был рад его появлению, чувству товарищества, проявленному в трудную минуту. Удачно маневрируя при сильном шквалистом ветре, мы благополучно отошли от нашего «опасного» соседа и стали на якорь в удобном месте. И сделали это весьма своевременно, ветер продолжал крепчать. Вскоре, обеспокоенный погодой, на корабль прибыл Мельников и, не скрою, мне было приятно ощутить пожатие его крепкой командирской руки.

Не лучшей погода оказалась и в марте. В одном из мартовских штормов погиб эсминец «Смышленый». Произошло это на наших глазах и, чтобы было ясно, в каких условиях нам приходилось плавать, расскажу о тех незабываемых сутках.

Утром 6 марта мы находились в Новороссийске. Вскоре после подъема флага получаем от командира отряда легких сил (ОЛС) контр-адмирала Николая Ефремовича Басистого приказание: готовиться к экстренному выходу в море. Срочно отдаются соответствующие распоряжения корабельным боевым частям и службам. Все буднично, все, как обычно. Не впервой мы получали неожиданные приказания и шли в поход, в бой. Видимо, и сейчас пойдем либо в Севастополь, либо в один из кавказских портов за маршевым пополнением. Никто даже предположить не мог, что нам вскоре доведется увидеть и пережить.

Мы уже развели пары, когда на корабль прибыли командир отряда Н. Е. Басистый и комиссар И. С. Прагер. Оба взволнованы и не скрывают озабоченности. Впрочем, Басистый, опытнейший моряк, герой керченско-феодосийского [161] десанта, не спешит с выводами, а просто информирует о том, что вчера вечером эсминец «Смышленый» с тремя сторожевыми катерами вышел из Новороссийска, сопровождая конвой в составе транспортов «Березина». «В. Чапаев» и тральщика «Тракторист», следовавший в Камыш-Бурун. В районе мыса Железный Рог, как и предусматривалось заданием, командир «Смышленого» капитан 3-го ранга Виктор Михайлович Шегула передал конвой командиру охранения от Керченской военно-морской базы, а сам, развернувшись на обратный курс, намеревался вернуться в Новороссийск. Вот тут-то и случилась беда — эсминец подорвался на мине. Не потеряв плавучести, корабль стал на якорь. Обо всем Шегула доложил командиру отряда.

«Харькову» следовало идти на помощь «Смышленому». Н. Е. Басистый и И. С. Прагер следовали с нами. Выйдя из Новороссийска около девяти часов, мы прибыли в район стоянки «Смышленого» через три часа и начали маневрирование на расстоянии пяти-шести миль, опасаясь минных полей.

Вообще, минная обстановка на Черном море была весьма запутанной. Минные заграждения ставили мы, ставил противник, причем фашисты недавно начали применять мины нового образца — гидроакустические. В непогоду мины срывало с якорей, волокло течениями. Карты минных полей быстро устаревали и, когда уже не отражали реальной минной обстановки, фарватеры прокладывали тральщики — шли по минным полям, образуя за собой чистые проходы. Вот и со «Смышленого» сообщили: требуются тральщики. На эсминце к тому времени вода затопила 1-ю машину и 2-е котельное отделение, но ход не был потерян — «Смышленый» вполне мог идти под одной машиной.

К пятнадцати часам из Керчи прибыли тральщики и приступили к тралению. Через три часа «Смышленый» вышел на чистую воду. Мы все с облегчением вздохнули. Особенно радовался за командира «Смышленого» Мельников. Шегула был женат на его сестре, и, конечно, наш командир переживал также и за родственника. Настали минуты и даже часы, когда все надеялись, что «Смышленый» будет спокойно отконвоирован в Новороссийск, станет там на ремонт и будет спасен. Тем более Шегула снова доложил, что в буксировке не нуждается, может идти самостоятельно со скоростью до восьми узлов. [162]

Басистый разрешил эсминцу следовать своим ходом. Этому благоприятствовала погода — был штиль. К тому же близились сумерки — время, когда торпедоносная авиация противника проявляла повышенную активность. Имея на буксире «Смышленого», лидеру «Харьков» все равно не удалось бы развить скорость больше восьми узлов, но зато, лишенный маневра, сам он мог бы стать жертвой вражеской авиации. Думается, командир отряда легких сил принял правильное решение.

Лидер «Харьков» возглавил отряд, корабли легли на курс в юго-восточном направлении с тем, чтобы в зависимости от состояния поврежденного корабля можно было зайти в одну из наших южных баз.

Море успокоилось, было тихо. Но вот раз, второй легла на воде рябь, изменившая ее цвет: начал задувать зюйд-вест. Примерно к восьми часам ветер усилился до пяти баллов, меняя направление к весту. Это уже не предвещало ничего хорошего, но корабли продолжали следовать своим курсом. Когда стемнело, командир «Смышленого» донес, что корабль плохо слушается руля. Еще часа через два новое донесение: «Корабль влево не разворачивается». Погода к этому времени совсем ухудшилась, вест-норд-вест задувал уже с силой до семи баллов, на море пять баллов, поднялась пурга, снизившая видимость до одного кабельтова.

После полуночи командиру «Харькова» было приказано взять «Смышленый» на буксир.

— Идите на ют, руководите подачей буксира, — коротко бросил Мельников.

Я видел, как он весь собрался, понимая, что предстоит нам нелегкое дело, да еще в такую погоду. Ветер и снег слепили глаза, с каждой минутой увеличивалась качка. «Харьков», развернувшись, совершил маневр для подачи буксира. С первой попытки мы подали на «Смышленый» бросательные концы, но при выборке они оборвались от сильного натяжения. Пришлось делать второй заход, а на все требовалось время. Волны уже перекатывались через верхнюю палубу, качка трепала оба корабля. Мы опять подали бросательные. На «Смышленом» подхватили один из них и начали вновь выбирать проводник, закрепленный за огон стального конца.

Со «Смышленого» кто-то, невидимый из-за метели, прокричал в рупор:

— Трос показался из воды! [163]

И вдруг подошла огромная волна, оба корабля накренились в разные стороны, проводник снова лопнул, и трос плюхнулся в воду. Все дальнейшие попытки взять «Смышленый» на буксир не увенчались успехом. Лидер «Харьков» кренило до критической отметки, на юте работать стало невозможно из-за угрозы быть смытым за борт: несколько человек из готовой команды были сбиты с ног волной и получили серьезные ушибы. Командир Шегула доносил: переборки не выдерживают, вода начинает поступать в другие помещения, топит первое котельное отделение. И все-таки, благодаря самоотверженным усилиям команды, «Смышленый» продолжал двигаться своим ходом. Лишь к утру, после того, как было затоплено 3-е котельное отделение, корабль потерял ход. При ветре вест-норд-вест в десять баллов и разбушевавшейся пурге «Смышленый» был отдан на милость стихиям.

С рассветом наступила трагическая развязка. В восемь часов семь минут набежавшей волной корабль накренило на борт, и он так и остался лежать. Люди скатывались по корпусу корабля в воду, а эсминец тут же стал погружаться вниз кормой, возвращаясь на ровный киль, затем быстро пошел под воду.

На вздымающихся гребнях волн держалось множество людей. У всех, конечно, еще была надежда на спасение: ведь рядом «Харьков», он поможет! Мельников сразу отдал команду направить корабль к плавающему экипажу с наветренной стороны, чтобы бортом сгладить крутые гребни волн. Мы рассчитывали, что некоторых из находящихся в воде крутая волна забросит на палубу, так как борт «Харькова» входил в воду, и волны перекатывались через нашу палубу. О спуске спасательных шлюпок не могло быть и речи.

Но случилось непредвиденное. Глубинные бомбы со «Смышленого» при большом дифференте начали скатываться с кормы и взрываться на глубине в опасной зоне от лидера «Харьков». От сильных гидравлических ударов у нас стали выходить из строя механизмы и приборы. После первого же взрыва из нактоуза вылетел магнитный компас, у рулевого сорвало репитер с гирокомпаса. «Харьков» с места не ушел, но и совершить до конца задуманное не удалось. После каждого взрыва на воде все меньше и меньше оставалось людей. Когда бомбы перестали рваться, на поверхности осталось всего несколько [164] человек, из них нам удалось спасти двоих краснофлотцев: сигнальщика Петра Тараторкина и артиллерийского электрика Николая Булыгина.

Более двух часов «Харьков» маневрировал в поиске людей, но спасать больше было некого. На одном из разворотов лидер на полном ходу врезался в гребень волны «девятого вала». Носовая часть не взошла на волну. Огромная масса воды прогнула палубу полубака, образовав трещину. Вертикальные подпоры палубы в кают-компании были согнуты в дугу. В Поти мы следовали только по волне, в такой жесточайший шторм идти против волны было весьма рискованно.

Да, очень сурово обошлась морская стихия с эсминцем «Смышленым» и его славным экипажем. Спасенные нами краснофлотцы Тараторкин и Булыгин после оказания им первой медицинской помощи дорисовали тяжелую картину последних минут корабля.

Не потеряв мужества, командир корабля В. М. Шегула до последнего боролся за жизнь экипажа. Плечом к плечу с ним стоял военком капитан-лейтенант Веперс. И даже тогда, когда корабль повалило на борт и стало ясно, что гибель его неминуема, боевой дух командира не был сломлен. Краснофлотцы «Смышленого» запели «Раскинулось море широко...» Никто не бросил своего боевого поста, пока не последовала команда: «Покинуть корабль!»

Тараторкин до последней минуты находился на ходовом мостике. Корабль начал уже быстро погружаться, когда он подошел к командиру и предложил ему спасательный пояс. Шегула от пояса отказался, крикнул: «Быстрей за борт, через секунду будет поздно!» Сам он остался на ходовом мостике и, очевидно, погрузился под воду вместе со своим кораблем.

Трагедия, разыгравшаяся на наших глазах, тяжелым бременем легла на весь экипаж «Харькова». Мы сделали все, что было в наших силах, но стихия оказалась сильнее людей. «Харьковчане» видели гибель товарищей, с которыми многие прежде служили на одном корабле, были связаны узами крепкой флотской дружбы. А каково было Мельникову, которому предстояло рассказать своей сестре, вдове командира Шегулы, о том, как погиб «Смышленый»? Контр-адмирал Басистый и полковник комиссар Прагер вместе с нами переживали катастрофу. Как-то особенно остро ощущалось наше одиночество среди бушующего [165] моря. Пенные буруны продолжали кипеть за бортом, усилилась снежная пурга, началось обледенение верхней палубы и орудий. Казалось, то, что происходит с нами, имеет как бы второстепенное значение. Шторм, обледенение, появление «Хейнкеля-111» — все мелко и ничтожно. Мы делали свое дело автоматически, еще не придя в себя после пережитого.

Пожалуй, один только вахтенный командир лейтенант В. С. Сысоев сумел подавить тяжелое настроение. Он, как бы почуяв, что беда может породить у экипажа вялость и безразличие, был подчеркнуто строг, подтянут и собран. Я еще раз отметил про себя, каким высоким чувством долга обладает этот молодой командир. Он часто вскидывал бинокль, внимательно всматриваясь в воздушное и водное пространство, наблюдая за расстановкой вахтенных сигнальщиков, поглядывал на картушку гирокомпаса, задавая тон всей вахте.

Шторм стал утихать, когда мы подходили к Поти.

Я не припомню другого похода, который бы с такой же силой вымотал экипаж морально и физически. «Смышленый» не выходил из головы. Но потребовалось вновь приводить корабль в порядок после той ночи — откачивать из помещений воду, восстанавливать повреждения на верхней палубе, выравнивать погнутые люки, двери и кранцы, — и людей подгонять не пришлось. Все хорошо понимали: идет жестокая война, приказ на боевой выход может последовать в любую минуту. И только там, на огневых позициях, в море, в бою, мы сможем отомстить за своих товарищей. Трагедия со «Смышленым», потрясшая нас, еще больше сплотила экипаж, мы почувствовали себя единой семьей перед лицом врага и бушующих стихий. Для меня это чувство было особенно сильным — в те дни я получил из Ленинграда письмо, написанное незнакомой рукой, в котором сообщалось о смерти родителей. Не знал я о судьбе моих остальных родственников — где они, живы ли вообще. Корабль стал для меня единственным домом, а близкими людьми — члены экипажа «Харькова». Ближе и родней их не было на всем белом свете. [166]