У Холмского тракта

Совершив марш, наш правофланговый в бригаде батальон занял рубеж вдоль реки Редья.

Местность здесь была пересеченная: топи, лес, кустарник, в двух шагах друг друга не сыщешь. Враг мог нагрянуть в любую минуту, поэтому мы активизировали действия разведки. Немцы тоже не дремали. Но наши разведчики были более привычны и приспособлены к делу. Благодаря их частым успешным вылазкам мы знали о настроении и намерениях противника. Это позволяло периодически снимать по очереди солдат с огневых, проводить боевую, тактическую подготовку и политзанятия, устраивать банные дни. Все это делало окопный быт более или менее сносным, вселяло бодрость в бойцов.

...В полдень в Астратово, где помещался КП батальона, остановился тяжелый ЗИЛ.

— Комбата! — закричал кто-то.

Подбежав, докладываю командарму генерал-лейтенанту В. З. Романовскому.

Он, махнув рукой, командует «Вольно», оглядывает меня с головы до ног и неожиданно добродушно роняет:

— Бывший лыжник?..

— Так точно.

— Что точно?

— Лыжник.

— Почему батальон дрогнул и отступил там, на прежнем рубеже?

— Батальон не дрогнул, товарищ командующий, — возражаю я, а сердце молотом стучит в груди. — Гарнизоны не отошли, дрались в окружении. Вовремя не смогли доложить. Немцев уложили сотен семь-восемь.

— Так, так, — неопределенно произносит генерал и после паузы уже мягче добавляет! — Доклады шли путаные... [27]

— Связь с гарнизонами оборвалась, — поясняю я. — Видеть их не смог: фронт широкий, не просматривался. Все, кто находился при штабе, тоже вели бой.

Командарм разложил огромную карту, разыскал мой участок. Я кратко охарактеризовал расположение обороны. Слушая меня, генерал молча кивал, ему все было ясно, все схватывал с полуслова.

— Старого поминать не будем, — твердо сказал Романовский. — А выводы сделайте непременно. И в первую очередь получше укрепите центр. Понятно? — пытливо взглянул он на меня. — Вы тут хозяином остаетесь. Будьте бдительны. Подойдет противник — ни шагу назад.

— Будем стоять насмерть, — отчеканил я.

Громыхнув цепями на колесах, ЗИЛ с натугой пошел в горку. Путь командарма лежал к реке Ловать, к нашим соседям...

Заверить-то я заверил генерала, но как и чем усилить центр обороны? Может, оттянуть назад два пулеметных взвода? Стою, думаю, перебираю в памяти людей. За этим занятием и застал меня корреспондент Борис Бялик. Встреча была радушной. Он хорошо написал о прошедших боях батальона, а когда я поделился своими заботами, сказал, что уверен в нас.

Как ни странно, я почувствовал себя спокойнее. И так воспрянул духом, что предложил Бялику направиться в гарнизоны.

— За тем и прибыл, — живо откликнулся тот.

День выдался теплый. По глухой и единственной дороге мы отправились верхом на левый фланг батальона, к деревушке Погорелово.

Роты, занимавшие деревушку, еще продолжали кое-где рыть траншеи, ковыряясь в топкой земле. Жители покинули насиженные места. Одни эвакуировались, другие ушли в леса переждать бурю.

— Ну, показывай свои редуты, — выйдя на берег Редьи, предложил я командиру 3-й роты Николаю Булаеву.

Булаев был не лишен чувства юмора. Кивнув на лесные заросли, он сказал Бялику:

— Места здесь славные... Задумает, к примеру, фашист разбить роту. Не тут-то было! Пусть сперва попытается нас найти... Вон макушку бойца видите?

— Вижу, — ответил Бялик. — И не только это. Рядом сползает с копны наблюдатель.

Мы обошли позиции, побеседовали с людьми.

— Надо расчистить сектора обстрела, — говорю Булаеву. [28]

— Верно, комбат, — соглашается он. — Тут кругом много выкашивать и вырубать надо. А какими силами? — Но тут же спохватывается и уточняет: — Что смогу, конечно, сделаю...

Булаев ушел, а я еще долго не трогался с места, погруженный в невеселые мысли. Как ни прикидывал, получалось одно: если немцы пойдут в наступление, трудно придется ребятам.

Бялик, видимо, почувствовал мою озабоченность и сразу заторопился. Попросил лишь побывать на нейтралке.

От деревни Погорелово, по восточному берегу реки, простирался дремучий лес с буреломом, люди там не ходили. Западный берег был обжит, изрезан небольшими делянками полей и огородов, когда-то отвоеванных у леса. По кромке полей извивался проселок, от него до реки Порусья, за которой были немцы, тоже тянулся лес. Дорога оказалась как раз на нейтральной полосе, рядом с нами. Попутно замечу, что речки Порусья и Редья, окаймленные зарослями, похожи, как сестры. Вытекают они из одного — Холмского — болота и бегут, торопятся к озеру Ильмень.

Проселком я ехал впервые, к тому же с корреспондентом. Это обострило чувство ответственности. Обогнали ротную повозку — старшина и два бойца везли продукты. С приближением к выступу кустарника у дороги моя Сечка вдруг зашевелила ушами, потом, описав дугу, бросилась в сторону, за ней метнулись другие лошади.

— Чего они, взбесились? — крикнул Борис Бялик, шурша развевающейся плащ-накидкой.

Я не ответил, теряясь в догадках. Но вскоре все прояснилось. Позади застрочили автоматы, наши и немецкие. Мы оглянулись. К повозке спешили бойцы, стреляя на ходу. Тут же выяснилось, что старшина и оба его спутника убиты, а повозка продырявлена пулями.

По свежим следам определили: на опушке, у дороги, находилась засада вражеской разведки. Лошади уловили чужой запах и понесли. Это спасло нас. А немецкие разведчики, получив отпор, поспешно собирали раненых и убитых.

Подъехав к расположению 1-й роты, мы еще издали увидели роющих окопы смуглых парней — это прибыло пополнение из Среднеазиатских республик. Поздоровался, ребята молчат, смотрят под ноги. Догадываюсь — не знают русского языка. Я поначалу даже немного растерялся. Спасибо, вовремя подошел наш комиссар.

— Ничего, Василий Поликарпович. Ребята быстро пообвыкнут, [29] — сказал Калинин. — Надо только терпеливо и продуманно учить их, прикрепить к толковым бойцам. Передний край всех сроднит, — ободряюще добавил он.

Спрашиваю неунывающего Высоцкого:

— Как новички?

— Пока им трудно. Некоторые к оружию не привыкли, плохо ориентируются на местности. Но занятия с новичками уже начались. Рахим Такиулин, Касим Абсолямов и другие командиры горячо взялись за дело.

— Это иной разговор. Да, — повернулся я к Бялику, — материала о героизме на сей раз маловато. Боюсь, вам не о чем будет рассказать читателям.

— Напишу о войне в труднейших условиях. — Ну что ж... Это полезно для поднятия духа.

Перед отъездом корреспондента мы побывали в селе Галузино, в отделении сержанта Арсения Кокина. Проверяя оборону, я всегда навещал бывалого солдата. Присели в сторонке, чтобы не мешать — он как раз занимался с новобранцами. Разобрал пулемет, показал, как собрать его, как вставить в приемник магазин. Делал все медленно и уверенно. Бойцы внимательно следили за малейшим его движением и старательно повторяли на русском языке названия частей пулемета.

— Так вот и учимся, — пояснил нам Кокин. — Ребята прилежные. Каждый день запоминают около десяти слов. В общем, я доволен ими...

Вскоре мы получили армейскую газету «На разгром врага» с очерком Бориса Бялика «Бессмертный подвиг». Материал был посвящен памяти Константина Черемина и его боевых друзей. В нем назывались имена всех погибших в Харино, было рассказано о подвигах Федора Чистякова, Арсения Кокина и других воинов батальона.

Кокин поручил прочитать очерк вслух бойцу Бахтиярову, который первым немного освоил русский язык. Бахтияров читал по складам, но вдруг запнулся и сказал что-то на родном языке слушавшим его товарищам. Сказал и потряс кулаком. В ответ раздались грозные возгласы. Арсений Кокин внимательно выслушал их: он с грехом пополам научился понимать своих подчиненных. Потом обернулся ко мне и перевел:

— Бахтияров сказал: «Будем достойны наших друзей-героев! Или мы не джигиты? Смерть фашистам!»

Затем в газете появились очерки Бялика о разведчиках, снайперах, пулеметчиках. После этого у нас стали считать его штатным корреспондентом бригады. [30]

...Мы с командирами рот как раз собрались в штабе, когда пришло сообщение из бригады, что нам придают еще одну батарею 120-миллиметровых минометов: их прислал командарм. С учетом этого пополнения мы снова продумали систему огня. Наметили еще кое-какие перестановки, предусмотрели на случай нужды выдвижение на опасные участки пушек и минометов. Алексея Высоцкого назначили моим заместителем.

Недели через две вернулся кое-кто из товарищей, которых мы в свое время посылали на ускоренные командирские курсы. Прибыл, в частности, отважный командир отделения, бойкий синеглазый Володя Петров, ставший лейтенантом. В это же время такое звание получил у нас также Александр Чемаров.

В течение июня немцы провели несколько разведок боем, но прорваться ни в центре бригады, ни на ее левом фланге, у села Поддорье, им не удалось. Новый комбриг Ф. И. Чирков сгруппировал там всю артиллерию, резерв, саперов. Завидную стойкость проявили и наши соседи — батальоны М. Г. Филынина и В. В. Кудрявцева. Весь июнь кипели бои. А 27-го числа, предприняв последнюю попытку, гитлеровцы потеряли более шестисот солдат и прекратили атаки. Это была важная для нас победа. Полоса предполья осталась за нами. Бригада снова, как и на прежнем рубеже, стояла прочно, растянувшись километров на тридцать от верхнего до среднего течения Редьи.

* * *

Я уже говорил о значении разведки в наших условиях. Все мы понимали: рано или поздно немцы снова могут перейти в наступление, чтобы отбросить батальон от Холмского тракта. Но когда, какими силами, где? Ответить на эти вопросы могла только разведка. Ей предстояло прочесать многие квадратные километры вражеского тыла, добыть на разных участках пленных, нанести на карту расположение частей неприятеля, а затем зорко следить за всеми изменениями обстановки. Именно такую нелегкую задачу и получила рота разведки бригады. Командовал ею Александр Хрипкин — могучей стати волжанин, успевший, несмотря на молодость, участвовать и в советско-финляндской войне, и защищать Москву осенью сорок первого...

Когда в конце ноября вражеские танки прорвались через канал к Яхроме, где сошлись в бою броня и пехота, старшина Хрипкин собственноручно поджег три бронированные машины. С этого рубежа началось затем наступление. Старшина [31] первым врывался во многие деревушки и остановился со своим отделением лишь за речкой Лама, откуда войска 1-й ударной армии передислоцировались на Северо-Западный фронт.

Под Старой Руссой Хрипкин командовал взводом разведки батальона, и первую лыжню к врагу всегда прокладывал он. Взяв с собой 15 бойцов, он разгромил с ними вражеский гарнизон в деревне Черная и захватил там пленных, оружие, минометы. Фашисты наседали, пытаясь вернуть деревню. От взвода осталось шесть человек. Александр собрал местных подростков и вместе с ними отбивал атаки фашистской роты. Затем был ранен, произведен в офицеры, награжден орденом Красного Знамени. И наконец, получив под командование остатки бригадной разведроты и пополнив ее, Хрипкин сделал подразделение по-настоящему боеспособным.

Много помогал нашему батальону этот талантливый мастер дерзких и внезапных атак.

Однажды Александр с тридцатью разведчиками разгромил за семь минут фашистский гарнизон в селе Большое Лесово, уничтожив 35 солдат и офицеров, два орудия с расчетами, три блиндажа и кухню. В другой раз большой отряд во главе с Хрипкиным проник через передний край неприятеля и ликвидировал в деревне Фелистово резервный гарнизон немцев, готовившийся, как выяснилось, к вылазке в наше расположение. Уходя, отряд заминировал дорогу, по которой на машинах спешило к врагу подкрепление, устроил засаду и перебил фашистов. Возвращался отряд путями, где его никак не ждали, — через немецкие опорные пункты в селах Лесово и Соколье. Проведя предварительную разведку, наши подползли к гитлеровцам с тыла и ударили им в спину из полутора сотен автоматов. А затем через опустевший передний край вышли к своим. В этом многосуточном и весьма результативном рейде разведчики потеряли лишь одного человека.

Теперь, когда положение на переднем крае стабилизировалось, разведроте предстояло «заглянуть» в глубину неприятельского тыла. Разведчики хорошо подготовились, любое задание было им по плечу. А выглядели — молодец к молодцу. Но даже среди них выделялся уроженец города Калинина сержант Павел Некрасов, выполнявший, как правило, самые ответственные и рискованные задания. О нем и его боевых товарищах, много сделавших для победы, следует рассказать особо.

Еще в начале июня сорок второго, в период отхода бригады на новое место, Некрасов с четырьмя разведчиками [32] был оставлен в неприятельском тылу. С неделю его группа фиксировала передвижение войск, размещение артиллерийских частей и баз снабжения, направления линий связи... Передвигались разведчики очень осторожно, и все же какой-то фашистский прихвостень, живший в деревне, заметил их и донес своим хозяевам. Усталые разведчики набрели на сарай и завалились спать. Бодрствовал над картой только Павел. И хотя у него тоже слипались глаза, сработало чутье бывалого солдата. Выглянув из сарая, он увидел метрах в семидесяти немцев. Успел заметить: они не обкладывали сарай и не оставили в стороне ни засады, ни пулемета для надежности, а шли плотной цепью, намереваясь, видимо, взять спящих в плен. Павел тихонько растолкал бойцов. Они подпустили фашистов метров на пятнадцать. Затем были пущены в ход гранаты и автоматы. А потом — бросок в лес...

Сведения, которые добыла группа, были на редкость важные, благодаря им удалось раскрыть намерение гитлеровцев прорвать фронт на нашем участке. Они это поняли и на время притихли.

Неудачи первых дней заставили противника менять замысел, расстановку частей, и уследить за всем этим было нелегко. Фронт бригады протянулся, как я уже говорил, километров на 30, и всюду нужен был острый глаз разведчика.

Особо настораживал противник, засевший в лесу за селом Поддорье. Проникнуть в его расположение пока не удавалось. А потому Некрасов «прочесывал и прощупывал» неприятельский передний край и местность за ним пока по карте. Изучал каждый отрезок, сопоставлял с тем, что видел и помнил, наконец, посоветовавшись с товарищами, сказал Хрипкину, что готов к поиску. Тот доложил командованию и получил от комбрига «добро».

В ночь на 25 июня группа проползла между пулеметными точками врага. Утром недалеко от батарей пленила ефрейтора, с его помощью уточнила, где что расположено. Разговорившийся со страху пленный дал характеристики многим офицерам.

Впереди оставался загадочный лес. Отправились двое: Павел Некрасов и Сергей Чугреев. Им приходилось в основном ползти, потому что все вокруг было нашпиговано вражескими войсками. Сомнений не оставалось: именно отсюда немцы готовили очередной удар. Этот участок мы усилили артиллерией и через два дня сорвали атаку гитлеровцев.

Наступил жаркий июль. С центрального участка бригады приходили тревожные вести. Необходим был знающий [33] «язык», желательно из района села Бураково, где находился штаб фашистской части.

На задание пошла группа Павла Некрасова.

Позади остались линия фронта, позиции артиллерии, маршруты патрулей. Разведчики достигли намеченного района. Проследили за сменой и движением часовых у землянок. Затем, облюбовав одну из них, подползли еще ближе. Маскхалаты под цвет травы делали их почти незаметными.

Ситуация сложилась так, что брать пришлось сразу двоих. Проходивший штабной унтер-офицер заговорил с часовым. Этот момент был очень кстати. Некрасов кивнул товарищам. Мгновенный рывок — и оба гитлеровца схвачены. Их затащили в лес. Сапер В. Головин заминировал путь отхода, а ночью ребята вернулись домой. И снова был раскрыт замысел противника — прорвать нашу оборону на левом фланге...

Много неприятностей доставляли бригаде вражеские артиллеристы, безнаказанно обстреливавшие нашу оборону, особенно из района села Минцево. Ответить им было нечем. Боеприпасы к орудиям и минометам отпускались из расчета полвыстрела на ствол в сутки, и наш бог войны неделями молчал. За последнее время мы успели накопить снарядов и могли бы свести счеты с врагом, однако требовались точные координаты немецких батарей. Поэтому с разведчиками послали артиллериста с рацией.

Как только переправились через речку, артиллерист-корректировщик взобрался на высокое дерево, а разведчики, отойдя в сторонку, стали наблюдать за противником.

На рассвете наши орудия открыли точный и плотный огонь по фашистам. В воздух вместе с землей взлетели обломки блиндажей, стволы неприятельских 105-миллиметровых орудий, колеса тягачей...

Разведчики вернулись в часть без потерь.

* * *

Дедовичский район оставался в руках партизан. Борьба с оккупантами разгоралась. Авиатранспорт с доставкой грузов не справлялся. Нужна была сухопутная артерия. Проложить ее наметили в полосе нашего батальона. Заболоченный участок проходил вдоль Холмского тракта, сильно охраняемого фашистами, поэтому нужны были надежные проводники-разведчики, особенно для первого рейда. Выбор пал на Павла Некрасова, и не только потому, что он имел солидный опыт. Павел, как никто другой, безошибочно ориентировался на местности ночью, даже в дремучем лесу. А задача [34] предстояла трудная: провести через линию фронта крупное подразделение. И в конце июля Некрасов сделал это, установив связь с партизанским краем.

Возвращаясь, разведчики прошли около ста километров по вражеским тылам, отметили расположение гарнизонов, убрали по пути нескольких фашистских прихвостней — деревенских старост.

Рейд Некрасова к партизанам явился только началом. Вскоре разведчики стали переправлять в леса свежие формирования, выводить на Большую землю ослабленные в боях части. Павел являлся проводником командира 2-й партизанской бригады Николая Григорьевича Васильева, когда его вызвали в штаб фронта.

Лето и осень 1942 года Некрасов провел в непрерывных походах по тылам врага. Там-то и заприметил он однажды километрах в двадцати от города Холм недавно появившийся склад боеприпасов. Он находился за глубокой речкой, был обнесен тремя рядами колючки, охранялся караулом. Там, в лесу, штабелями были сложены снаряды, авиабомбы, взрывчатка. Некрасов предложил взорвать этот объект и получил согласие командования.

Засев в лесистом овраге, разведчики весь день наблюдали за местностью, охранением, сменой часовых.

Дождавшись ночи, Некрасов взял с собой Бориса Бирюкова и одного сапера, а двух разведчиков оставил на месте для прикрытия. Втроем переплыли речку. Дальше Некрасов полз первым, замирал, прислушивался, потом толчком ноги давал знак: за мной! Преодолели заграждения, подползли к штабелям — все шло, как наметили.

— Володя, шнур! — прошептал Павел саперу. Но в этот момент появился здоровенный охранник. Разведчики затаились и, когда фашист поравнялся с ними, мгновенным ударом свалили его.

Заложив мину под авиабомбу, Некрасов зажег взрывной шнур и тут же шепнул товарищам:

— К речке!

Сильный взрыв потряс землю, разметал штабеля, искромсал опушку соснового бора. Снаряды летели во все стороны. Разведчики не предвидели такого — далеко отбежать не успели. Сапера убило. Павла ранило в ступню. Бирюков тоже был ранен, однако успел прыгнуть в речку. Вернувшись в штаб, он доложил, что Некрасов и сапер погибли.

Павел остался жив. Идти не мог, но упорно полз к переднему краю. В пути задел мину и вторично был ранен в ногу. Однако все же дополз к своим. [35]

За смелые и решительные действия в разведке ему присвоили звание «младший лейтенант» и наградили орденом Красного Знамени.

Но вернемся к батальону...

* * *

Август был на исходе, однако дни стояли знойные, и над болотами висела душная пелена испарений. Солнце, будто про запас, на долгие недели, старательно прогревало землю. Ухабистый рокадный проселок, идущий в лесу через деревушки Синцы, Самбатово, был запружен пехотой и повозкамй. Бойцы обливались потом, с лошадей падали сгустки пены. Полбригады снова было на ходу, проводилась взаимная смена батальонов — моего и Михаила Фильшина. Совершать такую перегруппировку с помощью единственного резерва бригады — роты автоматчиков и разведки — было рискованно. Каждому подразделению требовался суточный переход. Пронюхай об этом противник — скомкал бы наши планы, да и как знать, чем бы все это кончилось. Но комбриг провел рокировку частей скрытно, безукоризненно. Командир немецкой дивизии этих перемен не заметил.

Участок для нас был незнакомым, он проходил вдоль шоссейной дороги, занятой гитлеровцами и соединявшей две группировки их войск — старорусскую и холмскую. Дорога нами простреливалась, и это нервировало противника.

У села Поддорье мы расположили две стрелковые, пулеметную и минометную роты. За ними развернулась бригадная артиллерия. Справа вплотную примыкал батальон Василия Кудрявцева, взаимодействие с ним было налажено. Оборона тут выглядела надежно и могла поспорить с обороной противника. Но слева мы были открыты перед ним. Незримая угроза висела над нами, как дамоклов меч. Начиная от деревушки Хлебоедово, где располагались тылы батальона и штаб, тянулся огромный кочковатый болотный массив с островками лесов. Лежал он в междуречье Редьи и Ловати, к востоку от Холмского тракта. А за его непролазной далью, в зоне, которую фашисты держали под огнем, перед деревушкой Большое Яблоново, надо было расположить роту. Тот клочок земли находился километрах в пятнадцати от КП батальона и потому назывался «Камчаткой». Днем без привычки его не найти: завоеван он был недавно.

В дальнейшем, изучив данные равведки, командование бригады решило провести боевую вылазку. Условия сложились благоприятные. Немецкие гарнизоны вели себя беспечно, жили как на отдыхе. [36]

Вылазка началась удачно. Отряд захватил деревушку Большое Яблоново и перекрыл шоссейную дорогу. Но немцы, подтянув резервы, отбросили наших (поддержать их было нечем), очистили дорогу, и вчерашние победители вынуждены были обосноваться на мокрой луговине, надеясь, что их скоро отзовут. Разведчиков действительно отозвали, а стрелков оставили. Всю топкую глухомань, где не ступала нога человека, закрепили за батальоном М. Г. Фильшина.

Так на безжизненной земле появились люди, которым предстояло ее обживать.

Сменив батальон Фильшина, мы заняли оборону. «Камчатка» была отдана 2-й роте лейтенанта Николая Ворончихина и политрука Александра Александрова — людей очень дружных между собой, но весьма разных по характеру. Многие у нас считали, что дружба их и держится на том, что они как бы дополняют друг друга. И в этом, видимо, был свой резон.

Командир и политрук молча выслушали приказ. Мой слова о дислокации роты в первый момент вроде бы оставили обоих равнодушными. Потом, когда разобрались, что к чему, Ворончихин вздохнул, смутился и негромко сказал: «Не утонуть бы».

Политрук же, сразу поняв, что вопрос решен и спорить не о чем, весело изрек: «Будем хозяевами заповедника — царства птиц и зверей».

О боевой жизни этой роты я хочу рассказать подробнее. Дело в том, что по воле случая она оказалась на стыке Северо-Западного и Калининского фронтов, а занятый ею участок имел важное тактическое значение. Этому подразделению выпало действовать в тяжелейших условиях, и в том, как оно себя проявило, ярко отразились высокие моральные и боевые качества, присущие советским воинам.

Рота быстро построилась и не спеша тронулась в путь. За ней двинулся и я. Одежда на бойцах была пестрая: новички — в новом обмундировании, «старички» — в выцветших и изъеденных потом гимнастерках, заправленных в лыжные брюки, с которыми они пока не расстались. Оружие — старые, но еще послушные автоматы, ручные и тяжелые, снятые с подбитых танков пулеметы — и ни одного «максима». Шел 1942 год, все лучшее отправлялось туда, где по выжженной земле к Волге и Кавказу рвался враг.

Оружие и средства связи мы добывали как могли. Оружейник Александр Овсянников километров за сто ездил по болотам на армейскую базу. Там из старья он набрал два [37] мешка различных запчастей, вьюками привез их и собрал три «максима». Один из них отдали в батальон Кудрявцева.

Маршрут, по которому шла рота, начинался южнее села Большая Вещанка и напоминал звериную тропу. Ребята выглядели не по годам суровыми и молчаливыми. Из газет, из рассказов командиров они хорошо знали положение на фронтах. Известно было им и содержание фашистских листовок, призывавших кончать «проигранную» войну. То и дело слышалось чертыханье увязавших в топи бойцов и тех, кто помогал им выбираться на кочки.

— Там отступают... и у нас карусель, — поправляя оружие, буркнул пулеметчик с медалью «За отвагу» на груди.

— Начальство газеты читает, знает, что делать, — сострил идущий рядом боец. Но тут же споткнулся, провалившись в красноватую жижу.

— От злости плюхнулся, стратег, — беззлобно заметил пулеметчик, протягивая руку «стратегу».

Тут же, на болоте, сделали привал. Бойцы расселись по кочкам и принялись щипать клюкву, настороженно поглядывая в сторону темневшего невдалеке леса: за ним были немцы.

До места дотащились только к вечеру. В темноте попарно расставили бойцов на луговине с чахлым кустарником. Тут им предстояло жить в окопчиках, сложенных из дерна и похожих на птичьи гнезда. И потянулась без особых перемен болотная жизнь.

Противник перед нами оказался знакомый — те же немецкие десантники, известные головорезы, с которыми мы уже воевали на берегах реки Каменки. Приведу случай, надолго запавший в память.

Со стороны гитлеровцев шли через линию фронта две женщины-беженки с мальчиками лет по 8–10. Оборона в тех местах была не сплошной; зная местность, можно было ночью пройти по болотам, как это делали разведчики и саперы. Но женщины с детьми появились днем: видимо, боялись заблудиться и провалиться в трясину. Пройти беженцам оставалось не более сотни метров, когда фашисты полоснули по ним из пулеметов и бросились наперехват. «Ваня! Беги к своим!» — крикнула одна из женщин и упала, сраженная пулей. Другую схватили фашисты. Подоспевшие бойцы спасли мальчишек, привели в штаб. Оба еле держались на ногах и умоляли, чтобы мы взяли их к себе. Те, кто присутствовал при этом, с трудом сдерживали слезы. Детей накормили, и они тут же повалились спать на топчаны. [38]

Первым заговорил давно стоявший у двери землянки артснабженец Александр Овсянников:

— Товарищ комбат! Отдайте ребят мне!

— Им жить надо, а тут — сам знаешь...

— Вырастим! — стоял на своем Овсянников.

Ваню Николаева усыновили и поручили главные заботы о нем доброму труженику сибиряку Н. И. Шлюпкину — оружейному мастеру. Другого мальчика взял к себе комбат Василий Кудрявцев, который предварительно договорился со мной по телефону.

О наших подопечных узнал комиссар бригады Салдаев. Приехал, спрашивает:

— Почему не отправили детишек в тыл?

Я объяснил.

— Но тут опасно. Да и пища грубая...

— Дал задание разведчикам насчет молока.

— Их дело пленных брать, а не молоко доставать, — резонно заметил комиссар.

— Молоко — попутно... Приведут корову, в хозяйстве пригодится.

— Приведут, говоришь? Трудное это дело...

И комиссар оказался прав. Взять пленного или подорвать мост удавалось куда лучше, чем достать, к примеру, курицу: гитлеровцы подчистую ограбили местных жителей. И все же разведчикам удалось раздобыть корову — ее под конвоем наших ребят в сумерках пригнал пленный.

Показания пленного на допросе встревожили нас, а кое-что даже удивило. Унтер-офицер назвал фамилии: мою, комиссара, начальника штаба. Мало того, каждого из нас узнал по приметам. Вперил в меня глаза и говорит: «Вы командир батальона Славнов...» Да и характеристики, которые он дал трем командирам, оказались близки к истине. Это свидетельствовало о том, что разведка у противника была на высоте. Но и мы знали о немцах всю подноготную.

Как только увели пленного, Александр Чемаров прояснил вам ситуацию.

— Коров, в общем, нет, — сказал он. — Фрицы все забрали. А эту нашли у старосты...

Ваня наотрез отказался от молока. Насупясь, как взрослый, он сказал:

— Пусть идет в общий котел. А мне бы вместо молока шинель по росту.

Просьба была выполнена. Шинель кое-как ушили, подрезали, и получилось хоть куда. [39]

Сначала Ваня стал воспитанником батальона, потом полка. Он оказался очень прилежным, научился читать и писать, взрослел на глазах. Оружие изучал даже по ночам и просил досрочно устроить ему экзамен.

Когда мы в одном из боев захватили зенитную автоматическую пушку малого калибра, мальчик упросил оставить ее в батальоне, пообещав, что собьет «раму». И что удивительно — выполнил свое обещание... Забегая вперед, сообщу, что сержант Ваня Николаев закончил войну вместе с нами в Чехословакии. А не так давно мне удалось узнать, что Иван Николаевич живет и работает в Ленинграде и награжден за трудовые успехи орденом Ленина.

* * *

Мы не теряли времени даром и не давали врагу покоя. Наш огонь доставал немецкие обозы, машины с грузами и солдатами. Поэтому колонны вражеской пехоты стали обходить наш участок, движение по тракту приостановилось. Но длилось это недолго. Фашисты подтянули артиллерию, минометы, и гарнизон «Камчатки» оказался словно у подножия действующего вулкана. Помочь же гарнизону было нечем. Ближайшая рота — в пяти километрах, а со стороны левого соседа, который входил в состав Калининского фронта, не доносилось даже орудийных раскатов. «Стык фронтов в надежных руках», — шутили в штабах. На их картах районы частей были обозначены без разрывов, поэтому оборона выглядела сносно, хотя враг с любой стороны подходил к роте и не раз окружал ее.

Наши тревожные донесения привлекли внимание вышестоящего командования. Вскоре у нас побывал заместитель командарма. Он взглянул на карту, на зияющие пустоты в обороне, покачал головой и сказал: «Тут действительно не придумаешь, как залатать прорехи».

Тогда же несколько улучшилась связь.

Хотя с проводом в бригаде обстояло худо, все-таки вышли из положения: разок-другой сняли провод у немцев. Заодно прихватили и чинившего обрыв телефониста. А в третий раз гитлеровцы сами выложили катушки на тропу, прикрепив записку: «Рус, бери проволока, только оставляй нас жить спокойно». Однако и этого оказалось мало. Потом километра три кабеля подбросила бригада, а остальной дефицит покрыли за счет ремонта. Наши умельцы приноровились плести кабель из самой разной проволоки, вплоть до колючки. Благодаря этому удалось даже создать некоторый резерв кабеля и соединить отдаленные позиции бойцов. [40] В опасных местах устроили звуковую сигнализацию, установили различные сюрпризы, натяжные фугасы, на которых не раз подрывались группы противника, проникавшие через нейтралку. Кроме того, гарнизон огородился проволокой, минами, ощетинился ежами.

На «Камчатке» часто бывал по партийным делам парторг батальона И. И. Каширин. Не забывал оторванных от нас воинов и уполномоченный контрразведки «Смерш» Е. Е. Калугин, в прошлом педагог-историк и партийный работник. Звали все его политруком или — чаще — по имени-отчеству — Евгением Ефимовичем. Этот разносторонне образованный, простой и общительный человек часами просиживал с бойцами на огневых точках, беседуя о положении на фронтах и в глубоком тылу. «Комиссаром, а не уполномоченным быть бы тебе», — сказал я как-то Калугину. «А в нашем деле тоже нужны доброе сердце и чистые руки... Так что я не в обиде», — спокойно ответил он...

Шла дождливая, нудная осень. Болота разлились, кочки, на которых мы отдыхали в пути, затянуло водой. Все труднее стало добираться в роту, и все больше усилий требовала от нее война.

Об этой роте поэт Михаил Светлов, не раз бывавший у нас, о чем я еще расскажу, написал песню для пьесы «Бранденбургские ворота», в которой, на мой взгляд, сумел в поэтической форме довольно точно передать то, о чем я рассказываю языком сухой прозы:

Люди в роте менялись непрерывно. Бессменными оставались ее командир Ворончихин и горстка бойцов-»старичков». Политрук Александров получил повышение. Его сменил Василий Комаров. Он тоже обладал неуемной энергией и не давал покоя начальству, если что-то требовалось бойцам. А не хватало тогда многого. Подкармливались мы все клюквой, пили хвою, курили мох.

— Нынче суп ели со свежей картошкой, — похвалился однажды Ворончихин, когда речь зашла о питании.

— Откуда берете? — спрашиваю его. [41]

— С огорода на нейтралке.

— Но там заминировано.

— Знаем. Мины снимаем...

И оба умолкли. Умолкли потому, что понимали: приказами солдата не остановишь, если рядом такая приманка. Голод и холод погонят за едой. Не случайно ведь на другом участке, в безлесной местности, бойцы под обстрелом перетаскали с той же нейтралки гору торфа на топливо. А когда кончился торф, приспособились топить «буржуйки» толом из немецких противотанковых мин.

В низенькой дерновой землянке Ворончихина с навесом от дождя и осколков потрескивал кусок горящего телефонного кабеля, который едва освещал землянку. В воздухе над нами с воем проносились тяжелые снаряды, разрывавшиеся в глубине трясины. При каждом разрыве землянку покачивало, как лодку на волне.

— На днях фрицев встретили. За водой к роднику приходили, — продолжил рассказ ротного политрук Василий Комаров.

— Мировую заключили? — шутя спросил я.

— Какое там, мировую! Темень, чуть лбами не стукнулись. Они так улепетывали, что и ведро бросили, — показал он в угол, где стоял трофей. — Больше не появлялись.

— Кухню мы заприметили, а пулемет не достает, — с досадой заметил Ворончихин.

Закончив разговор, идем к бойцам. Каждая огневая точка — в дерновом окопчике. В нем два бойца, пулемет, автомат. Позади тоже дерновая ниша с соломой или сухой травой на полу для сна. Днем и ночью оба попеременно на посту. От товарищей оторваны, людей видят редко, даже разговаривать в той глухомани чуть не разучились. Но службу несли исправно и бдительно...

Гитлеровцы стреляли как по расписанию, о чем в роте хорошо знали.

— Пойдемте в укрытие, — предложил мне в полдень Ворончихин, указывая на свою землянку. — Скоро предобеденный сабантуй начнется.

И действительно, начался такой обстрел, что задрожала под ногами земля, а над участком, занимаемым ротой, забушевал смерч из воды и земли. К счастью, пулеметчики и снайперы роты заранее позаботились о запасных позициях, что позволяло им успешно маневрировать при налетах.

Неожиданно выяснилось, что фашисты под шумок предприняли попытку подобраться к роте. Не иначе хотят окружить нас. Требовалось принять срочные меры. И к квадрату, [42] в который просочился враг, направилась группа бойцов во главе с политруком Василием Комаровым.

Таким был один из обычных дней боевой жизни роты Николая Ворончихина. И не случайно, что в этом подразделении постоянно находился кто-нибудь из командования или политработников батальона.

Именно с роты Ворончихина начал знакомство с передним краем и новый замполит нашего батальона М. Т. Гуцев. Этот невысокий худощавый капитан оказался по возрасту старше всех в батальоне, хотя ему было не больше сорока. Что-то было в Михаиле Тимофеевиче такое, что с первого взгляда располагало окружающих. Скорее всего — его доброжелательность и какая-то удивительная открытость.

Вот и в тот день, взглянув на карту, он тут же спросил:

— А там что за отшельники сидят?

Начальник штаба дал пояснение относительно роты Ворончихина.

— За какие же грехи ребят туда упекли?.. — ни к кому не обращаясь, произнес Гуцев. — С них и начну, — решительно сказал он и стал расспрашивать, как быстрее добраться до «Камчатки»...

Да, этот клочок земли среди болот не на шутку тревожил врага. Фашисты с разных сторон не раз налетали на него, а с наступлением заморозков однажды плотно обложили роту, стали кричать, чтобы бойцы сдавались в плен, обещали райскую жизнь, и, хотя с «Камчатки» их выкашивали пулеметами, кольцо вокруг роты Ворончихина сжималось все туже.

Наступил момент, когда «Камчатка» стала основным участком боевых действий не только батальона, но и всей бригады.

Ворончихин доложил по телефону, что боеприпасы на исходе и не хватает людей.

— Что-нибудь придумаем! — прокричал я в трубку.

— Только скорей! — требовал ротный. — Иначе нас сомнут...

Мы смогли выделить Ворончихину взвод автоматчиков, который состоял из пятнадцати смелых парней-скороходов. Но этих сил было крайне недостаточно. О бедственном положении роты я доложил в бригаду. Обстановку комбриг знал.

— Высылаю роту автоматчиков, — сказал он, — прими любые меры, чтобы гарнизон выстоял до ее подхода! [43]

Мы срочно собрали ординарцев, связных, часовых, химиков, находившихся при штабе. Набралось человек двадцать. Подчинили их лейтенанту Владимиру Петрову. Помогать ему вызвался комсорг батальона Василий Булаенко, недавно сменивший Ивана Кутейникова, направленного на курсы комсостава.

Группа Петрова подошла вовремя и ударила немцам в тыл. Те оказались под огнем с двух сторон, понесли большие потери и срочно ретировались.

* * *

Новый, 1943 год начался для бригады с подготовки к наступлению. Гитлеровцы явно о чем-то догадывались и, видимо, решили первым делом покончить с ротой Ворончихина, которая была для них что кость в горле.

Утром 23 января загрохотали орудия и минометы. Вокруг все стало черно, как на вспаханном поле. Потом на «Камчатку» двинулся вражеский батальон, и каждому из наших бойцов пришлось биться не менее чем с десятью фашистами.

Бой шел целый день. С каждым часом все реже строчили пулеметы, все длиннее становились паузы между автоматными очередями: у ребят кончались боеприпасы. Совершив глубокий обход, немцы проникли в тыл роты, нацелились перекрыть дорогу, проложенную к роте от батальона, чтобы лишить ее нашей поддержки.

Предчувствуя беду, мы сняли взвод из роты Н. М. Булаева, которым командовал находчивый, мужественный сибиряк лейтенант А. М. Каштаченко.

Взвод занял бойкое, но уязвимое место у изгиба тропы, которая временно стала дорогой, замаскировался, оборудовал за деревьями позиции. Немцы не знали об этом и шли кучно. Они находились метрах в пятидесяти, когда на них обрушился огонь, скосивший многих. Те, кто уцелел, залегли, но все же их осталось с сотню.

Взвод Каплюченко. действовал в полной изоляции. Но бойцы не дрогнули и долго вели неравный бой. Душой его был командир. Даже тяжело раненный, он руководил людьми до последнего вздоха и погиб за пулеметом. Андрей Михайлович Каплюченко предотвратил окружение роты Ворончихина и ее возможную гибель. Фашистам удалось лишь оттеснить роту с позиций.

Еще в начале боя на КП батальона приехал замполит бригады Салдаев, хорошо знавший роту. Он обошел со мной все отдаленные и опасные точки, побеседовал почти [44] с каждым красноармейцем. Вместе с Салдаевым прибыл по заданию комбрига помощник начальника штаба бригады капитан Петр Андреевич Мазин. Этого кадрового офицера командование часто направляло на горячие участки.

Мы с Мазиным долго советовались, как выправить положение и вернуть позиции, с которых была сбита рота.

К штабу тем временем подошла рота автоматчиков бригады. Натужно загудели моторы тягачей батареи РС. Силенки скапливались.

Петр Андреевич изложил нам с Салдаевым план боя. Мне было приказано оставаться на КП батальона: тут находился основной участок обороны. Чувствовал я себя неловко. Получалось, что под моим командованием рота сдала позиции, а капитану Мазину пришлось их отвоевывать. Но обстановка требовала именно такого решения комбрига. А потому самолюбие пришлось для пользы дела спрятать подальше. Мазин понимал это и держался скромно, с присущим ему тактом.

Вместе с ротой автоматчиков бригады Мазин ушел к Ворончихину, к которому мы послали уже помощника начальника штаба батальона Ивана Тарана и комсорга Василия Булаенко, хорошо знавшего местность. Несколько раньше туда же были направлены пулеметный расчет Арсения Кокина и взвод автоматчиков батальона. Командовал ими хорошо проявивший себя в боях коммунист лейтенант Владимир Петров. Послали к Ворончихину и разведчиков, чтобы следили за противником. Все это было сопряжено с немалым риском: выброси противник роту к штабу или к другому участку — и заткнуть брешь было бы нечем! Однако иного выхода не существовало. Я приказал тылам, связным, ездовым, поварам находиться в готовности. У Большого Яблоново надо было создать кулак и стукнуть фашистов так, чтобы они сидели и помалкивали.

Увидев, что я рассматриваю карту, замполит бригады, почувствовавший мое состояние, спокойно и дружелюбно спросил:

— Чего уткнулся? Волнуешься?.. Зря! Мы им дадим жару... — И для большей убедительности добавил крепкое словцо, что было совершенно не присуще ему.

— Жару, может, и дадим, если удастся подтянуть «катюши». Местность-то топкая...

— Надо подтянуть, — перебил меня Салдаев. — Я на тебя надеюсь.

В сумерках закипела работа. Машины где подвели своим ходом, а где подтащили впритык к болоту. [45]

Пока шла подготовка к бою за утраченные позиции, рота автоматчиков, прошагав на лыжах более тридцати километров, занимала вместе с отошедшими подразделениями рубеж для атаки. Благодаря многочисленным перелескам, развертывание прошло скрытно. Командовал ротой старший лейтенант А. Копасов, помогал ему замполит А. А. Романов — выдвиженец из нашего батальона. Оба смелые, опытные офицеры.

Капитан Мазин поставил задачу подразделениям, увязал их совместные действия, установил единые сигналы в бою.

«Катюши» стали на позиции. Раздался залп. Пронизывая леденящую темноту ночи, ракеты понеслись к позициям фашистов и смешали там, как говорится, землю с небом. В тот же миг заработали сотни наших автоматов.

— Вперед, братва! Раздавим гадину! — крикнул Василий Булаенко громко и разом поднял атакующих.

Левее комсорга шел со своими людьми неутомимый Володя Петров. Неожиданно подала голос, но очень быстро умолкла автоматическая зенитная пушка немцев. Быть бы беде, если бы не Арсений Кокин. Ему была известна ее позиция. А потому еще до начала атаки он выдвинул свой «максим» на фланг подразделений. Кокин не спускал глаз с пушки, знал губительную силу ее огня. И как только она ожила, после залпа «катюш» выпустил длинную очередь, уничтожившую всю прислугу орудия.

— Вот и рассчитались, — ни к кому не обращаясь, заметил он и, наказав расчету быть начеку, направился к своему трофею...

По пояс в снегу шли наши бойцы к обороне противника. Борозду в снежной целине прокладывал могучий Василий Булаенко. Командиры и политработники бежали в цепи, увлекая за собой бойцов, а находившийся в центре политрук Василий Комаров то и дело покрикивал: «Огонь! Не отставать!»

Народ притомился. Но рота автоматчиков, хотя и стреляла на ходу, не сбавляла шаг. Немецкая оборона молчала. Те, кто уцелел, видимо, зарылись в снег или бежали, побросав оружие.

За час все было кончено. Это была удача.

...Из-за чахлого, побитого пулями кустарника выползал медный диск скупого январского солнца. Наступал день. Над болотами кружила жгучая поземка, заметая следы боя. Вокруг на десятки километров опустилась непривычная тишина. Но в роте Ворончихина царило радостное возбуждение. [46] Выбравшись из болота на твердь, воины как бы распрямились и с облегчением зашагали по земле...

* * *

Теперь вернусь к осени сорок второго и к людям, находившимся на другом, не менее тревожном участке батальона — у райцентра Поддорье. Здесь были свои трудности. От села ответвлялась плохонькая, вся в колдобинах, шоссейная дорога, которая рассекала позиции батальона и уходила к Ловати, в тыл частей бригады. А направление было главным.

Правее шоссе оборонялась 1-я рота младшего лейтенанта В. М. Костюхина. Крутоплечий, с цепкими, как у штангиста, реками и жгучим, решительным взглядом карих глаз, лейтенант еще недавно командовал взводом. К службе относился ревностно. Врага ненавидел люто, и это невольно передалось его бойцам. 3-я рота располагалась левее дороги и в районе села Большая Вещанка. Командовал ею, как уже упоминалось, спокойный и рассудительный старший лейтенант Н. М. Булаев.

Характеры у этих командиров были разные. Костюхин нетерпелив и возбудим. Его смелость порой перехлестывала через край. Булаев, напротив, сдержан, расчетлив, осторожен. Но уживались они отлично.

Между стрелковыми подразделениями и чуть позади располагались позиции минометной роты младшего лейтенанта горьковчанина К. М. Размахова. На вид это был застенчивый, немногословный и чуточку мешковатый молодой мужчина. Подчиненные ласково называли его между собой «шапошником»: они вызнали, что до войны ротный был скорняком. Одним словом, и во внешности и в характере Размахова вроде бы отсутствовали ярко выраженные черты командира. Но, несмотря на кажущуюся инертность, этот человек обладал всеми качествами, необходимыми подлинному воину: смелостью, глазомером, быстротой и точностью расчета. Именно эти качества, проявленные им еще в боях под Москвой, выдвинули бывшего сержанта в число лучших командиров рот.

Если возникала тревога, то Размахов мгновенно вскипал. Пилотка или шапка оказывались у него в руке, будто обозначая направление огня. Тут уж боец или командир не оплошай: если что не так — безжалостно застыдит. Взводные Н. Е. Зайцев и Д. М. Рагинский знали его нрав, а потому на ходу командовали: «К оружию!», и мины без промаха поражали цель. [47]

Пехота любила командира минометной роты и крепко надеялась на его минометчиков. А немецкие артиллеристы за всю войну так и не смогли засечь минометы Размахова, умевшего быстро менять позиции.

В развалинах села Поддорье, где засели гитлеровцы, хорошо замаскировалась их зенитная автоматическая пушка малого калибра. Самолеты в ту пору не летали, и вражеские артиллеристы переключились на нас. Бойцы прозвали эту пушку собакой: звуки ее выстрелов напоминали лай злого пса. Отыскать и поразить ее было непросто, наши артиллеристы не справились с этим. Тогда за дело взялись минометчики. Терпеливый и расчетливый Давид Рагинский не только выследил ее, но и накрыл залпами расчет и орудие.

Давид Михайлович, будучи студентом Свердловского политехнического института, добровольно пошел на фронт. Став рядовым стрелком, гнал фашистов от стен Москвы. Летом сорок второго окончил курсы комсостава и был направлен в минометную роту батальона. Высокий, подвижный, деловитый и притом очень душевный, он неизменно вызывал симпатию у окружающих. Благодаря математическому складу ума, Рагинский быстро все схватывал и безошибочно делал расчеты. Размахов доверял ему, как говорится, больше чем себе. В трудных ситуациях на мой вопрос: «Не подведут ли минометчики?» ротный отвечал кратко: «Там у меня Рагинский». Этим было сказано все. Да я и сам не раз убеждался в быстроте реакции, хладнокровии и точной распорядительности Рагинского в бою...

Впереди, на стыке стрелковых рот, стояли пулеметные взводы. Справа от дороги — «максимы» Федора Чистякова, слева — Шуры Окуневой, бойкой и серьезной москвички, окончившей курсы младших лейтенантов.

Девушек в батальоне — ни одной, но с приходом Шуры хлопот у нас не прибавилось, она отлично вписалась в коллектив. Эта строгая, но заботливая девушка с первого дня твердо взяла в свои руки бразды правления. Мастерски владея оружием, она добилась и от подчиненных автоматизма действий. Мало того, с приходом Окуневой они, как по мановению волшебной палочки, стали аккуратными и подтянутыми.

Огнем и атаками немцы упорно пытались сбить пулеметы Окуневой, но лишь попусту теряли солдат. Позиции взвода остались неприступными. Тогда враг пустил в ход артиллерию.

— Смени позиции, — посоветовал я Шуре. [48]

— Будем маневрировать, товарищ комбат, — отвечает она и, улыбаясь, смотрит на меня своими сияющими глазами.

День-два она не трогала гитлеровцев, высматривала цели. Но тишина Шуру не устраивала. Помню, ранним утром позиции батальона и КП потряс огненный шквал. Немцы словно взбесились. Я спросил связного, что происходит. Оказалось, что Окунева выдвинула пулеметы к Холмскому тракту и расстреляла колонну вражеских машин с продовольствием и боеприпасами.

— Ты бы побереглась, — говорю ей при встрече. — Кончится война, выйдешь замуж, появятся детишки. Разве не заманчиво? Только ведь надо дожить.

— Верно, товарищ комбат. То, о чем вы говорите, очень заманчиво... Но о детях я подумаю потом. Сейчас важно не это. Не дам я житья фашистам, и точка!..

И врагу действительно не было житья от пулеметчиков Окуневой, от минометчиков Размахова, от разведчиков Чемарова. То было трудное и вместе с тем счастливое для батальона время. Время нашего роста и оттачивания боевого мастерства.