«Сжечь переправу под Темрюком»
Линия фронта медленно и верно продолжала продвигаться на запад, но в ряде мест немецко-фашистские войска оказывали отчаянное сопротивление.
Ожесточенные бои шли и за небольшой городок Темрюк. Здесь находилась переправа через реку Кубань. А на пристани отступавшие части грузились на самоходные баржи, отправлявшиеся в Крым. [162]
Полк штурмует баржи, катера и другие плавсредства врага. Летаем на бомбежку переправы и подступов к ней. Противник, пытаясь сохранить переправу, быстро восстанавливает ее разрушения после бомбежек. Тогда наше командование принимает решение: сжечь переправу через реку Кубань.
Это было чрезвычайно трудное задание. К переправе с какой стороны не подходи, все равно самолет виден противнику. Плотный зенитный огонь. Самолет летит на малой высоте. Такие полеты требовали от летчиков огромного нервного физического и морального напряжения, ювелирной отточенности действий и высокого летного мастерства.
Неделю назад старший лейтенант Прохоров водил четверку на боевое задание с ВАПами. Две вражеские зенитные батареи, сосредоточив огонь по ведущему, при отходе от цели зажгли самолет Прохорова. Едва перетянув через линию фронта, Женя посадил самолет на фюзеляж. И только успели отбежать от горящего самолета, как начали рваться боеприпасы и бензобаки. При посадке Женя был ранен в голову.
Сжечь переправу под Темрюком командование полка поручило заместителю командира эскадрильи Григорию Ильину, его ведомому Николаю Мельникову, воздушным стрелкам Георгию Егорову и Валерию Маслову.
Вслед за ними, с небольшим интервалом во времени, на повторную бомбежку переправы вылетела вторая пара — Василия Рябова и Ивана Белых. Воздушный стрелок Михаил Петров был только на ведущем самолете. Иван Белых летел на одноместном самолете.
Это ответственное и опасное задание было получено вскоре после обеда. Жарко припекало солнце.
Четыре летчика и три воздушных стрелка готовились к выполнению боевой задачи. Сосредоточенно смотрели они на карту крупного масштаба — километровку и разговаривали между собой вполголоса:
— Зайдем с запада, Коля.
— Да, солнце поможет...
Обычное волнение, возникающее у каждого, кто должен идти в бой, можно было угадать лишь по отрывистым голосам да по едва заметной бледности лиц.
— Если подобьют, тогда в плавни...
— На бугре зенитка, стрельнуть бы по ней...
Стоявшие вокруг летчики невольно притихли. Лишь [163] изредка кто-нибудь глубоко затягивался самокруткой из махорки. Все понимали, что опасность велика.
Солнце клонилось к западу, и жара заметно спала, когда первая пара, а вслед за ней минут через десять — вторая легли на курс 270 градусов и на малой высоте скрылись в розовато-желтой дымке, окутавшей горизонт.
Молча проводив товарищей, мы остались на аэродроме. Уходить не кому не хотелось. В волнении мы ожидали их возвращения.
...Подойти к переправе незамеченными не удалось. Фашистские зенитчики были начеку. Смерч огня, сплетенный из красных пунктиров эрликоновских очередей, внезапно возник перед самолетами, когда они приблизились к переправе. И все же обе пары, одна за другой, неустрашимо пронзая огненное пекло, вышли точно на цель и зажгли ее.
Два истребителя прикрытия, из которых уцелел лишь один — Николай Рекин, видели, как ведущие обеих пар ИЛов были сбиты в момент атаки цели. Самолет старшего лейтенанта Григория Ильина, отойдя метров 800 от цели, начал резко падать и врезался в землю. По-видимому, Гриша потерял сознание или был убит еще в воздухе. Самолет лейтенанта Василия Рябова с левым доворотом упал в Кубань. Похоже, что Вася в самый последний момент отвернул от жилых кварталов города.
Так погибли в одном из боев за советскую Родину замечательные русские парни, ценой своей жизни выполнившие боевое задание командования.
Переправа через Кубань была надолго выведена из строя. Но отступавшие части противника все прибывали и прибывали в Темрюк. Нам приходилось совершать ежедневно вылеты и штурмовать скопление вражеских войск, бить по их новым переправам и плавсредствам.
Летали группами. И обычно самых лучших и опытных летчиков, летевших на задание в этот район, ведущие специально выделяли для подавления огня ЗА.
Вражеские зенитки били с берега и с военных кораблей. Небо над Темрюком казалось кромешым адом.
Одна из батарей среднего калибра замаскировалась на высоком азовском берегу у станицы Голубицкая, неподалеку от маяка, и много хлопот доставляла нашим боевым группам.
В этот раз командир группы из двенадцати самолетов [164] выделили на подавление зенитного огня экипажи Михаила Ткаченко, Александра Маркова и Николая Калинина. Отойдя немного вправо, они удачно миновали заградительный огонь и, отделившись от всей группы, веером с левым разворотом почти одновременно ввели свои самолеты в пикирование на зенитные батареи.
Николай Калинин выбрал самую назойливую батарею, которая непрерывно вела огонь по основной группе. Он уже успел выпустить РСы и бомбы. Но расчет одного из орудий прямым попаданием сбил пикирующий на зенитку штурмовик Николая. Самолет упал недалеко от батареи на склоне крутого берега Темрюкского залива.
Погиб Николай вместе с воздушным стрелком Виталием Поповым.
Перестало биться сердце отважного летчика, редкой души парня, которому я обязан своей жизнью.
— Каких ребят потеряли под этим самым, будь он не ладен, Темрюком... — сказал майор Провоторов, записывая события очередного боевого дня в полковой дневник. — и похоронить по-человечески не похоронишь, раз там еще немцы.
— После войны обязательно съезжу в станицу Голубицкую. Узнаю подробности гибели Коли. Потом разыщу его родителей. Если, конечно, останусь живой...
Обычно суровое и резкое лицо майора Провоторова подобрело.
— Правильно, Гриша, фронтовых друзей не забывают, тем более спасителей. И на добро всегда отвечают добром.
Когда нам случалось пролетать над местом гибели Коли, мы, не сговариваясь, делали круг и давали в воздух короткие очереди из пушек и пулеметов. Это был наш салют отважному летчику-герою Николаю Калинину.
Последний вылет на Тамань
С песчаной косы Чушка наземные части Красной Армии прогнали врага.
Вчера майор Галичев сводил группу на порт Кордон. Там зацепились остатки вражеских дивизий. Противник на баржах переправлялся в Крым. [165]
Была сплошная облачность. Фашисты, по-видимому, не ожидали налета. Группа майора Галичева успешно справилась с заданием и не имела потерь.
Утром 8 октября сводил и я свою группу на Кордон. За ночь гонимые ветром облака поредели. Шли мы над мелкими серо-сизыми облаками, ориентировались через просветы между ними. В воздухе было относительно спокойно. Зенитки молчали. Они начали стрельбу, когда наши самолеты вошли в пикирование. Сбросив бомбы, мы уходили быстро в облака. Потом неожиданно опять появлялись над целью и снова прятались в облака. Основательно полив свинцом вражеские позиции мы благополучно возвратились домой.
А днем на Кордон опять полетел майор Галичев со своей группой.
— Как слетали, Кузьма Ефремович? — спрашиваю, повстречавшись с ним около КП.
Майор Галичев, спокойный, никогда не торопившийся «старик», с седыми нависшими над глазами бровями, оживился:
— Ну и огонек был. Жару дали нам фрицы...
— Все пришли?
— Все! Ни одной царапинки!
Довольный удачей майор Галичев поспешил на доклад к командиру полка.
— А не пора ли нам отметить твой сотый вылет? — обращается ко мне подошедший Женя Прохоров. У неготповязка на голове. После ранения его пока не допускают в полеты.
— Отметить можно! — восклицает Николай Есауленко. — как же такое событие не отметить?
Эскадрилья Николая сегодня свободна от полетов.
— Подождите ребята. Схожу на КП.
Спускаюсь в землянку.
— Ага, на ловца и зверь бежит, — говорит командир полка Галущенко. — Сивков, слетаешь еще разок на Кордон. Поведешь шестерку на пристань.
— Есть, — отвечаю и спрашиваю уже в коридоре майора Гиличева: -Кузьма Ефремович, как облачность?
— Почти рассеялась. Лететь будет хуже.
Вышли мы с майором Галичевым из КП. Говорю ребятам:
— Приказано лететь на Кордон.
Женя присвистнул: [166]
— Вот те, бабушка и Юрьев день...
— Вернешься, тогда отметим, — сказал Николай. — Ни пуха ни пера!
— К черту!
Не пролетели мы половины пути, облака совсем исчезли. Самолеты как на ладони, видны со всех сторон.
Знаю, что за линией фронта много зенитных установок. «Эрликоны» моментально сбивали самолеты, шедшие на высоте пятисот-шестисот метров. Высота в тысячу метров была уже менее опасна. А на высоте 1500 метров самолеты для «эрликонов» трудно досягаемы.
Принимаю решение идти на необычайно большой для нас высоте — тысячу шестьсот метров.
На цель вышли с запада. Успели снизиться до полутора тысяч метров. Сбросили бомбы. И в этот момент трассы «эрликонов» потянулись с земли, образовав огненный конус, острие которого, вытягиваясь змеиной головой, норовило ужалить нашу группу. И опять, как двадцать дней назад, удар где-то внизу спереди потряс мой самолет Привычная вибрация и шум мотора исчезли. Наступила тишина.
«Прямое попадание в мотор...»
Мотор заклинило. Хорошо еще, что была приличная высота, с которой можно спланировать километров на восемь-десять. Я понял, что линию фронта перетяну с большим запасом.
Планирую. Не спеша выбираю площадку, где бы сесть Дорога и справа от нее вспаханное поле.
Сажусь на фюзеляж на мягкую пашню. Стальной бронекорпус машины секунду-две скользит, как глиссер, едва касаясь валков черной земли. Затем внезапно погружается в нее выступающей словно редан, броней маслорадиатора и резко тормозится, оставляя за собой глубокую борозду. А я тут же привычным жестом левой руки страхую голову от удара, чтобы не набить шишку на лбу.
Сели на своей территории. Рядом с КП стрелковой дивизии.
— Хорошо, что справа от дороги сели, — говорит дежурный лейтенант. — Там уже разминировано... А слева еще мины.
Это была моя пятая по счету и последняя за войну вынужденная посадка на подбитом самолете. [167]
Воздушный стрелок Степан Иванович Пластунов смотрит на меня, радостно улыбается. Доволен, что все обошлось благополучно.
Лейтенант говорит:
— К самолету поставим охрану. А для вас транспорт вряд ли найдется...
— Разберемся сами, — говорю ему. — Только прошу позвонить в полк. Позывной «Резеда».
Лейтенант кивает:
— Обязательно дадим знать.
В свой полк мы в тот же день не добрались. Прибыли только на третий день. Там нас ждала новость: Иван Карабут переведен в соседний 7-й гвардейский полк нашей дивизии. Командиром второй эскадрильи назначен старший лейтенант Прохоров.
Мы попрощались с нашим боевым другом, соратником и учителем капитаном Карабутом, отметили повышение в должности Жени, а заодно и мой 101-й боевой вылет. Посидели часик-другой в столовой. Выпили понемногу вина. Вволю напелись песен под аккомпанемент баяна Николая Есауленко.
— Еще раз поздравляю тебя, Гриша! — сказал мне капитан Лещинер, когда мы расходились по домам. — Хоть и с перебором...
— В нашем военном деле для верности лучше перебрать, — заметил майор Провоторов, — чем недобрать...
В первых числах октября 1943 года Таманский берег был полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков. В этот день нашей 230-й штурмовой авиационной дивизии было присвоено звание Кубанской.
Вспомнилась мне та старая седая учительница, «вечера у камина», лермонтовский «Герой нашего времени», «Тамань»... Теперь Тамань снова стала свободным советским городом. А земля таманская обильно полита солдатской кровью. И поэтому мне этот город кажется родней, ближе и краше любого другого города широкой и мудрой России.
А 15 октября того же года наш 210-й штурмовой авиационный полк был представлен к ордену Красного Знамени. [168]
Таманский вечер
По случаю освобождения Таманского полуострова от немецко-фашистских захватчиков командир полка подполковник Галущенко решил провести вечер отдыха, который тут же окрестили Таманским.
Вызвал подполковник к себе командира батальона аэродромного обслуживания:
— Надо сообразить что-нибудь насчет ужина.
— Сьестного у нас маловато... — ответил тот, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Эх, вы...
Командир батальона на это не обиделся, зная, что в полку все очень уважительно, без особых придирок, относились к батальону аэродромного обслуживания.
— На нет и суда нет, — безобидно сказал командир полка. — Тогда придется совместить обед и ужин.
На том и порешили.
Нас с Женей Прохоровым, с которым мы вместе квартировали, оповестили заранее из штаба полка. С ними вместе пошел и Тима Гуржий. Он был уже в дивизии, приезжал к нам редко, а тут как раз появился. Женя Прохоров Съязвил:
— Ну и нюх у тебя, Тима, как у борзой на зайца.
Иван Карабут, прибывший к нам уже как гость, понимающе заметил:
— Ему положено, он же теперь начальство...
По случаю вечера столовая торжественно убрана. Хотим сесть вместе со своими ребятами, а дежурный по полку говорит:
— Приказано провести вас сюда, — и указывает на стол, что стоял рядом с другими, как верхняя планка у буквы «П».
Прошли мы, сели. Там уже командир полка со своими заместителями и командиры других эскадрилий.
Подполковник Галущенко поздравил всех присутствующих на вечере с освобождением Таманского полуострова и передал слово своему заместителю по политчасти майору Кущу. Тот сказал короткую речь.
Все чокнулись и выпили за скорую победу над врагом.
Вечер по причине, описанной выше, продолжался не очень долго. [169]
— Ну и вечер, — возмущался Женя Прохоров, — точно ради того, чтобы поставить галочку в формуляре...
— И галочка иногда тоже нужна, — успокаивал его Тима Гуржий, как представитель дивизии.
— Не знаю как галочка, — сказал свой слово Иван Карабут, — а вечер дело стоящее. Тильки горилки было малувато..
Николай Есауленко молчал. Ему было все равно: он как всегда был самый трезвый.
По дороге к дому поймали ежа. Женя Прохоров предложил:
— Подложим к Фиме под простыню...
У хозяйки дома узнали, что Фима Фишелевич, наш полковой врач, ушел по срочному вызову: должно быть, кто-то заболел.
Ежа выпустили в опавший вишневый сад.
Утром перед полетом спрашиваю воздушных стрелков эскадрильи:
— Как вечер?
Они переглядываются и молчат. Один из них, бывший подводник Борис Панов, говорит:
— Что вечер? Мы трезвые были...
Все стало ясно: за столом командного состава полка кормили и поили хоть ненамного, но лучше... Устроители вечера перестарались...
И здесь я понял, почему мой бывший командир эскадрильи капитан Кондратков всегда в подобных случаях, не взирая на косые взгляды начальства, садился вместе с летчиками своей эскадрильи: в его присутствии устроители старались всех оделить по справедливости.
— От начальства подальше, — обычно отшучивался он, когда его пытались упрекнуть, — а к вину и закуске поближе...
Нам, молодым и неопытным, тогда было невдомек, а потом мы с Женей Прохоровым обычно говорили:
— Спасибо, мы со своими эскадрильями сядем...
И, уж конечно, следили за тем, чтобы не обносили ребят интенданты.
Бои за Керчь
Таманский полуостров освобожден. На очереди бои за Крым. Части Красной Армии ведут тщательную подготовку к форсированию Керченского пролива. [170]
Полк 27 октября перебазировался ближе к фронту, в станицу Ахтанизовскую. Проводили тренировочные полеты с молодыми летчиками. Изучали вероятные цели, противовоздушную оборону и аэродромы противника. Выезжали на передовую, визуально знакомились с близлежащими целями. Их видно в стереотрубу с НП. До начала операции две четверки слетали в район Керчи на разведку.
С керченской стороны, с высоты 175,0 била немецкая дальнобойная артиллерия. Она доставляла много неприятностей частям морской пехоты, готовившимся к десанту, и истребительному полку, аэродром которого был расположен на Таманском берегу, неподалеку от станицы Запорожская.
Вызывает меня командир полка подполковник Галущенко.
— Поведешь четверку. Цель — артиллерия на западном склоне высоты 175,0.
Взлетели. Взяли курс на Керчь. Зениток там уйма, по данным авиаразведки — до 40 батарей. Будет жарко.
Заходим с севера, со стороны моря. Погода прекрасная. Высоту 175,0 видно хорошо. На ее вершине и чуть западнее просматриваются какие-то пятна беспорядочно изрытой земли. Гитлеровцы искусно замаскировались. Никак не могу определить — батарея это или нет. Не видя больше ничего подходящего, решил бить по подозрительно «изрытому месту».
Входим в пикирование на цель с разворотом, не сбавляя оборотов двигателя. Это лучший противозенитный маневр: самолет идет по кривой, высота уменьшается, скорость непрерывно возрастает, попробуй-ка, зенитчик, прицелиться...
Вражеские зенитки пока молчат. Сбрасываем бомбы. Выходим из пикирования. С разворотом и дальнейшим снижением до бреющего уходим домой. Во время разворота вижу, что цель накрыта разрывами наших бомб. Зенитки по-прежнему не стреляют, не видно ни одного разрыва. Может, разведчики несколько преувеличили насчет количества немецких батарей...
Мы уже над керченским проливом. Спрашиваю своего воздушного стрелка Пластунова:
— Степан Иваныч, зенитки видишь?
— Да, очень много.
Оглядываюсь назад. О, ужас! Все небо усеяно [171] разрывами. Яркая голубизна обезображена серо-черными отвратительными оспинами — следами залпов вражеских батарей.
Да, зениток действительно очень много. Но смертоносные разрывы уже позади: шли мы с хорошим ускорением. Зенитчикам, видимо, трудно учитывать его при стрельбе. Вот, оказывается, почему мне показалось, что зенитки вроде совсем не стреляют.
Сели. На КП нас встречает сияющий Провоторов и протягивает листок бумаги
— Читай-ка, телеграмма от пехоты.
Читаю:
«Группа работала отлично. Часть бомб упала на высоте 175,0. Разбит НП противника. Остальные бомбы упали на северо-западном склоне высоты, в расположение батареи. Пехота просит объявить благодарность всей четверке. Заместитель начальника разведотдела майор Ледогоров.»
Назойливая батарея больше не стреляла по аэродрому истребителей. Но над высотой 175,0 нам пришлось еще крепко поработать в последующие боевые вылеты.
Вечером 31 октября 1943 года начальник штаба полка майор Провоторов зачитал приказ командования о начале операции по форсированию Керченского пролива и освобождению Крыма.
— Начинаются жаркие деньки, — сказал он. — немцы сильно укрепили район пролива. Берег минирован. Много артиллерии. Очень трудно будет морской пехоте захватить и удержать плацдарм на крымском берегу...
А утром получаем информацию: моряки под прикрытием ночного тумана уже высадились и захватили небольшой плацдарм на берегу Керченского пролива. Удачно! Молодцы ребята! Необходимо их поддержать с воздуха.
Небо капризничает. Низкая облачность и никудышняя видимость. Но все равно вылетаем, чуть забрезжил рассвет. Идем на цель, как всегда в плохую погоду, парами. Над проливом нависли тучи. Они едва не касаются рваными краями закипающих белых барашков волн. С середины пролива не видно обоих берегов. На секунду в сознании всплывает Дзуарикау. Танки. Облака, сползающие с Кавказских гор. Саша Кубай...
Появляются неясные очертания высокого крымского берега. На бреющем полете проносимся над головами [172] наших моряков. Они сосредотачиваются для атаки высоты 175,0. Со стороны противника, у самой земли, мерцают желтоватые всплески-звездочки.
Это действуют огневые точки врага.
Короткий доворот и очередь по ним из пушек. Осколочные бомбы — на окопы противника.
Разворот, еще заход. А тем временем моряки уже идут во весь рост. Машут нам бескозырками. Строчат из автоматов. Незабываемая картина. До сих пор стоит перед глазами.
Кружимся. Делаем пять-шесть заходов на вражеские окопы. Бьем из пушек по всему, что сверкает со стороны противника. Фашисты попрятались в окопы. Их пулеметы молчат. Моряки идут в атаку.
Нам на смену пришла следующая пара. Теперь она будет поддерживать своим огнем наступающую морскую пехоту.
«Эрликонов» пока не видно. Их не успели еще подтянуть к переднему краю. Видимо не ожидали такого внезапного натиска нашей пехоты и авиации.
С боем взяли моряки высоту 175,0. Как радостно и приятно сознавать, что и мы помогли им в воздухе.
Морской десант прочно закрепился на Керченском полуострове, в районе Маяка. А вскоре моряки — десантники высадились и в районе Эльтигена.
Но немецко-фашистские войска крепко засели на заранее подготовленных и хорошо укрепленных позициях. Начались упорные, кровопролитные бои за Керчь, длившиеся почти полгода.
К переднему краю противник подтянул большое количество «Эрликонов». И вскоре среди наших пар, атаковавших врага в непогоду с бреющего полета, начались, как свидетельствует полковой дневник, боевые потери.
"1 ноября 1943 года. 19 боевых вылетов на поддержку десанта в районе Маяка.2 ноября. 17 боевых вылетов в район Аджимушкая. Подбит самолет Максимова.
3 ноября. 16 боевых вылетов в район Баксы. Сбиты командир третьей эскадрильи Дедов и воздушный стрелок Варич. Подбит самолет командира второй эскадрильи Прохорова.
4 ноября. 20 боевых вылетов в район Баксы. Сбиты Кочанов и Татаренко. Самолет взорвался в воздухе и упал полтора километра восточнее Аджимушкая. [174] Сбит огнем зенитной артиллерии Слесарев в районе высоты 104,3. Не вернулись с боевого задания экипажи Киселева и Когана. Предположительно сбиты зенитным огнем в районе Аджимушкая. Побиты самолеты Максимова, Едуша и Галичева. Сели на косе Чушка и в районе Фонталовской.
5 ноября. 8 боевых вылетов в район Аджимушкай — Колонка. Подбит самолет Синькова.
6 ноября. 29 боевых вылетов. Сбрасывали продукты морской пехоте в районе Маяка.
8 ноября. 8 боевых вылетов в район Капканы. Подбит самолет Сосулева, сел на воду.
9 ноября. 5 боевых вылетов в район Аджимушкая.
11 ноября. 1 боевых вылетов в район Колонка — Аджимушкай и по баржам в порту Керчь. Экипаж Мельников — Маслов вел бой с тремя МЕ-109. Маслов сбил один МЕ-109, который упал восточнее Колонка. Самолет Мельникова подбит.
12 ноября. 8 боевых вылетов в район Булганака. Сбит экипаж Белых — Уваров. Подбиты самолеты Фролова и Ткаченко.
14 ноября. 8 боевых вылетов в район Эльтиген — Булганак. Подбит самолет Лесняка.
15 ноября. 1 боевой вылет по баржам противника.
19 ноября. 4 боевых вылета по баржам противника в районе Камыш — Буруна.
20 ноября. 12 боевых вылетов на Керчь.
25 ноября. 14 боевых вылетов на Эльтиген. Доставка продуктов десантникам морской пехоты.
26 ноября. 56 боевых вылетов. Доставка продуктов десантникам на Эльтиген.
28 ноября. 4 боевых вылета по зенитной артиллерии и катерам в районе камыш— Буруна.
30 ноября. 23 боевых вылета в район Эльтигена. Сбит экипаж Рабинович — Пухов. Самолет упал в море между Эльтиген и коса Тузла. Подбиты самолеты Фролова, Максимова, Лесняка.
1 декабря. 22 боевых вылета на Эльтиген. Не вернулись с задания экипажи Крестина и Ренева.
2 декабря. 19 боевых вылетов на Эльтиген. Сбит экипаж Едуш — Силин.
4 декабря. 38 боевых вылетов на Эльтиген. Самолет Фролова при взлете скапотировал в Лиман. Воздушный стрелок Шабалин погиб. В районе эльтигена сбит экипаж [174] Мартынович — Ахмадиев. Подбиты самолеты Блашенко и Бизякова.
5 декабря. 25 боевых вылетов на Эльтиген. Подбиты самолеты Иванова и Жданова. Возвратились в полк летчик Блашенко и воздушный стрелок Вишняков".
210-й штурмовой полк всеми силами и средствами старался поддержать десант на Керченском полуострове. Личный состав полка работал, не зная усталости, проявляя при этом массовый героизм. Помимо обычной работы по бомбежке, штурмовке вражеских позиций, огневой поддержке десантников, когда они вели напряженные бои, нам проходилось еще быть и «воздушными извозчиками». Перевозили в мешках десантникам боеприпасы, продовольствие, медикаменты, хотя самолеты-штурмовики, как известно, не были рассчитаны на выполнение подобной работы.
Но война есть война. Летному и техническому составу полка пришлось приспосабливаться к требованиям фронтовой обстановки, чтобы оказать наибольшую помощь наземным войскам в выполнении поставленной командованием задачи.
«Сердцу не прикажешь...»
Войска Красной Армии на всех фронтах осуществляли зимнее наступление. Фашисты с боями отходили на запад, туда, откуда они пришли.
Война находилась в той стадии, когда мы уже могли во фронтовых условиях позволить себе собраться на торжественный вечер или предоставить командному составу полка возможность по очереди побывать на отдыхе.
Вспоминается праздничный вечер 6 ноября 1943 года. Накануне полк произвел массовые боевые вылеты. Помогали десантникам боеприпасами, продовольствием, медикаментами, поливали свинцом с воздуха немецкие окопы. А в этот праздничный день не было боевых вылетов.
Сидим с Женей Прохоровым в президиуме торжественного собрания личного состава полка. Майор Провоторов зачитывает праздничный приказ. [175]
— Смотри-ка, он уже проник в этот монастырь, — толкает меня Женя и показывает на Колю глазами.
— Откуда девчата? — шепотом спрашиваю я у него.
Он шепчет мне на ухо:
— Откуда же им быть, как не из полка майора Бершандской.
Неподалеку размещался женский авиационный полк ночных бомбардировщиков.
— Жень, где-то эту чернявую, круглолицую, слева от Коли сидит, я мог видеть?
— Поди у нее спроси, — смеется Женя.
Девушки, очевидно, заметили наше перешептывание и чересчур пристальное внимание. Порозовели от смущения.
Потом мы узнали, что это были Ава Артемова и Катя Рябова. Ава до войны окончила Херсонскую авиашколу и работала летчиком-инструктором в Краснодаре. Опытный летчик, она успешно выполняла боевые задания в четвертой эскадрилье женского авиаполка. Катя была штурманом этой эскадрильи. Пришли они по своим хозяйственным делам в БАО — батальон аэродромного обслуживания, который стоял вместе с нами в станице Ахтанизовской и обслуживал одновременно и 46-й гвардейский женский полк и наш 210-й полк. Коля Есауленко хороший разведчик. Он, конечно, знал, что в БАО придут девчата. Встретил их там и пригласил на вечер.
Девушки отказывались:
— Не одеты по-праздничному...
Да разве перед Колей устоишь. На вечер они пришли. Только раздеваться не стали. Сидели в шинелях.
После торжественной части мы с Женей пригласили девушек танцевать. А Николай уже успел предупредить нас:
— Между прочим, симпатичная блондинка — это Ава. Она уже занята...
Чернявая, круглолицая оказалась Катей Рябовой. Танцевала она со мной. А месяц спустя мы случайно встретились в Кисловодске, куда меня командование отправило на отдых.
Приехали в Кисловодск с техником Иваном Шейко. Идем по городу, встречаем Марину Чечневу и Татьяну Сумарокову. [176]
— Здравствуйте!
— Здравствуйте...
— А Катя Рябова приехала?
— Где же быть штурману, если командир ее эскадрильи в Кисловодске, — задорно смеется Марина. — Здесь она, в санатории отдыхает.
Так вот нежданно-негаданно свела меня судьба с Екатериной Рябовой.
Катя ушла на фронт с третьего курса механико-математического факультета МГУ. Как-то само собой зашел разговор о мирном времени, об учебе. Мне тоже очень нравятся математика и физика. Интересно, как у них на мехмате. Это же университет, а не какой-то там авиатехникум... Одно название — Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова вызывает у меня легкий душевный трепет. Там, должно быть, все по солидному, внушительно. Профессора. Кафедры. А в перерывах между лекциями студенты чинно прогуливаются по коридорам и обсуждают научные проблемы...
Катя рассказывает:
— Учиться в университете очень интересно, но чопорности никакой нет. Профессора — и наставники и друзья для студентов. Мехматяне — народ веселый, дружный. Любят пошутить в перерывах. Однажды в полутемном коридоре стоят наши ребята вдоль стен, хватают студентов из соседней группы а клещи из двух рук и ловко переворачивают с ног на голову. Сгребли так одного невзрачного с виду паренька и под общий хохот перевернули.
«Оттяни носочки, а то не отпустим...» Что поделаешь. Оттянул тот носочки, словно на занятиях по гимнастике. Поставили его ребята на ноги и застыли от изумления. Перед ними был молодой ученый, профессор, доктор физико-математических наук. Шел он к студентам на лекцию...
— Ну и ну! Вот так пошутили...
Незаметно у нас зарождалась дружба. Время мы часто проводили вместе. Гуляли в горах, стреляли из пистолета по мишеням. Нередко оказывалось, что стреляла Катя лучше, хотя и я считался в полку неплохим стрелком.
Катя рассказывала о своей семье:
— Старшие братья Сергей — в Хабаровске, Авваша на фронте. Сестры Сима и Маруся с детьми Юзей и Борей и младший брат Леня уехали из Москвы вместе с мамой и папой на их родину, во Владимирскую область. Папа [177] там, в эвакуации, недавно умер... Муж Маруси — Володя Миккель служит на Дальнем Востоке в береговой обороне. Муж Симы — Александр Маккель — погиб на фронте в первые дни войны...
Большая и дружная семья Рябовых уже познала трагедию войны. И я невольно вспомнил младшего брата Евгения, который тоже был где-то на фронте, и я от него давно не получал писем. Жив ли?
Пошли мы с Катей как-то на рынок. Фруктов разных много, но все очень дорого. А у меня денег-то не было. Перед отъездом отослал родителям в деревню. А что осталось, израсходовал в дороге. Катя покупает фрукты, угощает меня. В глазах у нее словно озорные бесенята прыгают.
Отошли мы от торговых рядов, говорю Кате:
— Зайдем на барахолку.
— А зачем? — спрашивает она. — Покупать мне там нечего...
Ну, пожалуйста, зайдем...
Подошли к старику, торговавшему скобянкой. Показываю ему свои часы.
— Сколько дадите?
— Карманные сейчас не в моде.
— Это же Павел Буре...
Старик прищурился.
— Рублей пятьсот дам.
— Я за них заплатил полторы тысячи два года назад.
— Времена, молодой человек, меняются, деньги — тоже. Больше, чем пятьсот не дам.
Тут вмешалась по-хозяйски Катя:
— Зачем за бесценок такую вещь отдавать?
Часы у меня находятся и по сей день. А Кате я рассказал о своем временном финансовом кризисе.
— Так бы и сказал чудак, сразу, — рассмеялась она. — А я уж подумала: ну и жаден же ты...
Вскоре мы вместе уезжали из Кисловодска, каждый в свой полк.
Шла война. Как и прежде, вылетали мы на боевые задания. И продолжали дружить. Таков уж закон жизни: сердцу не прикажешь... [178]
Разговор о храбрости
Когда я вернулся в часть первым меня встретил взволнованный женя Прохоров.
— Горе у нас опять...
— Что такое?
— Погиб подполковник Галущенко.
— Как же так?
— Да вот так, — раздумчиво протянул Женя и стал рассказывать предварительно закурив папиросу. — Сегодня утром это случилось, у всех на глазах... Вчера к вечеру приехал майор Емельяненко.
— Ну, знаю отлично штурмана дивизии. Друзья они большие с командиром.
— Вот-вот, он ему, видно, по-дружески возьми, да и скажи: Мол, скоро опять будут учебные полеты по освоению новых бомб. Для всех, начиная с командиров полков.
— Сам-то майор Емельяненко одной бомбой может танк поразить..
— А наш — то, ведь знаешь, уж очень горяч. Говорит майору: «Что мне учебные полеты? Хочешь покажу как надо летать?» Майор Емельяненко стал его отговаривать, да разве остановишь... и слушать не хотел. Приказал оружейникам подвесить новые бомбы и полетел на полигон, на наш, вот здесь, вблизи аэродрома.
Женя опять затянулся.
— Мы все наблюдали, как он отбомбился и отстрелялся по цели. Потом видим, набрал высоту, сделал петлю, иммельман, потом несколько бочек. Это уже почти над аэродромом было. Облачность хоть и редкая, а все же, видно мешала.
— Конечно, облачность, даже если она редкая, всегда усложняет пилотаж.
— На одной фигуре, когда он выходил из облака, сорвался в левый штопор. Вывел самолет из штопора, но тут же перешел в правый штопор. Выбрался удачно из него, но на выходе из пикирования уже не хватило высоты. Самолет врезался в землю. Неподалеку от аэродрома. Разбился подполковник...
Женя умолк, задумчиво глядел на огонек папиросы. Наступила пауза.
— Наш командир был ведь большой мастер высшего пилотажа, — заметил я. — На ИЛе делал все фигуры, будто на истребителе! Опытный летчик, храбрый.
— Лихая храбрость его и подвела, — притушил Женя папиросу. — А помнишь, как говорил Николай Антонович? «Нам в воздухе не нужны лихачество и безрассудная храбрость. Нам нужен трезвый расчет и храбрость разумная».
— А помнишь что еще говорил нам гвардии подполковник Зуб? «Нам не нужна победа любой ценой. Нужна победа малыми потерями даже над численно превосходящим врагом».
Женя утвердительно кивнул.
— Как же, отлично помню, сказал он и без всякого перехода продолжил: — Храбрость — храбростью, а тут в твое отсутствие так разок трухнул, что и посейчас отойти не могу.
— Ну-ка, выкладывай!
— Сводил группу на Эльтиген. Морякам на подмогу. Все нормально. Отштурмовались, идем обратно. Немцы открыли такой огонь — ни черта не видно из-за разрывов. Потрепли нас, сволочи крепенько. Но все ребята вернулись домой. Поужинали. Ну, думаю, на сегодня все. А Провоторов говорит: «Надо срочно доставить медикаменты. Моряки радировали с Эльтигена». Раз надо, значит надо. Подвесили девчата-оружейницы по мешку под плоскости. Поднялся, сделал круг. Машут они мне снизу. Осмотрелся, оказывается один мешок встал поперек. Пытаюсь сбросить его, не получается. Мешок точно прилип. Сесть тоже нельзя: мешает выпустить шасси. Долго летал над аэродромом, виражил и пикировал, пока мешок от перегрузки не оторвался... Сейчас техники придумали, как привязывать мешки, так что они больше не кувыркаются. А тогда мне пришлось хлебнуть горюшка и страха.
Женя вдруг замолчал, а потом вполголоса сказал со вздохом:
— В нашем летном деле не знаешь где найдешь, а где потеряешь...
— Жаль, что так нелепо погиб подполковник Галущенко. Сколько бы ребят он смог научить искусству пилотажа на Иле. Летал, как бог! Что ни говори, а подполковник это личность, да еще какая! Нам всем до него далеко...
Женя раздумчиво замолчал.
— А храбрость храбрости рознь, — говорю ему, [180] — помнишь, как у Максима Горького здорово сказано: «Безумству храбрых поем мы песню...»
Женя соглашается со мной. Подполковник Галущенко был храбрым человеком и на земле, и в воздухе.
Майор Кондратков возвращается в полк
Горе и радость соседствуют рядом. Вслед за горестной вестью меня вскорости ожидала приятная. Командиром полка назначен майор Артемий Леонтьевич Кондратков.
В полк он вернулся без особого шума, как, впрочем, любил делать все в жизни — исключительно тихо, скромно. Никаких совещаний не созывал. Обошел, оглядел полковое хозяйство и занялся очередными делами так, будто он все это время был на посту командира полка т не куда не отлучался. Такой уж выработался стиль у майора Кондраткова: решать насущные фронтовые задачи без суеты и торопливости, весомо и капитально. Правда, бывали впоследствии и у него минуты душевной слабости : покричит, покричит на провинившегося летчика, припугнет, но так больше для вида, а наказать не накажет. В этом, очевидно, тоже сказывалась своеобразная житейская мудрость моего воспитателя, командира.
Никого не удивило его назначение командиром полка. Майора Кондраткова знали как опытного, бесстрашного летчика с великолепной довоенной подготовкой, уважали за рассудительный характер, добрый нрав, помнили и ценили его постоянную заботу о подчиненных..
Увиделись мы с Артемием Леонтьевичем около КП в первый день его приезда, но поговорить тогда не пришлось. Его срочно вызвали к телефону. А спустя день или два сейчас уже помню точно, он вечером пришел к нам на квартиру. Жени Прохорова дома не было, я сидел за столом и строчил письмо. Увидев майора Кондраткова, вскочил, вытянулся по стойке смирно.
Артемий Леонтьевич стиснул мне плечи, неловко обнял и сказал:
— Садись, Гриша, рассказывай.
Усадил меня, сам сел напротив. [181]
— Как дела?
— Идут дела летаем на задания.
— Слышал я, слышал. — Он смотрел на меня спокойными серыми глазами излучавшими доброту. — Начальство доверяет тебе до пяти и больше десятков самолетов. Это хорошо. Эскадрилью тебе дали. Тоже хорошо. Теперь в самый раз. Я тебе скажу вот что: кто идет не торопясь, по ступенькам должностной лестницы, тот дело знает крепко, по-настоящему, а кто летит быстро вверх, словно мыльный пузырь, то как пузырь и быстро лопается...
Он пристально, изучающе глядел на меня и оживленно продолжал:
— Значит идут дела? Ну, что ж, рад за тебя.
— Идут. Ничего особенного. Вы же знаете.
— Знаю, знаю, — подтвердил Артемий Леонтьевич с лукавой улыбкой. — Знаю и о дивчине, которую зовут Катей... Знаю и про твой домашний арест...
Виновато и смущенно молчу.
— Говорил тебе Гриша, и еще повторю: откажись раз и навсегда от излишнего риска. Пойми, чтобы рисковать, ума палаты не требуется. Нам не нужны потери, которые можно избежать. — Он встал, прошелся по комнате, скрипя половицей, и, словно тятя, умудренно и заботливо сказал:
— Самолеты можно сделать новые, а вот людей уже не вернешь...
В задумчивости он посмотрел на стол, где лежали конверты.
— Письмо получил?
— От тяти с Урала.
— Что он пишет, как они там?
— Все нормально, только прихварывает он...
— Ну-ка, давай посмотрим, если не против.
— Нет, что вы, пожалуйста, читайте.
Он взял письмо, подвинулся ближе к свету и стал читать вслух, разбирая неторопливый почерк отца: : «Здравствуй, дорогой сынок Гриша! Прежде всего надо сказать, что письмо твое и почтовый перевод получили. За все это большое спасибо. Затем хочу сообщить, что живем пока ничего. Все живы и здоровы. Я работаю понемногу в колхозе. В эти дни помогаю сеять вручную. Ввиду ненастной погоды сев оттянулся далеко. В своих огородах тоже еще не пахали. Некоторые копают лопатками. Мы тоже вскопали более половины и посадили. Брат Иван находился в отпуске. Были у нас дома. Может, [182] будет возможность и тебе приехать? Мы ждем. Пока коротенько все. Писал вечером после работы. До свидания. Твой отец Ф.Сивков.»
— Трудно им там достается. Мужиков видать мало осталось в колхозе. А хозяйство надо вести... Время нельзя упускать. Опоздаешь с севом, нечего будет жать... А фронту и хлеб тоже нужен. Но крестьяне свое дело знают, умеют ценить и беречь время. По письму отца вижу, как кратко все изложил, точно в разведсводке... Волнуются, переживают за тебя. А что деньги посылаешь старикам, это хорошо. Будешь писать, передай от меня им низкий поклон...
За спиной хрипло пробили часы.
— Ого, время уже. Тебе спать пора. Завтра полеты. А я пойду посмотрю последние разведсводки по фронту.
Он ушел, ссутулившись под грузом очередных полковых забот и тревог. А я до возвращения Жени Прохорова не ложился спать, писал ответ тяте, а потом в душе упрекал себя за робость, скованность в сегодняшнем разговоре и, пожалуй, укорял за неблагодарность в отношении с моим ведущим и старшим наставником. Правда, «самоедством» не пришлось заниматься долго. Рано утром предстояли опять боевые полеты на Керченский полуостров.
Вася Фролов
Другой печальной новостью, после моего возвращения из Кисловодска в полк, известной на всю дивизию, была вторая катастрофа младшего лейтенанта Васи Фролова. Первая случилась с ним в Днепровской, когда мы летали на «Голубую линию».
В полк Вася пришел вместе с Николаем Калининым. Был особо, пожалуй, ничем не примечательным Парень как парень. Летчик обычный, не довоенной подготовки. Война в то время находилась уже в той стадии, когда производство самолетов, по-видимому, значительно опережало подготовку кадров военных летчиков. Их в нашем полку, как, впрочем, и в других полках, всегда не хватало. Прибывавшие ребята из авиашкол краткосрочного обучения доучивались уже в боевых условиях, шлифуя свои летные [183] навыки в групповых полетах над линией фронта, участвуя в воздушных боях.
В один из напряженных боевых дней в полковом дневнике появилась лаконичная запись: «23 июля 1943 года. Самолет Фролова при посадке на своем аэродроме потерпел катастрофу. Воздушный стрелок Мардер погиб».
Группа в которой шел Вася Фролов, попала под шквальный огонь противника. Самолет Васи был сильно поврежден. Снаряд попал в кабину воздушного стрелка. Когда самолет пролетал над аэродромом, мы снизу видели, как он просвечивал насквозь. В задней кабине была дыра во всю ширину фюзеляжа. Казалось, совсем не на чем было держаться воздушному стрелку, который к тому же был ранен. Ранение в голову получил в этом полете и Вася, но все же сумел дотянуть на изуродованной машине до своего аэродрома. Крылья самолета были изрешечены осколками снарядов, обшивка отваливалась рваными кусками. Одно колесо совсем не выпускалось.
Вася уже потом нам рассказывал, что временами он терял сознание, но все же летел, смутно сознавая, что авария при посадке неизбежна и его разбитый самолет может загромоздить посадочную площадку и помешать сесть другим товарищам.
Превозмогая боль, Вася кружил над аэродромом: выжидал, пока сядут все самолеты группы. А потом зашел левее посадочной полосы, прибрал газ. Избитый самолет начал неожиданно круто снижаться, зацепил выпущенной «ногой» за капонир — земляное гнездо-стоянку самолета на аэродроме.
Самолет Васи ударился о землю, несколько раз перевернулся и развалился на части.
Все, кто находился в это время на аэродроме побежали к месту аварии.
«Ну, думаю, — там и костей не соберешь»... Подбегаю и вижу, как Васю уже укладывают на носилки, а он сгоряча вскакивает:
— Не надо, сам дойду до санитарной машины...
Отлежался Вася в госпитале, вернулся в полк.
— Когда можно летать? — спрашивает он у майора Провоторова.
— Отдохни маленько, Вася, — отвечает майор. — Наберись сил. Фашисты от тебя не уйдут...
Неделя, другая. Вася настойчиво проситься в воздух.
Наконец проверили Васю в полетах по кругу и в зоне — [184] как будто все нормально. Разрешил ему командир полка потренироваться. Да, видно маловато отдохнул Вася. При посадке после третьего полета «подвесил» машину метров на десять и рухнул с этой высоты на землю. Самолет — вдребезги.
Подбегаем, думаем погиб Вася.
— Живые, живые! — кричит Фролов и вылезает из-под груды обломков, а за ним и воздушный стрелок.
Живые, невредимые и ни одной царапины.
— Ты, брат, в рубашке родился, — говорит Васе майор Провоторов. — Второй раз уцелел. Смотри, берегись, третьего раза не миновать...
А Вася после этого случая опять летал на боевые задания. Выровнялся вроде, летал вполне прилично. И вот, снова катастрофа...
Аэродром Ахтанизовская, где это случилось, был характерен тем, что взлететь с него модно было либо на запад, в сторону еще неразминированного минного поля, либо н восток, где раскинулся лиман с заболоченными берегами.
В конце ноября шли надоедливые частые дожди. Повсюду, даже на взлетной полосе, стояла непролазная кубанская грязь. Чтобы сдвинуть с места ревущий на полном газу самолет, приходилось раскачивать его чуть ли не всей эскадрильей. Особенно много хлопот было у наших техников и мотористов. А девушки-оружейницы, кроме тяжелого неженского дела — подвески бомб, снаряжения боеприпасами пушек и пулеметов, ухода за всем оружейным хозяйством самолетов, — через ночь еще несли и дежурства в карауле. Однако, пожалуй, тяжелее всего девчатам доставалось быть «бурлаками». По колено в грязи они пробивались туда, где не могли пройти автомашины. По двое цепляли веревкой бомбу за стабилизатор и тянули к самолету.
А время очень горячее. В начале декабря создалось критическое положение у десантников на Эльтигене. Надо было во что бы то ни стало поддержать моряков огнем и доставлять им мешки с боеприпасами и продовольствием.
Взлет с раскисшего аэродрома весьма опасен. Не в силах преодолеть сопротивление вязкой грязи, самолет мог не оторваться от земли. И тогда два исхода: подорваться на минах при разбеге на запад или перевернуться, скапотировать в жидкое месиво лимана при взлете на восток. [185] Приказ командира дивизии:
— Летать несмотря ни на какую грязь! Летать! Кто не взлетит и разобьет при этом самолет — считать боевыми потерями...
Все взлетели довольно удачно. А Васе Фролову опять не повезло. Видимо мотор на его самолете был чуть послабее, чем на других машинах. При взлете Васин самолет, едва оторвавшись от земли, упал в вязкую жижу лимана и перевернулся на спину.
Ошеломленные ребята, помогавшие раскачивать Васину машину перед взлетом, растерялись от неожиданности.
Самым находчивым оказался стоявший поблизости врач полка Фима Фишелевич.
— За мной! — крикнул он. — Человек погибает!
И бросился по колено в липкой грязи к самолету Васи Фролова. А за ним уже поспешили остальные ребята.
Подбежали. Вася висит головой вниз. Ворочается. Весь залит грязью и вдобавок льется на него бензин из поврежденного бензопровода.
— Живой! — кричит Фима. — Ломайте фонарь!
Но как его сломаешь, этот бронированный колпак кабины летчика, когда он на метр погружен в жидкую грязь и придавлен сверху шеститонной махиной...
Пришлось снимать нижнюю броню и бензобак, которые теперь были сверху, ломать пол и вытаскивать Васю вместе с сиденьем.
Когда освободили Васю от привязных ремней и лямок парашюта, он встал на ноги, поглядел вокруг помутневшими глазами и сказал:
— А я еще живой, — и, потеряв сознание, упал.
Опять долго Вася Фролов лежал в госпитале, снова стал летать и вместе с полком встретил победу.
«Отставить гору Митридат»
Районы города Керчи раскинулись на несколько десятков километров по берегу Керченского пролива. Центральная часть города приютилась под горой Митридат. Вершину и склоны горы фашисты сплошь усеяли огневыми точками и артиллерией. Пролив минировали, на берегу [186] моря поставили в несколько рядов проволочные заграждения.
Артиллерия и самолеты противника мешали нашим десантникам начать наступление. Поэтому мы довольно часто совершали вылеты на артиллерийские батареи и аэродром истребителей врага, расположенный у станции Багерово, западнее Керчи. Руководил нашими действиями командир дивизии полковник Гетьман. Его КП размещался в Аджимушкайских каменоломнях под Керчью.
Однажды полковник Гетьман ставит задачу:
— Бить артиллерию противника на горе Митридат!
Летим пятеркой: Сивков — Вишняков, Ткаченко — Леоненко, Ренев — Желудков, Мельников — Маслов, Жданов — Рыжков. Зашли с моря Ясный полдень. Легкий морозец. Впереди четко просматривается цель. Сейчас надо нажать кнопку передатчика и произвести привычную команду: «Внимание! Приготовится к атаке!» Но в этот момент полковник Гетьман по радио спрашивает:
— Как меня слышите?
Отвечаю:
— Слышу хорошо!
— Отставить гору Митридат! Бить по станции Багерово!
— Понял вас, понял, — отвечаю командиру дивизии, а в голове мелькает мысль: «Ничего себе командочка...» Зенитки уже лупят вовсю, а тут вместо маневра со снижением еще добрых километров двадцать топать потихоньку. Да еще с ходу надо решить, как заходить на Багерово. Там рядом со станцией, на аэродроме, стоят готовые к взлету истребители противника... Да и зенитный огонек, будь здоров!..
Ситуация та же самая, что и в Моздоке. Как же все таки идти? Откуда сделать заход? Неожиданно всплывают слова недавнего разговора с майором Кондратковым: «Самолеты можно сделать новые, а вот жизни людям уже не вернешь»...
А вокруг, как всегда, постоянные недобрые попутчики — разрывы от зенитных снарядов. Одного прямого попадания вполне достаточно...
Левый разворот со снижением, затем с набором, на юг, подальше от Керчи... Так. Теперь спокойно. Принял решение заходить на цель со стороны солнца. Зенитчикам [187] против солнца бить похуже, а также достигается некоторая внезапность налета — немного позднее заметят.
Вышли к станции с юга. Ударили с ходу пот эшелонам противника. Кучно и довольно точно сбросили бомбы. Разбиты вагоны. Возник пожар. Разрушено полотно единственной железной дороги в Керчь.
На бреющем проскочили со станции Багерово на север, к аэродрому истребителей. Нас там, конечно, совсем не ожидали. Истребители противника пока еще не успели взлететь. Ударили мы из пушек и пулеметов по самолетам и по живой силе врага. Проскочили аэродром и, прижимаясь поближе к земле, понеслись на север.
Нас все таки атаковала пара МЕ-109. Воздушные стрелки Маслов и Рыжков сбили один «мессер», который упал в полутора километрах северо-восточнее Багерово.
Вражеские зенитчики опомнились. Начали бить вдогонку. Но это уже не так опасно. Огонь не прицельный. Группа вся в сборе, благополучно миновали зону зенитного огня и вышли на Азовское море.
Над морем летать нам приходилось до этого много: под Новороссийском, в районе Темрюка, и здесь, под Керчью. И всякий раз, особенно на малой высоте, тобой овладевает чувство волнения. Начинаешь прислушиваться к гулу мотора. Кажется, что двигатель работает нечетко. Смотришь на приборную доску — все вроде нормально. А беспокойство растет. Под тобой не земля, а неприветливое море... к земле как-то уже привык. В самом трудном и сложном случае можно совершить посадку. С земли взлетал, на нее и садишься. А в море на вынужденную садиться... Летчики в шутку говорят между собой, что Ил-2 по плавучести занимает второе место в мире... после утюга.
Вот показался родной берег, окутанный легкой сизоватой дымкой. Строения, деревья, высотки, овражки... И мотор вроде бы стал работать четче, ровнее. И настроение становится бодрым. Скоро и свой аэродром, где знакома каждая кочка.
Домой пришли без потерь. Садимся. Когда зарулили на стоянку, воздушный стрелок Степан Иванович Пластунов, обычно больше молчавший после полета, сейчас возбужденно говорит:
— Сердце зашлось, когда над водой шли. С непривычки, наверное...
Привычка — вторая натура. [188] — Над землей — матушкой как-то спокойнее. Как ни то, а опору чувствуешь все же...
Отлично понимаю душевное состояние боевого товарища. Сам только что пережил то же самое. Да некогда заниматься самоанализом., давать волю своим чувствам.
Подбегает техник Иван Михайлов, спрашивает:
— Как работал мотор?
— Замечаний нет. Отлично.
С тех пор самолет мой стал обслуживать Ваня Михайлов — трудолюбивы, заботливый парень, — никаких замечаний по работе двигателя и самолета в целом у меня не было. Все действовало безукоризненно.
Тороплюсь на КП доложить о полете группы. Не исключен возможность, что сегодня предстоит слетать и второй раз. Наш святой ратный долг — оказать десантникам поддержку с воздуха.
На родной земле во время короткой передышки свыкаешься с мыслью, что опять предстоит летать над неприветливым, по-зимнему буйным морем.
Замполит проводит занятие
Душой и основным костяком полка, как и в других полках дивизии, были коммунисты. Они работали на всех ответственных участках в эскадрильях большого полкового хозяйства. Участвовали в самых сложных и ответственных боевых операциях. Обычно они были там, где наиболее трудно и опасно. Первыми осваивали новые самолеты, первыми летали на них по новым трассам воздушных дорог войны, первыми принимали на себя атаки вражеских истребителей и огонь зенитной артиллерии. Своим личным боевым примером, отвагой и мужеством, лютой ненавистью к фашизму, беззаветной преданностью Родине, своей партийной принципиальностью они вели за собой личный состав полка в жестоких схватках с немецко-фашистскими оккупантами. Вместе с ними бок о бок шли их верные и надежные помощники — комсомольцы полка.
Для всех нас навсегда останутся примером партийного, самозабвенного и честного отношения к общему делу, к своему воинскому долгу командиры-коммунисты. Лично я с большой любовью и глубоким уважением храню память [189] о своих командирах, боевых товарищах коммунистах подполковнике Николае Антоновиче Зубе, майоре Артемии Леонтьевиче Кондраткове, майоре Иване Ивановиче Панине, старшем лейтенанте Иване Раубе и многих, многих других.
Коммунисты были очень требовательными к себе людьми, постоянно блюли свою партийную честь и совесть, помогали комсомольцам осваивать летное дело, воспитывали их политически, следили за их идейной закалкой.
В полку регулярно велась партийно-политическая работа среди летного и инженерно-технического состава. Проводились партийные собрания, политзанятия, выпускалась стенная газета и боевые листки.
Партийная организация полка систематически пополняла свои ряды за счет лучшей части комсомольцев и беспартийных личного состава полка. Нередко мы были очевидцами таких беспримерных по своему яркому патриотизму фактов, когда улетавшие на очередное боевое задание летчики и воздушные стрелки оставляли свои заявления: «Если погибну в бою, прошу считать меня коммунистом!»
После гибели воздушного стрелка Леонида Татаренко в его вещах была найдена записка: «Если я погибну, прошу считать меня коммунистом. Товарищи, громите врага, гоните немцев с нашей земли. Дадим нашему народу такую счастливую жизнь, какой она была до войны. Вперед, на запад!»
Партийной работой в полку руководили заместитель командира полка по политической части майор Афанасий Григорьевич Кущ и парторг полка капитан Ясырев.
Помню, как в одну из передышек между боями майор Кущ мне сказал:
— В двадцать один ноль-ноль будет инструктивное политзанятие.
Поужинали на скорую руку. Вышли из столовой, стоим разговариваем, курим. Женя Прохоров рассказывает очередную байку. Вокруг него стайка молодых летчиков.
— Все в сборе? — спрашивает подошедший майор Кущ.
— Все, — отвечает парторг полка Ясырев.
— Тогда пойдемте в аудиторию.
Пропускаем вперед майора и следуем за ним в столовую.
Здесь уже прибрано, столы сдвинуты, табуретки расставлены. Импровизированная трибуна: тумбочка, покрытая [190] красной материей. Рядом с ней на столе традиционный графин о водой.
Разместились, приготовились слушать. Майор Кущ обвел сидевших взглядом, будто считал количество присутствовавших. Потом подошел к трибуне, положил тетрадь-конспект, нахмурился, смотрит на графин — нет стакана. Дежурный срывается с места, тотчас приносит с кухни железную кружку.
Женя Прохоров закрыл рот рукой и не в силах сдержать улыбки. Переглядываемся с Николаем Есауленко. Воспользоваться графином с водой во время занятий все равно никто из нас не отважится. Разве, что сам докладчик. Но надо соблюсти кем-то заведенный ритуал.
Глаза майора подобрели. Он любит, как и все мы, порядок.
— Начнем, товарищи,— говорит он, заметно волнуясь. Майору часто приходится выступать с докладами, проводить политбеседы. Он тщательно к каждому своему выступлению готовится, великолепно владеет материалом, выступает живо, интересно и вместе с тем каждый раз в начале беседы испытывает волнение. Внешне это, пожалуй, и незаметно, но выдает чуточку дрожащий, будто чужой, а не майора голос. Он гасит минутное волнение и уже, как всегда, ровно и спокойно продолжает:
— На сегодняшнем занятии мы начнем изучение доклада Председателя Государственного комитета обороны на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями города Москвы 6 ноября 1943 года о 26-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
Майор отрывается от тетради, окидывает взглядом аудиторию. Слушают его с вниманием. Он отходит от трибуны, держа в руке, словно указку, карандаш.
— Сегодня мы рассмотрим вступление и первый раздел доклада. Во вступлении указывается, что ваша страна уже третий раз отмечает в обстановке Великой Отечественной войны годовщину своей социалистической революции, и дается краткий, исчерпывающий анализ событий за истекшее время. Я на этом не буду подробно останавливаться. Прочтете и с учетом предыдущих наших бесед разберетесь самостоятельно.
Николай Есауленко склонился над тетрадью и быстро записывает.
— Первый раздел доклада называется: «Год коренного [191] перелома в ходе войны». Что это означает? — Майор сделал паузу.— Это означает, товарищи, что надежды немецко-фашистского командования на «молниеносную войну» провалились и враг терпит поражение на всем советско-германском фронте.
Майор опять приблизился к трибуне, окинул взглядом сидевших, очевидно, проверяя, как доходят его слова. Все по-прежнему были во внимании.
— Почему именно истекший год — от 25-й до 26-й годовщины Октября является переломным? Давайте рассмотрим в деталях.
Во-первых, прежде всего потому, что именно в этом году Красная Армия осуществила впервые за время войны большое летнее наступление. Фашисты вынуждены были поспешно оставлять временно захваченную ими территорию, бросив большое количество техники, вооружения, раненых солдат и офицеров.
Успехи летнего наступления явились продолжением и завершением успехов нашего зимнего наступления этого года. Теперь уже никто не верит басне о том, что Красная Армия не может наступать летом. Мы с вами участники и свидетели того, что она так же хорошо может наступать летом, как и зимой. В результате этих наступательных операций нами освобождено с боями почти до двух третей нашей родной советской земли, временно оккупированной врагом.
Майор сделал паузу.
— Истекший год является переломным и потому, во-вторых, что Красная Армия нанесла поражение врагу под Сталинградом, а затем закрепила успех в битве под Курском; в короткий срок перебила наиболее опытные старые кадры немецко-фашистской армии. Только за этот год немцы потеряли более 4 миллионов солдат и офицеров, 14 тысяч самолетов, более 25 тысяч танков и не менее 40 тысяч орудий.
Кадры Красной Армии за истекший год выросли, окрепли и закалились в огне успешных наступательных боев. Мы это, товарищи, чувствуем по себе в своем полку. Сколько у нас выросло способных и опытных командиров эскадрилий и их заместителей.
Майор указал на Михаила Ткаченко, Женю Прохорова и Николая Есауленко.
— В-третьих, этот год является переломным еще и потому, что успешное наступление Красной Армии коренным [192] образом ухудшило хозяйственное и военно-политическое положение фашистской Германии, которая переживает глубокий кризис и стоит перед своей катастрофой.
Майор закрыл тетрадь, в которую он так и не заглянул ни разу, а вел беседу по памяти, без конспекта.
— Итак, мы коротко рассмотрели первый раздел доклада. Советую на досуге повнимательнее прочитать. Мною назывались далеко не все цифры и факты. Используйте в виде подсобного материала газеты и «Блокноты агитатора». Советую привести на занятиях примеры из жизни нашего полка. Самый, пожалуй, лучший иллюстративный материал — это наша боевая жизнь, товарищи!
Расходились мы под впечатлением беседы майора Куща. Нам предстояло провести такие же политбеседы среди коммунистов и комсомольцев своих эскадрилий.
Подобные беседы закаляли нас идейно, повышали наше политическое, классовое чутье, помогали осмысливать события на фронтах войны, давали новый заряд нашей обыденной жизни, вселяли еще большую уверенность в нашей окончательной победе над врагом, звали к новым боевым сраженьям с немецким фашизмом.