Сбили «кукушку»

Был у нас в батальоне боец Богоудинов. Прибыл он к нам в часть из Татарии. Спокойный, аккуратный боец, — он пользовался в батальоне большим уважением. Расторопный и быстро схватывающий все объяснения командиров, он хорошо изучил автоматическое оружие. Винтовку-автомат и оптический прибор к ней он знал назубок, и когда начались боевые действия, это ему здорово помогло.

Перед рассветом я лежал в одном окопе с Богоудиновым, наблюдая за противником. Морозно было в этот день, деревья в лесу потрескивали от холода. Окоп наш был вырыт за плетнем, у опушки леса, сквозь плетень мы и наблюдали за белофиннами, которые расположились метрах в трехстах от нас. Чуть рассвело, с финской стороны послышались одиночные выстрелы.

— Ага! «кукушка» закуковала! — подумал я и стал следить. Глаза уже устали, заслезились, но я никак не мог обнаружить белофинского снайпера. Всматривался во все местные предметы на финской стороне, проверил все бугорки, кустики, заборы, за которыми мог укрыться снайпер, но ничего заметить не удалось.

Постреливает белофинн то и дело, а откуда — не видно. Хитрая, значит, «кукушка». А наших бойцов видит хорошо;

только зашевелятся они, сразу же — «жик, жик», — посылает по ним снайпер пули.

— А может с поля, с открытого места бьет? — подумал я и сразу перевел бинокль на белое, засыпанное снегом поле.

И только посмотрел туда, как вижу — что-то шевельнулось, точно белая кочка приподнялась на мгновение и снова опустилась, сливаясь с землей.

— Ага, есть молодчик!

Оказалось, снайпер, думая перехитрить нас, вырыл себе окопчик на самом что ни на есть открытом месте. Вырыл да и засел там — выглянет на мгновение и снова спрячется. Сам [152] бы его снял, да у меня обыкновенная винтовка, без оптического прибора. Толкаю Богоудинова и шепчу:

— Видите птичку?

А он даже вздрогнул весь. Ведь все время тоже эту самую «кукушку» искал, все глаза проглядел.

— Смотрите! — говорю Богоудинову и показываю по ориентирам направление. Не видит.

Да и в самом деле очень трудно так сразу разглядеть. Дал я ему бинокль. Заметил. Вернул мне бинокль и говорит:

— Следите за результатом попадания, товарищ политрук! И стал целиться.

Долго целился. И как назло «кукушка» присела в своей норе и носа на свет не показывает. Но вот зашевелились наши на левом фланге. Видим — снайпер приподнялся, поглядел и открыл огонь. Стреляет и не чует молодчик, что уже на мушке у Богоудинова сидит.

Мой сосед выстрелил. Вижу в бинокль, как пораженный первой же пулей Богоудинова повалился белофинский снайпер на бок и винтовка его отлетела в сторону.

— Результат хороший! — говорю Богоудинову. — Но, может, притворяется?

Следим мы теперь за «кукушкой», а в то же время повыше глазами забираем. Смотрим — там, выше, на бугре, тоже зашевелились финны. Только они стали перебегать, Богоудинов снова начал стрельбу. Один финн нырнул в снег, другой схватился за ногу и завертелся волчком на одном месте. Кусачие, значит, наши пули!

Финны разозлились и открыли по нас артиллерийский огонь. Один снаряд упал метрах в десяти, но не разорвался — только снегом нас засыпало. Ну, против снега мы не возражаем — жить можно! Пролежали четыре часа, подползает к окопу смена.

— Ползите, Богоудинов! — говорю я бойцу.

— Разрешите, я еще останусь! — отвечает он.

— Что такое?

— Аппетит появился. Может, еще какую «кукушку» подобью!

И остался. До темноты просидел он в окопе, сбивая финнов меткими выстрелами.

Когда Богоудинова наградили орденом Красного Знамени, командование батальона послало в его родной колхоз, в Татарию, поздравительное письмо. Вскоре получаем ответ, подписанный всеми колхозниками. Радуются вместе с нами награде и благодарят Красную Армию за то, что воспитала из их земляка Богоудинова отличного бойца.

Забыл сказать, что снайпер, убитый пулей Богоудинова, был первой «кукушкой», которую обезвредил наш батальон. [153]

Как Андрей Гудзь перехитрил белофинского снайпера

Служил в нашем саперном батальоне младший командир Андрей Гудзь. Он заведывал складом боевого питания и так хорошо содержал боевую технику, что лучшего заведующего складом нельзя было и пожелать. Как только началась война с белофиннами, Андрей Гудзь заскучал. Его потянуло в бой.

— Прошу направить меня на передовую линию фронта, — обратился Андрей Гудзь к командиру батальона тов. Чудесенко.

Не хотелось командиру терять образцового заведующего складом, но отказать в настойчивой просьбе бойца он не мог.

Так Андрей Гудзь оказался на передовой линии фронта. С первых же дней боевых действий он проявил себя неустрашимым и очень находчивым воином.

Я хочу рассказать об одном хорошо мне известном случае из боевой практики этого отважного сапера.

Однажды Андрей Гудзь вызвался сделать проходы в проволочных заграждениях. Вместе с одним танкистом пополз он к логову врага. Тщательно маскируясь, они почти подползли к цели. Но тут их заметил белофинский снайпер и повел огонь.

Андрей Гудзь и его товарищ зарылись в снег и притаились. Снайпер не прекращал огня. Пули ложились рядом, взвивая кверху хлопья снега. Не поднимая головы, Гудзь огляделся по сторонам и заметил неподалеку убитого белофинна.

— Ползем к нему, — сказал Гудзь товарищу, указывая глазами на труп белофинна.

Разгребая снег руками впереди себя, сапер и танкист прокладывали в снегу канаву и так искусно продвигались в этой снежной траншее, что белофинский снайпер не заметил, как они переменили место. Он продолжал обстреливать участок, где впервые заметил двух наших бойцов. А они подползли к убитому белофинну и начали понемногу то приподнимать [154] его, то опускать. Заметив это движение, финский снайпер начал палить по трупу своего коллеги. Разведчики быстро переменили место, но установить точно, где находился враг, все не удавалось. Наконец, белофинн, видя, что на его выстрелы никто не отвечает, поднял голову. Гудзь и его товарищ немедленно взяли врага на прицел. И когда тот высунулся из-за камня, раздались два выстрела. Белофинская «кукушка» откуковала навсегда.

Сняв снайпера, разведчики тихо подползли к проволоке, сделали в ней проходы и так же незаметно вернулись обратно.

Андрей Гудзь совершил десятки не менее смелых, очень тонких и хитрых операций подобного рода. Родина высоко оценила его боевые заслуги. Он награжден орденом Красного Знамени. Партийная организация батальона приняла героя-сапера в ряды большевистской партии. [155]

Бдительность, хладнокровие, мужество

Первые дни войны научили нас осторожности. Многих бойцов и командиров мы недосчитались вскоре после начала военных действий только потому, что они забывали про обыкновенную саперную лопату. Некоторые простились с жизнью потому, что караул около блиндажей или землянок выставлялся лишь в направлении фронта, а тыл оставался открытым, Были и такие «герои», которые ниже своего достоинства считали прятать голову от финских пуль.

Бдительность и осторожность, — вот чему учила нас война.

В декабрьские дни наблюдательный пункт моей батареи был выдвинут на правый берег озера Пуннус-ярви. Наше наступление в этом районе приостановилось. Стыки между частями в то время были обеспечены плохо, и белофинские лыжные группы иногда просачивались в глубину нашего боевого порядка. Об этом мы знали. На наблюдательный пункт я взял с собой станковый пулемет и в двух-трех метрах отрыл окопы для охранения.

Мы стояли на косогоре в полусожженном доме. На пункте, кроме меня и командира разведки дивизии, Находились пулеметный расчет и часть взвода управления.

Была темная ночь. Мы сидели за развалинами, разговаривали шепотом, а в это время, как потом удалось установить, 25 финских лыжников стояли полукругом в 50 метрах от нас, медленно смыкая кольцо вокруг пункта.

Трое часовых, охранявших пункт, не заметили их.

Один финский разведчик пополз вперед. Он полз, очевидно, долго, — это мы установили потом по следам. Через каждые 5–6 метров в снегу оставалась глубокая ямка. В этих местах, видимо, белофинн задерживался, прислушивался, ждал подхода своих.

Начальник разведки дивизиона первым заметил противника. Финны бросились вперед, но пулеметная очередь заставила их отойти. [156]

Пришлось задуматься: если бы пулемет открыл огонь даже пятью секундами позже, белофинны успели бы подобраться вплотную.

В этой схватке был убит один наш товарищ. Товарища мы похоронили. Здесь же у могилы пришлось напомнить бойцам о бдительности и осторожности.

Этот случай был для нас хорошим уроком. Мы приняли дополнительные меры охранения, пустили по озеру лыжные патрули, посты усилили, выставили часовых на большем удалении от охраняемых пунктов.

Любопытно, что и после того, как фланги наших соединений и частей сошлись вплотную, все же наблюдалось, хотя и не в такой степени, просачивание мелких снайперских групп белофиннов в наши тылы. Где они могли проходить, — оставалось неизвестным до тех пор, пока мы не обнаружили под снегом норы, в которые при подходе наших частей зарывались белофинские снайперы. Они сидели там, пока наши части не продвигались вперед, а потом открывали огонь с тыла.

Хорошим приемам никогда не мешает учиться: и мы тоже попробовали «жить» под снегом. Оказалось, это не так трудно:

тепло и не дует. На участке Кююреля батальон, на передовой линии которого находился мой наблюдательный пункт, пошел в наступление, но был остановлен сильным огнем. С рассветом батальон получил приказ о частичном отходе. Мне отходить было невыгодно. Не теряя времени, следовало прикрыть артиллерийским огнем отход стрелков! Мы с телефонистом закопались в снег. Наблюдательный пункт моей батареи оказался чуть ли не в тылу противника, но мы остались незамеченными и успешно провели огневой налет по наступавшим финнам.

Этот опыт заставил меня подумать о возможности укрытия в снегу довольно значительных групп. При наступлении противника иногда будет выгодно оставлять под снегом несколько групп снайперов и пулеметчиков, которые наносили бы короткие удары в тыл наступающим. Несомненно, эти группы надо максимально рассредоточивать, чтобы, каждая ячейка была способна к самостоятельному бою.

* * *

Немало ценного опыта я приобрел за семь суток бессменного управления огнем батареи из артиллерийской воронки, где находился мой наблюдательный пункт.

Мы так приспособляли воронки под наблюдательные пункты: стенки подравнивали, делали в них ниши, стереотрубу приподнимали над снегом, то и дело убирая ее, чтобы снайперы не вывели ее из строя. [157]

Наш наблюдательный пункт не был виден на местности. Но уже на второй день белофинны обнаружили нас и все шесть суток, не переставая, обстреливали артиллерийским и минометным огнем.

Как нас обнаружили? Очевидно, по работе радиостанции. Белофинны запеленгировали ее настолько точно, что их снаряды и мины рвались в нескольких шагах от нас. Однако мерзлая земля была настолько крепка, что не обваливалась даже при близких разрывах 76-миллиметровых снарядов.

При подготовке прорыва переднего края главной оборонительной полосы противника мои артиллеристы загрустили. Подходили части тяжелой артиллерии. Что могли сделать наши 76-миллиметровые пушки против мощных железобетонных укреплений?

Но оказалось, что работы и нам хватило. Наша батарея вела огневую разведку, разрушала проволочные заграждения, уничтожала живую силу противника.

В районе Кангаспелты мы получили задачу — взаимодействовать с дивизионом орудий большой мощности. Это обрадовало нас. В борьбе с дотами противника и для нас находилось место. [158]

Доты еще держались. Но когда открыли огонь тяжелые гаубицы и стали отскакивать стальные купола, белофинны перестали рассчитывать на прочность дотов. Если даже снаряд не пробивал железобетонной стенки дота, то удар был настолько силен, что от сотрясения воздуха у находившихся в доте лопались барабанные перепонки, текла кровь из ушей, рта и носа. Белофинны пробовали покидать укрепления. В этот момент наша батарея уничтожала их фугасными гранатами и шрапнелью. В этом и заключалось наше взаимодействие с тяжелой артиллерией.

Морально-политическое единство советского народа — огромная сила. В боях эта сила руководила нами и сказывалась во всем: в мужестве людей, в спайке, во взаимной выручке.

Однажды на наблюдательном пункте был тяжело ранен в плечо разведчик Зыков. Оставить его с нами — значило умертвить. Вынести из боя — значило умереть самому, чуть ли не с еще большей вероятностью. И вот командир отделения Пинаус сказал мне:

— Товарищ лейтенант, разрешите отлучиться. И он взвалил на себя раненого разведчика и пошел. Как он остался цел, трудно понять. Но мало того: Пинаус вернулся вскоре обратно, в самое пекло боя.

Мой коновод красноармеец Ершов однажды, при выходе из окружения, как-то все время жался ко мне. Я долго не мог понять в чем дело, но потом повернулся, различил направление обстрела и заметил, что Ершов нарочно держится с правой стороны — со стороны огня. Он прикрывал меня своим телом.

— Бросьте это, — сказал я ему. — Ползите вперед!

— Нехорошо, — ответил он.

— Что нехорошо?

— Нехорошо, — ответил Ершов, — если батарея останется без командира.

Разрывная пуля ранила его в плечо. Эта пуля предназначалась мне. Вдвоем с одним из разведчиков мы долго тащили его по снегу. Но нам не удалось вынести с поля боя самоотверженного красноармейца. Осколок снаряда нанес Ершову еще одну, на этот раз смертельную рану. Через несколько минут он умер. [159]

В первом боевом полете

Мы давно уже готовы к боевому вылету. Все проверено: бомбы подвешены, пулеметы заряжены. Винты на приглушенных моторах метут под самолет колючий снег. Сегодня уже 19 декабря, а вылетов из-за плохой погоды сделано совсем не много. И некоторым, в том числе и мне, еще не выпало счастья ударить по ненавистному врагу.

Но вот в избушку вошел наш комиссар Черномаз и говорит:

— Приказ на вылет получен, товарищи летчики! Наземные части ждут вашей помощи. Сейчас командир эскадрильи капитан Локотанов получает в штабе боевую задачу. Выполним же ее на отлично!

Каждому из нас захотелось сразу же броситься на аэродром. Мы дружно крикнули: «Ура товарищу Сталину!»

Через несколько минут мы уже знали задачу. Предстояло разрушить железнодорожную станцию Рист-Сеппяля.

Старт. Взвивается ракета. Капитан Локотанов подходит к каждому, чтобы дать последние указания. Он прекрасно знает всех нас, и теперь, за несколько минут до взлета, успевает поговорить с каждым, напомнить, как надо вести себя над целью, под зенитным обстрелом. Не растягиваться и не отставать! Над озером Суола-ярви эскадрилья сделает разворот.

Самолеты один за другим пошли в воздух. Моя очередь через 2–3 минуты. Я еще раз проверил приборы.

— У меня все в порядке, — говорю по телефону командиру экипажа младшему лейтенанту Леденеву.

Взлет прошел прекрасно. Скоро на высоте 3 200 метров перелетели Финский залив. Отсюда, как с высокой горы, он казался ровным снежным полем. Справа остался Ленинград, прекрасный наш город, защищать который послала нас Родина.

И вот мы уже над территорией противника. Теперь будь начеку! Каждую минуту может хлынуть огонь зениток, могут налететь истребители противника. Только я подумал об этом, как вдруг перед самолетом повисли дымовые шапки. [160]

Это зенитный обстрел! Сразу вспоминаю правила поведения в этот момент. Эскадрилья начинает маневрировать: самолеты расходятся в стороны, то набирая высоту, то снижаясь, ни на миг не теряя боевого порядка. Несколько минут, и мы вырываемся из зоны обстрела без единой потери.

Показалась цель — станция. На многочисленных путях скопилось множество вагонов и платформ с военными грузами. Бомбы сброшены. Они молниеносно летят вниз. Опять зенитка! Мы летим вперед. Наконец, разворот. Станция видна, как на ладони. Она полыхает гигантским костром.

В эту незабываемую минуту я с невиданной еще отчетливостью осознал, до чего сильна и могуча моя Родина. Я понял, как хороши наше оружие и наши самолеты: они работают прекрасно даже в той огненной мешанине, какая была в воздухе, когда начала обстрел зенитная артиллерия.

С этого дня началась моя боевая работа. За 35 боевых вылетов я сбросил белофиннам порядочно «подарков», сыгравших также свою роль в разгроме врага. [161]

Молоко

Отступая, белофинны уводили с собой население, деревни сжигали, скот резали или выгоняли в лес.

В лесу около Райволы бойцы поймали пять одичавших, исхудавших коров. Голодные, с потрескавшимся выменем, животные не давали и капли молока.

— Молоко необходимо тяжело раненым, — сказал начальник госпиталя, — кто возьмется быть дояркой?

Все молчали. Мы только что приехали из Ленинграда, где работали в госпитале. Никто из нас не умел ухаживать за коровами. Но кому-то надо было этим заняться.

Когда-то я гостила в деревне, и там мне пришлось раза два доить корову. Я вызвалась быть дояркой. Мне дали в помощь бойца и одну из приехавших женщин.

Прежде всего надо было полечить и откормить коров, потом уже ждать молока.

Мы начали приводить в порядок свою «ферму». Боец крепко держал корову за ноги, а я мыла растрескавшееся вымя теплой водой и густо смазывала вазелином. Корова мычала и косилась на нас, недоверчиво и испуганно. Каждый день я пробовала доить, но молока не было. Только на третий день в котелок брызнули первые струйки молока.

Полтора литра от пяти коров — это был первый удой. Несколько раненых — самых слабых — получили по стакану молока. Но с каждым днем молока становилось больше. Каждый день надо было принести и нагреть двадцать пять ведер воды, принести сена, собрать остатки пищи на госпитальной кухне и приготовить сытное пойло, убирать и чистить коров. Работы много, но люди были нужны, и я отказалась сначала от услуг бойца, потом и от помощницы.

Мои коровы начали давать 40–45 литров, и госпиталь был обеспечен молоком.

Но не хотела я быть только дояркой. У меня было желание работать в госпитале еще и сестрой. Я лучше распределила [162] свое время, старалась пораньше принести воду и сено, чтобы успеть вымыть полы в операционной и вскипятить инструменты. Тем временем врачи научили меня накладывать бинты, делать уколы.

Так и пошло: я стала работать в палатах, помогать в операционной и вместе с тем не прекращала ухода за коровами, которые все время давали прекрасный удой. [163]