Пятьдесят шестая гвардейская
В Москву из Ленинграда я прибыл на специальном самолете. Во время полета передумал десятки возможных вариантов, объясняющих этот срочный вызов. Надо признаться, что я неоднократно писал командующему бронетанковыми и механизированными войсками Я. Н. Федоренко, просил его перевести меня на другой фронт, предоставить возможность участвовать в освобождении родной Украины. Но Москва молчала. И вдруг — немедленно прибыть в распоряжение...
Однако в Москве мне пришлось задержаться: товарищ, срочно вызвавший меня, неожиданно выехал в действующую армию.
Остановился я в гостинице «Европа», на Пушкинской. Днем по нескольку раз наведывался в отдел кадров, иногда даже ходил в кино, а вот вечером не мог найти себе места: не отрывал взгляда от телефонного аппарата, стоявшего на столике у изголовья моей кровати, ждал звонка — вдруг кому-то срочно понадоблюсь, вдруг скажут: «Товарищ гвардии полковник, выезжайте немедленно на фронт. Обстановка такая, что...» Нервы были напряжены до предела — сказывался первый очень тяжелый год войны.
Почти ежедневно, а иногда и дважды в день Москва салютовала в честь освобождения какого-нибудь города или важного в стратегическом отношении населенного пункта.
1944 год! Война откатилась далеко на запад. Бои уже шли на Правобережной Украине, были нанесены сильные удары по фашистским войскам под Ленинградом и Новгородом, на реке Буг... [88]
Девять часов, спать ложиться еще рано, а одному скучно. Мои соседи по номеру утром получили назначения и разъехались. Обещал позвонить, но почему-то не звонит полковник Анатолий Саввич Стерпуль, бывший начальник штаба 19-го танкового полка, в котором я командовал батальоном в начале войны.
Мы встретились с ним в отделе кадров. Анатолий Саввич сообщил мне по секрету: «Тебя, Захар, собираются сосватать на танковую бригаду в 3-ю гвардейскую армию Рыбалко. Командарм — во!»
Я спросил:
— Почему же тянут?
— Не торопись, милый, — ответил Стерпуль. — Отправят, здесь людей не консервируют. Погуляй, отдохни.
Опять «отдохни»! Сколько можно? Хочется скорее к танкистам. Ведь они сейчас получают новые машины.
Еще с середины 1943 года началась работа по увеличению огневой мощи Т-34. Поскольку его 76-миллиметровая пушка оказалась недостаточно эффективной для борьбы с новыми немецкими танками, советские конструкторы поставили на тридцатьчетверке пушку 85-миллиметрового калибра, сохранив при этом присущие этой машине высокие маневренные качества. Т-34 снова стал лучшим в мире танком.
А что, если спуститься вниз и поужинать? Посижу за столиком, музыку послушаю... Сказано — сделано.
И вот я уже внизу, сижу за свободным столиком и отпиваю маленькими глотками темное, как деготь, пиво. Вскоре ко мне подсели два офицера — летчик и танкист. У летчика на груди Золотая Звезда Героя Советского Союза. Разговорились. Оказалось, танкиста капитана Тищенко только сегодня выписали из госпиталя, а завтра ему предстояло выехать в свою 56-ю бригаду, воевавшую где-то западнее Киева.
...Втроем шагаем по притихшей ночной Москве. Никак не расстанусь с этими молодыми ребятами. От старшего лейтенанта узнаю, что ему всего девятнадцать лет, что летает он на истребителях, а на вопрос, за что удостоен звания Героя Советского Союза, получаю сдержанный ответ: «Поджег восемь «юнкерсов» и столько же «мессеров», вот и вся история».
Тищенко добавляет:
— Под Курском Симонов командира полка спас... [89]
«Славные ребята», — думаю я, а вслух почему-то говорю:
— Товарищ капитан, расскажите о своей бригаде.
Не знал я тогда, конечно, что скоро судьба сведет меня с этим капитаном, что я буду командовать 56-й бригадой и пройду с ней путь до Берлина и Праги.
— Наша 56-я танковая бригада формировалась в Иванове, — начал Тищенко. — Личный состав комплектовался в основном из местных молодых рабочих и колхозников. Из Иванова бригада прибыла под Ленинград. На рассвете 5 июля 1942 года, менее чем через два месяца с момента формирования, она уже штурмовала киришинский узел сопротивления, а к исходу дня овладела деревней Плавницы и станцией Кириши. С Ленинградского фронта бригаду перебросили в район Козельск, Тула. Здесь она заняла оборону северо-западнее населенного пункта Ожигово и вместе со стрелковой дивизией в течение месяца изматывала противника, срывая его планы наступления на Козельск. Затем борьба с россошанской группировкой немцев, овладение городом Россошь, стремительное наступление на Харьков, форсирование Северского Донца в районе Печенеги, два упорных боя с эсэсовской танковой дивизией «Адольф Гитлер», освобождение Печенеги, Чугуева, Каменной Яруги, Харькова, Мерефы...
— Мерефы?
Отступая под сокрушительными ударами нашей армии, враг создавал сильные узлы сопротивления на пути ее движения к Днепру. Неплохо укрепил он и мой родной город Мерефу, являвшийся одним из углов железнодорожного треугольника Харьков — Мерефа — Люботин. Бои за Мерефу были очень ожесточенными.
— Мерефы, — подтверждает капитан Тищенко. — А что, вы, случайно, не оттуда, товарищ гвардии полковник?
— Там прошли мои детство и юность.
Капитан Тищенко вздыхает и медленно говорит:
— Под Мерефой погиб мой друг, командир взвода моторизованного батальона автоматчиков. Да разве он один? А заместитель командира бригады подполковник Ющенко! А начальник штаба бригады! А сам комбриг, гвардии полковник Василий Андреевич Ломакин!.. Ои погиб 22 июля 1943 года в бою за деревню Семеновка.
Всего месяц командовал 56-й гвардейской полковник [90] Ломакин, всего один месяц! За этот короткий срок бригада, действовавшая на Центральном фронте, участвовала в шести крупных наступательных операциях, которые способствовали освобождению Орла и разгрому орловско-брянской группировки противника.
— Товарищ капитан, а кто сейчас командует бригадой?
— Полковник Малик. Ребята пишут, что он толковый командир, смелый человек. Я лично его не знаю, меня ранило в Семеновке. Жаркий там был бой. Комбриг Ломакин шел с моим батальоном. Заметив, что он попал в вилку, я попытался прикрыть его своим танком. Но, видно, не совсем удачно... Василию Андреевичу Ломакину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Преодолевая упорное сопротивление немецко-фашистских войск, передовые части 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко прорвали неприступный Днепровский вал и вышли на правобережье Днепра.
Раньше водные препятствия брались общевойсковыми армиями, а танки вводились в бой после создания прочных плацдармов. Теперь же первыми с ходу форсировали Днепр танки.
За несколько часов до этой операции генерал-полковник Рыбалко сказал командиру 7-го танкового корпуса генерал-майору Иванову:
— Все военные теоретики и практики утверждают, что для форсирования такой многоводной реки нужна длительная подготовка, нужны средства переправы, нужна, наконец, огневая поддержка артиллерии. Нужно время. Ведь, например, в Италии наши союзники готовились к форсированию Волтурна десять дней. А у нас, товарищ генерал-майор, времени нет на подготовку. Мы должны сделать бросок через Днепр с ходу.
56-я танковая бригада под командованием полковника Малика форсировала Днепр, участвовала в захвате букринского плацдарма... Отсюда, применив тактический маневр, она снова переправилась на левый берег Днепра, затем, совершив двухсоткилометровый марш, форсировала Десну, Днепр и сосредоточилась на лютежском плацдарме.
3 ноября 1943 года 56-я бригада перерезала шоссе Киев — Житомир в районе Святошино и, преследуя врага, устремилась в направлении станций Жуляны, Глевахи, [91] откуда сделала бросок к городу Васильков. Утром 6 ноября бригада участвовала в освобождении столицы Украины Киева, а к исходу дня — Василькова.
Киев, Васильков, Житомир... Танкисты бригады действовали мужественно, инициативно, проявляя находчивость и высокое воинское мастерство. Семи отважным воинам 56-й было присвоено звание Героя Советского Союза. Среди них командир взвода лейтенант Сергей Федорович Макеев, механик-водитель старшина Леонид Маркович Балицкий, командир роты старший лейтенант Иван Кириллович Вольвотенко. Его рота первой прорвалась к шоссе Киев — Житомир, затем захватила железнодорожную станцию Жуляны. Северо-западнее этой станции танк Вольвотенко был подбит. На пылающей машине экипаж продолжал сражаться. Гитлеровцы окружили тридцатьчетверку. Они предлагали экипажу сдаться. В ответ на это Вольвотенко связался по рации, еще не вышедшей из строя, с комбатом и попросил направить огонь на себя...
В наших действующих танковых частях почти не было женщин. Разве только в подразделениях обслуживания. А в 56-й гвардейской танковой бригаде была танкистка — механик-водитель Маша Лагунова.
Эта милая, светловолосая девушка, электромонтер свердловской фабрики «Уралобувь», обратилась в райком комсомола с просьбой отправить ее в действующее танковое подразделение. «Хочу, — писала Маша, — на танке бить фашистов». С большим трудом Марии Лагуновой удалось попасть на курсы Военно-тракторной школы Волховского фронта. В прифронтовой полосе на своем тягаче девушка корчует пни, расчищает посадочные площадки, доставляет на аэродромы горючее, боеприпасы. Но тягач — это не танк! И снова хождение по различным инстанциям. Наконец — танковое училище. Однако по окончании училища ей предлагают остаться в нем инструктором. Пришлось написать Михаилу Ивановичу Калинину.
«Не женская это работа — танк, но коль таковы воля и желание — приветствую», — вскоре ответил Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Так Маша Лагунова попала на фронт.
Сначала товарищи волновались за нее: справится ли? Все-таки женщина. Но вскоре успокоились. Машиной она [92] управляла отлично, содержала ее всегда в образцовом порядке и в бою никогда не терялась.
Слава о подвигах замечательного механика-водителя танка гвардии сержанта Маши Лагуновой вскоре разнеслась по всему фронту. Девушку ставили в пример, ею гордились и, конечно, по возможности оберегали. Но война есть война, а танк — машина грозная. В одном из боев под Киевом в сентябре 1943 года Маша была тяжело ранена, лишилась обеих ног.
Есть люди, несведущие в военном деле, которые считают, что танкисты подвергаются наименьшей опасности. Они думают — раз их защищают толстая броня, пушка, сильный мотор, значит, все в порядке. Увы, и за танкистом смерть гоняется по пятам! Танк для врага — хорошая цель, и он не считает ее пораженной, пока над ней не покажется пламя. А если машина только подбита, гитлеровцы стараются расстрелять экипаж из пулемета. Есть пушка, есть сильный мотор — верно. Можно стрелять, маневрировать. Но и противник не дремлет... И все же большое счастье быть танкистом. Я бы не променял эту специальность ни на одну другую.
Наконец я получил назначение — еду на запад, на Правобережье Украины, принимать 56-ю гвардейскую танковую бригаду. Дорога пролетела незаметно. И вот я уже в небольшом украинском селе. Обыкновенная старая хатка. Соломенная крыша, маленькие квадратные окна, перекошенная дверь, стертый ногами порог...
С искрящихся на солнце сосулек лениво отрываются и падают вниз капли-алмазы. Часовой проверяет документы и пропускает меня в сени. Как и во многих крестьянских домах, они тесноватые, полутемные, холодные. Лавка с ведром и кружкой, пузатая бочка с ржавыми обручами, веник...
Сильно бьется сердце. За годы службы в армии, тем более во время войны, нередко приходилось встречаться со многими крупными военачальниками, но почему-то никогда я не испытывал такого волнения, как сейчас, когда мне предстояло увидеть командующего 3-й гвардейской танковой армией. Я много слышал о нем, о его полководческом таланте, твердом характере и душевной доброте. [93]
— Генерал будет через полчаса, — сказал штабной офицер, — подождите.
Я вышел на улицу покурить.
Ровно через тридцать минут меня пригласили в кабинет. Командарм, видно, только что вошел: на нем была бекеша, темно-серая папаха. На высоком лбу — капельки пота. Глаза небольшие, строгие и внимательные. Подбородок твердый, такой бывает у волевых людей.
Раздеваясь, он быстро пробежал глазами документ о моем назначении и, словно продолжая прерванный разговор, с горечью сказал:
— Заверяют: «Будет выполнено!», а на деле? По старинке воюют. Танк, толкуешь им, должен идти с открытым люком до непосредственного столкновения с противником, а они захлопывают его чуть ли не одновременно с включением мотора. Безобразие! Садитесь, товарищ гвардии полковник. — Павел Семенович, одернув гимнастерку, опустился на стул и снова заговорил: — Щель малый обзор дает, а когда люк открыт, командир танка видит вокруг себя все. Это к тому же имеет моральное и психологическое значение. Да, именно так. И моральное, и психологическое. Помните, как в начале войны немцы двигались ночью по нашим дорогам с зажженными фарами? Зачем? Хитрость немалая, расчет разумный. Мол, смотрите, мы по вашей земле с зажженными фарами идем и ни капельки вас не боимся. Прав я или не прав? Вы со мной согласны, товарищ гвардии полковник?
— Согласен, товарищ командующий.
Затем, расспросив меня, где воевал, какими частями командовал, какая у нас была техника, Рыбалко коротко рассказал мне о 56-й бригаде.
— Вы принимаете не обычную бригаду, а гвардейскую. Она вместе с нашей армией прошла славный путь. После гибели полковника Ломакина ею командовали полковник Малик и подполковник Гусев. Оба они были ранены и отправлены в тыл. Пока Москва подбирала комбрига, я вынужден был временно поставить человека, к которому, честно говоря, сердце мое не лежало и по сей день не лежит. ...Вояка он, надо сказать, неплохой, смелый, отважный, за Днепр орденом награжден. Но чтобы сегодня управлять боем, даже на самом крохотном участке, нужно прежде всего тактически грамотно мыслить. [94]
И на войне надо быть смелым новатором, человеком с универсальным умом. Да, да, — подчеркнул Рыбалко. — Ведь ежечасно приходится решать множество уравнений, в том числе и со многими неизвестными.
Генерал-полковник испытующе посмотрел на меня: не напугал ли, случайно, такими требованиями будущего комбрига? Я старался выдержать его взгляд. Он едва заметно улыбнулся и тут же снова стал серьезен.
— Вот полковник Малик — мыслящий человек. Его и поругать, ей-богу, приятно было, — засмеялся Рыбалко. — А этот воюет не головой, а лбом. Героизм!.. Все это, милый мой, прекрасно, без него войну не выиграешь, врага не опрокинешь, но — он поднял указательный палец, — но... героизм, скажем, командира бригады заключается и в умении грамотно командовать. Ваш предшественник этой грамоте учиться не хотел. Ни одного заранее продуманного до конца боя не провел! Все на ходу делал. Отсюда — неразбериха, ужасная бестолковщина. Увязал ты как следует наступление бригады с артподготовкой? Нет. Задумался над тем, как завершить прорыв тактической зоны обороны противника вместе с пехотой, артиллерией? Нет. Советуешься ли с подчиненными? Нет. Он сам все делает, сам. Как в песне. Помните?.. «Сам пью, сам гуляю». Короче, моя тут вина, только моя.
Я внимательно слушал командарма, проникаясь к нему все большей симпатией.
— Многое нами уже сделано, однако и впереди предстоит еще немало, прежде чем начнем, штурмовать последнюю крепость Гитлера — Берлин, — продолжал командующий. — А штурмовать ее будем обязательно. Обещаю: пятьдесят шестая, если она, конечно, заслужит, будет первой форсировать Тельтов-канал. Правда, один комбриг из вашего седьмого корпуса заявку уже давно подал. Я имею в виду полковника Александра Алексеевича Головачева. Он мне признался, что в свободное время изучает Берлин и подступы к нему.
«Головачев здесь! Интересно!» — обрадовался я.
Командный пункт 3-й гвардейской танковой армии я покидал с самыми теплыми чувствами...
«Кукурузник» плавно опустился на мягкое, влажное поле. Я вылез из кабины и махнул летчику рукой. [95]
— Счастливо, — ответил он.
Самолет тут же взмыл в воздух.
Весна по календарю еще не вступила в свои права, но солнце припекало уже довольно сильно. Пришлось расстегнуть шинель, ворот кителя.
С самолета было видно цепочку хат, замаскированные машины. Теперь же передо мной — одно черное поле, голубое небо, яркое солнце, белый снег, сверкающий в далеких, сливающихся с горизонтом впадинах, и никакого признака жизни.
Беру резко влево и постепенно поднимаюсь на возвышенность. Отсюда уже видны балка и селение, в котором находится штаб 56-й танковой бригады. Над узкой кромкой леса поднимается дым. Там немцы. Если они сегодня вдруг решат выступить, то нам придется туго. Командарм, прощаясь со мной, прямо заявил: «В бригаде, учтите, техники — кот наплакал. Несколько маршевых рот мы вам подбросим, но не сразу, постепенно».
Прошел еще метров пятьсот и заметил довольно большую группу пехотинцев. В центре на табуретке сидел молодой паренек. Его брил пожилой боец, остальные ждали своей очереди.
— Полевая парикмахерская, — объяснил один из них. Он же мне показал дорогу к танкистам: — Спуститесь вниз, потом немного возьмете вправо, перейдете площадь, там в помещении школы и будет их штаб.
— Полевая парикмахерская! Не рано ли? — спросил я у пехотинцев.
— Что вы! — отозвались они хором, а кто-то добавил: — Цыган давно кожух продал.
Я кивнул на противоположную высотку, откуда только что бил немецкий миномет:
— Опасно, товарищи. К тому же вы демаскируете свою часть.
— А мы им в пику! — последовал дружный ответ.
И здесь я вспомнил рассуждения командарма об открытых люках и зажженных фарах. Кто знает, может, эти полевые парикмахерские тоже имеют большое морально-психологическое значение!
Мои мысли прервал шум моторов. По селу, разбрасывая по сторонам грязь, перемешанную с талым снегом, двигалась колонна грузовиков с немецкими солдатами. [96]
В кабине первой машины рядом с шофером сидел наш лейтенант, в кузовах — по два автоматчика.
— Что за немцы? — спрашиваю лейтенанта, когда грузовик поравнялся со мной.
— Добровольцы.
За три года войны приходилось видеть немало пленных гитлеровцев, но с организованным переходом такой большой группы я столкнулся впервые. В этом районе немцы не были окружены, они только отступали. Стало быть, добровольно сдаться в плен их побудила не временно сложившаяся обстановка, а раздумье, убеждение в бессмысленности сопротивления.
Полковник, которому я предъявил командировочное предписание за подписью командарма Рыбалко, не глядя на меня, долго рылся в командирской сумке, перекладывал из кармана в карман коробку «Казбека». Наконец нервно заговорил:
— Да, сюрпризик мне преподнес Павел Семенович. Не ожидал, не ожидал...
Я молчал.
Полковник подошел к низенькой железной кровати, вытащил из-под нее старенький чемодан и, поставив его на скамейку, резко обернулся:
— Хотите потолковать с людьми?
— Конечно. Начнем с командного состава. Вы меня представите?
— Нет, — решительно заявил он.
— Тогда начнем с техники.
— Техника?! Какая? Три танка, две заправочные машины, один виллис и всякая там другая мелочь... Бригада, к вашему сведению, товарищ полковник, не выходит из боя третий месяц, несет потери, а командование и не думает ее пополнять. Враг еще силен, одними «ура», «вперед» с места его не столкнешь!
Я молча слушал и с какой-то тревогой думал об этом человеке, не понявшем, вернее, не захотевщем понять, что произошло, почему его отстранили от должности.
Командиру танка в бою приходится решать множество непредвиденных задач. А если отвечаешь за десятки бронемашин, за жизнь сотен людей, то число этих задач возрастает и спрос с тебя увеличивается. Тут одной отваги мало. [97]
Командарм Рыбалко сам танкистов в бой не водил. Сражения он выигрывал потому, что умел вовремя разгадать замысел противника, ставил перед подчиненными четкие задачи и не сковывал их инициативу.
В комнату стремительной походкой вошел начальник политотдела бригады подполковник В. А. Болдарев. Он только что вернулся из политотдела армии, где узнал, что в 56-ю назначен новый командир. Болдарев сразу же мне представился. Затем подошел к бывшему комбригу и, положив ему руку на плечо, по-дружески сказал:
— Не обижайся, старина. Этого следовало ожидать. Сам, по-моему, понимаешь, что был назначен временно... Павел Семенович ценил и сейчас высоко ценит твою твердость в бою. Он тебя выдвигал, надеялся... Но что поделаешь, бог не наградил тебя даром командовать людьми, управлять боем. Имей мужество признаться в этом самому себе. Дай тебе танк — ты со своей смелостью на нем до самого Берлина прорвался бы, а вот командовать... — это не твоя стихия.
Я принял от полковника бригаду, и он уехал в штаб армии. Проводы мы ему устроили, как советовал командарм, «сверх своих возможностей».
Когда виллис с бывшим комбригом скрылся из глаз, Болдарев вздохнул:
— Душа человек, бесстрашный, но у него, как у Ахиллеса, уязвимая пята есть — любит власть, но не умеет ею пользоваться...
Постояв еще немного у обочины дороги, мы направились в штаб, где собрался командный состав для большого, серьезного разговора. [98]