Штурмуем оборону противника
Натиск свежих полков, введенных в бой, был так стремителен, что переброшенные к участку прорыва немецкие части сдержать наступление не смогли и стали под ударами отходить. Выделенные для их прикрытия арьергарды были смяты и спешно откатывались следом.
Утром 13 августа мы перерезали железную дорогу Сухиничи — Смоленск, освободили станцию Павлиново, многие селения и к вечеру приблизились ко второй полосе вражеской обороны, удаленной на 15–20 километров от первой. Шла она вдоль Ельнинского большака через деревушки Горы, Нестеры, Потапово по гряде довольно солидных холмов, один из которых, обозначенный на карте как высота 234,1, утесом громоздился над лугами. Эта высота и теперь стоит перед глазами. На нее и на Потапово был нацелен мой полк, наступавший в центре дивизии рядом со 104-м под командованием Василия Кудрявцева.
Ползая вдоль траншей, разведчики взяли пленного. От него стало известно, что перед нами находятся части, переброшенные с других направлений, даже из-под Орла. И что Гитлер приказал любой ценой удерживать этот рубеж.
Советуемся, как быть дальше. Местность открытая, Наступая [69] днем, не избежать серьезных потерь. Несмотря на то что люди устали, решаем штурмовать высоту 234,1 затемно, внезапно, без артподготовки. На отдых бойцам — два часа.
На КП ко мне подошел начальник штаба дивизии Мазин. Состояние дел Петр Андреевич знал, наш замысел одобрил, доложил по телефону генералу и направился в 104-й полк, к Кудрявцеву, чтобы увязать наши совместные действия.
— Василий Поликарпович! Сколько времени займет организация боя? — спрашивает Гуцев.
— Не больше двух часов.
— Детали нам понятны, они вытекают из решения. Я хочу вот с ними, — указывает он на политработников, — все уточнить и отправиться в роты, надо подготовить людей к штурму.
— Это будет здорово — довести задачу до каждого солдата. Удачи вам, Михаил Тимофеевич! Обратите внимание воинов на готовность оружия и тщательную подгонку снаряжения. Подойти к неприятелю надо бесшумно, навалиться внезапно.
— Понятно. Спасибо за напутствие...
Над лугами молочным облаком разлился туман, за ним на горизонте каланчой вздымается высота, правее — просматриваются очертания Потапово. В безветренной тишине изредка брызжут огнем автоматы, пулеметы.
— Прочно ли они там засели? — вглядываясь в белесый мрак, спрашивает у Булаева капитан Антипин.
— Думаю, не успели. Ведь только подошли.
Экономя время, мы быстро собрали командиров батальонов, рот, батарей, чтобы вместе установить ночные ориентиры, определить задачи, способы действий, сигналы управления. В заключение еще раз напоминаю, что все наши планы построены в расчете на внезапность.
Все расходятся. По-прежнему стрекочут фашистские пулеметы, взлетают ракеты. С нашей стороны — ни звука. Всматриваюсь во мглу, еще раз все продумываю, спрашиваю себя, не упустил ли чего.
На штурм высоты — она была крутая, как утес, — отобрали крепких, ловких парней. Возглавил их комсорг 2-го батальона лейтенант Л. Л. Болотов.
Подошло время. Командую: «Вперед!» Двинулись вперед батальоны, задвигалась, заколыхалась растянувшаяся людская цепь. Бойцы сливались с кустарником и высокой травой. Последние десятки метров ползли, замирая при свете [70] взлетавших близко ракет. Теряю их из виду: туман как марлевое покрывало.
За пехотинцами заспешили к высоте минометчики лейтенанта Д. М. Рагинского.
Вдруг поднимается стрельба, слышатся громкие голоса.
— Заметили! — говорит помощник начальника штаба Иван Таран.
От этого слова мурашки побежали по спине — нарушился фактор внезапности.
— С первым батальоном есть связь, комбат у телефона, — сообщает связист.
Его слова приводят меня в чувство. Беру трубку.
— Траншеи взяты, — докладывает Булаев. — Бой ведем в Потапово...
Из его сообщения я с облегчением понял, что немцы заметили бойцов только тогда, когда они появились перед позициями.
— Поздравляю батальон с успехом! — кричу я в трубку. — Доложу выше. Скорей очищайте деревню! Выходите в поле, на большак. Понял? И еще — куда давать огонь?
— Огонь — по большаку и Нестерам. В Потапово своих накроем.
И снова голос связиста:
— У аппарата Антипин.
— Товарищ Первый! Высота наша! — слышу я. Комбат Антипин всегда нравился мне хладнокровием, энергией, непринужденной выправкой бравого офицера. И докладывал так, будто давно воюет. — Рядом слева бойцы соседа, 104-го полка, — продолжает он. — Правым флангом веду бой за Потапово, вместе с Булаевым.
Указания даю те же, что и Булаеву: не задерживаться, выходить на дорогу.
События развивались благоприятно. Вызвав к себе, комдив похвалил нас с Василием Кудрявцевым, Потом поставил задачу на день — это было на рассвете 14 августа. Он хотел сказать еще что-то, но тут задзинькал телефон, внезапно загрохотала артиллерия — тревожно, зловеще. Передний край вспенился огнем. Обстановка круто изменилась: немцы перешли в контратаку.
— Под напором штурмовых орудий «фердинанд» полки отходят, — сказал генерал, выслушав чей-то доклад по телефону.
Отпуская нас, он приказал отразить неприятеля и продолжать наступление. Мы с Кудрявцевым вскочили на лошадей. [71]
Перед высотой — она ближе, чем Потапово, — Василий свернул влево, к своему полку, а моя разгоряченная Сечка, перемахнув через ручей, вынесла меня на окраину села, прямехонько к «фердинандам». Тогда впервые я и увидел их, водивших длинными качающимися стволами.
«Фердинанды» расчищали огнем путь следовавшей за ними пехоте, а потому шли медленно и осторожно, то и дело останавливаясь. С их приближением наши бойцы чуть отбегали и тут же ложились. В их действиях я не заметил ни колебаний, ни растерянности. Слышались лишь досадные чертыхания по поводу того, что самоходки идут беспрепятственно и нечем их остановить: снаряды полковых орудий не пробивали броню «фердинандов». Не заметил я и прежней нахрапистости у немецких танкистов. Продвинулись всего метров на двести. Потеснив батальоны, они подвели свою пехоту к траншее и остановились. И, как я понял, не случайно. Позади их и на фланге вели бой не отошедшие советские бойцы, о чем я еще расскажу.
Все губительнее становился огонь дивизионной и армейской артиллерии. Но наши батальоны оказались в крайне невыгодных условиях. Бойцы, распластавшиеся на равнине, в полусотне метров от противника, теперь, с наступлением дня, вынуждены были оставаться под огнем.
Этого нельзя было допустить. Решение могло быть одно: выбить врага и занять траншею. Наши командиры пришли к такому выводу еще раньше, как только уловили неуверенность в действиях «фердинандов». И мы без промедления подготовили повторную атаку.
— Батальон к атаке готов, — спокойно, будто на учении, доложил мне капитан Антипин.
Правее ждали сигнал подразделения Булаева.
За цепью батальонов, на краю глубокой воронки, виднелось Знамя полка. Его приказал доставить Иван Таран. Расчехленное знамя держал черноглазый с непослушной копной волос Вячеслав Митроченко, бывший курсант Владимирского военного училища.
В дыму, в лязге гусениц, в грохоте орудий бойцы увидели знамя. И сразу о чем-то заговорили, стали что-то передавать по цепочке от соседа к соседу. Судя по тому, как оглядывались, как говорили бойцы, каждый понял, зачем появилось знамя. Оно звало людей вперед. И воины на одном дыхании совершили решительный бросок. Немцы не ожидали этого. Понадеявшись на защиту «фердинандов», они не успели ни убежать, ни встретить атакующих. В ночном бою накануне потери батальонов были незначительны. [72]
И теперь на три-четыре сотни фашистов ринулись человек шестьсот. В траншеях и за ними все перемешалось, завязалась рукопашная.
Опасаясь, чтобы их не подожгли — невдалеке уже полыхали три машины, — водители «фердинандов» отошли к Потаповскому оврагу. А в это время бойцы в траншеях добивали уцелевших гитлеровцев. В том бою погибли оба замечательных наших комбата — капитаны Николай Михайлович Булаев и Михаил Васильевич Антипин.
Убедившись, что батальоны прочно осели в траншеях, я вернулся в канаву, где находились телефоны. Доложил комдиву обстановку, переговорил с Курочкиным, затем стал осматриваться вокруг, чтобы глубже разобраться, где что происходит.
Канава, являвшаяся единственным укрытием, была заполнена воинами. Справа располагались НП полковых батарей, слева хлопали минометы Размахова. Огневой кулак был под руками, связь работала надежно, и я полностью взял бразды правления в свои руки. Сюда же вскоре принесли пробитое осколками Знамя полка.
Бой, который шел впереди, накалялся с каждой минутой. Не желая мириться с потерей выгодного рубежа, гитлеровцы стягивали и бросали на наших воинов все новые силы.
От большака к полыхавшему Потапово и справа, от села Нестеры, приближались танки и пехотные цепи. Противник при поддержке мощного наземного огня и авиации наносил одновременно фронтальный и фланговый удары. Но и его боевые порядки дыбились от огня — наша артиллерия вела подвижный заградительный огонь, кроме того, активно действовали штурмовики и бомбардировщики.
Батальоны спешно закреплялись: полку предстояло принять удар, остановить врага огнем. О продолжении успешно начатой атаки не могло быть и речи.
Изредка поглядываю на Размахова — пора ему вступать в дело. Вижу, как он, встрепенувшись, замахал над головой пилоткой. Ездовые, находившиеся во ржи на повозках с боеприпасами, заметили этот знак и тут же пустили лошадей рысью.
Подгонять Размахова не приходилось. Все у нас знали, что он не только скучает без настоящего дела, но и становится даже сердитым. А на позиции нетерпеливо переминались минометчики с черными от копоти лицами.
— Работы на полчаса, поворачивайтесь! — закричал Размахов. [73]
— Видишь, от дороги приближаются немцы? — спрашивает меня по телефону Евгений Константинович Курочкин.
— Только справа. За Потапово и высотой — не вижу.
Но тех, что справа, кто-то уже накрыл и рвет в клочья.
— Это размаховцы. Они тут, рядом со мной.
В то же мгновение по команде Размахова «Отбой!» и по взмаху пилотки огонь прекратился. Немцев справа как не бывало. Наши пехотинцы, лежавшие за пулеметами, зачадили цигарками, многие приветственно махали в сторону минометчиков.
Я доложил комдиву, что туда, за Потапово и по большаку, уже бьет артиллерия.
Удобно расположив КП, Курочкин организовал надежную связь, систему разведки и наблюдения, благодаря чему быстро обрабатывал сведения и готовил предложения. Он всегда знал, что делалось в расположении противника, у соседей, в тылу, и оказывал мне неоценимую помощь. Штаб и тылы под его руководством работали самоотверженно, четко.
Артиллеристы дивизии и армии не только не отказывали нам в поддержке, но часто обстреливали противника по собственной инициативе, что очень облегчало нашу жизнь. Без них пехота и дня бы не продержалась...
Немцы шли напролом, но полки не сдвинулись с места. Даже в Потапово, где засел неприятель, дрались бойцы, за спиной у которых оказались «фердинанды».
Пулеметный расчет Арсения Кокина, замаскировавшийся возле сарая, отсек пехоту от самоходок, уложил с полсотни гитлеровцев, а остальных загнал в овраг и там держал их.
Кокиных в полку было двое. Хорошо проявил себя в тех боях и однофамилец Арсения — Виктор. Укрывшись в окопе, он пропустил самоходки, а пехоту скосил, как косой.
Не отошел и минометный расчет Сергея Кирсанова. Установив миномет в немецком окопе, он вначале разделался с пулеметным гнездом, которое находилось в часовне, а потом расстреливал контратакующих гитлеровцев, скапливавшихся в низинах. Кирсанов стрелял на предельно минимальном расстоянии, только вышибным патроном, без дополнительного дистанционного заряда, точно бросал гранаты. Укрыться от его огня было невозможно.
В угарном дыму ползал, стрелял, перебегал по полю боя с места на место, охотясь за фашистами, лейтенант [74] Костюхин. Моего предупреждения хватило ненадолго. Много перебил он врагов, но и сам погиб.
...Солнце поднялось высоко, но мы не замечали ни палящей жары, ни времени.
Ко мне подбежал взволнованный заместитель по политчасти Гуцев:
— Василий Поликарпович! Дай роту, пойду брать высоту!
Вокруг рвались снаряды. Я смотрел то на него, то на высоту, которая напоминала вулкан, грохотавший в черном дыму разрывов шестиствольных минометов. Их, как и «фердинанды», мы впервые встретили здесь.
— Она наша, ее не отдали! Взвод мы отвели, чтобы избежать ненужных потерь. А на высоте отлично управляются два отчаянных разведчика-добровольца Леонид Тюшев и Александр Круглов. С нее они просматривают тылы противника, атаки отбивают гранатами, которые им подносят ящиками. А автоматы там не действуют, в них забивается песок. В общем, твоя помощь, Михаил Тимофеевич, там сейчас не нужна.
— Ладно, пойду в батальоны... Прямо места себе не нахожу, — признался замполит.
— Не вздумай только поднимать людей в атаку, — предупредил я. — Это мы сделаем ночью.
Я понимал состояние Гуцева — он мечтал скорее попасть в родные белорусские края и готов был на все.
Перед очередной контратакой противника Михаил Тимофеевич долго беседовал с бойцами, призывал их действовать смело, но разумно и осторожно. А сам не уберегся: был тяжело ранен осколком мины, выпущенной из шестиствольного миномета...
Закончился еще один день беспрерывных боев. Улетели «юнкерсы», затих грохот орудий. От Потапово потянуло смрадным дымом — это немцы сжигали трупы убитых, сложенные в штабеля. Такого способа погребения я не знал.
Первым встретился мне на огневой пулеметчик Арсений Кокин, глядевший в сторону села.
— Скоро получат в Германии посылочки с прахом, — покачал он головой. — И зачем они лезли к нам? Что было нужно?
— Жизненное пространство, — буркнул кто-то из солдат.
— А нашли безжизненное, — в тон ему отозвался товарищ. [75]
В батальонах расчищали позиции, приводили в порядок оружие, готовились к ночной атаке — таков был приказ комдива.
Ночной бой не принес успеха ни нам, ни гитлеровцам, которые пытались выбить нас из траншей и сбросить с захваченных высот. Взять Потапово нам не удалось и на следующее утро.
С рассветом 15 августа мы снова двинулись в наступление. На сей раз в бой ввели 3-й батальон старшего лейтенанта Федора Лузана, которому была поставлена задача взять Потапово. Бойцы, развернувшись, ускорили шаг. Невдалеке я увидел Шуру Окуневу и Асю Акимову с «максимом». Девушки везли его за хобот. Шура на ходу передала мне листок бумаги и, не задерживаясь, бросилась вслед за подругой. Быстро пробежал текст. Записка была адресована командованию полка. «Я пошла в бой, — писала наша прославленная пулеметчица. — И вот, идя выполнять боевой приказ, заверяю вас, как своих отцов-воспитателей, что не опозорю вас и буду бить гитлеровцев до последнего дыхания...
13 VIII 43 г, Шура Окунева».
Перечитав текст, я невольно поглядел вслед удалявшимся девушкам. Словно почувствовав мой взгляд, обе обернулись, помахали руками и, догнав бойцов, двинулись навстречу бушующему огню.
Ася на вид озорная девчонка с лицом, обрамленным шапкой каштановых кудрей. Шура привезла ее из Москвы, когда ездила на побывку во время формировки под Юхновом. Я тогда еще накричал на нее и сказал в сердцах, что у нас здесь не пионерский лагерь.
— Ася служила в МПВО, — смущенно ответила Окунева. — «Максимом» овладеет за один день. Я помогу...
Отправить Акимову домой у меня не хватило духу. Предложил ей стать санитаркой. Думал, обрадуется, а она — в слезы: «Буду только пулеметчицей!» Предложил в роту связи, хотел устроить новенькую подальше от переднего края. Ответ тот же. Так, «непрописанной», девушка прожила около двух недель, пока ее не увидел генерал. Ему все объяснили. На стрельбище он разрешил Акимовой лечь за пулемет. Ася с первого выстрела попала в десятку, и генерал приказал зачислить ее красноармейцем.
Через всю войну прошла с нами эта хрупкая девушка. Сначала была пулеметчицей, потом комсоргом батальона. До дна испила она чашу солдатского лиха, выжила после [76] тяжелого ранения, вернулась в полк, была награждена тремя орденами и медалями... После войны Анастасия Михайловна Акимова стала женой автора этих строк, матерью двух дочерей. Теперь она бабушка.
...В первом же бою Ася находилась с пулеметом на правом фланге батальона, Шура — в центре: она никому не доверяла свой «максим».
Самоходки без пехоты идти вперед не решились — они уже понесли здесь потери — и потому, высунув из лощины башни, били с места. Но одна все же тронулась к траншее, где находился пулеметный взвод Шуры Окуневой.
— Разнесет! Прячься! — крикнул ей комбат Лузан.
Однако Шура и не подумала сделать это. Она приказала бойцам лечь в траншею, а сама открыла огонь по смотровой щели. А «фердинанд», прицеливаясь, приближался. «Ложись!» — закричали Шуре со всех сторон. Но она не спускала глаз с узкой смотровой прорези. И наконец попала. Самоходка вздрогнула, застыла на месте, но все-таки успела дать выстрел. Он и оборвал жизнь нашей жизнерадостной и смелой пулеметчицы. Прямо у траншеи, среди множества воронок, появилась еще одна небольшая братская могила. Бойцы воткнули в рыхлую землю саперную лопату, в расщелину черенка вставили обломок цинка, на котором гвоздем была выцарапана надпись: «Лейтенанты Болотов, Поспелов, Шура Окунева — комсомольцы».
Лейтенанты Л. Л. Болотов и П. А. Поспелов были комсоргами батальонов...
В тот же день Вячеслав Митроченко передал мне пачку снимков, изъятых у убитого фашиста.
От одной фотографии долго не мог оторваться. Зима. На виселице, в окружении палачей, девушка с коротко остриженными волосами.
— Девушка наша, но кто она? — спросил секретарь партбюро полка Власов, рассматривавший со мной фотокарточки.
— Передайте их в политотдел дивизии, там разберутся, — говорю ему. Кстати, такие же снимки изъял у убитого гитлеровца сержант 104-го полка Павел Бондарев. В горячке боя мы забыли о них.
Грустную находку переслали в Москву. А когда мы уже вступили на белорусскую землю, ко мне в руки попала одна из центральных газет. В ней и увидел знакомый снимок: это была Зоя Космодемьянская...
Бои за Потапово продолжались уже третьи сутки. Мы топтались на месте, соседи тоже.
Перед вечером телефонист Леонид Беляков позвал меня: [77]
— Товарищ майор, вас!
Беру трубку и слышу:
— Будете разговаривать с командующим.
Ни до этого случая, ни после мне за войну не доводилось говорить с командармом. Разговор был коротким. Поздоровавшись, генерал Крылов спокойным тоном сказал:
— Товарищ Славнов! Надо во что бы то ни стало взять Потапово. Иначе задерживается ввод подвижной группы...
— Слушаюсь! — только и ответил я.
Задача должна быть выполнена. Но как? Одним приказом тут не обойтись. Приказы уже отдавались. Тут требуется что-то еще. Надо зарядить воинов единым порывом, волей, бесстрашием. Эти мысли я высказал Н. А. Власову — в то время он являлся и моим заместителем по политической части, и секретарем партийного бюро полка. Николай Андреевич был озабочен тем же, чем и я. Мы понимали друг друга без слов, а о разговоре с командующим он знал.
Как ни ограничивало нас время, все же собрали партийно-командный актив. Штаб к этому моменту подготовил необходимые расчеты. Сведения нужные, но они пока отодвинулись на второй план. Мы занялись другой статистикой — морально-политической — и наметили, как расставить по ротам коммунистов и комсомольцев, чтобы создать атакующий кулак, а затем внезапным броском смять врага до подхода его свежих частей.
На совещании присутствовал И. И. Салдаев. Людей он знал, сам в свое время учил их, а теперь внимательно слушал выступавших. Взяв в конце слово, Иван Иванович был, как всегда, краток:
— То, что вы сами будете впереди, этого мало. С вами пойдут люди. Истребительная и дивизионная артиллерия будет двигаться следом, чтобы закреплять рубежи, сметать преграды, бить «тигров». Об этом должен знать каждый солдат. Тогда он будет смотреть только вперед...
Все разошлись в подразделения, чтобы успеть провести намеченные перестановки и подготовиться к штурму. Я задержался на КП. Вскоре подошел и начальник штаба дивизии Петр Андреевич Мазин. Он уточнил полку задачу, вопросы взаимодействия и управления в бою, проверил надежность связи и тут же отправился докладывать комдиву. Наверху, как я понял, волновались не меньше нас: к атаке готовилась вся дивизия.
Ночной рывок удался. Потапово с его обширной высотой мы взяли, перерезали большак, а за ним снова уперлись [78] в траншейную оборону, которая тянулась по холмам и была заполнена войсками противника. Атака с ходу здесь не дала результатов.
— Опять все сначала! — тихим, охрипшим голосом промолвил комбат Григорий Яковлевич Ковальчук. — Умыться бы Сейчас и поесть! — вдруг вскинул он на меня воспаленные глаза. Смуглое горбоносое лицо комбата посерело от бессонницы, но выражало непреклонную волю. — Вот поем, — добавил он хрипло, — тогда посмотрим, чья возьмет!
Я кивнул, ничего не ответив. Промолчал, видимо, потому, что впервые за последние дни услышал обычные слова, прозвучавшие как-то по-домашнему в той огненной круговерти.
Майор Ковальчук, бывший чекист, с трудом добился отправки на фронт. По подготовке и знаниям он мог бы командовать полком, но решил сперва набраться опыта и попросился заместителем к комбату Н. М. Булаеву, Вместе с ротой майор штурмовал Потапово и после гибели Булаева прямо в бою возглавил батальон.
Командир 61-го корпуса генерал А. М. Ильин решил двумя дивизиями прорвать очередной рубеж, а нашей, 62-й, укрепить подступы к Потапово. Сделано это было вовремя. На фланге, в деревушке Нестеры, еще оставались фашисты.
Полки быстро окопались и вырыли траншеи.
Прорвать оборону неприятеля корпус не смог. Соседи — тоже. Немцы сопротивлялись отчаянно, а подтянув резервы или перегруппировавшись, что делали непрерывно, переходили в контратаки. Холмистая предъельнинская равнина превратилась в арену жестоких боев.
Одну из контратак немцы направили во фланг наступавшей 51-й стрелковой дивизии.
— Бьют под корень, сволочи! — определил происходящее Иван Таран.
Так оно и было. Наш 123-й полк стоял уступом за этой дивизией. Развертываясь с ходу, немцы, видимо, не подозревали, что ставили себя под наш фланговый удар. Из-за перелесков, заросших балок и лощин выбежали, выравниваясь в цепь, несколько сотен фашистов. Дальше, насколько видел глаз, появлялись все новые подразделения.
Артиллерия противника открыла огонь, стремясь подавить наши батареи и обеспечить контратаку своих частей.
Наши командиры батальонов — они впереди — сели за телефоны. Особенно неудержим был Ковальчук. [79]
— Немец сам подставляет бока, разрешите огонь!
— Спокойнее, — остановил я майора. — Где твоя выдержка? Выйдут на равнину — лупи всеми средствами. Сигнал дам.
Звоню соседу впереди — 421-му полку. Сообщаю свое решение. Там спешно перестраиваются, им не до разговоров, благодарят, но действуют по принципу: на соседа надейся, а сам не плошай.
Грохот канонады все нарастал, немцы шли длинной цепью.
— Товарищ майор! Ротные звонят, минометчики Размахова тоже, — снова докладывают Ковальчук и Лузан.
— Нервы не выдерживают! — кричу им.
— Нет... стукнем наповал!
— Подойдут к бугру... — называю я координаты, — тогда давайте команду и не забудьте закрыть путь к отходу.
В пулеметной роте Ивана Кутейникова осталось четыре «максима» из девяти. Это немало, в других ротах меньше. Он сгруппировал пулеметы попарно. Впереди Алексей Васильев, принявший взвод Шуры Окуневой. Его пулеметы ударили одновременно. В грохоте боя гитлеровцы даже не расслышали стрельбы. Дружно встретил врага контратакованный полк. Немцы оказались в огневом мешке, спаслись из него немногие.
— Товарищ майор! Позади-то что творится! — крикнул ординарец Володя Сазонов.
Бой впереди так приковал мое внимание, что я не заметил, как в тыл полка, на Потапово, стремительно ринулся справа отряд власовцев.
На пути власовцев стояли наши автоматчики. Их было в несколько раз меньше. Но парни подобрались отборные и находились в траншее. Ротой командовал храбрый офицер, из политруков-лыжников, Андриян Романов. Под Старой Руссой он являлся комиссаром роты автоматчиков бригады.
— Видишь, что делается? — кричу Андрияну в трубку.
— Ага! — откликается он. — Не слепой же... — Речь его была, как всегда, далека от привычной уставной. Тут уж с ним ничего нельзя было поделать.
— А почему молчишь?
— Подпускаю, чтоб не удрали.
Романов еще несколько дней назад охотился в Потапово за власовцами, но тогда они ускользнули. Теперь он весь был в ожидании, мечтал разом покончить с этой сволочью в открытом бою, Власовцев мы ненавидели люто, они это [80] знали и бились с остервенением, понимая, что пощады не будет.
Отряд бандитов ринулся, как поток, в проран. С нашей стороны — ни выстрела, словно открыли им «зеленую улицу», и куда — почти в тыл полка! Артиллерия дивизии была задействована перед фронтом, поддерживала наступление корпуса и отбивала там контратаки. Батальоны тоже были обращены вперед, к соседу. При штабе оставались в основном химики и саперы — всего десятка три бойцов. Е. К. Курочкин и начхим С. Т. Шаталов посадили в окопы связных, поваров — словом, всех, кого могли.
Снова звоню Романову:
— Какого черта молчишь! Давай огонь!
— Обожди, сейчас увидишь.
— Увижу, как вас начнут колошматить!
— Это нас-то? — Андриян громко рассмеялся, и я слегка поостыл. Он одинаково громко говорил, смеялся, командовал и вместе с тем обладал кошачьим слухом и удивительным чутьем. — Вот подпущу маленько, тогда и хряснем.
Власовцы подошли совсем близко, выхватили гранаты для броска. И только тогда раздался залп автоматов. Широкая и плотная цепь бандитов мгновенно поредела. А тут еще, на наше счастье, оглянулся назад Размахов, всегда хорошо видевший поле боя. Его минометы немедленно развернулись и открыли по власовцам подвижной заградительный огонь. Не давая врагу опомниться, Романов поднял роту в атаку. Автоматчики гнали бандитов до их логова — села Нестеры. Никто из власовцев не уцелел...
Теперь в этих местах настоящая благодать: все утопает в зелени, птичий гомон ласкает слух. Рядом с Потапово, в рощице у дороги, даже поселилась рыжая проказница лисичка. Каждое утро она встречает шоферов, которые привозят в деревню продукты. Над печными трубами плавают мирные дымки, вкусно пахнет горячим хлебом — жизнь как жизнь. А в ту пору, о которой я вспоминаю в книге, все было здесь иначе. Вокруг — выжженная колючая трава, изодранный, побелевший от пыли кустарник, а над ним верблюжьими горбами маячили утыканные гнездами пулеметов и орудиями холмы и курганы, которые нам предстояло штурмовать...
61-й стрелковый корпус готовился к очередному прорыву. В ночь на 19 августа наша дивизия занимала исходное положение... [81]
Пока обошел батальоны, ночь пролетела птицей. На НП возвращался с первыми лучами солнца. Тишина. Ни выстрела, ни звука, ни голоса. Бойцы спят в обнимку с оружием.
Как это часто случалось, перед боем потянуло к командиру артиллерийской группы — белорусу Василию Кушниру, знакомому еще по Северо-Западному фронту. Беспокоили сомнения: вдруг что-то недоделано, недодумано в плане артподготовки. Кушнир встретил меня с картой в руках, на которой были обозначены полосы огневого вала, идущие в глубину обороны противника.
— Теперь взломаем оборону гитлеровцев, — сказал он, ткнув пальцем в карту. — В минувшем бою они обнаружили себя, и мы засекли все, что требуется.
Вместе с командиром артиллерийской группы мы уточнили огневые точки, подлежавшие уничтожению.
— По изгибам, откуда возможно фланкирование, огонь дадим особенно плотный, — сказал Кушнир. — Вдобавок к батареям привлечены минометные роты и орудия прямой наводки.
Он стал объяснять то, что в общих чертах было мне известно, но я слушал не перебивая. На каждые 25–30 метров немецкой обороны приходился артиллерийский ствол. Пехоту подведут на 50–70 метров. Огневой вал построен с учетом изломов обороны противника.
— Для броска полминуты? — спросил я.
— Это предел. Ближе подвести нельзя, опасно для своих. А если немцы даже уцелеют, то не успеют подготовиться к стрельбе. Там будет сплошной звон осколков.
И Кушнир «повел» меня дальше — в глубь неприятельской обороны:
— Огневой вал будет двигаться не далее чем в ста метрах впереди твоих солдат.
Мне было важно убедиться в точности взаимодействия от начала и до конца. Подошли Мазин и Курочкин, молча стали читать карту.
— Высоты мы должны проскочить на одном дыхании. Потом строй полка может нарушиться: местность пересеченная, и немцы этим воспользуются, — заметил я.
— Все овраги и лощины есть на карте. Они пристреляны. Для вызова и переноса огня имеются сигнальщики, — пояснил Кушнир.
— Верно. Ракетчиков в ротах и взводах мы назначили, проинструктировали. Но в бою, когда нужно бывает просигналить, ни ракетчиков, ни ракет может не оказаться. [82]
— Могут погибнуть. Такое случалось. Но ведь там будут артиллеристы, будут ваши офицеры. Да и один из нас окажется на месте. Не так ли? В общем, пусть это вас не тревожит, Василий Поликарпович, — по-дружески успокоил меня Купгаир. — Скажите-ка лучше, — попросил он, — куда будете перемещать НП?
— За первым батальоном, через высоты, — показал я на карте ось перемещения НП и штаба.
— Туда пойдет и моя артиллерийская группа. Будем перемещаться вместе. Только предупреди заранее. Мои ведь не могут бегать, как ты, отстанут.
— Учту и это. Как говорится, с богом, бог войны!
— Лучше пожелай «с чертом», с ним вроде сподручней! — засмеялся Кушнир.
Петр Андреевич Мазин выждал, пока мы закончили разговор, потом не спеша развернул плановую таблицу боя и предложил:
— Давайте проверим себя, проиграем еще раз этот ад кромешный там, впереди, у немцев, минуя то, о чем вы только что говорили.
В таблице были расписаны действия всех участников боя, начиная с разведчиков и саперов и кончая работниками тыловых учреждений. Эту таблицу я хорошо знал, знали свое место в ней и командиры подразделений. Но комдив решил провести эту последнюю проверку, чтобы каждый убедился в прочности своих знаний.
— А теперь, — сказал Мазин перед уходом, — если удастся, отдохнуть бы пару часов в такой уютной тишине...
В 9.20 взревели РС, заработали орудия всех калибров. Черной тучей взметнулись взрывы. Заколыхался воздух, задрожала земля. Солдаты притаились. Кто курил напоследок махорку, кто перекладывал с руки на руку оружие, кто ощупывал снаряжение. О чем думали они в последние минуты перед атакой? О родителях или о любимых — не знаю. Я, например, в часы затишья всегда вспоминал маму, а отца — изредка, в критические моменты, будто искал для опоры его сильную руку.
Отец воевал еще в империалистическую. Был ранен. В революцию стал председателем партячейки Мезинецкой волости на Тамбовщине, где бесновались антоновцы. Бандиты мстили коммунистам. Наш дом подожгли сразу с нескольких сторон. Пока отец спасал нас, малых ребят, сам обгорел и потом долго лечился. А когда дом отстроили, бандиты бросили в окно бомбу, осколками которой ранило мать и братишку с сестренкой... [83]
Да, как ни тяжело приходилось мне и моим товарищам, нам, думал я, все-таки было легче, чем моему отцу. Потому что он был из первых.
— Товарищ майор, вас, — протянул мне трубку телефонист.
— Славнов! Какова эффективность артподготовки на твоем участке? — взволнованно спросил генерал Ефремов.
— Траншеи и хода сообщения разрушены во многих местах, но фашисты молчат. То ли подавлены, то ли сидят в убежищах. Скоро все станет ясно, — заверил я генерала.
Огня было много, но комдива, видимо, тревожило, сумеют ли артиллеристы разгромить огневую систему противника, зарытую в землю.
Сорок минут продолжалась артподготовка, предшествовавшая огневому валу.
— Время Ч — пять минут, — предупредил генерал командиров полков.
До момента броска на врага с предельно близкого расстояния осталось пять минут. Отданы последние распоряжения. По рациям и телефонам сверху вниз передан сигнал «Подготовиться к атаке»... Вот и наступило время Ч. Прозвучали последние короткие команды — там, впереди. Теперь все внимание пехоте.
Бойцы, пригнувшись, выскакивают из траншей и поначалу жмутся друг к другу, будто от холода. Потом, на ходу, под крики отделенных и взводных, выравнивают интервалы, чтобы не нести лишних потерь, идут в одиночку, но единым потоком, все удлиняющейся цепью рот, батальонов. По бокам — другие полки, дальше — соседняя 51-я дивизия, и все, насколько видит глаз, пришло в движение.
Я напряженно следил за происходящим. Командиры артдивизионов рядом, но их не отвлекал, а только слушал и порой глядел на них. Прильнув к стереотрубам, они какое-то время стреляли по переднему краю, прикидывали, сколько метров еще пройти пехоте, прежде чем свои осколки станут угрожать бойцам. Пехота верила артиллерии, жалась к ее огню, чтобы затем вместе проломить укрепления врага. Просчеты тут недопустимы. Задержка или преждевременный, хотя бы на минуту, перенос огня может сорвать наступление. Все средства связи артиллеристов в ходу, расчеты по целям известны, команды коротки, как выстрел.
Пока длилась артподготовка, неприятель молчал, не выявлял себя, ждал нашей атаки. Только тяжелые немецкие дивизионы били по нашим орудиям. Шла артиллерийская дуэль — кто кого. Но стоило подняться нашим батальонам, [84] как у гитлеровцев заработало все, что уцелело, особенно шестиствольные минометы. Постановкой заградительного огня перед своим передним краем они пытались сорвать атаку. На минометы обрушивают залпы орудия и специальные группы дальнобойной артиллерии, так называемые группы контрбатарейной борьбы. Нам удалось накрыть несколько вражеских позиций и вызвать там замешательство как раз в тот момент, когда батальоны пересекали перед броском зону огня неприятеля.
— Проскочили, спасибо батарейцам! — взволнованно крикнул в трубку Ковальчук, хотя атака была еще впереди.
Будто оправившись после наших залпов, снова заработали немецкие батареи. Красноармейцы, то скрываясь, то мелькая за просветами вспышек, пересекали движущийся поперечный коридор, образованный двумя огненными стенами — позади немецкой, впереди нашей. Такое на войне встречалось не часто.
И вот наконец первая траншея позади. Бойцы из передних рядов взбираются на вершины холмов, за которыми мечутся брызги огня и земли.
— Полковые орудия гони вперед! — кричу начальнику артиллерии полка, стоящему рядом. Кричу потому, что ничего не услышишь в грохоте разрывов: немцы бьют по всем возвышенностям, зная, что на каждой из них есть наш НП.
— Команду дал, уже снимаются! — кричит в ответ начарт, глядя в сторону артиллерийских позиций. — Батарея Жигулева — в движении!
Понукая лошадей, расчеты полковых орудий затрусили к батальонам, чтобы огнем и колесами расчищать путь бойцам.
— На новом КП есть связь! Разрешите сниматься! — громко говорит в трубку комбат Лузан.
Батальоны идут стеной, оставляя за собой погибших, раненых, пленных фашистов, их оружие и трофеи. Задача батальонов — только вперед.
Я то и дело меняю НП. Командир полка как бы прикован к идущим впереди, и движению огня, он направляет усилия батальонов, артиллерии, саперов и лишь попутно окидывает взглядом погибших и раненых, прикидывая потери. А заняв новый НП — воронку, яму, окоп, в которых подготовлена связь, — опять нажимает на батальоны и артиллерию, чтобы гнали врага без остановки, не оглядываясь назад...
— Замешкался я, товарищ майор. Пулемет исправлял, — виновато докладывает покрытый копотью Арсений Кокин. [85]
— А они чего стоят с поднятыми руками? — кивнул я на пленных.
Арсений махнул рукой. Пленные опустили руки и стали испуганно оглядываться по сторонам.
— Перескочили мы через холм, а в кустарнике — они, двенадцать субчиков, — уже спокойно пояснил Кокин. — Вот так и стояли с поднятыми руками. Знают порядки.
Пленных, как правило, сопровождали легкораненые, а порой лишь указывали направление и отпускали одних. На пути их встречал кто-либо из наших бойцов и вел к штабу.
Порыв батальонов нарастал подобно весеннему потоку. Оборона врага рушилась. Гитлеровцы откатывались беспорядочно по лощинам и оврагам, пытаясь оторваться от преследования и засесть на готовых позициях. Их батареи били наугад.
К полудню, вместе с соседней 51-й дивизией, мы очистили деревни Нестеры и Горы. Полки Кудрявцева и Фильшина отбили у врага Матвеевщину и Семеновку. Артиллерия массировала огонь по глубине, гроза откатывалась на запад. А батальоны неотступно продвигались вперед. Они будто вцепились немцам в спину. Но именно в это время произошло непредвиденное...
Я только что доложил обстановку в штаб дивизии с нового НП, как услышал рядом пронзительный крик офицера-артиллериста, смотревшего в стереотрубу: «Там люди!» Фашистов в войну мы так не называли. Я бросился к стереотрубе и стал немедленно передавать по телефонам и по радио: «Впереди гражданские! Прекратить огонь!»
Всякое бывало в боях, но такое... Наш боевой порыв словно надломился. Оружие умолкло, стрелял только противник. Прямо на атакующих хлынули местные жители — подростки, женщины с детьми. Бежали группами и в одиночку. Их были многие сотни {2}.
— Что делать? — запрашивали командиры батальонов, артиллеристы.
— Спасать людей и бить немцев! — отвечал я.
Но как сделать это, я в тот момент и сам не знал. Вперед, [86] без огня, хода нет. Допустить, чтобы местные жители перемешались с атакующими, нельзя.
А люди, наши советские люди бежали, выбиваясь из сил. Прикрываясь бегущими, сквозь кустарник продирались вражеские танки и пехота. Шли они безнаказанно: стрелять нам было невозможно. Лишь кое-где с флангов застучали «максимы» и местами прижали вражескую пехоту к земле. А на нас, брызжа огнем, надвигалось около пятидесяти танков. Бойцы, находившиеся впереди, не выдержали этого зрелища, бросились навстречу бегущим, помогали обессилевшим, разводили по лощинам, оврагам детей и женщин.
Нарушился боевой порядок не только в полку, но и у соседей. Комдив спрашивал, какие я принимаю меры, предостерегал от неверных шагов, подсказывал, что делать. Офицеров штаба я разослал на помощь в батальоны, затем подтянул роту автоматчиков — резерв полка, чтобы закрыть брешь в случае прорыва и восстановить боеспособность подразделений. Минометчикам приказал, где возможно, бить по пехоте, артиллеристам — по танкам, саперам — внаброс вести минирование.
В батальонах спешно перестраивались, расставляли огневые средства, а спасенные мирные жители плакали от счастья, что вырвались из проклятой неволи и фашисты им теперь не страшны... Мы же оказались как в кошмарном сне: все видели, кричали, но изменить происходящего не могли. А в мозгу проносилось: «Неужели сдавать отвоеванные километры, Ельнинский большак, Потапово с его холмами, которое не раз переходило из рук в руки и где мы несли такие потери?..»
Время будто остановилось. Бой не затихал ни на земле, ни в воздухе. Наконец проскочили последние вереницы жителей.
330-й гвардейский дивизион «катюш» ждал сигнала, его командир, молодой капитан, был рядом.
— Готовь залп по танкам и пехоте, — сказал я ему.
— Свои близко, не накрыть бы.
— Залп давай! Иначе все перемешается и немцы сомнут вас!
Основные силы полка к этому времени отошли, развернулись в кювете у дороги Нестеры — Починок, окопались на холмах. Выход жителей прикрывали автоматчики батальонов. Им выпало самое трудное. Неся потери, они сдерживали врага. Залп прогремел. Пламя и дым окутали вражеские танки и пехоту. Я с дрожью смотрел на упавших невдалеке бойцов: живы ли? [87]
Командир дивизиона «катюш» был большим мастером своего дела. Погибших у нас не было.
Залп «катюш» оказался внезапным и ошеломляющим. Несколько танков задымили, остальные заерзали на месте. Пехота противника не поднималась, будто ее пригвоздили к земле. Время мы выиграли, автоматчики спешно выносили раненых товарищей и примыкали к своим. Полк получил простор. А бой разгорался в полосе всего 61-го стрелкового корпуса. Немцы непрерывно подбрасывали из резерва танковые полки и дивизионы самоходок.
Боевые действия продолжались и ночью. Замысел гитлеровцев мы расстроили, но и наше наступление в тот день приостановилось...
Яростные контратаки противника продолжались до 23 августа.
Нашу дивизию отвели в лес за станцию Павлиново, пополнили людьми, оружием. Командиром 306-го полка был назначен, после ранения М. Г. Фильшина, мой заместитель Григорий Лазаревич Злобин.
Ночью 27 августа мы заняли прежние позиции. Перед рассветом полковые разведчики захватили немецкого офицера, а разведотряд соседней, 95-й дивизии — командира батальона уже известной нам 131-й фашистской дивизии.
Оборона противника была вскрыта.
Для атаки наш полк был построен в три эшелона, а впереди находился комсомольский штурмовой батальон 1-й штурмовой инженерно-саперной бригады РВГК. Это хорошо укомплектованное подразделение частично перекрыло и участки 104-го и 306-го полков нашей дивизии. Перед боем рослые, крепкие парни-штурмовики надевали бронепанцири и каски. Обстреливая врага из автоматов, они безостановочно продвигались вперед и прорывали его оборону.
Таким образом, четыре батальона встали в затылок друг за другом, на расстоянии 300–500 метров. Им предстояло сокрушить противника на первых позициях и, наращивая удар как в глубину, так и в сторону флангов, насквозь протаранить его оборону.
Свой НП я расположил в боевых порядках штурмового батальона, с тем чтобы через него вводить полк. Мой план был прост. Как только штурмовики ворвутся на передний край немцев, тут же двигаться за ними, встречать на холмах батальоны и по ходу дела, без задержки, давать направления атак. Для надежности управления Петр Андреевич [88] Мазин добавил нам связистов и выделил запасную рацию.
Утром 28 августа загудела артподготовка. Длилась она около часа и основательно перетряхнула оборону врага. Потом, в условленное время, вступил в дело штурмовой батальон. Обернувшись к телефонисту Григорию Сорокину, я сказал, чтобы вызвал к аппарату командиров батальонов.
— Все на проводе, — вскоре ответил он.
— Видите штурмовой батальон? — спрашиваю комбатов.
— Видим, — в один голос отвечают они. — И бойцы видят.
— Вот как надо идти в бой!
— А мы так и пойдем, — просто, за всех, ответил Ковальчук. — Разрешите двинуться раньше срока?
Он был прав. Чтобы создать единый порыв, следовало держаться поближе к штурмовикам. И я согласился с комбатом.
Перешагнув первую траншею, штурмовой батальон поднимался на вершину высоты 244,3, за ним устремился не только наш полк, но и соседи.
Атака двух батальонов пришлась под косым углом — во фланг и в тыл противнику. Ее успешное развитие расширяло фронт прорыва, угрожало немцам окружением, и они, свертывая оборону, стали под огнем отступать. 3-й батальон двигался в центре, за головным — штурмовым, в готовности развить его успех или действовать по обстановке.
Так, в атакующем строю, прошли километров шесть, пробив оборону врага. Гитлеровцы считали наши полки обескровленными и не ожидали такого натиска. Они буквально побежали. Только вокруг деревни Матвеевщина оказались брошенными шесть шестиствольных минометов, шесть орудий крупного калибра, много оружия, раций, боеприпасов и другого имущества.
«Такой русской пехоты мы еще не видели, — говорили пленные. — Стреляем в солдат, а они не падают». Это признание приятно, было слышать. Жаль только, что не все в нем соответствовало действительности. Воевали комсомольцы-штурмовики замечательно. Но и погибли многие из них. Падали и больше не поднимались эти бесстрашные ребята, ведь панцирь не танк... Меняя НП, я видел их: так и лежали — лицом на запад, будто указывая путь остальным...
Дорога на Ельню была открыта. Где-то в балке, за деревушкой Матвеевщина, мы остановились перекусить: суток двое не ели. Старший лейтенант Александров и капитан [89] Власов вскоре ушли догонять батальоны, туда же собрался и я. А Евгений Константинович Курочкин решил переобуться в балке. Гитлеровцы били по нашей артиллерии, менявшей позиции, и снаряды пролетали стороной. Но один, как на грех, угодил прямо в балку. Осколком Курочкину перебило ногу. Мы быстро перевязали его, уложили в телегу, и ездовой повез в тыл моего испытанного в боях начальника штаба.
Больше года Евгений Константинович пролежал в госпитале. Нога срослась, но начался блуждающий туберкулез кости. Из-за этого Курочкина рано отправили на пенсию, но он продолжал трудиться. А здоровье постепенно сдавало, и в мае 1972 года Евгений Константинович скончался...