Пулеметчики

После того как наш стрелковый полк овладел деревней Ойнала, мы, перейдя замерзшую речку, с боем взяли одну высоту. Здесь нам было приказано закрепиться: Патроны кончались. С часу на час ждали обоз, который где-то задержался.

— Экономить патроны, — сказал я наводчикам. — Лучше целиться. Стрелять наверняка.

Ночь выдалась на редкость лунная, а белофинны еще пускали осветительные ракеты, и потому наша пехота окапывалась на виду у врага. Требовалось вести непрерывный огонь из станковых пулеметов.

Впереди были видны гранитные надолбы и ряды проволочных заграждений. Я следил за вспышками выстрелов, определяя местонахождение вражеских пулеметов, и давал указания своим наводчикам.

Патронов становилось все меньше. Стрелять приходилось уже не всем пулеметам одновременно, а по очереди.

Белофинны догадывались о нашем положении. Стрельба с вражеской стороны усиливалась с каждой минутой.

Я узнал от товарищей, что правее нас в предыдущие дни шел бой. Враг отступил, оставив на месте много боеприпасов. «Не сходить ли туда, чорт возьми, за патронами», — подумал я.

Получив разрешение командира, я приказал:

— Бойцы Дмитриев и Пасохин, захватите с собой санки для поклажи. Каждому иметь не менее пяти гранат.

Мы тихонько спустились с высоты к проволочному заграждению и пошли направо. Пробирались осторожно, укрываясь за гранитными надолбами, за деревьями и бугорками.

Пройдя около двух километров, остановились. Осмотрелись.

— Должно быть, все уже подобрали и нам не оставили, — решили мы, переглянувшись. [252]

Назад с пустыми санками возвращаться не хотелось. Там шел бой, и «Максимы» расстреливали последние ленты. А дальше...

Мы лежали на снегу, всматриваясь за проволоку, в сторону врага. Неожиданно до нас долетел какой-то звук.

Осторожно перебираемся через проволоку. Двигаемся дальше. Снова слышим звук. Это под землей разговаривают люди на непонятном языке. Белофинский дзот!

Мы остановились у двух пулеметных амбразур. Я тихо командую:

— Бросай гранаты в амбразуры!

Три гранаты полетели в подземелье. Лежа в снегу, мы слышим сильные взрывы и крик отчаяния. Потом открывается дверь. Из дзота вылез белофинн, пытаясь убежать. [253]

Боец Пасохин прыгнул к нему и прикончил его штыком.

Подождали минуты две. Не вылезет ли еще кто-нибудь! Нет, кругом стояла полная тишина.

Осторожно пробрались внутрь дзота. Там лежали двое убитых белофиннов у станкового пулемета.

— Славная добыча, — подмигнул я товарищам.

Пулемет взяли на плечи. На санки уложили двенадцать коробок с пулеметными лентами и благополучно вернулись на свою высоту.

Недолго думая, установили белофинский пулемет и открыли огонь. Добытыми патронами снарядили ленты, и тут заговорили опять все «Максимы».

Стало весело на душе. Бойцы, ободренные меткой стрельбой пулеметчиков, готовились к наступлению.

До рассвета мы стреляли отнятыми у врага патронами. Наконец прибыл наш обоз с боеприпасами, и часть двинулась вперед. [254]

Подвиг

Утро выдалось холодное. Дул резкий, обжигающий ветер, бросая в лицо снежную пыль. Боец Железнов потер ладонью о ладонь и, согревая дыханием руки, посмотрел прямо перед собой. Небольшие клубы пара поднимались и таяли в морозном воздухе.

— Не дышите в открытую, — предупредил его политрук Корольков, — противник может заметить вас по пару!

Железнов стал наблюдать. Впереди лежала поляна, покрытая редким кустарником и глубокими воронками, вырытыми снарядами. В одной из воронок и лежали Железнов, еще трое бойцов и политрук. В таких воронках, скрываясь за кустарником, лежала вся рота, ожидая сигнала к атаке. В лесу стояли наготове танки. Над головой с воем и шипением проносились снаряды.

— Ай, да молодцы артиллеристы, — не удержался Петр Железнов, — вот так земляки. Красота какая. А? Как бьют! Бьют-то как! Вы только посмотрите, товарищ политрук!

В это время высоко вспыхнула зеленая ракета и падающей звездой разрезала морозный воздух.

Это был сигнал к атаке.

Политрук привстал.

— Вперед! — крикнул он.

— Ура-а-а! — прокатился дружный красноармейский клич, и рота рванулась вперед.

Политрук бежал рядом с бойцами...

Впереди была небольшая высота с дотом. Железнов не спускал с нее глаз. Он бежал, что было силы, чувствуя возле себя горячее дыхание товарища.

Вдруг справа по наступающим застрочили пулеметы. Враг осыпал бойцов пулями.

Надо было подавить огневые точки противника. Один танк круто повернулся и полоснул из орудия по кустарникам, где скрывались белофинны. [255]

— Эй, землячки, — крикнул Железнов, подбегая к танку и стуча по броне, — принимайте гостя!

И не дожидаясь ответа, он взобрался на танк.

Машина рванулась вперед. Железнов припал к ручному пулемету. Он заметил у сосны белофинского пулеметчика и выпустил в него очередь. Танк то летел прямо, то круто поворачивался на месте, меняя направление, и Железнов, приноравливаясь к его колебаниям, беспощадно косил врагов из пулемета..

Финны, охваченные паникой, не выдержали натиска и начали отступать, оставляя убитых и раненых.

— Не отставай, землячки, — кричал Железнов и выпускал очередь за очередью по отступающему врагу.

Неожиданно боль обожгла плечо. На халате выступила кровь. Железнов неловко сполз с танка. Голова тяжелела, наливалась свинцом. Но, пересилив боль, он медленно двинулся вперед.

Пробежал политрук. Раненый боец старался не выпустить его из виду, старался не отстать.

Впереди высился дот, полуразрушенный нашим артиллерийским огнем.

Железнов на ходу оторвал окровавленный кусок халата и поднял его над головой. Он флажком затрепетал в его руках.

— Вперед!

Рота приближалась к доту.

Железнов первым вскочил на груду железа и бетона — все, что осталось от дота, — и поднял высоко над собой окровавленный лоскут халата. Это было знамя победы. [256]

Я — командир штурмовой группы

Родом я из Азербайджана. Родился в 1914 году. В Красной

Армии — с 1936 года. Отслужив срок, окончил на Украине курсы младших лейтенантов.

Осенью 1939 года участвовал в освободительном походе по Западной Украине, но в боях не пришлось побывать. В декабре меня перебросили на финский фронт. Приехал на Карельский перешеек 28 декабря. Назначили командиром взвода.

Мой взвод стоял в пятистах метрах от передовой линии, невдалеке от озера Суванто-ярви, Мы жили в блиндажах.

Прожил я там всего три дня.

На четвертый день меня вызвали в штаб полка. Там были комиссар дивизии и командир полка. Комиссар дивизии объяснил мне задачу группы, командиром которой назначили меня. Эта группа должна, внезапно врываясь в траншеи противника, сеять там панику и этим способствовать захвату траншей.

Познакомился со своими бойцами. Их было 30 человек. Люди все опытные, отслужившие в армии по два года, знакомые с особенностями действий в укрепленных районах.

Я решил, что прежде всего необходимо разработать способ добираться до неприятельских траншей без потерь. Комиссар дивизии одобрил мою мысль. Мы стали тренироваться. Построили из снега учебный дот, траншеи. Днем тренировались, а ночью ходили в разведку, чтобы заранее изучить поле своих будущих действий.

Наша дивизия была расположена на одной цепи высот, финны — на другой. Между обеими цепями высот — овраг. Когда наша пехота обычными мелкими перебежками спускалась по склону для атаки, финны, имевшие возможность обстреливать склон прицельным огнем, наносили пехоте потери и принуждали ее возвращаться.

Ночными разведками нам удалось установить, что перед самыми финскими траншеями находится мертвое, непростреливаемое [257] пространство. «Если бы, — подумал я, — нашей штурмовой группе удалось без потерь достигнуть этого мертвого пространства, мы могли бы ворваться и в траншеи».

11 февраля дивизия пошла в наступление. В 5 часов утра началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась 4 часа без перерыва. Когда рассвело, я получил приказ — ворваться со своей штурмовой группой в неприятельские траншеи.

Группа заняла исходное положение на своем склоне. Я понимал, что если мы двинемся вниз по склону мелкими перебежками, то финны перестреляют нас прежде, чем мы добежим до дна оврага.

Оставалась одна возможность: бежать во весь дух и во весь рост, пока не достигнешь мертвого пространства.

Такое решение я и принял. Послал вперед одно отделение, причем пустил бойцов не кучей, а рассредоточению, на расстоянии 5–6 метров друг от друга.

Смотрю — удалось. Под бешеным огнем все десять добежали до мертвого пространства и залегли вблизи финских траншей.

Тогда я выпустил второе отделение. Опять удача. Посылаю третье — и вот вся штурмовая группа, кроме меня, находится уже на месте. [258]

Нужно перебираться и мне. Пускаюсь бегом вниз по склону. Но финны уже разгадали наш замысел и обрушились на меня огнем.

Чувствуя, что малейшее промедление — смерть, бегу во весь дух. Но огонь был так силен, что до мертвого пространства мне не удалось добежать.

На склоне когда-то стояла жилая постройка. Она сгорела, от нее осталась только полуразрушенная кирпичная печь. Я спрятался за трубой. Печку обстреливали так, что осколки кирпича дождем стучали по моей стальной каске. А только высунешь голову, по каске, словно спичка, чиркнет пуля.

Минут двадцать держали меня финны за трубой. Наконец, успокоились. Видно, решили, что я убит. Тут я и выскочил, Добежал до своей группы.

Между нами и финнами метров тридцать. Слышу их разговор, команды на непонятном мне языке. Разделяет нас длинный узкий бугор.

Пулями им нас не взять. Они начали швырять ручные гранаты. Мы в ответ тоже кидаем ручные гранаты через бугор. Но вижу я, что долго не продержишься под гранатами, нужно итти в атаку. А как пойдешь? Ведь бугор перед траншеями наверняка минирован!

И вдруг финны, обманутые нашим криком «ура» и решившие, что мы бросились на их траншеи, взорвали свое минное поле. Нас завалило снегом и землей.

Однако отряхиваюсь и вижу, что вся моя группа цела. Но тут новая беда. Бугор, защищавший нас от финских пуль, стал гораздо ниже. Теперь мы могли уже только лежать, не поднимая головы. Встать не было никакой возможности.

Гляжу — наш самолет. Истребитель. Летчик, видимо, понял наше положение. Самолет пикировал на финскую траншею, стреляя из всех пулеметов. Финны попрятались на дно. Этим моментом я и воспользовался.

Подбегаем к траншее и забрасываем ее гранатами. Белофинны — кто убит, кто ранен, кто бежит, побросав оружие. Врываемся в траншею.

Три дота, расположенных в системе траншей, не поддержали своих. Прекратили огонь. Из них тоже побежали финны. Я послал часть своих бойцов вправо по траншее, часть — влево, а сам, увидев ход сообщения, уходивший в глубь расположения противника, кинулся туда, чтобы закрыть дорогу возможной поддержке с тыла.

Прямо передо мной бежал финн. Я несколько раз стрелял в него, но не попал, потому что ход сообщения уходил вглубь зигзагами и повороты мешали мне целиться.

Вдруг я заметил, что финн нырнул в какую-то дыру слева. Я мгновенно сообразил: если не пойду за ним немедленно, он [259] может оттуда встретить меня огнем. Остается только одно: ворваться у него на плечах.

И я, не останавливаясь, нырнул в дыру вслед за врагом.

Темный подземный ход. И вдруг вбегаю в комнату, ярко освещенную электричеством. Никого. А пути дальше нет. Где же финн? Куда он девался?

Имея гранату и винтовку наготове, я оглядел комнату. Вдоль стен — широкие нары, в два этажа, как в вагоне. Выше, на стенах, толстые пучки проводов. Посреди комнаты стоит стол, на столе три примуса. На примусах котелки, в котелках варится каша. Всюду грудами валяются винтовки, гранаты, револьверы и полевые сумки. Но ни одного человека. Где же финн, за которым я гнался?

Тут подоспели два моих бойца. Встали рядом со мной, держат винтовки наготове, разглядывают комнату.

В одном углу увидели мы целую кучу шинелей. Гляжу из-под кучи торчит валенок. Сначала я не обратил на него внимания. Стал собирать офицерские сумки, вытряхивать из них документы, карты, схемы, чтобы отправить в штаб дивизии. И вдруг мне пришло в голову: почему этот валенок торчит вверх носком? Если бы он был пустой, непременно свалился бы на бок. [260]

Подошел я к куче шинелей. Держу револьвер в правой руке, а левой сгреб шинели и бросил их в сторону. Под шинелями лежит финн, которого я искал. Мертвый. Револьвер в руке. Застрелился.

Я отправил в штаб дивизии документы, найденные в офицерских сумках, а сам со своей группой расположился в занятой траншее. Стали собирать брошенное финнами оружие. Здесь были целые горы винтовок, автоматов, револьверов, ручных гранат, два станковых пулемета. Мы их сразу повернули стволами в сторону финнов. Возле них были ящики лент с тысячами патронов.

Между тем к нам стали подходить через овраг бойцы. Теперь под моей командой было уже человек шестьдесят. Я этому очень обрадовался, так как с минуты на минуту ожидал контратаки.

Но финны предприняли первую контратаку только вечером. Мы встретили их огнем из их же пулеметов. Лес за траншеей был превращен нашей артиллерией в поле, и им негде было прятаться. Не добежав до траншеи, они обратились в бегство.

Контратака отбита. Но я понимал, что неизбежна вторая и что они ее предпримут с гораздо большими силами. Кроме того, в задачу моей группы не входит удержание этой траншеи во что бы то ни стало. Внеся дезорганизацию в ряды противника во время боя, она свое дело сделала.

Однако не хотелось уходить, не причинив врагу возможно больше вреда. И мы остались ждать второй контратаки.

Она последовала глубокой ночью. Мороз, ветер, снег. Финны развили ураганный огонь и ударили на нас с трех сторон. Бойцы мои дрались, как львы. Мне приходилось поспевать и туда и сюда, чтобы объединять действия всей группы и сосредоточивать удар там, где он в данную минуту был наиболее необходим.

Вскоре я обнаружил, что финны основным направлением контратаки избрали зигзагообразный ход сообщения. Здесь было особенно жарко. Мои бойцы, отстреливаясь, начали отходить.

— Гранаты! — кричу. — Давайте мне сюда побольше гранат!..

Гранатой я умею работать, знаю и люблю это оружие. Еще до Красной Армии, в Азербайджане, я завоевывал на соревнованиях первые места по гранатометанию. Обычная хорошая дистанция для гранатометчика — 45–50 метров. Мой рекорд — 68 метров.

Мне подали связку гранат. Я занял в ходе сообщения позицию и стал швырять гранаты в наступающих финнов, медленно пятясь и прикрывая отход своих бойцов. Когда гранаты кончались, я требовал новых, и бойцы подносили мне их. [261]

А тем временем бойцы мои мало-помалу оставляют траншею. Требую еще гранат, но мне отвечают, что не осталось ни одной. Надо и мне уходить. С последней гранатой в руке стою один в траншее. И сразу передо мной появляются три финна с винтовками, направленными на меня.

Хотел швырнуть гранату, но вдруг почувствовал, что правая рука повисла, как плеть. Схватил в левую руку револьвер и выстрелил. Один финн опрокинулся, другие отпрянули и скрылись за изгибом траншеи.

Зная, что через секунду они вернутся, я стал выползать из траншеи, к своим, не спуская глаз с противника.

За мной бросился финн с автоматом. Я уложил его из револьвера. Еще один сунулся за мной. И этот грохнулся, подбитый пулей.

Но чувствую, в глазах темнеет, дыхание становится частым и прерывистым. Тут только начал я понимать, что ранен не в руку, а в правую половину груди. Сколько ни заберу воздуха, он до легких почти не доходит, а вырывается наружу, и кровь булькает в ране.

Траншея позади меня имела пологий выход на склон горы. Я повернулся к финнам спиной — больше уже все равно не мог сопротивляться — и пополз.

Ползу. Финны ведут сильный огонь. Пули пролетают надо мной.

В сумраке вижу наших. Они мне кричат.

Я теряю сознание.

Очнулся я 15 февраля в госпитале. [262]

Захват двух дотов

Наш полк 21 февраля пошел в наступление на укрепленный район у реки Салмен-кайта. Пулеметной роте, которой я командовал, была поставлена задача: обеспечить наступление 3-го батальона огнем с фланга.

К 10 часам пулеметная рота заняла исходное положение на опушке леса перед рекой. 3-й батальон пошел вперед. Мы открыли огонь по березовой роще, лежавшей перед нами.

Вот 3-й батальон подходит к роще. Ответного огня противника не слышно.

Прекращаю стрельбу и броском с исходного положения достигаю рощи вслед за уже втянувшимися в нее 3-м и 1-м батальонами.

Командир 1-го батальона тов. Степанов, рядом с которым я оказался, говорит мне, что, по его мнению, 3-й батальон не совсем на месте, он должен занять позицию несколько левее. Я проверяю по карте, вижу, что тов. Степанов прав.

Надо исправить неточность, — левый фланг в связи с этим защищен у нас недостаточно. Приказываю своей пулеметной роте выдвинуться на левый фланг.

Выдвинулись, заняли траншею, брошенную белофиннами. Заметили, что метрах в полутораста от нее виднеется амбразура. Пригляделись внимательней. Да это же дот!

Но он молчал. То ли в нем ждали, чтобы мы подошли еще поближе, то ли просто нас покуда не рассмотрели.

Решаю воспользоваться моментом и захватить дот. Поставил задачу командиру взвода младшему лейтенанту Гуторову — сосредоточить беспрерывный огонь четырех пулеметов в одну точку: по амбразуре. Сам же с другим командиром взвода тов. Васильевым перешел в наступление.

Когда до дота оставалось уже метров двадцать, я взмахнул рукой — это был заранее условленный с Гуторовым сигнал о прекращении огня.

Буквально в несколько секунд мы домчались до дота и вскочили на него. Теперь огонь этого дота нам уже не был страшен. Но по товарищам в роще дот мог вести огонь попрежнему. [263]

Наверху дота было навалено множество камней — они предохраняли бетон от артиллерийского огня. Но в данном случае они не только не помогли финнам, а, наоборот, способствовали быстрейшему закреплению нашей победы: мы сбросили этот увесистый «подручный материал» вниз, и перед амбразурами дота образовалась каменная насыпь. Дот оказался «ослепленным», а значит, и обезвреженным.

Но следовало вывести из строя и его команду.

Сквозь жестяную трубу отопления, выведенную наверх, одну за другой я спустил десять гранат. То-то жарко разгорелась печка!

После этого из дота больше не слышалось ни слова.

Верх обезвреженного дота представлял собою некоторую возвышенность, и хоть она была незначительна, но оказалась достаточной для того, чтобы рассмотреть: метрах в ста находился второй дот.

Терять нельзя было ни мгновения. Не дожидаясь подхода остальных взводов, я бросился ко второму доту. Удалось взобраться наверх. Булыжника тут было навалено меньше, чем на первом. Я пнул камни ногой, и они посыпались вниз. Еще несколько усилий, и вниз съехал весь гранит с купола.

Крикнул:

— Фудашкин!

(Фудашкин был разведчиком. Едва его кликнешь — он уже перед тобою. На редкость расторопный боец! Впоследствии за героизм, проявленный в целом ряде боев, он был награжден орденом Красного Знамени.)

Когда Фудашкин пробежал примерно половину расстояния от первого дота, я крикнул ему, чтобы он позвал сюда младшего лейтенанта Васильева со взводом.

Через несколько минут Васильев был уже рядом со мной. Гранитом и снегом «ослепили» все амбразуры и этого дота, выставили круговое охранение. Оставив за себя младшего лейтенанта Гуторова, я вернулся на исходное положение — выяснить обстановку на участке всего полка. Но едва я успел дойти до блиндажа, где находились командир 1-го батальона Степанов и начальник штаба 3-го батальона Ильин, как в блиндаже запищал телефонный аппарат. Звонили из моей роты: белофинны перешли в атаку на осажденный нами дот.

Комбат Степанов немедленно выделил взвод на поддержку моей роты, и я с этим взводом отправился назад. Однако, когда мы дошли до дота, то выяснилось, что звонок был результатом паники телефониста.

Во втором доте слышались разговоры осажденных белофиннов.

Я вызвал сапер, и они взрывчаткой довершили ликвидацию вражеского гарнизона в доте. [264]

Друг «Максим»

Мое любимое оружие — станковый пулемет. За время боев с белофиннами я прошел путь от пулеметчика до политрука пулеметной роты, но каждый раз в критический момент ложился за «Максима», и верный товарищ выручал...

XXII годовщину Красной Армии мы встречали на фронте, выполняя боевую задачу.

Большим массивом тянулся одетый снегом лес, прорезанный ровной дорогой. Дорога взбиралась на высоту 44,0. Дальше лежала высота 18,4, упиравшаяся в левый берег реки Вуокси.

Надо было овладеть этими высотами и закрепиться на берегу. Пулеметный взвод под моей командой поддерживал огнем стрелковую роту старшего лейтенанта Лаврентьева. Мы наступали вдоль дороги, перебегая от дерева к дереву. С высоты 44,0, усеянной крупными камнями, строчили белофинские автоматы и станковый пулемет.

В одном из моих пулеметных расчетов был убит наводчик Паршинцев. Его заменил старшина роты Чернышев.

Чернышев стрелял исключительно метко. Он заставил умолкнуть все огневые точки противника. Белофинны не смели высунуть носа из-за камней. Чернышев поливал их так щедро, что рота старшего лейтенанта Лаврентьева подошла вплотную к высоте. Мы передвинулись с пулеметами на следующий огневой рубеж. Враг находился от нас в каких-нибудь ста метрах. Еще нажим, и высота будет нашей.

Однако пулемет Чернышева внезапно перестал действовать. Установить причину задержки не удалось. Оглянувшись, Чернышев увидел красноармейца с гранатометом.

— Почему, Свилев, не стреляете? — крикнул ему Чернышев, — у меня пулемет заело, помогайте пехоте!

— Я ранен, — ответил Свилев.

Чернышев подскочил к раненому, оказал ему первую помощь и взял гранатомет. Он выстрелил несколько раз, и за камнем, где засели финны, стало тихо. [265]

— Вперед! — загремело по склону высоты, — ура!

— За Сталина!

— За Родину!

Мы врываемся на высоту и видим разорванные в куски трупы белофиннов, брошенный станковый пулемет, автоматы.

Укрепляемся за камнями. Враг два раза пытается вернуть высоту. Он окружает нас, переходит в контратаку, но мы бьем его в упор из наших «Максимов», забрасываем гранатами.

Так прошел весь день 23 февраля.

Ночью к нам подошли подкрепления, и белофинны были отогнаны с большими для них потерями.

Овладев правым берегом реки Вуокси, мы готовились к стремительному броску через лед. Но там, по данным разведки, были превосходящие силы противника. Хорошо замаскированные, совершенно невидимые дзоты часами вели по льду шквальный огонь.

7 марта мы начали большое наступление. Артиллерия, установленная на высоте 18,4, открыла огонь. Левый берег задымился, полетели щепы от развороченных деревьев.

Я снова поддерживал огнем своих пулеметов роту старшего лейтенанта Лаврентьева. Против наших позиций, на середине реки, возвышался маленький островок. Я приказал передвинуть один пулемет вперед, на реку.

Чернышев с пулеметом, несмотря на жестокий огонь, бегом достиг острова. Забаррикадировавшись камнями. Чернышев повел с острова губительный огонь по вражеским позициям. Он лежал впереди нас почти на 300 метров и значительно облегчал пехоте наступление.

Белофинны озлобились. Дерзость одинокого пулеметчика мешала им трезво думать об опасности. Они поперли на него в атаку. С криком, с дикими воплями финские лыжники выскочили из леса на лед.

Чернышев подпустил их на 50 метров и расстрелял в упор. Остатки лыжников отхлынули назад, в лес. Через некоторое время появилась вторая группа финнов. Они бежали на лыжах без палок, стреляя из автоматов. Чернышев и этих встретил должным образом. Всюду на ледяном поле вокруг острова чернели трупы врагов.

Когда мы подбегали к острову, пулемет Чернышева внезапно затих. Мы нашли отважного пулеметчика убитым. Пуля, пройдя через отверстие в щите, попала ему прямо в лоб. Перед «Максимом» валялось около двадцати буквально изрешеченных белофиннов.

Бойцов охватила ярость.

— Будем драться, как наш товарищ Чернышев! — кричали они, идя в атаку.

— Отомстим за старшину! [266]

— Вперед!

Вот и левый берег. Но здесь еще проволока в три ряда. Я подполз с ножницами и, завалившись в снег, стал проделывать проход для пехоты.

Белофинны стреляют с близкого расстояния, пули цокают рядом. Я режу, режу. Вдруг сильный взрыв потрясает землю. Мина! Товарища моего, командира пулеметного отделения Карпуса, разнесло в куски. Я тоже ранен в ногу. Однако некогда думать о ране.

Выхватил из противогаза индивидуальный пакет, сорвал бумагу, сунул его в дырку, пробитую осколком мины в валенке, и снова принялся резать проволоку.

Наконец, проход готов. Даю ракетами сигнал пехоте.

— По одному вперед!

Атака была сокрушительной. Мы взяли восемь дзотов, два орудия, миномет и множество разного вооружения и боеприпасов.

Перевязав раненую ногу, я не захотел покинуть боевых товарищей и остался в строю. [267]