У стен Великих Лук и дальше...
25 августа 1941 года мы оставили город Великие Луки. А в конце ноября 1942-го вновь вернулись к его древним стенам, окружив немецкий гарнизон, оборонявший город.
Конечно, Великие Луки — не Сталинград. Да и котел здесь оказался гораздо меньших размеров: в окружение попали чуть больше 7000 солдат и офицеров противника. Командовал гарнизоном командир 277-го полка 83-й пехотной дивизии подполковник барон фон Засс.
Да, Великолукская операция не отличалась большим размахом. Однако 3-я ударная армия нашего фронта сковала здесь до 10 немецких дивизий, вынудив гитлеровское командование усилить действовавшие на великолукском направлении войска 6 дивизиями. В ходе Великолукской операции немецко-фашистские войска потеряли более 59 тысяч убитыми и ранеными, 4000 человек пленными, 250 танков, 770 орудий и минометов, 1150 автомашин и много другого вооружения и техники. А это уже был чувствительный удар для фашистского верховного командования, неудержимо катящегося в то время к сталинградской катастрофе.
...Мы прибыли под Великие Луки не всем отделом, а оперативной группой, захватив с собой лишь походную типографию да одну армейскую МГУ. Не забыли, естественно, и картотеку на 83-ю пехотную немецкую дивизию, начав сразу же дополнять ее сведениями о составе и боеспособности окруженного вражеского гарнизона.
А положение там ухудшалось с каждым днем: росли потери, солдатский паек урезывался до минимума, мало было боеприпасов, нечем лечить и даже перевязывать многочисленных раненых. Сжазывалась и оторванность гарнизона от штаба 83-й дивизии, находящегося в Новосокольниках, что в тридцати километрах от Великих Лук. Именно оттуда командир дивизии генерал-лейтенант Шерер слал беспрерывные радиограммы подчиненному ему подполковнику фон Зассу, требуя от него держаться во что бы то ни стало и обещая снабдить гарнизон всем необходимым.
В своих листовках и звукопередачах того периода мы настойчиво внушали солдатам и офицерам окруженного гарнизона, что их положение безнадежно, жертвы напрасны, сопротивление бессмысленно, что у них есть единственный выход — сдаться в плен. Рассказывали и об агонии 6-й немецкой армии в сталинградском котле, где уже началась массовая сдача в плен, об успешном наступлении советских войск на всем фронте, о тяжелых потерях гитлеровской армии во второй зимней кампании, которую сами немцы прозвали «белой смертью». Мы снова и снова напоминали [135] о нашем гуманном обращении с пленными, которые обеспечиваются хорошим питанием, лечением и уходом за ранеными и больными. Живыми свидетелями того были сами немецкие военнопленные, которые по собственной инициативе выступали у микрофона нашей МГУ с рассказом о себе, призывали сдаваться в плен. И такими добровольцами были не только солдаты, но и офицеры, военные врачи и даже два евангелических пастора.
Следует отметить, что в борьбе за жизни попавших в безвыходное положение немецких солдат нашим идеологическим противником в то время являлся не какой-то безвестный «офицер по национал-социалистскому воспитанию», а сам командир 83 пд генерал-лейтенант Шерер. Бессильный чем-либо реальным помочь осажденному гарнизону, он бросил ему пропагандистский «пряник», стремясь хотя бы этим удержать его от капитуляции. По радио из Новосокольников был передан приказ генерала Шерера гарнизону города Великие Луки: фюрер лично-де следит за его судьбой и даже приказал деблокировать гарнизон в кратчайший срок. Весь личный состав за преданность и стойкость награждается Железными крестами второго класса, а лица, уже имеющие такую награду, получают Железный крест первого класса. Подполковник фон Засс этим же приказом награждается Рыцарским крестом. В дополнение всему личному составу гарнизона после деблокирования был обещан внеочередной двухнедельный отпуск с поездкой на родину.
Этот пропагандистский трюк врага мы парировали серией листовок. Приведу содержание одной из них:
«Солдаты! Не верьте обещаниям ваших офицеров, будто вас скоро выручат. Нет! Вы окружены плотным кольцом русских, которое все теснее сжимается вокруг вас. Все попытки помочь вам извне разбиты в прах. Тщательно подготовленное зимнее наступление русских началось и успешно развивается на всех фронтах. Красная Армия уже продвинулась далеко на запад от Великих Лук.
У вас один путь спасения — сдача в плен!
Иначе — смерть вдали от родины, на чужой земле.
Солдаты! В этот решительный час вспомните о своих семьях, которые ждут вас домой, вспомните о родине, которой нужны живые работники, а не трупы!
Думайте, решайтесь, действуйте!
Каждый час промедления может стоить вам жизни».
Беседуя с пленными из великолукского гарнизона, я каждому задавал один и тот же вопрос: что удерживает остальных их сослуживцев от единственно благоразумного в создавшемся положении шага — сдачи в плен? Оказалось, что не что иное, как сложившееся мнение, что плен — это позор, а военнопленный — изменник родины.
Нужно было объяснить немецким солдатам их заблуждение. Но как сделать так, чтобы они безоговорочно поверили нам? [136]
Думали долго и наконец нашли такой материал, против которого не смог бы возразить даже сам генерал Шерер. Он-то и лег в основу очередной листовки «Является ли военнопленный изменником?»
«Солдаты! — писали мы в ней. — Ваши офицеры пытаются вас уверить, будто сдача в плен — это позор, а военнопленный — изменник родины.
Так ли это на самом деле?
Попросите у ваших офицеров, пусть они покажут вам имеющееся у каждого из них официальное руководство для обучения войск, изданное верховным командованием армии, где написано буквально следующее:
«Исключительные обстоятельства, как, например, тяжелое ранение, отсутствие оружия или боеприпасов, а также когда борьба становится бесцельной и жертва жизнью бесполезной для отечества, вполне оправдывают переход в плен».
Разве ваше положение, солдаты, в осажденном городе Великие Луки не подводит под эти исключительные обстоятельства?
Подумайте, какую пользу принесет родине ваша смерть?
Подумайте о своих семьях!
Помните: плен — не позор, а акт благоразумия!
Решайтесь, действуйте, переходите к нам в плен!»
И все-таки подобного разъяснения было конечно же еще недостаточно. Нацистская пропаганда немало потрудилась над тем, чтобы внушить немецкому солдату настоящий ужас перед перспективой попасть в советский плен. Ему настоятельно внушалось, что там его якобы ждет либо немедленный расстрел, либо мученическая смерть от голода и непосильной работы в «страшной Сибири».
Как помочь солдату гитлеровской армии преодолеть эту боязнь?
Не довольствуясь одними лишь выступлениями у микрофона нашей МГУ немецких военнопленных, изъявивших на это желание, мы в период Великолукской операции начали впервые производить так называемую обратную засылку добровольно сдавшихся к нам в плен солдат и унтер-офицеров в свои бывшие подразделения. Естественно, если получали на это их личное согласие. Им ставилась одна задача — рассказать сослуживцам правду о советском плене и тем самым спасти их от бессмысленной гибели.
Наступил декабрь с его морозами и метелями. Все попытки гитлеровцев деблокировать извне, со стороны Новосокольников, свой осажденный гарнизон успеха не имели. А кольцо окружения города тем временем все больше сжималось. В наши руки один за другим переходили опорные пункты противника, находившиеся в населенных пунктах западнее Великих Лук. [137]
В этих условиях во избежание излишнего кровопролития по согласованию с военными советами фронта и армии мы решили направить к коменданту вражеского гарнизона подполковнику фон Зассу своих официальных парламентеров с предложением прекратить бессмысленное сопротивление и сложить оружие.
Подобрать парламентера и его ассистента было не так уж и трудно. Желающих выполнить эту благородную миссию оказалось много. Остановились на кандидатуре старшего инструктора политотдела 3-й ударной армии по работе среди войск противника старшего лейтенанта М. Д. Шишкина. Он коммунист, свободно говорит по-немецки. В ассистенты назначили командира взвода из 28-й стрелковой дивизии лейтенанта В. И. Смирнова. Обоих тщательно проинструктировали, ознакомили с текстом письма-ультиматума, которое необходимо было вручить только лично в руки подполковнику фон Зассу.
Во всех подробностях помню то морозное декабрьское утро. Передо мной стоят два молодых подтянутых офицера. Сосредоточенные, но без малейшей тени страха на лице. А ведь они идут в логово коварного, жестокого врага. Идут без оружия, с одним лишь белым флагом в руках.
В десять ноль-ноль по договоренности с командованием осаждавшей город дивизии огонь с нашей стороны прекращен. В наступившей тишине подхожу к микрофону МГУ и обращаюсь по-немецки к противнику:
— Внимание! Внимание! Слушайте меня все! Очень важно! Немецкие солдаты и офицеры! К вам идут советские парламентеры. Они идут под белым флагом, без оружия и несут с собой предложение от советского командования. Ведите их без задержки к начальнику вашего гарнизона. Не стреляйте по ним. Помните, парламентеры — лица неприкосновенные. Их поручение очень важное, оно касается всех вас, вашей жизни, вашей судьбы.
Это обращение я повторяю дважды.
...Они пошли вдвоем, пошли прямо по снежной целине навстречу опасности. Пошли не оглядываясь, торжественно, как на параде, с высоко поднятым над головой белым флагом. А мы долго и молча смотрели им вслед, пока они не скрылись за морозной пеленой зимнего утра...
Короткий декабрьский день на этот раз показался нам необычайно долгим. Работа не клеилась. Даже разговаривать не хотелось. У всех в мыслях одна дума: как-то там наши товарищи? Как встретили их во вражеском логове?
Наступили сумерки, пошел снег, завьюжило. И тут с наблюдательного пункта сообщили: в поле замечены двое, направляются к нам.
...В нашей землянке сразу стало тесно и шумно. Все возбуждены, говорят одновременно, перебивая друг друга. Наконец, дав нашим парламентерам отдышаться, молча слушаем рассказ старшего лейтенанта Шишкина. [138]
— Когда мы подошли к немецкому переднему краю, — говорит Михаил Дмитриевич, — я взглянул на часы. Было без пяти минут одиннадцать. К нам вышел унтер-офицер в сопровождении двух автоматчиков. Я объяснил ему, кто мы такие и зачем пришли. Он без слов повел нас в землянку к своему командиру роты. Здесь я снова объяснил, теперь уже капитану, кто мы, зачем пришли, и показал пакет, адресованный лично подполковнику фон Зассу.
Капитан сразу же согласился проводить нас к начальнику гарнизона. Но потребовал, чтобы мы позволили завязать себе глаза. Мы согласились. И тогда нас повели.
Шли медленно (с повязкой на глазах не очень-то разгонишься), чувствуя под ногами то снежное поле, то накатанную дорогу, потом какие-то деревянные мостки. Дважды даже переходили железнодорожное полотно. Наконец нас ввели в какое-то помещение и здесь развязали глаза. Огляделись. Стоим в коридоре, освещенном единственной электрической лампочкой.
На часах уже половина второго. Выходит, сюда нас вели более двух часов. Может быть, и сознательно петляли, чтобы затруднить нам ориентировку.
Из боковой двери к нам вышел немецкий офицер. Холеная бородка, подстриженная в стиле испанских грандов, на плечах — подполковничьи погоны. Оказалось, сам фон Засс.
Мы представились, и я протянул барону пакет, адресованный на его имя. Но он, однако, отказался его принять и сухо заявил, что не имеет для этого полномочий от своего вышестоящего командования. Я предвидел такой исход дела. Поэтому тут же устно изложил предложение нашего командования о прекращении бессмысленного сопротивления вверенного ему гарнизона.
Барон выслушал меня и ответил буквально следующее: «Вы — русские офицеры и защищаете интересы России, мы — немецкие офицеры и защищаем интересы Германии. А чье положение безнадежно — покажет будущее».
На том наши переговоры и закончились. Наступила пауза.
— Господин капитан, — обратился барон к стоявшему за его спиной молодому офицеру, видимо адъютанту, — проводите русских парламентеров. И учтите, — повысил он голос, явно в расчете на нас, — вы отвечаете за то, чтобы ни один волос не упал у них с головы!
Подполковник повернулся и ушел, а нам опять завязали глаза и проводили до переднего края. А оттуда мы уже направились сюда.
Правда, когда отходили от немецких позиций, один какой-то негодяй все-таки пустил нам в спину очередь из автомата. Мы залегли. Но тут же снова поднялись и пошли дальше. Больше в нас не стреляли.
В ночь под новый, 1943 год мы вторично передали осажденному [139] немецкому гарнизону (правда, теперь уже по радио) предложение советского командования о капитуляции, указали время и место встречи представителей и условный сигнал при положительном ответе — три зеленые ракеты.
Такого ответа не последовало.
А бои шли теперь уже в самом городе, не утихая ни днем ни ночью. Горели и рушились дома, улицы стали практически непроходимыми. Пробираясь задними дворами и уцелевшими кое-где переулками вслед за нашими наступающими подразделениями, мы вели почти непрерывные звукопередачй. У микрофона МГУ выступали немецкие антифашисты, пленный евангелический пастор, который в своей проповеди освобождал германских солдат от присяги фюреру. К своим сослуживцам обращался и бывший денщик барона, разоблачая перед ними своего шефа, который гонит подчиненных на смерть, а сам тем временем прячется в безопасном бункере.
17 января 1943 года остатки немецкого гарнизона в Великих Луках сложили оружие и сдались в плен. И вот они уже стоят перед нами нестройными шеренгами, грязные, обросшие и отощавшие. Отдельно — группа офицеров из 57 человек во главе с подполковником фон Зассом. Уцелевшие каменные здания бывшего военного городка буквально забиты ранеными: они лежат в комнатах и даже коридорах, кое-кто на нарах, а большинство прямо на полу, живые среди мертвых.
Большую активность проявляют недавно прибывшие к нам с представителем Главпура немецкие антифашисты. Они переходят от одной группы пленных к другой, знакомятся, беседуют, отвечают на их вопросы.
На другой день всех пленных собирают в автомобильном гараже — самом большом из уцелевших зданий города. Здесь перед ними выступил немецкий писатель-коммунист Альфред Курелла. Он говорил о положении на фронтах, о сталинградском котле, о разбомбленных немецких городах, где жены и дети, может быть, вот этих же солдат, еще вчера проливавших кровь за фюрера, вынуждены сутками просиживать в бомбоубежищах.
— Кто же главный виновник ваших страданий здесь, на фронте, и бедствий немецкого народа на родине? — обращаясь к пленным, спрашивает Курелла. И сам же отвечает на свой вопрос: — Гитлер и его хозяева — капиталисты и прусские юнкеры, которым бесноватый фюрер пообещал богатую добычу и новые поместья в России. А трудовому народу Германии эта война не нужна! Ибо немецкий солдат воюет и гибнет за чуждые ему интересы.
— Я сам еще недавно был среди вас, — сказал другой выступающий, бывший обер-лейтенант люфтваффе, а теперь убежденный противник фашизма Августин. — Мой самолет сбили над Ельней, и я попал в советский плен. Здесь окончательно прозрел, [140] понял, что моим врагом являются не русские рабочие и крестьяне, которые сбросили своих господ и строят социалистическое государство, а Гитлер и его клика. Я примкнул к тем немцам, которые борются против этой преступной войны. И скажу вам как человек, который любит свою родину и свой народ, как немец немцам: чем скорее мы покончим с гитлеризмом, тем лучше для нашего народа, для будущего Германии!
— Я потомственный рабочий, — говорил здесь обер-ефрейтор Гольд. — Мой отец был коммунистом, и я с детства сердцем воспринял великий призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Но началась война, и меня погнали в Россию убивать таких же рабочих людей, как я сам и мой отец. Вот почему я сразу же сказал войне «нет» и добровольно перешел в советский плен...
С удивлением и жадностью слушали пленные эти поразительные речи. Надо же! И все это говорят не «большевистские агитаторы», не русские офицеры, а свои же немцы, двое из них даже одеты в мундиры вермахта! И тает лед, светлеют лица, из задних рядов слышатся уже одобрительные реплики.
Неожиданно для всех слово просит один из военнопленных. Он выходит вперед и представляется собравшимся: радист из батальона связи, родом из города Цессена, сын рабочего.
— Я благодарю господина Куреллу, — говорит он, — за его речь, которая многим откроет глаза. Как жаль, что ее не могут послушать сотни наших товарищей, которые покоятся на солдатском кладбище на окраине Великих Лук. Им обещали Железные кресты, а наградили березовыми, надмогильными. А тот, кто безжалостно гнал их на смерть, жив-здоров, даже получил от фюрера свой Рыцарский крест. Теперь-то мы знаем, кто повинен в наших страданиях и в смерти половины гарнизона.
И тут не выдерживают нервы у барона фон Засса. Он срывается с места и тоже просит слова. Начинает опровергать обвинения в безжалостном отношении к своим подчиненным, силится доказать, что он-де только выполнял долг немецкого офицера, Говорит, что честно делил вместе с солдатами тяжелую участь, голод и холод.
Это-то и явилось той самой искрой, от которой вспыхнул пожар. Гул возмущения прошел по рядам пленных. Солдаты сами вытолкнули вперед денщика фон Засса. Потребовали:
— Расскажи всем, как «голодал» господин подполковник!
Тот по привычке все еще робеет перед бывшим начальством. Но все же свидетельствует, что господин подполковник не голодал. Он сам три раза в день вскрывал ему превосходные консервы и пачки галет. И даже во время сдачи в плен нес за господином подполковником два чемодана: один — с бельем и одеждой, другой — с консервами и галетами.
Показания денщика вызвали новый взрыв негодования среди изголодавшихся солдат. [141]
— Позор! Свинство! — кричали пленные.
А какой-то осмелевший голос даже бросил барону:
— Ваш Рыцарский крест, господин подполковник, забрызган кровью немецких солдат!
Так обычная поначалу беседа с солдатами бывшего немецкого гарнизона города Великие Луки превратилась не только в антифашистский митинг, но и в своеобразный общественный суд над матерым гитлеровцем бароном фон Зассом.
Наступивший 1943 год явился поистине годом коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны. Гитлеровские генералы не успели еще как следует оправиться от катастрофы с 6-й армией под Сталинградом, как в исторической битве на Курской дуге получили такое новое поражение, после которого навсегда выпустили из своих рук стратегическую инициативу. И хотя фашистская пропаганда изо дня в день теперь трубит о некой «эластичной обороне», о «выравнивании и сокращении линии фронта», в это не верят даже сами немецкие солдаты. Они уже по-своему комментируют подобные сообщения. Так, один из военнопленных охарактеризовал «незначительное» отступление своей части как «легкий драп под крепким натиском», а другой, говоря о «сокращении» линии фронта, резонно заметил: «Самая короткая линия фронта — вокруг Берлина».
Да и сам немецкий солдат после двух лет войны с Советским Союзом стал далеко не таким, каким был, к примеру, летом и осенью 1941 года. В гитлеровском вермахте все больше становится пожилых, физически неполноценных и даже политически неблагонадежных военнослужащих, потерявших веру как в победу, так и в гитлеровское государственное и военное руководство.
...Очередная партия военнопленных. Пожилой солдат, раненный в ногу, еле идет, держась за плечо товарища. Увидев меня, падает на колени, рыдая, как ребенок:
— Герр оберст! Я рабочий человек, у меня двое детей, я тяжело ранен, пощадите меня!
— Мы не нацисты, — отвечаю я ему, — мы раненых не добиваем, а лечим. Вот отправим вас в госпиталь, и там, на досуге, можете поразмыслить, как это вы, пролетарий, пошли воевать против рабочего, советского государства.
Другой военнопленный — высокий, худой, чернявый — обращается ко мне по-французски:
— Мосье колонель! Я прошу меня выслушать, у меня важное сообщение.
Беседую с ним с глазу на глаз во фронтовой землянке.
— Я не немец, а люксембуржец, — сразу выпаливает пленный. — Я ненавижу Гитлера и нацистов! И с отвращением ношу вот эту форму. [142]
— Но как же вы оказались в рядах гитлеровского вермахта?
— Фашисты оккупировали наше маленькое государство, — рассказывает он, — и присоединили его к Великой Германии. Мы объявлены подданными третьего рейха, и поэтому молодых люксембуржцев тоже призывают в вермахт и гонят на войну.
— Почему же вы не пытались уклониться, дезертировать? — спрашиваю я. — Ведь рядом — Франция. Примкнули бы к французскому Сопротивлению.
— Нас строго предупредили, — отвечает пленный, — что, если кто дезертирует, его родители будут арестованы и депортированы в концлагерь.
— Есть ли еще люксембуржцы в вашей роте, в вашем полку?
— Я знаю еще двоих в нашей роте.
Он охотно соглашается выступить у микрофона МГУ с обращением к своим соплеменникам...
Среди пленных выявляются и поляки из Силезии.
— Поляки, — спрашиваю их, — а как вы попали в гитлеровский вермахт?
— Мы, — отвечают они, — считаемся фольксдойче, хотя родились в Польше и признаем себя поляками.
Оказывается, в оккупированных странах фашистские расовые комиссии проверяют национальный состав населения и лиц от смешанных с немцами браков зачисляют в фольксдойче — немецкую народность.
То же самое рассказывают и пленные чехи — фольксдойче из оккупированной Чехословакии. Поэтому в нашем очередном донесении в Москву мы просим срочно снабдить нас листовками на языках этих народностей. И вскоре получаем их.
Что же писалось в этих листовках? Передо мной одна из них на чешском языке. «Чехи в немецкой армии! — говорится в ней. — Ваша родина, Чехословацкая республика, разорвана немцами в клочья, растоптана свобода и честь чехословацкого народа. А вы, чехи, позволили надеть на себя позорный мундир фашистских грабителей и убийц, воюете на стороне немцев.
Есть ли больший позор, чем эта служба вековым врагам своего народа?
Есть ли что-либо постыднее; чем смерть за палачей родины — немцев?
Если вы и дальше останетесь в рядах гитлеровской армии, вы заслужите проклятие своего народа и неизбежную смерть.
Знайте! Гитлеровская армия разгромлена на юге России. Ее остатки в панике отступают в Чехословакию, Румынию и Польшу. Красная Армия стоит уже в Карпатах, на границе Чехословацкой республики. Она несет свободу вашему народу от немецко-фашистского гнета.
Знайте! Плечом к плечу с Красной Армией сражаются против немецких захватчиков патриоты Чехословакии — воины 1-й отдельной чехословацкой бригады. Под командой верного сына [143] своего народа генерала Людвика Свободы воины этой бригады покрыли свои боевые знамена неувядаемой славой. Многие из них награждены орденами и медалями СССР и Чехословацкой республики.
Сейчас 1-я отдельная чехословацкая бригада с боями прокладывает себе путь на родину — в Чехословакию.
Чехи! Ваше место не у немцев, своих врагов, а в рядах тех, кто борется за свободу вашей родины.
Смойте свой позор, уходите от немцев! Переходите на сторону Красной Армии — армии-освободительницы! Становитесь под боевые знамена чехословацкой бригады!»
Подобные же разъяснения мы давали и другим фольксдойче — полякам, французам, люксембуржцам. Призывали повернуть оружие против их истинных врагов — гитлеровских захватчиков.
Катастрофа гитлеровского вермахта под Сталинградом потрясла немецкий народ. Действительно, это была едва ли не самая тягчайшая трагедия во всей истории Германии, когда на бессмысленную гибель бросили такую массу ее солдат.
— Кто виновник катастрофы на Волге?
— Как выйти из этой страшной войны?
— Что будет с Германией в случае ее окончательного поражения?
Эти и подобные им вопросы волновали теперь многих немцев. Сбросив с себя цепи бездумного послушания и слепого повиновения, эти люди пытались хоть как-то осмыслить происшедшее, начали все чаще задумываться о будущем своей страны, своего народа.
В советских лагерях для военнопленных немцев тоже шел процесс политического и духовного прозрения. Происходило в самом прямом смысле этого слова идейное размежевание между теми, кто еще верил бесноватому фюреру и его клике, и борцами за демократическую и свободную послевоенную Германию. Это-то и привело к рождению здесь таких антифашистских патриотических организаций, как Национальный комитет «Свободная Германия» и примкнувший к нему «Союз немецких офицеров».
Еще в июле 1943 года в одном из таких вот лагерей состоялась конференция военнопленных немецких солдат и офицеров. В ней приняли участие также политэмигранты, профсоюзные и культурные деятели Германии, бывшие депутаты рейхстага. Люди разных политических убеждений, но объединенные любовью к родине, сознанием того, что ее спасение в немедленном окончании войны, в устранении Гитлера и его режима, они собрались здесь, чтобы выработать единую программу действий, создать организацию, которая смогла бы стать во главе их антифашистской борьбы. Так был сформирован Национальный комитет «Свободная [144] Германия», состоящий из 38 человек. Во главе его стал президент, поэт-коммунист Эрих Вайнерт.
В сентябре того же года на конференции в другом, офицерском лагере военнопленных, была создана вторая антифашистская патриотическая организация — «Союз немецких офицеров». В единогласно принятом документе Задачи и цели «Союза немецких офицеров» говорилось о ее полном присоединении к движению «Свободная Германия» и признании программы Национального комитета. Таким образом, движение «Свободная Германия» значительно расширилось и стало как бы прообразом антифашистского Народного фронта Германии, в котором представители немецкого рабочего класса выступали в едином строю с патриотическими силами буржуазии и дворянства за новую, демократическую родину.
Мы, работники седьмого отдела политуправления фронта, получили в лице представителей Национального комитета авторитетных и квалифицированных союзников в работе среди войск противника.
Третью годовщину Великой Отечественной войны — 22 июня 1944 года — я встретил на передовой, на командном пункте одного из стрелковых батальонов. Прибыл сюда неспроста. С минуты на минуту должна открыть огонь наша артиллерия и вслед за этим в атаку пойдут танки и пехота. Это будет разведка боем накануне грандиозной наступательной операции под кодовым названием «Багратион».
Нашему фронту, к тому времени уже переименованному в 1-й Прибалтийский, поставлена задача разгромить витебско-лепельскую группировку противника и, отсекая немецкую группу армий «Север» от группы армий «Центр», содействовать трем Белорусским фронтам в окружении и разгроме всей минской группировки врага.
Но это — на будущее. Пока же только разведка боем. Моя задача на сегодняшний день — опрос захваченных во время этой разведки пленных для выяснения одного вопроса: знает ли гитлеровское командование о готовящемся наступлении наших войск, а если знает, то какие приняты им ответные меры?
...На командный пункт батальона доставляют первых пленных — шестерых солдат и одного лейтенанта. Я беседую с каждым из них отдельно. Выясняется следующее. В группировке противника пока никаких изменений нет. Наше наступление гитлеровцы считают неизбежным, но о том, что оно назначено на завтра, им неизвестно. Никаких особых мер для усиления обороны не принято. Почему? Да потому, что немецкие генералы слабо верят в то, что русские начнут наступать именно здесь. Местность вокруг лесисто-болотистая, сильно пересеченная, с плохими дорогами. [145] Одним словом, по их представлению малопригодная для наступления.
Часам к двенадцати закончив работу, собрался ехать. Необходимо было срочно довести полученные сведения до командующего фронтом генерала армии И. X. Баграмяна. Но на полпути моя машина застряла в непролазной грязи и пришлось пересесть на коня. К назначенному для доклада часу все-таки успел.
Выслушав мое сообщение, командующий, видимо, остался доволен, потому что тепло поблагодарил меня, а на прощание сказал, что с завтрашнего утра я могу приступать уже к своим непосредственным обязанностям.
Слова И. X. Баграмяна меня очень обрадовали. Дело в том, что до этого наш отдел какое-то время почти бездействовал. И вот почему. Подготовка фронта к наступлению велась скрытно. Передвижение войск и техники, подвоз боеприпасов и продовольствия производились только по ночам. Было также строго указано: никаких полетов над территорией, занятой врагом, никаких радиопередач и листовок. Не «беспокоить» противника раньше времени!
И вот теперь все запреты снимаются. Сразу же поспешил поделиться этим с товарищами. Оперативная группа тут же горячо принялась за работу.
В запасе у нас были листовки об итогах трех лет войны на советско-германском фронте и об успешном наступлении наших союзников во Франции и Италии. В тот же вечер мы развезли их по полевым аэродромам, чтобы с рассветом их можно было разбросать с самолетов над вражеским расположением. Подготовили также несколько программ для звуковещания.
23 июня началось наше наступление, которого мы все с нетерпением ждали. Первейшая его цель — взятие Витебска, областного белорусского города, оккупированного гитлеровцами еще в начале июля 1941 года. Ведь если немецкие стратеги считали Белоруссию «предпольем Германии», то Витебск по праву называли «щитом Прибалтики». Поэтому-то фашистское командование и сосредоточило здесь такую массу своих войск, подготовило сильнейшую в инженерном отношении систему обороны.
Но и это не остановило советских воинов. В первый же день наступления наши войска прорвали оборону противника на глубину до 25 километров, во второй форсировали Западную Двину и вышли в тыл витебской группировке врага. К исходу третьего дня город был полностью окружен, а 26 июня в шесть часов утра передовые части ворвались в Витебск.
Все эти дни мы вели непрерывные звукопередачи, забрасывали противника короткими оперативными листовками. «Вы в котле!», «Ваше сопротивление бессмысленно!», «Ваше спасение — в советском плену!» — таков был их лейтмотив.
Среди трофейных документов, собранных нами в освобожденном от оккупантов Витебске, были и июньские номера немецких [146] газет. Из них-то мы и узнали впервые о создании в Германии нового «чудо-оружия» — Фау, не то беспилотного самолета, не то какого-то управляемого снаряда. Во всяком случае, газеты были полны хвастливых сообщений о его огромной разрушительной силе, о том, что это оружие уже бьет по Англии, мстя ей за разрушенные воздушными налетами немецкие города. В Лондоне, мол, царит паника. Столица эвакуируется. Англо-американский десант во Франции тоже изолирован и конечно же обречен. Победа Германии теперь обеспечена, притом в самые короткие сроки...
В наших листовках и звукопередачах к немецким солдатам мы высмеивали эту убогую и лживую спекуляцию на «чудесах», противопоставляя ей реальные факты и цифры. К примеру, объясняли им тот факт, что Советский Союз уже почти полностью изгнал оккупантов со своей земли и «го войска стоят теперь у порога Германии. Гитлеровский блок разваливается: Румыния, Болгария, Финляндия и Италия порвали союз с Гитлером. Народы Европы поднимаются на борьбу против иноземных захватчиков. Людские резервы, экономический и военный потенциал держав антигитлеровской коалиции намного превосходят силы политически изолированной, истощенной в войне Германии. Да, победа в войне близка! Но чья? Подумай об этом, немецкий солдат!
Да, в фашистском стане дела шли из рук вон плохо. А тут еще новое событие потрясло Германию. 20 июля 1944 года на совещании в ставке верховного командования вермахта, которое проходило в «волчьем логове», в лесу у Растенбурга, взорвалась адская машина. Четыре человека было убито, шесть ранено. Но сам «волк» отделался лишь сильным испугом да легкими ушибами.
Это было уже не первое покушение на Гитлера. Но то, что оно было совершено в таком засекреченном и тщательно охраняемом месте, в обстановке строгого отбора участников, — произошло впервые.
Адскую машину пронес с собой на совещание начальник штаба армии резерва полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг — участник войны в Северной Африке, потерявший там правую руку и глаз. Но это был не акт отчаяния одиночки-террориста, а часть широкого заговора с непосредственным привлечением к нему таких лиц, как фельдмаршалы Вицлебен и Роммель, генерал-полковники Бек, Фромм (командующий армией резерва) и Гёпнер, представитель концерна «И. Г. Фарбениндустри» Гёрделер, бывший посол в Риме Хассель.
Что же побудило этих лиц решиться на убийство Гитлера? Какова политическая подоплека заговора?
Трезво оценивая обстановку, «люди двадцатого июля» — как их потом стали называть в Германии — пришли к выводу, что война в принципе уже проиграна и ее затягивание в сложившихся условиях не только бессмысленно, но и чревато катастрофическими последствиями. [147]
Но как закончить войну? Можно ли убедить бесноватого фюрера в ее бесперспективности? Вряд ли. Ведь этот маньяк фанатично верит в свой полководческий гений, в конечную победу. И если кто-нибудь сейчас осмелился бы заявить о том, что продолжать войну бессмысленно, этот смельчак был бы тут же заклеймен как изменник и расстрелян.
Значит, выход один — надо покончить с фюрером.
Но, к сожалению, и эта попытка устранить Гитлера методом тайного военного заговора, без участия в нем народа и солдатских масс снова закончилась неудачей. Вот почему, анализируя в своих листовках и звукопередачах ее причины, мы особый упор делали на следующее.
«Немецкие генералы и старшие офицеры сами признают, что война проиграна, что ее затягивание — преступление против народа и родины, что Гитлер — преступник, которого надо убрать, чтобы закончить войну. Решение за вами, солдаты и офицеры на фронте. У вас в руках оружие. Поверните его против Гитлера! Кончайте войну!»
Но она продолжала грохотать. Немецкие рабочие и крестьяне в солдатских шинелях, запуганные, задавленные средневековым репрессивным аппаратом гитлеризма, покорно гибли за чуждые им интересы. Им надо было еще открыть глаза.
Советская Белоруссия. Мы прошли ее с боями дважды: в тяжелом сорок первом году — с запада на восток и вот теперь — с востока на запад. Видели ее разрушенные города и сожженные деревни. Многострадальная земля! Героическая партизанская республика! За время Великой Отечественной войны здесь погиб каждый четвертый ее гражданин, а каждый десятый был партизаном.
Помню освобожденную от оккупантов белорусскую деревню Заборье. Хозяйка дома, где мы остановились на ночлег, рассказала нам:
— Перед отступлением гитлеровцы загнали нас в церковь. Держали там весь день. А ночью пришли и заставили разуться и отдать им валенки. Потом выгнали всех на мороз. Женщин отпустили по домам, а мужчин построили и погнали на окраину деревни. И там всех — старых и малых — расстреляли...
Помню и первую встречу с белорусскими партизанами. В большинстве своем это молодежь, подчас даже и непризывного возраста. Многие в старых военных гимнастерках. Это — наши бойцы, выбравшиеся из окружения или бежавшие из немецкого плена. Немало и девушек — боевых партизанских разведчиц.
Наш отдел всегда держал тесную связь с отрядами народных мстителей. Через линию фронта партизаны нередко доставляли нам захваченные во время своих операций мешки с вражеской полевой почтой, приказы немецкого командования, вывешенные [148] на оккупированной территории, и другие важные документы. Мы же делились с ними сведениями о противнике, переводили для них на русский язык отдельные документы, передавали и наши листовки для последующего распространения в расположениях вражеских гарнизонов. В них мы объясняли немецким солдатам, кто же такие партизаны. Делалось это не случайно. Ибо гитлеровское командование всячески стремилось привить своим солдатам смертельную ненависть к советским народным мстителям. Это-де обыкновенные бандиты, которых следует беспощадно уничтожать на месте.
Этой-то фашистской пропаганде и противопоставлялось наше правдивое разъяснение. «Партизаны, — писали мы, — это народные борцы, защищающие свою родину от иноземных оккупантов. У немецкого народа в период его освободительной войны против Наполеона тоже были свои партизаны, которых называли «фрайшёрлер». В доказательство приводились стихи поэта Эриха Вайнерта, посвященные вождю немецких партизан Андреасу Хоферу:
Солдаты! Вы поете песню об Андреасе Хофере.Из Главного политического управления РККА мы также получали листовки, в которых рассказывалось о советских народных мстителях.
Нам по эту линию фронта трудно было судить о том, какое воздействие производят эти наши листовки на вражеских солдат. Однако из рассказов партизан мы узнавали о редких, но все же имеющих место случаях, когда отдельные немецкие солдаты переходили на сторону советских народных мстителей и затем сражались в их рядах против общего врага — фашизма.
30 октября 1944 года советские войска, очистив от гитлеровских оккупантов почти всю территорию нашей Родины, с боями вступили в пределы Восточной Пруссии. Таким образом, война была перенесена в пределы самой Германии.
В этих условиях Гитлер, отказавшись от своей ставки в «волчьем логове», спешно переехал в Берлин. Фашистский военный корабль явно шел ко дну. И, хватаясь как утопающий за соломинку, гитлеровская клика подбросила немецкому народу и армии новый пропагандистский миф о фольксштурме — народном ополчении.
Инициативу его создания приписывали Гиммлеру. Владелец птицефермы в прошлом, а теперь — всесильный министр полиции и рейхсфюрер СС, он возомнил себя еще и великим полководцем, приняв командование наспех сколоченной группой армий «Висла». В своей речи 18 октября 1944 года этот фашистский маньяк хотя [149] и вынужден был признать, что «дни успехов и счастья сменены днями несчастья», но спасение все-таки, мол, есть. В чем? Да в том, что «в ход будет пущено самое мощное чудо-оружие немецкого государства — фольксштурм!»
В наших звукопередачах и листовках мы объясняли немецкому солдату всю несостоятельность этой затеи. Так, в листовке под названием «Гиммлерс фольксштурм» на лицевой ее стороне нами был изображен карикатурный «парад фольксштурма»: прикрываясь деревянным щитом, впереди идет лохматый дед с зонтиком. За ним — золотушные ребятишки со скакалками в руках. Замыкает это «торжественное» шествие сосунок в коляске с пустышкой во рту. На трибуне — принимающий «парад» Гиммлер, поддерживающий под мышки поникшего Гитлера. На другой стороне листовки мы поместили сатирическое стихотворение о ландвере (солдатах из запаса), ландштурме (ополченцах) и фольксштурме (народном ополчении). Суть его сводилась к следующему: уже никакие заклинания и «чудеса» не спасут гитлеровский рейх от гибели!
— Да, дело явно идет к вешалке! — так, просмотрев еще только набросок этой листовки, сказал один из наших сотрудников. И мы все единодушно отметили: точнее, пожалуй, о данной ситуации и не скажешь.