Штурмовые дни
Когда стало известно о начале боевых действий в Финляндии, я подал командованию рапорт с просьбой отправить меня на фронт. После некоторых формальностей моя просьба была удовлетворена. Вместе со мной отправились на фронт еще сотни добровольцев из нашего соединения.
На Карельский перешеек мы прибыли в самый разгар боев, 27 февраля, и нас направили в 123-ю стрелковую дивизию.
Была морозная ночь. Мы шли лесом, продираясь сквозь деревья. В темноте, наконец, добрались до своей части. Я был назначен комиссаром батальона. Не успел осмотреться и познакомиться с командирами и бойцами, не успел даже подсчитать, сколько коммунистов и комсомольцев в батальоне, как начался бой. Финны пробовали охватить нас с флангов. Пользуясь тем, что кругом был густой лес, они пробрались к нам в тыл, но мы опрокинули их и соединились со своими...
Бои шли непрерывно, днем и ночью. Озверелые шюцкоровцы дрались отчаянно и, хорошо зная местность, вредили нам чем могли. Но бойцы и командиры нашей дивизии дрались еще отчаяннее. Не щадя своих сил и жизни, они беспощадно громили белофиннов.
Никогда не забуду, как мы прорвались к шоссейной дороге, ведущей на Выборг. Дорогу прикрывала хорошо укрепленная высота «Подошва». Три больших дота и несколько траншей, колючая проволока и широкая полоса воды, выпущенной финнами из шлюзов, защищали эту позицию. За ней лежала станция Тали.
Весь день 6 марта прошел в бою. Ночь не прекратила боя. Очень мешала нам вода, не дававшая возможности подобраться к противнику. Глубина ее достигала двух с половиной метров, она была ледяная и обжигала, как огнем, тех, кто пытался войти в нее.
Командир батальона выбыл из строя, я заменил его. Получил приказ — во что бы то ни стало взять высоту «Подошва». Обошел бойцов, побеседовал с ними, объяснил задачу. [102]
Огонь противника был так силен, что связь с полком временно прервалась. Пришлось действовать по собственной инициативе. Ночью, под незатихающим огнем финнов, мы начали строить плоты-мостики и по ним перебирались на ту сторону. Те, которые перебрались первыми, в ожидании товарищей залегали под надолбами и камнями.
Наступило утро. Финны заметили нас, стали поливать свинцом из автоматов. До вечера лежали мы на снегу, медленно замерзая и не имея возможности пошевелиться. Я приказал выставить станковый пулемет, чтобы он своим огнем прикрыл нашу атаку. Пулемет был уничтожен. Тогда командир 6-й роты тов. Кацубинский взял другой пулемет и бросился на то же место. Как только пулемет заработал, я вскочил и кинулся в атаку, увлекая за собой бойцов.
Сейчас не расскажешь, что было тогда. Финны били по нас из автоматов, пулеметов и орудий. У меня были наган и две ручные гранаты. Со мной продвигались помощник начальника штаба тов. Рыбин, впоследствии награжденный орденом Ленина, младший лейтенант Юрченко, боец Сидавский и другие. Противник был хорошо замаскирован, его не было видно, только огонь хлестал сквозь амбразуры.
Я добежал до колючей проволоки в четыре кола, а рубить ее нечем. Тут наш комсорг сзади бросает мне лопату. Хватаю лопату и рублю изо всех сил проволоку. На секунду останавливаюсь и бросаю в противника гранаты — думаю хоть на мгновение ослабить его огонь.
Подбежал Сидавский и тоже стал рубить лопатой проволоку. Через проходы в проволоке пробегают бойцы и с громкими криками забрасывают амбразуры ручными гранатами. Воодушевление так велико, что уж никакая сила не может нас остановить.
Вскакиваем на купол дота, и вдруг огонь гремит нам навстречу. Оказывается, что за первым дотом расположен второй, который до тех пор не обнаруживал себя. Я скомандовал: «В атаку!» — и побежал ко второму доту.
Навстречу мне выскакивает офицер с винтовкой, стреляет мимо, потом повертывает винтовку и заносит приклад над моей головой. А у меня как на грех, наган в кобуре и уже нет времени его достать. Под ногами толстый сук, хватаю его и колочу офицера. Он падает. Финны, выскочившие из дота, толпой набегают на меня. Но тут Юрченко, Сидавский и другие бойцы опрокидывают финнов, и мы по их пятам врываемся во второй дот. Внутри дота завязывается рукопашный бой. Одни финны дерутся, другие подымают руки. Не успели мы взять их, как кто-то кричит снаружи:
— Тут еще один дот! [103]
Вскакиваю, быстро собираю бойцов. Третий дот был пушечный, орудия бьют по нас прямой наводкой, чуть не в упор. Вдруг чувствую, что на меня падает что-то страшно тяжелое, и теряю сознание...
Очнулся по дороге на перевязочный пункт. Меня несут на носилках, в голове острая боль. Проходит полчаса, вносят меня в большую палатку. Тут же, на носилках, врач делает мне перевязку.
— Пустяки, — весело говорит он, — легкая рана осколком. Через недельку починим вас.
Хорошо ему говорить — через недельку, а ведь у меня дело, бой у меня не закончен...
Полежал часа три, и стало мне легче. Оглянулся — никто на меня не смотрит. Я тихо выбрался из палатки, пошел обратно на фронт. Шел долго. На месте дотов никого уже не было — бой ушел дальше. Решил двигаться на станцию Тали. По дороге в лесу встречаю двух наших командиров товарищей Кацубинского и Краснокуцкого и с ними семь бойцов. В бою они оторвались от полка, имели стычку с финнами, отбросили их и теперь обсуждали, куда двигаться. Я предложил итти к станции Тали, на выстрелы, что доносились оттуда. Подсчитали [104] наши силы. Нас десять человек, да к тому же станковый пулемет.
— Целая часть, — шутя говорит Кацубинский, — большие дела можно сделать.
Идем по лесу, наблюдаем, и вот показались строения, вьются рельсы: станция Тали. Выслали разведку. Оказалось, что станция занята финнами. Их много, не меньше полуроты. Посовещались и решили атаковать. Силы распределили так: Краснокуцкий, хороший пулеметчик, действует с правого фланга, я с автоматом — с левого, а лейтенант Кацубинский с «главными силами» при нашей поддержке атакует. Со станции в лес вилась дорожка. Мы ее взяли под обстрел. Зашли со всех сторон, открыли огонь и начали так громко кричать «ура», точно штурмовал станцию по крайней мере батальон.
Получилось превосходно. Финны в панике бросились в лес, Краснокуцкий и я косили их, не переставая кричать, а «главные силы» под командой Кацубинского бросились в атаку. Паника у финнов поднялась такая, что они бросили обоз, поезд, стадо рогатого скота, очистили маленький офицерский блиндаж.
Мы торжествуем, подсчитываем трофеи, как вдруг с финской стороны ударил снаряд, потом второй, третий... Не успели мы подумать, что делать, как стали падать снаряды и с нашей стороны. Финны знали, что мы на станции, а наши думали, что станция занята финнами. Все мы кинулись в блиндаж. Волной воздуха от разорвавшегося снаряда меня швырнуло на землю, и товарищи втащили меня внутрь блиндажа.
Финны, пришедшие в себя после паники, стали наступать на станцию, а мы били по ним из их же оружия. Блиндаж был прекрасно оборудован, имел круговой обстрел, и патронов было достаточно. Шесть часов мы дрались с финнами, до тех пор пока на станцию не пришел наш полк.
Коротким, энергичным ударом финны были отброшены. Тем временем подошла и танковая часть. Командиры с удивлением спрашивали нас, как мы взяли и удержали станцию против таких сил противника. Не верили, что нас было только десять человек. Шутя, называли нас «отдельным полком, решившим самостоятельную тактическую задачу».
Утром 13 марта наш полк находился северо-восточнее Выборга. Бой шел горячий. Поддержанные соседними частями, мы, несмотря на сильный огонь противника, двигались вперед на северо-запад, охватывая Выборг. Форты и доты, окружавшие город, были под сплошным огнем нашей артиллерии. Взлетали на воздух тела орудий, обломки укреплений, колы, обмотанные колючей проволокой. Мощные танки прорывали укрепленную полосу, разгромленную и разрушенную артиллерией, и за танками шла пехота. Город был уже в наших руках, как [105] вдруг ровно в полдень по всему фронту прекратилась стрельба. После ужасного, непрекращавшегося грохота странной показалась нам наступившая тишина.
В первое время нам казалось, что не все еще кончено, что жестокий и коварный враг еще попытается сопротивляться. Но вскоре мы воочию убедились, что все его силы истощены. Ведь вся мощная и, как утверждала буржуазная печать, «неприступная» линия его укреплений была взята нами, и в боях полегли лучшие кадровые части врага.
Проходили дни, и вот 21 марта я узнаю, что указом правительства мне присвоено звание Героя Советского Союза. Это был самый волнующий день в моей жизни. С гордостью я вспомнил весь свой путь от голодного, босого батрачонка до большевика, члена партии Ленина — Сталина, до политработника Красной Армии. [106]
В осажденном танке
Шли упорные бои на подступах к Ляхде.
К исходу дня танковый батальон, встретив сильно обстреливаемый противотанковый ров, остановился и тщательно замаскировал свои машины в густом лесу.
Командир взвода, получив боевую задачу, собрал командиров машин и тихо отдал приказ:
— Впереди противотанковый ров. Задача нашего взвода: под покровом темноты прорваться через препятствие и обеспечить продвижение батальона.
Точно уяснив задачу, командиры танков разошлись к экипажам, и через несколько минут машины понеслись на врага.
Стемнело. На левом фланге танк под командованием заместителя политрука Кучерова быстро приближался к противотанковому препятствию. Командир машины видел вспыхивающие за рвом огоньки и слышал дробный стук пуль о броню танка. Он закрыл люк, плотно прильнул глазом к прицелу и начал искать огневые точки противника.
Среди многочисленных вспышек тов. Кучеров заметил длинный язык пламени. Не было сомнения — это стреляла противотанковая пушка. В одно мгновение он навел орудие. Раздался выстрел, второй, третий... Пушка белофиннов замолкла.
Еще несколько пушек заставил замолчать Кучеров. Он стрелял метко, спокойно, уверенно, в то время как танк подходил к препятствию.
Перед глазами водителя Чижова внезапно открылась глубокая яма. Противоположная стенка ее, высотой свыше двух метров, была отвесная. Водитель мгновенно понял: в этом месте препятствие не преодолеть. Он сделал разворот вправо и повел машину вдоль рва, стремясь найти более отлогое место для прохода.
Вдруг сильный удар сотряс башню. Яркий огонь ослепил глаза. Водитель потерял ориентировку, и машина под сильным креном сползла в ров. [107]
Командир танка упал.
— Ранен, — тихо простонал тов. Кучеров.
Чижов и башенный стрелок Петельчук бросились к выбывшему из строя командиру, сделали ему перевязку.
Затем водитель снова сел за рычаги управления, включил заднюю скорость и попытался выйти из рва. Гусеницы буксовали. Вскоре разорвалась левая гусеница, и машина перестала даже вздрагивать. Пришлось заглушить мотор.
Диск луны закрыли густые тучи. Стало еще темнее. Что делалось снаружи, где находились остальные танки, экипаж не знал. Выйти из машины невозможно было — свинцовый дождь поливал броню. Решили остаться в танке и, если придется, драться с врагом до последнего патрона.
Вскоре экипаж услышал какой-то шорох. Вслед за этим последовали два взрыва. Осада танка началась.
Чижов поднялся на командирское место и увидел, что задний пулемет поврежден. Он хотел поставить запасный пулемет, но тут снова донеслись шорох и металлический звон у крышки моторного люка. Спустя минуту, водитель сквозь заднее отверстие шаровой установки заметил пламя.
Было ясно, что белофинны забросали танк бутылками с горючим веществом, от которого загорелся мотор. Чижов помнил, что в этом случае самый лучший способ борьбы с огнем — сдувание воздухом частиц горючей жидкости с танка. Теперь наступило время проверить свои знания в бою.
Чижов бросился в отделение управления. Энергичный нажим на кнопку стартера, и мотор заревел. Водитель доотказа нажимал на акселератор, давал полные обороты двигателю. Сильная струя воздуха от вентилятора сбрасывала с мотора горящую жидкость. На этот раз опасность была устранена.
Через несколько минут белофинны снова забросали танк бутылками. Опять пламя охватило моторную часть. Чижов еще раз завел двигатель, дал ему полные обороты и потушил пламя.
Но тут пришла новая беда: от проникновения отдельных частиц горящей жидкости воспламенилась электропроводка. Об этом доложил башенный стрелок. Тогда Чижов схватил огнетушитель и быстро погасил огонь.
Белофинны не унимались. Решив, что бутылками не удастся поджечь машину, они облили горючим веществом и подожгли узелок с личными вещами танкистов, находившийся снаружи, вблизи бокового бензобака.
Эти вещи, конечно, не полагалось возить снаружи танка, но экипаж, как видно, не придавал большого значения такому отступлению от уставных правил. Теперь эта оплошность обернулась против самих танкистов. [108]
Вспыхнуло огромное пламя. Угроза смерти нависла над экипажем: вот распаяется броня, взорвется бензобак, и тогда все кончено. Чижов и Петельчук и на этот раз не растерялись.
Водитель на мгновение приоткрыл верхний люк и бросил в горящий узел гранату. Это же повторил и башенный стрелок. От разрыва гранат узелок отлетел в сторону.
С большими усилиями Петельчук повернул башню и дал несколько пулеметных очередей. Группы белофиннов разбежались. Все затихло.
Время тянулось мучительно медленно. До рассвета было еще далеко. Прошло полтора часа, и снова раздались два взрыва: белофинны пытались подорвать машину. Но советская броня выдержала.
Не смогли сломить железную волю танкистов и многочисленные атаки белофиннов. Как только они подползали к машине, Чижов и Петельчук быстро бросали из люков гранаты. Но запас гранат приходил к концу. Экипаж пустил в ход пистолеты.
Оба танкиста напряженно наблюдали через триплекс. Вот Петельчук заметил подползающего к танку врага. Он быстро открыл боковую заглушину, прицелился и выстрелил из револьвера. Белофинн упал.
В беспрерывной борьбе проходила ночь. Начало светать. Улучшилось наблюдение. Обороняться стало легче. Танкисты отчетливо видели, как группы белофиннов ходят по траншеям. Хотелось открыть огонь из орудия, но выведенная из строя башня не поворачивалась.
Так на протяжении двадцати одного часа мужественно оборонялись танкисты в своем осажденном танке. Они отражали все атаки врага, все его попытки взорвать машину, пока свои не пришли на помощь. Доблестный экипаж был выручен из осады. [109]
Командир и его бригада
Когда я вспоминаю боевой поход, совершенный нашей легкой танковой бригадой во время боев против белофиннов, в моей памяти всегда возникает образ неутомимого командира бригады товарища Лелюшенко.
Этот человек успевал бывать всюду. В один и тот же день его плотную фигуру могли видеть и в землянке, где помещался наш штаб, и в боевой машине у танкистов, и на передовой линии у пехотинцев, и на узкой дороге к позициям, где возникала очередная «пробка»... Бесстрашный в бою, простой и заботливый к бойцам и вместе с тем беспощадно требовательный, таким остался в памяти участников похода этот замечательный командир, ныне Герой Советского Союза генерал-майор Лелюшенко.
. Помню берега Тайпален-йоки. Над этой бурной рекой, которая упорно не замерзала, несмотря на суровую зиму, всегда клубился холодный туман. Вспоминаю морозное утро 15 декабря 1939 года, когда началось боевое крещение нашей бригады. Всю ночь командиры были заняты приготовлением к решительной атаке. Утром наши артиллеристы открыли шквальный огонь. Сотни орудий, расположенных на узком фронте в 3 километра, сотрясали воздух непрерывным гулом. Пехотинцы, готовясь итти в атаку, залегли в лесу. Наши боевые батальоны должны были их поддержать.
К концу артиллерийской подготовки танки направились на опушку леса, к своим исходным рубежам. Вместе с тов. Лелюшенко мы обходили экипажи, провожая в бой танкистов. Каждого из них Лелюшенко знал в лицо и для каждого находил бодрые напутственные слова.
Артиллерийский концерт еще не затих. Снаряды свистели и выли, грохотали орудия, расположенные рядом с танками. Приходилось кричать, чтобы пересилить этот шум. Командиры взводов сговорились со связистами о сигналах по радио, сверили часы... Замелькали сигнальные флажки — по машинам!.. [110]
Еще несколько минут, и танки, ломая кусты и деревья, вырвались на открытое место и пошли в атаку...
Перед самым выходом танков, когда наша артиллерия немного затихла, белофинны, молчавшие до этого времени, открыли шквальный огонь по опушке леса. Снаряды разрывались над нами, срезая осколками верхушки деревьев. Мы бросились на землю в какую-то наспех вырытую ямку. Затем, дождавшись передышки, перебежали в блиндаж артиллерийского пункта и стали следить за ходом атаки.
Изумительное мужество показали в этом бою наши танкисты. Перед ними был враг серьезный и упорный. Белофинны долго готовились к обороне и тщательно приспособились к местности. Обрывистые берега реки и озера, густые леса и незамерзающие болота ограничивали фронт атаки. Узкий участок более-менее проходимой местности был перерезан противотанковым рвом и находился под сильным обстрелом. На другом берегу рва, по краю густого леса, расположились белофинны. Но танки не останавливались перед препятствиями. Они в щепы ломали колья проволочных заграждений, с невиданным упорством преодолевали ров, быстро проносились через открытые участки, уходя от огня вражеских орудий.
С напряженным волнением следил за атакой товарищ Лелюшенко. Внешне он оставался спокойным, но был момент, когда он не смог сдержать своего боевого порыва. Ближайшее пехотное подразделение отстало от своих танков. Лелюшенко выбежал из блиндажа и с наганом в руке бросился впереди пехоты. Пехота поднялась в атаку за командиром.
Первый бой не обошелся без потерь для нашей бригады, Несколько танков было подбито и подожжено снарядами. Некоторые не смогли преодолеть рва, пересекавшего поле атаки. Но большинство отважных танкистов прорвалось в глубокий тыл врага. Целыми часами они вели там бой, уничтожая огневые точки, выбивая противника из блиндажей и заголяя его в глубь леса...
Танки командиров Прошина и Гандарина одними из первых прорвались в расположение противника. Проезжая вдоль опушки леса, Гандарин заметил колеса пушки, которую белофинны выталкивали из блиндажа, чтобы открыть огонь по идущему рядом танку Прошина. Белофинны уже наводили пушку, когда Гандарин ударил по ней осколочным снарядом. Финский артиллерист упал на орудие. Еще два белофинна в белых халатах, выскочив из блиндажа, кинулись к орудию, но в это время танк Прошина вплотную подошел к ним и открыл в упор такой огонь, что пушку отбросило дулом в блиндаж. Танкисты поехали дальше, выбивая врагов из укрытий. [111]
Командир танка заместитель политрука Константинов уничтожил станковый пулемет противника, вывел из строя дот и прорвался в тыл врага. Но выстрел противотанковой пушки разбил ходовую часть боевой машины, и она остановилась. Поврежденный танк превратился в настоящую крепость в тылу врага. Константинов вел непрестанный огонь из пушки и пулемета. Шесть раз белофинны пытались подойти к танку и поджечь его, но живыми не возвращались. Отбив белофиннов, командир танка вышел из машины, вооруженный гранатами, и с боем прорвался к своей пехоте.
Но, несмотря на отвагу наших бойцов и командиров, первый бой не привел к решительным успехам, главным образом потому, что не было достаточно взаимодействия между танками и пехотой. Не все пехотные подразделения сумели вовремя поддержать натиск танков. Многие из пехотинцев инстинктивно оттягивались, отставали... Им казалось, что на танках сосредоточен весь огонь противника и поэтому безопаснее следовать на расстоянии. На деле оказывалось обратное. Противник отсекал своим огнем пехоту от танков. Отставшие пехотные подразделения лишались поддержки боевых машин и не могли преодолеть огневой завесы. В свою очередь, [112] танкисты, прорвавшиеся в тыл врага, не смогли завершить своих успехов. Многие из них вели бой до глубокой ночи, но, израсходовав боевые комплекты, возвращались обратно, не закрепив того, что по существу было уже завоевано.
Тут же, на исходных позициях, тов. Лелюшенко встречал возвращавшихся танкистов и в беседах с ними уже намечал план будущих действий. Мы собирали сведения о расположении противника, его потерях и силах, узнавали, кто из экипажей еще не вернулся, чьи танки остались на поле боя и какие в первую очередь можно отвести назад... Над полем сражения еще проносились снаряды, вспыхивали осветительные ракеты. Пехота закреплялась на новых рубежах, окапывалась в захваченном противотанковом рву. Приводили себя в порядок экипажи вернувшихся танков...
Поздно ночью, когда немного стихли заботы этого боевого дня, я прилег отдохнуть под танком. Усталость была так сильна, что я тут же заснул на снегу под холодной стальной броней.
Спал я плохо и несколько раз просыпался от холода. Уже светало, когда я услышал, что кто-то меня окликает. Это был командир бригады тов. Лелюшенко. Он ехал к передовым позициям, стоя на тракторе. Его комбинезон был замазан нефтью и маслом. Он был все так же неутомим и энергичен, несмотря на следы бессонницы и напряжения, которые проступали на его лице. Видно было, что нелегко дались ему эти тракторы, которые пришлось «вытаскивать» из глубокого тыла по узким дорогам, забитым всевозможными боевыми машинами и повозками.
— Все в порядке, — сказал он, улыбаясь. — Организовал трактористов. Вот уже привели машины. Сейчас поведем людей вытаскивать танки!..
... В период затишья, наступившего после первых боев, вся бригада брала пример со своего неутомимого командира, который поддерживал в танкистах высокий боевой дух и твердую уверенность в решительной победе.
— Полный прорыв вражеских позиций пока не удался, это мы должны заявить прямо, — говорил он командирам. — Но никто не может бросить упрека нашим танкистам. Они дрались героически и сделали все, что могли. Теперь наша главная задача — подготовиться к следующим боям и научить пехоту действовать совместно с танками.
Подготовка шла полным ходом. Поврежденные танки уводились с поля боя буквально из-под носа неприятеля. Эта работа производилась преимущественно по ночам, и в ней участвовали бойцы всевозможных подразделений, проявляя отвагу, ловкость и изобретательность. [113]
Политработники бригады собирали танкистов по землянкам. Командиры, отличившиеся в боях, рассказывали, как надо находить огневые точки, уничтожать противотанковые пушки и ускользать от их огня... Однажды по инициативе тов. Лелюшенко мы собрали орденоносцев. На этом совещании было решено послать лучших танкистов в пехотные части, чтобы рассказать, как надо действовать в бою совместно с танками. В дальнейшем, на всем протяжении военных действий, такая тесная, дружная связь с пехотой стала у нас традицией.
После первых боев к нам стали поступать многочисленные заявления от красноармейцев и работников хозяйственных подразделений. Они просили зачислить их в боевые экипажи, чтобы заменить выбывших товарищей и отомстить врагам. Некоторые из этих просьб были удовлетворены командованием. Бывшие писаря и связисты принялись овладевать новой специальностью.
Неподалеку от позиций, близ местечка Хатаккала, был организован походный учебный танкодром. Здесь проходили свою выучку будущие башенные стрелки и водители танков, здесь же сколачивались блокировочные группы — пехотинцы, танкисты, саперы, которые приучались к совместным действиям. Танкисты сажали к себе в башню пехотинцев, вселяли в них уверенность в мощи этой машины, показывали, как устроены прицелы, как бьет пушка, как действует огнемет... Из снежных сугробов были сделаны копии финских дотов. Подрывники приучались ползком за танками подкрадываться к ним, быстро и сноровисто подкладывать тяжелые ящики, изображающие связки тола... Пехотинцы привыкали пользоваться танками как бронированной стеной и не отрываться от них в атаке...
Чтобы рассеять у бойцов предвзятое мнение, их сажали в снежные доты, устраивали «амбразуры» и заставляли глядеть на поле боя глазами противника: «Смотри, вот за танками ползут пехотинцы. Соображай сам, кого легче поразить пулями из дота — тех, которые отстали от танков, или тех, которые ползут рядом с ними».
Стремление постоянно повышать боевую выучку людей — характерная черта тов. Лелюшенко. Еще до начала военных действий он нередко заставлял меня и других политработников посещать полигон, участвовать в учебной стрельбе или же усаживал вместе с собой и заставлял по винтику разбирать прицельные приспособления и затем снова собирать их, чтобы заучить наизусть. Случалось, что командир бригады неожиданно вызывал к себе танкистов или заходил к ним в землянку и учинял им настоящий экзамен.
— Ну-ка, товарищ младший лейтенант, отвечайте быстро: огонь из пулемета, дистанция 600 метров, на какое деление поставите прицел? [114]
И если танкист медлил или сбивался, командир сурово заявлял:
— Слабо, слабо!.. Это вы мне должны знать до тонкостей. Я еще раз спрошу.
И танкист принимался изучать все «до тонкостей», зная, что этот второй раз может наступить в любой момент. Память у командира была поразительная, он никогда не забывал людей, с которыми встречался.
Так и сейчас, в напряженные дни, во фронтовой обстановке, среди важных и ответственных дел, тов. Лелюшенко находил время следить за учебой своей бригады, вникать во все мелочи боевой подготовки. Нередко случалось, что он сам «принимал зачеты» от будущих танкистов. И одним из первых пришел к нему в землянку портной хозяйственного подразделения тов. Налетов. В несколько дней он изучил пушку и пулемет, научился ловко и быстро заряжать их на ходу танка, уверенно пользоваться панорамой. Налетов ответил на все вопросы командира бригады и получил новую специальность башенного стрелка.
«Переподготовка» в Хатаккала дала прекрасные результаты. Все танки до одного были уведены с поля боя. Многие из них были отремонтированы. Люди, усвоившие боевой опыт, ждали первого приказа, чтобы итти в бой. Бригада стояла наготове, еще более мощная и грозная, чем она была до первых атак...
В начале февраля 1940 года наша бригада была переброшена на новый участок фронта для прорыва укрепленной полосы в центре Карельского перешейка.
Упорные атаки под местечками Кююреля, Ойнала, Кирка Муола неизменно кончались нашей победой. Враг отступал на север. И наряду с прославленными экипажами таких командиров, как Прошин, Серебряков, Максимов, Моисеев, Семенной и другие, в этих боях отличились и воспитанники нашей «походной академии», в том числе бывший портной Налетов.
Вначале танк тов. Налетова ходил только в разведку. Затем он выполнил небольшое боевое задание вместе со стрелковым подразделением. Во время боев за высоту Кирка Муола тов. Налетов был уже опытным танкистом и показал чудеса храбрости. Были дни, когда его танк несколько раз ходил в атаку. Так, однажды он совершил два боевых рейда на высоту Кирка Муола, где укрепились белофинны, и обнаружил на скате, горы искусно замаскированный дот противника. Налетов попросил разрешения пойти в атаку в третий раз. Прорвавшись к укреплению на быстром ходу, он снаряд за снарядом выпускал по железной двери дота, пока противотанковая пушка не повредила машины. Осколками брони ранило экипаж. Налетов, с помощью других танкистов, отвел в тыл раненых товарищей, а сам, без шапки, разгоряченный, взволнованный, [115] пошел в свою часть. Встретив нас, он обратился к тов. Лелюшенко:
— Товарищ командир! Разрешите мне закончить дело. Мой танк подбит. Дайте мне другую машину. Ручаюсь, что дот будет уничтожен.
Налетов получил разрешение и немедленно отправился в четвертую атаку. На этот раз отважный танкист пробил отверстие в железной двери дота.
На помощь ему был прислан огнеметный танк. Струя огня хлынула в образовавшееся окошко, и дот был уничтожен.
В разгар жестоких боев в районе Муола — Ильвес я вместе с тов. Лелюшенко отправился на передовые позиции, находившиеся вблизи Кангаспелты. Когда мы возвращались к деревне Сювеноя, где была расположена наша бригада, навстречу попались запряженные лошадью сани, в которых ехало несколько командиров. Мы посторонились, чтобы дать им дорогу. Вдруг Лелюшенко воскликнул:
— Да это командующий фронтом товарищ Тимошенко!.. Поехали за ним!..
Следом шли вторые сани. Мы вскочили в них на ходу и поехали за первыми санями. Сзади нас сопровождал броневик. Спустя полчаса, мы были на командном пункте стрелковой дивизии, куда направился товарищ Тимошенко. Передовые позиции находились отсюда совсем близко. Слышалась артиллерийская канонада. Среди орудийных выстрелов можно было различить своеобразные гулкие хлопки минометов. Это финны вели огонь по захваченным нами дотам.
Товарищ Тимошенко несколько минут пробыл в избушке у командира и затем вышел оттуда на крыльцо. Ему доложили о нас.
— Ну, как дела, товарищи-танкисты? — весело обратился он к нам: — Приходилось встречаться с дотами?
— Все в порядке, товарищ командующий, — ответил тов. Лелюшенко. — Не только встречались, но и брали доты.
— И сейчас тоже?
— И сейчас. Их у нас за Кангаспелтой оказалось препорядочно.
— Как они здесь устроены? Где находятся?
— Совсем недалеко, товарищ командующий. Пройти деревеньку, затем немного леском, и начнутся первые доты. Они уже нами захвачены...
Разговор шел так оживленно, что мы чуть было не пригласили товарища Тимошенко лично пойти посмотреть эти доты, но во-в.ремя спохватились, поняв, какому риску мы могли подвергнуть командующего фронтом.
Товарищ Тимошенко на несколько минут вернулся в избушку, где ему нужно было вести срочный разговор по телефону, [116] а затем снова вышел на крыльцо. На этот раз его обращение к нам носило характер ответственного боевого задания.
— Мы стоим перед большим укрепленным районом, — сказал он. — Здесь у финнов главный узел сопротивления. Его надо во что бы то ни стало разрубить. Вам, танкистам, ставлю задачу: взять станцию Хейниоки, пересечь железную дорогу. Готовьтесь крепче. Тщательно проверьте материальную часть, чтобы ни одна машина не подвела вас в бою.
Обращаясь ко мне, командующий фронтом спросил:
— А как, товарищ комиссар, боевой дух у танкистов?
— Разрешите заверить, — ответил я, — люди горят желанием итти в бой. Они готовы выполнить любую задачу.
— Главное — не страшитесь железобетона. У нас уже есть опыт, как обращаться с ним. Действуйте решительней вместе с пехотой. И как только противник дрогнет, — не давайте ему опомниться, расширяйте прорыв и двигайтесь в рейд на Хейниоки!
В тот же день, вернувшись ;в бригаду, мы рассказали бойцам и командирам о встрече с товарищем Тимошенко. Боевая задача, которую поставил перед нами командующий фронтом, вызвала новый прилив энергии. Тов. Лелюшенко проводил совещания с командирами о подготовке материальной части. И снова, как это уже было много раз, он сам появлялся всюду, залезал в танки, проверял надежность моторов, орудий, прицелов, испытывал знания экипажей...
В несколько дней укрепленный район под Ильвесом был прорван. В этих боях танкисты научились применяться не только к местности, но и к погоде. Особенно удачны были атаки ночью или в снегопад, когда видимость становилась плохой и противнику приходилось вести огонь наугад. Танки выходили в атаку после тщательной разведки, ведя машины по заранее примеченным ориентирам. Атака производилась на несколько соседних дотов одновременно, чтобы не давать им возможности поддерживать друг друга. Танки вплотную подбирались к дотам, надвигались корпусом на их амбразуры, лишая возможности вести огонь. На броне танков подвозили несколько сот килограммов тола. Подрывники сгружали его у стен дота и поджигали шнуры. Затем атакующие отходили на безопасное расстояние, и через несколько минут сильный взрыв извещал о том, что дот навсегда выведен из строя.
Прорвав Ильвесский узел укреплений, бригада устремилась в рейд и к 28 февраля подошла к станции Хейниоки. Танки были выстроены у опушки леса. Сам командир бригады, надев маскировочный халат, скрытыми подступами подобрался почти к самой станции и определил, откуда лучше и удобнее вести атаку. [117]
Белофинны заградили путь к станции тремя линиями надолб. Это были самые крупные надолбы из встречавшихся на пути бригады. Первый ряд проходил в редком лесу около станции, второй и третий — перед самым железнодорожным полотном. Тов. Лелюшенко отдал приказ саперам танковой бригады немедленно устроить проход. Тола нехватало, и задача казалась невыполнимой. Но бойцы знали, что в такой обстановке тов. Лелюшенко не признавал никаких отговорок. Боевая находчивость помогла им выйти из затруднения. Красноармеец саперной роты тов. Ромадин предложил использовать против надолб финские мины. Он проворно собрал их на минном поле, которое было устроено финнами неподалеку от станции. Мины были подложены под гранитные глыбы и взорваны. Надолбы разлетелись на тысячи осколков. Путь танкам был открыт.
Первым двинулся в атаку на станцию командир роты лейтенант Дадажданов. Вплотную за его танком ринулись пехотинцы. Они выбили белофиннов из траншей перед станцией и заняли траншеи. Но в это время открыли огонь финские станковые пулеметы и автоматы, укрывшиеся в самом здании станции. Немедленно против них были отправлены огнеметные танки. Они дали несколько огнеметных залпов, и дом, в котором засели белофинны, вспыхнул, как стог сена... [118]
В ночь на 29 февраля станция Хейниоки была занята нашими частями. Боевой приказ товарища Тимошенко был выполнен.
Прорыв укрепленного узла и занятие станции Хейниоки означали крупное поражение белофиннов. Противник спешно отступал к северо-западу, все еще продолжая сопротивляться. Танковая бригада с прежней неутомимостью продолжала свой рейд.
И снова длинной колонной двинулись по дорогам танки и грузовики, артиллерийские повозки и орудия, кухни и обозы. И вместе с бригадой то в легковой машине, то в крытом грузовике продолжал свой путь тов. Лелюшенко. И не раз еще во время этого рейда танкисты слышали мощный, энергичный голос своего командира:
— Что там задержались? Опять завалы? Взорванный мост? А ну, дайте мне боевую машину, поеду погляжу сам. [119]
О боевой выдумке и находчивости
Главное в боевых условиях — не унывать и не теряться ни при каких обстоятельствах. Мы, танкисты бригады, которой командовал тов. Лелюшенко, побеждали потому, что никогда не теряли бодрого духа и умели находить выход из любого положения. Что бы ни случилось с нашими бойцами и командирами, им никогда не изменяли боевая выдумка и находчивость. И чем труднее и опаснее была обстановка, тем более упорными становились танкисты, так как они только и ждали случая померяться силами с настоящими трудностями.
Какой героический подъем охватил, например, всех командиров и красноармейцев бригады, когда она восстанавливала свои силы после первых жестоких боев у Тайпален-йоки. Люди из подсобных подразделений наперебой рвались в боевые расчеты, чтобы заменить выбывших товарищей... В числе погибших в первом же бою был любимец бригады, отважный командир роты Руфов, с которым я вместе кончал военную школу. Я пришел к командиру бригады тов. Лелюшенко с просьбой разрешить мне занять место погибшего друга и взять на себя командование боевой ротой.
Неподалеку от передовых позиций у нас возникла целая походная школа, в которой готовились водители и башенные стрелки из бойцов подсобных подразделений. Ее в шутку так и называли «академией». И с каким жаром овладевали «академики» новой специальностью! Какие замечательные бойцы выходили из них!
А одновременно с подготовкой людей полным ходом шла «охота за танками», которые были подбиты врагом и остались на поле боя после первых атак. Танки уводились по ночам, иной раз буквально из-под носа врата, спешно ремонтировались и снова снаряжались в бой. И в этом деле, так же как и в боях, наши танкисты показывали такую творческую выдумку, которая появляется у человека только тогда, когда он делает что-либо «за совесть», как говорится, от всей души...
Особенно отличались танкисты роты Моисеева, во главе со своим командиром, который погиб впоследствии под Хейкуриллой, [120] где белофинны устроили засаду. Всегда останется в памяти танкистов этот замечательный командир! Был он высокий, широкоплечий, едва в люк пролезал, и наверно тесно было ему в танке орудовать... По званию он был старшим лейтенантом, но танкисты прозвали его «страшным лейтенантом»... И действительно — страшен он был для врагов!.. Где пройдет танк Моисеева — не жить белофиннам. Но не было лучше и веселей товарища в своем родном кругу.
Бывало в походе застопорится где-либо колонна, вылезет он из командирского люка и встанет на башне во весь свой рост:
— А ну, друзья, пошли помогать саперам!
И пойдет разбирать завалы. Как возьмется за бревно — нет бревна на дороге. Любил он браться за самую тяжелую работу...
И вот с таким же азартом он и его танкисты работали вместе с техниками и саперами над спасением подбитых машин.
Не все танки можно было одинаково легко привести в свою часть. Некоторые из них застряли далеко от наших позиций, иногда даже в тылу противника. Нужно было проявить немало отваги и ловкости, чтобы спасти такую машину. «Охотники» заранее, иногда по нескольку раз ходили в разведку, изучали каждый бугорок, иногда маскировали место, куда должен был подойти трактор, насыпая там снежный завал... Саперы выравнивали землю под танком, чтобы он легко, без задержки сдвинулся с места. И в самое «тихое» время, часа в 2–3 ночи, осторожно, на малом газу подходил к этому месту трактор. Зато когда зацепляли танк тросом за серьгу, тут уж шумели во всю — давали полный газ и неслись вместе с ним по полю, прыгая по кочкам, под выстрелы и разрывы вражеских снарядов. Этот огонь велся врагами наугад и обычно безрезультатно.
Однажды произошел исключительный случай. Орудуя в тылу врага, танк из роты Моисеева попал на болото, покрытое сверху тонким льдом. Танк провалился и увяз до самой орудийной башни. Казалось, спасти его невозможно. Нельзя было подобраться к нему на тракторе — белофинны находились недалеко и вели огонь из пулеметов и автоматов. Моисеев даже награду назначил: кто вытащит танк — получит конфету. И пошло из-за этой конфеты целое соревнование...
На помощь прислали боевую машину, зацепили завязший танк тросом и попробовали тащить. Конечно, легко сказать — «зацепили тросом». А как это сделать, когда танк вмерз в болото и серьги у него в ледяной воде, а кругом — трескучий мороз и ветер, а финны все время постреливают и мины рвутся неподалеку... И нашлись же такие люди, нашелся механик-водитель [121] Мушанов, который вышел из танка, скинул гимнастерку, залез в воду и проделал эту операцию на морозе так просто, как будто всю жизнь занимался такими делами...
Но хотя и зацепили трос за серьги, а ничего не вышло. Боевой танк буксовал, изрыл гусеницами всю землю, но не мог вытащить своего увязшего в болоте «товарища».
Тогда придумали наши техники замечательную вещь. Взяли они танк, присланный на подмогу, привязали его накрепко к дереву, сняли одну гусеницу и прицепили трос за зубья ведущего колеса. Был танк боевой машиной, а стал — лебедкой!.. Теперь уже не забуксуешь!
И действительно, буксовать танк не смог, но случилась другая беда. Сначала трос стал наматываться на ведущее колесо, и уже дрогнул было завязший в болоте танк, но натянулся трос до предела и порвался. Казалось, делать больше нечего. Более длинного и прочного троса не было под руками. Но тут на помощь пришел танкист Вострохов, один из самых активных «охотников за танками». Он обладал изумительными способностями разведчика, все знал, все видел, везде у него появлялись дружки и приятели. Разузнал он, что у финнов в этих местах был раньше паром через Тайпален-йок:и. А раз был паром, значит где-нибудь есть и трос. И вот поднял он на ноги всех своих дружков — артиллеристов и пехотинцев, которые расположились поблизости, а на утро сообщил:
Есть! Нашел! Целый рулон троса оставлен белофиннами в лесу недалеко от реки! Боюсь только брать — вдруг минирован.
Трос, оставленный белофиннами, оказался действительно длинным и прочным. Но хоть не рвался он, а все же не выходила машина из болота, потому что трос был направлен слишком полого, и танк не столько поднимался кверху, сколько упирался в берег болота, а дальше не шел. Но тут уж на помощь пришли саперы, которые приспособили небольшое устройство из деревянных брусьев, перекинули через него трос, и застрявший танк гладко и плавно поднялся на берег...
Велика была наша радость, когда танк, вытащенный из болота, был торжественно приведен. Но Моисеев так и не знал кому же присудить конфету — слишком уж много участников проявили в этом деле свою ловкость и находчивость!..
Во время войны с белофиннами наши бойцы и командиры находили немало простых и остроумных приемов, которые получали потом всеобщее признание. Вот, например, танки идут в атаку по снежному полю. За каждым танком остаются две глубокие, хотя и узкие колеи — следы от гусениц. Пехотинцы и саперы с успехом пользовались этими дорожками, чтобы ползти в них на боку вслед за танком, укрываясь от пуль [122] неприятеля. Этот прием был узаконен. Водители танков получили строгий наказ — не давать во время атаки обратного хода.
Иногда танкам приходится двигаться в лесу среди деревьев, густо покрытых снегом. Стряхиваясь с ветвей, снег засыпает панорамы и смотровые щели. Приходится постоянно вылезать наружу и очищать приборы. Но достаточно сговориться с артиллеристами — они дают по лесу шрапнельную очередь, и весь снег сразу стряхивается на землю так чисто, как будто по веткам прошлись метлой.
В нашей бригаде был случай, когда благодаря своей находчивости танкисты оказали артиллеристам подобную же дружескую услугу. Это было в районе Ильвеса. Из одного дота, расположенного в лесу, противник вел сильный огонь по пехоте. Артиллеристы навели на дот тяжелое орудие. Они предполагали тяжелыми снарядами разбить его стены, но лес мешал вести огонь. Тогда командир ближайшего танка в два захода проложил через лес такую просеку, что орудие смогло бить по доту прямой наводкой.
На всю бригаду прославился механик-водитель Никита Григорьевич Зюкин. Его отвага и находчивость помогли завладеть важным дотом в Ильвесском узле. Этот дот, стоявший в лесу, представлял собой мощное укрепление. Из дота белофинские автоматчики вели сильный огонь по нашей пехоте.
Два раза танки подходили и обстреливали железобетонную крепость из пулеметов и пушек, но дот продолжал жить. Ночью танк Зюкина снова пошел в атаку, но метров за пятьдесят от дота машина застряла и не могла сдвинуться с места. Тогда отважный водитель в темноте по снегу подобрался к доту с ящиком гранат, залез на него и сел верхом на башню. Услышав, что танк остановился, белофинны открыли амбразуру, но закрыть ее они уже не смогли. Зюкин, сидя на башне и перегнувшись сверху, одну за другой стал бросать в амбразуру ручные гранаты.
— Сюда, товарищи! — крикнул он пехотинцам и танкистам, — дот наш!..
Блокировочная группа беспрепятственно подошла к доту и взорвала его.
Никогда не унывали наши танкисты. Они умели изменять условия по-своему не только в боях, но и на отдыхе и в походе. А это было не менее важно. Надо представить себе обстановку: долгие зимние ночи, снег и морозы, почерневшие трубы деревень, сожженных шюцкоровцами, надо представить себе эту обстановку, чтобы понять, как много значило в перерыве между жестокими боями найти место, где бы можно было помыться, согреться, поспать... [123]
Как ни хорошо работали наши саперы, но далеко не всегда удавалось устроиться в землянках или в крытых утепленных машинах. Трудно было расположиться и внутри танка — там слишком холодно и тесно. Но танкисты сумели оборудовать себе целый «дом отдыха» на задней броне машины. Плиты этой брони образуют слегка наклонную плоскость, на которой может свободно улечься весь экипаж танка. Брезент, которым покрывают машину от непогоды, танкисты спускали с орудийной башни так, что он образовывал над броней целый навес. В этой палатке можно было укрыться от ветра и снега. Но как уберечься от холода? Правда, задняя броня нагревается от мотора, но этого недостаточно.
Танкисты нашли выход. У края броневой площадки устроен, так называемый карман воздушного охлаждения. Особый металлический щиток отбрасывает горячий воздух, выходящий из мотора. Танкисты перевернули этот щиток так, что направили весь поток теплого воздуха внутрь брезентового навеса. На задней броне стало так тепло, что можно было и поспать, и высушить валенки и даже согреть консервы, держа их над самым карманом. Надо было только следить, чтобы под брезент не проникал угарный газ из глушителя.
Танкисты ухитрились даже устроить в своем «доме отдыха» электрическое освещение, пропустив из башни через люк 12-вольтную лампочку. [124]
Преследуя врага, боевые танковые батальоны иногда отрывались от своих баз, но это не мешало танкистам регулярно устраивать себе горячую баню.
Для этой цели применялись те же брезенты. Их раскидывали в виде палатки прямо на снегу или на льду озера. Старые бензиновые бочки ставили «на попа», внизу вырезали отверстия для топки и поддувала, сверху надевали железную трубу, которую выводили наружу из палатки. Получались превосходные печи. В качестве теплого пола применяли солому или хвойные ветви с уложенными на них досками. Вместо шаек в дело шли цинковые ящики из-под патронов. В такой бане устраивали настоящую русскую парную — достаточно было плеснуть воду на раскаленные железные печи...
Годовщину Красной Армии — 23 февраля 1940 года — танкисты нашей бригады встречали в местечке Сювеноя, неподалеку от Ильвеса, где был расположен мощный узел белофинских укреплений. Был самый разгар боев за прорыв главной укрепленной полосы противника. Накануне танковая рота в жестоком кровопролитном бою помогла захватить и взорвать пять вражеских дотов. В самый день годовщины несколько танковых подразделений снова ушло в очередную атаку...
Те танкисты, которые в этот день оставались дома — в землянках или у своих машин, решили торжественно и организованно встретить праздник. За дело взялись горячо и быстро. Из тех же брезентовых полотнищ, растянутых на кольях, была устроена громадная палатка вместимостью человек на двести. В этом брезентовом «ресторане» вместо столов были расставлены ящики из-под снарядов, покрытые чистыми простынями или халатами. По углам были гирляндами развешаны 12-вольтные лампочки, работающие от танковых батарей.
Каждая часть имела в этом «ресторане» свой богато уставленный стол. Аккуратно разложили подарки, полученные от трудящихся: коробки с конфетами и печеньем, папиросы «Северная Пальмира», всевозможные консервы и шоколад толстыми плитками.
На этом торжественном вечере были доклады и выступления. Замечательно прошла художественная часть. Нашлись в бригаде свои певцы, рассказчики и музыканты. Достали гитару и баян... Хором спели любимую походную, на мотив песни кочегара:
Раскинулись ели широко,А бой шел совсем неподалеку. Он продолжался всю ночь. В самый разгар вечера среди музыки и праздничного шума доносились разрывы снарядов, от которых дребезжали на столах кружки и консервные банки...
Когда танкисты расходились по своим землянкам и машинам в темную холодную ночь, до них донесся сильный взрыв, от которого задрожала земля — еще один вражеский дот кончил свое существование. И уже трещал белофинский укрепленный район. Уже рвался он под ударами красных бойцов — людей, которые не теряются ни при какой обстановке, которые умеют с песнями отдыхать и работать и с песнями побеждать. [126]
Непредвиденный случай
Я так и не помню, как мы попали на это проклятое озеро.
В ту минуту я был увлечен боем. Красный деревянный домик с провалившейся крышей был еще цел, и оттуда — мне это хорошо было видно в панораму — били по нашей пехоте финские пулеметчики. Три снаряда я пустил по домику прямо с хода... Точно! Механик-водитель кричит:
— Дом загорелся.
Я уже сам знаю, что загорелся. Но тут гляжу в смотровую щель — слева, недалеко от танка, столбом поднялся снег с землей и дымом. По разрыву понял, что бьет миномет. Ладно, думаю, лишь бы не пушка. Надо все-таки найти, откуда он бьет. В оптический прицел я разглядел рядом с домом подозрительный бугорок и яму. Чую, что здесь и засел минометчик. Засек я его, пушку навел, кричу башенному:
— Сергеев, заряжай!
Дал осколочным. Показалось мало, надо еще. И вдруг — ничего больше в прицеле не вижу, как будто его снаружи накрыли белым халатом... Думаю: финны на танке!.. Когда же успели подобраться?.. Скорее люк на защелку!
И только подумал об этом, — из щелей люка полилось что-то холодное. Сначала мелькнула мысль: это бензин! Я знал, что финны пытались иногда поджигать наши танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. Но растер, понюхал — бензином не пахнет. Вода!
И тут в один миг сразу все понял. Еще когда я вел огонь по красному домику, то видел, что сползает наш танк все ближе к берегу озера. Это меня немного встревожило. Правда, лед был уже крепкий, надежный, но накануне наша авиация здорово бомбила эти места, и на льду могли оказаться провалы. Хотел я предупредить механика, чтобы взял он в сторону, да так и не успел.
В первую минуту, уразумев, что танк тонет, признаться, я немного струхнул. Случай был совсем непредвиденный... Вдруг заглох мотор, и стало слышно, как со свистом бьет во все щели [127] вода. Мой механик-водитель Кирсанов, видно, еще и не понял, что случилось. Хороший был парень, на работе старательный, смелый. Не водитель — золото. Мотор заглох, а он крутит ручку, все хочет запустить магнето...
— Бросьте, — говорю, — Кирсанов, крутить. В воду попали. Айда за мной, будем вылезать...
А тут башенный стрелок Сергеев кричит мне сбоку:
— Готово, товарищ командир!..
— Что готово?
— Заряжено.
Мне даже смешно стало. Ну, думаю, команда моя боевая — на дне сидит, а все воюет...
— Какое там «заряжено», когда мы в воду попали. Тонем!
— Да ну?!. — Он даже обиделся: — А я-то при чем, товарищ командир?..
Спокойный парень. Первый раз шел в атаку, а в танке сидел, как дома на печи.
— Да не при чем, а вылезать надо. Снимайте валенки, легче будет!
Сам я тоже валенки скинул, наган захватил... Ведь наверху не к себе домой попадешь, а может быть, прямо финнам навстречу... Взялся за ручку люка — страшно стало, не скрою, да деваться некуда!.. Вдохнул воздуху как можно больше, люк откинул, — и вода хлынула в танк!..
Как меня водой обожгло — слов таких нет! Все помутилось в глазах. Помню только, оттолкнулся ногами от башни — и вверх! Как в детстве бывало во время купанья, нырнешь глубоко, тянешься кверху, и вот уже дыхание на исходе, а все над тобой вода. Больше всего я боялся, что меня присосет ко льду. Вот оно — так и есть, ткнулся головой об лед. Взмахнул рукою, выронил наган — не до него уж, и вдруг нащупал расщелину между льдинами. Собрал все силы, уперся. Льдина подалась, и меня вытолкнуло наверх, в прорубь...
Вынырнув, я схватился руками за край льдины и прилег на нее грудью, чтобы перевести дыхание. Но едва приподнялся, чтобы вылезти из воды, как сразу пули засвистели над ухом, и мелкие льдинки, как звездочки, брызнули. Так и есть — ждали проклятые враги, заранее пристреляли место, где провалился наш танк.
Одним броском я вылез из воды, подполз к берегу и спрятался в колею танка. Это у наших бойцов было самое надежное место во время атаки. Там, где танк проходит по снегу, остается от гусениц узкая, но довольно глубокая колея. Боец ложился в нее боком и так полз на одном боку. Только я, конечно, не сразу пополз. Лег лицом к проруби и стал ждать товарищей. [128]
Полминуты не прошло — вылезает из воды мой башенный. Видно, здорово пробрало парня. На коленки стал, фыркает, отряхивается, как тюлень. Кричу ему:
— Ложиться надо! Подшибут!
Подполз он и лег со мною рядом.
Ну, а Крисанов? Давай же, друг, вылезай!.. Что же ты, Кирсанов?.. Прождали минут пять, десять... Нет никого. Уж весь танк, наверно, залило водой, уж и прорубь давно перестала пузыриться. Нет никого.
— Ну, — говорю, — Сергеев, простимся с товарищем. Поползем к своим. Только на колени нельзя подниматься — убьют...
А кругом бой, как всегда. Воют и рвутся снаряды, свистят пули... Мне этот концерт уже был хорошо знаком, только за Сергеевым слежу, он еще новичок, нет-нет да поднимет голову над снегом.
Где-то неподалеку пикируют наши истребители. Как соколы — упадут вниз, обстреляют противника и снова вверх.
— Здорово, — говорю, — наши «ястребки» исповедуют белофиннов!
— Товарищ командир, — отвечает Сергеев, — как бы они к нам не нагнулись. Еще по ошибке примут за чужих.
— Ну вот еще. Они своих по ухватке узнают. Давайте ползти скорее, по-боевому!
А сам едва дышу. Сначала в горячке о морозе даже не думал, а как стали ползти — пробрало до костей. Был ясный, солнечный день. Но мороз, что за мороз!.. Руки мои закостенели. Одежда проледенела насквозь. Одно хорошо — ноги в порядке. Я их еще чувствовал, пальцами шевелил. Живы, работают... Полз я в одних носках, но только носки эти не простые. Они были шерстяные, толстые, в две основы и попались мне в подарок от учительницы из Челябинска. Носки я всегда надевал. Они-то и спасли мои ноги.
Так мы ползем к своим, видим — подбираются к нам два пехотинца в халатах. Мы залегли в воронку, поджидаем их. Пехотинцы приблизились и говорят:
— Товарищи танкисты! Мы к вам по приказанию командира. У нас видели, как ваш танк потонул, вот мы и пришли спасать вас. Только пока мы ползли, у нас одного бойца в ногу ранило.
— Чего же нас спасать? Теперь уж его спасать надо, а мы и сами дойдем. Тащите раненого сюда в воронку, да перевяжите.
Раненого притащили. У него было прострелено бедро. Был он бледный, испугался сначала, но потом ободрился, повеселел. Бойцы вытащили медицинский пакет, забинтовали, перетянули рану потуже, чтобы кровь не шла, и унесли его обратно в траншею. До нее уже было недалеко. [129]
Едва мы добрались до траншеи, бросились по ней, пригнувшись, чуть не бегом. Скорее! Скорее куда-нибудь, где можно спастись от мороза.
Неподалеку находился батальонный наблюдательный пункт и там — землянка, только в этот день брошенная финнами. Влезли мы туда чуть живые. Помню, рука моя ударилась об стол и загремела, как чужая. Я ее не чувствую, а она гремит... Меня хотели раздеть, но не могли — вся одежда замерзла, стояла колом. Ее разрезали ножом, и я вылез :из нее, как из брони. Растерли нас спиртом с головы до ног, тут же нашли какое-то брошенное финнами барахло — маскировочный халат, офицерский полушубок, сапоги...
Хотелось выпить воды. Мне протянули флягу. Я взял ее, полфляги выпил, и понять не могу, что я пью. Только потом расчуял:
— Да это же водка!
— Ну, и ладно! Ложитесь и не разговаривайте!
Я лег на нарах. Накрыли меня, чем могли, и я заснул. И так заснул, как никогда еще в своей жизни. И не слышал я ни снарядов, ни криков, и не было никакой боли — ничего не было, кроме здорового и крепкого сна.
Проснулся, когда была уже глубокая тьма. И первое, что услышал: наши части продвинулись дальше, финны сбиты с позиций, и уже горит перед нами деревня — верный признак того, что враг отступает. Командир пехотного батальона попрощался с нами. Командный пункт уходил дальше, вперед...
Мне и Сергееву надо было итти в обратную сторону — на исходные позиции, где стоял наш танковый батальон. Проводить нас взялся политрук-пехотинец, которого контузило во время боя. Так мы и пошли в темную ночь — два обмерзших танкиста в финской одежде и один контуженный пехотинец.
Без всяких приключений добрались до опушки леса, где находились исходные позиции. Рядом с танками, вернувшимися после боя, стояла крытая санитарная машина. В ней было тепло, горела железная печка, и на скамейке отдыхал командир нашего танкового батальона капитан Лихачев. Он не узнал меня, обмерзшего и распухшего, в финском шлеме и полушубке.
— Тройнин? Да нет... Тройнин! Вы ли это? Садитесь.
Я стал было докладывать обо всем, что случилось, но командир перебил меня:
— Это я и так знаю. Ну, потонула машина — вытащим. Кирсанова очень жалко. Но хорошо хоть вы-то двое спаслись. Ведь мы вас уже похоронили... Ну, а теперь — марш в госпиталь, подлечиться. Смотрите, как руки-то разнесло!..
И правда — руки у меня были обморожены крепко, но, к счастью, все обошлось удачно. Только на пять дней выбыл я из строя. Вскоре вытащили из озера машину, и даже наган [130] мой водолазы нашли подо льдом. Только с Кирсановым расстались мы навсегда. Там его и похоронили под тремя деревьями, что росли возле озера и каким-то чудом уцелели от снарядов. Из медной снарядной гильзы вырезали мы звезду, натерли, чтобы блестела, как золото, и прибили к столбику над могилой боевого товарища.
А сами пошли в дальний путь преследовать уже крепко побитого, но все еще упорного врага.
И много еще было боев, много подвигов совершили наши бойцы, много рассказов ходило среди танкистов. Про случай со мной скоро забыли, и только временами товарищи нет-нет да и подшучивали надо мной, вспоминая, как я купал свой танк в озере. [131]