Наконец началось!

Короткая ночь — ночь на 23 июня — пролетела в хлопотах. Только с восходом солнца сон ненадолго сморил нас. Всех поднял на ноги далекий нарастающий гул канонады. Взгляды воинов были обращены за Днепр — там, под Витебском и Оршей, всесокрушающий артиллерийский огонь рвал землю и воздух. Туда, натужно гудя, плыли армады бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей. Началась Белорусская наступательная операция («Багратион»).

Вечером П. А. Мазин передал: северо-западнее Витебска оборона врага прорвана, занято более 100 населенных пунктов. На следующий день началось наступление в районе Могилева. Общий замысел Верховного Командования — окружение крупной группировки войск противника — был ясен и нам, командирам полков.

На оршанском направлении — одном из главных — наступали две армии: 11-я гвардейская и наша, 31-я. Причем последняя действовала вдоль обоих берегов Днепра. [130]

Части 78-й штурмовой и 25-й гренадерской дивизий немцев сопротивлялись отчаянно, хотя могучие удары нашей артиллерии (расстояние между орудиями местами составляло всего 25–30 метров) и авиации были сокрушающими.

Истекая кровью, враг медленно, шаг за шагом покидал позиции под Оршей.

Между тем в прорыв под Витебском устремилась конно-механизированная группа генерала Н. С. Осликовского. Туда же командующий фронтом перенацелил танковую армию генерала П. А. Ротмистрова. Сосредоточенная для удара вдоль Минской автострады, эта армия совершила сложный маневр из-под Орши к Витебску и оттуда бронированной лавиной хлынула в готовый прорыв.

Оршанская группировка немцев, почуяв что-то неладное у себя за спиной, попыталась уйти. Но было поздно. Танковые корпуса уже подминали ее тылы и стремительно двигались к городу Борисову.

Части нашего 113-го корпуса, наступавшие вдоль левого берега Днепра, в ночь на 26-е заметили отход немцев и бросились преследовать их.

Весь 3-й Белорусский фронт пришел в движение, а в его составе и наш, самый левофланговый полк. Дальше не было своих войск. Соседи из 2-го Белорусского фронта еще стояли на месте. Просторы для маневра — огромны, смелости нам было не занимать, злости к врагу — тоже. Мы развернули батальоны на юг, вдоль оборонительной полосы немцев. По сути — в тыл гренадерам, стоявшим перед нами зимой и весной. Построившись в колонны, гитлеровцы тронулись маршем. Тут они нас, видимо, не ждали, а когда увидели — было поздно. Батальоны В. П. Булаенко и А. С. Гурского изготовились к бою, замаскировались. Пулеметные роты заправили лепты, ждали сигнала. Александр Калашников развернул в огородах свой дивизион на прямую наводку — снаряды находились в казенниках орудий. Минометчики держали в руках приготовленные мины... По сигналу вся масса огня хлестанула по вражеским колоннам. Батальоны перешли в атаку и довершили разгром фашистов. Произошла эта стычка у села Волево.

Справа, широко маневрируя, наступал 104-й полк. Его командир подполковник Жупанов был надежным соседом в бою, отставать не любил, и за фланг нам беспокоиться не приходилось.

С батальонами шел офицер разведки капитан М. Е. Яськов, а впереди — разведчики, которым предстояло проникнуть [131] в глубину неприятельских войск. Сведения требовались непрерывно и отовсюду — с фронта и с флангов. Разведвзвод приходилось делить на группы по три-четыре человека. Но они справлялись со своими задачами.

Расскажу лишь об одном эпизоде.

К деревушке Барздавка мчался немецкий мотоцикл с коляской и пулеметом. Леонид Тюшев крикнул бойцам, чтобы не стреляли. Но один то ли не утерпел, то ли не расслышал команду да и полоснул из автомата. Мотоцикл полетел в кювет вместе с водителем, а офицер, выскочив из коляски, бросился бежать огородами. Тюшев и Сергей Карасевич — чубатый белорус — кинулись наперерез. Гитлеровец понял — бороться бесполезно. Он бросил к ногам Тюшева красиво отделанный вальтер, потом быстро расстегнул ремень с кобурой, тоже кинул на землю и поднял руки. При себе оставил только полевую сумку со штабными документами. С ней и привел пленного в штаб полка наш боец.

Но на этом дело не кончилось. Едва разведчики отправили пленного фашистского офицера, как с противоположной стороны показался конный отряд врага. Бойцы спрятались, изготовились к бою. Но всадники, видимо, заметили их и остановились. Тогда Леонид Тюшев — он был в маскировочном халате — вышел на дорогу и, размахивая пилоткой, стал подзывать их. Отряд снова тронулся... В общем, конному отряду пришлось спешиваться под дулами автоматов советских разведчиков...

Расчищая себе путь, наш полк к полудню 26 июня вышел к речке Крапивенке, по которой проходил промежуточный рубеж немцев. Прорвать его мы решили с ходу. Особенно был активен капитан А. С. Гурский, кадровый офицер, недавно принявший батальон. Он просто рвался в бой, но опыта было маловато. Зная эти черты Гурского и опасаясь, как бы он сгоряча не попал в переделку, я направил к нему помощника начальника штаба полка капитана М. И. Кипниса, известного своим хладнокровием и рассудительностью.

— Сдерживай Гурского, когда будет необходимо, — напутствовал я Кипниса. — Используйте рельеф, обходите узлы сопротивления, бейте по флангам. У Гурского замечательные командиры рот — Мартынов и Вайдаков. Воюйте смело, а головы берегите.

Выдвинувшись вперед, Булаенко и Гурский удачно наметили объекты атаки, скрытно подвели батальоны. С фронта для огневого удара они развернули пулеметные и минометные [132] роты и орудия, а пехоту пустили в обход, условия для этого были.

— Разведчики нашли у немцев пустоты, — доложил мне Булаенко. — Пока не заняли их, бросил туда роты Левашова и Бондаря, как раз сядут на фланги, глядите.

С НП было видно, как две роты скрытно пробирались в расположение неприятеля. Замысел у комбата смелый, рискованный. Но Булаенко и его ротные — опытные командиры, в подобных ситуациях действовали не впервой.

Гурский, будто соревнуясь, успел глубоко врезаться в позиции врага. Роты А. Т. Мартынова и А. И. Вайдакова нависали над тылами прочно оборудованного узла сопротивления немцев.

Подоспели полковые батареи, артдивизион. Получив задание, они сразу приступили к делу. Завязалась дуэль. Но тут, по сигналу, двинулась пехота двух батальонов. Стреляя на ходу, она как бы зажимала неприятеля в тиски. Фашисты попытались перебросить к флангам пулеметы, пехоту. По ним тут же ударили батарейцы, а рота Мартынова тем временем вышла к тыловым дорогам неприятеля.

Опасаясь окружения, гитлеровцы бросили тяжелое оружие и налегке кинулись бежать. Немногие уцелели под губительным огнем роты Мартынова.

Промежуточный рубеж был прорван, батальоны с ходу освободили населенные пункты Браздетчино, Пригуски и устремились на запад.

Артиллерия противника явно замешкалась и теперь, наверстывая упущенное, открыла шквальный огонь. Но вела его не прицельно, а по площадям, мало того, орудия внезапно умолкли. Скрытно подобравшиеся к позициям бойцы Бондаря и Мартынова буквально смели фашистов и захватили батареи. Семиюченко доложил по радио: стволы еще горячие, дымят остатками пороховых газов.

Подъехавший комдив, выслушав мой рапорт, остался доволен действиями полка. И тут же приказал:

— Ускорьте движение к Днепру. Не давай врагу закрепиться.

Приказ был передан комбатам. Булаенко тут же последовал за ротами. А вот Гурскому не привелось воспользоваться успехом: снаряд попал в КП Антона Сидоровича и он погиб. Был ранен и находившийся с ним М. И. Кипнис, но остался в строю — не захотел покидать полк. Произошло это в районе деревни Боярки. 2-й батальон принял И. Я. Якунин, вернувшийся из госпиталя.

У железнодорожного полотна мы встретили разведку [133] 344-й стрелковой дивизии 2-го Белорусского фронта. Тронулся и левый сосед. Теперь мы были спокойны за фланг.

Утром 27 июня подразделения вышли к Днепру в районе деревни Устье, что в семи километрах южнее Орши.

Наш берег — высокий, противоположный — низкий, ровный, с засеянными полями. Дальше виднелись торфяники, а правее, километрах в пяти, по Минской автостраде валом валили автомашины. Движение по дороге шло только на запад. Это было паническое бегство врага из Орши.

— Генерал Траут удирает, — сказал подошедший Иван Таран.

78-я штурмовая дивизия Траута, оборонявшая подступы к Орше, была искромсана и разбита войсками советских генералов К. Н. Галицкого и В. В. Глаголева. Уцелевшие гитлеровцы пытались спастись бегством.

Вместе с начальником штаба и полковым инженером мы подошли к обрыву, который спускался к Днепру. Утро было тихое, солнечное, сквозь заросли просматривался противоположный берег, окопы во ржи. Наметив пункты переправы, Иван Таран занялся составлением плана форсирования реки, полковой инженер Борис Жаринов — своими делами, а я в ожидании командиров подразделений вместе с дивизионным инженером майором Загваздиным разглядывал Заднепровье. Идти к берегу не решался, подсознательная тревога удерживала на месте.

— Чего топчешься? Пошли к речке! — предложил Загваздин.

— Подожди! На берегу наших нет, — сказал я. Однако дивинж уже сбегал по тропе вниз. — Ложись! — изо всех сил крикнул я.

Но фашист успел выстрелить. Майор пошатнулся и упал. Артиллеристы капитана И. С. Жалнина подкатили пушки и с обрыва разнесли притаившихся на западном берегу врагов. Но дивизионного инженера мы, к сожалению, потеряли...

На полях ржи темнели окопы, шевелились гитлеровцы. Вызванные мною начальник артиллерии полка майор Г. В. Кадушкин, командиры батальонов и другие офицеры видели это. Но наши разведчики уже спускались к реке, и время торопило нас. Указав пункты переправы, я поставил задачи батальонам, артиллерии, другим подразделениям на форсирование реки и боевые действия за Днепром.

Артиллерия и минометы находились в готовности, они тут же приступили к делу.

Первыми накрыли вражеских пулеметчиков расчеты сержантов Джабара Лигидова и Александра Плетенева. Полк [134] повел огонь. Роты под эту музыку стали спускаться к Днепру. Бойцы тащили за собой бревна, доски, двери, канаты, веревки, катили пустые бочки — все, что попадалось под руку и могло пригодиться при форсировании.

Разведчики во главе с лейтенантом Н. Е. Нечухаевым, переплыв реку, захватили косогор и выбили фашистов с позиции. Следом за разведчиками устремились за Днепр бойцы обоих батальонов.

С крутого берега мне было видно, как лейтенант Левашов, командир роты из 2-го батальона, находясь в воде, размахивал снятыми сапогами и кричал:

— Марш за мной! Быстрее!

Правее него торопил своих подчиненных лейтенант Бондарь из 1-го батальона.

— Вода как парное молоко! Вперед! — донеслось до меня.

Левее развернулся 2-й батальон. Мартынов и Вайдаков показывали солдатам, видимо не умевшим плавать, как держаться за бревно и грести к берегу. Потом кто-то из ребят шутливо перекрестился, одной рукой обнял бревно, другой заработал, как веслом, и поплыл. За ним последовали остальные...

Третьи роты обоих батальонов с высокого берега поддерживали плывших огнем и одновременно накрывали убегавших немцев. Сделав свое дело, третьи роты 1-го и 2-го батальонов тоже получили команду переправляться.

Тем временем, будто по конвейеру, один за другим спускались на воду бревенчатые плоты. Это развернул свое хозяйство полковой инженер Борис Жаринов. Еще на подходе к Днепру он создал специальные бригады, рассчитал потребное количество плотов, лесоматериала, скоб, канатов и теперь в поте лица перебегал от группы к группе, что-то подсказывал и показывал, а главное, непрерывно подгонял и пехотинцев и своих саперов.

На этих плотах, как бы вторым эшелоном, поплыли «максимы» пулеметных рот В. Кочеткова и И. Ерошкина. Потом на плоты встали противотанковые орудия...

Правее, вверх по течению, начальник штаба саперного батальона дивизии капитан Михаил Иосифович Семин развернул 108-й саперный батальон и полным ходом строил дивизионную переправу.

Тихий в тех местах Днепр, казалось, бурлил от присутствия множества плотов с оружием, повозок... Вся эта армада, вспенив воду, двигалась к берегу. Над ней грохотали орудия полковой и дивизионной артиллерии, гулко били минометы, [135] словно призывая воинов усилить напор и увеличить быстроту. Солдаты и без команд знали: в том направлении, куда била артиллерия, простирался и их ратный маршрут. Одни одевались на ходу, другие бежали с автоматами нагишом, перекинув за спину узлы с одеждой. Шли ржаными и картофельными полями к селу Гарбацевичи, к железнодорожной ветке — вслед за убегавшими немцами, за всполохами разрывов...

Перед рассветом 28 июня батальоны приблизились к очередному оборонительному вражескому рубежу, который тянулся на юг вдоль населенных пунктов Березовка, Староселье, Городок.

Управление полком в те дни осуществлялось и личным общением с командирами, и по радио, и через штаб. Все это делалось на ходу. Со мной находились адъютант лейтенант Григорий Суханов, ординарец сержант Иван Гаврусев и радист с рацией Иван Бондаренко, «старичок», еще из лыжников. Рацию держали на приеме — на случай, если вызовет комдив. А Суханов периодически передавал информацию в штаб полка или запрашивал батальоны. Связь во всех звеньях работала надежно, в чем была заслуга опытного начальника связи полка капитана А. Г. Белоногова.

В голове колонны, с ротой Бондаря, шел офицер разводки полка, а далеко впереди продвигались разведгруппы Тюшева, Карасевича и Полякова. Действуя самостоятельно, эти группы проникли в расположение немцев, доставили важные сведения, пленных. Данные разведки тут же нанесли на карты.

Достаточно было взглянуть на карту с обстановкой, чтобы понять, что сплошного фронта у противника нет, системы огня тоже, управление находится в стадии организации. Вывод напрашивался сам собой: незамедлительно ударить в обход села Староселье. Пока я раздумывал, сидя над картой, принимал решение и помечал условными знаками подразделения, непоседливый Николай Ворончихин — начальник штаба 1-го батальона — в чем-то горячо убеждал комбатов, тыча пальцем в километровку. Как я понял, они разбирали варианты предстоящих действий.

— Какие будут предложения? — спросил я комбатов.

— Ясное дело, атаковать, — ответил за всех Василий Булаенко. — Атаковать, пока фашисты не осели прочно. Атаковать в обход Староселья, с флангов, — показал он по карте.

— Точно, — поддакнул Якунин. — Село большое, у фрицев [136] там одна забота; обарахляются. Вот и двинуться бы в обход.

Замыслы комбатов совпадали. Это означало, что батальоны будут действовать в едином порыве.

Подъехали капитан М. И. Кипнис и старшина Г. И. Сорокин с оперативной группой штаба полка. Тут же, в перелеске, связист расположил свое хозяйство и по рации дал сигнал Тарану переместиться. Вместе с Яськовым они занялись оформлением документации на предстоящие бои и разведку.

Как только разместилась оперативная группа штаба (Иван Яковлевич Таран находился еще в пути, штаб перемещался поэшелонно), небольшой лесок сразу стал заполняться людьми, повозками, средствами связи... Работа штаба не прекращалась ни на минуту. В ней, как в зеркале, отражалось состояние части начиная с разведчиков и саперов впереди до обозников с различными грузами в тылах.

Перед тем как уехать в батальоны, я зашел к М. И. Кипнису, чтобы отдать последние распоряжения. Но тут подъехал Таран, прибыл штабной обоз, появился бессменный начальник штабной рации П. И. Воскобойников с радистом Н. Крошонкиным — оба в прошлом лыжники. Я рассказал Тарану о только что поставленной задаче, потом спросил, что нового наверху.

— Есть, и немало, — ответил он и, развернув карту, доложил обстановку в полосе корпуса, а также сообщил о действовавших впереди танковых соединениях. — Вот как рассекли немцев! — с удовлетворением сказал Таран, разворачивая карту. — Тут показано далеко не все, — пояснил он, — но и так понятно — это катастрофа.

— Откуда сведения? — спросил я.

— Свыше. Предупредили, чтобы мы знали обстановку и при встрече не приняли своих танкистов за противника. Кроме того, Воскобойников и Крошонкин слышали по штабной рации доклады командиров танковых и механизированных частей. Переговоры в бою велись открытым текстом. Наши действуют севернее и южнее Толочина. Летчики непрерывно передают о перемещениях вражеских войск. И эти данные мы нанесли на карту, хотя они касаются не нашей полосы. В эфире тесно — тоже идет сражение.

Обстановка звала вперед. Мы с начальником штаба полка наметили как перспективу направление дальнейшего наступления, после чего я уехал к Якунину. Его батальон должен был обойти неприятеля, а одна рота — проникнуть к тыловой дороге, и меня тянуло поговорить с людьми. Якунин [137] уже поставил задачу батальону и увязывал действия рот с артиллерией. Для надежности я подчинил ему полковую батарею.

— Расскажите, как будете выполнять задачу? — спросил я командира 6-й роты старшего лейтенанта Александра Вайдакова.

— Исходное положение роты — здесь, — показал он сначала по карте, а потом на местности. — Займу его скрытно, воспользуюсь перелесками и лощиной. Роту разверну в цепь. Как только заработает артиллерия, рванем вперед. Достигнув огородов, не останавливаясь, откроем огонь. Справа — 5-я рота лейтенанта Владимира Филимонова. В атаку перейдем одновременно...

Остановив Байдакова, я обернулся к командиру пулеметной роты Владимиру Кочеткову.

— Пулеметы установлю на флангах рот по высотам, — доложил он. — Атаку поддержим всей силой огня. По мере продвижения скачками сменим позиции. Немцев прижмем к земле или вынудим отступить.

— Вы, Алексей, — обратился я к командиру 4-й роты Мартынову, — будете действовать самостоятельно. Не страшно без локтевой связи?

— Страх перегорел еще на Смоленщине, вымерз в лютую стужу... Теперь решают успех маневр и огонь. Постараюсь не выпустить фрицев. Всю зиму злился на них.

— В тыл врага и дальше вас уйдут разведчики, — сказал я Мартынову. — В случае опасности — предупредят. Теперь сообщение для всех. Впереди, рассекая по частям неприятеля, действует 2-й гвардейский танковый корпус. Под его ударами гитлеровцы мечутся, ищут лазейки. Мы обязаны закрыть все щели и не выпустить их отсюда. Об этом должны знать бойцы ваших рот...

Пояснил командирам, что, поскольку бои примут резко маневренный характер, между ротами и батальонами неизбежны разрывы, появятся открытые фланги. Иначе невозможно маневрировать, обходить, окружать и бить врага. Предупредил, чтобы не боялись разрывов, но и не теряли бдительности. Роты должны быть собранными, подвижными, управление — твердым, оружие — готовым к действию.

После этого разговора проверил готовность артиллеристов и вернулся на КП.

Используя скрытые подходы, наши батальоны заняли исходное положение. Дивизион Александра Калашникова и минометы полка открыли огонь, что являлось сигналом. Роты перешли в атаку. [138]

В Староселье поднялась паника. Боясь окружения, фашисты бросили тяжелое оружие и поспешили на запад. Но там их ждала в засаде рота Мартынова. Ее дружный огонь сразил многих, некоторые разбежались, а с полсотни гитлеровцев сдались в плен. Батальоны тут же, свернувшись в колонны, перешли к преследованию неприятеля, но оно было кратковременным. В районе сел Хатково и Дымово полк столкнулся с массой вражеской пехоты, подходившей справа. Как показали пленные, эта крупная группировка стремилась выйти из-под ударов советских танкистов. А попала она на наш фланг. Произошло то, о чем предупреждали нас с Тараном. Пришлось на ходу спешно перестраивать и развертывать полк фронтом на север.

Забравшись на чердак дома, я в бинокль рассматривал неприятеля. До него менее километра — это немало, чтобы изготовиться к бою. Двигался он не цепью, а лавиной, за которой из лесу выходили нестройные колонны. Передние шеренги открыли огонь, ускорили движение. Я перевел бинокль на своих. 1-й батальон уже развернулся, пулеметная рота, орудия, минометы заняли позиции, расчеты бегом подносили боеприпасы, повозки отъезжали в укрытия — все было в движении, и это успокаивало.

Во 2-м батальоне мое внимание привлек офицер, который расхаживал перед бойцами, лежавшими на земле, и что-то говорил, жестикулируя. «Речь он произносит, что ли? Нашел время!» — подумал я. Стал присматриваться. Узнал командира 6-й роты Вайдакова. К нему подбежал сержант Павел Байдаков, почти однофамилец. «Видимо, и Кипнис где-то там, — успокаиваю себя. — Ведь это он послал сержанта поторопить командира роты».

Вижу, как дивизион Калашникова разворачивается на прямую наводку, по всему ясно — ударит картечью. «Значит, должен рассечь эту махину», — отмечаю про себя.

Радисты всех подразделений полка были на приеме, ждали сигнала моей рации. Иван Бондаренко и Николай Крошонкин сидели рядом. И сигнал «Шторм» полетел в эфир.

Жарко пришлось нам в тот раз. Противник превосходил нас многократно и мог просто смять. Но гитлеровцы не выдержали режущего огня пулеметов, смертельной картечи артдивизиона, трескучей россыпи обрушившихся на них мин. Полк рассек на несколько частей хлынувшие на нас ряды фашистов. Спасаясь от огня, они ринулись в леса, лежавшие южнее Ореховки, оставив на поле боя несколько сотен трупов. [139]

Наши потери были невелики, хотя, конечно, каждый боец был дорог. В числе тяжелораненых оказались командир 1-й роты Григорий Иванович Бондарь и разведчик Леонид Дмитриевич Тюшев. Леонид одним из первых заметил немцев и, чтобы сообщить об этом, бросился в расположение 1-й роты, да так и остался там. Я знал о дружбе Тюшева с Бондарем. Ранило их обоих одной пулеметной очередью...

Отбросив разрозненные части неприятеля, вечером 29 июня полк приблизился к большому селу и узлу дорог Круглое. В голове находился 1-й батальон. Булаенко, заметив движение в селе, развернул подразделение и начал наступать. Роты прошли метров двести, потом бойцы закинули оружие на ремни и начали смыкаться в колонны.

— В чем дело? — запросил я Булаенко.

— Свои, — ответил он.

Подъезжаю к селу. За домами и сараями — замаскированные советские танки. Командир бригады говорит, что в лесу немцы, огромные склады, трофеи.

— По этой дороге, — показывает он, — три часа назад ушел наш корпус, а следом — колонны фашистов. Моя бригада оставлена до подхода пехоты. Стало быть, передаю эти владения вам, — он сделал размашистый жест, — и буду догонять своих.

Сказано это было просто и буднично. Но его слова поразили меня: до сих пор не приходилось видеть такого размаха, такой динамики в развитии операции. Наши танковые соединения буквально смяли действовавшие перед ними вражеские части и подразделения.

Вскоре подъехал генерал Бородкин. Он сообщил о положении других полков и стал торопить, чтобы мы двигались вслед за танкистами. Все дороги теперь вели к Березине, к городу Борисову. Туда же устремились фашисты, недобитые еще под Оршей, надеясь спастись за рекой. Спешили к реке в резервы противника из глубины. Гитлеровцы, видимо, все же надеялись остановить нас перед Березиной.

— Выдержат разведчики? Успеют прочесать маршрут? — спросил я Яськова.

— Пешком не поспели бы. Но ребята обзавелись трофейными велосипедами, маскировочной и прочей экипировкой, — ответил Митрофан Ефимович. — Взвод Николая Нехучаева уже доставил с десяток пленных. А Сергей Карасевич, наш богатырь, привез немецкого офицера-штабиста в его же мотоколяске...

30 июня полк оказался на подходе к населенному пункту [140] и узлу дорог Круча. Разведчики донесли: через село на юг проходят гитлеровцы.

— А противник, между прочим, расчетлив и аккуратен, — усмехаясь, говорит Таран. — Стоило только танкистам уйти, не дождавшись нас, как он тут же воспользовался этим разрывом.

Пришлось развертывать полк, артиллерию, огнем рассекать неприятельские колонны, состоявшие в основном из пехоты и конных обозов, и прокладывать себе путь. Генерал Бородкин непрестанно торопил нас. Как я понял, мы должны были упредить немцев и где-то впереди сомкнуть кольцо.

После Кручи наш путь лежал на северо-запад, в сторону Минской автострады и в обход лесисто-болотистого массива. Шли днем и ночью, вели короткие бои. Вместе с партизанами освободили станцию Славное и перед рассветом 2 июля сосредоточились у села Новосады, где получили трехчасовую передышку.

В то же утро у села Большие Ухолды дивизия форсировала Березину и своими боевыми действиями в обход города Борисова способствовала войскам, наступавшим с фронта, овладеть городом. За эти бои она была удостоена почетного наименования Борисовской.

3 июля был освобожден Минск. Замкнув под Минском кольцо вокруг стотысячной группировки врага, танковые, механизированные, а за ними и общевойсковые соединения фронта устремились к городам Вильнюсу и Лиде, иначе говоря, к Неману. Перед ними открылся широкий простор. Наш же 113-й стрелковый корпус имел задачу прикрыть эту группировку слева и во взаимодействии с частями и соединениями 2-го Белорусского фронта уничтожить окруженного под Минском врага.

Утром 5 июля наша 62-я дивизия достигла Смолевичей, нам выпала нелегкая черновая работа: как бы вновь «завоевывать» и осваивать огромную территорию, заполненную войсками неприятеля.

В Смолевичах батальон Василия Булаенко был посажен на танки, усилен артиллерией, саперами и по приказу командира корпуса срочно брошен на захват местечка Волма, являвшегося узлом дорог. Возглавил передовой отряд мой заместитель подполковник Василий Николаевич Шарацких, пожилой бородатый иркутянин, в прошлом участник нескольких войн, партизанивший еще против Колчака.

Отряд блестяще выполнил задачу. Почти без потерь захватил Волму и перекрыл отходившим фашистским войскам [141] пути на Минск. Вся техника врага, запрудив дороги, оказалась под ударами советской авиации и затем была брошена немцами в лесах.

Совершив очередной марш-бросок, дивизия к исходу дня развернулась перед Минском, на рубеже селений Дражня (123-й полк), Липки, Озерище. Стояла необычайная тишина. Но мы знали, что скрывалось за ней. А потому я торопил подразделения. Едва успели расставить оружие, как из лесу напротив показались гитлеровцы. Шли они не цепью, как в атаку, а нестройными колоннами, которым, казалось, не будет конца. Орудия, поставленные на прямую наводку, пулеметы, минометы — все оружие полка загрохотало разом. Немцы было отпрянули, но снова прибавили шаг. Передние шеренги открыли стрельбу, а остальные, перешагивая через упавших, двигались вперед. Картечь сметала шагавших целыми взводами. Где-то слева изрыгали огонь «катюши». Но фашисты были уже кое-где на позициях наших рот и батарей, в отчаянии хватались за стволы орудий, тянули руки к пулеметам, дрались лопатами, кулаками и тут же гибли под огнем.

Командир батареи капитан И. С. Жалнин повел бойцов врукопашную. То же было и в батальонах. Сержант М. Дорощук и рядовой Мандрус прикончили девятерых гитлеровцев. Джабар Лигидов свалил налетевшего на него фашиста ударом ящика из-под мин. Тот замертво рухнул, а ящик — в щепки. И все же одиночки прорывались сквозь передний край, бежали мимо моего КП, мимо позиций минроты Размахова... За оружие у нас взялись все.

Бой полка у деревушки Дражня оказался скоротечным. Поток вражеских войск, как гигантская волна, отхлынул и стал обходить Минск с юго-запада. Поступила команда сниматься.

Темнело. Полк спешно тронулся к Минску. Через город прошли ночью, я его так и не видел: единственный раз за все дни наступления спал в телеге...

На рассвете 6 июля у села Михановичи мы вышли к реке Свислочь. Лишь батальон Булаенко с артиллерией по заданию комдива продолжал действовать в местечке Волма.

Ночь на 7 июля прошла тревожно. Враг был отброшен, понес большие потери, но находился рядом, стремился нащупать лазейки для ухода. При случае он не упустил бы возможности подмять нас. Мы понимали это и держали в готовности огневые средства полка. Даже примыкавшим к нам ездовым были указаны позиции и сектора контроля. Оборону построили дугой с вершиной на восток — к неприятелю. [142] В тылу расставили патрульных из артиллеристов бригады. Разведка действовала тоже в разных направлениях. Ее вели перед своими секторами артиллеристы, химики, саперы.

Утром мы с Тараном присели перекусить на крыльце брошенного хозяевами дома. Вдруг на бешеной скорости пронесся строчивший из пулеметов бронированный «хорьх». Посыпались стекла. Все произошло мгновенно. Я успел лишь заметить стрелявших немецких офицеров. Вслед за машиной бросились разведчики Хандогин и Карасевич: такой объект грех было упустить. Бежать разведчикам пришлось недолго. «Хорьх» вскоре уткнулся в болото, гитлеровцы покинули машину, несколько минут отстреливались из кустарника, потом сдались в плен. А чуть поодаль от кустарника разведчики обнаружили фашистского генерала.

В историческом формуляре полка, хранящемся в архиве, об этом сказано так: «...вел бои по уничтожению минской группировки противника, взяв при этом в плен более 3000 солдат и офицеров, в том числе был взят в плен один генерал».

Помнится мне, был он высок и сухощав. Охотно разговаривал через переводчика со мной и с командиром артбригады, штаб которого находился рядом. Внешне пленный держался спокойно. Лишь губы, подергивавшиеся в тике, выдавали его состояние...

В тот же день немецкая группировка войск на нашем участке была разгромлена. Пленных оказалось столько, что сосчитать их было невозможно.

К вечеру 7 июля полк подошел к штабу дивизии, который располагался у деревни Мачулище. Я доложил генералу Бородкину о проведенных боях. Комдив был немногословен, но по всему чувствовалось — остался доволен докладом...

Леса и рощи под Минском были забиты машинами, обозами, складами, бродившими лошадьми, поля усеяны амуницией и трупами. На их уборку мобилизовали жителей деревень. Из местечка Волма подъехал на трофейных повозках батальон Василия Булаенко. Вернулся весь передовой отряд, но без Василия Николаевича Шарацких — он был ранен и эвакуирован в госпиталь. Командир 113-го стрелкового корпуса генерал Н. Н. Олешев возвратил в родную часть роту автоматчиков. Собрался весь полк. И это была великая радость...

Соседний 71-й корпус генерала П. К. Кошевого подходил уже к Неману. Чтобы догнать его, предстояло совершить [143] бросок примерно на 500 километров. Маршрут дивизии пролегал через города Лида и Друскеники (ныне Друскининкай). Шли по литовской земле днем и ночью, с короткими привалами.

Автотранспорт — артиллерийский и хозяйственный — застревал в сыпучих песках. Генерал Олешев приказал тащить дивизионную артиллерию на лошадях. Впрягли немецких короткохвостых битюгов, но вскоре они стали сдавать. Лошади до подножного корма не дотягивались, нуждались в кормушках. Да и темпы нашего передвижения были им не по силам.

Неделю назад, прельстившись внушительным видом битюгов и понимая, как важно иметь при себе лошадей, я потребовал от своего заместителя по материально-техническому обеспечению капитана Александра Григорьевича Овсянникова, чтобы составил из них обоз. Он не согласился и оказался прав. По пыльным дорогам вслед за пехотой, покрываясь пеной и в кровь обдирая удилами губы, неотступно тянулись наши неутомимые русские лошадки. И я мысленно благодарил Овсянникова за прозорливость. Вообще, он не только отлично знал свое дело, но и обладал редкостной работоспособностью. И если у нас, как правило, не было перебоев с боеприпасами, медикаментами, если в нужную минуту на месте оказывались котлы для бани, различное военно-техническое имущество и инвентарь, позволявший обстирать бойцов, обновить обмундирование, то этим мы были обязаны хозяйственному таланту Александра Григорьевича. На душе было спокойно, если он рядом. Это означало, что всем необходимым полк по возможности обеспечен. Он никогда не жаловался и в самые трудные минуты, смахнув пот со лба, обычно отвечал: «Постараемся...»

А за этим «постараемся» скрывался его собственный подход к делу: вину за просчеты ни на кого не сваливал, за все отвечал сам.

15 июля на последнем привале-дневке мы получили задачу — форсировать Неман. 104-й и 306-й полки должны были переправляться севернее Друскеников, наш 123-й — южнее города.

Полк еще спал, а небольшой отряд из разведчиков и саперов во главе с капитаном Яськовым отправился в путь и к вечеру достиг Немана. Было тихо, безлюдно. Западный берег тоже молчал. Бойцы переплыли реку в резиновой надувной лодке, углубились в лес, а там — никого. Войны будто нет. У деревушки Мизеры разведчику Хандогину встретился смуглый, как цыган, парень, назвавшийся Антанасом [144] Алишаускасом. Он шел в разведку. Встреча оказалась удачной. Партизаны нуждались в боеприпасах, а мы — в сведениях о противнике, о котором не имели представления. По словам Антанаса, километрах в 10–15 вверх по течению Немана партизаны под руководством Оликаса вели бои на два фронта: с востока напирали отступавшие немцы, с запада — их подходившие резервы. Отряд еле отбивался, но отвлекал на себя какую-то часть вражеских войск с нашего направления (правее, в Друскениках, было еще тихо).

Сведения, которые сообщил литовский партизан, так помогли нам, что я долго вспоминал об Антанасе. Встречался с ним и после войны. Свел нас Бронислав Мисявичус, директор одной из школ Лаздияйского района, попросивший меня помочь школьному музею разобраться в некоторых военных вопросах. Именно тогда, в августе 1968 года, в хуторе Палепис я познакомился с замечательной партизанской семьей Алишаускасов.

Старшая сестра Антанаса — Александра руководила комсомольцами села и распространяла подпольную литературу, сводки Совинформбюро. Младшая сестра — Ирен являлась связной партизанского отряда; мать семейства — Мария покупала медикаменты и пекла хлеб для партизан. А руководил семейным подпольем и доставкой в отряд всего необходимого глава семьи — Антон...

Из разговора с Антанасом мне стало ясно: пока немцев за Неманом нет, надо торопиться с переправой. Разведчики оставались на противоположном берегу. Но батальоны шагали всю ночь, и люди валились с ног. Отдых нужен был, как воздух, и я приказал сделать привал.

Справа к своему участку подходил 104-й полк, слева переправлялись части 88-й стрелковой дивизии соседнего 71-го корпуса.

Вместе с начальником штаба и полковым инженером мы уточнили, где кому сосредоточиваться, по какому сигналу выступать к реке, утрясли порядок форсирования и огневого прикрытия, а также действия на западном берегу. Тут же была развернута проводная связь, организованы комендантская служба, контроль офицеров и сержантов штаба за подразделениями и службами тыла. Все делалось быстро, с соблюдением строжайшей маскировки.

В это время офицер разведки сообщил:

— Командир корпуса на берегу. Ждет полк. Торопит о форсированием Немана.

«Ну, началось, — подумал я. — Увидит комкор, что мы отдыхаем, скажет свое любимое: «Браток!..», да с такой интонацией, [145] что завертишься, как ошпаренный...» А между тем Николай Николаевич Олешев относился к довольно распространенному типу командиров, у которых горячность, вспыльчивость и даже суровость сочетались с невидимой, но неизменной душевностью. Но не только это было присуще ему. Генерала Олешева любили и уважали еще за то, что не чурался черной работы. Частенько лазая по передовой, он с лопатой в руках учил солдат рыть траншею в полный профиль. Ел из котелка, оценивая качество приварка. Был прост, доступен, справедлив, но строг. Вот почему, узнав о вызове, я весь внутренне подобрался.

Прохожу по окраинам городка-курорта Друскеники, пропахшего хвоей. Весь он в зелени, чистый, опрятный — ну прямо как в сказке. Мы ведь привыкли видеть пепелища, а тут такая красота! «Скорее бы за Неман, чтобы удалиться от этих мест и уберечь городок», — думал я, глядя на аккуратные дорожки и белые здания, окаймленные кудрявыми деревьями и цветами.

По дороге встретил полкового инженера Бориса Жаринова. Он носился из батальона в батальон. Дел у полкового инженера было полно. Ведь предстояла переправа, в осуществлении которой ему принадлежала не последняя роль. Саперы под руководством Жаринова обшаривали улицы, тащили к Неману канаты, багры, пустые металлические бочки, бревенчатые ворота, строительный лес и лесоматериалы. Многие жители попрятались в ожидании боя, а те, кто оставался во дворах, отдавали нам все, что могли.

Высокую фигуру Николая Николаевича Олешева я заметил еще издали. Он стоял на обрывистом берегу Немана, под кустистой ветлой. Увидев меня, генерал коснулся пальцами ярко-рыжих, отсвечивавших медью усов и, приглашающе махнув рукой, зачем-то нагнулся к корневищу ветлы. А когда я подошел поближе и стал докладывать о прибытии полка, о чем он уже знал, улыбнулся:

— Давай, браток, поедим.

Под ветлой на двух кирпичах шипела на скороводке яичница без масла.

— Спасибо, уже поел.

— А я проголодался. Перекушу — и за дело, — добродушно произнес генерал, протягивая мне небольшую стопку. — Выпей, браток, чтобы не простудиться в воде. — И строго добавил: — А теперь ступай. За переправу отвечаешь лично. Хорошо запомни это.

Я поспешил к своим. Справа, на северной окраине города, слышалась стрельба. Там 104-й полк выбивал немцев [146] о нашего берега, а к нему уже подходил 306-й полк — обоим предстояло переправляться в том районе, в трех-пяти километрах от меня. С двумя полками находились командир дивизии и штаб. Наш комдив генерал Бородкин и комкор генерал Олешев, видимо, поделили между собой участки.

По нашему берегу и зеркалу реки била дальнобойная артиллерия врага, а пехоты не было. То ли о нас не знали, то ли некого было выдвинуть на участок. Именно поэтому следовало поторопиться. Неман полноводен и быстр. Людей сносило течением. Форсировав реку, они тут же углубились в лес, чтобы оборонять этот участок. Ускорить дело помог литовец Ионас Язерскас. С его помощью удалось протянуть через реку толстый стальной трос, который стал как бы осью переправы. С берега к воде загремели бочки, поползли ворота, тес, бревна... Саперы быстро вязали плоты.

То и дело меня вызывал генерал Олешев. Вопрос был один: когда переправятся роты? Я так набегался вверх-вниз по крутобережью, что едва таскал ноги, только и ждал момента, чтобы перебраться вперед.

Уцепившись за канат, бойцы роты А. А. Журавова медленно подтаскивали свои плоты к тому берегу. Плоты качались, того и гляди опрокинутся. Хотя все работали, порой казалось, что топчемся на месте. Набив соломой плащ-накидки и вещевые мешки, многие бойцы и командиры из рот Вайдакова и Мартынова бросились вплавь. Их примеру последовали батарейцы и минометчики, прихватившие лошадей.

К десяти часам утра батальон Василия Булаенко уже углублялся в лес и вскоре завязал бой. В помощь ему переправили минометную роту и 45-миллиметровое орудие. Справа по-прежнему гремела орудийная стрельба — это «фердинанды» пытались помешать переправе 104-го и 306-го полков.

Командир корпуса Олешев давно покинул берег и, забыв о своем звании, работал вместе с нами: комплектовал рейсы, на ходу инструктировал бойцов, помог удержать на плоту перепугавшуюся лошадь. В общем, трудился, как говорится, в поте лица. А в тот момент, мне кажется, так и надо было поступать, чтобы быстрее переправить полк. Задержавшийся под Минском, корпус генерала Олешева не только успел догнать продвинувшиеся войска, но и без табельных средств начал переправу, вошел в свою полосу. Что же касается нашей дивизии, то она опередила с форсированием Немана дивизию соседней армии. [147]

Столкнувшись лицом к лицу с генералом Олешевым, я попросил разрешения отправиться с очередным плотом в 1-й батальон.

— Давай! — сказал он. — Я тут помогу.

Переправой полка остались руководить мой заместитель по политической части П. П. Познянский и полковой инженер Б. Ф. Жаринов, к которым вскоре подключился А. Г. Овсянников — тылы были уже на подходе.

Форсирование реки полком трудно провести втайне. Пролетел «костыль», заметил суету на берегу, и немцы не заставили себя ждать. К деревушке Длуга подходили примерно три вражеские роты. Это немного, хотя в полтора-два раза больше, чем насчитывал поредевший батальон Булаенко. Разведчики предупредили своих. Опыт и хладнокровие не изменили комбату — роты Левашова и Журавова он развернул скрытно, как для засады, и встретил неприятеля внезапным огнем. Затем, отбрасывая разрозненные группы гитлеровцев, батальон стал углубляться и очищать лесной массив. Связь с людьми поддерживалась с помощью раций.

Вскоре связисты подвели на НП провод и соединили нас с переправой. Работа в штабе полка забурлила. В сторонке, присев на пенек, Яськов допрашивал первых пленных, взятых за Неманом, а помощник начальника штаба Кипнис тут же наносил на карту полученные сведения. Картина вырисовывалась пестрая: повсюду белые пятна. Как ни устали разведчики, а две группы — на фланги и к соседям — пришлось выслать.

— Потом, ребята, дам отоспаться, — вздохнув, пообещал Таран. — Ясно?

— Ясно. Потом — стало быть, после войны, — шутя уточнил командир разведвзвода Николай Нечухаев.

Капитан Булаенко скупо доложил обстановку. Боеприпасы к минометам и единственной 45-миллиметровой пушке, те, что бойцы тащили на себе, закончились. Роты поредели. А неприятель все подходил, атаковывал... В такой ситуации батальону в полторы сотни человек впору удерживать захваченный кусок земли при поддержке огня с противоположного берега, а не удаляться в глубину. И генерал Олешев, занятый на переправе, пока не подгонял.

— Ну что, будем стоять или идти вперед? — спросил я комбата.

Оба понимали: плацдарм нужно и углублять и расширять, а переправе требуется гарантия от ударов артиллерии врага. Инициативу тоже надо было удерживать в своих руках, иначе враг опрокинет нас в Неман. Из этого следовало, [148] что необходимо идти вперед. Но я ничего не сказал. Хотелось, чтобы Булаенко сам решил для себя этот вопрос. Мы взглянули друг на друга, словно попрощались.

— Пойдем вперед, — решительно произнес Булаенко. — Ждать опасней.

А я подумал, что единственная надежда — на подход остальных подразделений полка и на помощь генерала Олешева.

— Одна рота 2-го батальона тоже пойдет в бой. Семиюченко задачу получил, — сказал я вслед Булаенко.

В ряды пехотинцев Булаенко послал минометную роту, артиллеристов, связных — всех, кто был при нем. А сам возглавил атаку. Таких атак — очертя голову — до четырех часов дня было проведено три, и мы обрадовались, когда увидели, что к моему НП прибыл Василий Морозов с ротой автоматчиков, которая являлась постоянным резервом командира полка. А вслед за ротой появился 2-й батальон майора Якунина. Переправа неожиданно застопорилась из-за сорвавшегося каната, но генерал Олешев не зря оставался там — он быстро выправил дело.

Нелегко давался каждый километр на плацдарме. В атаках погибли храбрые офицеры А. И. Вайдаков, С. Т. Лайченко, многие бойцы. А питались поредевшие роты ржаными колосьями — ведь кухни были еще за Неманом.

От берега мы теперь находились километрах в семи. Однако сопротивление противника с каждым часом нарастало. Соседей на флангах по-прежнему не было. 88-я дивизия 71-го стрелкового корпуса ушла влево, наш полк подался правее. Войска 113-го стрелкового корпуса, как я понял, оказались тогда на правом фланге армии, а плацдарм для подходивших частей корпуса расширял и углублял 123-й полк. Два других полка нашей дивизий еще не переправились. К их боевому участку подводила противника шоссейная дорога. Западный берег у села Балтошишки был высокий, выгодный для обороны. Туда-то, а не к нам, и поспешили «фердинанды» и машины с пехотой. Там, почти у нас за спиной, разыгрались жестокие бои. Обе стороны несли тяжелые потери. Погиб храбрый комбат из 104-го полка майор Иван Степанович Довгаль. Был тяжело ранен ставший уже командиром саперов М. И. Семин. Были ранены, но не покинули поля боя комдив П. Г. Бородкин и начштаба дивизии П. А. Мазин.

Очень тревожил меня правый фланг, и я направил туда роту автоматчиков, чтобы оказать помощь 104-му полку. Валентин Морозов блестяще выполнил эту задачу. Он подвел [149] автоматчиков вплотную к неприятелю с тыла и атаковал его. Приняв роту за крупные силы, растерялись даже водители «фердинандов» и поспешили вслед за убегавшими солдатами.

К вечеру майор Г. В. Кадушкин переправил полковую артиллерию и минометы, подошли тылы полка. Развернулся Овсянников, сумевший накормить людей на плацдарме. Батальоны стали действовать стремительнее. Бои продолжались и ночью. В полдень мы взяли деревню Чернявку, весьма выгодную для нас в тактическом отношении. И сделано это было вовремя: снова начались яростные контратаки неприятеля.

Час от часу становилось все тяжелее. Ранен был комбат Якунин. Я заменил его капитаном Яськовым. Потери росли. Выбыли из строя командиры рот В. И. Кочетков и А. Т. Мартынов, погиб И. Н. Ерошкин.

Приток раненых все увеличивался. Старший врач полка С. С. Абоев развернул впритык к батальонам подоспевшую медсанроту. Но бой все накалялся, врачи не успевали обрабатывать раненых. Сергей Степанович взялся за дело сам, подключил в помощь себе проворного фельдшера Наташу Белову, поваров, ездовых, даже пожилого завхоза роты Н. М. Ганьшина, бывшего до войны директором книжного магазина на Кузнецком мосту. Николай Михайлович еле успевал помогать то врачу Марии Тепловой, то неугомонной Наташе Беловой. Но, спасая солдат, медсанрота тоже теряла людей. Не одну операцию перенесла после тяжелого ранения Наташа Белова (после войны Познянская), пока ее поставили на ноги. Наталья Петровна продолжает работать и по сей день. В 1976 году она была награждена орденом Трудового Красного Знамени, является секретарем Совета ветеранов дивизии. Встречаясь, мы и теперь вспоминаем тот бой...

Да, досталось нам крепко. Все офицеры штаба и политработники — в ротах. На НП оставались только И. Я. Таран и связисты у аппаратов. Я неподалеку ждал возвращения роты автоматчиков, посланной для уничтожения гитлеровцев, проникших в наш тыл. Ни одного донесения в штадив так и не послали: не до того, когда руки держат автомат на взводе, а все помыслы там, впереди.

Таран вызвал к телефону Овсянникова.

— Патроны батальонам посылать непрерывно, — приказал он.

— Знаю, так и делаем.

— Почему не вижу подносчиков? [150]

— Если вы будете их видеть, то углядят и немцы. Маскируются мои ребята. Передвигаются скрытно. Жалоб нет.

— Хороши ребята, с сивыми бородами, — ни к кому не обращаясь, прокомментировал разговор с Овсянниковым начальник штаба полка...

Вечерело. Контратакующие цепи немцев, напрягая все силы, обкладывали с двух сторон наши батальоны.

— Опять идут, — хрипло произнес Таран.

Я видел это. Бойцы залегли в наспех отрытых ячейках и окопчиках, над которыми в лучах заходящего солнца курились дымки от выстрелов; люди были собранны до предела. Все понимали — отступать некуда, за спиной бурлящая река.

Наконец подошла рота автоматчиков из лесу. Я нацелил ее атаку во фланг вражеской цепи. Пространства для маневра хватало. Неожиданный удар автоматчиков мгновенно изменил ход событий. Вражеский строй был скомкан. Булаенко, а следом и Яськов не упустили момента — подняли людей. К утру батальоны подошли к местечку Лейпуны (Лейпалингис) — узлу шоссейных дорог.

Подъехавшие генералы Бородкин, с повязкой на шее, и Олешев мгновенно оценили ситуацию. С опушки сосняка, на песчаном пригорке, хорошо просматривались Лейпуны, до них — не более километра.

— А недурное место для НП, — услышал я голос генерала Олешева.

Мне стало ясно, что свое «жилье» придется уступать и идти вперед. Заторопил по рации начальника штаба, находившегося в батальоне. Но залп шестиствольных минометов, прервавший наш разговор, оборвал жизнь Ивана Яковлевича Тарана, который заменил в батальоне раненого Яськова.

...А фашисты снова приближались, огонь бушевал над землей. Их было около семисот — больше, чем во всем нашем полку вместе с тылами. Смертельно ранило тогда Василия Петровича Булаенко.

Обо всем этом я узнал на новом НП. Я потерял двух товарищей, которые прошли со мной самый кровавый отрезок войны. Эту потерю почувствовал и осмыслил позже. В тот час не смог даже увидеть их, попрощаться. Обстановка заставила лихорадочно действовать. Почти одновременно с комбатом Булаенко ранило его начальника штаба, Ворончихина. Офицеры в ротах непрерывно менялись. Моего адъютанта Гришу Суханова отправили в госпиталь. [151]

Враг напирал, а батальоны остались без командиров, на их КП сидели только радисты. Под руками у меня — никого, задействованы все огневые средства. Прикинув все это, я вместе с ординарцем бросился в роты. Перебегал вдоль цепи, назначал офицеров и сержантов командирами рот, взводов. Потом, уже во 2-м батальоне, наткнулся на заместителя комбата капитана Ф. С. Семиюченко, который лечился в медсанроте, но, узнав обстановку, поспешил к своим.

— Жив! — обрадовался я ему.

— Как видите, — откликнулся Семиюченко.

— Принимай батальон!

— Слушаюсь! — по-уставному отозвался он и добавил: — Ничего, добьем проклятых. Они тоже нахлебались огня. Орут, но не поднимаются. Отползают, черти! — И кивнул в сторону немцев.

— Учти людей, оружие, боеприпасы, оборудуй НП, наладь управление, — напутствовал я новоиспеченного комбата...

Бой продолжался, и я поспешил в 1-й батальон, командовать которым пока было некому. Перед уходом я сказал Федору Семиючепко, чтобы присоединил к своему батальону роты погибшего Булаенко.

Проходя мимо паливших полковых орудий и минометов, располагавшихся в рядах пехоты, вдруг услышал:

— Достукался, стервец!

— Кто достукался? — на ходу спрашиваю артиллериста.

— Гад один. С колокольни стрелял.

Я посмотрел на костел — там медленно оседала кирпичная пыль.

Летом 1974 года, показывая на купол-грибок восстановленной звонницы, учитель местной школы Альгирдас Волунгявичус объяснил мне: фашист веревкой привязывал себя под крышей звонницы изнутри и стрелял через крохотные окошечки в стенке. Заметить стрелявшего в такой глазок было не просто и в бинокль. Но нашелся снайпер. Прямой наводкой снес фашиста советский артиллерист. А крыша с привязанным гитлеровцем и его пулеметом отлетела метров на двадцать...

— Мальчишками мы тогда были, видели все своими глазами, — пояснил мой собеседник.

Богатейший материал о действиях частей собрал с ребятами их педагог Альгирдас Волунгявичус. Под его руководством в школе создан музей, в котором перебывало много людей из разных уголков страны, главным образом ветераны части и родственники погибших... [152]

В штабе полка из офицеров остался только капитал М. И. Кипнис, но и он постоянно находился в подразделениях. Обстановку в дивизию докладывал кто-то из сержантов-связистов. Я взял трубку. На проводе был комдив. Ход боя он видел, о потерях знал и перенацелил 306-й полк на тот случай, если бы мы не выдержали. Этот полк он держал при себе — командир его заболел, а нового еще не назначили.

К утру подошел 926-й самоходно-артиллерийский полк (СУ-76). Командовал им подполковник Александр Хухрин, ленинградец, знакомый мне по боям на Смоленщине. За самоходками, вытянувшись цепью, побежали бойцы. Особенно смело, как на учении, пошли белорусские ребята-новобранцы, прибывшие с пополнением только ночью. Для них это был первый бой, и для некоторых, может быть, последний. Я пошел вслед за новобранцами.

Тут-то нам пришлось худо. Откуда ни возьмись, сотрясая воздух ревом моторов, хлынули на редкие цепи наступающих вражеские танки, а за ними пехота, подоспевшая из резерва. Как выяснилось потом, это были части 5-й танковой и 170-й пехотной дивизий. Они рванулись, как железный таран, и сбили наши самоходки. Орудия гибли: бойцы, отступавшие с боем, не выдержали такого натиска.

Я бросился наперерез бегущим. Но сразу понял, что одному ничего не сделать. Покрутившись и до хрипоты накричавшись, помчался к штабу, чтобы там организовать людей. Полковой инженер Борис Жаринов уже командовал, развертывал в цепь саперов, химиков, разведчиков — всех, кто был под рукой. Тем же занимались офицеры батальонов.

Артиллерийский дивизион и полковая батарея 76-миллиметровых пушек — все, что у нас оставалось, — выкатились на прямую наводку и ударили по танкам. Бойцы, опомнившись, залегли, немцы тоже, их танки стали отползать. Наступила относительная тишина. И мы и противник собирали людей, занимали позиции, зарываясь поглубже в землю.

Под Лейпунами мы задержались на неделю. И не только мы. У соседей — 11-й гвардейской армии — эта пауза кончилась раньше. Растянувшиеся войска уплотнялись, чтобы снова двинуться вперед. В этом мы не сомневались. И хотя противник был уже не тот, все же стукнуть его надлежало кулаком, а не растопыренными пальцами. На этот раз прибывших с пополнением переодели, вооружили и подучили на занятиях. [153]

Ночью 29 июля наша дивизия перешла в наступление. Маршрут извивался вдоль польско-литовской границы. На проселках торчали деревянные кресты с распятиями, встречались литовские хутора. Местность была живописная, изобиловала озерами и лесами. Такие места хороши для мирной жизни, но нам они доставляли хлопоты: между озерами выгодно обороняться, а не наступать. Случались и неожиданности.

Приведу такой факт. Утром мы подошли к озеру Шлаванта. Было тихо, дефиле, разделявшее озеро, не обстреливалось. Миновав его, разведчики пошли дальше, за ними вытягивались батальоны. Я присел у сосны переобуться: жгло ноги. Не успел стащить сапоги, как справа, в лесу, послышались крики. Я подумал, что это подошел полк Жупанова, и обрадовался. Но за спиной задзинькали пули. Шум нарастал. Кто-то крикнул: «Немцы!»

Как выяснилось, они шли, чтобы занять дефиле, упредить нас и встретить полк огнем, но, опоздав, решили захватить эту перемычку. Атаковало нас не обычное подразделение, а офицерская школа. Ее удар пришелся по полковой батарее отважного командира Валентина Архангельского. Орудия были развернуты, завязали бой.

По перемычке уже скрипели обозы, двигались санитарная рота и другие подразделения тыла. Осуществи противник свой замысел — и весь тыловой эшелон окажется отрезанным.

Через пять минут я был уже у перемычки, где кипел бой. Вместе с новым начальником штаба Дмитрием Мишиным, который не растерялся в первую минуту, и с бесстрашным, уже бывавшим в подобных переделках Борисом Жариновым мы развернули имевшийся на случай внезапных нападений резерв и залпами отбили первую атаку. Гитлеровцы смешались. Невдалеке, на опушке, они, правда, захватили одну гаубицу у Калашникова, но использовать ее не смогли. Все происходило у нас на глазах. Калашников с завидным хладнокровием быстро развернул вторую гаубицу — ствол в ствол — и, жалея свое орудие, с расчетом на взрывную волну и осколки ударил рядом с ним. Фашистов как ветром сдуло, а остатки вражеского отряда скрылись в лесу. Батальоны мне пришлось догонять на лошади. Там никто и не подозревал о том, что произошло позади.

Попетляв с неделю вдоль польско-литовской границы, перед речушками Шельментка и Шешупа, мы перешли к обороне. Противник засел впереди на подготовленном рубеже с дотами, бетонными кольцами и прочими сооружениями. [154]

Добытый разведчиком Карасевичем «язык» раскрыл нам характер обороны. Ключевую высоту 204,4 мы отвоевали у немцев внезапно. Но в этом бою погибла комсорг взвода девушек-снайперов Клавдия Чистякова.

Вскоре полк вывели во второй эшелон. Указом Президиума Верховного Совета за форсирование Немана и бои на плацдарме он был награжден орденом Красного Знамени. Командующий 31-й армией В. В. Глаголев устроил нам смотр. Часть построили в лесу на поляне. Разослали связных — предупредить о появлении командарма. Ждали его со стороны, где была расчищена дорога, а Василий Васильевич подъехал с тыла. Остановившись на бугорке, он спокойно разглядывал полк, наблюдал за нашей суетой.

— Гляди, — шепнул мне начштаба Мишин, — он!

Скользнув пальцами по ремню, поправив фуражку, я бросился с рапортом. Командарм не спеша направился к строю. Внешний вид полка его, очевидно, не порадовал. Бойцы, в выжженных солнцем, пропитанных потом гимнастерках, стояли не по ранжиру. В боях все сходило, но тут условия были иные.

Командарм между тем стал спрашивать бойцов, сколько кто воюет, был ли ранен, чем награжден. Если выяснялось, что нет у солдата ни ордена, ни медали, оборачивался ко мне и спрашивал почему.

Я пояснил, что наград в полку больше, чем людей. А получать их некому. В строю — новобранцы из пополнения, многие воевали в других частях, к нам попали из госпиталей.

— Это неважно, — выслушав меня, сказал генерал. — Узнать, кто где воевал. Получивших ранения представить к наградам в первую очередь. И приведите полк в порядок. Неделю сроку — на все. Иначе, — улыбнулся он, — подам телегу (иначе говоря, сниму). — И непонятно было, пошутил или всерьез. Говорил спокойно, вежливо, но замечания задевали за живое. — А чем смогу — помогу, — закончил командующий.

На другой день прибыли офицеры из армейского тыла и хорошо помогли — весь полк получил новое обмундирование и новые сапоги. Артснабженцы заменили изношенное оружие. Продснабы проверяли выдачу и закладку продуктов, качество приготовления пищи. У нас побывал ансамбль песни и пляски. Полк будто обновился, помолодел, стал неузнаваем в ожидании предстоявшего торжества — вручения ордена. [155]

День 12 сентября выдался солнечным и теплым. Полк выстроился со знаменем, выглядел солидно, молодцевато. По поручению командарма вручать орден приехал Герой Советского Союза генерал-лейтенант Петр Кириллович Кошевой — командир 71-го Неманского Краснознаменного корпуса, в состав которого вошла наша дивизия. После церемонии вручения для бойцов на длинных тесовых столах был накрыт праздничный обед, перед вечером состоялся банкет для офицеров. С нами недолго побыл и генерал Кошевой.

К приезду артистов цирковой труппы Бориса Вяткина саперы оборудовали площадку-сцену, провели туда электрическое освещение. Инженер Жаринов и тут показал себя во всем блеске. Жаль, что вскоре пришлось с ним расстаться — получил повышение.

Допоздна в тот день не ложились мы спать. Старожилам полка было и радостно и грустно. Многих уже не было среди нас. В их числе И. Я. Тарана и В. П. Булаенко, сыгравших немалую роль в том, что полк был награжден орденом...

Наступил очередной оборонительный цикл, элементы которого в чем-то повторялись на каждом рубеже. Но теперь мы столкнулись с новшеством. Я имею в виду операции по вылавливанию фашистов, коим удалось ускользнуть из минского котла. Шли они лесами, пытаясь выбраться к своим. Их группы, державшие курс на запад, упирались в организованную оборону, в сплошные траншеи, где почти невозможно было прошмыгнуть незаметно.

Бродили они обросшие, голодные, одичавшие и злые, как волки. На берегу Немана, рассказывал мне старик литовец Ионас Язерскас, когда мы сражались у польской границы, бродячие молодчики убили трех девушек-связисток, стиравших в реке белье. Зверь и при издыхании оставался зверем. Фашисты грабили и убивали жителей, военнослужащих. А нам приходилось кормить, одевать, перевоспитывать пленных после содеянного ими. Нелегко это было делать, а приходилось: такова природа советского человека, нашего строя, бытия...

* * *

В ночь на 8 октября полк, совершив марш к западу от города Калварпя, сменил подразделения 16-й гвардейской дивизии из армии генерала К. Н. Галицкого. Его войска, сужая фронт, занимали исходное положение для наступления. Тем же занимались и мы. [156]

Гитлеровцы, надо полагать, догадывались о происходящем и вели плотный огонь. Отрыть заново траншею, поближе к их переднему краю, чтобы в случае надобности одним рывком атаковать, не удавалось даже ночью. Бойцы пошли на хитрость. Из своей траншеи они повели «ус» в сторону противника. Отрывали его таким способом: землю выбирали на себя и затем выкладывали из нее брустверы. Немцы видели, что советские солдаты, словно кроты, подбираются к ним, нервничали, обстреливали наших. Но выносные «усы» все приближались, потом развернулись вширь и образовали траншею, ставшую исходным положением для атаки.

Утром 17 октября началась артподготовка. Слышать и видеть ее стало привычным. Это был сигнал, зовущий вперед. Особенно сильно гремело справа, перед расположением 11-й гвардейской армии, наносившей главный удар. На нашем участке плотность артогня была меньшей, а перед 123-м полком — совсем слабой.

Генерал П. К. Кошевой спросил по телефону:

— Славнов, у тебя артиллерия молчит, что ли? Разрывы совсем реденькие.

Командир 71-го Неманского Краснознаменного корпуса хорошо знал полки входивших в корпус дивизий и часто, минуя комдивов, говорил непосредственно с командирами полков. Я доложил обстановку. Артиллерийских стволов действительно было недостаточно, контраст с правым соседом создался резкий. Слева — во всей армии — стояла тишина. Там ждали нашего прорыва, а с ним — отхода неприятеля.

— Сейчас переключу часть артиллерии на твой участок, — пообещал генерал.

В бинокль с НП было видно, как битые, напуганные окружениями гитлеровцы посматривали туда, где бушевала Огненная буря. Складывалось такое впечатление, что они заранее обрекли себя на отход.

С окончанием артподготовки поднялся 306-й полк, а наш 1-й батальон, примыкавший к нему, почему-то стоял. Такого никогда не бывало. Недавно присланного к нам комбата (фамилию не хочу называть, его сразу убрали) на НП у телефона не оказалось. Бросился в батальон и нашел офицера в окопчике в полной растерянности. К счастью, в подразделении были замечательные командиры рот: Д. М. Борисов, Г. В. Левашов, Д. И. Котов, В. А. Вишняков. Их я хорошо знал, и мы сообща быстро выправили положение. Бойцы бросились догонять соседей. [157]

Расчищая огнем путь, роты наверстывали упущенное. Бойцы и офицеры горели боевым задором. Наше превосходство было весьма ощутимым, и воины стремились проявить себя, не отстать от других.

Перед атакой сержант Багров сказал бойцам своего отделения:

— Ребята, первыми идем в бой мы, пехотинцы. Это почетно. И мы не ударим лицом в грязь.

Ратный путь Багрова начался под Москвой. Четыре ранения, и после каждого возвращался в строй. Две медали «За отвагу» и медаль «За оборону Москвы» тоже обозначали его долгий нелегкий путь. Багров первым переметнулся через бруствер и в этот раз. Он вскочил в чужую траншею, свернул к землянке, распахнув дверь, отпрянул в сторону. Тут же последовал треск немецкого автомата, и на его звук в проем двери полетела граната, брошенная Багровым. Тем временем его бойцы прочесывали траншею.

Снова рывок вперед, над головой свист пуль. Сержант упал в траву. Четыре гитлеровца бросились к нему. Двоих сразил наповал, но две вражеские пули задели и Багрова. Он притаился. Немцы поднялись, чтобы бежать, и тогда ослабевшей рукой сержант нажал на спусковой крючок.

Подоспевшего санитара Багров встретил словами:

— Мы живучие. А брать Берлин — еще поспею...

Старший сержант И. Хандогин с пятью разведчиками, в их числе находился и богатырь С. Карасевич, вместе с пехотой ждали начала атаки. Местность и расположение неприятеля он знал. На последней минуте артподготовки бросился с группой к проходу. Разведчики проскочили вражескую траншею, спустились в заросшую лощину и за спиной у немцев устроили засаду. Отступавшие напоролись на группу Хандогина. 7 гитлеровцев были сражены, 12 вместе с офицером сдались в плен...

Однако не везде бои шли гладко. Подразделение нашей пехоты залегло под огнем «тигра». Видя, что орудий поблизости не было, пулеметчик Трусов выдвинул «максим» и открыл шквальный огонь по смотровой щели. Покачивая стволом, механик-водитель искал наш пулемет, потом выстрелил, но мимо — и это был последний его выстрел. Одна из пуль все же попала в щель, сразила механика-водителя, а экипаж разбежался. О смертельно опасном поединке пулеметчика Трусова с «тигром» была выпущена листовка-молния...

События развивались быстро, вскоре подразделения втянулись в приграничный лесной массив, за ними проследовали [158] полковая артиллерия и минометы. Свертывалась проводная связь, все как будто налаживалось, было на ходу.

Меня вызвал по рации командир корпуса, спросил, где нахожусь, что делаю, каков неприятель. Слышимость была хорошей, и разговор на редкость спокойный. Обычно нас подгоняли: вперед, вперед. На этот раз генерал Кошевой попридержал полк: одним рывком мы выполнили задачу дня.

Положение частей комкор видел как в зеркале. Из нашей 31-й армии наступал только его корпус, два других ждали своего часа. Одобрив наши действия, генерал Кошевой посоветовал развернуть полк на 90 градусов и бить по тылам врага; наступать первоначально вдоль фронта прежней обороны корпуса; свертывать и дробить фашистские подразделения; заставить их отходить и помочь другим частям армии перейти в наступление. Маневр был сложным. Не исключалась опасность перепутать части, принять своих за неприятеля. Но все обошлось.

Нашей дивизии за одну неделю довелось действовать в составе всех корпусов армии. Такова была маневренность частей и оперативность руководивших ими штабов...

Северо-восточный уголок Польши пестрел дубравами, озерами, красивыми долинами. Местность живописная, живи да радуйся. Однако на лицах встречавшихся крестьян лежала печать скорби и какой-то, я бы сказал, отрешенности. Хозяйничавшие здесь представители «нового порядка» давно и методично приучали людей к мысли, что им уготована рабская доля. Позже мы услышали об одном из собраний, проходившем в городе Сувалки, на котором немцы-колонисты потребовали истребления поляков, «чтобы спокойней жилось». Так оккупанты распоряжались судьбой коренных жителей Польши.

Одновременно геббельсовская пропаганда стремилась настроить поляков против Страны Советов и Красной Армии, «Большевики, — твердили фашисты, — несут народам порабощение...»

Отступая из района Сувалок, гитлеровцы издали приказ о поголовной эвакуации местного населения и вывозе урожая. В ответ на это поляки укрылись в лесах...

Житель хутора Адамовизна Бронислав Янковский, батрачивший с семьей у колониста Вольфа, говорил мне:

— Я не знаю, что будет в Польше, какая установится власть. Но я твердо знаю одно: теперь, когда пришла Красная Армия, я снова стал человеком и на меня не будут смотреть как на быдло... [159]

Обогнув ночью 21 октября озеро Распуда, мы пересекли польско-немецкую границу. Далеко позади осталась Родина, впереди лежала земля, являвшаяся колыбелью фашизма.

Боец Поляков, подняв автомат, закричал:

— Вот оно, ребята, логово фашистского зверя! Каждый солдат теперь законный судья!..

С подобными настроениями нельзя было мириться. Командиры и политработники много беседовали с бойцами, разъясняли им, что наша задача — бить врага, который держит в руках оружие.

— Мирное население неоднородно, — втолковывал группе бойцов на привале замполит полка П. П. Познянский. — Многие настрадались от тех же фашистов. По возможности надо помочь местным жителям навести у себя порядок. А вы собираетесь мстить, — обратился замполит к Полякову, — то есть самовольно чинить суд. Не к лицу это нашим людям.

— Я не так выразился, извините, — виновато сказал Поляков. — Но уж больно на душе накипело! Обещаю, такое не повторится...

Немало в те дни пришлось провести разъяснительных бесед. Перед глазами у бойцов еще стояли разоренные города и села, виселицы и полицейские застенки, лица изможденных женщин с голодными детьми... Но люди взяли себя в руки. Да иначе и быть не могло: советский человек в самой сложной и трудной ситуации всегда оставался Человеком...

* * *

В конце октября наша 62-я стрелковая дивизия перешла к обороне. Два батальона 123-го полка развернулись на земле Восточной Пруссии перед населенным пунктом Мирунскен, а третий — по кромке границы с Польшей. В местечке Филипув, под обрывистым берегом речки, расположился штаб полка. Здесь мы отметили двадцать седьмую годовщину Великого Октября. В эти дни большое число воинов наградили орденами и медалями, многим объявили благодарность. Мы не забыли дать «салют» по врагу, чтобы он тоже почувствовал, что у нас — праздник.

Противник вел себя тихо, однако вскоре мы ощутили перемены. К переднему краю потянулись колонны гитлеровцев и машины. За концентрацией войск противника мы следили очень внимательно, и неслучайным было то, что на участке полка хорошо укрепился, зарывшись в землю, 513-й танковый полк. [160]

Надежность нашего участка неоднократно проверял не только командир корпуса П. К. Кошевой, но и различные комиссии. Это было связано с тем, что магистраль Тройбург — Сувалки являлась исключительно важным направлением. Достаточно сказать, что в случае удачного наступления гитлеровцев она выводила бы их в тыл войскам нашей армии. А раненый хищник, как известно, способен на все...

В конце ноября в полк прибыл начальник штаба армии, статный черноусый генерал М. И. Щедрин. С офицерами оперативного отдела он пробыл несколько суток, проверил работу штаба полка, способность управлять боем, готовность основного и запасных командных пунктов, а также средств связи. Так тщательно нас еще никто не проверял.

Именно в это время активизировалась немецкая разведка. Причем велись не ночные поиски. Разведывательные подразделения действовали днем, шли приступом, после мощной артподготовки. Они искали не только «языка» (в 123-м полку взять ни одного не смогли), но и слабые места. Положение оставалось тревожным и в декабре. Необходим был и нам свежий «язык», а достать его не удавалось. Тогда командарм приказал провести разведку боем. В отряд включили две стрелковые роты и две группы разведчиков.

— Готовить отряд и руководить операцией будете лично, — сказал мне комдив. — Командарм предупредил: «язык» нужен как никогда.

Продумав и обсудив каждую деталь, мы остановились на таком варианте. Объектом атаки выбрали отрезок вражеской траншеи с ходом сообщения в тыл, к землянкам немцев. Расчет делался на внезапность. Как только гитлеровцы перейдут на дневной режим службы — оставят дежурных у оружия и разойдутся отдыхать, — отряд врывается в траншею и захватывает пленных. Группы разведчиков Хандогина и Карасевича, действуя на флангах отряда и обгоняя его, совершают бросок за передний крой противника и отрезают ему путь отхода. Артиллерия после короткого налета окаймляет с трех сторон участок действий, а затем парализует огневую систему на флангах и пункты управления.

Все было сделано, как задумали. Операция длилась только 10 минут. За это время отряд перевернул у фашистов все вверх дном, взорвал землянки и вернулся в свою траншею, доставив с полдесятка уцелевших гитлеровцев с оружием. Несколько бойцов были ранены, но уже в своем расположении, когда под запоздалым обстрелом вражеской артиллерии роты по ходам сообщения возвращались в свой тыл. [161]

...В конце декабря наступило затишье. Активных действий полка в ближайшие дни не предвиделось, и меня отправили в Сувалки подлечить гайморит, который мучил еще со времени сидения в болотах. Тихой провинцией показался мне город Сувалки. Единственным транспортом были здесь конные повозки, в подворотнях голосили петухи, мычали коровы. Горожане занимались кто чем мог, только бы как-то просуществовать. Тишина стояла непривычная. Но постепенно город начал оживать, он превратился как бы в тыловую базу армии, в нем удобно разместились госпитали, некоторые учреждения и даже (пусть ненадолго) дом отдыха, который заполнили офицеры, получавшие короткие отпуска.

Я лечился в медпункте при госпитале, а жил на частной квартире, в семье служащего магистратуры.

По вечерам квартира превращалась в место сходок. Жители приходили сюда, чтобы узнать правду о Стране Советов, и буквально засыпали меня вопросами. Как я понял, запуганы они были очень основательно и искренне хотели разобраться, что к чему. Беседы затягивались допоздна, каждый из гостей будто прикидывал, к какому берегу и как прибиваться...

Под вечер, приняв очередную процедуру, я не спеша возвращался домой. Плавно и будто нехотя падал снег, покрывая сероватые улицы, дворы, скверы. Легкий, без ветра морозец обдавал приятной свежестью. Все вокруг, казалось, дышало радостью и новизной в тот последний день уходящего 1944 года.

Хозяйка и ее невестка хлопотали на кухне, готовя новогодний стол, дети наряжали в гостиной елку, глава семьи находился еще на работе. Все, кроме меня, занимались делами, а я чувствовал себя непривычно в отрыве от своих, хотя знал, что в полку все в порядке.

Сверкающая елка, сервированный стол, празднично одетые люди — все это создавало приподнятое настроение. К началу торжества, прямо с поезда, прибыл знакомый моих хозяев — польский офицер. Заглянула на огонек комсорг батальона Ася Акимова, занимавшаяся в Сувалках на курсах при политотделе армии. Нашего полку, как говорится, прибыло. С польским офицером вспомнили октябрьские дни 1943 года под Ленино и дивизию имени Тадеуша Костюшко. За столом слышались польская и русская речь, смех и шутки. Потом мы отправились не то в городской дворец, не то в клуб. Его просторный зал был красиво украшен, играл оркестр. [162]

Я подсел к молоденькому лейтенанту, который довольно бойко разговаривал с польскими офицерами. Он оказался командиром пулеметного взвода, прибыл в Сувалки, чтобы получить отремонтированные ДШК.

Я говорю об этом потому, что лейтенант при очередной встрече выручит огнем своих ДШК моих солдат. И еще потому, что тридцать лет спустя, уже будучи литератором, бывший комвзвода Александр Буртынский, узнав, что я работаю над воспоминаниями, горячо поддержит меня в этом начинании. А в ту далекую новогоднюю ночь благодаря лейтенанту Буртынскому, знавшему язык, я говорил с польскими офицерами о нашем боевом опыте, который, как они считали, мог пригодиться им. Не случайно, видимо, польский поручник, поблагодарив нас с лейтенантом, произнес такой тост:

— Его величество случай справедливо сводит под одной крышей хороших людей. Выпьем же за то, чтобы мы были рядом во веки веков. Нех жие свята дружба!..

* * *

А противник между тем готовил контрудар. Пленные, взятые разведчиками Хандогина и Карасевича, подтвердили наши предположения. О том же свидетельствовало появление подтянутых гитлеровцами частей 5-й танковой дивизии и других резервов.

На переднем крае было тревожно. Батальоны майора Н. Ф. Гущина, капитанов Ф. С. Семиюченко и С. Б. Каджая стояли начеку. В ночь на 5 января командир роты Николай Афанасьевич Полухин доложил, что у противника наблюдается передвижение, доносятся команды, а за высотой слышны гул моторов и скрежет гусениц.

— Судя по всему, фашисты занимают исходные позиции. К утру надо ждать атаки, — подытожил он.

К мнению Полухина все мы прислушивались. Это был опытный, много повидавший на военном веку командир. Службу он начал в 123-м полку еще в сороковом году рядовым. Будучи сержантом, принял боевое крещение западнее Луцка. Вместе с пограничниками отражал натиск фашистов, рвал гранатами танки, ходил в штыковую. Тогда ему было присвоено звание «младший лейтенант».

Человек мужественный, открытый, с обостренным чувством долга, он до последнего патрона защищал со своим поредевшим взводом Коростень, Малин, Чернигов. С остатками полка выходил с арьергардом из окружений, прикрывая обозы и боевую технику. Несмотря на ранение и контузию, [163] Николай Полухин все-таки пробился к своим, чтобы потом проделать обратный путь на запад — от Северного Кавказа до Сувалок... А теперь он снова был в родном полку.

Ночью лейтенант Полухин в который уже раз проверил знание бойцами задач, готовность оружия и инженерных заграждений. А еще до того успел договориться с минометчиками и артиллеристами о четких совместных действиях. Одним словом, он со своим подразделением хладнокровно ждал врага и встретил его, как положено.

И вот наступил момент, когда участок полка вспенился огнем на глубину до шести километров. Около шестидесяти вражеских батарей тяжелых калибров так перемешивали заснеженную землю, что к утру она стала похожа на вспаханное поле.

Перед рассветом на нас двинулись полки 5-й танковой и 170-й пехотной вражеских дивизий. С появлением фашистов бойцы открыли плотный огонь, загрохотала артиллерия, выбросили языкастое пламя огнеметы майора Павла Шишко. Одним словом, атаку противника наш полк встретил во всеоружии.

Оставив на снегу более 300 трупов и бросив девять подбитых танков, немцы отступили. Однако неудача не остановила их. Перегруппировав силы, противник следующей ночью нанес удар по полку соседней дивизии и рассек его участок. Один батальон из этого полка присоединился к нам и стойко дрался, получая от нас всяческую помощь. Однако танки все же прорвались и оказались в нашем тылу, у единственного межозерного дефиле, через которое снабжался полк. Неприятель стремился занять Филипув и выйти на Сувалкское шоссе. Положение стало угрожающим. Но даже получив разрешение командования на отвод полка за озеро Распуда, Гущин и Семиюченко попросили оставить их батальоны на месте. Они не хотели покидать позиции. А кроме того, понимали, что неудача временная, командование примет меры...

Удар танков и пехоты принял на себя в нашем тылу резерв — рота капитана С. Ш. Учурова и пулеметчики Г. Ф. Ильина. Эти подразделения совершили подвиг: бойцы с гранатами встали против «тигров» и пехоты. И пока они сдерживали врага, полк перегруппировался. Суббота Шараурович Учуров погиб в этом бою, но его рота выстояла. Против танков там выдвинули огнеметы. Артиллеристы, минометчики и бронебойщики заняли позиции фронтом на восток — в тыл и в сторону правого фланга, откуда прорвался неприятель. Заместитель комбата старший лейтенант [164] Александр Ковальчук — однофамилец героически погибшего комбата Григория Ковальчука — переместил роты с первой линии к тыловой, ставшей передним краем. Фланговым огнем пулеметы Георгия Ильина уложили наземь пехоту и остановили врага на этом участке. Отважный командир был тяжело ранен, а его роту принял Владимир Кочетков, вернувшийся из госпиталя. Он и прошел с ней до конца войны.

Пока наш 123-й полк вел неравный бой, командование принимало необходимые меры. Подходили танковые и другие части, в воздух поднялась авиация. Артиллерия и дивизионы «катюш» массой огня накрыли всю территорию, занятую врагом. Перешедшие затем в контратаку резервы — наш 306-й полк и части 54-й дивизии — к вечеру восстановили положение.

Перед позициями полка наступила тишина. Нарушали ее лишь сновавшие по нейтральной полосе немецкие солдаты, которые собирали убитых и раненых. По ним никто не стрелял...