Из дневника сапера

Новый год встречал я на фронте, в дымной землянке, с новыми товарищами. Эта ночь была моим боевым крещением.

Чуть стемнело, когда я отправился с несколькими бойцами-саперами за передовую линию наших войск — взрывать финские противотанковые надолбы. Они возвышались в четыре ряда — гранитные, вкопанные в землю еще с осени. Подступы к ним были минированы, но глубокий снег покрыл мины и в значительной мере обезвредил их. За надолбами чернели проволочные заграждения, а дальше начинались финские траншеи.

Ползком мы поднесли заряды взрывчатого вещества и укрепили их возле двадцати восьми надолб. Заряды соединили детонирующим шнуром, чтобы все эти каменные глыбы взлетели на воздух одновременно. Боец Матвеев должен был зажечь бикфордов шнур. Остальные отползли немного в сторону, стремясь укрыться от осколков камней, — взрыв предполагался очень сильный.

Затаив дыхание, лежали мы в снегу, следя в темноте за фигурой оставшегося у надолб Матвеева. Вот вспыхнул желтый огонек спички в его руке. Но в ту же секунду раздался вражеский выстрел. Пуля ударила Матвеева в бедро. Финн — искусный стрелок — целился по огоньку спички. Но Матвеев, несмотря на тяжелое ранение, не выронил зажженной спички и подпалил бикфордов шнур.

У него еще хватило сил отползти на несколько метров, и потом он лишился чувств.

Ударил взрыв. Гранитные надолбы врага полетели в воздух, разбитые на куски. Мы кинулись к Матвееву. Боец Петров снял шинель. В рукава шинели мы просунули лыжи и уложили Матвеева на сделанные таким способом носилки. Затем ползком вернулись под пулями врага к своим.

Матвеева отправили на полковой медицинский пункт. Попрощавшись с доблестным товарищем, мы вернулись в свою [64] землянку. Стали сушиться, согреваться. В 12 часов мы поздравили друг друга с новым годом и с боевым крещением...

Финны обстреливали дорогу из минометов и орудий. Чтобы скрыть от них передвижение наших частей, саперы занялись установкой масок. Работать приходилось под огнем. Был ранен один красноармеец. Маскировочные сети все же были установлены, и противник не мог уже видеть движения наших частей по дороге.

Наша 123-я стрелковая дивизия стояла перед укрепленным районом. Надо было прорвать линию обороны — систему вражеских дотов.

В районе озера Сумма-ярви я отправился с небольшой группой бойцов и командиров в ночную разведку. Стояла леденящая стужа. Пока ползли, нам было тепло, но стоило на секунду задержаться, и холод мгновенно пробирался под шинели и ватники.

Этой ночью мне с группой товарищей удалось разведать дот № 0011 на высоте «Язык», что возле Сумма-ярви. Выяснили только приблизительное расположение дота, так как жестокий огонь противника не позволял нам получить более подробные данные. Полные сведения добывались обычно разведкой боем. Только так можно было установить количество амбразур дота, их расположение, секторы обстрела и систему траншей, связывающих доты, нащупать наиболее уязвимые места, выявить подступы, обнаружить «мертвые» пространства, которые не могли простреливаться врагом.

Мы деятельно готовились к общему штурму линии Маннергейма. Я входил в состав одной из блокировочных групп. В ночь на 11 февраля было получено приказание: после артиллерийской подготовки итти на подрыв дота № 006, что на высоте 65,5.

Туманным морозным утром началась мощная артиллерийская подготовка. Вслед за ней, под прикрытием огня артиллерии, части нашей дивизии двинулись штурмовать железобетонные сооружения линии Маннергейма, выбивать уцелевших финнов из траншей и окопов.

Мы, саперы, подвезли на лошадях к пункту исходного положения взрывчатое вещество, погрузили его здесь на самодельные санки, полозьями для которых служила пара лыж. Везли салазки два бойца. Кроме санок, были у нас лодочки-волокуши — они удобнее, легче скользят и не проваливаются в снег. Санками и лодочками пришлось пользоваться только до линии финских проволочных заграждений. Около них местность была настолько изрыта нашими же снарядами, что мы вынуждены были нести взрывчатое вещество дальше вручную. Ящик в 50 килограммов нес один боец. Перепутанная проволока, воронки от снарядов, перепаханная артиллерийским огнем [65] земля — все это затрудняло движение не меньше, чем вражеские пули. Мы потеряли несколько человек ранеными, но продолжали итти. Геройски вели себя бойцы Петров, Титов, командиры отделений Любимов и Голубков, старшина Писеев.

Шаг за шагом продвигались мы вперед в грохоте боя, напрягая все силы и помогая друг другу, мокрые от пота, несмотря на мороз. Ничто не могло остановить нас.

Вот и дот № 006. Он имел два каземата. Один из них взорвала уже блокировочная группа, которую вел командир [66] Марков. Финны по подземной траншее перебрались в соседний железобетонный каземат. Тут подоспели мои саперы. С тыльной стороны дота они уложили к стальным дверям солидную порцию взрывчатки и взорвали вражескую берлогу. Вся прислуга дота погибла под глыбами железобетона.

С бойцом Григорьевым, награжденным впоследствии орденом Красной Звезды, пополз я к артиллерийскому сооружению. В руке у меня был топор с длинным изогнутым топорищем. Этим топором я подавал бойцам условный сигнал, когда надо было подтащить взрывчатое вещество.

Саперы сами, без помощи пехотинцев, окружили артиллерийское сооружение, заложили в стенке этого дота ящики со взрывчаткой, — и еще одна вражеская крепость была уничтожена.

Теперь бой кипел уже в глубине обороны. Пехотинцы истребляли огневые точки врага. Финны бежали по траншеям, по ходам сообщений, беспорядочно отстреливались, прятались в уцелевшие норы. Линия Маннергейма трещала по всем швам...

Не успели мы перевести дыхание, стряхнуть с себя землю, которой нас осыпали последние взрывы, как командир батальона через связного вызвал группу для выполнения нового задания.

Финны, спасаясь от нашей пехоты, скопились в дерево-земляном сооружении. Саперам было поручено покончить с ним. И вот саперы на плоском бревенчатом покрытии деревоземляной огневой точки. Засевшие внутри финны яростно отстреливаются. Но судьба их решена.

Саперы разместили на покрытии дерево-земляного сооружения значительное количество взрывчатки. Подожгли бикфордов шнур. Грянул взрыв. Бревна, земля, камни, трупы финнов — все это высоко взлетело. Около 100 вражеских солдат было уничтожено взрывом. 13 человек, оглушенных или раненых, вытащили саперы из-под обломков.

Финский офицер, уцелевший от взрыва и взятый в плен, буянил, не подчинялся красноармейцам. Он был сильно пьян. Пришлось его связать. Когда финн протрезвился и понял, наконец, что именно произошло, он уже без сопротивления отправился в тыл. Только с ужасом оглядывался по сторонам, смотрел на дымящиеся развалины подземных крепостей.

Следом за пехотой мы шли по финским траншеям. Кругом были разбросаны шинели, халаты, шапки. Валялось много оружия, кучи патронов, бутылки с бензином, которыми финны, видимо, собирались забрасывать наши танки.

В конце траншеи виднелась полуоткрытая железная дверь. Подошли, прислушались. Внутри тихо. Решили разведать. Вместе со старшиной Писеевым и несколькими бойцами осторожно вошли в дот. Почти около самого входа стояла бочка [67] с керосином. Над ней был подвешен большой, килограммов на сто, заряд взрывчатого вещества. Видимо, финны хотели устроить ловушку. Мы взяли взрывчатку с собой, и она нам потом пригодилась.

Прошли по коридору дальше, увидели стальные щиты, толстые железобетонные перекрытия. Подземный ход вел оттуда в другую долговременную огневую точку. В подземелье тоже валялись оружие, патроны.

Осмотрели дот, позавтракали, а потом получили приказание — уничтожить это осиное гнездо. Заложили взрывчатое вещество. Писеев поджег шнур, и мы бросились в укрытие, залегли. Снова оглушительный взрыв потряс землю...

Вскоре мой взвод соединился со взводом тов. Маркова. На подступах к местечку Няюкки саперы разминировали дорогу и растащили завалы. Мост возле Няюкки был взорван отступающим противником, но мы нашли обход, завалили ручей бревнами, пропустили танки и артиллерию вперед.

В районе селения Хепонотка дивизия вступила в жаркий бой с белофиннами, которые укрылись в дерево-земляных сооружениях, в окопах и в траншеях, защищенных противотанковым рвом, рядами надолб и проволоки. На помощь пришла авиация. Наши славные летчики с бреющего полета обстреляли вражеские позиции.

Вдвоем с одним из командиров мы пробрались через ряды надолб. Поднявшись ползком на высоту, я указал командиру путь, по которому двинулись потом наши атакующие части. Чтобы дать проход танкам, взорвали надолбы. При этом ранило бойца Иванова. Я перевязал его и отправил на танке в тыл...

Бои следовали один за другим.

Мы приближались к железнодорожной станции Тали, охватывая Выборг кольцом.

На подступах к станции Тали противник поднял шлюзы и затопил местность. Ледяная вода заполнила покрытые снегом низины, широко разлилась и, прибывая с каждой минутой, преграждала нам путь.

Саперы делали мосты из щитов, воздвигали под огнем противника переправу через затопленную низину, чтобы дать возможность пехоте продвигаться вперед.

Пулеметы финнов неистовствовали. Я воткнул в шапку-ушанку еловые веточки, чтобы обмануть финских наблюдателей. Моему примеру последовали красноармейцы. Ползком, местами в ледяной воде, подтаскивали мы щиты и наводили переправу.

Задание выполнили отлично.

Ночью нам удалось обсушиться возле маленьких костров, занавешенных плащ-палатками. Потом нашли более надежный [68] ночлег. Возле дороги стоял большой темный сарай, набитый сеном. Там можно было удобнее расположиться на ночь. Под сеном уже спали красноармейцы. Нашлось место и для нас.

Финское сопротивление было сломлено. Станция Тали была взята с боем, мы подошли к санаторию Конккала.

Бойцы шутили:

— Любопытно взглянуть, что за санаторий. Отдыхать в нем, пожалуй, не придется.

И верно, бой здесь был особенно горячим. Финны минировали дороги, взрывали мосты, — саперам досталось много хлопот.

Взрывами вражеских фугасов было подбито несколько танков. Я стал осматривать финские фугасы. Система их мне неизвестна. От ям, прикрытых деревянными щитами и наполненных взрывчаткой, шла проволока. Она тянулась в сторону финнов — значит, фугасы взрывались электрическим током. Но я обнаружил, что саперы, работавшие здесь до меня, перерезали провода — значит, сеть нарушена.

«Каким же способом, — думал я, — приводятся в действие эти фугасы?» Я обезвредил до этого по крайней мере несколько сот финских мин и фугасов. Приступил к привычной работе и разгадал устройство фугаса. Деревянный щит, когда на него надавливал груз, слегка оседал, а вбитый в дощечку простой гвоздь погружался в капсюль-детонатор. Нажимая на гремучую ртуть, заключенную в трубочке капсюля, гвоздь производил взрыв.

Разгадав эту новую для меня систему, я уже без особого труда быстро разрядил фугасы.

Мелкие, но все же опасные для танков мины засоряли дорогу. Боец Двуреченский повел вперед танки, широко расставив руки. Так он показывал танкистам безопасный, свободный от мин, путь. Все называли Двуреченского «живым семафором». Противник обстреливал дорогу из минометов, но Двуреченский смело вел танки, пока не окончился заминированный участок.

К ночи наши атакующие части заняли с боем санаторий Конккала. Я получил новое задание — строить штурмовой мостик вблизи шлюзов, на канале. Но выполнить его уже не успел — в 5 часов утра пришло известие о мире. [69]

Наша саперная группа

В конце декабря 1939 года приказом по части была организована группа из числа лучших бойцов и младших командиров саперного батальона 123-й стрелковой дивизии. Каждый из выделенных бойцов имел уже немалые боевые заслуги, проявил мужество и стойкость в разведках.

Группа усиленно готовилась к блокировке дотов на всем фронте дивизии, ведя в то же время разведку переднего края противника. Смельчаки-саперы учились искусно ходить на лыжах, перетаскивать на большие расстояния грузы взрывчатого вещества, маскироваться, а также наблюдать за противником.

Надо сказать, что белофинны очень искусно маскировали свои огневые точки и почти ничем не обнаруживали себя. Был такой случай. Старшина Бацин, заместитель политрука Голубев, я и боец Васин в ночь на 16 декабря скрытно подошли к первой линии надолб, чтобы с помощью взрыва сделать проход для танков. Оказалось, наши большие танки уже сумели пробиться за надолбы. Мы прошли за танками и стали вести наблюдение за вторым рядом надолб. Но тут сильный огонь из соседней огневой точки заставил нас покинуть место наблюдения и вернуться к своим.

Что же выяснилось впоследствии? Мы, оказывается, сидели, не зная того, на центральном доте узла сопротивления. И этот дот себя не обнаружил. По телефону из него сообщили о нас в соседний дот, и оттуда нас обстреляли.

В первое время, когда появлялись наши мелкие группы, доты не отвечали огнем. Финны стреляли только из траншей. И лишь тогда, когда мы стали производить разведку боем, удавалось выявить местонахождение дота, выдававшего себя огнем.

К назначенному дню прорыва линии Маннергейма наша саперная группа была хорошо подготовлена. Каждый боец мог заменить командира и даже руководить действиями группы при блокировке дота. Все мы приучились таскать на себе по ящику взрывчатого вещества. Разведав передние долговременные [70] сооружения, мы перешли на левый фланг, где обнаружили самый большой дот № 0011. Он находился на высоте «Язык» и простреливал по просекам надолбы и траншеи вправо до дота № 006 и влево до озера Сумма-ярви. Этот дот и вся высота командовали над нашим левым флангом.

В день прорыва линии Маннергейма командир саперного батальона старший лейтенант Грабовой назначил мою группу в резерв. На дот № 0011 были направлены две блокировочные группы под руководством младших лейтенантов Маркова и Емельянова.

Час спустя пришел посыльный с приказом: командир части ждал нас на наблюдательном пункте.

— Блокировочная группа товарища Маркова, — сказал он мне, — лежит справа от дота в надолбах, прижатая к земле сильным огнем противника. Танки ей помочь не могут, так как склон высоты слишком крут. Другая группа, товарища Емельянова, действующая тоже справа, попала под ураганный минометный и артиллерийский огонь врага. Емельянов ранен. Немедленно выступайте со своей группой на помощь товарищам и уничтожьте дот № 0011...

Мы вышли из леса к высоте и сразу попали под минометный огонь. Ползком с тяжелыми ящиками взрывчатого вещества стали пробираться к траншеям. Я приказал бойцам снять маскировочные белые халаты, так как на черном фоне вспаханной снарядами земли они лишь демаскировали нас.

Был мороз, но все мы обливались потом. Наконец добрались до ближайшей траншеи. Вместе с пехотинцами попытались осмотреть дот, но показавшийся в этот момент белофинн бросил в нас несколько гранат. Короткая очередь пулемета — и враг был уничтожен.

Белофинны заперлись в своей подземной крепости.

С ящиками взрывчатки мы пробрались на покрытие дота. Стали присматриваться, куда бы заложить заряд. Кругом земля. Дот пронизывал высоту, как тоннель.

Бойцы стали кидать гранаты в вентиляционные трубы дота, но это, видимо, не причиняло финнам особого вреда.

Тогда сапер Завьялов пробрался в траншею с тыльной стороны и приблизился к самым дверям дота. Хотя в дверях была щель, но оттуда огня не вели. Завьялов, видя, что противник не отвечает на его огонь, решил бросить гранату. Но только успел встать, как раздался выстрел, и отважный сапер упал.

Злость охватила нас.

Боец Мокров пробрался было сзади к Завьялову на помощь, но враг огнем заставил его лечь.

Надо было спасать товарищей. [71]

Как это сделать, смекнул сапер Солин. Он предложил завалить камнями двери дота.

Заметив это, белофинны открыли минометный огонь, но поздно. Дверь завалили камнями, щель закрылась...

Дот был огромный. Я понял, что взятого нами взрывчатого вещества будет недостаточно для подрыва его. Но итти в тыл за добавочной порцией взрывчатки — значит выпустить белофиннов из дота.

Уложили имевшийся заряд над дверью и произвели взрыв. Под его воздействием двери согнулись: белофинны в наших руках — не выйдут.

Пехота быстро окружила дот и заняла тыльные траншеи.

Я доложил о своих действиях командиру стрелкового батальона и отошел с группой на исходный рубеж, где командир части приготовил для нас взрывчатое вещество.

Мы вошли в состав блокировочной группы лейтенанта Прудникова. Надо было перенести на дот несколько сот килограммов взрывчатки. Несмотря на усиленный обстрел со стороны белофиннов, саперы дружно пробирались к доту. Потом стали вытаскивать из траншей ящики с взрывчатым веществом и укладывать их на левом каземате.

За ночь на доте выросла целая гора из ящиков с взрывчаткой. Пехота отошла в траншеи. По моему сигналу поднесли огонь к запальным трубкам. [72]

Потрясающий грохот. Громадное пламя ударило в небо. Все мы были засыпаны землей. В ушах долго звенело, кружилась* голова.

Подошли к месту взрыва. На всю его глубину — воронка диаметром до 10 метров. Железная арматура разлетелась вирах. Кругом метров на пятьдесят все почернело.

Громадный дот вместе со своим гарнизоном кончил существование.

Это было в 5 часов утра 12 февраля 1940 года. [73]

От высоты 65,5 к Выборгу

Наша 123-я стрелковая дивизия готовилась к прорыву линии

Маннергейма. К нам непрерывно подвозили снаряды; многочисленные батареи располагались на укрытых позициях. Все мы знали, что наступает решительный час, и ждали боя, как праздника. Желание у всех было одно — поскорее покончить с врагом!

Дни и ночи проводил я в разведке на передовой линии. Как всегда, вплотную подбирался к противнику, уточняя данные для ведения огня.

В то время я был начальником разведки дивизиона. Мои разведчики и связисты — это в большинстве спокойные, храбрые люди, хорошо знающие свое дело, готовые выполнить любое, самое опасное поручение. Ведь по роду нашей службы приходится быть впереди расположения своих войск и часто пробираться к линиям противника под сильным огнем. Натянешь на себя маскировочный халат и, затаившись вблизи от вражеских укреплений, лежишь и наблюдаешь. Донимает мороз, чувствуешь, что весь застыл, а тут :не то, чтобы пробежаться или похлопать руками, — пошевелиться нельзя. Движение демаскирует наблюдателя, выдает его врагу...

Дивизион наш действовал вместе с стрелковым полком майора Рослого. Полк штурмовал надолбы, проволочные заграждения, подбираясь к узловой финской позиции — высоте 65,5.

Когда последовал сигнал к атаке, все ринулись вперед. Бойцы обгоняли друг друга, и в шуме выстрелов гремели возгласы:

— Ура! За Родину, за Сталина, вперед!

Я продвигался вместе с пехотинцами. Наши снаряды рвались на высоте, за мною связисты тянули провод, и надо было, как только наши подойдут к переднему краю, дать сигнал для переноса огня дальше, в глубь оборонительной полосы противника. Этого пришлось ждать недолго. Торопливо выкрикиваю в трубку новые данные. Уже боец, первым ворвавшийся на высоту, сразмаху втыкает в снег древко знамени. И волна пехотинцев [74] катится вперед, преследуя бегущих финнов. Кое-где еще кипит бой, особенно в том месте, где расположилась финская артиллерия. Батареи наши бьют с удивительной точностью, снаряды ложатся близко перед наступающей пехотой, и бойцы радостно кричат:

— Здорово пристрелялись! Молодцы артиллеристы!

И вот важнейшая высота в наших руках. Захвачен целый дивизион тяжелых финских 1 52-миллиметровых орудий. Финны отступили так поспешно, что не успели испортить орудия, не успели увезти снаряды. Мы используем вражескую артиллерию без промедления. Развертываем орудия в сторону отступающих, открываем огонь...

...Утром стало известно, что наша дивизия награждена орденом Ленина, и это сообщение еще больше подняло дух бойцов. Помню, стоит под большой сосной, запорошенной снегом, политрук. Вокруг него толпятся бойцы, и он взволнованно говорит:

— Дивизия награждена за успешный прорыв линии Маннергейма. Товарищ Сталин уже знает, как мы выполнили его наказ...

Его прерывают восторженные возгласы. Нарастает мощный красноармейский порыв, к новому бою готовы все...

Начинается наступление на селение Селямяки. Наш дивизион придается полку, которому поставлена задача — взять высоту у селения. Надо подготовить данные для артиллерийского огня. Пробираюсь как можно дальше вперед, чтобы все разведать самому. У меня такой метод работы: все видеть своими глазами, чтобы не было никакой ошибки в вычисления. Связисты тянут за мной провод, и мы, где можно, перебежками, а где ползком, двигаемся к расположению противника.

Перед высотой — открытое место, метров до пятисот в глубину. Это пространство надо пройти нашей пехоте под огнем, белофиннов. Возле высоты торчат надолбы, а еще ближе к ней тянется противотанковый ров.

Полз я до тех пор, пока финны не взяли меня под перекрестный огонь. Все же нашел удачное место, откуда все было видно, осмотрелся, сделал вычисления и схватил трубку телефона. Первые снаряды рвались далеко, я давал поправки, пока не полетели в воздух тучи снега, мотки проволоки с деревянными кольями, обломки досок, бревна, тела белофиннов. Пользуясь замешательством, начавшимся среди финнов, я со своими связистами решил пробраться еще ближе к ним.

— Жарко там, — пробормотал один связист, — убьют...

— Со мной никогда не убьют, — отвечаю я. — Надо знать, как подобраться, да ближе — и безопаснее.

Мы поползли. Я решил проникнуть в противотанковый ров, проходивший всего в 70 метрах от неприятельского расположения. Там можно было хорошо укрыться, а кроме того, требовалось [75] выяснить, нельзя ли что-нибудь сделать для свободного прохождения танков через ров. Оказалось, что из рва очень удобно наблюдать. Только успевай сообщать данные батареям.

Вот ураган огня обрушивается на белофиннов. Вокруг нас дрожит воздух. Противник огня почти не ведет: он деморализован, и наша пехота, пользуясь этим, подбирается ближе, готовясь к решительной атаке. Но надолбы, проволочные заграждения, дерево-земляные укрепления еще не сметены. Я решаю разрушить их до конца и поэтому прошу пехоту получше залечь. Огонь переношу еще ближе к себе. Теперь противотанковый ров, где мы залегли, находится почти в зоне нашего огня. Осколки падают совсем рядом. Вижу, как вдребезги разлетаются неприятельские укрепления.

Артиллерийская подготовка окончена. Вместе с пехотинцами я прорываюсь через проволочные заграждения. Не отставая от меня, бежит артиллерист-разведчик Калмыков с винтовкой наперевес. Передо мною финский блиндаж, прыгаю туда и натыкаюсь на двух офицеров. У меня винтовка со штыком, и я пускаю его в дело. Бойцы лавиной врываются в блиндаж. Финны почти никогда не принимают штыкового удара. И те, что уцелели после первого натиска, бегут или поднимают руки вверх.

Батальон капитана Кравченко занял селение Селямяки со всеми его укреплениями. Жестокий мороз, но бой так разогрел всех нас, что никто не чувствует холода. Кравченко ходит по селению, указывая, как надо укрепиться на ночь. Выдвигается сторожевое охранение, пулеметы искусно маскируются в снегу. Потом Кравченко проверяет посты, подсаживается к пулеметчикам, тихо разговаривает с ними. Только поздно ночью ложится спать.

На другую ночь получаем приказ захватить Кусисто и Ахолу.

Пристроились в лощинке на срубленных ветвях, прижались друг к другу. Калмыков, сладко затягиваясь махоркой и пряча огонек в сложенной ладони, мечтательно говорит:

— Тянем мы наш провод, товарищ командир, все дальше и дальше. Интересно бы знать, сколько его надо тянуть еще до Выборга?

А кто-то из темноты отвечает:

— Вот назавтра его до Кусисто протянешь, а там уже близко.

И верно, завтра Калмыков протянул провод до Кусисто.

Только не сразу удалось нам это. У самого Кусисто финны встретили нас ураганным огнем. Кравченко сердито кричит мне:

— Что же, Бабаченко? Давайте артиллерию! Скорей!

Калмыков уже устроил в снегу гнездышко, аппарат чернеет на подостланной шинели. Шрапнель завизжала над нашими головами — перелет, недолет, и после обычной вилки я перешел [76] на поражение. Кравченко с довольным видом помахал мне рукой и повел батальон в атаку. Через час мы были в Кусисто. Противник отошел к Хепонотке. Здесь дело было серьезнее. Вокруг Хепонотки у финнов было множество дерево-земляных точек. А кроме того, за многочисленными крупными надолбами, искусно прячась в ямках, сидели их снайперы с автоматами. Наша пехота залегла.

Я пополз вперед и в сторону, отыскивая лучшее и близкое к противнику место для наблюдения. Облюбовал большой камень и устроился за ним. Пули щелкают о камень, но нас со связистом не достигают. Только мелкие осколки камня летят в стороны. Связался с дивизионом, батареи открыли огонь. Вижу, что снаряды ложатся хорошо, вскакиваю с трубкой у уха, чтобы проследить, вся ли площадь, занятая неприятелем, покрывается нашим огнем. Везде видны разрывы.

Хепонотка была взята без потерь с нашей стороны. У нас был только один раненый. Повсюду валялись убитые финны...

Скоро ночь, крепче мороз, и мы ищем, где бы нам расположиться на отдых. После разведки решили ночевать в имении Ахола, оставленном финнами. Осторожно пробрались в темные помещения, стали устраиваться там, кто как мог. И вдруг грохот разрывов, вой снарядов.

Очевидно, мы попали в ловушку, и враг обрушил огонь по заранее вычисленным целям. Бойцы стали выскакивать на двор, открыли беспорядочный огонь. Кое-кто заметался, ища выхода из окружения. Кравченко стал собирать людей, и тут его ранило в обе ноги.

Положение трудное. Ночь, мы окружены, и неизвестно, какие силы у противника. Но связь у меня с дивизионом не нарушена. Обхожу кругом двор и стараюсь выяснить по звукам выстрелов примерное расположение противника. Включаюсь в связь, сообщаю данные, и наши батареи создают перед имением завесу заградительного огня. Под защитой огня командир батальона начал выводить людей из имения.

Я лежу в воронке, сверху снег, а внизу вода. Командир говорит мне, что оставляет нам два пулемета и что мы должны не прекращать огня, пока батальон полностью не выйдет из окружения. Молча киваю ему головой — отвечать нет времени. Корректирую огонь до тех пор, пока мне доносят, что батальон уже занял новый рубеж.

Теперь надо уходить и нам. Командую бойцам об отходе, хочу подняться и не могу. Шинель моя так крепко примерзла к снегу, что лишь с большим трудом удалось ее отодрать. Валенки насквозь промокли, коленок не чувствую — отмерзли. Ковыляю кое-как, пули густо ложатся возле. Калмыков сердится:

— Все ушли, товарищ командир, одни мы... [77]

— Идите и вы, — говорю ему, — я догоню потом.

Он с глубоким удивлением смотрит на меня и отрицательно качает головой.

Приходим в батальон. Все в полном порядке. Ранены только Кравченко и еще два бойца. Утром выяснили обстановку, открыли артиллерийский огонь и сильным броском заняли имение. В воронке нашел свою шапку, которую там оставил ночью.

Через два дня я был у станции Тали, когда наши части форсировали водную преграду. Финны открыли шлюзы, но нам все же удалось под прикрытием артиллерийского огня организовать переправу.

Это был один из последних боев, наши части уже охватывали Выборг и начали штурм города-крепости в нескольких пунктах. Мне посчастливилось одним из первых войти в Выборг. Я был назначен тогда командиром батареи и участвовал в штурме. И вот наши орудия катятся по улицам Выборга. Бойцы радостно и с гордостью смотрят вокруг: был неприступный укрепленный район — бесчисленные доты, дерево-земляные огневые точки, траншеи, надолбы, проволочные заграждения, скалы, водные преграды, противотанковые рвы. минированные селения, — и все это взято и разгромлено силой советского оружия, храбростью и мужеством советских патриотов.

Прекрасно было это сознание в лучшие часы боевой жизни!

Прошло несколько дней. Как-то на рассвете, когда я спал, в комнату шумно ворвались товарищи. Вскакиваю, думая, что это боевая тревога. А они суют мне прямо в лицо «Ленинградскую правду». И в списке новых Героев Советского Союза я нашел свое имя. [78]

Взаимодействие авиации с наземными войсками

Одной из главнейших задач, поставленных перед авиацией при наступлении Красной Армии на Карельском перешейке, было непосредственное содействие наземным войскам в прорыве укрепленной линии Маннергейма.

Тяжелые метеорологические условия: суровая зима с метелями, буранами и морозами, доходившими до 45–50 градусов, осложняли боевую работу войск. Наземная обстановка требовала от авиации, несмотря на все трудности зимнего периода, большой активности как при подготовке к прорыву главной оборонительной полосы, так и в период ее прорыва.

Для более тесного взаимодействия с наземными войсками части военно-воздушных сил были перебазированы на озера Карельского перешекма в 20–30 километрах от линии фронта.

К этому времени вся оборонительная полоса противника была сфотографирована и дешифрирована, узлы сопротивления вскрыты. Поэтому на авиацию были возложены конкретные задачи по разрушению оборонительных сооружений — дотов, дзотов и других фортификационных построек, а также по уничтожению и подавлению живой силы, средств обороны и резервов противника.

Современный общевойсковой бой требует взаимосогласованного и целеустремленного использования всех родов войск: пехоты, артиллерии, танков и авиации, объединения их усилий. Опыт борьбы на Карельском перешейке подтвердил это полностью. Взаимодействие решало успех боя.

Авиационные штабы принимали все меры для установления тесной и бесперебойной связи с наступающими стрелковыми корпусами. Для этого в первую очередь была создана служба делегатов связи, которые были посланы во все корпуса, действовавшие на направлении главного удара. Эти делегаты подбирались из числа наиболее тактически грамотных командиров авиации. Находясь непрерывно при командире стрелкового [79] корпуса, делегат связи постоянно информировал своего командира и его штаб об обстановке на фронте и всех ее изменениях. Он следил за продвижением своих войск и знал в каждый момент, где они находятся и какие задачи выполняют, а кроме того, немедленно информировал общевойсковой штаб о всех боевых вылетах авиации.

Личное общение авиационных и общевойсковых командиров всегда давало положительные результаты. Приведем такой пример.

В конце декабря один стрелковый батальон по льду перешел озеро Суванто-ярви и захватил участок берега у деревни Волоссула. Белофинны со всех сторон навалились на этот батальон, но своевременно вызванная авиация бомбометанием и атаками с воздуха помогла батальону удержаться и спасла его от поражения.

В наиболее ответственные периоды боя, особенно на решающих участках, в стрелковые корпуса выделялись небольшие оперативные группы в три-пять человек из состава высшего авиационного штаба, возглавляемые ответственным командиром. По существу эти командиры являлись уже делегатами командования. Они получали право самостоятельно решать на месте целый ряд важных вопросов, а когда требовала обстановка, — вызывать самолеты в воздух.

Весьма существенным был вопрос: как предотвратить удары с воздуха по своим частям и обстрел своих самолетов с земли? В условиях финляндского театра военных действий нашей авиации, поддерживающей пехоту, было трудно, а иногда и почти невозможно, точно определить с воздуха линию фронта и отличить свои войска от войск противника.

При совместных действиях пехоты и авиации на поле боя делегат связи особое внимание уделял проверке, как войска обозначают себя на достигнутых рубежах.

Пехота вначале неохотно обозначала свой передний край, особенно когда продвигалась вперед, а это затрудняло действия авиации по целям, находившимся в непосредственной близости от своих передовых частей. В дальнейшем это дело значительно улучшилось.

В зависимости от характера местности применялись различные способы обозначения войск. Днем на открытой местности использовали сигнальные полотнища защитного или красного цвета, ночью — фонари типа «Летучая мышь». На лесистых участках сигнальные полотнища были мало пригодными, так как плохо просматривались с воздуха. Здесь более эффективными оказались дымы и световые сигналы. Поскольку сигналы, подаваемые наземными войсками, могли быть замечены не только нашей авиацией, но и авиацией противника, они постоянно менялись. Дымовые шашки чередовались с ракетами [80] различного цвета и разными комбинациями полотнищ. В батальонах и ротах выделялись лица, ответственные за своевременную подачу сигналов.

Кроме всех этих средств, иногда практиковалось обозначение переднего края противника путем обстрела артиллерией.

В тех случаях, когда пехота надежно себя обозначала или с воздуха были хорошо видны резко очерченные ориентиры, авиация получала возможность действовать по целям в непосредственной близости от своих войск.

Так, при наступлении на Тайпаленском. участке, в феврале, наши самолеты с успехом бомбардировали противника на расстоянии 400–500 метров от своей пехоты. Передний край обороны противника здесь резко вырисовывался на местности благодаря глубокому противотанковому рву, хорошо наблюдаемому с воздуха. В другом: случае, на участке Ильвеса, 27 февраля, авиация также действовала в непосредственной близости от своих войск, атакуя противника на безымянном мысу (северный берег озера Яюряпяян-ярви). Этот мыс резко выделялся и служил хорошим ориентиром для самолетов при выходе на цель со стороны озера. С востока и запада к мысу прилегали позиции нашей пехоты. Мощный, согласованный по времени с действиями наземных войск удар авиации обеспечил пехоте продвижение вперед. Противник понес большие потери и отступил.

На южном берегу реки Вуокси противник занимал ряд высот в районе отметки 16,2 и огнем с этих высот удерживал нашу пехоту в течение четырех дней. 23 февраля бомбардировочная авиация атаковала противника, расположенного на гряде высот вдоль южного берега реки Вуокси в удалении 500–700 метров от нашей пехоты. Атака авиации помогла нашей пехоте занять высоты.

Обычно бомбардировщики, стремясь оградить свои войска от случайных попаданий, действовали по целям, лежащим в глубине обороны, не ближе 800–1000 метров от своих войск. Другое дело — истребители и вообще пикирующие самолеты. Они с большим успехом атаковали и более близкие цели. Не один раз помогали они своей пехоте, готовящейся перейти в атаку, расстреливая пулеметным огнем и уничтожая бомбами укрывающихся в окопах и хорошо замаскированных белофиннов, их огневые точки.

Опыт войны показал, что при совместных действиях авиации с наземными войсками на поле боя огромное значение имеет знание летным составом района и участков действий своих войск. Цели в этих случаях атакуются более уверенно и метко, а опасность поражения своих войск почти исключена. Поэтому при подготовке к наступлению практиковались выезды командиров частей и подразделений с их штурманами на наблюдательные [81] пункты дивизий и корпусов. Наблюдая, они получали совместно с пехотными и артиллерийскими командирами все характерные ориентиры, тщательно знакомились с расположением своих войск и войск противника, конкретно договаривались по всем вопросам взаимодействия.

Такой способ изучения местности, занимаемой противником, полностью себя оправдал, особенно, если он сочетался с ознакомительными полетами экипажей ведущих групп над районом предстоящих действий.

Для избежания обстрелов своих самолетов пришлось также провести ряд мероприятий. Прежде всего командование хорошо ознакомило войска с силуэтами и опознавательными знаками самолетов. Было категорически запрещено открывать огонь по самолетам без соответствующей команды. Войска своевременно предупреждались о всех вылетах и маршрутах полетов своей авиации. Были установлены сигналы для опознавания своих самолетов. На сигналы наземных войск они отвечали отзывом — покачиванием, горкой, пикированием или разворотом, а на высотах до двух тысяч метров — выпуском ракет установленного цвета.

Основным условием, которое обеспечивало успех взаимодействия авиации и наземных войск в боях на Карельском перешейке, была предварительная договоренность между командиром авиационной части или представителем командования военно-воздушных сил и командиром общевойскового соединения. [82]

В подготовительный период к наступлению штабы взаимодействующих соединений обычно составляли общую плановую таблицу боя. В этой таблице были распланированы по времени и рубежам действия пехоты, артиллерии, танков и авиации. Устанавливались сигналы и средства взаимного опознавания и целеуказания, порядок прихода и ухода авиации с поля боя, намечались высоты бомбометания с учетом высоты траекторий артиллерийских снарядов. Обычно составлялась также единая ориентирная схема, на которой были намечены и занумерованы все основные цели. Одновременно отрабатывалась таблица радиосигналов для вызова авиации. Летный состав получал карты крупного масштаба, на которые наносил границы своего участка действий и цели. С началом наступления в план, конечно, вносились коррективы. Появлялись новые объекты, пехота требовала подавления тех целей, которые в данный момент мешали ее продвижению, и авиация немедленно вызывалась в воздух.

Цели в этом случае указывались по ориентирной схеме или по единой кодированной карте. Наземные войска, действуя на поле боя, также стремились целеуказанием с земли помочь своей авиации. Применялись стрелы, выкладываемые на командных пунктах, которые показывали направление на цели. Иногда артиллерия обозначала цели для авиации огневым налетом на них, стреляя дымовыми снарядами.

Исключительно важно было добиться быстроты оповещения летного состава о положении своих войск и иметь на аэродромах дежурные части, готовые к немедленному вылету. Большую роль играла широкая инициатива авиационных командиров, основанная на знании обстановки и глубоком усвоении замысла общевойскового командира. Появляясь внезапно над полем боя, наши бомбардировщики и истребители ошеломляюще действовали на противника.

В период с 11 по 19 февраля, тесно взаимодействуя с наступающей пехотой и артиллерией, авиация нанесла удар белофиннам. Она помогала артиллерии разрушать опорные пункты линии Маннергейма. О действиях и эффективности советской авиации Амстердамская радиостанция сообщала: «Русские войска, наступающие в секторе Суммы, поддерживаются авиацией. 200 советских бомбардировщиков ежедневно летают над полем боя, производя колоссальные разрушения».

Авиация несла непрерывное дежурство над полем боя, находясь там до тех пор, пока наша пехота не овладевала укреплениями противника и не закрепляла их прочно за собой. При поддержке авиации были последовательно прорваны также вторая и третья полосы обороны белофиннов на Карельском перешейке. [83]

Вначале, с выдвижением наших частей для захвата плацдарма на побережье Выборгского залива, авиация получила задачу — не допустить оборонительных работ противника, не дать ему заминировать лед. Задача эта была выполнена систематическим бомбометанием и атаками истребителей по скоплениям финских войск и местам развертывания оборонительных работ.

Тесно взаимодействуя с наземными войсками, наша авиация вписала много славных страниц в историю воздушного флота. Советского Союза во время боев с белофиннами, умножив славу Красной Армии. [84]

Искусство штурмана

В дни штурма белофинских укреплений в районе Суммы, 11–13 февраля, немало пришлось поработать и нам, штурманскому составу боевой авиации.

13 февраля наша эскадрилья получила боевой приказ — разрушить дерево-земляные сооружения и уничтожить живую силу белофиннов в 2 километрах западнее Аутио. Наша девятка взлетела и легла на курс к линии фронта. Изучив район во время предыдущих полетов, я уверенно вел девятку на цель, несмотря на крайне неблагоприятную погоду.

У линии фронта облачность снизилась до 300 метров, видимость уменьшилась до полукилометра. В таких условиях роль ведущего штурмана особенно велика. Я непрерывно следил за картой и землей, одновременно контролируя курс по компасу. Основными ориентирами для точного выхода на цель были озера Куолема-ярви и Хатьялахден-ярви (мы их называли «штаны»), Сумма, дорога, идущая к этому пункту, Аутио и Хуумола.

Когда полетели над дорогой к Сумме, мы увидели наши войска. Они продвигались в сторону противника. Не теряя из виду дорогу (она была за лесом), девятка достигла Аутио. Над Аутио был сделан поворот влево. В это время я открыл люки — сигнал для ведомых: «приготовиться к бомбометанию». Через одну-две минуты мы у цели. Небольшой доворот на нее, и бомбы посыпались на головы белофиннов.

Домой мы вернулись целыми и невредимыми, хотя и нашли в наших самолетах пулевые пробоины.

Что поучительного было в этом полете для штурманов?

Все штурманы вели детальную ориентировку по карте крупного масштаба. В случае отрыва какого-либо экипажа от девятки, штурман мог бы самостоятельно привести самолет к цели. Ведомые штурманы непрерывно следили за действиями ведущего и автоматически их воспринимали и повторяли. Этому ведомые научились во время предыдущих боевых полетов. Штурманы Гройсман, Климов, Кирюхин, Нургалеев, Братяга [85] замечательно сработались со мной, ведущим штурманом.

Следует отметить, что в воздухе я имел постоянного заместителя — капитана Кирюхина. У командира нашей девятки тов. Локотанова постоянным заместителем был тов. Трусов (ныне Герой Советского Союза). Его экипаж мог в любую минуту заменить нас в воздухе и повести эскадрилью на врага.

Обычно за 10–12 километров до цели для ориентировки и маневра мы переходили с десятиверстки на карту крупного масштаба. Зная, что над целью нас встретят огнем артиллерии или пулеметов, я примерно за 10 километров до цели изменял курс на 20–30 градусов. После двух-трех таких изменений курса я давал тов. Локотанову боевой курс на 30–40 секунд.

Правда, меняя курс, мы нередко попадали в зону огня зенитной артиллерии (в особенности над Выборгом, Тронгсундом и Раван-саари). В этих случаях мы применяли маневр не только по направлению, но и по высоте. Теряли 1 тысячу, а иногда и 2 тысячи метров высоты. На боевом курсе я производил боковую наводку, чтобы цель была на курсовой черте прицела. Это была нелегкая задача, так как решалась она в очень короткий срок. Скорость на боевом курсе всегда увеличивалась.

Когда, отбомбив, мы уходили от цели, зенитная артиллерия белофиннов вела огонь по нашим самолетам. Приходилось снова маневрировать, терять высоту, менять направление, чтобы уйти из зоны огня. У Выборга крупнокалиберная зенитная артиллерия белофиннов ставила заградительный огонь на высотах от 2 до 5 тысяч метров. Легкая артиллерия — полуавтоматы с трассирующими снарядами — била по самолетам на высотах до 3 тысяч метров.

Однако как ни изощрялась вражеская зенитная артиллерия, мы всегда свою боевую задачу выполняли. [86]