Глава девятая.

Какой быть армии

1

Меня снова направили на учебу в академию. Размещалась она все в том же здании на Воздвиженке. Однако условия для учебы теперь здесь стали лучше. Помещение отапливалось, и даже в холодные дни мы сидели на занятиях без шинелей. Заметно увеличилась нагрузка на слушателей. Они занимались по 10–12 часов в сутки.

Изучалось 28 предметов. Лекции читались не только по истории партии, военному искусству, тактике, диалектике, политэкономии и международному положению, но и по экономике войны, военной психологии, даже по военной гигиене. Стали изучать артиллерийскую и авиационную технику, военно-морское и железнодорожное дело. Учебный план отвечал уже более высоким требованиям. Кроме обязательных военных занятий мы посещали общеобразовательные курсы и кружки политических знаний.

Слушатели основного курса, досрочно выпущенные весной 1919 года и возвращенные снова на учебу, получили фронтовую закалку. Успели побывать в боях и обучаемые второго набора — так называемого параллельного курса. Понятно, что никому из нас и в голову не приходило жаловаться на большую учебную нагрузку: на фронте было потрудней.

В академии очень бурно протекала партийная жизнь. На первом собрании коммунистов в состав бюро фракции были снова избраны Владимир Николаевич Павлов (председателем) и автор этих записок (товарищем, то есть заместителем председателя). Секретарем стал Стецкий.

Развернуло работу военно-научное общество слушателей, изучавшее опыт классовой войны. Партбюро не могло оставить ВНО без своего внимания. [260]

— Софронов, займись военной наукой, — сказал мне однажды Павлов. — Подумай, как привлечь профессоров к руководству учебой.

Казалось бы, профессора должны были сами стать запевалами в этом деле. Но, к сожалению, именно нам надо было проявить инициативу. А как? Ведь многие преподаватели считали нас вообще не подготовленными к научной работе. И в известной мере они были правы. Но разве допустимо глушить добрую инициативу, проявляемую снизу!

Сами слушатели хотели не только разрабатывать вопросы классовой войны (прежде всего гражданской), но и принимать посильное участие в обобщении опыта боевых операций Антанты против Германии и ее союзников. Наш исследовательский пыл, однако, очень озадачил комиссара академии Залежского. Он заявил, что вторгаться в опыт империалистической войны не наша классовая задача. Пришлось нам ограничиться гражданской войной, хотя взгляды, подобные высказанным Залежским, были мнимо революционными: изучения заслуживал боевой опыт всех времен.

Материалов для обсуждения в военно-научном обществе у нас было больше чем достаточно. По решению бюро фракции большевиков слушатели, побывавшие на фронте, представили письменные доклады о работе, проделанной в войсках. Там содержались элементы первого боевого опыта молодой Красной Армии на Восточном, Южном и Западном фронтах.

Менее удачными в военном отношении оказались доклады тех слушателей, которые по каким-либо причинам не использовались на оперативной штабной работе в войсках. Так, Кангелари был комиссаром штаба Западного фронта, а Евсеев — в той же должности на Южном. Слушатель Велисевич работал комиссаром оперативного управления, Казаров — административного, Фроловский — политкомом для поручений. Часть слушателей находилась на хозяйственных и административных должностях.

Однако интерес к самостоятельным обобщениям, как я уже говорил, был неиссякаем. Валентин Кангелари и многие другие предлагали кроме ВНО наладить работу бюро информации и связи. На Западном фронте, будучи комиссаром, Кангелари добился создания при штабе отделения такой организации. Положение о ней было утверждено [261] членами Реввоенсовета фронта И. В. Сталиным и Р. И. Берзиным.

В задачи бюро намечалось включить обобщение опыта и разработку теории строительства Красной Армии. Оно должно было иметь свой печатный орган. Для ведения такой работы был, разумеется, необходим хотя бы небольшой штат постоянных работников. Мы считали, что бюро целесообразнее всего иметь при Политуправлении Реввоенсовета Республики. По этому вопросу я и Павлов решили посоветоваться с Троцким. Но тот зарубил нашу инициативу, что называется, на корню. Он вообще был скептически настроен ко всему, что исходило из академии.

В работе ВНО академии очень активно участвовал председатель Высшей военной инспекции Николай Ильич Подвойский. Он лично просматривал доклады многих слушателей об их работе в действующей армии. Подвойский хорошо знал Павлова, Васильева, Кангелари, Ахова, Венцова, Вольпе, Белицкого и многих других слушателей. По его предложению было принято решение об издании очерка «Два года Красной Армии». Они явились первыми исследованиями, в которых участвовали молодые кадры красных командиров.

Особенно жаркие споры велись о том, какой быть новой армии. Одни считали, что она должна быть милиционной, другие — кадровой. Развернувшаяся война на время сняла эти разногласия. Партия и государство начали создавать кадровую армию.

Спорили и по вопросам комплектования отдельных воинских частей. В обсуждении их участвовал и Подвойский, стоявший за милиционную систему. Однако, читая лекции, Николай Ильич не уводил нас от главного — от текущего момента в строительстве армии. По его словам, сам он мало участвовал в разработке военного вопроса партийной программы. Он рассказывал, что Владимир Ильич Ленин, проявляя строго партийный, классовый подход к оценке всех событий, в то же время учитывал специфику военного искусства, умел взвешивать на чаше весов его достижения в разные эпохи и разными народами.

Только к концу войны, когда из-за экономических трудностей остро встал вопрос о необходимости сокращения армии, партия и государство на время перешли к смешанной [262] системе ее комплектования. Основной костяк составляли кадровые войска, их дополняли милиционно-территориальные. Начало такому комплектованию было положено IX съездом партии. Учитывая благоприятные изменения в положении Советской России, он принял решение о переходе армии на милиционную систему. X съезд РКП (б) признал возможным реально приступить к формированию милиционных дивизий в районах с наиболее пролетарским населением — в Петрограде, в Москве и на Урале. В течение 1923 года были переведены на территориально-милиционную систему десять кадровых дивизий. На 1 октября 1924 года таких соединений стало уже 43, а к 1935 году они составляли уже 74 процента всех воинских формирований.

Военно-политическая и хозяйственная необходимость принятых мер была обусловлена не недооценкой постоянной кадровой армии, а особенностями той поры, экономическими и другими трудностями начального периода восстановления и социалистической реконструкции народного хозяйства. Сразу после успешного выполнения второй пятилетки коммунистическая партия, заботясь об укреплении обороны страны, взяла курс на создание мощной кадровой армии. Правильность его, как известно, подтвердила вся дальнейшая история нашего первого в мире социалистического государства.

2

10 января 1919 года «Правда» опубликовала новую инструкцию партийным ячейкам красноармейских частей фронта, подготовленную на основании постановления ЦК РКП (б). Комиссар академии Залежский по-своему воспринял этот документ. В частности, он потребовал, чтобы партийная организация академии без его разрешения не проводила ни одного собрания.

— Повестку дня и все решения, — сказал он, — буду утверждать лично сам.

Это требование коммунисты расценили как зажим партийной демократии и, разумеется, запротестовали. Тогда Залежский вызвал членов бюро фракции большевиков к себе в кабинет и снова напомнил им о содержании инструкции. [263]

Конечно, механически переносить в академию порядки, установленные в полках и батальонах, не следовало. И Павлов тут же высказал свои соображения на этот счет. В ответ мы услышали категорическое приказание Залежского не собирать даже бюро фракции без его разрешения. Это звучало уже как отсебятина.

Отношения, сложившиеся между партбюро и комиссаром, стали известны всей академии. Залежский уверовал в свое могущество настолько, что пошел дальше: под разными предлогами сократил количество часов, отведенных на некоторые военные предметы. А сроки обучения были и без того сжатыми. Естественно, что выпускники взволновались, боясь остаться недоученными.

В академии считали Залежского сугубо гражданским человеком, мало компетентным в военных вопросах. О его взаимоотношениях со слушателями мы решили написать В. И. Ленину. Составленный Павловым текст кроме него подписали Стецкий и я. Но наше письмо каким-то образом попало к Троцкому. Тот вызвал авторов. Павлов был болен. Пошел я.

Павлову и мне приходилось по академическим делам бывать у Троцкого, выслушивать его самоуверенные наставления и шумные разносы. Как я уже отмечал, он недолюбливал академию, но представителей ее принимал с показной вежливостью, вставал, выходил из-за стола навстречу, здоровался за руку, предлагал садиться и курить. (Рядом с пепельницей у него всегда лежала коробка с хорошими папиросами.) Потом вдруг сразу же начинался разнос. Позер и демагог, он делал это искусно.

В этот раз Троцкий встретил меня с нескрываемым пренебрежением. Даже не поздоровался и не предложил сесть.

— Кем, по-вашему, я являюсь для академии? — в упор спросил меня Троцкий.

— Ваш вопрос мне не совсем понятен, — ответил я.

— Я для вас начальник, — пояснил он. — Почему же вы письмо направили Ленину, а не мне?

Стало ясно, что у Троцкого взбунтовалось самолюбие. Но он и Ленин всегда были для нас несопоставимыми величинами, поэтому я смело отчеканил:

— Потому, что считаем: такой вопрос могут объективно решить только ЦК и Ленин.

— Почему же вы так решили? [264]

— Ленин наш вождь.

— Вождь, вождь! — передразнил меня Троцкий, идя уже на попятную. — И вы решили, что вождь будет разбирать ваши склоки? Этот вопрос буду решать я.

Аргумент Троцкого внешне выглядел оправданным, хотя, по существу, был просто-напросто лазейкой, через которую он мог улизнуть в случае проигрыша. Ведь фразу Троцкого о склоках можно истолковать и как проявление заботы о вожде.

Но в партии уже звали, что такой честолюбец, как Троцкий, упомнит, что Лепин заклеймил его Иудушкой по известному читателям поводу. Упомнит и истинной заботы о вожде революции не проявит. Брестские дни, когда краснобай Иудушка возомнил себя главным над всеми и поставил страну перед катастрофой, особенно ярко показали всем его мелкую предательскую душонку.

— Нельзя ли узнать о вашем решении? — спросил я.

— Вы, как буржуазные студенты, — ответил Троцкий, — занимаетесь в академии склоками. Я этого не потерплю. Требую, чтобы вы отказались от своего письма и в течение двадцати четырех часов написали об этом Ленину и мне. В противном случае я приму репрессивные меры против вас и Павлова.

Мы собрались на квартире у Павлова и решили не отказываться от своего письма. Но репрессий со стороны Троцкого против нас не последовало. Скорее всего потому, что все это случилось за несколько дней до открытия VIII партийной конференции. Может быть, Троцкий подумал и о возможной личной ответственности за крутые и необоснованные меры. Ведь ему уже попадало за это от делегатов VIII партийного съезда. На конференции мы с Павловым лицом к лицу встретились с Троцким в коридоре. Тот ответил на наше приветствие, а по поводу письма ничего не сказал.

Нам с Павловым и на сей раз удалось присутствовать почти на всех заседаниях VIII Всероссийской конференции РКП(б). Как бывало и на предыдущих партийных форумах, гости сидели вместе с делегатами. Во время перерывов члены президиума конференции находились обычно среди делегатов и беседовали с ними.

Несколько раз я видел и Ленина, беседовавшего в перерыве с делегатами. Вокруг него быстро собирались люди и с жадностью ловили каждое его слово. Однажды [265] Владимир Ильич задержался около стоявшего со мной В. Н. Павлова.

— Где вы теперь обретаетесь? — спросил он у Павлова.

— Были в действующей армии, теперь опять учимся в академии, — ответил Павлов за себя и за меня.

— На каких должностях были в армии? — спросил Владимир Ильич.

— Вначале работали в штабах, потом стали командирами бригад, — ответил я.

— Значит, поучились в академии, поработали в штабах и стали командирами. Это хорошая основа для работы в армии, — заметил Ленин.

На этом, к сожалению, наша беседа закончилась. Владимир Ильич увидел шедшего к нам своего старого знакомого и, поздоровавшись, стал обеими руками дружески трясти его за плечи. Узнав, что тот работает в Донбассе, Ленин начал расспрашивать его о жизни рабочих.

Мы подумали, что письмо наше не дошло до Ленина, иначе он обязательно поинтересовался бы положением в академии. Ведь он был у нас в самую памятную для всех пору становления первого крупного учебного заведения новой армии.

2–4 декабря В. И. Ленин руководил работой VIII Всероссийской конференции РКП(б). Как известно, она открылась вступительной речью Владимира Ильича. На втором заседании он выступал с политическим докладом ЦК и с заключительным словом. В. И. Ленин подготовил проект резолюции о международной политике, выступал с речью о Советской власти на Украине и с заключительным словом по этому вопросу. Были приняты очередные важные решения.

Вспоминаю, как ленинские документы этой конференции глубоко и всесторонне отразили время — два года, прошедшие после Октябрьской революции. Это были годы, несравнимые с какими-либо другими по своей сложности и тяжести.

Сами партийные конференции согласно решению VIII съезда партии должны были созываться через три месяца. Срок созыва VIII конференции был нарушен из-за тяжелого военного положения страны. Оно сложилось в результате иностранной военной интервенции и вызванной международным империализмом гражданской войне [266] в нашей стране, войне, затянувшейся по вине мировой реакции тех лет. Конференция собралась тогда, когда главные трудности уже остались позади. Большие изменения, происшедшие в международном и военном положении Республики Советов, Ленин подверг всестороннему анализу.

Прежде всего мы горели нетерпением глубже уяснить себе, что же заставило Антанту убрать из голодной России свои прекрасно оснащенные по тому времени войска? Хотели послушать, что скажет по этому поводу сам Ленин.

Владимир Ильич назвал наши победы чудом, потому что всемирный империализм, пытавшийся удушить Советскую республику в России, оставался в военном отношении во много раз сильнее нас. В числе, я бы сказал, глубинных причин, объясняющих, почему это чудо произошло, Ленин в своем политическом докладе назвал сочувствие к нам со стороны рабочих всего мира. Оно передавалось и английским солдатам, и французским морякам, несмотря на то, что коммунистические организации среди них были слабы. Расстрел француженки Жанны Лябурб в Одессе за политическую агитацию среди матросов стал известен всем пролетариям Франции, и имя ее являлось знаменем борьбы против международного империализма.

«...Оказалось, — говорил Ленин, — что французские и английские войска действительно нельзя держать на территории России: они не воюют, а доставляют Англии и Франции бунтовщиков, поднимающих английских и французских рабочих против своих правительств»{105}.

Не удалось империалистам и организовать поход на Советскую Россию маленьких государств, созданных и поддерживаемых в целях борьбы против большевизма. В. И. Ленин с исключительной силой убеждения раскрыл, почему сорвался «второй метод ведения войны Антантой», что обусловило «вторую гигантскую международную победу», которая была «более сложная, чем первая»{106}. В числе этих государств В. И. Ленин назвал Эстляндию, Финляндию, Латвию, Литву, Польшу. Во всех этих государствах были буржуазные правительства, имевшие в своем составе разного рода соглашателей. Каждая из этих наций настроена, отмечал Ленин, безусловно решительно враждебно к большевикам. И тем не менее невероятное произошло: [267] нам удалось этих буржуа и соглашателей повернуть на свою сторону. Оружие Антанты обернулось против Антанты!

Когда я размышляю об этом, то еще и еще раз прихожу к выводу: молодая Республика Советов уже за те два памятных года ярко показала свою миролюбивую природу и мудрую внешнюю ленинскую политику. Даже буржуазные правительства соседних малых государств убедились, что реальную угрозу их независимости таит в себе политика Антанты, а не большевистской России. Это, можно сказать, были первые ростки мирного сосуществования государств с различными социальными системами.

Нельзя без волнения и гордости за ленинскую проницательность вспоминать аргументы, с помощью которых Владимир Ильич характеризовал процессы, перемены, происходившие в общественном мнении стран Европы.

И уж конечно в выступлениях Ленина мы, военные, как всегда, особо выделяли и запоминали все то, что непосредственно относилось к Красной Армии, к ее рабоче-крестьянскому происхождению. «Рабочий класс, — говорил В. И. Ленин, — как он ни ослаблен империалистской войной и разрухой, осуществляет политическое господство, но он этого не мог бы сделать, если бы не привлек к себе в союзники и друзья большинство трудящегося населения, в русских условиях — крестьянство. Это осуществилось в Красной Армии, где мы смогли использовать специалистов, в большинстве настроенных против нас, и создать ту армию, которая, по признанию наших врагов — эсеров в резолюции последнего совета их партии, представляет армию не наемников, а народную. Рабочий класс смог создать эту армию, большинство которой принадлежит не к его классу, смог использовать специалистов, настроенных против него, только потому, что он мог вести за собой, мог превратить в своих друзей и союзников ту массу трудящихся, которая связана с мелким хозяйством...»{107}

Мне думается, эти слова обнажили саму «корневую систему» Красной Армии — детища трудового народа, питающего ее могущество. [268]

Моим правнукам трудно даже представить себе, каким суровым был 1919 год. Разруха не поддавалась описанию. Ленин, партия никогда не закрывали глаза на людские беды. В том же докладе Владимир Ильич был вынужден говорить о «простейших задачах, которые всего труднее решить, но которые мы все-таки решим. Это — задача о хлебе, задача о топливе, задача борьбы со вшами»{108}. Строки о вшах в книге могут показаться неэстетичными. Ведь молодые читатели не видели этого паразита — разносчика сыпного тифа. Но эстетично ли уходить от правды истории и предавать забвению истину, которую высказал тогда Владимир Ильич? Он говорил: «...сыпной тиф среди населения, истощенного голодом, больного, не имеющего хлеба, мыла, топлива, может стать таким бедствием, которое не даст нам возможности справиться ни с каким социалистическим строительством»{109}.

Конечно, прекрасное есть жизнь, какою она должна быть по нашим понятиям. Об этом писал еще Чернышевский. Мы всегда, в самые невеселые годы были уверены, что построим новую жизнь, по нашим социалистическим понятиям.. И такая жизнь под руководством партии у нас построена. Но манна не падает с неба. Потому нельзя забывать о «прелестях» разрухи, с чего мы начинали. Потребовались колоссальные усилия ряда поколений, чтобы сделать страну могучей и богатой. В. И. Ленин заставил нас тогда по-хозяйски осмотреться, взвесить все невзгоды и собраться с силами, увидеть нелегкие, но единственно правильные пути движения к социализму. Не случайно в заключение Ленин остановился на роли коммунистических субботников. В дальнейшем развитии их он видел школу воспитания у трудящихся сознательного отношения к социалистическому строительству, которое начинал наш народ.

VIII Всероссийская партийная конференция обсудила вопросы порядка дня VII Всероссийского съезда Советов, который открылся 5 декабря в Большом театре. На его заседаниях мне также посчастливилось быть с гостевым билетом. В день открытия съезда В. И. Ленин выступил с политическим докладом ВЦИК и Совнаркома, на следующий день — с заключительным словом, 8 декабря — [269] с речью в организационной секции и в день закрытия — с заключительной речью. Все эти документы также вошли в ленинские сочинения и продолжают жить в сердцах и памяти поколений.

Сопоставляя выступления Владимира Ильича, всякий раз поражаюсь их естественности, гибкости и стремительности мысли вождя. Именно на VII съезде Советов я особенно отчетливо убедился в этом.

Если на партийной конференции было 118 делегатов с решающим и совещательным голосом, то на съезде Советов — 1366, из них 1278 коммунистов. Полагаю, это определило и некоторые особенности доклада, который, скажем, был значительно подробнее. Стремясь как можно лучше довести выводы и решения конференции до делегатов съезда, В. И. Ленин, мне думается, еще нагляднее показал, в чем суть и причины побед, одержанных молодой Республикой Советов над Антантой, силами мирового империализма, каковы политические результаты нашей деятельности и полученные уроки. Удивительно просто, доступно прозвучали ленинские слова: «...мы победили Антанту тем, что отняли у нее рабочих и крестьян, одетых в солдатские мундиры»{110}. Эти слова образно выражали революционизирующую силу идей Октября. Они легко запоминались делегатами.

В те же дни я последний раз видел и слышал оппозиционеров. Как известно, Президиум ВЦИК решением от 27 ноября 1919 года допустил к участию в работе съезда с правом совещательного голоса представителей оппозиционных партий, принявших решение о мобилизации своих членов на фронты гражданской войны{111}. Что получилось из этой «мобилизации» — читателю известно. В своих воспоминаниях хочу лишь коротко сказать о поведении оппозиционеров. Отщепенцы рьяно обвиняли большевиков в ущемлении их партий, в нелояльности, в незаконности Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, отсутствии демократических свобод и так далее. Вопреки всем очевидным фактам клеветники договорились до того, что большевики-де представляют меньшинство рабочего класса. Ленин противопоставил этому исторически неопровержимые факты. В заключительном слове по докладу [270] он сказал: «В той стране, где правительство было свергнуто с небывалой легкостью, где рабочие и крестьяне с винтовкой в руках защищают свои интересы, где они применяют ее, как орудие своей, воли, — в такой стране говорить, что мы представляем собой меньшинство рабочего класса, — смешно. Я понимаю, когда такие речи раздаются из уст Клемансо, Ллойд Джорджа, Вильсона. Вот чьи это слова, вот чьи это идеи! Когда эти речи Вильсона, Клемансо, Ллойд Джорджа, самых худших из хищников, зверей империализма, повторяет здесь Мартов от имени Российской социал-демократической рабочей партии (смех), тогда я говорю себе, что надо быть начеку и знать, что тут ЧК необходима (аплодисменты)»{112}.

Сквозь дымку лет отчетливо вижу вместительный оживленный зал заседаний, ложу, откуда меньшевики, эсеры, бундовцы, словом — оппозиция, многозначительно бросали недовольные возгласы, обвинения и... попадали впросак. Ленинская логика клала противника на обе лопатки.

А с каким сарказмом и как доказательно прозвучала ленинская отповедь ораторам оппозиции, в том числе и представителям бунда, упрекавшим нас, что мы не соблюдаем Конституцию РСФСР.

«Я утверждаю, — отвечал Владимир Ильич, — что мы Конституцию соблюдаем строжайшим образом. (Голос из ложи: «Ого!») И хотя из ложи, которая в прежние времена была ложей царской, а теперь является ложей оппозиции (смех), я слышу иронический возглас «ого!», — тем не менее я сейчас это докажу. (Аплодисменты)». И Ленин зачитывает из брошюры с текстом Конституции РСФСР, которую подал ему Петровский, параграф 23: «Руководствуясь интересами рабочего класса в целом, РСФСР лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которые используются ими в ущерб интересам социалистической революции» {113}.

Оппозиция добивалась свободы борьбы против нашей революции.

В. И. Ленин, развивая свои мысли о свободе и равенстве, классовые взгляды на эти понятия, как известно, спрашивал: свобода, но для какого класса и для какого [271] употребления? Равенство, но для кого и с кем? Конституция РСФСР узаконила: диктатура рабочих и беднейшего крестьянства для подавления буржуазии и спекулянтов. Владимир Ильич показал сущность демократических свобод в переходный период от капитализма к социализму, условия их развития.

Мы было уже посчитали, что о нашем письме к Ленину в ЦК партии просто забыли — мало ли хлопот центральному аппарату партии! На деле оказалось не так. Вскоре после съезда Советов в академию прибыла комиссия ЦК во главе с А. И. Окуловым. После проведенной ею проверки фактов в декабре 1919 года комиссаром академии вместо Залежского стал Г. Л. Пятаков{114}.

Несколько раньше на посту начальника академии А. К. Климовича сменил бывший генерал Снесарев. Культурный и эрудированный, он пользовался у нас большим авторитетом. Уважали его и старые военспецы — преподаватели академии. Несмотря на слабое здоровье, Снесарев помимо выполнения обязанностей начальника академии очень активно занимался и научно-исследовательской работой.

Приказом Реввоенсовета Республики 5 января 1920 года был упразднен совет академии. Второй комиссар академии Козловский стал ведать хозяйственными вопросами.

Когда Пятаков появился в академии, Павлов встретился с ним и после обстоятельного разговора пришел к выводу, что новый комиссар тоже не силен в военных вопросах. Лично я слышал о Пятакове от товарищей, работавших с ним на Украине. Там он возглавлял антипартийную группу «левых коммунистов». Его характеризовали как очень крутого и властолюбивого человека.

— Он может зажать нас в ежовые рукавицы, — сказал я Павлову.

Через несколько дней Пятаков собрал в своем кабинете всех членов нашей фракции большевиков. Секретарь Стецкий доложил ему о составе бюро и планах работы партийной организации. Я пожаловался комиссару на перегруженность учебного плана лекциями. Рассказали мы [272] также об агитационно-пропагандистской и культурно-просветительной работе, о хозяйственно-бытовых запросах.

На многие вопросы Пятаков никак не реагировал. А резюме сделал такое:

— В академии собраны слушатели с разной общеобразовательной и военной подготовкой. Это, конечно, является тормозом в учебном процессе. Не следует ли нам провести чистку и освободить академию от слушателей, не подготовленных к занятиям в ней?

О конфликте с Залежским Пятаков знал, о нашем письме к Ленину — тоже. Но все эти факты квалифицировал как не заслуживающие внимания. И тут же приказал не вмешиваться в детали хозяйственной жизни академии, учебного процесса. Это, мол, компетенция администрации. В какой-то мере Пятаков тут был прав.

5 января 1920 года появился приказ по академии, в котором указывалось на «неподготовленность некоторого числа» слушателей к занятиям в высшем военно-учебном заведении. Была образована особая комиссия для проверки этой неподготовленности.

Слушатели встретили приказ настороженно. Он вызвал много разговоров. Пятаков срочно потребовал от бюро фракции характеристики на членов партии. Однако проведенная чистка академии многого не дала. Несколько слушателей были исключены скорее для подтверждения «правомерности» приказа. Ведь всю эту работу администрация могла выполнить и без комиссии.

Куда лучше было бы Пятакову потребовать от отдела кадров полнее и глубже изучать будущих красных генштабистов. Но этого мы тогда не почувствовали. «Новая метла метет чище», — не без иронии говорили некоторые слушатели.

В ту пору в академии учились даже бывшие эсеры Закс, Блюмкин (убийца германского посла Мирбаха) и другие. Впоследствии некоторые из них, в частности Белицкий, Ефимов, Евдокимов, стали хорошими коммунистами. Слушатели-большевики, как правило, относились к «бывшим» без достаточного доверия. Такую настороженность проявлял и Павел Ефимович Дыбенко. И его можно было понять: человек прошел суровую революционную школу, неоднократно арестовывался царской охранкой. Он хорошо знал истинную цену временным попутчикам Октября и не без основания не доверял им. [273]

— Крикуны, готовые служить нашим и вашим, — говорил об эсерах Павел Ефимович.

На общих партийных собраниях Дыбенко обычно сидел в центре зала вместе со слушателем И. Ф. Федько. Любил бросать ораторам реплики. И сам охотно выступал.

Нередко этого стройного рослого человека с красивым, немного смуглым лицом и живыми глазами, не расстававшегося со своей окладистой бородой и большими усами, москвичи видели на городских митингах. Павел Ефимович обладал сильным голосом, хорошей дикцией. Природный оратор. И когда, получив путевку МК партии, Дыбенко появлялся у рабочих или студентов, его встречали рукоплесканиями. «Уж этот меньшевикам задаст! — говорили рабочие. — Любого лунатика заставит образумиться». Дело, конечно, выглядело сложней: меньшевики и эсеры были сознательными противниками нашей партии.

Дыбенко частенько после занятий заходил к нам на квартиру. С Павловым он был знаком раньше меня — с 1917 года: они вместе работали в Петрограде, формировали Красную гвардию. Будучи председателем Центробалта, Павел Ефимович организовывал переброску морем из Финляндии оружия для Красной гвардии.

На одном из академических вечеров Дыбенко познакомил меня со своей женой Александрой Михайловной Коллонтай. Мы не заходили в танцевальный зал, а прогуливались в фойе. Очаровательная собеседница, Коллонтай была в то время уже очень известной в партии. Ее речи записывались на граммофонные пластинки, которые расходились по всей стране. До сих пор в ушах звучит голос Александры Михайловны. Она говорила тогда: «Крепнет новая, трудовая Советская Россия».

В 20-х годах мы с Дыбенко работали в Московском военном округе. Он командовал 10-м стрелковым корпусом, а я был командиром 17-й Нижегородской дивизии, которая летом стояла в Гороховецких лагерях. В 1926 году в день открытия осенней охоты ко мне в двенадцатом часу ночи неожиданно ввалился Дыбенко. Он был в охотничьей амуниции, с ружьем и собакой.

— Вставай, Егор! Приехал к тебе на охоту, — бросил с порога Дыбенко.

— Павел Ефимович, о какой охоте ты говоришь? За столько верст — и ты приехал сюда только на охоту? [274]

— Что ж такого! За многие годы мне дали наконец настоящий отпуск — с охотой. Уборевич посоветовал съездить к тебе. Он сказал, что в районе Гороховецких лагерей много дичи. Вставай. Пойдем за утками. Ведь ты хорошо знаешь здешние охотничьи угодья.

Я позвонил заместителю, наказал проследить за кое-какими делами и поехал с Дыбенко. Правда, охотились мы не за утками, а за тетеревами.

Вечером за чашкой чаю вспомнили академию, общих знакомых, и стало как-то грустно.

— Тогда мы любовались чучелами, а не тетеревами, — сказал Дыбенко. И, загадочно улыбнувшись в усы, добавил: — Не до этого было.

Хорошо запомнилась мне встреча на одном из академических вечеров с известной журналисткой Ларисой Рейснер. Ее отец, старый большевик, читал нам лекции по психологии. Лариса нередко приходила к отцу в академию и полюбила наши вечера. Очень хорошо отзывалась она об игре полкового оркестра, который приглашался из МВО, о пении дуэтом, о пляске «яблочко», в общем, обо всей нашей самодеятельности, с ее революционными живгазетами и раешниками на попов и бюрократов.

С самого начала Академия Генерального штаба готовила не только специалистов для строительства Красной Армии, но и людей хорошей общей культуры. Мы это чувствовали, хотя наша учеба исчислялась всего месяцами и чередовалась с командировками на фронт.

3

Пока мы вели общие дебаты о том, какой должна быть Красная Армия, главный арбитр — жизнь все рассудила по-своему и самым определенным образом. 15 января 1920 года состоялось решение правительства создать на базе 3-й армии 1-ю Трудовую. На нее возлагались: заготовка продовольствия и фуража по разверсткам, спущенным в губернии Урала, а также дров, подвоз их к заводам и станциям железных дорог; организация для этого гужевого транспорта; мобилизация на основе трудовой повинности рабочей силы; строительные работы. В район действия Трудовой армии вошли Пермская, Екатеринбургская, Челябинская, Тюменская и Уфимская губернии. [275]

Такое чрезвычайное решение было продиктовано исключительными трудностями, которые встретила страна, хотя и одержала славные победы над белогвардейцами и интервентами. Могла ли академия быть равнодушной к этому жизненно важному решению? Конечно нет. Особенно ответственно отнеслись к нему мы, служившие ранее в 3-й армии (таких было человек пятнадцать).

Павлов, я и бывший командир стрелковой бригады 3-й армии Павел Владимирович Клоков, жившие в одной квартире, посоветовались и решили пригласить уральцев для обмена мнениями. Прикинули, что выпадет на долю 1-й Трудовой, как может пойти восстановление заводов, что ждет продотряды и заготовителей дров.

— Все это предварительная работа, — заметил Павлов. — Основная — добыча руды, угля и выплавка металла.

Для решения такой задачи командованию требовались опытные специалисты. А где их взять? Взвесили возможности военного округа, губернских и уездных комиссариатов, местных исполкомов. Наконец, кто будет увязывать работу плановиков? Если Москва, то сколько уйдет на это времени при существующих средствах связи?

Дня через два мы с Павловым пошли к комиссару академии и высказали ему наши соображения по поводу организации и функций Трудовой армии. Наше желание отправиться в 1-ю Трудовую было удовлетворено. Итак, уральцы снова будут вместе: Павлов и Кангелари, Станкевич и Клоков, Тарасевич и Беленький, Докучаев и Ковшов, Янсон и я.

Москвичи, поехавшие на Урал, заняли два специальных поезда. Во время следования от Москвы до Екатеринбурга я был назначен председателем комиссии по обследованию железных дорог. Читателю нетрудно догадаться, чем это вызывалось. Конечно же разрухой.

На таких крупных станциях, как Сызрань, Уфа, Челябинск и другие, наш поезд имел продолжительные остановки, и члены комиссии успевали обстоятельно побеседовать с военными комендантами и железнодорожниками о состоянии путей, о том, как улучшить их, особенно на аварийных участках.

В Екатеринбурге многих слушателей академии решили использовать в штабе — Совтрударме. Павлову достался самый сложный отдел — труда; Станкевич стал начальником организационно-инспекторского отдела; Кангелари [276] — управляющим делами. Мы с Ковшовым были оставлены для поручений при председателе Совтрударма.

Совет Трудовой армии стал хозяйственным центром Урала. В него входили представители ВСНХ и военного округа, Наркомзема и Наркомвнудела, Наркомтруда и профсоюзов. Ежедневно здесь накапливалось множество вопросов, особенно организационных. Наиболее сложные выносились на заседания Совета, которые проводились два раза в неделю и продолжались по четыре-пять часов. Так, 12 марта разбиралось 27, 16 марта — 24, а 17–45 вопросов. Стилю разбора их могут позавидовать и многие теперешние любители заседать. Докладчику давалось три-пять минут, а выступавшим в прениях и того меньше. Требовалось вдумчиво и оперативно решать, как лучше организовать весенне-посевную кампанию, как без ущерба для заводов предоставить отпуска уральским рабочим, имевшим в близлежащих деревнях и поселках свои земельные участки. Ведь край настолько бедствовал, что нельзя было забывать и о личных огородах. На заводах первой категории отпуска предоставлялись лишь 10 процентам, в основном неквалифицированным рабочим. На предприятиях второй категории этот процент был побольше. Срок отпуска — от 7 до 20 дней в зависимости от расстояния. Рабочим на предприятиях третьей категории он доходил до 35 дней{115}.

Девятый съезд РКП (б) 29 марта — 5 апреля 1920 года в резолюции «Об очередных задачах хозяйственного строительства» специально принял раздел XIV — «Трудовые армии», подчеркнув их практически-хозяйственное и социалистически-воспитательное значение. Партия назвала условия применения воинского труда в широких размерах: простой характер работы, доступный всем красноармейцам; применение системы уроков, при невыполнении которых понижается паек; применение премиальной системы; участие на том же трудовом участке значительного числа коммунистов, способных своим примером вдохновлять красноармейские массы.

Партия отдавала себе отчет в том, что, применяя крупные соединения на трудовом фронте, не следует забывать о сохранении армии в целом для решения военных задач, о поддержании и повышении ее боевой готовности. [277]

Через десять дней после съезда партии состоялось новое решение Советского правительства о положении и задачах Совета Трудовой армии. В нем указывалось, что Совет является органом, объединяющим все хозяйственные и военные учреждения Урала и Приуралья и согласующим работу остальных учреждений в отношении хозяйственных и военных задач. Совтрударм действует как областной орган Совета Труда и Обороны РСФСР и является прямым исполнителем его распоряжений. Все хозяйственные и военные распоряжения, касающиеся района деятельности Совтрударма, отдаются ВЦИК, Совнаркомом и Советом Труда и Обороны через Совтрударм или, во всяком случае, со своевременным уведомлением.

В этом постановлении определялся состав Совтрударма: председатель, уральский окружной военный комиссар, уполномоченные ВСНХ, Наркомтруда, НКПС, Наркомзема, ВЦСПС{116}.

По распоряжению наркома Ф. Э. Дзержинского при Совтрударме 1 создавалось представительство ВЧК для объединения работы всех ее органов в районе деятельности Совтрударма 1 и планомерного использования в борьбе с хозяйственной разрухой. Все органы ВЧК в районе деятельности Совтрударма 1 подчинялись особоуполномоченному ВЧК, который, в свою очередь, подчинялся предсовтрударму 1 и ВЧК{117}.

Надо было видеть, как за время войны изголодались рабочие и крестьянские руки по производительному труду. Люди работали самозабвенно. В приветствии IX съезда партии Красной Армии и Красного Флота, которое коммунисты довели до всех бойцов, говорилось:

«Вы честно выполнили возложенную на вас задачу, вы отбили все покушения врагов, завоевали для социалистического Отечества мир и дали ему возможность перейти к выполнению главной задачи — строительству трудовой, братской жизни.

Здесь вы снова приходите на помощь своим братьям — рабочим и крестьянам. Не выпуская из одной руки винтовки, готовые во всякий момент отразить новые посягательства врагов, вы другой рукой беретесь за топор и молоток, чтобы способствовать восстановлению нашего [278] разрушенного хозяйства и облегчить трудный переход к мирному строительству».

А в салон-вагоне Троцкого в те напряженные дни продолжались разносы. Я сам слышал, как этот деспот ни за что ни про что грубо накричал на А. А. Андреева, представлявшего в Совтрударме ВЦСПС. Андрей Андреевич вышел как ошпаренный, даже не пошел за скудным пайком, который выдавался в те дни в нашей столовой. Штрих небольшой, но он убедительно показывает, как Иудушка, упиваясь властью, помыкал партийными и профсоюзными работниками на местах.

В апреле мы облегченно вздохнули: Троцкий уехал в Москву. Работу по Совтрударму возглавил его ставленник — Пятаков. Должности для поручений при предсовтрударме были упразднены. Ковшов получил назначение заместителем начальника отдела по труду, а я — заместителем екатеринбургского губернского военного комиссара и по совместительству командиром бригады ЧОН (части особого назначения). Ее полки состояли из коммунистов, проживавших в районе дислокации частей. Они обучались военному делу на специальных сборах, числились в списках своих рот и периодически собирались на военные занятия и на учебные сборы.

Пятакова, Павлова и ряд других перевели на фронт против белополяков. Работу Совтрударма после отъезда Пятакова возглавил Ефим Осипович Бумажный. Несколько раз я подавал рапорты с просьбой послать меня в действующую армию, но получал отказы.

Молодые товарищи не сразу могут понять, почему надо было мотаться с востока на запад и с севера на юг. Но так повелевало бурное революционное время.

На губернский военкомат, где я остался, снова легла большая работа по мобилизации военнообязанных и призыву в армию молодых возрастов. Политическое настроение жителей деревень в то время было далеко не устойчивым. Сказывалось влияние кулаков и других антисоветских элементов. Недовольные отказывались идти в Красную Армию и, скрываясь в лесах, занимались бандитизмом. От рук этих злодеев погибло немало советских и партийных работников Урала. Имели место вооруженные нападения банд на продотряды и склады.

Меня по совместительству назначили председателем комитета по борьбе с дезертирством. На этот орган были [279] возложены и карательные функции. Постановлением Совтрударма 1 в целях борьбы с бандитами и предупреждения убийств продработников было предусмотрено: взятие заложников из среды кулаков и даже расстрел некоторых из них, увеличение разверстки наполовину или вдвое в тех волостях, где произошло убийство продработников{118}.

В то время даже в уездных военкоматах не было точных сведений о военнообязанных. Это затрудняло борьбу с дезертирством. Только постановление Совета Труда и Обороны от 17 октября 1919 года обязало каждого военнообязанного встать на учет в военкомате и получить удостоверение об отношении к военной службе. Без такого документа мужчинам призывного возраста не выдавалась продуктовая карточка, их не брали на работу. Лица, не имеющие удостоверения, брались на учет иначе.

Обычно злостные дезертиры добровольно являлись в военкомат лишь после того, как к их семьям применялись репрессивные меры. Они попадали в запасной полк, откуда, между прочим, недели через две-три многие опять убегали, и фамилии их снова попадали в списки нарушителей закона.

Дезертиры причиняли много хлопот. Но не следовало забывать и о других делах, скажем, об организации субботников.

Хорошо прошел субботник по уборке двора одного из заводов. У всех товарищей из губвоенкомата было тогда приподнятое настроение. Каждый стремился взять работу потруднее.

Лично мне приходилось участвовать в таких мероприятиях на Верхне-Исетском заводе и в других местах. Об энтузиазме людей нельзя вспоминать без волнения. Чтобы лучше использовать инструменты (а их недоставало), мы организовали работу в две смены. Таким образом удовлетворялось желание каждого участвовать в общественно-полезном труде.

Сотрудники губвоенкомата заготовляли дрова. Обычно под выходной день они выезжали в лес, получали определенные участки и сразу же начинали работу. Коллективы военных учреждений нередко брали с собой оркестры, игра которых поддерживала у людей бодрое настроение. [280]

В конце 1920 года я был переведен в Трудовую армию Донбасса. Урал — Донбасс — это было важнейшее стратегическое хозяйственное направление, на котором по-своему решался вопрос, удержится ли новая власть или победившие рабочие под улюлюканье врагов сложат оружие. Сколько неверия в силы освободившейся России сеяла тогда мировая буржуазия, сколько высказывала мрачных прогнозов!

Да, у скептиков, видевших Россию в непроглядной мгле, были для этого кое-какие основания. Наша и без того слабая промышленность за 1914–1920 годы упала до угрожающего предела. Особенно остро чувствовалась нехватка топлива. Если в 1916 году в Донбассе было добыто 28,7 млн. тонн угля, то в 1920 году всего 4,5 млн. тонн.

Донецкая Трудовая армия была создана в феврале 1920 года из переброшенных туда полков Юго-Западного фронта. Командовал ею мой однокашник по учебе в академии и коллега по работе в 3-й армии Егор Николаевич Пылаев, бывший военком стрелковой дивизии. С увлечением и полной отдачей сил занимался он восстановлением каменноугольной промышленности Донбасса. Замечу кстати, что он оказался неплохим хозяйственником и вскоре был назначен председателем Совнархоза Ленинградской губернии.

Так вот, при участии Е. Н. Пылаева части Трудовой армии за четыре месяца исправили на Украине 120 больших и множество малых мостов, отгрузили 21,5 млн. пудов угля. Опыта погрузки у бойцов не было, и постичь это, пусть и нехитрое дело им оказалось непросто. Зато энергия у них била через край. А в каких невероятно трудных условиях они жили и работали! Одежонка — что тебе тришкин кафтан, ни белья, ни мыла. В бараки забирался тиф и буквально косил трудармейцев. Но глаза свободных людей светились надеждой на будущее, она наполняла силой их худые, жилистые руки.

Восстановлением Донбасса из Бахмута (ныне Артемовск) руководило Центральное правление каменноугольной промышленности (ЦПКП), а на местах — районные управления.

Перед трудармейцами лежали опустошенные донецкие степи, разрушенные или затопленные шахты. Коренных шахтеров насчитывалось единицы: одни погибли на войне, [281] другие куда-то подались в поисках куска хлеба. На первых порах наметили из 1200 шахт восстановить только 350 более крупных и менее разрушенных.

Приехав в Бахмут в первых числах января 1921 года, я снова оказался в одном доме с моим старым приятелем В. Н. Павловым, его женой Е. И. Пылаевой и братом жены Егором Николаевичем. Все трое были для меня самыми желанными гостями.

Сразу же по приезде встал вопрос, кем мне здесь быть. Кто-то посоветовал как бывшему железнодорожнику принять должность начальника транспортного отдела ЦПКП. Но ведь я уже стал профессиональным военным. А бойцам Трудовой армии надо было уметь действовать не только топором, молотком, но и винтовкой. Решили поручить мне организацию борьбы с бандитизмом. Этим должен был заниматься по совместительству губвоенком Кричевцов, но он, загруженный до предела основными делами, со второй задачей не справлялся: бандитизм продолжал угрожающе разрастаться.

Решили просить Москву ввести в штабе армии должность помкомандарма, а пока назначить меня помощником начальника штаба.

— Твоя задача, Егор, — говорил Пылаев, — боевая подготовка войск и борьба с бандитизмом.

Наша армия насчитывала шесть бригад. Три из них, входившие во 2-ю Донскую дивизию, добывали и грузили уголь, три другие дивизии внутренней службы (ВНУС) в основном боролись с бандами и сопровождали железнодорожные эшелоны в разные промышленные районы страны. Чтобы по пути уголь, перевозившийся на открытых платформах, не растаскивали, его надо было охранять крепкими командами красноармейцев.

И трудовые и воюющие бригады производили внешне неважное впечатление. В первую половину 1921 года, например, в некоторых трудбригадах было до 60 процентов совершенно разутых красноармейцев{119}. В одних и тех же ботинках приходилось работать двум бойцам (в разные смены), а отсутствие обмундирования заставляло чуть ли не половину подразделений отсиживаться в казарме. Были случаи, когда босые бойцы не могли даже выскочить на улицу, чтобы защитить казарму от налетевших [282] бандитов. Количество больных тифом и цингой доходило до 20 процентов{120}. Ежедневно на работы выходило в среднем по пять-шесть тысяч трудармейцев. Около двух тысяч трудились в забое, остальные — на погрузке и доставке угля. Почти все делалось вручную. Механизация в Донбассе не превышала трех процентов.

Постоянные лишения отрицательно сказывались не только на производительности труда, но и подтачивали настроение, рождали даже позорные случаи дезертирства. Но, несмотря на все тяжести, лозунг того времени «Дадим стране 500 миллионов пудов угля!» к 1922 году был выполнен. И в этом немалая заслуга воинов Донецкой Трудовой армии.

Весомый вклад в решение поставленных задач вносили политотделы, партийные организации. Агитационно-пропагандистская работа велась как среди войск, так и среди населения. Активно и плодотворно действовали чрезвычайные школы по ликвидации неграмотности, так называемые «грамчека». Изъяны в политико-моральном состоянии частей Трудовой армии были сравнительно невелики. При мне произошел единственный неприятный случай: на сторону Махно переметнулся эскадрон 51-го Кубанского кавалерийского полка. Между прочим, бойцы этой части не испытывали лишений. Их толкнула на измену кучка предателей — командиров из «бывших».

В Донбассе, в районе Бахмута, Трудовая армия добывала соль, которая тогда была своего рода валютой. На нее можно было выменять в деревне продукты, а в городе — промтовары.

Вспоминаю, как резок был контраст между угольной и соляной шахтами. В угольной с потолка капает вода, под ногами слякоть. Из шахты всегда выходишь грязным. В соляной проходы высокие, сухие, чистые. Все блестит от горящих ламп. Столы, скамейки высечены из каменной соли. Дышится легко, не хочется выходить. Такими рисовались в мечтах заводские цехи будущего.

Беспокойней складывались будни у тех, кто защищал добытчиков угля и соли с винтовкой в руках. Банды Махно, очень подвижные, трудно уловимые, наводили на население ужас. От преследования Красной Армии они могли уходить за сутки на 60 и больше верст. При угрозе окружения [283] махновцы распылялись на мелкие группы и исчезали среди мирного населения. Испытывая постоянный страх, оно порой скрывало их, чтобы избежать жестокой мести.

Махновские банды появлялись и в Донбассе. Вместе с ними обычно по ночам орудовали и местные мелкие банды разных окрасок. Пограбив на «своей» территории, их участники нередко сразу же разбегались по домам. Чтобы выявить такого бандита, нужна была кропотливая и осторожная работа местных властей. В Донбассе было зарегистрировано около 20 банд, насчитывающих все вместе до 5000 человек. Некоторые из них имели на вооружении пулеметы, а махновцы — и артиллерию. Для борьбы с бандитами Харьковский военный округ передал в оперативное подчинение Трудовой армии дополнительные стрелковые и кавалерийские войска.

Территория Донецкой губернии была разделена на 12 боевых участков. Их начальниками назначали людей из числа командиров бригад и полков Трудовой армии, а также уездных военных комиссаров. Им подчинялись действующие воинские части и подразделения, подвижные отряды из кавалерии и нехоты на тачанках. Железнодорожные узлы, крупные рудники, заводы и другие важные объекты охраняли постоянные гарнизоны. На каждой станции имелся подвижной состав, готовый к срочной переброске войск в нужный пункт. Нападая на поезда, бандиты искали коммунистов, советских работников и зверски расправлялись с ними на месте. Махновцами были расстреляны мои товарищи — слушатели военной академии Парм и Васько-Богдан. На иных железнодорожных участках из-за бандитских ночных налетов даже прерывалось движение поездов.

Как-то я поехал в Харьков, в штаб военного округа. Неподалеку от станции Лозовая примерно в первом часу ночи наш поезд остановили. В вагон, до предела забитый пассажирами и загроможденный вещами, вошли два махновца и, гаркнув: «Коммунистам выйти», удалились. Никто не выходил.

О том, что я командир Красной Армии, пассажиры догадывались по обмундированию. Я слез с верхней полки и начал подпоясываться. При мне был револьвер. Пассажиры смотрели на меня молча. Молчание нарушила какая-то пожилая женщина: [284]

— Не ходи, не ходи к ним, убьют. Полезай лучше под лавку. Мы тебя не выдадим.

— Спасибо, мамаша, но под лавку я не полезу.

В это время в голове поезда послышалась стрельба. Поднялась паника. Бандиты появились в одном конце нашего вагона, на другом выход оказался свободным. Пассажиры повскакали со своих мест и сгрудились в проходе. Стрелять в такой толкучке было рискованно: можно убить или ранить своих людей.

Угрожая револьверами, бандиты забрали несколько попавшихся под руку чемоданов и исчезли. Пока я пробирался к выходу — а это длилось минуты три, — поезд тронулся.

Как выяснилось потом, наш состав был вынужден остановиться: машинист обнаружил впереди на рельсах несколько шпал. На паровозе находилась наша охрана, которая и открыла стрельбу по бандитам, спровоцировавшим вынужденную остановку. Заграждение быстро разобрали, и поезд пошел дальше.

Особенно часто совершались нападения на перегоне между станциями Лиман и Яма. Здесь ограблениям подвергались преимущественно товарные поезда. Бандиты из местных жителей обычно быстро находили вагоны с ценным грузом. Видимо, в этом помогали им замаскированные махновцы из железнодорожников. Нашему отряду удалось задержать этих налетчиков. При обыске их домов было найдено много мануфактуры.

Махновцы пользовались прямой поддержкой кулаков, имевших большие излишки продовольствия. Хлеб в деревне не продавался, а обменивался на товары. Жители городов и рабочие везли в деревню все, что можно было обменять на продукты. Кулак, скупавший хлеб у середняков и бедняков, был главным менялой. Поддерживаемый бандитами, он держал односельчан в страхе. Появляясь в деревне, махновцы по указке богатеев убивали не только советских работников, но и активных бедняков и середняков. Поэтому крестьяне подчас боялись их больше, чем репрессий за укрывательство врагов Советской власти.

В одной деревне я спросил, где найти председателя сельсовета. Группа женщин стала выяснять, кто у них сегодня председатель. Оказывается, терроризированная деревня не имела постоянного председателя, его обязанности выполнялись по очереди. [285]

По одежде махновца нельзя было отличить от обычного крестьянина. Сидит человек около хаты и отбивает, к примеру, косу. Другой мирно копается в своем огороде. Третий просто лежит на печке. Если спросишь, кто он, хозяйка выдает его за мужа, а соседи подтверждают. Стоит красным уехать, как появляются настоящие мужья. Махновцы достают спрятанные седла и отправляются по своим разбойничьим делам.

Пришлось однажды и мне, организуя преследование, потерять из виду банду, растворившуюся среди деревень. Дело было так. В районе Бахмута появилось около сотни бандитов во главе с бывшим железнодорожным телеграфистом по кличке Жорка Золотой Зуб. Эта банда вырезала администрацию одной угольной шахты и безнаказанно крутилась вблизи города Бахмута — центра Донбасса. Для ликвидации ее я взял с собой броневик и 20 красноармейцев с одним пулеметом из комендантской роты штаба армии. Бойцы сели на грузовик. Долго мы блуждали по разным деревням. Золотой Зуб, казалось, не оставлял никаких следов.

Наш отряд остановился в одной деревне. По словам жителей, банды здесь не было. Смотрю с броневика в бинокль. Вижу за околицей в поле двух человек — лежат на краю балки и греются на солнышке. Около нашего броневика застыл, завороженный диковинной машиной, парнишка лет десяти. Заговариваю с ним. Балка и люди видны простым глазом.

— Кто это там лежит? — спрашиваю паренька. Не задумываясь, тот отвечает:

— Махновцы.

Направляю броневик с задачей перекрыть балку, по которой могут отойти бандиты. Сам сажусь с красноармейцами на грузовик и еду прямо к лежащим людям. Бандиты вскочили и скрылись в балке. Подъехав ближе, мы увидели перед собой отлогую ложбину. На дне ее собралось около 80 махновцев. Одни уже сидели на лошадях, другие спешно седлали коней. Мы открыли по ним огонь из пулемета и из винтовок. Бандиты растерялись. Около тридцати из них свалились на землю. Остальные скрылись за поворотом балки. К большому сожалению, наш броневик не успел выбрать себе хорошую позицию и не мог простреливать дно ложбины. Через какие-то минуты уцелевшие махновцы примерно в километре от нас [286] выскочили из балки и поскакали по полю к населенному пункту.

Мы приехали в деревню, в которой скрылась банда. Местные жители сказали, что махновцы проскакали мимо, и показали, в какую сторону. Один из крестьян заметил, что по указанной дороге наши машины не пройдут: сломан мост. Пришлось выбрать объездной путь.

И вот мы уже в другом населенном пункте. На наши вопросы жители отвечают, что никого не видели, хотя миновать эту деревню махновцы не могли. Стало ясно, что остатки банды скрываются в одной из этих двух деревень. Но наступил уже вечер, и производить прочесывание в темноте не имело смысла. Пришлось прекратить поиски и кратчайшим путем вернуться в Бахмут.

Банда Жорки Золотого Зуба в этих краях больше не объявлялась. О судьбе главаря мы узнали позднее. Об этом я расскажу ниже.

Начиная с апреля, то есть после того, как на X съезде партии было принято решение о замене продразверстки продналогом, бандитизм резко пошел на убыль. Проведение в жизнь новой экономической политики положительно сказалось на настроении в деревне. Местные жители сами начали создавать отряды для самозащиты, активнее помогать нам. 11 апреля банда Махно была разбита частями Красной Армии. Остатки ее подались в Харьковскую губернию.

4

Осенью 1921 года я получил отпуск и направился в Серпухов навестить жену и детей. Но пробыл там совсем недолго. Меня отозвали в Москву и предложили поехать в Архангельск комендантом укрепленного района.

— Работа большая, самостоятельная, — сказали мне в отделе кадров. — По совместительству будете и архангельским губвоенкомом. Размах-то какой: территория, почти равная Франции! — Немного помолчав, кадровик добавил: — Правда, связь с уездами там плохая. Иногда по полгода ее не бывает. Надеемся, работа придется тебе по душе. О семье не беспокойся.

Действительно, серпуховскому военкому сразу же поручили обеспечивать по возможности мою жену и детей продуктами и дровами. [287]

Я попросил подробнее рассказать о положении в Архангельске. А через несколько минут уже пожалел об этом.

— Там находится Отдельная стрелковая бригада, ты станешь по совместительству ее командиром.

Итак, я поехал в Архангельск сразу на три должности: коменданта укрепрайона, архангельского губвоенкома и командира стрелковой бригады. Что ж, бывает в жизни и такое.

Советский Север еще не залечил раны, нанесенные ему интервентами. Как известно, 9 марта 1918 года в Мурманске высадился английский морской десант. К нему присоединились французы, итальянцы, американцы. В июле там было уже около 15000 оккупантов. Они захватили всю северную часть Мурманской железной дороги до Кеми включительно. 31 июля интервенты заняли город Онега и стали угрожать железной дороге Архангельск — Москва. Отряды незваных гостей оставляли за собой пепелища и виселицы.

2 августа англичане захватили Архангельск и, продвигаясь на юг, дошли до Шенкурска. Создалась угроза соединения северных сил интервентов с армией Колчака, захватившей Пермь и Глазов. Но революционеры оказались сильней технически оснащенных пришельцев. 25 января 1920 года войска нашей 6-й армии выбили англо-американцев из Шенкурска, а 21 февраля совместно с восставшими рабочими освободили Архангельск.

Теперь в Архангельске стоял уже октябрь 1921 года, но жизнь налаживалась медленно. Чтобы попасть в город по железной дороге, нужно было сначала переправиться через Северную Двину. А пароходы у пристани появлялись от случая к случаю. Пришлось задержаться на станции. Пошел к военному коменданту. Он встретил меня радушно. Дали знать о моем приезде коменданту города.

Архангельск располагался на восточном берегу Северной Двины. Три улицы тянулись на несколько километров параллельно реке. С незапамятных времен все здесь было пропитано запахом рыбы. Пригород Соломбала имел много лесопильных заводов; они понемногу восстанавливались. Самыми главными признаками оживления города были, пожалуй, трамвай и гостиница, в которой я поселился. [288]

Хороший пульс жизни ощутил я и в работе губвоенкомата. Возглавлявший его до моего приезда Василий Боговой остался моим заместителем. Штаб стрелковой бригады был пока не укомплектован.

Архангельскому укрепрайону определили более тысячи километров фронта. Ему вместе с Мурманским УРом предстояло оборонять, по сути дела, всю северную границу Советской республики. Формировался наш район, в сущности, заново. Кроме стрелковой бригады в нем значилось несколько береговых батарей и военно-морские силы Белого моря (артиллерийские батареи, несколько катеров и военно-транспортных судов).

На ряде островов Баренцева моря и Ледовитого океана укрепрайон имел опорные пункты с небольшими гарнизонами. Пока позволяла ледовая обстановка, надо было спешно произвести смену их, отправив туда из Архангельска по нескольку сот красноармейцев. Иначе им придется находиться там еще около восьми месяцев, то есть до мая — июня будущего года. Вместе с войсками требовалось завезти на острова продовольствие, топливо, боеприпасы. Переброска по морю на изношенных пароходах представляла невероятные трудности. Машины на них часто останавливались, механики были малоопытные. Крайне острыми оставались топливная и продовольственная проблемы. От голода в основном спасала рыба. Связь с гарнизонами между их сменами отсутствовала. Но, несмотря на все эти и другие трудности, смену гарнизонов мы произвели своевременно и обеспечили их самым необходимым.

В разгар подготовки людей к отправке на острова в Отдельную стрелковую бригаду прибыл по железной дороге новый стрелковый полк. Его перебросили с юга, где было еще тепло, а здесь уже стояла глубокая осень, выпал снег. Возникла новая проблема: во что обуть бойцов? Пришлось переводить их из вагонов в казармы по частям, используя одну и ту же партию ботинок.

Прибывший полк являлся Краснознаменным (награжденным Знаменем ВЦИК). Но в пути произошло тяжелое чрезвычайное происшествие: сорванное с древка полотнище исчезло. Немедленно назначаю расследование, беседую с командиром полка, работниками штаба, бойцами. Знамя развертывалось перед строем при посадке в поезд. Затем оно было внесено в вагон и все время охранялось зачехленным. [289] Смена часовых проводилась без предварительного осмотра полотнища. Попробуй выяснить истину при такой безответственности! За время переезда сменилось более десяти караулов и несколько десятков часовых.

По приказу из Москвы полк был расформирован, а группа людей, виновных в утере Знамени, в том числе командир части, была предана суду военного трибунала. Но и после суда эта история долго оставалась неясной. С бойцами всей бригады провели беседы о Знамени. Очевидно, они возымели действие. Как-то сижу в кабинете и слышу вдруг робкий стук в дверь. Входит боец и говорит:

— Я от Жорки Золотой Зуб.

— Какой еще Золотой Зуб? Он же убит, — отвечаю красноармейцу.

— Как бы не так! Золотой Зуб до последнего времени был в полку под чужой фамилией. А про то, что убит, он сам молву пустил.

— Как же он оказался здесь?

— Очень просто. Подобрали мы документы убитых красноармейцев и с ними подались в полк, где в лицо нас не знали.

— А почему же к батьке Махно не присоединились?

— Не принял он нас после того, как красные расколошматили наш отряд около деревни в балке. Батько посчитал Жорку предателем.

Версия казалась правдоподобной.

— Почему же батько в расход вас не пустил, если посчитал предателями? — спрашиваю я.

— Легко сказать — в расход. Видно, у самого батьки руки короче стали. Думал Золотой Зуб, что в полку-то в теплых краях отсидится, а нас вдруг вот к вам послали, за тридевять земель, туда, где Макар телят не пас. У вас власть, а харчишки хуже, чем у нищих. Уже под Архангельском Золотой Зуб покумекал и решил свинью подложить вам: священную хоругвь, считай, на портянки пустить. Как только Золотой Зуб дал тягу, так через день-два мы решили рассказать все, как было. Ну вот мы и пришли.

Боец снял сапог и извлек обернутую вокруг ноги часть полотнища знамени. То же сделали стоявшие за дверями двое сообщников-махновцев.

«Час от часу не легче», — подумал я, распорядившись [290] взять временно под стражу явившихся с повинной. Может быть, они пришли бы и раньше, если бы Золотой Зуб лично не угрожал им. Выяснилось, что так и было.

Трудно передать словами охватившее меня чувство злобы и огорчения. Ведь требовалось снова во всем разбираться. И посоветоваться не с кем. Люди военные хорошо знают, что значит быть командиром и не иметь надежной связи. С некоторыми районами мы связывались летом только по воде, так как заболоченность местности не давала возможности передвигаться, а зимой в основном использовали оленьи упряжки. Таким образом, сбор каких-нибудь данных по Архангельской губернии отнимал почти целый год.

В партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС имеется стенограмма доклада о Красной Армии, который я сделал 15 декабря 1921 года на 5-й партийной губернской конференции{121}. Этот доклад может дать известное представление о тех условиях, в которых находились войска Архангельского гарнизона.

Красноармейцам выдавали на день фунт — полфунта хлеба и 24 золотника рыбы. В течение четырех месяцев они совсем не получали жиров. Пища готовилась раз в сутки. Основные казармы (Александровская и Николаевская) не имели зимних рам, плохо отапливались и слабо освещались. В условиях суровой зимы и коротких северных дней люди особо тянулись к газете, к книге, но читать было трудно, от слабого света развивалась куриная слепота.

Но что поделаешь! Не все решается сразу.

С введением хозрасчета органы городского коммунального хозяйства стали требовать деньги за воду, освещение и за мытье в городских банях. А гарнизон располагал совсем незначительными финансовыми средствами. Ни с того ни с сего военвед снял с довольствия семьи начсостава, а гражданская сеть отказывалась принять их на свой счет. Зарплата командирам выдавалась по ставкам 1919 года: от 3000 до 7000 рублей в месяц. На них можно было только один раз сходить в баню. Как известно, бумажные денежные знаки в 1921–1922 годах обесценивались с невероятной быстротой. Твердый червонец был введен декретом лишь 11 октября 1922 года. [291]

Но Советская власть не могла мириться с тем, чтобы ее армия переносила такие лишения. Архангельский губисполком принял решение о шефстве над 52-й стрелковой бригадой. Вскоре это соединение получило от шефов десятки пудов мыла, 3000 пар белья, строительные материалы. Были созданы военная кооперация и ряд подсобных гарнизонных предприятий. Организовались рыболовецкие артели. Военно-транспортная контора по договору с кооперацией гражданских рыбаков подрядилась возить исполу навагу из Онеги в Архангельск (за 200 километров). Это было для нас уже большим подспорьем.

Подвернулась выгодная коммерческая сделка с трестом «Северопушнина». В Печорский район он не успел своевременно завезти продовольствие водным путем. А доставка продуктов из Архангельска на оленях обходилась слишком дорого: за провоз одного пуда муки оленеводы взимали три-четыре. Директор треста пришел за помощью к секретарю губкома. Я узнал об этом. В Печоре со времен английской интервенции на складах уездвоенкомата лежало около 3000 пудов муки. Предлагаю тресту 2500 пудов этой муки. На ее доставку потребителям не потребуется почти никаких затрат. Директор просиял от радости и взамен решил отдать в шефский фонд Красной Армии 10000 пудов белой английской муки{122}.

Спрашиваю:

— Не широко ли размахнулся?

— Все учтено, а для Красной Армии ничего не жалко.

Мы пожали друг другу руки. В кабинете секретаря губкома и состоялась мыслимая лишь в период нэпа коммерческая сделка. Часть этой муки мы обменяли в губсовнархозе на ботинки и одеяла для красноармейцев, часть продали, чтобы отремонтировать казармы. В День Красной Армии бойцы дополнительно получили по полфунта белого хлеба.

Центральный Комитет партии прислал для укрепления архангельской организации А. Е. Минкина, большевика с 1903 года. Он и был избран первым секретарем президиума губкома партии, а я стал членом этого президиума. Александр Еремеевич оказался принципиальным коммунистом и хорошим товарищем. [292]

Тогда же меня избрали членом президиума губисполкома. Это позволило мне быть в курсе жизни губернии и решать все военные вопросы с учетом местных условий.

День ото дня росла тяга людей к знаниям, к просвещению. В городах создавались совпартшколы. Одну из них создали и в Архангельске. Но квалифицированных учителей оказалось очень мало. Пришлось назначать преподавателями более или менее подготовленных местных работников. Мне, губвоенкому, пришлось читать в совпартшколе лекции по политэкономии.

К 1921 году наша партия насчитывала уже более полумиллиона членов и кандидатов. Но при всей строгости приема в нее под различными личинами сумели пролезть чуждые элементы, карьеристы, попутчики. Все чаще начали проявляться бюрократизм в работе, подхалимство. Требовалась чистка партии. Вопрос о чистке и об обмене партийных билетов был решен. Для проведения этой важной кампании создали специальные комиссии. Председателем нашей губернской комиссии Центральный Комитет партии назначил старого большевика Пастухова. В ее состав вошел и я, как уполномоченный по проверке организации Архангельского уезда.

В чистке участвовали не только коммунисты, но и беспартийные. В адрес комиссии поступило немало материалов, характеризующих работу и быт отдельных членов партии. Были и анонимные письма. На собраниях могли задавать вопросы, даже выступать как члены проверочных комиссий, так и присутствующие.

Коммунистам, побывавшим на территории, занятой белыми или англичанами, задавалось особенно много вопросов: «Почему ты остался у белых?», «Почему тебя не арестовали?» и так далее. А у тех, кто арестовывался, обычно спрашивали: «Как ты остался жив?» Ведь англичане зверствовали в оккупированном Архангельске. Всех неблагонадежных они отправляли на остров Мудьюг и там в большинстве случаев расстреливали.

Конечно, были и клеветнические выступления. Но они тут же опровергались другими ораторами и присутствующими беспартийными. В результате проверки по архангельской организации было исключено из партии более 30 процентов. Часть членов перевели в кандидаты{123}. Выдача [293] новых партбилетов проводилась после окончания основной работы губернской комиссии.

5

В то время находиться на берегах Белого моря значило быть далеко от центра страны. В Архангельске, встречаясь с трудностями и зачастую решая вопросы самостоятельно, мы думали: а что скажет на этот счет Москва? Как мы выглядим в сравнении с другими, укрепляя оборону здесь, на Севере?

Примерно с такими мыслями ехал я на IX Всероссийский съезд Советов как делегат от Архангельской губернии.

К несчастью, в 1921 году природа уготовила нам новые испытания. Засуха погубила урожай в Поволжье и в ряде южных районов. На съезде Калинин делал доклад... о голоде.

На учете Центральной комиссии при ВЦИК значилось 22 миллиона голодающих. Постоянное недоедание приводило к гибели людей. Только в Самарском уезде с июля по октябрь от голода умерло 3214 человек. Вымирали целые деревни. В ряде районов к декабрю был съеден весь собранный урожай, даже суррогаты подходили к концу. Так, в Андроновском районе население доедало траву перекати-поле, пуд которой стоил 100 000 рублей, а цена пуда лебеды и желудей доходила до 350 000.

Подробности о том, как наш съезд обсуждал вопрос о внешнем и внутреннем положении в стране, читатель может узнать из стенограмм. Было трудно. Замечу только, что тогда мы с огромной надеждой ожидали, что подскажет нам в такой тяжелейшей обстановке гений Ленина. Появление Владимира Ильича на трибуне было встречено бурей оваций. Выступления вождя дышали суровой правдой о том, как боролась страна с невзгодами двадцать первого года.

Я вспоминаю ленинские слова о странном, неустойчивом, непонятном и все же до известной степени несомненном равновесии, которое мы усматривали даже в то тяжелое время. Окруженные со всех сторон державами, которые были неизмеримо могущественнее нас как в экономическом, так и в военном отношении, сплошь и рядом открыто враждебными к нам, мы тем не менее не дали [294] им осуществить свое черное дело, на которое они три года затрачивали столько средств и сил, не позволили удушить Советскую Россию. Выступления Владимира Ильича на съезде делали непопятное для нас совершенно ясным.

При всем этом В. И. Ленин убедительнее, чем кто-либо, предостерегал нас от благодушия. Он говорил о необходимости величайшей осторожности, ибо от всякого нашествия мы всегда на волоске. Владимир Ильич призывал беречь обороноспособность нашей страны и нашей Красной Армии как зеницу ока.

Сквозь завесу времени вижу, как В. И. Ленин, слушая доклад Кржижановского, вышел из-за стола на край сцены и стал следить за указкой докладчика, показывающего на схеме отмеченные пункты. Речь шла о размещении 30 электростанций, рекомендованных к строительству государственной комиссией. Схема эта была плохо видна членам президиума, и Ленин не удержался от соблазна подойти поближе.

Тогда у нас, по ленинской оценке, были совсем мизерные, нищенские цифры электрификации. В докладе Ленин высказал сожаление, что задержалось открытие Каширской станции, которая дала бы Москве 6000 киловатт-часов электроэнергии, что это при 18 000, которые мы имели в Москве, было бы помощью существенной. Вот о каких цифрах электрификации стоял тогда вопрос. И все же они говорили о невиданном по тому времени росте России.

Большое впечатление на меня произвел XI съезд партии, где я присутствовал в качестве делегата с решающим голосом. Это был последний съезд, на котором присутствовал В. И. Ленин и руководил им. Владимир Ильич выступил с политическим отчетом ЦК.

Съезд подвел итоги первому году нэпа. В своем докладе Владимир Ильич провозгласил конец отступления, необходимость перегруппировки сил для перехода в решительное наступление на капиталистические элементы. Все мы почувствовали, что борьба между социализмом и капитализмом пойдет не на живот, а на смерть. «Кто кого?» — так стоял вопрос. О чем бы ни говорилось на съезде: о задачах профсоюзов или комсомола, о работе в деревне или о финансовой политике, о печати и пропаганде или о дальнейшем улучшении состава партии [295] после чистки, — везде делегаты были озабочены одним — как работать в новых условиях?

Исключение составляли выступления Преображенского, Ларина, Шляпникова, Рязанова и их единомышленников, которые под видом критики «слева» протаскивали меньшевистско-троцкистские взгляды на НЭП и политику партии. Съезд дал им решительный отпор.

Хорошо запомнились обсуждения вопроса о некоторых членах бывшей «рабочей оппозиции», в частности о Шляпникове, Коллонтай и Медведеве. На голосование было поставлено два предложения: первое — оставить их в партии, предоставив право ЦК исключить их, если они в дальнейшем проявят антипартийные действия; второе — исключить из партии. При голосовании голоса делегатов разделились почти поровну. Председательствующий объявил, что большинством голосов принято предложение за исключение Шляпникова, Коллонтай и Медведева из партии. В зале поднялся шум: «Неверно, большинство голосов было за оставление их в партии». Пришлось выделить счетчиков и провести повторное голосование. Оно показало, что большинство в несколько голосов посчитало возможным оставление их в партии.

Когда голосовали за эти предложения, Ленина на съезде не было. Все чувствовали, что Владимир Ильич недомогает. Он то сидел в глубине сцены с накинутым на плечи пальто, то уходил, видимо в свой служебный кабинет или на квартиру: то и другое соединялось с залом съезда коридором.

Но вот Ленин появился в президиуме. На ходу снял пальто и сел за стол.

Заметно было, что Владимир Ильич чем-то недоволен. Уже работая над воспоминаниями, я окончательно узнал причину этого недовольства. Владимир Ильич написал председательствующему записку: «т. Каменев! Говорят, съезд провел отмену объявлений в «Правде»? Нельзя ли исправить, ибо это ошибка явная?»{124} Я сидел в первом ряду и видел, что Каменев даже покраснел. В зале наступила настороженная тишина. Взоры делегатов устремились на Ленина. Председательствующий встает и обращается к съезду:

— Товарищ Ленин просит внеочередного слова. [296]

Раздался взрыв рукоплесканий. На трибуну выходит Ленин. Аплодисменты усиливаются и продолжаются несколько минут. Осунувшееся, усталое лицо Владимира Ильича, который, как я уже упоминал, был тогда очень болен, оживилось, на нем появилась улыбка. Он поднимает руку, и зал наконец смолкает.

Речь Ленина опубликована в 45-м томе Полного собрания его сочинений. В примечаниях, однако, говорится, что она была застенографирована частично и неудовлетворительно, напечатана в томе не полностью. Поэтому я позволю себе изложить это выступление, тоже не претендуя на полноту, так, как оно мне запомнилось.

— Товарищи, почему вы рукоплещете? — сказал Ленин. — Ведь вы еще не знаете, о чем я буду говорить.

В зале снова разразилась буря аплодисментов, и Ленин не скоро смог продолжать свою речь. Владимир Ильич говорил о том, что наша партия стала правительственной, а потому обязана обдуманно подходить к своим решениям. К сожалению, утром, когда он отсутствовал на съезде, было, принято необоснованное постановление, запрещающее редакции газеты «Правда» печатать объявления.

В зале послышался облегченный вздох. Видимо, очень многие посчитали, что Ленин не согласен с решением съезда по делу «рабочей оппозиции». Но речь пошла о «Правде». Постановление об этом, действительно, было принято, как говорится, с налета. Все произошло так. Во время обсуждения резолюции «О печати и пропаганде» слово взял делегат Д. Б. Рязанов. Голос у него был зычный. «Иерихонская труба» в шутку называли его в кулуарах. Так вот эта «иерихонская труба» вооружилась номером газеты «Правда» и начала потрясать ею перед делегатами. Рязанов стал читать объявление, помещенное в газете, о том, что пропала собачка Мими; нашедшему ее обещалось вознаграждение.

— Товарищи, я спрашиваю вас, — говорил Рязанов, — кого обслуживает наша партийная газета? Бывшие барыни и купчихи пользуются услугами газеты «Правда». Предлагаю запретить редакции помещать на страницах такие объявления.

И это показалось убедительным. Революционная идея! И съезд почти без прений принял предложение Рязанова, хотя в сущности оно было мнимореволюционным. [297]

Вот об этом решении и вел речь Ленин. Когда он спросил, обращаясь к делегатам: «Откуда возьмет деньги «Правда», которую вы лишили объявлений?», все мы как-то сконфузились и притихли. Немногие, должно быть, знали, что любимая наша газета «Правда» существует на объявления. Мысль Ленина сводилась к тому, что, запретив редакции помещать объявления, мы будем вынуждены давать ей дотацию из скудных государственных средств. В конце своей небольшой речи Ленин просил съезд пересмотреть это решение.

Всем стало ясно, что реальное положение в стране не позволяет делать дотации, и газета пока будет вынуждена печатать объявления такого характера. Желающих возразить Ленину, разумеется, не нашлось. Логика была на его стороне. Рязанов бросил какую-то реплику и тоже выступать не стал. Съезд единодушно отменил свое решение. Исключение составил один-единственный голос «иерихонской трубы».

В последующие перерывы Владимир Ильич не выходил в фойе для бесед с делегатами и гостями, как он иногда делал раньше.

По моим впечатлениям и рассказам, которые я слышал, Ленин на съездах чаще всего сидел не в первом, а во втором ряду президиума, внимательно слушал все выступления, особенно речи рабочих и незнакомых ему товарищей, делал записи в блокноте. Обычно он не бросал реплик ораторам, а на оригинальные их высказывания реагировал покачиванием головы, улыбкой или смешком, немного откидывая при этом голову назад.

В те времена оратора очень редко читали свои речи по записям — говорили по памяти. Так поступал и Ленин. Я не помню случая, когда бы он читал свою речь. Лишь иногда Ильич держал в руках небольшой листок из блокнота, в который время от времени заглядывал. Чаще всего он делал это для того, чтобы привести какую-либо цитату или цифровые данные. Заключительная речь Ленина на съезде была страстной, отличалась, как всегда, ясностью, конкретностью, покоряющей логикой.

Как-то в кулуарах XI съезда я встретил А. М. Коллонтай. Александра Михайловна узнала меня, спросила, какой конференцией я избран делегатом.

— Из Архангельской губернии? — переспросила она на этот раз сухо, без своей очаровательной улыбки. Видимо [298] не желая делиться впечатлениями о работе XI съезда, неожиданно перевела разговор на другую тему:

— С Павлом Ефимовичем часто встречаетесь?

Речь шла уже о Дыбенко. Побеседовав накоротке, мы распрощались.

... «Какой быть армии» — эта проблема стала одной из главных на XI съезде партии. Съезд разоблачил антиленинские взгляды Троцкого в области военной политики, клевету на Красную Армию, ее стратегию, боевой опыт. На съезде было принято специальное постановление по вопросу об укреплении Красной Армии. Несмотря на хозяйственные трудности, боеспособность и боеготовность Советских Вооруженных Сил значительно возросли. Съезд укрепил в народе уверенность в том, что всякое покушение на власть трудящихся встретит с нашей стороны решительный и победоносный отпор.

Возможность дальнейшего сокращения Красной Армии и облегчения военного бремени для трудящихся рассматривалась в прямой зависимости от успехов Советского правительства в укреплении своих международных отношений. Вместе с тем съезд поставил перед нами задачу и дальше вести неутомимую работу по повышению боеспособности и боеготовности наших вооруженных сил.

Съезд постановил четко определить численность армии на 1922 год и бюджет для ее содержания, оснащения и вооружения. Очень важно подчеркнуть, что в условиях разрухи партия проявляла неустанную заботу о защите социалистического Отечества.

Исключительно человечно прозвучало обращение съезда к местным и советским органам — не на словах, а на деле поддерживать хозяйства красноармейцев, помогать их семьям в проведении посевной кампании, «дабы красный воин, спокойный за свою семью, мог целиком отдаваться делу своей боевой подготовки».

Большое принципиальное значение имело решение о полной мобилизации в армию и флот коммунистов соответствующих призывных возрастов, об укреплении Вооруженных Сил страны самыми передовыми и сознательными молодыми людьми. [299]