Лицом к огню
1
В конце августа 1919 года многих командиров полков и бригад, в том числе и меня, отправили с Восточного фронта на Западный, в 7-ю армию. Взаимодействуя с Балтийским флотом, Кронштадтом и фортами, эта армия обороняла подступы к Петрограду на огромном пространстве от Онежского до Чудского озера.
В пути моим соседом по купе оказался бывший командир бригады нашей же 29-й дивизии Иван Андреевич Онуфриев, плотный, приземистый, широкоплечий крепыш, выходец из офицеров старой армии. О нем я уже был наслышан как о человеке выдержанном, знающем, отчаянно храбром. Природа наделила его нравом, в котором сочетались гнев и веселость, строгость и балагурство. Бывало, отдавая приказ, он старался непременно убедиться, так ли понял его подчиненный. И в заключение говорил:
— Ну, а теперь бузуй.
«Бузуй» означало «выполняй». Этим словцом тамбовского или вологодского наречия Онуфриев умудрялся обозначать самые разные понятия: наступай, обороняйся, преследуй, отходи, ешь, пей, кури и даже спи. «Улегся под копной калачиком и бузуй». За глаза командиры полков звали его Бузуй.
— Кто приказал? — спрашивал сосед соседа по фронту. — Бузуй?
— Управишься село занять?
— Попробуй не управься у нашего Бузуя.
Много чего доводилось слышать о комбриге.
И вот мы едем. Несколько суток подряд. Онуфриеву надоело валяться на голой полке в табачном дыму. Он уже не раз спрашивает меня об одном и том же:
— Почему, Софроныч, тащимся как на волах? И вообще [237] почему оттуда нас турнули? Колчака трепанули, но ведь совсем-то мы его не доконали?
— Юденич снова хвост поднял, — отвечаю я.
— А Деникин на Юге, а Миллер на Севере разве не подняли?
— Выходит, разом подняли. Стратегия такая у волков.
— Оно понятно, а у нас для них своя, стало быть, стратегия. Потому нашего брата командира и гоняют туда-сюда, маневрируют. Мандат в руки и бузуй.
Как ни пытались мы шутить, «стратегия волков» вызывала тревогу. Враг хочет во что бы то ни стало взять Петроград, охватив его с запада и северо-востока. С этой целью, выступая на петрозаводском направлении, русские белогвардейцы сблокировались с англо-американскими и другими интервентами. На олонецком направлении начала злодейский поход на Питер белофинская, так называемая добровольческая армия, на карельском участке — регулярные части белофиннов. Со стороны Нарвы нацелился на Петроград Северный корпус генерала Родзянко и белоэстонцы, а со стороны Гдова — отряды Булак-Балаховича. С моря их поддерживала английская эскадра Коуэна — свыше 70 военных кораблей.
Под общим командованием Юденича белые в мае 1919 года прорвали фронт 7-й армии между Нарвой и Чудским озером и двинулись на Ямбург (Кингисепп), с тем чтобы далее ударить на Красное Село и Петроград. Враг наступал и с северо-востока. Империалисты захотели не только отвлечь силы Красной Армии с Востока и спасти от полного поражения армию Колчака, но и захватить бывшую столицу, чтобы тем самым поднять в России и за рубежом престиж белого движения.
«Советская Россия не может отдать Петроград даже на самое короткое время... Вся Советская Россия должна пойти на помощь Петрограду», — говорилось в обращении ЦК РКП (б), опубликованном в газетах 22 мая 1919 года.
На фронте 7-й армии развернулись ожесточенные бои. В те дни (26 мая) погиб наш боевой друг, бывший комиссар 3-й армии, а затем заведующий агитационно-просветительным отделом Петроградского окружного комиссариата Н. Г. Толмачев. В бою за деревню Красные Горы вместе с окруженным отрядом красноармейцев Николай отбивался до последнего патрона. Получив штыковое ранение, он стал терять сознание и, чтобы не достаться [238] врагам живым, последней пулей покончил с собой. Белые искололи тело комиссара штыками. Через несколько дней мы отбили у врага Красные Горы. Тело Н. Г. Толмачева было перевезено в Петроград и похоронено на Марсовом поле со всеми воинскими почестями.
Усилиями партии, страны численность 7-й армии за короткий срок возросла вдвое. 21 июня она перешла в наступление по всему фронту.
В общих чертах мы с Онуфриевым представляли сложившуюся обстановку. Дьявольски одолевало нетерпение. А поезд наш продвигался медленно и рывками. То едем, то вдруг остановимся, будто паровоз уткнулся в насыпь.
Ночь. За окном непроглядная темень. Слышим, какие-то вагоны отцепляют.
— Уж не нас ли, Софроныч, отцепили? — спрашивает Иван Андреевич.
— Не должно.
— Как бы нас ненароком не потащили в обратную сторону.
— Не должно. Не со свадьбы едем.
Видим, как по путям шагает стрелочник с фонарем «летучая мышь». Кто-то останавливает его. Начинается резкий разговор:
— Где дежурный?
— Известно где — на станции.
— На Юденича, видать, работает, сволочуга, ваш дежурный.
— А ты кто такой? Ишь генерал объявился! Видали вас тут всяких!
— В централ дежурного за задержку эшелона! К стенке!
— Эк хватил — в централ! — слышится третий голос. — Централа такому мало. Одну пульку-свистульку в лоб — и лети в канаву червей кормить.
Разговор стих, но только на минуту. Снова слышу:
— Где начальник станции? Революцию предают, лизоблюды! Эшелон для Петрограда задерживают!
— Чего кричишь?! Паровоз воду набирает, понимаешь — во-о-ду!
А вот и Иван Андреевич с кем-то из соседнего купе начинает обсуждать, почему тащимся.
— Всякое случалось у меня. Прикажешь иному сменить позицию — он колчаковцев из виду потеряет. А по-моему, [239] так: отходишь — огрызайся, по-прежнему будь к огню противника лицом, а не спиной. Хочешь незаметно улизнуть, чтобы с новой позиции ударить, все равно белогвардейца из виду не теряй. Он того и ждет, чтобы ты в мешок к нему угодил.
Общительный Онуфриев обладал даром быстро становиться на короткую ногу даже с незнакомыми людьми. Я ехал на должность командира бригады, но Онуфриев убедил меня воевать вместе. По нашей совместной просьбе штаб 7-й армии Западного фронта направил нас в 3-ю бригаду 2-й дивизии. Онуфриева назначили туда командиром, а меня начальником штаба.
В конце августа 7-я армия перешла в наступление и разбила войска Юденича. Однако врагу удалось удержаться на гдовском плацдарме. Бои не утихали. Но продолжать решительное наступление армия уже не могла.
Прибыв на место, мы увидели довольно удручающую картину. Сплошной линии фронта войска создать не могли: большой некомплект бойцов. Огромные разрывы между частями осложняли взаимодействие, а белым давали новые козыри в руки.
Не меньше, чем снаряды Юденича, били по нашим частям голодные пайки, если вообще можно было говорить о каких-то твердых нормах снабжения. На Восточном фронте бойцы хотя и плохо, но все-таки одеты и обуты. Во всяком случае, лаптей у нас хватало. Здесь же многие ходили и воевали босиком. У иных обувка была так сильно изношена, что ничуть не согревала ног, а являлась лишь помехой. Шинели тоже очень старые и рваные, кое-кто не имел даже гимнастерки. А осенние холодные и дождливые дни уже приближались.
Бойцы жили впроголодь. На Восточном фронте к нашему мизерному пайку местное население частенько добавляло и хлеб и овощи. Линия фронта 3-й армии была подвижной, и полк, где я служил, нередко занимал новые деревни. Жители радушно встречали нас и снабжали чем могли. Удавалось изымать продовольствие у кулаков по разверстке.
Здесь же линия фронта, хотя бы на участке нашей бригады, была более или менее стабильной. По нескольку дней подразделения размещались в одних и тех же деревнях. Что можно было купить — куплено, что выменять — выменено. Красноармейцы ходили по убранным [240] картофельным полям и в который раз перекапывали их, собирая случайно оставшиеся мелкие клубни.
Бригада занимала оборону на широком фронте в лесисто-болотистой местности. Этим пользовались отряды Булак-Балаховича. Днем бандиты отсиживались в лесах, а ночью внезапно налетали на наши тылы.
Два раза пострадали полковые штабы. В одном из таких налетов чуть не погиб командир полка. Бандиты ворвались к нему на квартиру ночью. Командир был одет, но не успел выскочить из дома. Спасли его находчивость, смелость и то обстоятельство, что тогда не носили никаких знаков различия. Выдав себя за телефониста, он спокойно заявил ворвавшимся белякам:
— Командир выскочил в окно, давайте вместе искать его в саду. Аппарат новенький, заберем и его с собой...
Не дожидаясь, что ответят бандиты, «телефонист» схватил аппарат, проскочил среди растерявшихся беляков и скрылся.
Тыловые учреждения нашей бригады знали о налетах бандитов Булак-Балаховича и ночи проводили настороже. Случались и досадные недоразумения. Однажды караульный, выставленный от комендантского взвода, заметил в сумерках крадущегося по полю человека. Услышав окрик, тот бросился бежать. Часовой и подоспевшие к нему бойцы открыли огонь. Беглец лег на землю и затаился.
Пули караульных летели в расположение нашего резервного батальона, который находился неподалеку. Оттуда тоже ответили выстрелами. Только вмешательство штаба бригады приостановило пальбу. Виновником случившегося оказался красноармеец резервного батальона, который самовольно отправился в поле искать картофель. Боясь наказания, он не остановился по требованию часового, а бросился бежать. Потом лег в борозду и пролежал в ней до конца перестрелки. А нашел он в поле всего две картофелины. Хорошо, что дело обошлось без жертв.
Когда мы доложили об этом случае комбригу, он со вздохом сказал:
— Голод — не тетка.
Жалкие поиски картофеля тяжестью ложились на душу. Комбриг вызвал тыловиков и потребовал принять самые решительные меры для улучшения продовольственного снабжения красноармейцев. В частности, он посоветовал связаться с местными властями и через них применять [241] продразверстку к некоторым зажиточным крестьянам. Ведь полфунта хлеба — очень голодный паек. Как-то комбриг вызвал меня и говорит:
— Пойдем, Софроныч, в деревню, узнаем, как живут хлебопашцы.
— Известно, как живут хлебопашцы под Питером, — сухо ответил я, подумав, что комбриг плохо пошутил.
— А все-таки, — настойчиво предложил Онуфриев. — Правду ли говорят тыловики, что брать продразверстку уже не с кого? Приметил тут я одну божью старушку. Говорят, из зажиточных. С нею и потолкуем.
Мы вышли и скоро оказались около хорошей по тем временам крестьянской пятистенки. Стучим в дверь. В ответ ни звука. Снова стучим, настойчивее. Молчат.
— Не может быть, чтобы дом был оставлен на произвол судьбы, — тихо сказал Онуфриев. Совсем неожиданно для меня он снял фуражку и, отойдя от крыльца к окну, несколько раз истово перекрестился.
Как степенный и богобоязненный путник, он застыл перед окном, дожидаясь ответа. Через минуту-две в сенях послышалось:
— Ах, иду, люди добрые, чего это я замешкалась!
Дверь открылась, и на крыльце показалась не то чтобы очень старая, но пожилая хозяйка. Онуфриев вошел вслед за ней в комнату, отвесил поклон иконам и елейным голоском произнес:
— Здравствуйте, хозяюшка!
— Здравствуйте, родимые! — любезно ответила она.
— Мир дому вашему, да воздаст вам господь бог свою божью милость, мамаша, — проговорил Онуфриев, продолжая креститься.
Я стоял сзади в головном уборе.
— Егорушка, ты забыл снять фуражку, — учтиво сказал мне Иван Андреевич и, обратившись к хозяйке, добавил: — Мамаша, это мой товарищ, он немного придурковат и порой забывчив, но человек верующий.
Искусство перевоплощения я приписывал только артистам, и, признаться, эта комедия мне не понравилась. Я решил уйти. Онуфриев схватил меня за руку и, не меняя тона, проговорил:
— Егорушка, ты не бойся, здесь тебя никто не тронет... [242]
Хозяйка смекнула, что может пойти речь о «божеской благодати», и деланным тоном сказала:
— Только не обессудьте, угостить-то вас нечем. Сами голодаем.
— Мамаша, не гневи бога! — повысил голос Онуфриев и снова перекрестился. — На все власть божья, он и за твою милость воздаст тебе сторицей.
Наконец тетка вняла просьбе Онуфриева, достала из печки жареной картошки, вынесла ломоть хлеба и полкринки уже прокисшего молока. Признаться, этой цели мы перед собой не ставили. «Шарамыжники, а не командиры, — подумали бы бойцы, — пошли, заморочили человеку голову, лишь бы набить свои желудки». Но игра получила естественный ход, и мы присели к столу. Разговор сам по себе зашел о достатке, о скупердяях, которые богу молятся, а о своих ближних забывают. У них снега зимой не выпросишь. Хозяйке это польстило.
— Да, всякие есть, даже в нашей деревне, — сказала она.
Мы узнали, сколько примерно людей отсюда ушло на войну. Конечно, хозяйка знала, что в деревне стоят красные, и сообщала только о красных. Завтра она может рассказывать белым о белых. Все это мы понимали. Однако о достатке местных жителей мы хотя и косвенно, но получили определенные сведения. Тетка внимательно слушала Онуфриева, изредка вздыхала, набожно крестилась, поддакивала.
Наконец Иван Андреевич, видимо, почувствовал, что большей информации он не получит. Обращаясь к хозяйке, Онуфриев пробормотал:
— Спасибо, мамаша, да благословит тебя бог.
Но вот лицо Онуфриева приняло строгое выражение, и он, вставая из-за стола, сказал:
— Клянутся божьи люди, что нечего дать ближним, а сами врут. Видит бог, что и ты сквалыжница. «Не обессудьте», а сама себе на уме. Ведь у тебя есть и сало, и масло, и яйца, а ты пожалела дать продуктов для божьих людей. За такой обман бог может лишить тебя своей милости.
Тетка растерялась, видимо, почувствовала себя виноватой:
— Каюсь перед богом и перед вами, божьи люди, обманула [243] я вас, грешница я! Нельзя гневить бога, живет наша семья богато, и я сейчас дам вам посытнее еду.
Хозяйка вышла и, вернувшись, положила на стол кусок сала фунта на три и каравай хлеба.
Онуфриев надел фуражку, взял сало и каравай, и мы пошли к выходу. Кривить душой мы не могли. Надо было сказать правду.
— Спасибо за угощение, мамаша. Ваш каравай и сало на общий котел пойдут. Маловато, но уж кому что достанется.
Хозяйка недоумевающе посмотрела на нас. Заметив это, Онуфриев пояснил:
— Мамаша, мы не божьи люди, и таких людей на свете нет. Мы, хозяюшка, большевики.
Но на божью старушку это не произвело особого впечатления.
— Красные?
— Красные.
— А я-то думала, странники. Всякие теперь ходят.
Мы ждали с ее стороны ругательств, анафемы, а она вела себя как ни в чем не бывало.
Обсудили с Онуфриевым, как теперь быть с теми, кто придерживает хлеб, вспомнили разговор, детали разведки у божьей старушки. Онуфриев задумался и заключил:
— Если нас не предают анафеме, значит, мы — сила.
Сознавать это было приятно, так как в те дни решалась судьба Петрограда.
2
23 августа в штаб 3-й бригады приехал начальник 2-й дивизии Спижарный, бывший офицер старой армии, кавалерист, высокий и стройный, как говорят, военная косточка. Человек крутого характера, он в инспекционных поездках проявлял особую строгость. Его всегда сопровождал эскорт из 20–30 кавалеристов.
Спижарный сообщил нам о том, что дивизия готовит новую операцию. Цель ее — разгромить ямбургскую группировку белых.
— Для этого мы специально выделяем вторую бригаду, — сказал он, — там орлы ребята! В нее вошли полки, отличившиеся на Северном фронте, под Шенкурском. Влили туда и питерских рабочих, коммунистов. В штабе армии рассчитывают, что северяне внесут перелом... [244]
— Перелом в действиях нашей дивизии? — спросил я.
— Всей седьмой армии! — воскликнул Спижарный.
От начдива мы узнали о приказе по армии, которым 154-й и 157-й Гатчинские, а также 158-й полки переименовывались соответственно в 13-й, 14-й Гатчинские и 15-й стрелковый{99}. Пока штаб 2-й бригады не был укомплектован, 13-й и 14-й полки вошли в состав 1-й бригады, а прибытие 15-го ожидалось только 25 августа.
— Командиром бригады назначен Софронов, — сообщил Спижарный в заключение.
Озабоченный новым назначением, я попросил пояснить задачу нашего соединения. От начдива узнал, что в готовящейся операции 2-я бригада войдет в ударную группировку и будет действовать на левом фланге дивизии. Ей предстоит прорвать оборону противника, решительным броском выйти ему в тыл и ударом в северном направлении разгромить ямбургскую группировку.
Проводив начдива, мы с Онуфриевым сели за стол и развернули карту, чтобы разобраться в обстановке.
6-я и 2-я стрелковые дивизии занимали оборону южнее Финского залива, по восточному берегу реки Луга до Сабека, далее по реке Саба. 19-я дивизия 7-й армии располагалась тоже в районе Луги, но фронтом на юг и юго-запад. Левофланговый 166-й полк занимал участок шириной 20 километров. Разрыв между ним и 2-й бригадой составлял 5 километров.
2-й дивизии предстояло наступать по лесисто-болотистой местности, изобилующей озерами и реками. Немногочисленные дороги, имеющиеся здесь, требовали ремонта, особенно мосты. Для прорыва обороны противника и развития успеха 2-я бригада была развернута на левом фланге 2-й дивизии и занимала участок в 25 километров. Для разгрома ямбургской группировки белых она должна была пройти около 85 километров, перерезать железную дорогу Нарва — Ямбург и передовыми подразделениями выйти на реку Луга, что севернее этой железнодорожной коммуникации.
— Многовато, но задача реальная, — сказал Онуфриев. — Тебе, Софроныч, придется повторить свой Пермский рейд, но теперь уже с целой бригадой.
О рейде 256-го Онуфриев знал хорошо. Именно его [245] бригаде, наступавшей на Пермь, наш полк помог овладеть городом.
— Потребуй от начдива обязательно усилить твою бригаду, — посоветовал комбриг.
И он тут же назвал возможные средства усиления — 26-й автобронеотряд (4 машины), 3-й кавалерийский дивизион (около 250 сабель). Просьбу об усилении в тот же день я передал Спижарному, и он, казалось, учел ее.
На следующий день я был уже в штабе своей бригады, находившемся в деревне Заховье. Накануне туда же прибыли комиссар Кудрявцев и начальник штаба Галиндо. Выяснилось, что они, так же как и я, не имели конкретного представления о состоянии полков, входивших в соединение.
24 августа мы получили из дивизии письменный приказ о наступлении. Прочитали его и ахнули. В наличии у нас оказалось лишь два полка: 13-й и 14-й. А 15-й должен был прибыть только 25 августа. Причем он сразу же становился резервом дивизии и размещался в тылу 1-й бригады, в деревне Шипино. Туда же включались автобронеотряд и кавдивизион. Выходит, начдив 2 не принял во внимание требование об усилении бригады прорыва. В состав нашего соединения включался лишь батальон 171-го полка, который впоследствии должен был вернуться в 19-ю дивизию.
2-й бригаде надлежало утром 25 августа перейти в наступление левым флангом, овладеть районом деревни Мужичь и продвигаться в юго-западном направлении. В приказе подробно указывался порядок развития успеха.
Посоветовавшись с комиссаром и начальником штаба, я не стал отдавать нового приказа, а подтвердил те задачи, которые полки получили раньше от начальника боевого участка, командира 1-й бригады Черняка. Ранним утром 25 августа я, объявив о своем вступлении в должность, поехал в штаб 14 сп. Когда прибыл туда, там уже шел бой. Мне показалось, что командир полка А. Г. Кимундрис часто, порой без всякой необходимости, вмешивается в действия комбатов и начальников служб, много поучает их и даже решает за них задачи. Однако резко изменить стиль руководства подразделениями в такой горячий момент оказалось делом очень трудным. Я сделал указания по улучшению взаимодействия батальонов со средствами огневой поддержки, приказал внимательно [246] следить за тем, чтобы артиллерия не отставала от пехоты. В полку организовал специальную группу для ремонта дорог и мостов, по которым могли бы пройти броневики, если их придадут бригаде. Потребовал также в течение ночи создать на правом фланге ударную группу для прорыва обороны противника во взаимодействии с левофланговым подразделением 13-го полка.
В тот же день я побывал и в 13-м полку, которым командовал Никаноров. Чувствовалось, что и там принимались меры для обеспечения успешного наступления. Однако бои 24 и 25 августа ощутимых результатов не принесли. Оборона белых перед фронтом бригады оказалась значительно сильнее, чем мы предполагали. Разведсводка штаба 7-й армии, полученная еще 15 августа, оправдалась. В ней отмечалось: «Поступающие сведения указывают на продолжающееся накапливание сил противника в районе озера Самро».
В последующие дни бригада действовала более успешно. К 28 августа ее подразделения продвинулись на правом фланге на 3–5 километров, на левом — до 20. Сосед справа — 1-я бригада прорвала вражескую оборону на 2–3 километра, левый сосед — 19-я дивизия продолжала топтаться на месте, особенно на правом фланге. Здесь разрыв с нею увеличился до 20 километров. Положение бригады с каждым днем становилось все тяжелее. Мало того что 19-я дивизия не наступала, но и забрала из состава 2-й бригады батальон своего 171-го полка. На покинутом им рубеже осталась лишь рота 166-го полка. Мне пришлось взять в свой резерв один батальон 14-го полка и держать его за левым флангом бригады. 13-й полк вел затяжные бои с противником северо-восточнее озера Самро. Вместе с ним топтались на месте и части 1-й бригады.
Порядок боевых действий, определенный приказом по дивизии, только на первый взгляд казался мотивированным. По существу же он не отвечал сложившейся обстановке. Подразделения бригады были распределены на тридцатикилометровой полосе чуть ли не равномерно. К тому же разрыв с соседом составлял почти 20 километров.
Приказ не учитывал и особенности местности в полосе наступления. На пути бригады находилось большое озеро Самро. 15 километров полосы приходилось южнее его, 5 километров — севернее. Удар с юга давал возможность выйти в тыл ямбургской группировки противника. Но для [247] создания здесь мощного кулака у нас не хватало сил. 19-я дивизия — наш левый сосед — вообще приказа на наступление не получила. Ее командир по моей просьбе обещал выслать для закрытия разрыва всего-навсего... стрелковую роту. А мы нуждались в более серьезной помощи, чтобы прикрыть свой фланг от удара противника.
Наступление севернее озера Самро могло привести к разгрому некоторых сил белых, но для закрепления и развития успеха требовалось форсировать речку Самро. А там противник создал мощный рубеж обороны и сосредоточил значительную часть артиллерии.
28 августа в штаб 2-й бригады, находившийся в деревне Сара-Гора, приехал член Реввоенсовета 7-й армии И. П. Бакаев. Не в пример Спижарному, он приехал без сопровождающих. С Иваном Петровичем мы вместе работали в 3-й армии Восточного фронта. Он был тогда комиссаром одной из дивизий. В ту пору И. П. Бакаев имел безупречную репутацию: за революционную работу несколько раз арестовывался царскими властями, около шести лет провел в ссылках, в дни Октябрьской революции являлся секретарем Петроградского Совета.
Бакаев приехал к нам для того, чтобы лучше ознакомиться с положением во 2-й бригаде. Хвастаться перед ним было нечем: наступление развивалось медленно, сил у противника оказалось больше, чем мы предполагали. Каждый населенный пункт, каждую высоту приходилось брать с боем. Бригада наступала на широком фронте, и направление главного удара окончательно еще не было определено.
— Товарищ Софронов, — сказал Бакаев. — От тебя мы ждали большего. Почему бригада топчется на месте?
Я сообщил члену Реввоенсовета, что боевые действия соединения планировал не я. Допущенные просчеты пытаюсь исправить в ходе наступления. Решил большую часть сосредоточить на правом фланге для развития успеха на данном направлении.
— Значит, основные силы концентрируешь на правом фланге, а успешно продвигаешься на левом? Что-то намерения у тебя никак не вяжутся с делами.
Решаюсь откровенно сказать о задаче, поставленной бригаде:
— Для выхода в тыл ямбургской группировки белых нам необходимо пройти еще минимум полсотни километров. [248] А это увеличит разрыв с девятнадцатой дивизией до шестидесяти километров. Таким образом, противницу будут открыты бреши для ударов как по нашим тылам, так и по тылам соседа. Ведь девятнадцатая пока стоит на месте и собирается наступать левым флангом на юг, то есть в направлении, которое расходится с нашим. Значит, разрыв между нами еще больше увеличится. Кто должен заткнуть эту брешь?
Бакаев выслушал меня и сказал:
— Каждая дивизия и бригада должна контролировать и прикрывать эту брешь, не выходя за границы своих полос.
Стало ясно, что Бакаев или не понимает сути дела, или уклоняется от ответа. Я попытался сделать разговор более конкретным:
— Вторая бригада не имеет возможности далеко уходить от своей южной разграничительной линии и прикрывать псковское и гдовское направления, где могут появиться крупные силы противника.
— Операция второй бригады проводится по приказу армии и санкционирована командованием фронта, — отрезал Бакаев.
Но это были только слова. На самом деле твердой направляющей руки мы не чувствовали. Лично у меня действия 2-й дивизии вызывали даже подозрения. Особенно удивляло то, что все ее бригады наносили удары по противнику своими левыми флангами. Левым флангом предстояло наступать и 19-й дивизии. Сосед справа должен был продвигаться на северо-запад, а мы согласно приказу — на юго-запад, то есть по расходящимся направлениям. Такая же картина намечалась у меня и с левым соседом. А обстановка требовала выделить для нанесения главного удара максимум сил и вести наступление внутренними флангами. Я прямо спросил у Бакаева:
— Что это — случайность, тактическая безграмотность или вредительство?
— Прекратим эти разговоры. В штабе армии разберусь, а ты отбрось свои подозрения и выполняй задачу, — ответил он.
О своих сомнениях я тут же написал письмо члену Реввоенсовета фронта Р. И. Берзину. И все-таки они тяготили меня, даже сказывались на действиях бригады. В приказах я требовал от частей решительного продвижения [249] вперед, а в личной беседе с командиром 14-го полка рекомендовал ему иметь сильные резервы, вести разведку и не отрываться от своей артиллерии, которая могла отстать из-за плохих дорог и ремонта мостов.
29 августа получаю новый приказ начдива:
«Приказываю 2-й бригаде в составе 13, 14 и 15-го полков продолжать решительное преследование противника, гнать его в болото, не давая возможности отходить ему на запад, для чего продвигать свой левый фланг и не позже вечера 30 августа выйти на линию Данилово, Замошье, сосредоточить на своем правом фланге один полк, которому быть готовым ежеминутно ударить во фланг... по линии дер. Данилово, Лоскино, Ложрова Мыза, Долгая Мельница. Занять одним полком линию Рыбная, что на южном берегу оз. Самро, Горостинцы, Мхи, Извоз и, не задерживаясь на этой линии, продолжать движение, преследовать противника, отрезая ему пути отступления по дорогам севернее оз. Самро»{100}.
Этот приказ не внес ясности. Начдив приказал держать один полк на правом фланге и без его разрешения не трогать, то есть, по существу, взял его в свой резерв.
Вечером того же числа ко мне явились командир и комиссар 15-го полка. На груди у командира — Миронова — был орден Красного Знамени: он получил эту награду одним из первых в Республике. Миронов докладывал четко, не спеша, обдумывая каждую фразу. Чувствовалась его полная уверенность в своих людях, хотя красивых слов о них он не говорил. Миронов по первому впечатлению был резкой противоположностью командиру 14-го полка Кимундрису. Тот говорил быстро, не стеснялся при случае даже прихвастнуть, рисуя действия своих подчиненных.
15-му полку я приказал в ночь на 31 августа сменить 13-й полк и утром 1 сентября перейти в наступление севернее озера Самро. Его ближайшая задача — выйти на линию деревень Замошье, Поречье и соединиться с подразделениями 14-го полка, наступающими западнее озера. Утром 30 августа я побывал в полку Миронова на сборе комбатов, где они получили задачи. Настроение у людей было боевое. Я убедился, что все они хорошо подготовлены [250] в тактическом отношении. Среди комбатов оказался Михаил Никанорович Герасимов. Вместе с ним мы в 1915 году учились в 3-й московской школе прапорщиков. Кстати сказать, он хорошо проявил себя в те трудные дни. Впоследствии, уже на службе в Красной Армии, Герасимов стал командиром дивизии, а потом возглавил корпус. Во время Великой Отечественной войны Михаил Никанорович командовал 23-й армией, был заместителем командующего войсками Калининского и 2-го Прибалтийского фронтов.
Но вернемся к той тревожной ночи. Обдумывая ход предстоящего боя, я решил взять 3-й батальон 14-го полка в резерв бригады. Беспокоило одно: он только что вышел из боя, успеют ли отдохнуть бойцы? Раздался телефонный звонок. На проводе был командир 14-го полка Кимундрис.
— Неприятные новости, — сообщил он. — В полк явился местный житель и сообщил, что на фланге бригады, примерно в пятнадцати километрах от нас, находится большая группировка белых.
Для бригады создавалась неприятная обстановка. Примерно через час Кимундрис доложил, что полковая разведка взяла «языка». Он подтвердил, что противник подтянул свежие силы и утром собирается наступать. Все говорило за то, что беляки готовят удар по левому флангу нашей бригады. Но какими силами, пока не было ясно.
Я приказал Кимундрису занять своим полком оборону на участке предполагаемого наступления противника фронтом на юг. В западном направлении пока вести только разведку. Артиллерийской группе подготовиться к уничтожению вражеской пехоты. 13-му полку я приказал подготовить контрудар из-за нашего левого фланга, 3-му батальону 14-го полка (резерву бригады) — занять оборону фронтом на юг.
Хотя времени у нас было немного, бригада успела занять оборонительные рубежи. На рассвете противник действительно перешел в наступление. Вскоре командир 14-го полка донес, что белые обходят его левый фланг и он вынужден отступать. Не спросив разрешения начдива, я приказал 13-му полку оставить один батальон в моем резерве, а остальными силами нанести из-за левого фланга бригады контрудар по противнику, наступающему с юга. [251]
Командир 15-го полка доложил, что на рассвете белые начали обходить и его правый фланг. Пришлось передать Миронову резервный батальон, взятый у 13-го полка (он находился за правым флангом 15-го полка, то есть на направлении начавшегося наступления белых с севера). В то же время я приказал Миронову один из батальонов выделить в мой резерв и направить его в район расположения штаба бригады. Утром противник начал наступать и на левом фланге 15-го полка, с запада.
Теперь обстановка для меня стала яснее. Ударами по нашим флангам белые хотят окружить бригаду. Их атаки с запада носили лишь демонстративный характер.
Мне ничего другого не оставалось, как приказать командирам 14-го и 15-го полков отвести свои подразделения, действующие на стыке между этими частями. Тяжелый бой вел и 13-й полк. Противник тоже начал охватывать его левый фланг. Несмотря на труднейшую обстановку, наши бойцы и командиры сражались стойко. Дружным огнем они уложили несколько десятков белогвардейцев.
Напоровшись на хорошо организованную оборону, противник, однако, не оставлял своих попыток окружить нашу бригаду и продолжал развертывать свежие части. Нам приходилось маневрировать силами, перебрасывая подразделения с одного участка на другой. Хорошо налаженная и устойчивая телефонная связь позволяла мне четко координировать боевые действия подразделений.
На правом фланге бригады противник атаковал меньшими силами, чем на левом, и успеха не имел. Здесь хорошо поработала наша артиллерия. Некоторые батареи вели огонь прямой наводкой, и цепи белогвардейцев редели буквально на глазах.
К вечеру мы не только остановили, но и отбросили пехоту противника, восстановили положение. Обескровленный противник выдохся. А ведь на левый фланг бригады, как показали пленные, наступала целая дивизия беляков.
Один батальон полка Миронова был отрезан от основных сил бригады и прижат к болоту. Связь с ним оборвалась, и мы решили, что все его бойцы погибли. Какова же была наша радость, когда с наступлением темноты батальон вернулся в бригаду. Он перешел болото вброд и почти без потерь выбрался из вражеского тыла. Бойцы вынесли даже пулеметы, оставив противнику только станки. Командовал [252] этим подразделением Ф. А. Ершаков. (Впоследствии я много раз встречался и с ним. Бои за Лугой явились для нас суровой, но полезной школой. Комбат Ершаков стал генерал-лейтенантом Советской Армии. В Великую Отечественную войну он командовал 22-й армией и погиб в сражении под Смоленском.)
Почему же сорвалась операция по разгрому ямбургской группировки? Уроки гражданской войны могут быть и теперь поучительными для молодых командиров. Коротко можно сказать: 2-я бригада не имела надежной поддержки соседей, особенно слева. Штаб армии, как подтверждают архивные документы, неоднократно указывал начдиву Спижарному на выгодность положения его частей, особенно на левом фланге. Командарм требовал именно здесь развить успех, продвигаясь на север. Но штаб его для обеспечения успеха боевых действий мало что сделал. Команды о наступлении правым флангом в 19-ю дивизию оттуда не последовало. Более того, в ходе боя штаб изъял из 2-й бригады батальон 171-го полка, а из 2-й дивизии 26-й автобронеотряд, передав эти силы 19-й. 31 августа 19-я наконец получила сверху приказ оказать содействие 2-й бригаде. Но он был отдан скорее для проформы. Вместо совершенно определенного требования в нем говорилось: начдиву 19 «наступать на всем фронте участка — особенно энергичным выдвижением своих флангов, оказать решительное содействие соседям справа и слева»{101}.
Не обеспечил успех нашего соединения и начдив. Мы получили полосу для наступления не меньше, чем другие бригады, хотя нам предстояло действовать на главном направлении. А артиллерии нам дали меньше всех.
5 сентября начальник 2-й дивизии Спижарный отстранил меня от командования 2-й бригадой, и я вернулся в штаб 3-й бригады на старую должность. А через два дня был снят и сам Спижарный.
Позднее И. П. Бакаев говорил мне, что 2-я бригада удачно избежала ловушки, которую подготовил для нее начальник штаба 7-й армии бывший царский полковник Люндеквист. По заданию Юденича он создал как в самом объединении, так и в Петрограде шпионскую сеть и поддерживал регулярно связь с белыми. И. П. Бакаев, будучи [253] председателем Чрезвычайной комиссии Петроградской губернии, сам лично распутывал это дело.
По решению суда Люндеквист был расстрелян. Д. Л. Голинков в книге «Крах вражеского подполья»{102} подробно рассказывает, как ВЧК раскрыла вражескую агентурную сеть в Петрограде. Кроме Люндеквиста в нее входили еще несколько «бывших» — адмирал Бахирев, начальник сухопутного отдела штаба Балтийского флота полковник Медиокритский, начальник воздушной обороны Петрограда Лишин, начальник воздушного отряда Ораниенбаумского дивизиона Еремин, начальник оперативного отдела штаба фронта Эриксон и другие. Центральной фигурой военной подпольной организации был Люндеквист. Хорошо осведомленный о силах и расположении советских конек под Петроградом, он разработал и передал в штаб Юденича план нашего наступления, который предусматривал прорыв фронта обороны в районе 6-й дивизии или же в районе Луги.
Белогвардейская военная организация разработала подробный план восстания в Петрограде. Город разбивался на 12 участков, специальные отряды выделялись для захвата Смольного, телеграфной и телефонной станций, военного корабля «Севастополь», стоявшего на рейде. Заговорщики намеревались использовать его для обстрела Петропавловской крепости и других объектов.
По поручению Юденича контрреволюционеры сформировали свое правительство. Матерый шпион Люндеквист намечался на пост петроградского градоначальника.
Мудрено ли, что операция, порученная 2-й бригаде, выглядела очень странно. Она была с самого начала нацелена не на прорыв обороны противника и его окружение, а на собственное поражение.
Героические бойцы и командиры расстроили и сорвали коварные планы предателей и нанесли врагу большие потери.
Осенью 1919 года с территории буржуазной Эстонии армия Юденича снова выступила против красного Питера. Антанта приурочила это наступление к моменту наивысшего напряжения в боевых действиях Красной Армии против Деникина. Его войска в начале октября взяли Орел и всеми средствами старались пробиться к Москве, [254] рассчитывая окончательно покончить с Советской властью. Юденича поддерживали английские танки. Под натиском врага части 7-й армии начали отход.
3-я бригада, которой мне поручили командовать, отступала по бездорожью — лесами и болотами. У нас было 13 орудий, в том числе батарея тяжелых. Перемещать артиллерию вместе с бригадой не представлялось возможным. Пришлось организовать отдельную колонну, в которую включили и 11 орудий 1-й стрелковой бригады. Эта колонна должна была двигаться на север параллельно фронту, выйти на шоссе Ямбург — Петроград и следовать по нему в район станции Волосово. Артиллерийская группа под прикрытием курсантов школы младших командиров сосредоточилась в деревне на нашем правом фланге.
Бригада уже начала отход, а артиллеристы по какой-то причине замешкались. Вместе с командиром дивизиона Плаксиным, начальником связи и своим ординарцем мы немедленно сели на коней и выехали туда. Видим, артиллеристы только начали строиться в походную колонну. Неожиданно послышалась ружейно-пулеметная стрельба. В это время на опушке леса, откуда мы только что прискакали, показалась цепь белых.
Прикрывающая артиллерийскую группу бригадная школа занимала оборонительный рубеж фронтом на запад, а противник появился с юга. Я дал указания об организации пехотного прикрытия колонны. Два наших орудия немедленно развернулись на улице и открыли по белым огонь прямой наводкой. Белогвардейцы отступили к лесной опушке и залегли. Время было выиграно. На южную окраину деревни по моему приказу быстро подошли подразделения бригадной школы и заняли здесь оборону. А артиллерия двинулась по назначенному маршруту.
Вернуться в свой штаб той же дорогой, которой приехал сюда, я не мог: ее оседлали белые. Пришлось следовать по маршруту, данному артиллеристам. Связь с основными силами бригады была потеряна примерно на четыре-пять часов.
Обогнав артиллерию, мы рысью поскакали на север и, не встретив, к удивлению, ни красных, ни белых, вышли к железной дороге Ямбург — Петроград. Заглянули в будку железнодорожника. Она была пуста. Начальник [255] связи влез на телеграфный столб, подключился к проводам и установил связь со штабом своей 7-й армии. Мне удалось переговорить с новым командующим С. Д. Харламовым.
В академии он руководил нашей учебной группой, знал меня, и разговор между нами сразу же принял доверительный характер. По сведениям штаба армии, 3-я бригада отходила, хотя и организованно.
— Нас интересует, где находится приданная вам артиллерийская группа, — сказал Харламов.
Я доложил, каким образом потерял связь с бригадой и сохранил артиллерию.
— Это хорошо, что артиллерия сохранилась в целости. Не вполне ясна обстановка на железной дороге Ямбург — Петроград.
Вопрос этот не был случайным. 6-ю дивизию Стороженко белые отбросили на северо-восток. Таким образом, железная дорога, а также параллельно идущее с ней шоссе остались, по существу, без контроля со стороны наших войск. От командарма я узнал, что для прикрытия этого направления создан Гатчинский отряд в составе запасного полка и бронепоезда. Харламов приказал мне оставаться в железнодорожной будке.
— Вдоль железной дороги и по шоссе, — сказал он, — видимо, будут отходить отдельные группы бойцов дивизии Стороженко. Останавливайте их, сколотите отряд, хотя бы человек в двести, и остановите белых. Со мной держите постоянную связь, а о своей бригаде не беспокойтесь, она организованно отходит на новый рубеж обороны.
Так я оказался командиром не существовавшего еще отряда, в котором насчитывалось пока четыре человека. Но приказ есть приказ. Беспокойство Харламова мне было понятно.
Железнодорожная будка находилась на открытой местности. Мой ординарец залез на дерево и стал наблюдать. Прошел час, но ни одного человека пока не появлялось. Телефонная связь со штабом армии вдруг оборвалась. А уже сгущались сумерки, оставаться в будке стало небезопасно. Скорее можно было встретить белых, чем своих. Решаю пробираться в свою бригаду.
Мы сели на лошадей и вдоль полотна железной дороги направились на восток. Проехали километра полтора. [256]
Впереди показалась группа людей, двигавшаяся к железной дороге с юга. Наши войска оттуда появиться не могли, значит, это белые.
Мы свернули от железной дороги влево и поехали рысью к опушке видневшегося невдалеке леса. Белые открыли по нас винтовочный огонь. Так мы оказались ночью в незнакомом лесу. Здесь уже не могли помочь ни карта, ни компас. Ехать же куда глаза глядят стало опасно. Пришлось вернуться немного назад и найти дорогу, шедшую от железнодорожной будки на северо-восток. Проехав по ней километров шесть, мы оказались в небольшой деревушке. В окнах домов уже не было ни огонька. На окраине встретили местного жителя. Он почувствовал, что перед ним свои, и смело предложил нам ночлег. Уже в хате выяснили, что хозяин в прошлом работал на одном из питерских заводов. Хозяйка угостила нас хлебом и молоком. Мы установили очередность дежурства и, не раздеваясь, улеглись на полу.
— Чуть свет я разбужу вас, спите все, — сказала хозяйка.
Мы верили ей, но от дежурства не отказались. Под утро наш часовой увидел подходившую к дому женщину. Она попросила вызвать хозяйку, что-то пошептала ей на ухо и быстро ушла.
— Будите своих — в деревню вошли белые, — сказала хозяйка моему ординарцу. — Всего бандитов около тридцати.
Мы выпили по кружке воды. Хозяин тем временем сделал проход в изгороди и, вернувшись в избу, сказал:
— На улицу не выезжайте, через огород езжайте прямо в лес.
До лесной опушки было всего метров сто пятьдесят, и мы незаметно проскочили это расстояние. Благополучно добрались и до железнодорожного разъезда. Там узнали, что красные прошли здесь минувшей ночью. Прикрываясь насыпью, доехали до станции Волосово, занятой Гатчинским отрядом. Накануне вечером туда прибыла и наша артиллерийская группа. Потерь она не имела.
В Волосово находился штаб нашей 3-й бригады. Обстановка в этом соединении сложилась тяжелая. Обескровленные в боях, полки по численности стали не больше стрелковых батальонов. Сплошную оборону они создать не [257] могли, но каждый рубеж оставляли лишь после упорного боя.
Занимая населенные пункты, белые зверски расправлялись с местными жителями. Они расстреливали их по малейшему подозрению. Жестокость головорезов Юденича оказывала определенное отрицательное воздействие на психику малоустойчивых бойцов. А трусость одного или двух из них порождала иногда панику.
Ослабление дисциплины в наших рядах было на руку врагу. Случалось, правда редко, когда небольшой неприятельский отряд одолевал более многочисленное подразделение красных. Первопричиной тому являлась несобранность отдельных бойцов, их склонность принимать за чистую монету ложные слухи.
Белые офицеры очень хитро пользовались всеми нашими слабостями. Небольшими группами они проникали в наш тыл, провоцировали слухи, убивали командиров, нарушали связь. В народе эти разрозненные мелкие банды, скрывающиеся в основном в лесах, прозвали «зелеными». Порой они объединялись в более крупные отряды, насчитывающие по нескольку сот человек. Для уничтожения их приходилось отвлекать значительные силы.
Наступающая против нас армия Юденича была армией профессионалов — в том смысле, что командный состав ее обладал опытом, военными знаниями. Но белогвардейские офицеры-добровольцы боролись за чуждые трудовому народу интересы, несли ему старые порядки, ярмо помещиков, капиталистов, иностранного капитала, беспросветную кабалу и нужду. Поэтому наш народ воевал с предельной решимостью победить врагов.
Партия понимала всю тяжесть создавшегося в стране положения и принимала самые экстренные меры к его перелому. На фронт отправлялись отряды рабочей Красной гвардии, комсостав укреплялся видными партийными работниками.
19 октября в газете «Петроградская правда» было опубликовано обращение В. И. Ленина «К рабочим и красноармейцам Петрограда». В этом документе народу сообщалась горькая правда о том, что Юденичем взяты Красное Село, Гатчина, Вырица, перерезаны две железные дороги к Питеру, что враг стремится перерезать третью — Николаевскую и четвертую — Вологодскую, чтобы взять [258] город голодом. Вместе с тем обращение имело большую мобилизующую силу.
«Товарищи! — говорилось в этом документе. — Решается судьба Петрограда! Враг старается взять нас врасплох. У него слабые, даже ничтожные силы, он силен быстротой, наглостью офицеров, техникой снабжения я вооружения. Помощь Питеру близка, мы двинули ее. Мы гораздо сильнее врага. Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца, победа недалека! Победа будет за нами!»{103}
21 октября войска 7-й армии перешли в контрнаступление. Под Пулковом, Царским Селом, Колпином три дня шло ожесточенное сражение. В эти дни покрыли себя славой особенно отличившиеся слушатели командных курсов Петрограда и латышские стрелки.
25 октября начала наступление наша 15-я армия на лужско-псковском направлении. «Надо кончить с Юденичем скоро; тогда мы повернем все против Деникина»{104}, — писал В. И. Ленин Председателю Реввоенсовета Республики.
Развивая наступление, советские войска погнали врага на запад, освободили Гатчину, Лугу, Гдов. 14 ноября они вышибли Юденича из Ямбурга. Остатки его разгромленных войск были отброшены на территорию буржуазной Эстонии и там разоружены эстонским правительством, которое на этот раз не решилось пригреть авантюристов.
22 января 1920 года генерал Юденич подписал приказ о ликвидации своей армии. [259]