На земле и в небе Смоленщины
Остатки разметанных частей противника откатывались на запад. Вслед за ними, подобно бурному потоку, размывшему преграду, хлынули наши войска. Хлынули по лощинам и оврагам, целиной и проселками. Не зная устали, спешили к Ельне.
После прорыва 29 августа полк был посажен на танки 2-го гвардейского Тацинского корпуса. Пехота наконец вздохнула, расслабила натруженные ноги, расправила плечи. Многие даже, сидя на броне и за что-нибудь уцепившись, умудрялись уснуть. Правее, перелесками, затрусила конница 6-го гвардейского кавкорпуса. Все устремились вперед.
Идти в бой на танках полку не приходилось. Но опыт занятий под Юхновом пригодился. Бойцы действовали решительно. Разрозненные части немцев уничтожали огнем с ходу. Перед опорными пунктами батальоны спешивались и, взаимодействуя с танкистами, опрокидывали врага. Продвижение шло успешно. Танкисты были рады подмоге, а пехота — броне, которая являлась защитой. Остановить нас противнику было нечем, солдат он растерял на потаповском рубеже. В страхе быть настигнутыми гитлеровцы бросали даже раненых на носилках.
Однако так продолжалось недолго. На третий или четвертый день мы встретились с сопротивлением свежих частей — маршевых батальонов, дивизионов «фердинандов», — а в небе волна за волной появлялись бомбардировщики. Враг взрывал мосты и гатированные участки дорог через многочисленные ручейки и речушки, минировал обходы, [90] простреливал подступы к ним. Начались жесточайшие стычки за каждый холм, уцелевшее строение, водную преграду. «Смоленские ворота» раскрывались со скрипом. Бои не смолкали ни днем ни ночью. Наши атаки гремели и в полночь, и на рассвете. Батальоны совершали дерзкие маневры, солдаты и офицеры проявляли небывалую находчивость и отвагу.
Именно так действовала, например, рота старшего лейтенанта Ивана Кутейникова. Глубоко проникнув в тыл врага, она оказалась отрезанной от батальона и была атакована превосходящими силами. В роте насчитывалось не более двух десятков бойцов. Но это были закаленные люди. Заняв круговую оборону, они истребили более сотни фашистов, взяли пленных, а остальных обратили в бегство...
Гитлеровцы при отходе создавали всяческие преграды на пути. Пехотинцы переходили речки вброд, но обозы и артиллерия отставали. Саперный взвод полка не успевал наводить даже легкие переправы для повозок. Командовал взводом Борис Жаринов — высокий крепыш, в прошлом спортсмен-штангист. Бесстрашному лейтенанту осточертело возиться с подорванными мостами, строить переправы и выслушивать при этом укоры от начальства. Да и саперы, работая без отдыха, просто валились с ног. Жаринов решил, что дальше так продолжаться не может. Он стал уходить вместе с разведчиками вперед, по маршруту наступления полка. Забирался немцам в тыл, прятался вблизи моста, поджидал подрывников — они отступали последними — и благополучно расправлялся с ними. В одной из деревушек ему пришлось туго. Противником оказался матерый эсэсовец, почти двухметрового роста. Но наш богатырь, хотя и с трудом, справился с ним. Сам Борис помалкивал о своих походах, чтобы не нарваться на неприятность. Угомонился он лишь после того, как до меня дошел слух о его встрече с замаскированным «фврдинандом».
Случилось это во время одного из боев по преследованию противника. Встреча с грозной самоходкой явилась неожиданной для Бориса, он было бросился бежать, но вдруг остановился и стал шарить вокруг себя, делая вид, что возится с гранатой. А никакой гранаты у него, между прочим, не было — Борис держал в руке камень. Не будь очевидцев этого невероятного случая, я бы не поверил, что самоходка развернулась и ушла, не сделав ни единого выстрела... О таких, как Борис Жаринов, на фронте не зря говорили: «От пушки прикурил и не моргнет».
То, о чем рассказываю, было похоже на чудо. А чудеса, [91] как известно, дважды не повторяются. Помня об этом, я устроил лейтенанту Шаринову такой разгон, после которого он потерял охоту испытывать судьбу...
Смоленщина гудела в огне бесчисленных боев. На огромном пространстве были разбросаны и наши и немецкие сухопутные части, дымились деревеньки, в небе не смолкал разноголосый рев самолетов и трескотня пулеметов. С запада волна за волной плыли «юнкерсы», «мессершмитты», «фокке-вульфы», а им навстречу — «яки» и «Петляковы», В воздухе затевалась такая карусель, что не сразу поймешь, кто за кем гоняется и чей верх.
Один эпизод запомнился мне надолго.
Три-четыре десятка «юнкерсов», группами, шли бомбить наши части. Навстречу бросились «яки». От сердца отлегло. А в эфире вдруг послышалась незнакомая речь, но отнюдь не немецкая. Мы знали, что в этом районе действовала эскадрилья «Нормандия», много добрых отзывов слышали о французских летчиках. И сразу поняли — сегодня увидим их в деле. Одна группа «яков» устремилась к фашистским бомбардировщикам, рассекла их строй и вплотную занялась ими, другая сцепилась с «фокке-вульфами», которые прикрывали «юнкерсов».
Бой разыгрался отчаянный. В азарте наш «як» так полоснул крылом по кабине фашиста, что рассек «юнкерс» пополам. Но и сам при этом лишился половины крыла. Самолет вошел в штопор, а вслед ему ударили пулеметные очереди другого фашистского стервятника.
С замиранием сердца следили мы за падавшим «яком», Жив ли пилот, сумеет ли выпрыгнуть? Самолет начал разваливаться у нас на глазах. И вдруг от него отделилась темная точка. Вскоре раскрылся парашют. «Жив!» — закричали вокруг. Летчик стал медленно снижаться. Но за ним, видимо, следили фашисты. Два «фокке-вульфа» открыли стрельбу по парашютисту. И тут в наушниках послышалась короткая команда, произнесенная по-французски. Один из самолетов, сделав головокружительный вираж, ринулся на фашистов и выпустил очередь из пушки. Его атаки, сочетавшей огонь и скорость, немецкие летчики не выдержали и прекратили преследование. А француз продолжал кружить над парашютистом, опускаясь все ниже и ниже. День был ветреный, парашютиста сносило в сторону противника. Оберегавший его французский коллега сделать уже ничего не мог. А помощь пришла с земли: мощно рванулся вперед один из наступавших батальонов, летчик опустился прямо в цепь атакующих... [92]
...Опаленные развалины Ельни части 62-й стрелковой дивизии обошли слева, окраинами. Города нередко освобождали именно так, а не с парадного входа.
Действуя на танках, десантом, наш полк приблизился к заболоченному массиву. Батальоны спешились, двинулись вперед. День стоял ясный. Вокруг не наблюдалось никаких признаков присутствия противника.
Продвигались огородами. Я поднялся на люк командирского танка и тотчас услышал голос командира 1-го батальона Ковальчука, радировавшего открытым текстом: «Впереди танковая засада. Из-за ближайшей деревни развертывается в контратаку до полка фашистов».
Следует сказать, что в те времена вражеский полк был раза в два больше нашего. У меня же с собой — только рота автоматчиков да с полсотни бойцов. Правда, с минуты на минуту должен был появиться 2-й батальон, который десантом на танках двигался в обход заболоченного массива. Приказав 1-му и 3-му батальонам окопаться и бить по пехоте, я стал обдумывать, чем помочь им. Дивизионная артиллерия где-то застряла. Лишь полковые батареи завязали единоборство. Лейтенанту Николаю Евсеенко удалось подбить несколько машин, другие остановились. Но ему перебило руку, и лейтенант потерял сознание.
Подкатил дивизион РС среднего калибра М-13 — мобильный и надежный. Его командир тут же подготовил залп, но давать его было рискованно: приближались «юнкерсы» и в первую очередь они громили бы демаскировавший себя дивизион. Положение хуже некуда. А под руками — один-единственный танк, из которого командир танкового полка поддерживал связь с экипажами, ушедшими в обход болота. Ломаю голову в надежде что-либо придумать. Вдруг позади заревели машины. Смотрю и глазам не верю. На большой скорости подкатывала крупная зенитная часть с орудиями разных калибров и пулеметами. За войну я никогда не видел зенитчиков так близко. Развернувшись с ходу, они открыли такую стрельбу, что мгновенно разогнали вражеские бомбардировщики. Прогремел залп «катюш».
А тем временем танкисты и 2-й батальон во главе с Иваном Кутейниковым, который заменил раненого комбата, обойдя заболоченные участки, ударили по самоходкам и пехоте. Удар был неожиданный, пришелся во фланг и тыл. Одновременно мы рванулись в атаку. Путь отхода гитлеровцам был закрыт. Уцелели лишь те, кто попал в плен. Но победа, выигранная благодаря смелому маневру почти без жертв, была омрачена потерей двух комбатов — Ковальчука [93] и Лузана. Григория Яковлевича Ковальчука мне удалось повидать. Раненный, он лежал на повозке, еще не остыв после боя, разговаривал так, будто командовал батальоном, и все твердил: «Ничего, в полк скоро вернусь...»
Я не перебивал его и лишь старался запомнить облик этого мужественного и дорогого мне офицера. Вскоре он умер в госпитале. С Федором Васильевичем Лузаном я попрощаться, к сожалению, не смог. Рана у него, как мне передавали, была легче. Но сведения о его дальнейшей судьбе к нам не поступили...
Командиром 1-го батальона я поставил Василия Булаенко, вернувшегося из госпиталя после ранения на потаповском рубеже. На 3-й батальон ставить было некого. Сказал парторгу Григорию Фонеру, чтобы держался рядом со мной, и предупредил, что ему придется пока совмещать две должности.
«Да, выбор сделан хороший, — думал я о недавно принятом решении. — Оба новых комбата достойны своих предшественников. Взять хотя бы Василия Булаенко. Славный путь прошел он у нас: комсорг батальона, парторг, заместитель командира батальона по политической части, теперь — командир. Такой же послужной список и у Ивана Кутейникова. Как близнецы, росли оба у меня на глазах... Могут, конечно, спросить, почему ставили на командные посты политработников. «Не только их, — отвечу я. — Выдвигал людей по уровню развития, по остроте ощущения нового, тех, кто не боялся спорить и отстаивать свое мнение, кому верили солдаты, за кем шли в бой... А такими офицерами нередко являлись именно политработники».
...Мои раздумья нарушил шум подкатившего «виллиса». Обернувшись, увидел И. И. Салдаева. В трудный момент он, как всегда, оказался рядом.
Я доложил обстановку, сказал о назначении командиров батальонов. Это не удивило Ивана Ивановича — о потерях в полку он знал, обстановка бывала и хуже. Он медленно прохаживался, что-то обдумывая. От бессонницы и перенапряжения фигура его стала еще более поджарой, обветренное лицо со впалыми щеками казалось лилово-смуглым и шершавым. Но ни намека на усталость или вялость. Наблюдая за Салдаевым, я подумал: а не отменит ли он моего решения, посчитав его незрелым? И в какой уже раз стал мысленно перебирать офицеров полка, чтобы в случае необходимости быстро найти замену.
— Ну хорошо, — после паузы произнес Иван Иванович. — А кого на третий батальон? [94]
— Пока заменю комбата сам, по совместительству. А Фонеру сказал, чтобы держался ближе к батальону.
— В общем, и там поставил командиром парторга?
— Временно.
— А Булаенко и Кутейникова постоянно?
— Если поддержите...
— Допустим. А кто будет вести партийно-политическую работу? У тебя ведь и заместителя сейчас нет.
— Верно. Ротами тоже командуют комсорги, взводами — те, кто остался в строю. Так что политработники полка — все впереди, с людьми.
Не будучи уверен, какое решение примет Салдаев, я старался как можно ярче обрисовать достоинства своих выдвиженцев. Но мысли Ивана Ивановича уже были заняты другим, и он не замедлил их высказать:
— Командир-единоначальник должен обладать широтой знаний и опытом как в военных, так и в партийно-политических вопросах. Булаенко и Кутейников достойные офицеры, но надо помочь им обрести уверенность. Помочь советом, поближе держаться к ним. — И, помолчав, продолжал: — Политработников дать не сможем, их нет. А потому активизируйте партийные группы рот и батальонов, активизируйте коммунистов. Они теперь ваша опора. Не упускайте их из поля зрения, помогайте им, передавайте свой опыт. Он у вас есть. Вы были отсекром комсомола курсантского батальона, парторгом роты курсантов, теперь — член дивизионной партийной комиссии. В общем, пока управляйтесь своими силами.
...Немцы стремились задержать нас контратаками, а одновременно заполняли своими войсками оборонительный рубеж, проходивший по возвышенностям вдоль речки Стряна. Подготовлен этот рубеж был еще осенью сорок первого, во время контрнаступления наших войск под командованием генерала Г. К. Жукова. За прошедшее с тех пор время противник усовершенствовал оборону и, естественно, не собирался оставлять занятые рубежи. Бои гремели круглые сутки. Днем — встречные, ночью — внезапные. Бойцы порою засыпали на ходу. Но полк воевал бессменно, хотя все мы находились на пределе человеческих сил. Людей поубавилось; танков, приданных полку, осталось немного. Растеряли мы их не столько в боях, сколько в болотах, а часть машин вышла из строя из-за технических неполадок. Работали они на износ, пока не встанут. Но даже рев оставшихся танков удваивал силы и напористость бойцов.
Дивизион РС был при мне. Красноармейцы, даже не видя [95] «катюш», но зная о их присутствии, действовали весьма решительно...
Расстроив очередную атаку противника, батальоны преследовали его буквально по пятам и вот-вот должны были ворваться на передний край. Гитлеровцы, засевшие на высотах, поняли, какая надвигается опасность, и открыли пулеметный огонь... по своим солдатам. Наши батальоны залегли. Движению танков, их маневру мешал ров. «Катюши» подавили немецкие минометы, но по траншее бить не могли: рядом лежали наши бойцы. Надо было пустить в ход артиллерию, прикрыть своих, дать им возможность окопаться. Этим и занимался я с комбатами. Работали под огнем неприятеля. В тот час, ставя задачи орудиям и минометам, погиб Иван Алексеевич Кутейников — ветеран 44-й красноярской бригады и нашего, 123-го полка...
Трех комбатов потеряли мы за две недели, пятерых — в течение месяца. А как уберечь людей? Сидеть в укрытии мы не могли — и командиры батальонов и командир полка находились постоянно в зоне огня всех видов оружия: чтобы руководить боем, надо было видеть подчиненных. Я хорошо знал своих комбатов — не о себе была их забота. Проявить все умение и волю, чтобы успешно бить врага, — этим, и только этим, жили они. Подтверждением тому было успешное наступление их подразделений и внушительные потери гитлеровцев.
Боевой путь Иван Кутейников начал пулеметчиком под Москвой, потом был выдвинут комсоргом батальона. Вернувшись с курсов, стал политруком, затем командиром роты, батальона. За несколько дней до гибели, перед очередной артподготовкой, он вручил мне письмо, так же как когда-то Шура Окунева. Я передал его секретарю партбюро полка Власову, а тот — в политотдел с донесением. Позже этот замечательный человеческий документ занял достойное место среди реликвий, которые хранят ветераны.
«Я получил Ваш приказ занять высоту, — писал Иван Кутейников. — Приказ будет выполнен, можете положиться на меня.
Я — коммунист, всем своим существом предан нашей партии, Родине.
Даю слово, что храбро и умело поведу своих людей в бой и разобью немцев на высоте.
Клянусь быть бесстрашным командиром и драться до последней капли крови. Буду бить немецких фашистов до тех пор, пока бьется сердце в моей груди. [96]
Клянусь, что не дрогну в бою, не опозорю чести нашего полка и победного Знамени родной Красной Армии.
Я глубоко уверен в нашей победе над врагом и ради этого не пожалею крови и самой жизни.
Если ранят, не уйду с поля боя. Пока есть силы, буду вести бойцов, сержантов и офицеров вперед. Если убьют, знайте, что я бился за дело моей Родины».
* * *
Началась подготовка к очередному прорыву. Дело это сложное. Надо было подтянуть артиллерию, и не только свою, войсковую, а и ту, что поступила из резерва Верховного Главнокомандования, изучить расположение частей неприятеля, систему его обороны и огня, засечь и пристрелять позиции оружия, спланировать артиллерийское наступление и увязать его с действиями стрелковых и других частей, а кроме того, подвезти массу боеприпасов и других грузов. На все это требовалось время.
Пополнение в полк прибывало небольшими партиями каждую ночь, а 5 и 11 сентября нам дали сразу четыреста человек и двух комбатов — А. Г. Башкова и М. Н. Копачева. Забегая вперед, скажу: Башков был ранен через пять дней, а Копачев пробыл комбатом чуть больше недели.
...Враг тоже не дремал, перебрасывал резервы, артиллерию, танки. Мы видели его лихорадочные приготовления. А взятый в плен обер-лейтенант не только подтвердил то, что нам было известно, но и рассказал о новом приказе Гитлера — любой ценой удержать рубеж...
Передний край жил тревожно. Обе стороны понимали, что пауза вот-вот закончится и первыми бросимся на штурм мы.
Разведчики стащили у зазевавшихся немцев мешок сухарей и привели пленного. Сделал это Николай Крупнов, фамилия которого совсем не соответствовала его мальчишескому облику — уж очень мал был ростом. Когда мы проходили через селения, рассказывал мне разведчик Леонид Тюшев, жители с особым любопытством разглядывали Колю. «Малыш, совсем ребенок, а уже солдат!» — говорили они. Но Коля был невозмутим. И не отставал от товарищей даже в походах, хотя шли бойцы, особенно в наступлении, днем и ночью и даже спали на ходу, договорившись держать поочередно за руку друг друга, чтобы не свалиться в кювет или на соседа.
Пожалуй, никто не знал, откуда Николай Крупнов родом, есть ли у него родные. Парень был молчалив, писем [97] не получал, а воевал честно и самоотверженно. Своего командира — сержанта Юрия Гладышева — любил самозабвенно, не отставал от него ни на шаг. Видно, что-то душевно роднило их. Вместе они и погибли в очередном поиске — разведчики, как и саперы, ошибались только раз.
Случилось это у деревни Нов. Тишово. Мы почувствовали, что противник произвел смену частей, а потому срочно требовался «язык». Объектом поиска избрали немецкий пулеметный расчет. Когда к нему подползла группа захвата, оба пулеметчика, видимо, дремали и разведчиков не заметили. Однако схватить удалось только одного, другой сбежал. Пленного потащили Юрий Гладышев и Николай Крупнов, другие разведчики последовали за ними. А пулемет? В спешке ребята забыли о нем, оставили на площадке. Пока группа отходила, волокла сопротивлявшегося фашиста, его сбежавший напарник поднял тревогу. Вспыхнули ракеты, и в наших разведчиков застрочил тот самый пулемет...
Пленный оказался из бригады СС, только что вставшей перед нами. Его показания пригодились нашему командованию...
Переговорив с артиллеристами, я поспешил в штаб. Туда стекалась вся информация, оттуда шли нити управления полком. Возглавлял штаб И. Я. Таран. Должность он принял в боях, к ней был подготовлен, и я даже не почувствовал перемены в ритме штабной работы. Его помощником стал С. Т. Шаталов — бывший начальник химслужбы полка. Это был боевой, инициативный офицер, хорошо разбиравшийся в оперативных вопросах.
Разрабатывался план наступления полка. Составлялся он по этапам боя, а их было три: подготовка атаки, атака, бой в глубине обороны врага. В документах по времени и месту расписывались действия всех подразделений полка — и своих, и приданных на усиление. Как командир полка и участник разработки плана его наступления, я должен был знать и знал все на память — под руками была только карта.
Самой емкой и напряженной являлась работа штаба по подготовке части к наступлению. Время мы распределили так, что большую часть суток офицеры штаба находились в батальонах и батареях. Они помогали укомплектовать подразделения, заменить изношенное оружие и средства связи, а также проверяли, как бойцы и командиры знают боевую задачу. Под наблюдением офицеров штаба в учебном порядке отрабатывался метод атаки подразделений за огневым валом... Одновременно — и тоже по плану, под строгим [98] контролем — шло оборудование траншей, наблюдательных и командных пунктов, огневых позиций.
Хватало забот и политработникам, а их осталось немного. На окраине родной деревушки погиб отсекр партбюро полка Николай Андреевич Власов. Смертью храбрых пали многие ротные парторги.
На должность заместителя командира полка по политической части был назначен майор П. П. Познянский, работавший до войны секретарем райкома комсомола и окончивший Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б). Петр Петрович начал с того, что стал восстанавливать боевитость ротных партийных организаций. Именно они являлись основой формирования морального духа воинов, в любых условиях заботились о бойцах и их нуждах, занимались популяризацией лучших, контролировали эвакуацию раненых, вели переписку с родственниками погибших или отличившихся в боях. Да чем только не занимались ротные парторги — неутомимые труженики партии! Они всегда находились с бойцами, в бою оказывались впереди и первыми выбывали из строя.
Многие ротные парторганизации пополнялись, некоторые — создавались заново. Опыт в этом у нас был: и то и другое делалось путем перераспределения коммунистов по подразделениям, а главным образом — за счет приема в партию новых членов.
Отсекром партбюро полка стал И. А. Ваганов — чуть сутуловатый, с добродушным лицом старший лейтенант, призванный из запаса. Прежде он руководил коммунистами батальона. По внешнему облику Иван Алексеевич был сугубо гражданским человеком. Таким и остался до конца войны этот мягкий, но вместе с тем принципиальный офицер, по-отцовски любивший солдат.
В штабе полка Иван Алексеевич появлялся редко. Заседания партбюро чаще проводил в батальонах и делал это поочередно, чтобы не отзывать людей с передовой. В ротах он и питался, и накоротке отдыхал, положив под голову вещевую сумку с документами, записями, новинками литературы для парторгов и агитаторов — ту самую сумку, с которой ни на минуту не расставался. О себе забывал полностью. Услышал я ненароком, что он болен туберкулезом. Из добрых побуждений намекнул: не уволиться ли в запас? Ваганов лишь изумленно вскинул брови: «Что вы, товарищ командир!» И больше ничего не сказал, а мне стало неловко.
Стоило полку остановиться на передышку, Иван Алексеевич [99] проводил собрания, заседания партбюро, подводил на них итоги боев, занимался перестановками коммунистов по поредевшим подразделениям и таким образом непрерывно поддерживал боевитость парторганизации, наступательный порыв полка в целом.
Пропагандист полка А. А. Александров проводил инструктивные занятия с агитаторами подразделений, беседы в ротах. Говорил он, как обычно, увлеченно, образно, слушали его с интересом. Прибывающему пополнению он рассказывал о боевом пути полка и героях части, о зверствах фашистов на нашей земле.
Беседы с новичками, еще до их распределения по ротам, являлись не только нашей обязанностью, но и потребностью. Бойцы должны были узнать своих командиров и поверить в них, а командиры в свою очередь благодаря этому могли оценить настроение тех, кого поведут в бой, привить новобранцам необходимые воинские качества. Мы понимали, как нелегко новичкам освоиться под огнем, а потому с первого дня окружали их заботой, вниманием, помощью.
Очень трудно в сжатые сроки морально подготовить человека к бою, чтобы в любую минуту он сумел защитить товарища, подпустить к себе «фердинанда» на расстояние выстрела из противотанкового ружья, стоять насмерть, отражая контратаку...
14 сентября, в ночь перед штурмом, из политотдела дивизии доставили листовки, обращенные к личному составу соединения. Листовки еще пахли типографской краской. Содержание их — призывное, суровое — отвечало духу обстановки и задаче. Привожу сокращенный текст обращения:
«Вперед, товарищи, на запад! Пусть осенит вас непобедимое знамя Ленина!
Много километров мы прошли дорогой войны, освобождая пядь за пядью родную землю. Подлый враг не выдерживает наших атак. Оставляя один населенный пункт за другим, он бросает технику, устилает трупами своих солдат и офицеров наш путь наступления.
Много боев наше соединение навязало гитлеровским мерзавцам и выиграло их. Много яростных контратак противника мы отбили. Ни «тигры», ни «пантеры», ни «фердинанды», с которыми довелось встречаться, не испугали нас.
...Скоро мы вновь идем в бой, наши дорогие боевые товарищи! Перед нами сильный еще враг. Он будет ожесточенно сопротивляться, не уступая без боя ни одного километра земли. Он будет цепляться за каждую складку местности, [100] траншею, чтобы оттянуть свою окончательную гибель. А его гибель — наша победа.
...У нас с вами одна дорога — вперед! Вперед, на запад!.. Одна мысль, одна страсть должна владеть нашими сердцами: разгромить врага, уничтожить его, смести с лица земли фашистскую гадину!
Родина ждет от нас новых побед. По ту сторону фронта ждут нас миллионы советских людей, временно попавших в немецкую неволю. Вы видели кровавые дела фашистских разбойников. Их подлые руки обагрены кровью наших отцов и матерей, жен, сестер и детей.
Слава тому, кто впереди!»
Утром 15 сентября, как только рассеялся туман, началась наша артподготовка. Взрывная волна достигала нашего открытого НП. Но закрытых, бревенчатых НП я не любил. Видимость там была ограничена, пульс боя не чувствовался.
Пошла последняя пятиминутка. О ней знал каждый, и в первую очередь бойцы, занимавшие исходное положение для атаки, — на них работала вся артиллерия.
Средства связи, командиры, штабы — все и вся было начеку. Две дивизии 61-го корпуса — наша и 51-я — должны были захватить длинную, в форме изогнутой булки высоту 237,8 и лежавшее за ней, на берегу речушки, село Нов. Тишово.
Однако на этот раз не все пошло по расписанию.
Даю команду «Подготовиться к атаке», смотрю на своих, потом на траншею противника. Он притаился — никаких движений. До него менее ста метров. Даже осколки снарядов долетают оттуда к нам. Бойцы начали покидать укрытия и занимать места для броска в атаку. Рядом полк Григория Злобина, правее — 287-й полк 51-й дивизии.
Батальоны поднялись из траншеи на бруствер, а артиллерия перенесла огонь чуть дальше и перешла на огневой вал. Тут же вовсю заработали немецкие пулеметы и батареи шестиствольных минометов.
— Назад! — во весь голос крикнул я в телефонную трубку. Командиры батальонов, рот и находившиеся там, впереди, офицеры повторили те же слова. Бойцы мгновенно, юзом скатились в траншею.
Атаки не получилось. Но могло быть куда хуже, пробеги батальоны десять — двадцать метров, ведь гитлеровцы явно поторопились с открытием огня.
Я и хочу рассказать о том, что произошло.
С помощью различных инженерных новшеств противник [101] резко повысил живучесть обороны. Одним из таких новшеств являлось, например, то, что в траншеях были установлены бронеколпаки для пулеметов. После артналета немало их уцелело — были хорошо замаскированы, себя не выдавали, предназначались только для отражения нашей атаки. Еще одно новшество состояло в том, что противотанковый ров оказался за первой траншеей, то есть внутри обороны, а не перед ней, как делалось прежде. Обычный ров мы захватили бы ночью даже без боя и устроили через него проходы для любой техники. Ров же, находившийся внутри обороны, захватить было невозможно, а это исключало участие в атаке наших танков: им негде было развернуться, их сожгли бы, потому что за рвом напрямую стояли орудия, «фердинанды», резервы.
Начало атаки батальонов совпадало по времени, как я уже указывал, с переносом огня артиллерии в глубину. Этот момент бывал сложным для обеих сторон. Наша атака должна была упредить неприятеля, чтобы не позволить ему занять позиции у оружия. Гитлеровцы знали об этом и в свою очередь стремились любой ценой упредить нас. Атаки не раз срывались. Тогда в планах артиллерийского наступления стали предусматривать ложные переносы огня артиллерии, чтобы выманить врага из укрытий и поразить последующими ударами. Но и к ним приспосабливались немцы, зорко следившие, чтобы солдаты держались у оружия при любом огне. Так произошло и под Нов. Тишово. Едва наша артиллерия разжала свой пресс, то есть перенесла огонь чуть дальше, как сразу ожил неприятель.
Атаку он нам сорвал, но боя не выиграл, людей мы сохранили. А как только бойцы свалились в траншею, орудия, предназначенные для стрельбы прямой наводкой, тут же ударили по обнаруженным бронеколпакам. Потом начался «штурм» позиций чучелами, сделанными из телогреек, шинелей, ржаных снопов. Бойцы поднимали их над собой и открывали стрельбу, имитируя тем самым движение в атаку. Немцы, вылезая из укрытий, строчили по чучелам, а наши батарейцы — по врагу. Дивизионы тяжелых калибров засекали и уничтожали позиции артиллерии и минометов.
Подлинную атаку мы готовили к ночи. Дождавшись темноты, наш полк перегруппировался: с фронта оставили заслон из пулеметов — они обозначали для врага прежний режим огня, а батальоны незаметно сдвинули вправо для удара по флангу противника. Мы знали, что он измотан, что атаки не ждет и ослабил бдительность. Перед рассветом — молчком, по устному сигналу — все разом бросились на фашистов. [102] Дежурные пулеметчики-немцы не успели изготовиться и помешать мгновенному захвату траншеи со спящими солдатами. Перескакивая через них, бойцы на одном дыхании преодолели противотанковый ров, смяли прислугу артиллерийских батарей и устремились огородами к селу Нов. Тишово...
Немецкие позиции с бронеколпаками и развитой сетью инженерных сооружений были захвачены. Взвод Арсения Кокина (он уже командовал взводом) буквально косил из трех «максимов» убегавших гитлеровцев.
По нашему сигналу заработала артиллерия, обрушившая огонь на батареи и на ближайшую глубину противника. Сопровождая действия батальонов, снялись и передвинулись в боевые порядки атакующих полковые орудия, расстреливавшие все, что попадало на пути.
Успех 123-го полка тут же поддержали полк Григория Злобина и 287-й полк соседней 51-й дивизии. Взаимодействие с ними было надежным. В формуляре дивизии, хранящемся в архиве, об этом сказано так:
«...Сила сломила силу. Нов. Тишово и высота были взяты. Особенно отличился при этом 123-й стрелковый полк. Командир полка В. Славнов применил удачный маневр, обойдя противника с фланга. В результате было уничтожено несколько сот гитлеровцев, три батареи 105-миллиметровых орудий, три батареи 88-миллиметровых пушек, четыре 37-миллиметровых орудия, 16 станковых пулеметов, а также подавлено много других огневых средств... Захвачены большие трофеи и много пленных...»
...Зелень холмов и дубрав, терпкий, густой запах разнотравья... Тишину и покой нарушает только смех счастливой детворы, которая резвится на обоих берегах речки Стряны. Такими увидел я окрестности села Нов. Тишово в августе 1970 года. Места эти трудно было узнать. Время залечило израненную землю, оставив навсегда — в память о войне — лишь обелиски над могилами погибших. А тогда, в сорок третьем...
В прорыв вошла 95-я резервная стрелковая дивизия, а вдоль большака, на село Балтутино, двинулись танки. Уцелевшие фашисты разбежались по лесам. Грохот орудий и лязг железа покатились к западу. Наш полк свертывался в нестройные батальонные колонны. Бойцы шли степенно, не мешая друг другу, будто каждому хотелось простора, тишины, свежего воздуха, обдувающего ветра. Шли молча, разыскивая глазами, кто остался, а кого нет... Идти — не воевать, отшагаем, если надо, хоть сотню километров без отдыха. [103] Но вскоре все, что двинулось вперед, снова уперлось в огненную стену. Впереди предстояло взломать еще четыре рубежа, которые кто-то метко окрестил «промежуточными». Проходили они через селения: Тупица, Нивки; Колонтаевка, Балтутино; Слободка, Облески; Егорье, хутор Петровья. Описывать эти бои я не стану. Они во многом похожи на предыдущие. Анализировать причины невысоких темпов наступления тоже не буду. Замечу лишь следующее. Чтобы не допустить дальнейшего продвижения советских войск на запад, немецко-фашистское командование вынуждено было с 1 по 18 августа перебросить против Западного и Калининского фронтов 13 дивизий. Причем сняло их с главного направления, из-под Орла и Брянска. Почему оно так поступило? Да потому, что «Смоленские ворота» и «Белорусский балкон», как именовали фашистские генералы это направление, были кратчайшим путем в Пруссию.
С переброской такого количества свежих немецких дивизий наше прежнее незначительное превосходство над противником вообще сводилось к нулю. Оно сохранилось лишь в отношении артиллерии и частично — пехоты. Танковых армий на этом направлении не было, они действовали на юго-западе. Потому каждый километр продвижения вперед давался нелегко.
Но вот остались позади и «промежуточные» рубежи. Произошло это 20 сентября. В тот день начали спешно откатываться остатки 1-й бригады СС, 292-й и 330-й пехотных дивизий, свернулась на уход и хваленая 78-я штурмовая дивизия немцев. Ушли вперед наши танкисты и конница. Бои переместились из Ельнинского района в Починковский.
Впервые нам выпала относительная передышка. На привалах зазвучали частушки. Одна из них запомнилась мне:
Немец сел в окопы скопом —Привалы были короткие и безрадостные. Из лесов навстречу нам выходили измученные женщины, дети, старики. [104]
Благодарили за освобождение из неволи, рассказывали о пережитом во время оккупации, о лютых зверствах фашистов. То, что мы слышали, бередило наши и без того пылавшие души.
На одном из привалов местные жители передали нам письмо, написанное колхозниками Бородинского сельсовета Починковского района. Заканчивалось оно такими словами:
«...Не пересказать, не перечесть всех злодеяний, которые натворили немцы. Бейте же их, сынки, немилосердно, жестоко. Пусть они найдут смерть там, куда пришли!»