Освобожденная Ельня
Июнь миновал. А мы все в резерве. Со дня на день ждем сигнала к выступлению. И уже вовсе стало невмоготу, когда мы узнали, что 5 июля немцы перешли в наступление из районов Орла и Белгорода на Курск и что они в первые дни сумели на десять — двенадцать километров вклиниться в нашу оборону. Понеся в ожесточенных сражениях огромные потери, враг уже 9 июля перешел к обороне. Мы понимали, что настал наш черед возобновить наступление. И действительно, вскоре двинулся вперед весь громадный фронт, тесня, сметая противника с нашей земли.
Наконец и мы получили боевую задачу. 10-й гвардейской армии надлежало наступать на Ельню, Смоленск.
Подступы к Ельне противник прикрывал мощными узлами обороны. Первая полоса обороны немцев была построена в глубину до шести километров, имела пять линий траншей полного профиля, до предела насыщенных ходами сообщения. Траншеи, пулеметные и артиллерийские окопы на переднем крае были прикрыты проволочными заграждениями, минными полями и противотанковым рвом. Высота 233.3, господствовавшая над всей окружающей местностью, была укреплена особенно сильно и являлась как бы ключевой позицией обороны. Другие узлы обороны — Гнездилово, Теренино, Вава, Лядцо гитлеровское командование считало тоже абсолютно неприступными. Сам город имел внешний обвод, состоявший из траншей, окопов для орудий и пулеметов. На отдельных участках имелись противотанковые рвы, минные поля и проволочные заграждения. На перекрестках улиц стояли железобетонные колпаки с амбразурами для стрельбы из пулеметов.
Для обороны смоленского направления, и в частности подступов к Ельне, противник стянул основные силы своей 4-й армии: 268, 260, 262-ю пехотные дивизии, [187] отдельные части 1-й танковой и 36-й моторизованной дивизий, 1-й танковый гренадерский полк, самоходную артиллерию, авиацию.
Наша армия развернулась для наступления перед населенными пунктами Шимени, Рысава, Каменка, Пашки. В первом эшелоне шли главные силы, во втором находился лишь один корпус, в который входила только наша 29-я гвардейская дивизия и подчиненный мне 119-й тяжелый танковый полк под командованием подполковника Лосика{32}.
За несколько дней до наступления в армию прибыл представитель Ставки Николай Николаевич Воронов. Он прекрасно разобрался в обстановке, изучил состояние армии, ее возможности и задачу, которую предстояло выполнять. На нас всех Воронов произвел очень хорошее впечатление рассудительностью и умением слушать. Познакомился он и с боевым составом, и с командирами дивизий, предназначенных для действий на главном направлении.
— Уверены вы в своей дивизии? — спрашивает меня Николай Николаевич.
— Твердо уверен, — отвечаю я. — Народ исключительно боевой. И вообще дивизия «совкая», к выполнению предстоящей задачи подготовлена.
Воронов внимательно и доброжелательно посмотрел на меня:
— Вы кавалерист?
— Так точно!
— По всему видно, даже по термину «совкая». Ну что же, желаю успеха.
Наступление войск армии началось 7 августа мощной и длительной (около полутора часов) артиллерийско-авиационной подготовкой. После этого три дня дивизии первого эшелона вели ожесточенные бои за каждую пядь земли, с трудом преодолевая вражеские рубежи. А перед такими узлами обороны, как Надежда, высота 233.3, Гнездилово, и вовсе пришлось задержаться, выбивая противника из каждого окопа, из каждой складки местности. Чтобы нарастить усилия войск, наступавших на этом направлении, командарм Трубников 10 августа приказал ввести в бой резерв — 29-ю дивизию [188] со 119-м тяжелым танковым полком. Вступить в бой нам предписывалось в 14 часов. В полосе нашего наступления оборонялись 499-й полк и отдельные подразделения 268-й пехотной дивизии противника под командованием жестокого по отношению к солдатам полковника Лендика, имевшего немало боевых наград за разбойничьи дела в Европе. Командир 268-й пехотной дивизии сорокапятилетний генерал-майор Брейнер также отличался свирепостью, а по отношению к пленным и к местному населению и вовсе был зверем, но в военном деле слыл крупным специалистом, о чем свидетельствовали его рыцарские железные кресты.
То, что дивизию предстоит вводить в бой именно здесь, мы предвидели, но никто не ожидал, что это придется делать днем, на глазах у противника, занимающего господствующие высоты, и в частности высоту 233.3, с которой открывалось наблюдение на многие километры в нашу сторону. По совершенно открытой местности нам нужно было пройти три километра до рубежа атаки.
Проводим еще раз рекогносцировку. Спрашиваю своих заместителей и начальника штаба:
— Ну, как поведем дивизию?
— Перебежками под прикрытием своего артиллерийского огня, — предложил начальник штаба.
— Нет. Пожалуй, первую половину пути придется преодолевать ползком, а вторую — до рубежа атаки — перебежками, — сказал кто-то из заместителей.
— А по-моему, — раздался голос начальника оперативного отделения, — надо выводить дивизию на рубеж атаки поротно или побатальонно.
Выслушав мнение товарищей, принимаю решение: на рубеж атаки выйдем в расчлененных до взвода строях быстрым шагом. Подход дивизии прикроем огнем своей артиллерии по артиллерийским и минометным батареям противника. Попросим командарма помочь нам армейской артиллерией и самолетами-штурмовиками.
Всего в километре от нашего переднего края, где вели бой усталые бойцы 22-й гвардейской дивизии, на окраине деревни Веселуха стоял одинокий полуразрушенный [189] дом. Незаметно, маленькими группами, туда перебрался наш дивизионный оркестр. На трубах чехлы, чтобы медь не сияла на солнце. Подойдя к домику, музыканты отрыли щели и укрылись.
Стоял прекрасный солнечный день. Зеленела трава. Не хотелось верить, что идет война. Но о ней напоминали дымящиеся воронки, близкий треск пулеметов, грохот орудий да черные столбы земли, вылетающие то здесь, то там.
В полдень я, адъютант, коновод и знаменщик со свернутым Знаменем дивизии верхом на конях, на полном карьере, проскочили открытое пространство и присоединились к оркестру. Спешившись, прижались к остатку стены разрушенного дома. Наше движение, конечно, противник заметил. Вокруг начали рваться мины.
— Товарищ генерал! Ромба ранило, — кричит мне коновод Гриша Уруров{33}, прижавшись к земле.
Согнувшись, перебегаю несколько метров и бросаюсь к коню. Из крупа, разорванного осколком мины, струей стекает на землю темная кровь.
— Ах, сволочи!.. Угробили коня!
Ромб стоит спокойно, не шевелясь. При моем приближении повернул голову, лизнул мою руку и застыл, жалобно, с недоумением глядя на меня. Ласково глажу его, даю кусок сахару. Вскочивший на ноги Гриша стал обтирать коню кровь прямо рукой. Потом, разорвав индивидуальный пакет, разбил капсулу с йодом, залил рану и вложил в нее тампон из марли.
— Товарищ генерал, — крикнул мне адъютант В. Д. Гриценко, — смотрите, дивизия показалась!
Это была незабываемая картина. Полки первого эшелона на ходу, как на учении, расчленялись последовательно на батальонные, ротные и взводные колонны и быстро приближались к нам. Приказываю:
— Оркестр, встать! Развернуть Знамя!
Оркестр заиграл «Интернационал». Громко, чтобы слышала вся дивизия. Волнующие звуки гимна услышали [190] все. Когда ближайшие шеренги поравнялись с нами, мы увидели воодушевленные, решительные и радостные лица. Я с тревогой ждал, что гитлеровцы обрушат на гвардейцев огонь. Но этого не случилось. То ли наши артиллеристы держали врага в страхе, то ли противника потрясло мужество и дерзость советской гвардии, но полки почти без потерь достигли исходного положения для атаки.
Появилась наша авиация. «Илы» прижали фашистов к земле. Через несколько минут подошли танки подполковника Лосика. С их подходом мы, перевалив через боевые порядки 22-й гвардейской дивизии, перешли в атаку.
Завязался ожесточенный бой, местами переходивший в рукопашные схватки. Подлинный героизм показали бойцы, командиры и политработники. Неудержимо двигались они вперед, следуя за разрывами снарядов нашей артиллерии. Как снег на голову свалившись на немцев, гвардейцы захватили первую линию траншей и сразу штурмовали вторую. Когда враг переходил в контратаку, его встречали залповым огнем в упор и обращали в бегство.
Упорная борьба развернулась за населенные пункты Надежда, Холмы, Гнездилово. Особенно жестокие бои завязались за ключевую позицию — высоту 233.3. На нее наступал 93-й гвардейский полк под командованием гвардии подполковника Лазарева при содействии 90-го гвардейского полка подполковника Марусняка. Противник прилагал бешеные усилия, чтобы отразить натиск гвардейцев.
Воля к победе, бесстрашие наших людей спутали все планы фашистского командования. Ни мощь укреплений, ни ударная сила «фердинандов» не могли спасти гитлеровцев. Линия их обороны затрещала по всем швам.
К утру 12 августа 93-й полк с помощью частей 22-й гвардейской дивизии полностью овладел высотой 233.3, 87-й гвардейский полк под командованием гвардии подполковника Кошелева занял важный опорный пункт противника на шоссейной дороге северо-западнее Гнездилово. К 13 августа фашистская оборона была прорвана на всю глубину.
Сейчас в районе высоты 233.3 нет населенных пунктов [191] Надежда, Веселуха, Холмы и других, за который шли ожесточенные бои в 1943 году. На их месте выросли красавицы березы. А среди них воздвигнута огромная статуя солдата. Статуя стоит на самом видном месте. Кажется, солдат остановился почтить память друзей: плотно сжаты его губы, глаза, полные решимости, устремлены на запад, палец лежит на спусковом крючке автомата, символизируя готовность к бою. Когда видишь эту картину, невольно вспоминаются слова волнующей песни «Березы» (композитор М. Фрадкин, поэт В. Лазарев):
Быть может, они напеваютЯ уже упоминал, что 29-я дивизия для захвата высоты 233.3 (известной еще под названием Гнездиловские высоты) вводилась в бой через боевые порядки 22-й гвардейской Сибирской дивизии 19-го гвардейского Сибирского корпуса. Было бы просто несправедливо не сказать о доблести, мужестве и беззаветной храбрости ее солдат и офицеров. 22-я дивизия поднялась в атаку вслед за 29-й. Сибиряки тоже показали чудеса храбрости.
Об одном из них — Борисе Богаткине и сейчас рассказывают легенды.
Богаткин был поэт. Он очень любил Родину, свой край и посвятил им немало стихов, в частности, он автор песни о Новосибирске, откуда добровольцем ушел на фронт. Этот поэт-боец, совершая подвиг, не бросился с гранатами к вражескому дзоту. Он поступил по-другому: сумел воодушевить людей, ввести их в бессмертие, спев последний раз свою песню о любимом городе. О подвиге Богаткина рассказывают так. Ливнем свинца немцы прижали к земле атакующий взвод Богаткина, Надо было поднять людей в атаку. И тогда среди воя мин и свиста пуль, которые смертельно жалили любого, кто хоть на миг поднимал голову, Борис с автоматом в руках встал первым и с песней пошел к немецким окопам. Он пел песню о Новосибирске, которую написал [192] в перерывах между боями. Песню Бориса знал весь взвод. Услышав знакомый мотив, автоматчики, как один, поднялись за своим командиром. Встали даже раненые. Они уже не могли стрелять, но еще могли петь. И песня, подобно птице, взлетела по склонам высоты. Ничто уже не могло остановить сибиряков. Гитлеровцы не выдержали их натиска.
Борис Богаткин не увидел, как была взята высота: его сразила вражеская пуля. Боевые товарищи здесь же, на высоте, похоронили отважного командира-запевалу и пошли дальше на запад...
Как и в годы гражданской войны, в боях всегда были впереди коммунисты, показывающие пример мужества, бесстрашия, готовности к самопожертвованию во имя великого дела победы над врагом.
Когда шел бой за высоту 233.3, младший сержант Козлов, накануне принятый в партию, первым ворвался со своим пулеметным расчетом в траншею противника. Двенадцать раз бросались фашисты в контратаку на рубеж, занятый гвардейцами, и каждый раз меткий огонь пулемета Козлова заставлял их откатываться. Когда в горячую минуту кончились боеприпасы, Козлов схватил трофейный пулемет и длинной очередью скосил гитлеровцев, почти вплотную приблизившихся к траншее. Враги откатились, но тут же повели по отбитым у них окопам прицельный минометный огонь. Тогда поднялся во весь рост командир взвода коммунист Илющенко, раненный перед этим в ногу. «Равняться по козловцам! В атаку, вперед!» — крикнул он и, превозмогая боль, двинулся вперед. Бойцы ринулись за ним, увлекая за собой остальные взводы. Следующая траншея была очищена от врага. В завязавшейся схватке Илющенко сразил несколько вражеских солдат. А пулеметчик Козлов в этом бою, отбивая контратаки, уничтожил до полусотни фашистов.
На участке, где наступал 2-й батальон 93-го полка, появились четыре немецких танка. Их огонь заставил бойцов залечь. Тогда командир взвода противотанковых ружей коммунист младший лейтенант Велехов выдвинулся вперед и несколькими выстрелами поджег танк. Со второй вражеской машиной расправился сержант Попов, ставший перед боем кандидатом в члены партии. Коммунисты сержант Кучеренко и рядовой Чернов [193] общими усилиями подожгли третий танк, а четвертый поспешил после этого убраться восвояси.
В бою на подступах к деревне Вава погиб любимец 87-го полка герой февральских боев под Гжатском заместитель командира 3-го батальона по политической части старший лейтенант Павел Шептунов.
О бесстрашии Шептунова я и до этого слышал не раз. Но как-то не доводилось близко с ним познакомиться. Но за два дня до боя за высоту 233.3 я вручал старшему лейтенанту орден Красного Знамени за бои под Гжатском. Передо мною стоял среднего роста, подтянутый, белокурый, с нежным лицом офицер. Он очень смутился, когда я похвалил его за личную храбрость, за умение воодушевить бойцов и поднять их в атаку (в одном из боев Шептунову пришлось заменить погибшего командира роты). Столько обаяния было в облике этого скромного юноши, что я обнял и поцеловал его. И вот теперь Павла Шептунова не стало. Похоронили его по моему приказу на высоте, в том самом месте, где он упал, истекая кровью.
Так дрались с врагом коммунисты. Достойными их были и комсомольцы. Бессмертный подвиг совершил 16 августа под деревней Вава комсомолец разведчик 93-го полка старший сержант Александр Жучков. Выполняя боевую задачу, он пробрался с группой бойцов во вражеский тыл. Отважные гвардейцы подробно разведали систему обороны противника, добыли ценные сведения и уже собирались отходить, когда внезапно были обстреляны гитлеровцами. Разведчики смело вступили в бой. Старший сержант Жучков, заметив группу гитлеровцев, двигавшихся в обход нашим бойцам, ринулся навстречу врагу. Огнем автомата гвардеец уничтожил трех бежавших впереди солдат, а остальных заставил попятиться в траншею. Дорога была каждая минута. Жучков приказал разведчикам отходить, а сам остался в траншее сдерживать врага. Тяжелой была схватка. Гитлеровцы все ближе подползали к герою. Последней очередью гвардеец пригвоздил к земле еще одного фашиста. В диске больше не было патронов. Вражеская пуля тяжело ранила Жучкова. Он упал, и немцы бросились к нему, уверенные, что теперь захватят в плен советского разведчика. Жучков поднялся на колени, подождал, пока гитлеровцы подошли вплотную, [194] и выдернул кольцо из последней гранаты. Раздался взрыв. Гвардеец Александр Жучков погиб, до конца выполнив воинский долг.
Смертью храбрых в бою у деревни Слепцы пал начальник артиллерии 87-го полка ветеран дивизии, участник битвы на Хасане и Бородинском поле майор Ермаков. Осколок вражеского снаряда сразил капитана Столбуненко, командира 6-й стрелковой роты 93-го полка, которая первой ворвалась на высоту 233.3.
90-й гвардейский стрелковый полк при поддержке танков после трехчасового упорного боя овладел деревней Надежда, превращенной немцами в сильный опорный пункт. В этом бою отважно дралась рота автоматчиков под командованием старшего лейтенанта Улитина. Пройдя боевые порядки стрелковых рот, автоматчики выдвинулись вперед и одним взводом вышли в тыл противника, засевшего в противотанковом рву. Гитлеровцы не выдержали атаки и, потеряв много солдат убитыми и ранеными, бежали. Здесь же, на поле боя, Улитин был награжден орденом Красной Звезды.
За дни боев с 10 по 18 августа мы и наши соседи — 56-я и 65-я гвардейские дивизии — основательно потрепали части 268-й немецкой пехотной дивизии, два полка 36-й моторизованной дивизии и 304-й танковый полк 1-й танковой дивизии. Враг потерял три тысячи шестьсот человек убитыми и ранеными. Мы захватили более тысячи двухсот винтовок, сорок четыре орудия, двести девяносто шесть пулеметов, сорок танков и самоходных орудий и много другой боевой техники.
За время боев на подступах к Ельне наша дивизия была очень ослаблена. Люди смертельно устали. Это учли командующий и Военный совет армии. В ночь на 19 августа мы сдали свой фронт 56-й гвардейской. Нашу дивизию вывели в резерв командарма в леса близ Павлиново. Здесь она начала приводить себя в порядок, чтобы быть готовой к вводу в бой на любом направлении, в любое время.
Через два-три дня ко мне в землянку вошел обрадованный начальник штаба и доложил, что к нам идет пополнение — около тысячи человек. Оно было очень кстати. Вместе с заместителем по политчасти полковником [195] Александром Ивановичем Хриченко и начальником политотдела подумали о том, как лучше встретить новых бойцов. Выбрали в лесу удобную поляну. Усилили наблюдение за воздухом, подтянули зенитные орудия и пулеметы, чтобы вражеские самолеты не могли сорвать встречу. На поляну вышли делегации частей с боевыми гвардейскими знаменами, во главе колонн — командиры полков и их заместители по политчасти.
— Идут! Идут! — доложил наблюдатель.
Пришпорив коня, выскакиваю на дорогу. Рядом со мной полковник Хриченко.
Лесная широкая дорога-просека проглядывалась на полтора-два километра. По ней в четком строю шли бойцы. В новом обмундировании, все, как один, подтянутые, полные сил солдаты. Как хорошо идут! Сердце забилось от радости...
Колонна подошла совсем близко. Уж очень молоды, юнцы совсем. Мы привыкли видеть в строю народ разный — и молодых, и пожилых из запаса. А тут одна зеленая молодежь. Что будем с ней делать? Как эти ребята поведут себя в бою? Как дивизия, снискавшая уже боевую славу, выполнит теперь свою задачу по освобождению Ельни?
Мысли эти промелькнули, пока колонны строились на поляне в каре, в центре которого оказались дивизионное Знамя и оркестр.
И вдруг подумалось: «А ты что же, забыл гражданскую? Сколько было тогда тебе и твоим сверстникам? — Еще меньше... Ты забыл Николая Островского, киевских комсомольцев, которые почти поголовно уходили на фронт и на дверях своих комитетов вывешивали таблички: «Все ушли на фронт»? Они дрались с бандами и выбивали из кулаков продразверстку. А помнишь комсомольцев — героев трипольской трагедии? Их схватили бандиты, зверски мучили, хотели, чтобы комсомольцы раскаялись и попросили прощения. Ничего не добившись, вывели героев на крутой берег Днепра. Расстреливали поодиночке, надеясь устрашить остальных. Но никто из ребят не дрогнул и не склонил головы».
Все, все вспомнил я — и голод, и холод, и непомерно тяжелую винтовку в озябшей, почти детской руке, и лошадиный комбикорм вместо хлеба, и стонущую под копытами всадников землю, и звон клинков, скрестившихся [196] в бешеной смертельной схватке, и лица товарищей, сразу повзрослевшие, искаженные в смертельном напряжении — лишь бы удержать клинок в слабеющих пальцах...
Все помню!.. Помню и то, что такие же юнцы бок о бок с ветеранами труда возводили Днепрогэс и Магнитку, прокладывали дороги в пустынях. Они были ровесниками этих ребят, идущих сейчас бодро, твердо, с решимостью ринуться и победить заклятого врага и тем самым вернуть народу счастье жизни.
— Товарищ генерал, уже построились, вас ждут, — напоминает начальник штаба, выводя меня из задумчивости.
— Хорошо. Сейчас еду.
Все, о чем думал, все, что только пережил, все сказал им... И они поняли меня. Их лица горели решимостью и отвагой.
— Взгляните на знамена, под которыми вы стоите. Запомните: они ни разу не знали позора, а только славу. Не посрамите же и вы их!
— Ура!
— Не подведем!..
— Не посрамим!..
Полки рассредоточились в лесу. Мы были близко от линии фронта, всего в десятке километров, и нередко немецкие снаряды залетали к нам. Доставалось порой и от вражеской авиации. В частях развернулась напряженная боевая учеба. Неутомимую работу вели партийная и комсомольская организации. Молодое пополнение знакомили с традициями дивизии. Работники политотдела подбирали и инструктировали актив. Особое внимание уделялось молодым офицерам и сержантам, тем, кто воспитывает и обучает солдат. Много сделал агитатор политотдела майор Шемелин. Он и в офицерской форме остался штатским человеком. Высокий, худой, в короткой не по росту шинели, он не имел такого бравого вида, как остальные работники политотдела, но его страстное слово большевика-агитатора доходило, хорошо доходило до сердца солдата, и за это его все любили, уважали.
В 6-й роте 93-го полка состоялось красноармейское собрание, на котором наиболее отличившимся бойцам было торжественно вручено оружие героев недавних [197] боев — автомат Александра Жучкова и станковый пулемет расчета гвардии сержанта Козлова.
Вперед, на Ельню! — этой мыслью теперь жили все гвардейцы.
10-я гвардейская армия медленно, но продвигалась вперед, тесня упорно обороняющегося противника. Немецкое командование очень внимательно следило за боями на смоленском направлении и непрерывно перебрасывало сюда войска с других участков фронта. По данным штаба армии, который непрерывно информировал нашу резервную дивизию об обстановке, захваченные пленные показывали, что Гитлер объявил благодарность своей 4-й армии за упорную оборону подступов к Ельне и заклинал удерживать их далее. Он также требовал подготовить к обороне западный берег Угры и ни в коем случае не допустить русских к Ельне.
Благодарность фюрера помогла мало.
К утру 28 августа 29-я гвардейская, отдохнувшая, пополненная людьми и вооружением, получила задачу развивать успех 19-го гвардейского корпуса. Как и раньше, нам придавался 119-й тяжелый танковый полк подполковника Лосика. Взаимодействовал с нами 2-й Тацинский танковый корпус генерал-майора Бурдейного. В 10 часов дивизия, развернувшись в боевой порядок с рубежа Пречистое, высота 234.7, двинулась на врага.
Первые же часы боя принесли успех, чем мы немало были обязаны молодежи, на которую совсем еще недавно поглядывали с недоверием. Молодые солдаты, ловкие, юркие, неутомимые, не обращая внимания на огонь, всюду, через все щели боевого порядка противника проникали в глубь его обороны и своим неожиданным появлением вызывали панику среди гитлеровцев. Сразу же было захвачено несколько зенитных батарей. Прислуга одной батареи, неожиданно увидев подошедших с тыла русских солдат, разбежалась без единого выстрела.
Оперативная группа штаба дивизии двигалась в центре боевых порядков наступавших полков. Настроение у нас было приподнятое.
— Мне генерала надо! Где он? — Слышу мальчишеский голос. Оборачиваюсь и не могу удержаться от смеха. [198] Прямо на нас шел длинный как каланча, худой немец с поднятыми вверх руками, а сзади него шагал юнец из нового пополнения, низенький, щупленький, совсем мальчишка.
— Ну давай сюда! Я здесь, — отзываюсь я. — Что, сам взял или только конвоируешь?
Юнец отдал честь и бодро доложил:
— Товарищ генерал! Привел к вам фрица. Сам взял, а не конвоирую, — уже обиженно, по-детски надув губы, закончил он.
— Как зовут тебя?
— Иванов Сергей, гвардии рядовой девяносто третьего гвардейского полка.
— Так ты не обижайся на меня, Сережа, я пошутил. Я ведь сразу догадался, что именно ты его взял в плен. Ну, докладывай, как было дело?
— Да так, наступаем, вижу слева куст, дай, думаю, посмотрю, нет ли там кого. Обошел куст сзади и тихонько подползаю к нему... А он, этот фриц, замаскировался листьями и целится в наших из автомата. Ну, я его ударил прикладом по рукам и крикнул: «Хенде хох!» Он поднял руки.
— Молодец, Сережа! Мы обязательно напишем твоим родителям и в школу, где ты учился, какой ты герой. А чтобы было убедительнее, мы тебя с пленным фрицем снимем. Гриценко! — кричу адъютанту. — Ну-ка сними их вместе.
Наступление благодаря задору молодых гвардейцев-комсомольцев было настолько стремительным, что уже к исходу дня 28 августа наша дивизия оторвалась от остальных войск армии и вместе со 119-м танковым полком вырвалась далеко вперед. Неплохо поддерживал нас своими действиями Тацинскмй танковый корпус. Правда, иногда от снарядов танковых пушек тацинцев доставалось нашим подразделениям. Пришлось повести весьма неприятный разговор с танкистами. Приняли меры к улучшению взаимодействия между танкистами и пехотой, хотя стремительность наступления вскоре вновь нарушила это взаимодействие: боевой порядок наступавших распался на отдельные группы, занимавшие большой фронт и большую глубину. [199]
30 августа полки, уничтожив фашистские войска на западном берегу Угры, прорвались к Ельне с трех сторон: с севера, востока и юга. Завязались уличные бои. Прорыв был настолько внезапным, что гитлеровцы не сумели использовать железобетонные колпаки, установленные на перекрестках. К 20 часам Ельня была в наших руках.
Не ожидали немцы такого стремительного удара советских войск. Когда наши гвардейцы ворвались в город, в кафе и в ресторанах еще сидели немецкие офицеры со своими дамами. На одной из улиц был схвачен бургомистр. Мы взяли около двухсот разных складов, в которых оказались, в частности, оптические приборы — цейсовские стереотрубы, бинокли, кстати сказать, весьма неплохие по качеству. Они нам очень пригодились в будущем.
Ночь прошла относительно спокойно. Мы готовились к отражению контратак противника, начало которых ожидали с рассвета. Этим занимались штаб и политотдел дивизии, все командиры полков и приданных частей.
Сразу же мы столкнулись с трудностями. Оперативно подчиненные мне части не захотели подчиняться и действовали по-своему, не считаясь с обстановкой. Мы нервничали, пытались всякими способами навести порядок, создать единую систему огня, расположить части по единому плану. Ничего не получалось. На мои настойчивые просьбы назначить начальника гарнизона города (ведь кроме меня здесь был и генерал Бурдейный — командир корпуса) штаб армии не отвечал.
Объяснялось это тем, что штаб армии все никак не мог поверить, что Ельня действительно освобождена и что мой командный пункт находится в самом городе. И только убедившись в этом, штаб развернул свою распорядительную деятельность; меня назначили начальником гарнизона.
К тому времени враг уже подтянул силы. С рассветом до двух полков пехоты противника, поддержанных танками, ринулись к городу. Одновременно налетели [200] бомбардировщики. Их было сорок девять. Сброшенные ими бомбы причинили нам немало вреда.
Проезжая по городу, я увидел результаты этого удара вражеских самолетов. Значительная часть лошадей из орудийных упряжек полковой артиллерии вышла из строя. Тяжелое впечатление произвела санитарная рота одного из полков. Она расположилась в каком-то саду под деревьями. Взрывы бомб разбросали все ее имущество — носилки, лодочки-волокуши, в которые были впряжены специально обученные собаки. Многих собак ранило, и они жалобно скулили. Было очень жаль этих животных, которые и здесь, на войне, остались верными друзьями человека. Немало раненых вытащили они с поля боя.
Через пятнадцать минут появилась новая группа немецких бомбардировщиков, и в ней опять было сорок девять самолетов. И так до конца дня: каждые пятнадцать минут появлялись сорок девять бомбардировщиков Ю-87 и Хе-113, сбрасывали бомбы на город, на войска, на подтягивавшиеся к городу войсковые тылы.
Вражеская пехота за день предприняла две контратаки. Общими усилиями мы их отбили. Помогли подошедшие 22-я гвардейская дивизия 19-го гвардейского корпуса, 63-я стрелковая дивизия 21-й армии, танкисты 119-го тяжелого танкового полка и Тацинского корпуса. Противник, понеся большие потери, отошел в леса.
1 сентября в Ельне и ее окрестностях было спокойно. Войска 10-й гвардейской и 21-й армий, обтекая город, продвигались на запад, чем уже исключались всякие попытки противника изменить положение. Прекратились даже воздушные налеты.
Наша дивизия выведена в резерв армии. Расположившись в самом городе, знакомимся с его жителями. Их очень мало. Все трудоспособное население фашисты угнали на каторгу в Германию. Немало людей погибло: гитлеровцы расстреливали при малейшем подозрении в сочувствии к партизанам, Жители со слезами на глазах рассказывали гвардейцам о пережитом ужасе.
— Что же они, проклятые, изверги, наделали! — рыдает [201] молодая работница Анна Терехова. — Отца моего расстреляли, двух сестер угнали в Германию.
Мы узнали о страшной трагедии, постигшей семью учителя подпольщика Луки Меркурьевича Капитанова. Самого учителя фашисты застрелили на глазах у детей, дом подожгли, а жену повесили на площади и долго не разрешали снять и похоронить ее труп.
Политотдел армии выпустил специальные листовки, посвященные освобождению города и призывающие к дальнейшему решительному наступлению на запад, к изгнанию врага с родной земли. Наша дивизионная газета подробно рассказала о боях за Ельню, о бойцах и командирах, проявивших отвагу и мужество при освобождении города.
С величайшей радостью мы услышали по радио приказ Верховного Главнокомандующего, посвященный освобождению Ельни.
В приказе говорилось:
В ознаменование победы, одержанной нашими войсками под городом Ельня, 29 гвардейской краснознаменной стрелковой дивизии, 76 стрелковой дивизии, 25 гвардейской танковой бригаде, 26 гвардейской танковой бригаде, 23 гвардейской отдельной танковой бригаде и 119 отдельному танковому полку, отличившимся в боях, под городом Ельня, присвоить наименование Ельнинских.
Столица салютовала освободителям Ельни двенадцатью артиллерийскими залпами из ста двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявлялась благодарность войскам, участвовавшим в операциях на смоленском направлении.
Уроженец Ельнинского района поэт Исаковский посвятил стихи освободителям Ельни:
Идут вперед неустрашимоОфицер Рохлин написал слова песни, которая пользовалась большим успехом у гвардейцев дивизии:
Не впервой на поле браниПесню пели в строю и вне строя на мотив одной. очень боевой украинской песни, из которой помню только такие слова:
Тремтить недолюдки ворожи,