Декабрьский прорыв

Причину срочного вызова лидера «Харьков» в Туапсе 20 декабря мы узнали, как только ошвартовались. К причалу подъехала легковая машина начальника штаба Черноморского флота контр-адмирала И. Д. Елисеева. Он быстро взбежал по сходне и немедленно отправился с Мельниковым в каюту. Пробыли они там не более десяти минут, и, как только Елисеев ушел, Мельников сообщил о распоряжении начальника штаба: на «Харьков» прибудет 4-й батальон 9-й бригады морской пехоты, который необходимо срочно доставить в Севастополь. И уточнил:

— Противник начал второй штурм города. За последние трое суток положение Севастопольского оборонительного района резко ухудшилось. Есть новая директива Ставки. Главная задача Черноморского флота на сегодняшний день — удержать Севастополь. Наше возвращение туда — одна из срочных мер по оказанию помощи обороне. Сейчас из Новороссийска перебрасывается 79-я бригада морской пехоты на крейсерах «Красный Крым», «Красный Кавказ», на эсминцах «Бодрый» и «Незаможник». Мы присоединимся к отряду по пути. И учтите: прогноз погоды не обещает ничего хорошего. Все должно быть предусмотрено на случай шторма.

Когда Мельников говорил вот так, как сейчас, — кратко, сухо, жмурясь, — значит, он предчувствовал сложность боевого задания. Ни один поход в Севастополь не давался кораблям легко. Но в условиях новой активизации боевых действий противника, предштормовой погоды, в атмосфере срочности и решительности принимаемых мер наш поход обещал быть особенно сложным. На войне быстро вырабатывается интуиция на предстоящие трудности. [138]

К моменту прибытия морских пехотинцев основная подготовительная работа уже была проделана. Военком Алексеенко и политрук БЧ-5 В. С. Соколов совместно с партийно-комсомольским активом провели среди экипажа разъяснительную работу, рассказали о последних сообщениях из Севастополя. Я успел проинструктировать людей с тем, чтобы каждый понимал свой «маневр», расставил их по местам. Лидер уже стоял под парами, командиры боевых частей доложили о готовности выйти в море, когда на причале, чеканя шаг, появились морские пехотинцы. Одеты они были в различное обмундирование, почти все вооружены трехлинейными винтовками и лишь немногие — самозарядными винтовками Симонова. Командный состав был во флотских шинелях, вооружен пистолетами «ТТ». Лишь командир батальона выделялся морским бушлатом, на рукаве которого поблескивало две с половиной нашивки. Вот он-то и направился ко мне доложить о прибытии. В двух шагах от себя в комбате я вдруг узнаю Леонида Головина, с которым вместе учились в военно-морском училище. Мы бросились друг другу в объятия, забыв обо всем на свете. Но быстро спохватились. Может быть, на переходе удастся улучить пару минут для разговора, а сейчас не время.

Груза у пехотинцев немного: каждый боец при себе имеет сто двадцать патронов, трехдневный сухой паек, на весь батальон — 12 ручных пулеметов Дегтярева, 3 станковых пулемета и триста ящиков патронов. Вот и все. Батальон к посадке готов, грузы вот-вот прибудут на машинах.

С ловкостью взбегают морские пехотинцы по сходням. Со стенки под руководством Веселова началась загрузка легкого вооружения и боеприпасов. Погрузка производилась личным составом БЧ-2, работа была привычная, и краснофлотцы быстро с ней справились. Во время приемки Мельников находился на ходовом мостике, часто поглядывая на часы. По настроению командира можно было судить, что он доволен ходом работ, ни разу не прикрикнул своим зычным голосом: «Проворней работать!» После прибытия морских пехотинцев прошло около двадцати минут, и лидер «Харьков» отошел от стенки.

В кубриках, где разместились десантники, между ними и членами нашего экипажа сразу начали завязываться знакомства. Многие из пехотинцев ранее служили [139] на кораблях эскадры, и потому то здесь, то там раздавались радостные возгласы — встретились боевые друзья. Моряки лидера оказывали гостям самый радушный прием, хорошо понимая, что от этого во многом зависит боевой дух пехотинцев, которым по прибытии в Севастополь сразу предстоит идти в бой. Кроме того, впереди небезопасный переход морем.

Прогноз погоды полностью оправдался. Море штормит, видимость плохая, встречные волны, подгоняемые северо-западным ветром, сильно бьют в носовую часть корабля. Но лидер, взрезая волну, не сбавляет хода: встреча с отрядом кораблей назначена на 17.30, времени в обрез.

Впрочем, прибыв в точку рандеву минута в минуту, отряда мы не встретили. Первым предположением было, что произошла ошибка в счислении, да и ограниченная видимость могла помешать. Но, связавшись с Новороссийском, выяснили, что отряд вышел из базы с некоторым опозданием. Встреча состоялась, когда уже было темно.

В целях маскировки корабли шли с выключенными ходовыми огнями, что затрудняло взаимный поиск. Локационных установок еще не было. Помогло то, что радисты услышали в эфире переговоры кораблей по УКВ связи. Сигнальщикам была дана команда усилить наблюдение и скоро на одном из кораблей отряда заметили незатемненный иллюминатор. Такое грубейшее нарушение светомаскировки могло стать причиной гибели корабля, но в данном случае оно помогло обнаружить отряд.

Флагманский крейсер «Красный Кавказ» шел под флагом командующего флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского. От командира мне стало известно, что ввиду резкого осложнения обстановки под Севастополем, туда спешит командующий. Отрядом кораблей командовал начальник штаба эскадры капитан 1-го ранга Владимир Александрович Андреев. Кроме него, на флагманском корабле находились также военком эскадры бригадный комиссар В. И. Семин и начальник оперативного отдела штаба флота капитан 1-го ранга О. С. Жуковский.

Выполняя приказание флагмана, лидер занял место концевого в кильватерном строю кораблей. Теперь мы ориентировались по затемненным кильватерным огням эсминца «Незаможник», шедшего впереди «Харькова». [140]

У меня появилась возможность выкроить несколько минут и спуститься в каюту, предоставленную командиру батальона Леониду Павловичу Головину. Мы жадно расспрашивали друг друга о прожитом, о службе, о наших боевых соучениках. Оказалось, что Леонид с небольшим перерывом воюет третий год: в составе 2-го тяжелого артдивизиона прошел всю финскую кампанию, с первых дней обороны Одессы сражался в составе 2-го морского полка, участвовал в ноябрьских боях под Севастополем на бронепоезде «Железняков» в качестве помощника командира по артиллерии, а вот теперь, приняв в Туапсе под свое командование батальон, вновь возвращается в Севастополь. О себе он говорил скупо, зато о батальоне подробно, с нескрываемой гордостью. Батальон сформирован в основном из мобилизованных из запаса бывших черноморских моряков, служивших прежде на кораблях эскадры и в береговой обороне. Многие пришли в батальон добровольцами.

— Народ бывалый, нашей, флотской, закалки. Настроение боевое, все рвутся встретиться с противником. Так что лучшего себе не пожелал бы, — заключил Головин.

— Ну, раз так, то некоторые могут вступить в бой еще до прихода в Севастополь.

Головин удивленно посмотрел на меня. Тогда я предложил создать из лучших стрелков группу ПВО, которая при необходимости могла бы вести ружейно-пулеметный огонь по низко летящим самолетам. Он с энтузиазмом принял предложение. Заглянувший в каюту военком батальона старший политрук Георгий Иванович Глушко также посчитал это дело полезным и нужным и предложил, чтобы стрелковые группы возглавили лейтенант В. П. Родионов и политрук М. П. Рубанов. И комбат, и военком сразу же приступили к формированию групп. Я же отправился в очередной раз в обход корабля, чтобы проверить, как поддерживается на лидере установленная боеготовность.

Трудно приходилось верхним боевым постам. Нужно было выдержать и холодный ветер, и водяные брызги, и качку. Но люди не теряли бдительность, были готовы в любой момент вступить в бой. Хуже всех приходилось тем, кто нес вахту на баке, у первого орудия главного калибра. Бак захлестывало водой, ветер здесь был особенно пронизывающий, но командир орудия старшина [141] 1-й статьи Петр Куцев, лично возглавивший боевую смену, представился с такой лихостью и щегольством, словно шли мы на смотр в ясную погоду. Спрашиваю у Куцева, как идет вахта.

— Нормально. — И, улыбнувшись, пожимает плечами. — Вкус морской воды нам давно знаком, одеты мы по-штормовому, за что хвататься, чтобы не смыло за борт, знаем, а потому решили не покидать своего орудия до прихода в Севастополь.

Благодаря стараниям старшины батареи мичмана И. И. Мезенцева артиллеристы в самом деле экипированы лучшим образом: все в широкополых зюйдвестках, в непромокаемых костюмах и резиновых сапогах.

У зенитчиков тоже полный порядок. На кормовой надстройке, где установлена 76-мм зенитная батарея, ее командир лейтенант В. В. Беспалько при свете карманного фонаря проверяет правильность установки взрывателей на дистанционных гранатах, которые он держит под рукой на случай ближнего боя с торпедоносцами.

— Хоть погода и нелетная, но кто знает, на что может решиться фашист?

Я, конечно, одобряю его предусмотрительность. Благодаря своей вдумчивости и грамотности, лейтенант Беспалько, как и лейтенант В. С. Сысоев, один из лучших среди молодых командиров.

Да, боеготовность корабля, несмотря на трудные погодные условия, поддерживается на должном уровне. Теперь можно заглянуть и в кубрики, узнать, как чувствуют себя пехотинцы. При штатной численности лидера порядка трехсот человек мы приняли на борт 675 пехотинцев. Из-за непогоды всех их пришлось разместить в кубриках. Можно представить, какая там теперь скученность.

В первом же кубрике я услышал баян. Играл и пел наш комиссар, а пехотинцы ему подпевали. Еще в Туапсе Алексеенко предупредил, что берется поддерживать хорошее настроение у пехотинцев, и за время пути ни разу не покинул кубриков. Помогал ему, как всегда, Олег Ленциус. В специальном выпуске радиогазеты от имени экипажа «Харькова» он выразил чувство уважения к боевым товарищам — морским пехотинцам и пожелал им успешно бить ненавистного врага. Затем прочитал свои стихи. Запомнились такие строчки: [142]

Мне ничего не оставалось, как доложить командиру о полном порядке. Мельников никогда не покидал мостик во время боевых походов. Лишь изредка, когда поход проходил в относительно спокойной обстановке, он позволял себе усесться в походное кресло. В такие минуты казалось, что он дремлет, но впечатление это было обманчиво. Как-то раз, во время дневного похода, «дремавший» в кресле командир неожиданно приказал вахтенному командиру вызвать к телефону командира трюмно-котельной группы старшего техника-лейтенанта М. И. Чередника. Взяв трубку, Мельников, не повышая голоса, сказал:

— Максим Иванович, пора бы вам уже знать, что трубы на корабле существуют для вывода в атмосферу горячих газов из топок котлов, а не для сбора и хранения сажи, которая, как вам известно, способна возгораться, что и имело место сейчас на первой трубе. Хорошо, что это случилось днем, а не ночью. Потрудитесь впредь подобного не допускать.

И Мельников вновь прикрыл глаза. Однако этого было достаточно, чтобы Максим Иванович больше не «хранил» сажу в котельных трубах...

Выслушав доклад, Мельников удовлетворенно кивнул.

— У Вуцкого пока тоже все идет нормально, только что он звонил с поста энергетики. Чередник со своими котельными машинистами бесперебойно поддерживают заданное давление пара, хоть им там нелегко.

В голосе Мельникова слышались теплые нотки. В трудные минуты он наверняка испытывал чувство благодарности ко всем тем, кто обеспечивал его команды, кто добросовестно нес вахты. Воентехник М. И. Чередник не имел специального технического образования, но был талантливым самоучкой, трудягой и все хозяйство БЧ-5 знал отлично. Но присвоить ему командирское звание оказалось не так-то просто, мешало отсутствие образования. Мельников в свое время прошел все инстанции, ходатайствуя за своего подчиненного, и только в результате рапорта на имя наркома ВМФ, в виде исключения, Череднику было присвоено звание воентехника 2-то ранга. Надежды командира на воентехника полностью [143] оправдались в бою под Констанцей, когда под руководством Чередника старшие котельные машинисты спасли корабль. Понятно, что и Чередник готов был сделать все возможное и невозможное, лишь бы не подвести своего командира. Однако не следует думать, что это взаимное уважение командира и подчиненных рождало на корабле атмосферу расслабляющего благодушия. Мельников неизменно был требователен и взыскателен главным образом с теми, кого любил и ценил. Особенно строг бывал командир, когда несвоевременно выявляли цели, которые ему удавалось обнаружить первым. И конечно, вот в такую штормовую погоду он то и дело напоминал сигнальщикам о визуальном контакте с «Незаможником», идущим с затемненными кильватерными огнями, которые из-за непогоды временами не наблюдались. Но в общем обстановка на мостике была спокойная, поскольку неприятельских самолетов-разведчиков не было, а шторм — дело привычное для моряков.

Неприятности для нас начались у Крымского побережья.

С флагмана предупредили, что при подходе к фарватеру № 3 отряд кораблей встретит тральщик из охраны водного района главной базы. Он же проведет корабли по фарватеру. Однако тральщика почему-то не оказалось в условленном месте, а без него после длительного похода, да еще в штормовую погоду, не имея возможности точно определить место кораблей, идти узким фарватером среди минных полей было чрезвычайно рискованно. Имелся запасной вариант — прибрежный фарватер. Однако и им нельзя было воспользоваться: у Крымского побережья стоял густой туман. Оставалось ждать рассвета и затем прорываться в Севастополь в светлое время суток. А это наихудший вариант: противник успеет привести в готовность береговые батареи, минно-торпедную и бомбардировочную авиацию и, когда корабли будут стеснены береговой чертой и минными полями, нанесет сосредоточенный комбинированный удар.

На всех кораблях отряда хорошо понимали сложившуюся ситуацию и срочно искали выход. Удача в этот трудный момент сопутствовала «Харькову». К счастью, сквозь случайное окно в тумане нам удалось «зацепиться» за береговые огни, и штурманы смогли уточнить местоположение корабля. Но какое решение примет флагман? [144]

Мельников озабоченно ходил по мостику, внимательно осматривался вокруг. Вдруг молодецки вскинул голову, ударил в ладоши.

— Как настроение у моего старшего помощника? — задорно спросил он, словно ему в голову пришла какая-то блестящая идея.

Но я пока еще ни о чем не догадывался.

— Настроение на уровне требований предстоящих событий, — попробовал отшутиться.

— Интересно, какими же они видятся старпому?

— Ветер крепчает, в воздухе пахнет грозой, и скоро придется свистать всех наверх!

— Неужто не придумаем никакого громоотвода?..

Командир хотел еще что-то сказать, но в это время старшина отделения сигнальщиков Евгений Чернецов доложил на мостик:

— Сигнал с флагманского корабля: «Лидеру «Харьков» быть головным!»

В столь сложных навигационных условиях нашему кораблю, его командиру и штурману была оказана высокая честь. Мельников тотчас оставил шутливый тон, перевел ручки телеграфа на «полный вперед» и направил корабль в голову отряда. Приказ флагмана объяснялся еще и тем, что на «Харькове», как на корабле с отличным содержанием и использованием электронавигационной техники, в начале войны гидроотделом флота был установлен первый на флоте морской корабельный радиомаяк (МКР), связанный с работающим на него береговым радиомаяком направленного действия. Благодаря аппаратуре МКР штурман Телятников мог уверенно вести корабль по фарватеру.

Как только мы вступили в голову отряда, с флагмана последовал приказ об изменении курса. Проложив новый курс на карте, штурман доложил: идем в направлении подходной точки № 2, на мыс Айя.

— Все ясно, — сказал Мельников. — Флагман принял решение прорываться в Севастополь вторым фарватером.

Как вскоре доложил Телятников, до поворотного буя осталось пятнадцать кабельтовых. Но на мостике его пока никто не видит. У Телятникова уже проложен курс после поворота; до буя остается десять кабельтовых, но буя все нет. Что такое? Неужели сбились с курса? Ведь вокруг минные поля! И мы не одни, за нами — корабли и тысячи морских пехотинцев. Может быть, штормом [145] сорвало буй? Это лучше, но опять же, без навигационного знака мы не сможем лечь на новый курс. А Телятников, пользуясь данными МКР, докладывает: до буя пять кабельтовых, два...

Наконец, последний доклад:

— Время вышло!..

Следует ложиться на новый курс, но кто поручится, что мы в нужной точке?..

И вдруг с полубака доклад впередсмотрящего:

— Справа у борта мина!

Мельников рванул ручку телеграфа на «стоп машина». С «Харькова» по отряду немедленно передали: «Застопорить машины, дать полный назад!» И вслед за этим: «Вижу плавающую мину!» Отряд немедленно исполнил сигналы. Услышав о мине, из штурманской рубки мгновенно вылетел Телятников, бросился на правое крыло мостика, перегнулся, всматриваясь в темные волны. И вдруг, мгновенно расслабившись, выпрямился, утер ладонью вспотевшее лицо и доложил:

— Это не мина. Поворотный буй. На нем даже огонек мигает.

Мельников спокойно подошел к штурману, посмотрел на море, заметил еле видимый тлеющий огонек. Тотчас был передан иной сигнал, и отряд продолжил путь.

А случилось то, чего нельзя было предвидеть. При сильном холодном ветре буй обледенел и притонул. Штурман настолько точно вывел корабль к бую, что ударом форштевня была сбита большая часть льда, и буй всплыл. Естественно, что краснофлотец, увидев шарообразный предмет у правого борта, принял его за мину, тем более, что ажурная надстройка для огня была деформирована и затемнила и без того слабый свет. Однако для Телятникова ошибочный доклад не прошел бесследно: в Севастополе он обнаружил на правом виске легкую седую прядь. Как он сам потом рассказывал, услышав доклад о мине, в первую минуту решил, что завел корабли на минное поле. Было от чего поседеть!..

Теперь мы уверенно шли фарватером, но ночные часы были безвозвратно потеряны в ожидании тральщика, в привязке к береговым знакам, в поиске второго фарватера. Чем светлее становилось, тем, как назло, улучшалась погода, туман рассеивался. Когда корабли подошли к высокому обрывистому берегу, ветер резко ослабел, волнение моря почти прекратилось. Хорошо, что облачность [146] продолжала оставаться низкой, порядка восьмисот метров. К одиннадцати часам мы только прошли траверз мыса Феолент, до Севастополя оставалось еще примерно двадцать миль. Со стороны противника пока никакого противодействия. Однако тишина эта обманчива.

— Затишье перед бурей! — оценивает обстановку Мельников. — Низкая облачность — это хорошо, предохранит от массовых налетов авиации. А вот почему не видно торпедоносцев? Наверняка, они нас не ждали, тем более на прибрежном фарватере. Однако смотреть в оба!

Это уже относится к командиру БЧ-4 лейтенанту А. М. Иевлеву. Теперь лейтенант тоже постоянно находится на мостике, следит за расстановкой сигнальщиков. За дальней водой наблюдает дальномерщик полтавчанин Сергей Семенков. Он не отрывается от окуляров дальномера, хотя главная его обязанность на корабле — во время налетов авиации и атак торпедных катеров давать дистанцию до них для носовой автоматной батареи.

Здесь же находится и Навроцкий. Обычно он управляет огнем с командно-дальномерного поста, но в предвидении воздушного противника ему лучше держаться поближе к командиру. Здесь он будет знать обстановку и успешнее влиять на использование корабельной артиллерии по воздушным целям, вплоть до применения главного калибра.

Вот уже в который раз за время похода на мостике появляется комиссар Алексеенко. Выглядит он усталым, но голос неизменно бодр. Он только что от морских пехотинцев и докладывает командиру, что после завтрака разрешил бойцам перекурить на верхней палубе, не считаясь с корабельным правилом — курить в строго отведенных местах, ведь на корабле постоянная боеготовность № 1.

— Думаю, правильно сделал, — грустно вздохнул Мельников. — Кто знает, возможно, для многих это последняя спокойная затяжка на корабле. А может быть, и в жизни — ведь на какое опасное дело пойдут они прямо с корабля!

И как бы в подтверждение слов командира мы услышали глухой грохот артиллерии, доносившийся со стороны Севастополя. Там, над городом, горизонт был скрыт густым черным дымом, подсвеченным красным, — казалось, горят не только дома и портовые сооружения, [147] но пылает и сама земля Севастополя, сплошь засеваемая вражескими снарядами.

Самолетов долго ждать не пришлось. Мы увидели их впереди, едва корабль лег на входные Инкерманские створы. Туман к тому времени почти полностью рассеялся, и рассчитывать на скрытый прорыв уже не приходилось. На флагманском корабле взвился сигнал: «Отразить воздушную атаку противника!» Мгновенно на кораблях все пришло в движение, в считанные секунды зенитчики были готовы встретить неприятеля. Шквал мощного зенитного огня рванулся навстречу десятку низко летящих бомбардировщиков. Открыли огонь по самолетам и стрелковые группы морских пехотинцев. Со шкафутов дружно ударили винтовочные залпы, застрочили пулеметы, нацеленные в небо. Пехотинцы выбирали ближние цели и сосредоточивали по ним огонь. С особым мужеством и хладнокровием действовали группы стрелков, которыми командовали политрук М. П. Рубанов и командиры отделений Ф. Ф. Францев и А. С. Иваненко. Невзирая на близкие разрывы бомб и свист осколков, пехотинцы настойчиво продолжали вести огонь...

Как только самолеты были обнаружены, Мельников приказал дать самый полный вперед, понимая, что скорость при маневре уклонения от атак вражеских самолетов имеет первостепенное значение. Первая группа самолетов, идущая на корабли, оказалась у нас справа по корме.

Мы с командиром БЧ-4 Иевлевым сразу заняли свои места: я — на левом крыле мостика, Иевлев — на правом. При массированных налетах авиации мы должны были помогать командиру в определении наиболее опасных самолетов и падающих бомб, от которых следовало уклоняться в первую очередь. Противник сразу нацелился на наши крейсеры. Корабли ответили завесой огня и свинца. На «Харькове» первой открыла огонь зенитная батарея лейтенанта Беспалько, а по мере приближения самолетов ее поддержали автоматы кормовой группы главного старшины Трофименко. Орудия главного калибра старшин Лукьяна Репина и Дмитрия Заики также были готовы открыть огонь, но от разрыва дистанционных гранат могли пострадать люди на идущих позади нас кораблях. Поэтому главный калибр пока молчал.

Невдалеке прогрохотала серия бомб, не причинив [148] нам особого вреда. Зато в непосредственной близости от крейсеров и эсминца «Бодрый» бомб упало столько, что корабли почти не были видны за вздыбившимися фонтанами воды. Казалось, водяные столбы, вопреки всем законам земного притяжения, стоят необыкновенно долго, и никто не был уверен, увидим ли мы вновь целыми наши корабли, когда фонтаны опадут. Но они опускались, а корабли отряда под радостные возгласы всех присутствующих на мостике продолжали нестись к Севастополю, упрямо рассекая неспокойную воду. Вокруг стоял сплошной гул зенитной стрельбы, беспрестанно ухали бомбы и над водой стелился ядовито-желтый дым. Но вот боезапас вражеских самолетов иссяк, они стали уходить, стихла стрельба корабельной артиллерии. И сразу стала отчетливо слышна дуэль нашей береговой артиллерии с артиллерией противника. Наши артиллеристы пытались огнем заставить замолчать фашистскую артиллерию, расположенную с таким расчетом, чтобы вести огонь по нашим кораблям на подходах к городу и обстреливать севастопольские бухты.

Вскоре показалась новая группа самолетов. На этот раз они стали сбрасывать бомбы, внезапно появляясь из-за облаков. Стрельба кораблей возобновилась.

«Харьков», оставаясь во главе отряда, почти непрерывно вел зенитный огонь. Автоматчики зенитного расчета и пулеметчики старшины Павла Демина — Иван Черняков, Константин Туркин и Азимов, казалось, срослись со своими орудиями. В самый разгар боя я обратил внимание, с какой быстротой командир носовой автоматной группы интендант 3-го ранга В. З. Пасенчук дает целеуказания командирам и с какой слаженностью работают расчеты автоматов. Мгновенно открыли огонь по самолету, идущему на лидер справа, затем, как бы передав его кормовой группе автоматов старшины Трофименко и 76-мм батарее Беспалько, перевели огонь на вынырнувший из-за туч самолет, идущий на лидер слева. Едва батарея открыла огонь, как от самолета отделились бомбы. Докладываю командиру:

— Бомбы слева сорок пять!

Командир незамедлительно отдает команду на руль старшине Потехину, корабль резко отворачивает влево, описывает так называемый коордонат и снова ложится на прежний курс. Мы уклоняемся от четырех авиабомб, цепочкой упавших справа по борту на расстоянии около [149] полукабельтова. Корпус корабля сильно вздрагивает, на какое-то мгновение замедляется ход, но тут же лидер, справившись с перегрузками, с прежней скоростью продолжает маневр.

Воздушные атаки следуют одна за другой. «Харьков», увернувшись от бомб на повышенных ходах, вскоре оторвался от других кораблей и оказался севернее Инкерманских створов. На мостике появился обеспокоенный Телятников — наше отклонение затрудняет вход в базу. Однако при совместном плавании мы не можем без распоряжения флагмана изменить курс. Приказание от флагмана поступило тут же — на крейсере «Красный Кавказ» взвился сигнал: «Лидеру «Харьков» прорываться в Севастополь головным!» Мельников, ответив сигналом «Ясно вижу, понял!», дал самый полный ход. Корпус лидера едва заметно дрогнул, корабль начал набирать скорость и с поворотом направо выходить на Инкерманские створы. Стремительно приближались боковые ворота. Здесь нас ждали новые испытания: лидер попал в зону обстрела береговых батарей противника.

С мостика мы увидели падение вражеских артиллерийских снарядов слева на траверзе в расстоянии около полукабельтова. Значит, первый залп был недолетным. По лидеру огонь вела батарея с мыса Лукулл — это мы точно установили по вспышкам на втором залпе. На какое-то время лидер оказался в весьма невыгодном положении — левый борт был полностью открыт для противника. Первым делом с верхней палубы ушли в кубрики морские пехотинцы: осколки роями свистели вокруг.

Учитывая, что первый залп противник хорошо положил, правильно выбрав угол упреждения на ход корабля, Мельников тотчас принял решение: резкими изменениями хода не дать врагу пристреляться. Ранее ни одна инструкция не предусматривала маневра уклонения способом изменения ходов на одном курсе. Это было результатом опыта, добытого в ходе боевых действий. Впервые Мельников обратил внимание на возможность подобного уклонения в бою под Констанцей, когда у лидера из-за повреждений временами изменялся ход, от чего резко снизилась точность стрельбы вражеской батареи. Этот урок не ускользнул от пытливого взгляда Мельникова. Теперь же командир вполне сознательно применил его в бою. Снаряды ложились то впереди по курсу, то по корме, с абсолютной [150] точностью по прицелу. Мы избежали прямого попадания только благодаря находчивости командира.

В критический момент торпедные катера, высланные штабом СОР в район Константиновского равелина, пытались прикрыть нас дымовой завесой. Однако к тому времени мы успели проскочить боковые ворота и, кроме того, дымзавесам не совсем благоприятствовало направление ветра. А от огня батарей противника, установленных на Мекензиевых высотах, они и вовсе не могли прикрыть, хотя для следующих за нами кораблей дымзавесчики все же снизили эффективность артобстрела с Лукульско-Качинского направления.

Пройдя боковые ворота сквозь грохот разрывов бомб и артснарядов, лидер «Харьков» на полном ходу устремился к месту швартовки — Артиллерийской пристани. Вслед за нами один за другим входили остальные корабли отряда и, рассредоточиваясь, сразу швартовались к указанным им причалам, расположенным в Северной бухте. Комфлотом Ф. С. Октябрьский не зря выбрал именно эту бухту, поскольку противник рвался захватить ее в первую очередь, а корабли могли своим огнем поддержать защитников города. С этой целью крейсер «Красный Кавказ» ошвартовался у причала Сухарной балки, эсминцы «Бодрый» и «Незаможник» у Клепальной балки и лишь крейсер «Красный Крым» зашел в Южную бухту и ошвартовался у Каменной пристани.

Шумно прощались морские пехотинцы с экипажами кораблей. Вокруг раздавались возгласы напутствия:

— Гоните фашистских гадов! Бейте их по-черноморски! Пусть навеки запомнят Севастополь!

Пришло время прощаться и нам с Головиным. Мы крепко обнялись. Оба хорошо понимали, что предстоит впереди, и потому хотели, чтобы эти минуты прощания стали залогом нашей новой встречи. За время перехода в Севастополь я увидел в капитане Головине нового для себя человека, совсем не похожего на того веселого, добродушного молодого курсанта, которого я когда-то знал. Теперь это был истинный командир, закаленный в боях, суровый к себе и заботливый по отношению к бойцам. Я видел, как верили в него подчиненные, и это искренне радовало меня. Неизменной в Леониде осталась прежняя доброжелательность к людям и его всегдашняя готовность откликнуться на доброту, на чуткое слово товарища. Наконец, он тоже сбежал по сходням на причал и бросился [151] догонять батальон, повзводно уходивший в сторону города. Я долго смотрел ему вслед...

Как потом я узнал, Головин храбро сражался со своим батальоном вплоть до июньских боев 1942 года, пока не получил тяжелое ранение. Полтора года пришлось ему лечиться в госпиталях, перенести несколько серьезных операций. Лишь к концу сорок третьего года капитан Головин снова встал в строй. Из семи боевых орденов, полученных за время войны, три — за Севастополь. Тридцать лет он отдал беззаветному служению на флоте.

Успешный прорыв отряда кораблей в светлое время суток с подкреплением для осажденного города привел противника в ярость. Ни один корабль не получил сколь-нибудь серьезных повреждений. Несколько человек из числа верхних боевых постов были легко ранены да корпуса некоторых кораблей получили незначительные повреждения. На «Харькове» вообще никто из людей не пострадал, лишь несколько нефтяных ям дали небольшую течь. Командиры кораблей показали себя блестяще — в сложнейших условиях проявили выдержку, находчивость, высокое искусство управления кораблем. Комфлотом по прибытии в Севастополь объявил от имени Военного совета благодарность всему личному составу отряда кораблей.

Зато противник неистовствовал. Как только корабли ошвартовались, начался интенсивный обстрел тяжелой артиллерией всей акватории Северной и Южной бухт. По заявке штаба СОР мы сразу открыли ответный огонь по боевым порядкам противника. Теперь в полный голос заговорил главный калибр. С небольшими перерывами стреляем до вечера. Об усталости никто не думает, хочется одного — как можно больше снарядов выпустить по врагу.

С рассветом артиллерийская дуэль возобновилась. Методичным обстрелом Северной и Южной бухт противник пытался заставить наши корабли покинуть Севастополь и тем самым прекратить артиллерийскую поддержку защитников города. Однако в ответ корабли лишь усилили огонь.

Особенно напряженным был день 22 декабря. Мы беспрестанно стреляли по вражеским войскам в районе Бельбекской долины, Дуванкоя, Мекензиевых высот, Черкез-Кармена, а также обстреливали дорогу между Верхним [152] и Нижним Чоргунем, по которой двигались войска и техника противника.

По возвращении из штаба СОР Мельников познакомил меня и комиссара с общей обстановкой под Севастополем. Крайне напряженная ситуация сохранялась в 4-м, северном секторе. Стремясь во что бы то ни стало прорваться к Северной бухте, фашисты бросали в бой все новые и новые резервы. Доставленные «Харьковом» морские пехотинцы во главе с комбатом Л. П. Головиным и военкомом Г. И. Глушко сегодня утром вступили в бой в составе 8-й бригады морской пехоты, действующей на главном направлении удара противника между селениями Дуванкой и Аранчи. 79-я бригада морской пехоты под командованием полковника А. С. Потапова была направлена на прикрытие стыков 3-го и 4-го секторов обороны.

— Мы прибыли весьма своевременно, — продолжал Мельников. — Враг жмет, не считаясь с потерями. В окопах дело часто доходит до рукопашной. Военный совет вызвал из Туапсе корабли и транспорты с 345-й стрелковой дивизией. Пока подойдет подкрепление, защитникам города будет особенно нужна артиллерийская поддержка. Поэтому все корабли, находящиеся в Севастополе, остаются на своих местах для осуществления огневой поддержки.

И мы стояли! За весь период обороны нам еще не приходилось вести столь интенсивный и продолжительный огонь по противнику. Количеству заявок, поступающих по телефону от флагманского артиллериста, уже был потерян счет. Никто не помнил, сколько воздушных атак мы отразили за эти три декабрьских дня. Ни у кого не было времени ополоснуть лицо водой и побриться. «Харьковчане» быстро заросли щетиной, их лица потемнели и на холодном ветру приобрели багровый оттенок. С момента выхода из Туапсе никто не отдыхал, если расчетам удавалось часок передремать в кубрике, считалось, что повезло. Люди совершали то, что в мирное время казалось бы невозможным. Командир и комиссар часто обходили орудийные расчеты, поддерживали, подбадривали людей.

Подходим к 130-мм орудию старшины Дмитрия Заики. В стрельбе перерыв, но расчет остается на месте, знают: через минуту-другую вновь придется стрелять.

— Как вы тут, не замерзли на ветру? — спрашивает Мельников. [153]

За всех отвечает Заика:

— Никак нет, товарищ командир. Греемся у печки системы «харьковчанка». Работает на пороховом топливе. — И он указывает на ствол орудия с почерневшей от беспрерывной стрельбы шаровой краской.

Довольный находчивостью старшины, Мельников ладонью касается ствола и тут же поспешно одергивает руку — ствол раскален. Раздается взрыв хохота. Смеется и Пантелеймон Александрович. Хорошо, что командир и комиссар понимают шутку, ведь не зря говорят: «Шутка-минутка, а заряжает на час».

В бухте стоит непрерывный грохот. Стреляем мы, стреляют другие корабли. По корабельной радиосети стараемся чаще передавать результаты стрельбы — это тоже подбадривает людей. Поэтому я стараюсь почаще заглядывать к Иевлеву, чтобы поскорее передать экипажу хорошие вести.

Посеревший лицом Иевлев улыбается и, не снимая наушников, сообщает:

— Корпост передал: стрельба идет успешно. Только что взорваны две машины с боеприпасами и рассеяно подразделение пехоты.

Навроцкий с разрешения командира корабля передает по артиллерийской связи радостную весть комендорам. В ответ — громовое «ура!»

Вдруг командир отделения сигнальщиков Евгений Чернецов докладывает:

— Штабной катер идет к «Харькову»!

Пока мы строили догадки, кто это решил к нам пожаловать, остроглазый Чернецов определил: на катере член Военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Мы с комиссаром поспешили за Мельниковым на ют встретить высокое начальство.

На палубу неторопливо и спокойно, как будто в Северной бухте царит тишь да гладь, поднимается плотный смуглолицый человек с крупными чертами лица. Одет Кулаков в кожаный реглан без знаков различия.

Выслушав доклад Мельникова, он с улыбкой сообщает причину визита:

— Направился, было, в Южную бухту, вдруг слышу на «Харькове» кричат «ура»! Дай, думаю, узнаю, не самого ли Эриха фон Манштейна удалось накрыть вашим артиллеристам. [154]

В тон ему отвечает наш комиссар:

— К сожалению, товарищ дивизионный комиссар, наши успехи скромнее, но если такой случай представится, наши артиллеристы непременно им воспользуются.

Узнав истинную причину ликования комендоров, Кулаков попросил передать экипажу, что приход отряда кораблей с морскими пехотинцами и огонь корабельной артиллерии очень помогли защитникам города. Он посетил уже ряд кораблей и остался доволен боевым настроением экипажей и результатами стрельб.

— Ну как, артиллеристы, не обижаетесь, что мало приходится стрелять? По отзывам командиров частей, которые вы поддерживаете огоньком, стреляете хорошо. За это — большое спасибо!

— Что-то фашист обнаглел окончательно. Вот мы его и пытаемся остудить! — откликается кто-то.

— Верно, товарищи. Севастополь стал им поперек горла. Они думали, что овладеют им с ходу и сразу двинутся на Кавказ. А тут получился затор. Севастополь им нужен как главный перевалочный порт для снабжения армий кавказского направления. К тому же у них освободились бы завязнувшие здесь войска и не пришлось бы нести столько потерь в технике и живой силе.

Беседа принимает все более оживленный характер. Краснофлотец заряжающий Даниил Яхно интересуется:

— Верно ли, что у немецких солдат отобрали шинели и обещали отдать в Севастополе?

— Правда, — смеется Николай Михайлович. — Так им и сказали: возьмете Севастополь — получите свои шинели и горячий обед.

— А сейчас, выходит, фрицы всухомятку живут?

— Выходит, что так, — соглашается Кулаков.

— Долгонько им тогда мерзнуть под Севастополем. А многие получат не суконные, а деревянные шинели. И вместо обещанных Гитлером вилл в Крыму — два метра крымской земли...

— Товарищ дивизионный комиссар, а как на передовую попасть, в морскую пехоту? — интересуется кто-то из краснофлотцев.

Кулаков с теплотой в голосе замечает:

— Вы разве не считаете, что, придя на корабле в Севастополь, попали на передовую? Здесь и есть самая настоящая передовая!

И, как бы в подтверждение его слов, у орудия появляется [155] Навроцкий с просьбой разрешить открыть огонь — получена новая заявка на уничтожение живой силы противника.

— Вот видите, а вы говорите... В тылу не получают таких заявок, — напоследок замечает Кулаков и, проводив отцовским взглядом краснофлотцев, спешащих занять свои боевые места, покидает корабль.

...Во второй половине дня из штаба СОР поступило приказание: с темнотой быть готовыми к выходу в море. Снова предстоит нелегкий переход. К тому же перед самым выходом санитарные машины доставили на лидер двести человек раненых, в том числе тяжелых. Все кубрики и каюты комсостава превращаются в лазарет. Кроме того, мы идем не одни, а в составе конвоя совместно с эсминцем «Шаумян» — сопровождаем транспорты «Калинин», «Серов» и «Димитров» до Туапсе. Море неспокойно. Штормит. Транспорты и эсминец «Шаумян» вышли из базы несколько раньше нас и приходится их догонять. Уйдя вперед, они успели лечь на фарватер, а «Харьков» только подходил к Феоленту, когда нам вдогонку посыпались светограммы с приказанием оперативного дежурного охраны водного района повернуть конвой на обратный курс, так как на фарватере обнаружена плавающая мина. Мельников, немного поколебавшись, принял решение продолжить путь.

Вслед за светограммами примчался катер ОВРа, и невидимый в темноте посыльный в мегафон потребовал нашего возвращения. Мельников, назначенный командиром конвоя, решения не отменил.

— Если я скомандую капитанам повернуть на обратный курс, где гарантия, что транспорты не окажутся на минном поле? — объяснил он.

С катера долго и упорно добивались своего, но Мельников не сдавался, вступил в голову конвоя и повел его за собой.

Конечно, в решении Мельникова была доля риска, и если бы какой-либо из транспортов наскочил на плавающую мину, вся ответственность легла бы на командира конвоя, но расчет Мельникова был правильным: ко времени прохода транспортами перевала мину снесло сильным штормовым ветром. Наш переход окончился благополучно. Командование признало действия Мельникова верными. [156]