Артиллерия при прорыве переднего края обороны в районе Пуннус-ярви

Январь 1940 года. Мы стоим у озера Суванто-ярви. В последнее время наступили относительно спокойные дни. Изредка то здесь, то там завязывается артиллерийская перестрелка, и потом опять тишина на всем фронте.

— Товарищ майор, — спрашивают меня бойцы, — скоро начнем наступление? Скучно сидеть без дела.

Действительно, скучно. Не меньше их я стремился к большому делу, и в один из последних дней января написал командованию докладную записку, в которой просил при производстве прорыва оборонительной полосы поставить мой гаубичный полк на главном направлении.

30 января я был вызван в штаб корпуса.

— Ваша просьба удовлетворена, — сказал мне командир корпуса. — Прорыв намечается в районе озера Пуннус-ярви.

По приказанию комбрига я в тот же день выехал на рекогносцировку. Пробираясь вдоль озера к месту будущих наблюдательных пунктов и огневых позиций, я имел возможность разглядеть, что творится на противоположном берегу, занятом противником. Несколько огневых точек, замеченных мной, были тогда же занесены на карту, но это еще не указывало, где фактически проходит передний край обороны белофиннов.

Мои расспросы у командиров, занимавших этот участок, тоже ни к чему не привели. Мне говорили о проволоке в шесть кольев, находившейся на противоположном берегу, о рогатках, расставленных на озере, но все это я видел сам. Самое же главное — огневая система белофиннов была им также неизвестна.

Вот почему, выбрав в указанном мне районе наблюдательные пункты для себя и командиров дивизионов, я решил одновременно установить добавочные наблюдательные пункты по другую сторону озера в районе соседней дивизии у мыса Мюхкюрниеми [132] и у сгоревшего хутора Мякеля. Оттуда прекрасно просматривался передний край обороны белофиннов и часть его глубины.

Почти в сумерки я закончил рекогносцировку. На карту нанесены будущие наблюдательные пункты командиров дивизионов, мой наблюдательный пункт и все то, что я успел заметить у противника. К этому же времени я имел грубую наметку будущего расположения огневых позиций. Теперь мне предстояла чрезвычайно серьезная задача — перебросить весь полк с озера Суванто-ярви к озеру Пуннус-ярви. А расстояние это для гаубиц не малое — 70 километров в большой мороз по сильно пересеченной местности вдоль фронта противника.

Марш в новое место расположения был совершен в течение следующей ночи. На подъемах бойцам приходилось буквально на себе вытягивать орудия. Несмотря на всю тяжесть перехода, он был совершен дисциплинированно и организованно. К утру 1 февраля мы уже находились на новых позициях.

Фронт есть фронт, здесь свои будничные заботы, здесь свой распорядок. Обязанность командира не только заботиться о выполнении поставленной ему задачи, но и о создании, я бы сказал, «жилищных условий» для своих бойцов. Приготовив в течение дня основные орудия к бою и закончив пристрелку, я одновременно позаботился о том, чтобы бойцы вырыли и замаскировали землянки, отогрелись перед боем.

Все, казалось, было уже у нас готово, когда прибыл приказ о том, что в силу сложившихся обстоятельств нам предстоит действовать на новом участке, там, где я еще раньше расположил добавочные наблюдательные пункты.

2 февраля, обойдя озеро Пуннус-ярви, полк вышел в район сожженных белофиннами селений Мякели, Химала и Ниемеля и в тот же день приступил к разведке противника.

Заняв указанный мне район, я с первого же дня связался с майором Ерохиным, чей полк мне приказано было поддерживать. Наши наблюдательные пункты находились в 50 метрах друг от друга, таким образом, мы постоянно были информированы о том, что каждый из нас заметил у противника.

Точно так же действовали командиры дивизионов и командиры батарей.

С первого же дня я так и поставил вопрос: куда движется командир роты, туда должен двигаться и командир батареи. Дальнейший ход событий показал, какое значение это имело для боевого успеха.

С первого взгляда в нашей жизни как будто ничего не изменилось. Каждый день разведка сообщала о новых обнаруженных у белофиннов огневых точках, о поведении противника, о том, что его основные силы разместились в селениях Култала, [133] Пуннус и других, что там у них прекрасно оборудованные теплые общежития.

Вот почему, готовясь к прорыву и ведя огонь по обнаруженным огневым точкам, я решил одновременно выкурить белофиннов из их общежитий, заставить их почувствовать мороз, чтобы в решительную минуту их моральное состояние было уже достаточно подорвано.

Мы стали бить осколочными гранатами по строениям, где засел враг. 30–40 гранат было достаточно для того, чтобы поджечь одно строение, а так как мы выбирали для стрельбы ветреную погоду, то огонь с одного строения перебрасывался на соседние и белофинны убегали оттуда толпами в лес. Легкая батарея, специально выделенная для этой цели, сопровождала убегающих шрапнелью.

Так, в предвидении прорыва мы заранее выкуривали врага из его нор. С 1 по 10 февраля гаубичный артиллерийский полк вел огонь по отдельным обнаруженным минометным батареям, проделывал проходы в проволоке, разбил и поджег жилища, в которых отсиживался враг.

Конечно, и белофинны не дремали. Условия наблюдения были у них значительно лучше наших; они видели большую часть нашей глубины. Достаточно было, чтобы какой-нибудь [134] наблюдательный пункт плохо замаскировался, как белофинны открывали по нему огонь. Если ночью по дороге проезжала машина с недостаточно затемненными фарами, то сейчас же и здесь возникали разрывы неприятельских гранат.

Все это делало нас с каждым днем осторожнее и, я бы сказал, мудрее. Противник нас многому научил.

Наконец, наступило 11 февраля — день прорыва. Накануне ночью я выдвинул по одной гаубице от каждой батареи на исходный для наступления пехоты рубеж. Гаубицы были вынесены сюда на руках, чтобы не привлечь внимания противника малейшим шумом. Их задача была сопровождать пехоту в момент атаки не только огнем, но и колесами, расстреливать прямой наводкой те огневые точки противника, которые оживут после артподготовки, когда мы перенесем огонь в глубь его обороны. Во главе этой группы гаубиц стоял опытный артиллерист капитан Шубодеров.

На остальные орудия возлагались артиллерийская подготовка и организация огневого вала во время атаки пехоты. Каждый артиллерийский командир знал ближайшую и последующую задачи поддерживаемого им подразделения. Он знал, что сначала пехота займет рощу «Дыня», потом будет наступать на рощу «Петух», что надо заранее подготовить огонь против предполагаемой контратаки противника. Накануне вечером [135] я еще и еще раз проверил, как налажено взаимодействие артиллерии с пехотой и танками, начальник штаба полка капитан Парфенов проверил наличие таблиц огня.

— Помните, — в последний раз предупредил я своих подчиненных, — ни на шаг от пехотного командира. Командир батареи с командиром роты должны быть неразлучны.

Мы проверили время, все часы были поставлены по моим, и командиры разошлись по своим местам.

9 часов 11 февраля. Снимаю телефонную трубку, отдаю приказ начать артиллерийскую подготовку. 2 часа 20 минут длится огненный смерч. В течение первых и последних десяти минут артиллерийской подготовки огонь ведется с предельным темпом. Трижды в процессе артподготовки мы делаем ложные переносы в глубину обороны противника, главным образом в район его минометных батарей, и таким образом дезориентируем его.

Во время артподготовки артиллерия противника несколько раз пыталась обрушиться на наступающую пехоту и наблюдательные пункты артиллерии поддержки пехоты, но группой артиллерии дальнего действия с помощью самолетов-корректировщиков была быстро обнаружена и подавлена.

С началом атаки противника мы организовали огневой вал, сопровождающий движение танков и пехоты. Однако одновременно с этим ожили и уцелевшие огневые точки белофиннов. [136]

Запомнился мне такой эпизод. Два наших танка, подойдя к проволочным заграждениям, стали проделывать в них проходы. Особенно красиво действовал один из них, который сделал несколько рейсов вдоль и поперек проволочных заграждений, так что пехота сразу получила несколько проходов. Казалось, что он уже заканчивает свою работу, когда противотанковая пушка белофиннов открыла по нему огонь.

— Товарищ майор, — докладывает мне мой адъютант тов. Целовальников, — центр опушки «Дыня» — противотанковая пушка противника ведет огонь.

Вот она произвела еще один выстрел по маневрирующему танку. Мимо!

Я уже хочу снять телефонную трубку и передать приказ о подавлении орудия противника, как вижу, что оно разлетается вдребезги. Это капитан Шубодеров, во-время заметивший орудие белофиннов, прямой наводкой одной 152-миллиметровой гранатой вывел его из строя. Позже, заняв передний край обороны, мы обнаружили, что уничтоженное нами противотанковое орудие было установлено на специальном катке и подымалось из глубины.

Гаубицы, выделенные для непосредственного сопровождения пехоты и танков, с честью выполнили свою задачу.

Успех артиллерии в этом бою был достигнут тем, что артиллеристы ни на шаг не отставали от пехоты. Командира батареи лейтенанта Коломейцева, ныне Героя Советского Союза, знал буквально каждый боец поддерживаемой им роты. Достаточно было кому-либо из бойцов заметить огневую точку белофиннов, как он сейчас же передавал по цепи:

— Лейтенант Коломейцев, у отдельного дерева — пулемет противника.

Так же дружно работал с пехотой и лейтенант Маврин. Будучи ранен, он продолжал бой и шел вперед рядом с командиром поддерживаемой им роты.

Во время огневого вала были случаи, когда та или иная рота попадала под огонь фланкирующих пулеметов. Тогда командир батареи, сопровождающий ее, докладывал по телефону:

— Участвовать в огневом вале не могу. Перехожу к подавлению мешающих нашему продвижению пулеметов.

Как только он кончал с этим, командир дивизиона опять брал батарею в свои руки и включал ее огонь в огневой вал, движущийся впереди наступающей пехоты.

Таким образом, быстро перестраиваясь, мы добивались окончательного очищения всего района от отдельных оставшихся огневых точек противника. Одновременно этим же была достигнута значительная экономия снарядов.

Прорвав передний край обороны белофиннов, пехота стала со всех сторон обтекать рощу «Дыня». Минут через сорок роща [137] полностью была в наших руках. Тотчас же сюда были переброшены все основные наблюдательные пункты командиров батарей. Сюда же выдвинулся командир 3-го дивизиона старший лейтенант Черкинский.

Наступление на рощу «Петух» происходило значительно быстрее. Этому особенно содействовала темнота. В темноте противнику труднее вести огонь по наступающему. Вражеская артиллерия, боясь себя обнаружить, умолкла, и наша пехота подверглась только незначительному воздействию минометов, стрелявших невпопад.

К этому же времени дивизионы полка были переподчинены командирам батальонов и действовали по их заявкам. Пехота залегла перед рощей «Петух», заняв траншеи отступившего противника. Для того чтобы отбить возможные контратаки врата, я организовал заградительный огонь по опушке рощи. Одновременно группа разведчиков с пулеметами под командой старшего лейтенанта тов. Черкинского также изготовилась против контратак противника.

К 21 часу боевой порядок гаубичного артполка был уже на подступах к роще «Петух».

Так был прорван передний край обороны белофиннов в районе Пуннус-ярви. [138]

Рукопашная схватка

Молодецкий русский штык с давних времен зарекомендовал себя как грозное оружие ближнего боя. Во время боев с финской белогвардейщиной мне пришлось на практике убедиться, какую неоценимую услугу оказывает штык каждому бойцу в рукопашной схватке.

Впервые моему отделению пришлось участвовать в рукопашном бою перед высотой Н, где особенно сильно укрепились белофинны. Наш взвод получил задачу: наступать в направлении этой высоты и атаковать огневую точку невдалеке за проволочным заграждением.

К действиям подготовились хорошо. В назначенное время выступили с исходного положения. Вначале продвигались беспрепятственно. Но как только вышли на открытую местность, белофинны начали обстреливать нас из автоматов и винтовок.

Поползли. Маскировка была исключительно хорошей, некоторые бойцы чуть ли не зарывались в снег и ползли почти под ним. Все же огонь не прекращался.

Когда до проволочного заграждения оставалось не больше ста пятидесяти метров, огонь еще более усилился. Особенно нас беспокоил огонь пулемета, стрелявшего откуда-то справа.

Командир взвода приказал действующему со взводом противотанковому орудию уничтожить пулемет противника. Надо сказать, что артиллеристы действовали образцово: после третьего выстрела белофинский пулемет замолк навсегда.

Мы снова поползли. Белофинские стрелки продолжали стрелять. По звукам выстрелов мы определяли, что стрельба ведется с близкого расстояния. И, действительно, бойцы стали докладывать мне, что они видят белофиннов, залегших перед проволокой.

Приказал: ручному пулемету находиться на правом фланге отделения, а ружейному гранатомету — на левом.

Ручной пулеметчик тов. Зиборов, как и всегда, действовал замечательно. Он умело выбирал место для стрельбы, во-время [139] открывал огонь в нужных направлениях. В большинстве случаев даже не приходилось подавать ему команды, куда надо вести огонь, он сам решал эти вопросы. Не хуже его действовал и ружейный гранатометчик красноармеец Кибальцов. Видя, куда ведут огонь ручной пулемет и стрелки, он находил для себя цели, укрывшиеся за какими-нибудь местными предметами, и вел по ним огонь.

Взаимодействие огневых средств в отделении получалось замечательным, оно обеспечивало стрелкам почти беспрепятственное продвижение вперед.

Наше отделение подползало к белофиннам все ближе и ближе.

— В атаку, за мной! — скомандовал я своему отделению.

Бойцы, как один, поднялись и бросились вперед. Находясь впереди своего отделения, я не забывал о том, чтобы видеть его и управлять им. Пулеметчик Зиборов шел вместе с отделением и на ходу вел огонь. Стрелки во время атаки в наиболее удобных местах на ходу производили один-два прицельных выстрела по противнику, потом снова шли вперед. Все это обеспечивало нам беспрерывное движение вперед, а главное — непрерывный огонь.

Мы пошли в штыки.

Белофинны вылезли из своих снежных нор и тоже было двинулись в рукопашную схватку, но быстро замялись, остановились, [140] стали озираться по сторонам. Когда мы были уже около них, они, почувствовав свою гибель, начали отчаянно сопротивляться. Началась рукопашная схватка.

Трудно передать, как она происходила. Помню только одно, что в этой схватке я заколол трех врагов, мельком видел, как бойцы моего отделения поднимали на штыки белофиннов. Запомнил и такой момент. На красноармейца Кирпонос бросились три человека, положение его было не из легких. Но вот на выручку к товарищу бежит боец тов. Сибурняк. Они вдвоем уложили трех белофиннов и продолжали прокладывать себе путь вперед штыком и прикладом.

Эта схватка продолжалась не больше четырех-пяти минут. Всех, кто охранял проволочное заграждение, мы уложили.

Расскажу о другой штыковой атаке.

...Мы были перед высотой, на которой противник хорошо укрепился. Там были не только долговременные сооружения, но и окопы, траншеи, ходы сообщения. Нам приходилось наступать по открытой местности, где каждая кочка и камень были пристреляны.

Предстояла очередная атака. Зная особенности рукопашного боя в окопах и ходах сообщения, я предупредил об этом бойцов, напомнил им первую схватку, которая проходила в сравнительно легких условиях.

До окопов противника осталось несколько метров. Началась усиленная огневая подготовка: стреляли бойцы, ручные и станковые пулеметчики. Этот момент мы использовали для того, чтобы как можно ближе подобраться к окопам противника. Применялось не только переползание по-пластунски, некоторые бойцы ползли даже под снегом.

Подан сигнал. Имея уже опыт непосредственной штыковой схватки, бойцы ринулись на врага. Я заметил, что каждый боец идет с винтовкой не так, как нас этому обучали, а выносит ее далеко вперед, приклад не прижимает к правому бедру, а держит его на несколько сантиметров перед собой. Этот прием полностью оправдал себя: чем дальше вперед подана винтовка, тем больше вероятности поражения противника. Такой прием приводит врага в замешательство.

Ворвались в окопы. Противник не выдержал натиска и отошел. В этой схватке нам приходилось применять, как правило, длинный укол. Этот прием, между прочим, очень эффективный, разящий, его надо отработать в совершенстве.

...Подошли к основной линии обороны. Здесь командир приказал организовать наиболее тщательную разведку, чтобы потом действовать наверняка.

Ночью получили приказ — продолжать наступление. Ночная темень помогла нам почти незаметно окружить противника. Когда он это почувствовал, то начал вести по залегшим бойцам [141] убийственный огонь и из долговременных сооружений и из пулеметов, находившихся в полевом прикрытии этих сооружений. Наш командир вызвал артиллерийский огонь. Снаряды ложились точно на высоте, окруженной нами, но занимаемой пока еще противником.

Используя огонь нашей артиллерии, мы начали продвигаться вперед. Это делать было нелегко; противник огрызался, ведя огонь из винтовок, автоматов и пулеметов. Но наша артиллерия и пулеметы сделали свое дело, противник вскоре замолчал. Мы бросились в атаку.

Подбежали к окопам. Они были полной профили. Тут я понял, что предстоит наиболее серьезное дело. Предупредил своих бойцов о том, чтобы выручать друг друга. Все это делалось на ходу, раздумывать было некогда.

Ворвались в окопы. Часть бойцов отделения двигалась по брустверу и зорко наблюдала за тем, чтобы откуда-нибудь не выскочила контратакующая группа и не напала на наших бойцов.

В этих окопах пришлось много поработать. Здесь мы применяли не только штык, но и приклад, а нередко и гранату, бросая ее за очередной изгиб окопа.

Исход боя и здесь был в нашу пользу, как и в последующих схватках. Объясняется это высокой подготовкой наших бойцов, их решительными действиями и непреклонной волей к победе.

Во время боев я убедился, что итти в атаку на 100–1 50 метров, не делая коротких остановок, нецелесообразно, так как бойцы при этом расходуют свои силы, да и потери увеличиваются. Мы действовали по-иному: каждый боец делал короткую перебежку, залегал, через несколько секунд снова перебегал. Это давало ему возможность и отдохнуть и скрыться от выстрелов противника.

Существенным недочетом являлось то, что мы действовали не на лыжах. Нередко получалось, что противник оставлял свои позиции и удирал, а без лыж его не догонишь.

Хитрый метод применяли белофинны при отступлении. Мне не один раз приходилось наблюдать, когда они, убегая на лыжах, брали подмышки автоматы и отстреливались, не приостанавливая своего движения.

Основное, что требуется при рукопашной схватке, это не теряться. Решительное движение вперед производит на противника потрясающее впечатление, а нашим бойцам придает больше решительности и уверенности. [142]

Боевое содружество

Вспоминая о боях на Карельском перешейке, я часто думаю, как велика роль совместных действий танкистов и пехоты. Именно тесный контакт с пехотинцами, дружная, согласованная работа с ними позволили нам успешно решать боевые задачи и при наступлении на Пиенперо и при штурме высоты 10,7.

Болото в районе местечка Пиенперо, не замерзавшее даже в самые суровые морозы, и гранитно-бетонные надолбы, расставленные в четыре ряда, исключали возможность развертывания танков. Между тем как раз здесь белофинны оказывали самое яростное сопротивление. Трижды наши бойцы поднимались в атаку и трижды под ураганным огнем врага вынуждены были залечь.

Приказ говорит коротко и ясно: во что бы то ни стало танки должны очистить путь пехоте и своим огнем прикрыть ее действия. Продумав обстановку, я приказал лейтенанту Селянкину разбить бетонные надолбы выстрелами из танковых пушек. Тем временем остальные танки должны были с помощью пехоты сковать огневые точки врага, мешавшие выполнению нашей задачи.

Лейтенант Селянкин отлично сделал свое дело. Следуя боевому девизу советских танкистов «Встретил препятствие — сокруши его», он открыл ураганный огонь. Куски бетона и гранита — вот все, что осталось от недавних мощных препятствий. Воспользовавшись проходами, танки рванулись вперед к опушке леса, где засел враг. Пехота пошла за ними, прикрываясь броней машин.

Если стрелки отстанут, то они могут попасть под огонь минометов и пулеметов противника. Поэтому я внимательно следил за действиями стрелков, непрерывно поддерживал связь с командирами стрелковых батальонов. Едва пехота залегала, я возвращал танки обратно и подавлял огневые точки белофиннов, мешавшие ее продвижению. Такие возвращения назад, [143] конечно, снижают темпы наступления, зато практический результат их очень значителен.

Непосредственно под Пиенперо мы встретили в лесу сильно укрепленный участок. Шесть раз танки врывались на опушку леса и лишь на седьмой им удалось смять огневые точки белофиннов, разрушить вражеские укрепления. И опять успех решило взаимодействие с пехотой. Следовавшие за нами стрелки завершили бой танков штыковым ударом, наголову разбив противника.

Спустя несколько дней после взятия Пиенперо, я со своей танковой ротой перешел в распоряжение командира стрелкового полка. Вместе с этим полком мы повели наступление на высоту 10,7.

Как сейчас помню, в районе высоты стоял густой туман. Лес был непроходимый, и единственная узкая дорога оказалась, по обыкновению, минированной.

Посоветовавшись со мной, командир полка принял решение, которое впоследствии целиком себя оправдало. Танковые взводы получили приказ двигаться в лоб противнику по дороге, вслед за дозорными танками, которые очищали путь от мин. Одновременно стрелковый полк двумя колоннами [144] углубился на 150 метров в лес, по обе стороны дороги. Таким образом, противник, оборонявшийся на высоте 10,7, был зажат в клещи с фронта и флангов.

Прикрывая действия пехоты и имея довольно обстоятельные данные о расположении огневых точек белофиннов, танкисты вели меткий, сокрушительный огонь. Они буквально срезали вертушки деревьев, откуда стреляли белофинские автоматчики. Кучность попаданий наших снарядов была хорошей, и немало вражеских огневых точек вскоре замолкло навсегда.

Во время боя мой танк подбили. Механик-водитель Аверин свернул в лес. Мы осмотрели машину и с грустью установили, что ходовая часть ее повреждена. Я приказал экипажу оставаться на месте и побежал к разведывательному взводу лейтенанта Маковского. Но, пройдя несколько шагов, услышал характерный шум снаряда и тут же укрылся за большим камнем.

Очнулся я лишь минут через сорок. Возле меня сидели боевые друзья — Аверин и Коршунов — они растирали мне грудь снегом. Снаряд попал в камень, за которым я укрылся, и контузил меня. Самочувствие было неважное, но я вновь принял на себя руководство боем и позабыл о контузии.

Зажатый в клещи противник, неся большие потери, оставил высоту 10,7 и отступил. По пятам врага мы подошли к деревне. После артиллерийской подготовки пехота под прикрытием танкового огня двинулась вперед. Есть поговорка: «Услуга за услугу». Нечто похожее было и у нас. Пехотинцы перекинули через противотанковый ров бревна. Танкисты перебрались по ним на другую сторону рва и, уничтожая гусеницами проволочные заграждения, сметая огнем вражеских пулеметчиков и стрелков, помогли пехоте достойно закончить наступление.

Не выдержав нашего натиска, белофинны бежали, оставив много пленных, а также две противотанковые пушки, пулеметы, автоматы и массу другого оружия.

Для наших танкистов и пехотинцев, если они действуют в содружестве, нет никаких преград. [145]

Танковый десант

К нам подошли двенадцать танков и остановились. Танкисты высовывались из башен, смотрели на сбор пехоты. На утоптанном снегу площадки строились бойцы.

Наша стрелковая рота получила боевое задание: совместно с танками ворваться в тыл противника и занять станцию Кямяря. Быстро, без единого лишнего движения, пулеметчики поместились на танках, стрелки — на прицепах. Взревели моторы, и стальные сухопутные броненосцы двинулись вперед. Молодые деревья с треском валились наземь, осыпая пехотинцев снегом. Противник встретил танки огнем, но они шли вперед, отстреливаясь на ходу.

Танк — вообще грозное оружие. А танк с пехотой и пулеметчиками — это сила, способная вконец деморализовать врага. Правда, десант на танках, забравшись в тыл противника, рискует попасть в затруднительное положение, особенно если у противника сильная артиллерия. Но белофинны боялись 123-й дивизии, называя ее «дивизией коммунистов», они испытывали панический страх перед нашими гигантами-танками, и поэтому нет ничего удивительного, что мы решили пойти на это рискованное предприятие.

К тому же танковый десант был соответствующим образом подготовлен. Артиллерия хорошо «обработала» местность, а что не успели сделать артиллеристы, доделали летчики. Почти на каждом шагу мы натыкались на глубоко вскопанные окопы, на разбитые надолбы. Вражеские позиции, многочисленные укрепления, которыми хвастались белофинны, оказались разрушенными. Везде валялись ящики со снарядами, пулеметы, минометы, винтовки, каски, обоймы, полевые бинокли. Все свидетельствовало о крайней растерянности противника, о паническом бегстве. И наш танковый десант не замедлил воспользоваться этим. Мы настойчиво продвигались в тыл врага. [146]

У станции Кямяря десантники встретили каменно-земляные огневые точки, надолбы, проволочные заграждения. Три танка прорвали проволоку, саперы занялись уничтожением надолб. На утро мы пересекли железную дорогу. К тому времени подошли передовые подразделения полка. Произошел жаркий бой, окончившийся разгромом белофиннов. Станция Кямяря была занята. [147]

Белые гаубицы

Наш гаубичный артиллерийский полк 11 февраля был придан стрелковой дивизии. Ее задачей было: взять перешеек между озерами Пуннус-ярви и Киркко-ярви. По перешейку протекал ручей, вокруг лежало замерзшее болото.

Полк, одному из батальонов которого была придана моя батарея, своим правым флангом упирался в залив озера Пуннус-ярви. Здесь проходило шоссе. Мост через ручей был взорван, дорога минирована.

Противник укрепился на опушках рощ «Круглая» и «Дыня». Опрокинуть его лобовой атакой не удалось.

Нас разделяло всего 400 метров. Спокойным и мертвым казалось поле, покрытое чистым, нетронутым снегом. Но как только поднималась наша пехота, возникал шквальный огонь пулеметов и автоматов.

Ночью мне приказали выдвинуть одну гаубицу для стрельбы прямой наводкой. Это был единственный способ прочистить путь пехоте. Мы решили, что наша серая гаубица слишком четко будет выделяться на снегу, и выкрасили ее белой эмалевой краской. На опушке леса отрыли окопы, ниши для снарядов и уложили в них полный боевой комплект.

Над полем кружила метель. Пользуясь этим, мы еще ночью вывезли орудие на позицию. Когда рассвело, гаубица на фоне наметенных за ночь сугробов была почти незаметна.

Батальон пошел в наступление. Из рощи, занятой финнами, раздались первые выстрелы, и сейчас же наша гаубица, из которой стреляли прямой наводкой, снесла первую группу деревьев на опушке, откуда велся огонь.

Теперь маска с противника была сорвана. Видно было, как финны отползали в глубь леса, спасаясь от нашего губительного огня. Но я бил по лесу бронебойными снарядами с взрывателем замедленного действия, и они буквально косили деревья, лишая финнов последнего укрытия.

На одной из высот перед рощей мы обнаружили пулеметный окоп финнов. Из глубины леса к нему вел ход сообщения. [148]

Эта цель была передана двум другим гаубицам, и минут через десять холм вспахали снаряды. Рощу «Дыня», в которой пытался укрыться противник, мы «вырубили». Между прочим, нас так и называли потом — лесорубы. Деревья, вырванные с корнем, расколотые в щепки, взлетали вверх вместе с черными фонтанами земли.

Нас обстреливали, но беспорядочно и вслепую. Я боялся за свою гаубицу. Если бы ее обнаружили, нас расстреляли бы в упор. Наша ставка была на быструю и точную стрельбу. Мы не давали опомниться белофиннам, посылая снаряды в каждое подозрительное пятно, появлявшееся на снежной поверхности окрестных холмов.

Пехота шла вперед, прижимаясь вплотную к разрывам наших снарядов. Она находилась на бросок гранаты от рощи, когда мы перенесли огонь на фланги и в глубину. Бойцы укрывались в воронках, в оставленных финнами окопах.

Противник отступил, но недалеко. Следующими опорными пунктами его сопротивления были деревня Мэро и опушка леса в 600–700 метрах от уничтоженной нами рощи. Они были сильно укреплены. За тремя рядами каменных надолб шли 5–7 рядов колючей проволоки. В деревне сосредоточивались пулеметные гнезда.

Белая гаубица и здесь сослужила нам службу. Наблюдательный пункт надо было выбрать где-нибудь совсем близко от деревни. Не было времени рыть специальный окоп. Но фугасный снаряд гаубицы сделал это лучше, чем мы могли предполагать. Мы с телефонистом удобно устроились в воронке.

Один пехотный взвод уже прошел через надолбы. В это время я разрушал фундаменты оставшихся в деревне домов, за которыми укрывались пулеметные расчеты и автоматчики белофиннов. Взвод входил в деревню. Я переносил огонь от дома к дому. Вслед за разрывами перебегала пехота...

14 февраля на наш участок прибыла специальная рота, и наступление возобновилось. Легко одетые, вооруженные автоматами, бойцы пошли с правого фланга батальона по берегу Пуннус-ярви.

Рота быстро миновала надолбы и без потерь подошла к проволоке. За проволокой простиралось открытое снежное поле. Как только бойцы начали резать проволку, огонь противника заставил их залечь. Где-то на соседних высотах скрывались пулеметные гнезда. Но где?

Два дня назад я не оставил камня на камне от крупной постройки на возвышенности, что за рощей. Но сегодня там, среди развалин, осыпался снег, на солнце сверкали белые каски. Присмотрелись внимательнее и обнаружили, что укрепление находится метров на двадцать ниже фундамента здания, на склоне высоты, обращенном к нам. [149]

Наша рота лежала на снегу, в каких-нибудь ста метрах от этого укрепления, очевидно, представлявшего собой пулеметный блиндаж. Его надо было уничтожить во что бы то ни стало, иначе финны перестреляют всю роту.

Я приказал самому слаженному расчету батареи одним орудием, стараясь действовать как можно точнее, открыть стрельбу. Осторожно, убавляя по одному делению прицела и потом по делению уровня, мы подводили снаряды к цели.

Вот блиндаж нащупан. Рвущиеся снаряды, вздымая облака пыли, груды кирпича и земли, ложатся вплотную друг к другу. Можно разглядеть, как в промежутках между разрывами из-за обломков поднимаются финские снайперы и стреляют по залегшей роте.

Когда мы выпустили несколько десятков снарядов, из блиндажа выскочили двенадцать финнов и пустились бежать, пытаясь скрыться за высотой. Бугор был окутан дымом разрывов. Но командир роты заметил, что противник оставил блиндаж. По его команде рота встала. Наши автоматчики, перепрыгивая через проволоку, неслись к высоте с криками «ура»...

Я передал на батарею приказ перенести огонь на три деления вперед, чтобы отрезать противнику пути отхода. Рота уже прошла высоту, обходя ее справа, над берегом озера. Через пять минут наш наблюдательный пункт расположился в разрушенном блиндаже.

Мы с любопытством осматривали укрепление, еще недавно служившее целью для наших гаубиц. Это были два подземных убежища, перекрытые шестью накатами бревен и соединенные глубоким ходом с развалинами здания. Пятиметровые козырьки из бревен прикрывали амбразуры, и поэтому было так трудно различить издали огонь и дым разрывов. Я насчитал пять пробоин от своих снарядов. Финны оставили в блиндаже два крупнокалиберных пулемета и два 75-зарядных автомата. В развалинах здания мы обнаружили разбитый станковый пулемет, трупы одиннадцати солдат и двух офицеров...

Следующей ночью противник от нас оторвался. В равных условиях финны всячески старались уклониться от боя. Весь день мы без единого выстрела шли по сосновому лесу. Финны отступали к укрепленному району, который находился на противоположном берегу реки Салмен-кайта. Все деревья и кустарники на подходах к переправам были срублены.

Оборудовать здесь наблюдательный пункт мне невольно помогла наша авиация — мы снова устроились в глубокой воронке — на этот раз от авиабомбы.

Наступление батальона было затруднено условиями местности. Ширина реки — метров тридцать, но подступы к ней открыты, и проволочные заграждения шли даже по льду. На опушке леса виднелись каменные надолбы. [150]

Выкатить тяжелую артиллерию на открытые позиции — это было единственным выходом. Мои гаубицы обладали недостаточной пробивной силой, чтобы разрушить два дота, стоявших в лесу. Но когда подошли 152-миллиметровые пушки, мы стали вести комбинированный огонь по наблюдательным колпакам дотов. Вскоре стальные башенки были расколоты и снесены.

Наши снаряды изменили лицо местности: опушка занятого финнами леса отошла на 200 метров вглубь — все деревья на переднем крае были сбиты нашим огнем. Тогда командир группы Герой Советского Союза полковник Турбин перешел на стрельбу залпами. Два артиллерийских полка, в которых каждая батарея точно пристрелялась по переднему краю противника, открывали огонь одновременно. Снаряды ложились все дальше и дальше. Короткие интервалы между разрывами умело использовала пехота, делая 30-метровые перебежки.

К утру 23 февраля была форсирована река Салмен-кайта. Наша пехота засела сперва в воронках, а затем, пробираясь между каменными надолбами, между рядами проволоки, между дотами, бойцы поползли в глубь леса.

Начинался обход участка укрепленной линии.

Противник отходил в глубину, но пытался зацепиться за рубеж реки Вуокси.

Утром 5 марта пехотный батальон под прикрытием моей батареи занял важные высоты на подступах к опорной линии сопротивления. На одной из самых важных высот расположились наблюдательные пункты артиллерии.

Днем на эту высоту была произведена контратака белофиннов.

На высоте в момент контратаки были: начальник штаба дивизиона Боков, командир 8-й батареи Швецов, я, связисты и разведчики двух наших батарей.

Левый фланг наступавшего батальона, который мы прикрывали огнем, попал под сильный перекрестный огонь белофиннов и начал отход. Несколько бойцов подошло к нам.

Отход нашего левого фланга мы обнаружили только по приближающимся крикам и близким разрывам ручных гранат. Надо было уходить, но за эту высоту мы дрались двое суток и отдавать этот решающий в наступлении пункт, с которого просматривалась вся оборона белофиннов, было бы преступлением.

Мы решили принять бой. В сплошном лесу мы расположились так: Боков со станковым пулеметом устроился наверху, на обрыве, ниже, в воронках от своих же снарядов, сели мы со Швецовым. Два дня назад здесь были финны. Теперь сидели мы.

Лес вокруг был искалечен нашими снарядами. Мы стояли в сплошном буреломе, где и на 10 шагов трудно было различить [151] человека. Первого финна, поднявшегося за сваленной сосной с гранатой в руках, я заметил в 20 шагах и в этот же момент у меня над головой пронеслись пули пулеметной очереди Бокова. Финн рухнул в снег, граната разорвалась у него в руке. Через мгновение на высоте закипел бой. Мы стреляли в упор и в нас стреляли так же. Гранаты рвались совсем рядом. Упал раненный осколком Швецов. Вся задача в этом лесном бою заключалась в том, чтобы увидеть друг друга. Это было не так легко.

Бой продолжался в течение часа. Едва лишь стала ослабевать первая атака, как мы подняли бойцов. Нельзя было дать противнику опомниться. С криками «ура» мы бросились вперед. Очевидно думая, что высота охраняется крупным подразделением, финны начали отходить. Контратака была отбита, ночью высоту занял специальный лыжный батальон.

В этот же день командир группы приказал мне поставить две гаубицы на открытой позиции для прикрытия левого фланга. Ночью батальон переправился через реку и ночью же около двух своих белых гаубиц я был ранен. [152]