Огненные дни и ночи

В начале ноября основные силы флота были сосредоточены в Туапсе, откуда шло боевое обеспечение сухопутных войск, оборонявших Севастополь и Керчь. Ставка Верховного Главнокомандования определила главную задачу Черноморского флота: активная оборона Севастополя и Керченского полуострова. В эти дни противник упорно пытался прорвать оборону Севастополя, но части Приморской армии, успевшие подойти к городу, стояли насмерть. Земля горела в окрестностях города, а немецко-фашистское командование подтягивало все новые и новые силы: пехотные дивизии, моторизованные отряды, танки и самолеты.

Особенно ожесточенные бои развернулись в долине реки Бельбек. Из сводок узнаем о подвиге пяти морских пехотинцев во главе с политруком Николаем Фильченковым, вступивших в бой сначала с семью, а затем с пятнадцатью вражескими танками и ценой собственной жизни преградивших им путь. Кроме политрука, звание Героя Советского Союза посмертно было присвоено краснофлотцам комсомольцам Ивану Красносельскому, Даниилу Одинцову, Юрию Паршину и Василию Цибулько.

9 ноября, понеся большие потери, противник отказался от попытки взять Севастополь с ходу. Севастопольский оборонительный район выстоял. Немалую помощь защитникам [127] города оказали крейсеры «Красный Крым» и «Червона Украина», стоявшие на огневых позициях в Севастопольской бухте. Часть кораблей, почти непрерывно совершая боевые выходы, доставляла новые подкрепления, привлекалась к огневой поддержке 51-й армии на Керченском полуострове.

Утром 11 ноября немецко-фашистские войска снова пошли на штурм. Главный удар наносился с юга, вдоль Ялтинского шоссе на Балаклаву, а вспомогательный — на хутор Мекензия, с целью выйти к Северной бухте. И снова крейсеры обрушили огневую мощь своих орудий, причинив противнику значительный ущерб. В тот день наступление было приостановлено. Зато на следующий день вражеская авиация предприняла массированный налет на порт и город. Крейсер «Червона Украина» был атакован более чем двадцатью самолетами — враг любой ценой старался ослабить огневую мощь обороны. Шесть прямых попаданий в крейсер нанесли отважному кораблю смертельные раны. Еще сутки боролся экипаж за живучесть крейсера, но, несмотря на героические усилия, 13 ноября корабль затонул. Получили серьезные повреждения эсминцы «Совершенный» и «Беспощадный». Но жертвы были не напрасными. Командование Севастопольским оборонительным районом приняло все меры к тому, чтобы сдержать натиск врага, и уже 22 ноября наступательный порыв противника иссяк. Враг сам вынужден был перейти к обороне.

В помощи нуждался и осажденный Севастополь, а она могла прийти только морем. Без кораблей и транспортов флота ни о какой длительной обороне не могло быть и речи. Придя в Севастополь с маршевым пополнением или боевыми грузами, корабли сразу же привлекались к артиллерийским обстрелам вражеских объектов. Походы в Севастополь и огневые налеты на позиции противника стали в те дни боевыми буднями лидера «Харьков».

4 декабря. Холодный пасмурный день. Стоим в Туапсе у 6-го нефетепричала, принимаем мазут. Пока нет распоряжений, куда пойдем после приемки, но ясно одно: здесь долго не задержимся. А ветер свежеет. Дежурный по кораблю лейтенант А. М. Иевлев докладывает об усилении ветра от зюйда до шести баллов. Ветер отжимной, стоим мы лагом у причала, носом на ост. Нужно осмотреть швартовы и распорядиться о дополнительном креплении. [128]

Поднявшись на бак, вижу, как боцманская команда во главе с главным боцманом Штепиным уже заводит дополнительные швартовы. С ними — помощник командира старший лейтенант Веселов. Матросы из тентовой кладовой тащат бухты восьмидюймового манильского троса.

— Думаешь, Михаил Иванович, дело дойдет до «тягуна»? — спрашиваю у Веселова.

С коварным характером «тягунов» я, признаться, был знаком лишь понаслышке. При стоянках в портах Кавказского побережья, особенно в Туапсе и Поти, можно попасть в сильные течения, возникающие при западных и северо-западных ветрах, которые гонят к берегу огромные массы воды. Уровень воды все время меняется, корабль может сорвать со швартовов и якорей, разбить о причал. Сколько потом будет в моей практике таких штормовых дней и ночей, порванных швартовых концов, вырванных кнехтов и палов, стертых в труху кранцев и даже бревен! А Веселое уже сталкивался с «тягунами» и заранее позаботился о безопасности корабля. Да еще разъясняет:

— Хотя сейчас задувает зюйд, а корабль уже заметно начинает водить. Лучше заблаговременно закрепиться по-штормовому...

Здесь все в порядке. Веселову я верю, как самому себе. Возвращаясь на мостик, вдруг вижу, что в порт заходит эсминец «Незаможник». Сразу забываю про «тягуны», бросаюсь к стереотрубе. На мостике отчетливо вижу командира корабля капитана 3-го ранга Павла Андреевича Бобровникова. Его высокая, стройная фигура в кожаном реглане заметно выделяется среди других. На верхней палубе эсминца различаю множество гражданских лиц, в основном женщин и детей. А когда увидел у причала несколько санитарных машин, понял, что на борту есть раненые. Ясно: эскадренный миноносец идет из Севастополя.

Заправляться нам еще не менее получаса, успею повидать своих «земляков» с «Незаможника». На причале встречаю начальника санчасти Петра Ивановича Лукьянченко. Он чем-то взволнован. Мы тепло здороваемся, и он рассказывает, каким трудным был переход из-за шторма, как почти всех пассажиров — женщин и детей — укачало, а тут сообщение: во втором кубрике у матери двоих детей начались роды. [129]

— Что делать? Роды никогда не принимал. Прошу женщин, находящихся рядом с роженицей, помочь, а они из-за морской болезни встать не могут. Одна все-таки согласилась... Санитар принес все, что необходимо в таких случаях, и мы приступили. А через полчаса родился мальчишка, крепкий такой, крикливый. При подходе к Туапсе через сигнальщиков я заказал машину скорой помощи — забрать женщину с тремя детьми. Машина прибыла, а женщина-врач отказывается принять роженицу, пока я не заполню анкету с подробным указанием, кто принимал роды, каким способом и прочее... Рассказываю, в каких условиях все происходило, а она и слушать не хочет: заполняйте — и весь разговор. Пришлось при помощи краснофлотцев усадить роженицу с детьми в машину и отправить в больницу. Зато как мать благодарила и от себя и от имени сына. Спросила мое имя, с тем чтобы назвать сына в мою честь, Петром.

Петр Иванович счастливо рассмеялся. Я поздравил его с благополучным приемом родов и выразил надежду, что теперь ему не безразлична будет судьба нашего младшего тезки.

И тут Лукьянченко схватился за голову.

— Забыл, забыл впопыхах спросить ее фамилию. — Руки его беспомощно упали.

Не успел я его утешить, расспросить о службе, о товарищах, как заметил, что густо задымили трубы «Харькова» — не иначе, как предстоит экстренная съемка. Догадку подтверждает подлетевший посыльный.

— Командир просит срочно прибыть на корабль.

На прощание обнимаю Петра Ивановича. Когда еще свидимся? Война не балует друзей встречами, особенно в такие напряженные дни...

На палубе вновь встречаю Веселова и Штепина. Не успели они управиться с заводкой швартовов и манильских тросов, как все хозяйство приходится сворачивать.

— Ничего, — говорю им. — Зимние штормы только начинаются, еще испытаете тросы. А сейчас лучше отштормуем в море.

— И манильские целей будут, — одобрительно добавляет хозяйственный Феоктист Штепин.

В каюте командира застаю штурмана Телятникова. Он докладывает о последнем циркуляре гидрографического управления и оперсводке штаба флота. Отпустив штурмана, Мельников обращается ко мне: [130]

— Командующий эскадрой приказал выйти в Новороссийск за маршевым пополнением и доставить его в Севастополь как можно скорей. Необходимые распоряжения по подготовке на выход мною даны. Прошу проследить за исполнением. Особое внимание обратите на четкую организацию приема людей и грузов в Новороссийске. Дорога каждая минута.

Из командирской каюты направляюсь к штурманам — следует ознакомиться с последними данными оперативно-тактической обстановки в районе плавания. Говоря «к штурманам», я не ошибся, поскольку краснофлотец Леонов, хотя и находился на штатной должности рулевого, имел диплом штурмана дальнего плавания и уверенно справлялся со штурманскими обязанностями. Он был первым помощником Телятникова, и нередко их можно было застать склонившимися над картами, особенно, когда невпроворот срочной работы. Вот и сейчас они вместе производят предварительную прокладку курса.

От штурманов — на шкафут. Здесь трюмные во главе со старшиной группы мичманом Петром Ткаченко убирают нефтешланги. Мичман докладывает, что успели заправиться мазутом «под завязку». Это хорошо, с полным запасом горючего всегда надежней ходить, да и корабль в море меньше качать будет, а трюмным не скоро придется заниматься замерами остатков топлива. Ткаченко тоже доволен. Он — один из старослужащих лидера, на корабле — с момента постройки, то есть с 1935 года, его знания и опыт весьма ценны. К тому же это человек веселого нрава, трудолюбив, отзывчив, с таким легко служится.

После доклада командиров боевых частей и служб о готовности к походу я отправляюсь к командиру со своим рапортом. Мельников уже на ходовом мостике. Одет он по-походному — в меховом реглане, с неразлучным восьмикратным биноклем на груди. Серьезный, собранный.

На сигнальной вышке поста связи взвились флажные позывные «Харькова» и сигнал «Добро! Выход разрешается».

— Старпом! Прикажите отдать швартовы, будем сниматься!

Через минуту с юта докладывают: «Чисто за кормой!» Мешкать сейчас нельзя, корабль несет носом под ветер, того и гляди заденем соседний причал. Мельников быстрым [131] и решительным маневром выводит лидер из порта. А вслед нам сигнальный прожектор с поста связи передает: «В районе Геленджика на рекомендованном курсе обнаружена плавающая мина (координаты), меры принимаются. Подписал опердежурный базы...»

— Штурману нанести на карту, — приказывает командир. И тут же обращается к Иевлеву: — При подходе к опасной зоне усилить внимание. Наблюдать за морем.

С выходом на открытый рейд чувствуем ветер до семи баллов, направление прежнее, от зюйда. Сразу начинается качка. Насколько хватает глаз, бесконечная цепь барашковых гребней волн. Мы идем на норд-вест, корму то и дело забрасывает по ветру и корабль сбивает с курса. Брызгами холодной воды обдает ют и заливает пост сбрасывания глубинных бомб. Здесь на вахте минер Николай Ермилов. Непогода никоим образом не сказывается на боевой готовности поста. Связь с ходовым мостиком у Ермилова надежная, в любую минуту он готов сбросить за корму серию бомб.

А видимость все хуже и хуже. Вершины гор спрятались в клубящихся облаках, над горизонтом нависли тяжелые низкие тучи. Временами воздушными завихрениями на ходовой мостик заносит горячие едкие газы из котельных труб. Становится тяжело дышать. К счастью, это продолжается недолго. Часа через четыре лидер входит в Цемесскую бухту.

Уже можно различить знакомый порт с характерной вереницей заводских труб, стрелами портальных кранов, торговыми причалами. Новороссийск продолжал оставаться тыловой базой флота, однако порт приобрел прифронтовой облик, поскольку те или иные события на Черноморском театре впрямую сказывались на жизни базы. У торговых причалов скопились мобилизованные гражданские и рыболовецкие суда, крупные суда превратились в военные транспорты, через Новороссийск осуществлялась значительная часть морских перевозок для снабжения приморских участков фронта. В порту редко встретишь гражданских лиц, большинство лишь те, кого доставляют корабли из осажденного Севастополя. Но главная примета прифронтового города — четкая организация портовой службы. Всякого рода приемки, погрузка маршевого пополнения осуществляются без малейшей задержки. Столь же налаженно оказывается техническая помощь пострадавшим кораблям, выдается информация [132] об оперативно-тактической обстановке. В этом немалая заслуга начальника штаба Черноморского флота контр-адмирала И. Д. Елисеева, который еще в середине ноября обосновался на Кавказе с тем, чтобы обеспечить прямую связь с тылом. Здесь же, в Новороссийске, теперь работали многие из тех, кто организовывал оборону Одессы, чей опыт оказался бесценным в деле защиты Севастополя.

Однако, как бы ни была хороша организация на берегу, нам следовало также обдумать все детали приемки людей и боевых грузов. Для меня это была первая приемка маршевого пополнения, и я счел нужным предварительно посоветоваться с помощником командира Михаилом Ивановичем Веселовым. Плавал он на лидере третий год, полностью освоился в должности, и попросить у товарища, пусть младшего по званию, совета — в этом я не видел ничего зазорного. Нашим добрым с ним отношениям способствовал и характер Веселова, человека делового, любящего во всем ясность и определенность и вместе с тем уравновешенного и справедливого. К моменту входа в Цемесскую бухту мы в деталях продумали все организационные вопросы, чтобы оперативно принять людей и грузы и создать максимально возможные удобства нашим воинам.

В прикрытой горами бухте ветра почти не было, качка прекратилась. Получаем приказ швартоваться к Импортному причалу. Еще издали замечаем там оживление: бойцы выходят из укрытий и строятся в колонны, готовясь к немедленной посадке. А на самом причале нас поджидало несколько моряков, которые лихо приняли и закрепили наши швартовы.

Спущены дополнительные сходни и, как только были согласованы все вопросы с командованием маршевого пополнения, началась посадка личного состава и приемка боевых грузов. За полчаса мы приняли на борт 572 человека — бойцов и командиров — с принадлежащим им грузом и тотчас отошли от причала.

Стоило выйти в открытое море, как снова в снастях завыл ветер, захлопали парусиновые обвесы, а волны стегали в левый борт, обдавая брызгами всех, кто находился на верхних боевых постах. Началась сильная бортовая качка. Трудней всех пришлось бойцам маршевого пополнения, так как из-за ненастья они вынуждены были находиться в душных переполненных кубриках. [133]

Наступали вечерние сумерки. В это время обычно появляется воздушная разведка противника. По опыту мы уже знали: если разведчики засекут даже один корабль, идущий к Севастополю, то постараются не отставать от него ни днем, ни ночью. В темноте, периодически сбрасывая светящиеся авиабомбы, они держали в поле зрения корабль с тем, чтобы при подходе к Севастополю организовать удар с воздуха. Однако сегодня погода была неблагоприятной для разведчиков, высота облачности около четырехсот метров, да и видимость переменная, хотя вражеские гидросамолеты иногда появлялись и в такую погоду.

В открытом море непогода нас вполне устраивала, но все же при приближении к Севастополю возникли опасения: если видимость не улучшится, удастся ли нам успешно выйти во входной точке фарватера. Мельников счел целесообразным телеграфировать в Севастополь о высылке нам навстречу тральщика.

В обусловленном месте тральщик мы не выявили. К счастью, видимость в этом районе оказалась достаточной, чтобы заметить створные огни и, определившись, выйти на ось фарватера. Обнаружили высланный тральщик лишь через час, он шел нам навстречу, когда лидер уверенно держался фарватера.

Севастополь погружен в непроглядную тьму, даже подслеповатые мигалки на буях входных ворот отключены. Заходим в Южную бухту и лагом швартуемся к Минной стенке. Это традиционная стоянка миноносцев, куда они всегда швартовались кормой. Теперь Минная стенка осиротела, возле нее ни одного корабля, потому-то и есть возможность стать к ней лагом. Нам это выгодно: быстрее высадим бойцов маршевого пополнения, а при необходимости сможем повести артиллерийскую стрельбу всеми бортовыми орудиями по наиболее важным фланговым направлениям.

Едва ошвартовались, как на корабле и причале все пришло в движение. Бойцы, быстро сбежав по нескольким сходням на стенку, тут же строились в колонны и форсированным маршем уходили в темноту, груз дружно перекладывали на машины и отправляли вслед. На корабле появился краснофлотец с телефонным аппаратом, через минуту была установлена прямая связь с командным пунктом флагманского артиллериста капитана 1-го ранга А. А. Руля и представителя штаба ПВО Севастопольского [134] оборонительного района. Нам отвели сектор стрельбы, а зенитные батареи «Харькова» включили в систему противовоздушной обороны. В этом сказался конкретный опыт обороны Одессы по использованию корабельной артиллерии.

Совместными усилиями флагманских артиллеристов флота и штаба эскадры Августа Андреевича Руля и Алексея Ивановича Каткова, а также с помощью гидроотдела флота в главной базе было оборудовано одиннадцать номерных позиций, с достаточной точностью нанесенных на карты. Каждая из них обеспечивалась ориентирами наводки для ведения дневных и ночных стрельб, а также телефонной связью корабля с управляющим стрельбой и корректировочными постами. База располагала тремя корректировочными группами, хороша подготовленными, знающими условия местности, боевую обстановку в секторах, способных уверенно вести корректировку огня. Для огневого взаимодействия корабельной и береговой артиллерии штабами береговой обороны и эскадры было выработано специальное наставление. Все это ощутимо повысило эффективность артобстрела противника корабельной артиллерией. Вскоре мы в этом убедились на практике.

Еще не успели покинуть корабль последние подразделения маршевого пополнения, как в штурманской рубке, где был установлен телефон связи с флагартом флота, раздался звонок. Август Андреевич приглашал на связь командира БЧ-2 Навроцкого. Догадаться было нетрудно: предстоят стрельбы. Через несколько минут Навроцкий и Телятников уже производили расчеты на стрельбу по живой силе противника в районе селения Алсу, расположенном примерно в восемнадцати километрах к юго-востоку от Севастополя.

По сигналу боевой тревоги артиллерийские расчеты занимают места, и в считанные секунды снаряды летят на головы врага. Корпост сообщает: падение наших снарядов видно хорошо. Вносит небольшие корректуры и просит огня на поражение. У орудий сигнал управляющего огнем «на поражение» неизменно вызывает подъем. Сквозь дым видно, как сноровисто действуют расчеты.

— Стрельба идет успешно. У противника большие потери.

Это сообщение корпоста радует всех — и тех, кто стоит на ходовом мостике, и трюмных, а особенно артиллеристов. [135] Когда дали отбой, по трансляции раздается голос комиссара корабля. Он говорит о меткости наших артиллеристов, об уроне, нанесенном фашистам нашей стрельбой.

В течение суток еще дважды открываем огонь, стоя у Минной стенки. Затем под буксирами переходим к холодильнику и оттуда ведем стрельбу уже по селению Дуванкой, расположенному в семнадцати километрах к северо-западу от Севастополя. Объект для удара — мотомехчасти противника.

Вскоре после окончания нашей стрельбы фашисты предприняли огневой налет на Южную бухту. Временами резкий треск от разрывов снарядов слышался совсем близко от корабля. Видимо, враг приметил место стоянки «Харькова» по языкам яркооранжевого пламени из стволов орудий. Считалось, что мы вели стрельбу беспламенными зарядами, но качество пламегасителей оказалось невысоким, яркие проблески огня в темноте не только ослепляли всех на верхней палубе, но и демаскировали корабль.

Около 22 часов обхожу корабль, проверяю надежность стоянки, охрану и боеготовность. Из-за дверей кают-компании слышны оживленные голоса. Здесь все еще обсуждаются результаты стрельб, кое-кто пьет чай. Время позднее, но расходиться командирам не хочется, они всячески стараются продлить приятные минуты. Предлагаю все-таки разойтись и отдохнуть, через несколько часов ожидаются новые стрельбы. Сам также иду в каюту и, не раздеваясь, ложусь на койку. До слуха по-прежнему доносятся ухающие разрывы снарядов, обстрел бухты продолжается. Сколько времени я провел в каюте, не припомню, но вдруг сильный взрыв в носовой части корабля подбрасывает меня на койке, корпус лидера вздрагивает. Вскакиваю и пытаюсь включить свет. Света нет. Хватаю со стола фонарик и бегу в коридор. Здесь ничего не видно даже с фонарем из-за валящего из дверей кают-компании дыма. На корабле уже сыграна аварийная тревога. Навстречу бегут краснофлотцы носовой аварийной группы во главе с боцманом Штепиным.

— Что случилось?

— Снаряд попал в броневой щит носового 130-мм орудия. Есть повреждения осколками, но люди целы, — на ходу докладывает боцман, пока его команда проветривает кают-компанию. [136]

Замечаю, что мебель, на которой только что сидели командиры, разбита в мелкие щепки. Поднимаюсь на верхнюю палубу. Да, так и есть. Носовое орудие № 1 выведено из строя, повреждено орудие № 2, осколками пробита палуба над кают-компанией и командирской каютой. Мельников находится здесь же. За минуту до взрыва он вышел из каюты. В эту ночь дежурил по кораблю начальник службы снабжения В. З. Пасенчук. Время от времени он входил в каюту Мельникова и докладывал об обстреле базы и местах падения снарядов. Когда снаряды начали рваться рядом с нашей стоянкой, Пасенчук попросил разрешения у командира сыграть боевую тревогу. Однако Мельников не спешил, поскольку местонахождение батареи противника неизвестно, следовательно ответить своим огнем мы не можем, а вот личный состав верхних боевых постов может пострадать от осколков. Наконец, Мельников решил подняться наверх, чтобы самому разобраться в обстановке. Подымись он на несколько мгновений позже, не миновать беды — осколком снаряда пробило переборку в самом изголовье койки. К счастью, никто не пострадал. Даже находившийся в момент попадания снаряда с противоположной стороны броневого щита краснофлотец Мишкин отделался несколькими дырами на брюках, не получив ни единой царапины.

Однако после этого ночного происшествия лидер «Харьков» пришлось переводить в Корабельную бухту к артиллерийским мастерским для устранения повреждений.

Пока рабочие артмастерских ремонтировали орудия № 1 и № 2, лидер продолжал вести огонь из кормовых орудий по скоплению войск противника в районе Мамашей и Бельбекской долины, а также дважды участвовал в отражении налетов вражеской авиации.

К вечеру 6 декабря ремонт был закончен, мы перешли к Угольной пристани и стреляли уже из всех орудий. В течение следующих пяти суток, меняя места стоянок, лидер «Харьков» вел огонь по войскам и боевой технике противника. Чаще всего стреляли по пунктам Алсу, Дуван-кой, Аджи-Булат и по площадям в Мамашайской и Бельбекской долинах. Казалось, что все вокруг навечно пропахло порохом: тело, одежда, помещения. На корабле так привыкли громко разговаривать, что продолжали кричать даже тогда, когда наступало относительное затишье. [137]

11 декабря командир корабля сообщил личному составу лидера, что поставленную боевую задачу «Харьков» выполнил и с наступлением темноты мы уходим снова в Новороссийск. С нами пойдет командующий военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майор Н. А. Остряков.

Мы уходили из родного Севастополя с надеждой на скорое возвращение.