Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Саша Кубай

Было в нем все ладно и скромно, в этом симпатичном блондине, пришедшим в полк вместе с новым пополнением в Куйбышеве.

Подружились мы с ним после первого разговора.

— Из Казахстана я, — просто сказал мне он.

То ли разговором, то ли скромностью своей, уж не знаю чем покорил он меня, или скорее всего своей задушевно откровенностью и чистотой. Душа его была прозрачна и светла, как хрусталик.

Письмо получил он, краснеет.

— От девушки?

— Не, у меня еще не было...

Уж и не знаю отчего, потянулись мы друг к другу. Был он месяца полтора у меня ведомым. На земле и воздухе понимали друг друга с полуслова.

Вот как сегодня, помню тот пасмурный, неприветливый, роковой день 13 ноября 1942 года. Прилетел с задания мой командир эскадрильи Кондратков и говорит:

— Ну и погодка, ничего не видно. Очень низкая облачность.

— Неужели никак не пройти к Гизелю?

— Есть один проход в район Гизеля, но только между гор, надо идти, По сунженской долине. Да опасно: на обратном пути можно попасть в ложную долину. И тогда амба! Войдешь в ущелье и не воротишься...

— Что же делать?

— Пойду доложу командиру полка обстановку на маршруте. Видимо будем летать парами, — сказал комэск и ушел на КП.

Командный пункт размещался в землянке. Вблизи на ровной и зеленой лужайке вплотную стояли две грузовые [113] машины «полуторки» с открытыми бортами. То была импровизированная сцена, на которой собирались выступать только что приехавшие на аэродром артисты. Сюда уже сходились все свободные от работы летчики, техники, мотористы и оружейники.

Летчики стоят полукругом около землянки. Ждут, что же будет: концерт или бой.

Из землянки выходят гвардии майор Зуб и капитан Кондратков.

— Будем воевать, казаки, — как всегда бодрым голосом, чуть-чуть улыбаясь одними глазами, произнес Николай Антонович Зуб, обращаясь к собравшимся, — но сначала одна пара уточнит погоду над целью.

Все застыли в немом ожидании. Командир полка обводит глазами полукруг летчиков и останавливается на мне.

— Вы пойдете, товарищ Сивков. Ведомым у вас будет Кубай.

Нам с Сашей уже не до концерта. Мы рады, что назначили нас и что летим вместе. Быстро готовимся к вылету. Идем к самолетам и взлетаем. Ложась на курс, с ревом проносимся метрах в пяти над головами артистов, занявших свои места на походной сцене.

Идем по Сунже. Метрах в пятнадцати-двадцати над землей. Миновали церковь, что стоит посредине узкой долины. Ее колокольня потонула в облаках. Серый неровный потолок низкой облачности опирается на две стены горных хребтов. Идем, словно в тоннеле, и выходим в долину Терека. Курс на Жзуарикау. Там, по данным разведки, скопление вражеских танков.

Прошли линию фронта. Впереди цель. Видна группа танков. Штук около двадцати. Но проклятая погода! Облака словно стекают с гор и, лежа на земле, клубятся, закрывая цель.

Входить в облака нельзя: врежешься в горы — верная смерть. По необходимости делаем крутой разворот, чтобы не вскочить в облачность. Даже прицелиться не удалось. А танки, фашистские танки, стоят совсем рядом! Разве можно уйти не сбросив бомб?

Делаем второй заход. Фашисты опомнились. Засверкали красные смертоносные шарики «эрликонов». Сбрасываем бомбы, но, кажется, все же не очень точно. С маневром и с максимально возможным снижением высоты, едва не цепляя винтом землю, выскакиваем на свою территорию. [114]

«А где Саша? Не вижу... Шел все время за мной и как в воду канул...»

Вираж над своей территорией. Еще вираж. Кричу по радио:

— Саша где ты? Что с тобой? Стань в вираж и очень медленно снижайся!

Саша не отзывается, да и не может отозваться: тогда не на всех самолетах были передатчики, а стояли только приемники.

Горючее у меня на исходе. Иду домой с гнетущим чувством. Кляну себя: зачем пошел на второй заход. Но ведь там были танки, фашистские танки!..

Конец второго тура

Еще несколько дней напряженных боев в районе города Орджоникидзе. Теперь уже ясно, что враг не пройдет. Это, по-видимому понимает и фашистское командование. Таковые соединения настолько искромсаны совместными усилиями «земли и неба», что врагу не до жиру, быть бы живу.

На смену нам прилетел 214-й штурмовой авиационный полк. Наш полк должен направиться на пополнение и кратковременный отдых.

Капитаны Кондратков и Токарь, старший лейтенант Карабут и я остаемся на несколько дней на старом месте, чтобы передать боевой опыт вновь прибывшим товарищам, как это делали полгода назад гвардейцы 7-го полка, обучая летчиков наших эскадрилий.

По всему похоже, что мы завершаем второй тур на Ил-2.

Майор Провоторов заканчивает очередную запись в дневнике боевых действий полка. Смотрю на его твердый почерк. Читаю крупные, аккуратно выведенные строчки.

«10 октября 1942 года. Произведено 24 боевых вылета.

12 октября. 33 боевых вылета. Подбиты четыре самолета. Приземлились дома.

14 октября. 24 боевых вылета. Отбита танковая атака противника.

17 октября. 6 боевых вылетов на станцию Моздок. [115]

19 октября. 12 боевых вылетов на станцию Моздок. Сбит Тимофеев, самолет его взорвался в воздухе. Подбит самолет Киселева, он ранен.

25 октября. Воздушный бой над своим аэродромом. Сбит один МЕ-110 и один ЛаГГ-3. 5 боевых вылетов. Сбит Земляков зенитной артиллерией. Сивков сел на вынужденную посадку.

26 октября. 12 боевых вылетов по танкам. Кочкарев сел на вынужденную посадку.

29 октября. 22 боевых вылета.

1 ноября. 22 боевых вылета по танкам. Сбит самолет Карабута. Он спасся на парашюте. Вернулись Карташов и Епифанов.

2 ноября. 15 боевых вылетов. Прибыл Карабут.

4 ноября. 10 боевых вылетов парами на Гизель.

5 ноября. 27 боевых вылетов на Гизель. Подбит Хлопин. Ранен Ишмухаметов. Сбиты летчики из 7-го гвардейского полк Кузнецов и Жуков.

6 ноября. 16 боевых вылетов на Дзуарику и Ардон. Жуков и Хлопин вернулись в полк.

7 Ноября. 14 боевых вылетов. Бой с истребителями противника. Не вернулись Епифанов, Демидов, Кочкарев, Гладков. Самолет Кубая получил 142 пробоины.

13 ноября. 4 боевых вылета парами на бреющем полете. Самолет Токаря получил 97 пробоин. Не вернулся Кубай.»

— Ну, как? — спрашивает начальник штаба, дождавшись, пока я дочитаю последнюю строку. — Есть чего добавить?

— Нечего. Все правильно, хотя и скупо.

— Эмоции не для военного документа, — замечает как всегда резко и прямолинейно Провоторов.

Да, действительно эмоций у нас теперь все меньше и меньше. Но мы теперь умеем бить врага.

Берегись, заклятый враг — немецкий фашизм. Ты никуда не спрячешься. Тебя будет жечь неистребимый огонь возмездия наших сердец, везде и всюду, пока не испепелит дотла! [116]

Двухместный ИЛ — наша мечта

Приближался новый, 1943 год. Выполняя приказ Народного комиссара обороны И.В. Сталина от 7 ноября 1942 года № 345, где анализировался ход событий полутора лет войны и был призыв «не давать более врагу продвигаться вперед», части Красной Армии общими усилиями пехоты, артиллерии, бронетанковых войск и авиации отстояли город Орджоникидзе. Враг был вынужден перейти к обороне. Теперь надо было выгнать захватчиков с Северного Кавказа.

Полк в порядке подготовки к предстоящим наступательным боям получил в Чир-Юрте пополнение летчиков и самолетов и перебазировался на другой аэродром. Теперь в полку вместо двух стало три эскадрильи.

Мы, четверо ведущих летчиков (Кондратков, Токарь, Карабут и я), выполнив к началу декабря задание по передаче боевого опыта 214-му полку, распрощались с тем аэродромом, откуда наш полк два месяца вел напряженные боевые действия. Для нас это была настоящая школа ударов по врагу, академия воздушного боя, где оценки были только двух видов: победа или смерть.

Когда мы прибыли в полк, то были неожиданно обрадованы. Полк только что получил несколько двухместных Илов. У этой машины была своя любопытная история. По первоначальному проекту ее создателя Сергея Владимировича Ильюшина самолет был задуман как двухместный. Но проект был отклонен и конструктору было предложено переделать самолет на одноместный вариант.

Уже первый фронтовой опыт показал недостаток одноместного Ила — уязвимость сзади, хотя кабина летчика в этом месте имела достаточно крепкую броню. На самолете не было ни пулемета, ни пушки, стреляющих назад, и был плохой обзор задней полусферы. А фашисты в таких случаях подкрадывались сзади снизу и били по боковой части кабины летчика, по форточке, закрываемой задвижкой из плексигласа. Поэтому весьма важно было не допустить внезапного смертельного удара, а первому увидеть противника и организовать оборону.

— Дайте нам только «глаза» назад, — говорили мы в адрес конструкторов, — и тогда будет все в порядке.

И вот появился двухместный Ил-2 — наша мечта! [117] Теперь в задней кабине сидел воздушный стрелок с крупнокалиберным пулеметом. У стрелка был великолепный, вполнеба, обзор. Это были уже не только глаза, но и надежное оружие.

Пока полк находился на старом месте пришло новое пополнение: старший лейтенант Григорий Курбатов, командир эскадрильи, его заместитель, лейтенант Николай Дедов, старшие сержанты Николай Есауленко, Михаил Ткаченко, Анатолий Синьков. Все хорошие летчики.

А вскоре прохладным декабрьским вечером расставались мы с командиром эскадрильи капитаном Кондратковым. Уходил они из полка на повышение — в дивизию. На его место был назначен Иван Карабут.

Так уж повелось с самого начала нашей совместной службы, капитан Артемий Леонтьевич Кондратков, внешне неказистый, остроносый, с бритой головой и забавной ямочкой в середине подбородка, будучи старшим по возрасту и званию, обладая спокойным, рассудительным характером и большим уже опытом войны, опекал меня, молодого, горячего и с меньшим опытом летчика. И на этот раз, перед тем как уехать к новому месту службы, он решил напоследок поговорить со мной.

— Не обижайся, Гриша, Что не оставляю тебя за себя.

— Иван хороший летчик и командир.

— Правильно, а тебе надо горячность побороть в самом себе.

— Стараюсь.

— Не стесняйся спрашивать, что неясно, у майора Провоторова.

— Хорошо.

— У Ивана Ивановича опыта на десятерых. Ты не смотри, что он такой тихий. А как летчик сильнее многих в полку.

Трудно мне было расставаться со своим самым близким наставником, товарищем, ведущим, с которым десятки раз летал на сложные боевые задания. Как я не старался, но не мог, очевидно, скрыть своего огорчения. Капитан Кондратков, чувствуя это, сказал:

— Не тоскуй. Не на тот свет уезжаю. Писать не люблю, а заглядывть изредка буду.

— Спасибо.

Не подставляй самолет под чужие пушки. Береги себя. Привязался к тебе, как к меньшему брату...

Кондратков пристально глядел на меня задумчивыми, [118] серыми, словно отцовскими глазами. Потом неуклюже обнял и зашагал к ожидавшей его машине. Может мне показалось, что ссутулившиеся плечи капитана Кондраткова вздрагивали...

В полк на фронтовую стажировку сроком на один месяц прибыл из ЗАПа летчик-инструктор лейтенант Евгений Прохоров, жизнерадостный и интереснейший по натуре, большой, светлой души человек. Был он хорошим рассказчиком, знал уйму различных анекдотов и всевозможных авиационных приключенческих историй.

С Женей Прохоровым мы подружились, а сошлись довольно близко уже в Куйбышеве, куда нам привелось несколько позже снова ехать за самолетами.

Погода у нас стояла нелетная. Серые лохматые облака закрывали горы. Небо очищалось лишь иногда ночью, когда мы не летали. За это время успели сходить даже в театр.

Как-то в конце очередного «дня ожидания погоды» кричит дежурный по полку:

— Кто в театр, выходи к машине!

Вышли мы с ребятами на крик, сели в полуторку и поехали с аэродрома в город.

Билеты в кассе нам оставили заранее. Вошли гурьбой в фойе. Люди смотрят на нас с подчеркнутым вниманием. Мы в комбинезонах, унтах, будто с Северного полюса приехали. Хотя и была война, но люди в театр пришли прилично одетыми. Мы невольно сбились в кучу, прижались в уголке. Стоим. Женька Прохоров, как всегда, рассказывает какую-то смешную историю, а потом берет театральную программку и говорит:

— Вот так, дорогие товарищи, прибыл, значит солдат с фронта, чтобы посмотреть «Фронт»...

Ребята оживленно смеются.

В тот вечер посмотрели мы пьесу А. Корнейчука «Фронт». Очень она нам всем понравилась. Мы были буквально взбудоражены этой злободневной и острой пьесой. На обратном пути и дома перед сном бурно обсуждали ее, споря между собой и даже с автором. А в целом пьесу приняли: «Молодец, Корнейчук!» И уснули до предрассветного подъема и очередного выезда на аэродром. [119]

Проклятая погода! Сидим и никак не можем вырваться на равнину. Правда, эскадрилье майора Панина все же удалось перелететь через Терский хребет. Наши товарищи ведут успешные боевые действия. А мы каждый день, спозаранку уезжая на аэродром, надеемся последовать их примеру. И каждый вечер снова возвращаемся на полуторке домой, даже не расчехлив самолеты.

В эти ненастные дни узнали мы фронтовую песенку композитора Табачникова «Давай закурим». Она сразу покорила нас своей искренностью и душевностью, мечтой о тех днях, когда наша Родина снова будет полностью освобождена от фашистской нечисти.

Как только мы усаживались в грузовик и машина трогалась с места, обязательно кто-нибудь запевал:

Дует теплый ветер, развезло дороги,
И на Южном фронте оттепель опять...

Особенно проникновенно с глубокой верой а правдивость и обязательность этих вещей слов мы подхватывали напев:

Снова нас Одесса встретит как хозяев.
Звезды Черноморья будут нам сиять...

А до Одессы, Каховки и до города Николаева было еще так далеко... Но тем сильнее звучала эта песня призывом бить врага беспощадно, скорее освобождать родную землю от ненавистных захватчиков.

В канун нового, 1943 года полк получил еще восемнадцать двухместных машин. А 3 января началось наступление наших войск на Северном Кавказе!

Неделю спустя, с установлением летной погоды, мы были уже в освобожденном Моздоке.

Сегодня мы рано ушли с аэродрома. Боевой задачи полку пока нет. Гвардии майор Зуб приказал летчикам отдыхать, набираться сил к новым боям.

Медленно идем по городу. Видны следы недавних боев. Особенно много разрушений вблизи железнодорожной станции.

Однополчанин Иван Лупов вспоминает об этих днях: «Немецко-фашистские войска недолго продержались в Моздоке. Но свирепствовали они, как лютые звери. Перед самым уходом из города зверски расстреляли группу детей, женщин и стариков. Мы хоронили невинные [120] жертвы. А когда возвратились с кладбища, капитан Лещинер сказал:

— Фашистские палачи умертвили наших людей только за то, что они были советскими людьми.

Ребята поклялись тогда жестоко отомстить врагу. И слово свое сдержали в очередных боевых вылетах на вражеские позиции».

Наутро следующего дня, едва мы появились на аэродроме, — боевое задание.

— Парой двухместных самолетов разведать автоколонну противника на участке дороги от станции Прохладное до Георгиевска и с бреющего полета точно установить, где находятся наши войска и где противник.

Командир полка назначил меня ведущим пары. Ведомый — Володя Ильин. Вместо воздушного стрелка со мной летит опытный штурман Тима Гуржий. Он еще на самолете СУ-2 был известен в полку как снайпер бомбометания. На его счету более полутора сотен боевых вылетов и не менее полсотни — ведущим группы.

— Тима, — спрашиваю я, — сможем мы отличить наши войска от немцев?

— Сможем, — без тени сомнения, слегка улыбаясь, отвечает он.

— Как, по каким признакам? — обращаюсь я уже и к Тиме и к стоящему рядом Володе Ильину.

— У наших шинели серые, а у немцев зеленые, — говорит Володя Ильин.

Тима Гуржий добавляет:

— Наш Ил-2 теперь уже хорошо знают и наши войска и немцы. Увидев нас, наши обычно стоят во весь рост и машут руками или шапками. А немцы разбегаются, как овцы, и прячутся, куда попало.

— Начнут стрелять по нам, все сомнения исчезнут, — единодушно заключаем мы разговор и расходимся по самолетам.

Руководствуясь этими признаками, мы действительно довольно легко установили точное местонахождение противника. Затем прошли немного на запад, за линию фронта. Севернее Георгиевска обнаружили большую колонну автомашин противника.

— Поохотимся?! — кричит мне Тима.

— Можно, отвечаю ему, делаю разворот, и наша пара устремляется в атаку.

Почти одновременно вспыхивают два вражеских [121] грузовика. Разворот, еще атака! И снова удачно. Веселая работа. Ни зениток, ни истребителей противника.

Под нами идут навстречу друг другу два бензовоза. Один из них зажигает Володя Ильин. Горящая машина остановилась поперек дороги, и в нее врезается встречный бензовоз. Взрыв, столб огня. Бензовозы горят. А мы снова и снова атакуем автоколонну.

У меня кончились боеприпасы в пушках и пулеметах. Сброшены все восемь РСов. Кажется увлеклись немного...

Патроны есть? — спрашиваю у Тимы Гуржия.

— Немного оставил.

— Идем домой!

Разворот на 90 градусов. Володя Ильин на месте, молодец, парень! И вдруг Тима кричит:

— Гости!

— Какие гости? Где?

— Два «мессера-109», справа вверху, уже заходят!

— Что будем делать Тима? Снарядов — то у меня нет!

— Будем уходить виражем, — отвечает Тима.

Я кричу Ильину:

— Володя, держись плотнее. Не отставай на вираже!

— Понял, понял, — басит он в ответ.

Немцы приближаются, вот-вот откроют огонь. Тима кричит:

— Вираж!

Закладываю глубокий вираж. Ухожу из-под прицела «мессеров». Короткий взгляд назад. Володя держится за мной.

— «Худые» вышли из атаки, докладывает Тима, следя за «мессерами», — и набирают высоту.

Ложимся на курс домой. А немцы снова приближаются и атакуют. И снова в критический момент команда Тимы:

— Вираж!

Так продолжается несколько раз. И всегда мы легко «надуваем» фрицев. Мы привыкли летать на бреющем полете и можем уверенно делать глубокие виражи, едва не касаясь крылом земли. А им привычнее большая высота, на малой им опаснее: одно неверное движение и могут врезаться в землю.

И все же «мессеры» не отстают, все наседают и наседают. Они атакуют и бьют из пушек, но... к счастью, мимо. Тогда они, по-видимому, решили нас, [122] как говорится, подловить: разделить по одному. Один фашист атакует. Мы делаем вираж. А когда ложимся на курс, второй фашист идет в атаку. Однако и такой маневр им не удается.

Мы не успели еще развернуться на 360 градусов, а только наполовину, как сталкиваемся со вторым «мессером» лоб в лоб.

«Откуда немец может знать, что у меня кончились снаряды? — мелькнула в разгоряченном мозгу мысль. — Спокойно, не кипятись!» И иду в лобовую атаку. Вижу неудержимо наплывающий на меня самолет. «Ах, сволочь, были бы снаряды»... Мессер у меня в прицеле. А в кабине становиться почему-то так тихо, что слышу, как стучит молоточком в висках. «Таран так таран»... Отчетливо вижу кабину немца и, мне кажется, его румяное, словно на картинке лицо. Секунда, другая, и мы столкнемся. Но нет, немец, едва уловив, что я в него прицеливаюсь, круто взмыл вверх. «Ах, стервец, все-таки боишься наших пушек!»

Теперь снова курс домой. В лобовой атаке мы набрали метров сто высоты. Немедленно снижаться поближе к земле. И вдруг отчаянный Тимы:

— Вираж!

Предельный крен. Ручка на себя. Треск пулеметной очереди, и радостный возглас Тимы:

— Ага, доигрался «худой»! Есть! Упал!

Оказывается, едва мы отошли от земли, как один из фрицев подобрался — таки сзади снизу, под стабилизатор, где не видно его, и чуть было не открыл огонь с малой дистанции. Но мы вовремя снизились. Земля близко., «мессер» вынужден был выйти из-под хвоста и повис над нами метрах в тридцати. Тут-то и прошил его Тима длинной очередью из пулемета. Немец взмыл вверх и с переворотом врезался в землю.

А второй стервятник куда-то исчез.

— Уходим домой!

— Понял, понял! — слышу голос Володи Ильина. — Иду за вами.

Через полчаса мы уже были дома.

На боевые задания из Моздока нам летать больше не пришлось.

— Самолеты приказано сдать соседнему полку! — разочарованно сообщил на следующий день гвардии майор Зуб своим заместителям и командирам эскадрилий. [123] — Как же так?! — возмутился Иван Карабут. — Тильки приноровились и на тебе...

Самый старший из командиров эскадрилий по званию и возрасту майор Иван Иванович Панин понимающе молчал.

— И половину летного состава надо отдать соседнему дяде, — подлил масла и огонь в огонь майор Провоторов.

— Самолеты отдать! — подтвердил свой прогноз командир полка. — А что касается летного состава, то еду сейчас же в дивизию. Всех летчиков в машины и — в ближайшую станицу, чтобы ни одного не было в Моздоке, до моего приезда! — приказал он начальнику штаба полка майору Провоторову и улетел к командиру дивизии.

Около недели, пожалуй, сидели мы в станице, а потом вернулся гвардии майор Зуб собрал весь летный состав и, не скрывая довольной улыбки., сказал:

— Приказано всем летчикам остаться в полку. Едем в Куйбышев получать самолеты!

Снова Куйбышев

Перед тем как развернуться последним событиям в полку, Женя Прохоров был направлен штабом в командировку в город Махачкалу.

Вечером, после возвращения с очередного задания, сидим в комнате. Женя пришивает к гимнастерке чистый подворотничок, готовиться в дорогу. Николай Есауленко чуть слышно перебирает клавиши баяна.

— Подвезло Женьке! — с доброй улыбкой говорит Николай, тихонечко наигрывая. — Будет где погулять-повеселиться...

Старший сержант Николай Есауленко — бывший летчик-инструктор летной школы. Лихой, с характером парень, кубанский казак по крови и натуре. Отличный летчик и прекрасный баянист.

Проводили мы Женю. Поджидаем обратно. А тут вскоре возвратился майор Зуб из штаба дивизии. Узнаем, что дорога наша тоже лежит через Махачкалу, Баку, Красноводск, Ташкент. Кружным путем едем в Куйбышев.

Даем телеграмму Жене Прохорову, что едем на Волгу через Махачкалу.

Встречает он нас на вокзале ночью. [124] Увидели мы Женю в шумливой толпе пассажиров, закричали, услышал он, подбежал к вагону. Весь продрогший от холода. Махачкалинская зима не то что на Урале, но все же зима, да еще поезд наш опоздал, тогда все эшелоны находились в пути по нескольку суток.

— Держите, — осевшим голосом говорит Женя и протягивает какой-то сверток, обернутый тряпицей. — А с этим «золотым теленком» поосторожнее братцы. — Он сует в руки Ивану Карабуту свой чемоданчик.

Не помню уже, с чьей легкой руки прилепилось прозвище к чемоданчику, с которым Женя приехал в полк и в котором вместе с пилоткой, парой белья постоянно находилась книга И.Ильфа и Е.Петрова «Золотой теленок». Ее в часы досуга перечитал, наверное весь личный состав полка.

Вошли мы в вагон, разместились. Женя докладывает:

— Вот здесь, братцы, — он указывает на сверток, что в руках у Николая Есауленко, полбарана. А в «золотом теленке» пять бутылок.

Иван Карабут присвистывает:

— Только и всего?..

— А ты думал, на наши деньги можно цистерну купить? — под всеобщий смех парирует Женя Прохоров. — Хотите новый анекдот, братцы?

— Давай!

Ехали мы в общем вагоне. Наверху, в конце купе, мигал фонарь с огарком свечи. В полутьме мы и соседние пассажиры с интересом прислушивались к Женькиному выразительному голосу. На нижней боковой полке ехала какая-то девушка. Она в конце анекдота оглашала купе звонкими раскатистыми «хо-хо-хо», словно чайка-хохотунья. А за ней уже весь вагон содрогался от заразительного смеха.

На вторые сутки приехали в Баку. Ожидаем теплоход, чтобы добраться до Кисловодска. Голодновато без привычной горячей пищи. Во фронтовых условиях летный состав кормили очень прилично. А тут приходилось мириться: скудный сухой паек. Наличные деньги почти на исходе. Да и денег — то у нас помногу никогда не было: отсылали по денежным аттестатам домой. До очередной получки еще далеко. Довольствуемся тем, что есть.

Иван Карабут выдал каждому по два сухаря и по столовой ложке сахара-песку.

Раздобыли в порту кипятку. Подкрепились. Сидим, размышляем [125] вслух, чего бы на оставшиеся деньги купить в дорогу из харчей.

— Закупим, братцы, чая, — хозяйственно предлагает Женя Прохоров.

В добром согласии закупили на все деньги чая и пустились в дальний путь на Волгу по Каспийскому морю, через всю Среднюю Азию.

Каспий вообще суров а зимой тем более. Штормит, многотонные, словно свинцовые валы методично бьют о борт теплохода, кидают его, словно щепку, шумно захлестывают палубу, накрывают ее ледяной водой. С непривычки ребята неважно переносят морскую качку, но виду не показывают, стараются держаться бодро.

Лицо Жени Прохорова осунулось, стало серо-пепельным, но он, перебарывая себя, как обычно, рассказывает ребятам разные смешные истории.

День моего рождения — 10 февраля — отмечали на теплоходе. Все организационно-технические мероприятия взял на себя Иван Карабут. Договорился с капитаном, получил разрешение собраться в кают-кампании. Упросил корабельного кока приготовить закуску из баранины.

Собрались мы за праздничным столом. Пшенную кашу с бараниной сварил кок, да еще от себя в подарок прислал к столу две вазы кураги. Разлили по рюмкам оставшееся вино, досталось каждому «по маленькой перечнице».

Майор Зуб поздравил меня, ребята тоже.

Все ребята были очень веселыми, радостными. Незадолго до этого, 2 февраля, наша армия завершила ликвидацию окруженной группировки гитлеровских войск под Сталинградом. Это был всенародный праздник, исторический, поворотный момент войны.

А потом Николай Есауленко потчевал всех нас, меня, понятно, в первую очередь, своей блестящей, виртуозной игрой на баяне и великолепными песнями.

Николай запевал, ему хором подпевали. Спели все песни, которые знали: и «Катюшу», и «Любимый город», и «Вечер на рейде», и многие другие. А в конце майор Зуб попросил:

— Сыграй еще раз, Коля, ту самую...

Николай понимающе тряхнул чубом и растянул мехи баяна. В напряженной тишине полилась знаменитая «Землянка» на слова Алексея Суркова. Командир полка, чуточку опустив плечи, задушевно пел полюбившуюся всем нам [126] песню. Мы вполголоса ему помогали. В уютной тишине, напоминавшей нам чем-то отчий дом, ровно звучал тоскующий голос нашего командира. Он, должно быть, вспоминал о жене и дочурке, от которых долго шли письма из далекого тыла, где они находились в эвакуации.

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти четыре шага...

Так было отмечено мое двадцатидвухлетие.

В Красноводске погрузились в два товарных вагона и стали держать путь в Куйбышев через Ташкент. Вагоны наши подцепляли на больших перегонах то к одному, то к другому составу. Тащились еле-еле. Но, если случалось подцепиться к угольному эшелону, мчались без остановки — по «зеленой улице».

Выданный на дорогу сухой паек с каждым днем таял на наших глазах. Зато мы впрок были обеспечены своим собственным чаем разных сортов.

На остановках дежурные разживались кипятком. В ведрах заваривали чай, черпали кружками и пили с сухарями и «вприглядку», когда они кончались. Ехали до Куйбышева в основном на чае...

Вся дорога от Моздока заняла у нас 22 дня. Где бы мы не останавливались в пути, всюду давала себя знать война. Она шла уже второй год. Люди устали но не унывали, боролись с трудностями и невзгодами.

В Куйбышеве мы остановились на заводском аэродроме. Побывали в театре и на вечерах — встречах с заводскими рабочими. Особенно бросались в глаза сверхчеловеческое напряжение людей и их непоколебимая вера в победу.

Выкроив один из вечеров, зашли мы к старушке, у которой квартировали в свой первый приезд. Узнала, обрадованно засуетилась.

— Уж извиняйте, Христа ради, гости дорогие, что угощать вас нечем, — запричитала она, ставя на стол рядом с самоваром сковороду картофельных лепешек, обвалянных в отрубях.

— Чая и сахара, мамаша, у нас в достатке, — Иван Карабут выложил два мешочка. — Чего-чего а этого добра хватает...

— Хорошо, что у вас-то, фронтовиков, хучь есть. А мы тут как ни-то обойдемся. Теперича, поди, недолго уже осталось воевать-то? [127]

— Недолго, недолго, мамаша, — согласно кивнул Иван

— А где же Коля? — вдруг неожиданно спрашивает меня Матрена Федоровна и Николае Тимофееве.

— Погиб Коля, — тихо отвечаю ей.

Хозяйка наша опечалилась, тяжело вздохнула...

— А балабон-то этот, не помню как по фамилии не помню, ну, Васей звали, где?

— Вася Гаврилов тоже погиб...

— Царство им небесное, — всплакнула старушка — У меня тоже на одного сына похоронная пришла. — Она краешком платка утерла слезы.

— Живой-то сынок мой Гаврила пишет: медаль получил — обратилась она ко мне. — А у тебя еще один орден прибавился?

Матрена Федоровна с умилением смотрела на мои ордена Красного Знамени.

В Куйбышеве мы пробыли дней десять. Получили новые самолеты и полетели, как было приказано, в Армавир.

Пока мы ездили за самолетами фронт заметно продвинулся. Северный Кавказ был почти очищен от немецко-фашистских захватчиков. Линия фронта переместилась на север и северо-запад. Красная Армия только что освободила Краснодар и гнала врага дальше на запад. В районе станиц Славянская и Крымская противник ввел в бой свежие силы и сумел закрепиться.

— Когда фрицы драпали и был самый выгодный момент для их штурмовки, мы уехали в Куйбышев, — сетовал майор Провоторов. — А теперь он опять укрепились. Нам придется много сил приложить, чтобы взломать эту самую «Голубую линию».

На Кубани была ранняя весна, пожалуй, самое чудесное время на земле. Ясная синь неба с редкими белыми облаками. Редкие островки серого ноздреватого снега и черные поляны-проталины, пригретые палящим солнцем, дышат белесым паром. Стаи напуганных орудийным гулом, задержавшихся с пролетом на север грачей. А на проснувшейся земле уже копошатся люди. Вблизи жилья виднеются бело-розовые шапки деревьев — цветет миндаль...

Но в эту весеннюю пору враг еще топчет нашу землю, и мы делаем в день по нескольку вылетов, сбрасываем смертоносный груз на его позиции.

Полк расположился на аэродроме возле станицы [128] Новотитаровская. Первые два дня проходят удачно: задания выполнены и все самолеты возвратились на свою базу. Третий весенний день омрачен. Не вернулся с боевого задания отважный летчик, командир третьей эскадрильи Григорий Курбатов. Самолет его был подбит над целью. Уже над нашей территорией возник пожар в моторе. Курбатов начал резкое скольжение, чтобы сбить пламя. Но земля была слишком близко, и пламя сбить ему не удалось. Самолет зацепил за дом на окраине станицы Поповическая. Комэск Григорий Курбатов погиб. Его место в строю занял Николай Дедов.

В середине апреля с гор хлынули холодные потоки воздуха, небо заволокло сизыми тяжелыми облаками, свисавшими рваными клочьями до самой земли. Нудно накрапывал мелкий дождик.

Сидим в белом уютном домике, чудом уцелевшим среди таких же своих собратьев, что были, словно колония грибов, разбросаны рядом с аэродромом. С КП пришел капитан Карабут. Слышно как он аккуратно чистил о скребок налипшую на подошвы сапог грязь и шумно стряхивал с шлемофона воду.

— Срочное задание, — сообщил он, войдя в дом и показывая мне на стул рядом с собой. Затем, увидев, как я посмотрел в окно на затянутый плотной пеленой горизонт, сказал: — Знаю, погода дрянь, но надо слетать. На юго-запад от станицы Крымская железная дорога и шоссе. Приказано разведать.

— Есть, товарищ капитан!

— Пойдете парой, с Прохоровым.

— Он идет в первый раз...

— Знаю. Справится. Он умеет летать в сложных метеоусловиях.

И мы уже чавкаем сапогами по намокшей земле. По пути к стоянке самолетов объясняю Жене задание. Капитан Карабут, провожая нас напутствует:

— Будьте поосмотрительнее. Зря на рожон не лезьте. Помните задание — только разведка.

Взлетели мы с Женей. Идем почти у самой земли. Вот и Крымская. На юго-запад от станицы — дорога, по ней оживленное движение автомашин противника. Эх, поштурмовать бы! Но с гор сползают низкие облака, точь-в-точь как в предгорьях Кавказа. Сверкнула очередь «эрликонов». Обстановка ясна. Лезть дальше в горы нет смысла. Разворот влево. Горы близко. Хотя и [129] невысоки, каких-нибудь 400-600 метров, но на них лежат облака. Это опасно. Лишь на мгновение мелькнул в развороте неровный край серого тумана и я снова вижу землю. Обстановка сложная.

Женя — в первом боевом вылете, и сразу попасть в такую сложную ситуацию. На развороте он вскакивает в облака. Я уже на обратном курсе. Над нашей территорией, севернее станицы Абинская, делаю вираж, поджидаю Женю. Вот-вот, думаю, появится из облаков. А его нет и нет.

Смотрю на бензиномер и нехотя направляюсь домой. Хочется верить, что Женя уже, наверное, прилетел. Он прекрасно летает в облаках. Но дома его не оказалось...

На следующий день на небе ни облачка. С утра шестеркой идем бить по артиллерии противника. Южнее станицы Крымской, у западного склона высоты, на территории занятой противником, лежит разбитый обгоревший ИЛ. Раньше его не было. Никто, кроме нас, вчера здесь не летал. Значит это самолет Жени Прохорова., значит он погиб...

Возвратились с задания, доложили на КП. День-другой подождали, нет лейтенанта Прохорова.

— Отошлите вещи его родным, — говорит майор Провоторов. — Все же какая-то память...

А вещей-то у лейтенанта Прохорова не оказалось лишь чемоданчик один — «золотой теленок». Ехал Женя Прохоров к нам в полк на кратковременную стажировку и потому никаких вещей с собой не захватил. В чемоданчике оказалась пилотка, книга И.Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок» и карандаш.

Книгу мы отдали командиру полка гвардии майору Зуб. «Пилотку беру себе на память», — сказал капитан Карабут. А мне на память о Жене Прохорове достался карандаш...

Очень тяжело переживал я гибель друга. Терзал и винил себя, вспоминая вещие слова майора Зуба о том, что когда летишь не один, надо помнить о тех, кто идет вместе с тобой... Терзал я себя тем более что это был первый боевой вылет Жени.

Дней через пять после того, как не вернулся Женя Прохоров, Саша Гуржиев летал с очередным заданием по связи в район Краснодара. Саша — опытный летчик. На СУ-2 сделал около сотни боевых вылетов. Потом его списали по здоровью, после ранения. Разрешили летать [130] только на ПО-2. Теперь он летал в дивизионном звене связи.

— Ребята видел Ил-2, — сообщил нам Саша в общежитии. — Стоит, накренившись, с поломанной ногой шасси. Уж не Женька ли там сидит?

— Ты что? — возразил Иван Карабут. — Прохоров дисциплинированный хлопец.

Все-таки на всякий случай Гуржиева направили вторично в то же место. И что вы думаете, привез он Женьку и его стрелка Швецова живыми и невредимыми. А их самолет отбуксировали на ближайший аэродром, где техники быстро отремонтировали и ввели в строй.

Потом уже Женя рассказывал, как все случилось:

— Когда на обратном пути ударили зенитки, я ушел за тобой в облака. А выходить из них опасно — как бы в гору не врезаться.. Вот и пошел на восток, подальше от гор. Лечу, вижу: горючее на исходе. Вышел из облаков и не пойму, наша или чужая территория под нами. Похоже потерял я ориентировку в полете. Летел-то на задание в первый раз. Особо за ориентировкой не следил. Ведь ведомым летел... Город какой-то.

— Давай подальше на восток о этого города, — советует Швецов. — Черт знает, наш этот город или у немцев...

Послушал его и тянул на восток, пока было в баках горючее. Сели возле деревушки, почти удачно сели, только в конце пробега попал одним колесом в яму, шасси у машины подломал. Сбежались жители. Деревенька оказалась нашей. Фашистов давно там уже не было. Дал я телеграмму в полк, как положено. А ее видимо не получили. Охрану самолета выставить некого: в деревне одни пацаны и старухи. Так и сидели мы со Швецовым у самолета, пока нас Гуржиев на кукурузнике не подобрал.

После этого случая Женя Прохоров сделал много успешных боевых вылетов, участвовал в жарких воздушных сражениях. Ему уже неоднократно поручали водить группу самолетов. Парень он был талантливый, имел блестящую летную и штурманскую подготовку. Командование полка, оценив это, представило его к очередному званию старшего лейтенанта.

И вот, когда в полку за событиями и переживаниями стали уже забывать о случае с Женей Прохоровым, вдруг поступила телеграмма. В ней [131] излагалась просьба вернуть летчика-стажера лейтенант Прохорова после прохождения стажировки обратно в часть, из которой он прибыл в наш полк. На что майор Провоторов безаппеляционно сказал, свернув трубочкой телеграмму:

— Дудки им, а не Прохорова!

И пояснил свою позицию:

— Во-первых, он не лейтенант, а уже старший лейтенант. Во-вторых, он будущий заместитель командира эскадрильи. И, в-третьих, он уже не стажер, а опытный летчик-штурмовик. И его нецелесообразно отправлять обратно в запасной полк.

Майор Провоторов тотчас подготовил шифровку в дивизию. Там с его доводами согласились. Так и остался Женя Прохоров в нашем полку до конца войны.

В полк вскоре прибыло новое пополнение летного состава: Иван Павлов, Николай Мельников, Николай Буравин, Василий Фролов, Николай Калинин. Это были молодые летчики, но толковые и очень дружные между собой ребята.

Пополнение пришло в самое горячее время. В полку велась тщательная и всесторонняя подготовка к прорыву «Голубой линии». Так называли немцы свой сильно укрепленный рубеж обороны на Таманском полуострове. Южным концом «Голубая линия» упиралась в берег Черного моря, а северным — в плавни у реки Протока.

«Голубая линия»

Рубеж этот немецко-фашистское командование позаботилось хорошо укрепить заранее, еще перед своим отступлением с Кавказа, чтобы зацепиться на Таманском плацдарме. Противник сосредоточил здесь много артиллерии и в том числе зенитных орудий. Перед нами стояла задача: помочь наземным войскам взломать и прорвать оборону противника.

Перед очередным боевым вылетом гвардии майор Зуб сказал:

— По разведанным в станицах Молдаванская и Киевская у немцев много зениток. Имейте это в виду. Будьте поосмотрительнее. [132]

Всякий раз, когда мы приближались к станице Молдаванской, противник встречал нас ураганным огнем. А вот артиллерия в станице Киевской почему-то молчала. При отходе от цели со снижением, мы часто проносились над зелеными кварталами Киевской и чувствовали себя в безопасности. Станица эта находилась почти на передовом крае немецкой обороны. Если подобьют, то можно вполне спланировать на нашу территорию. И главное: из пышных садов станицы не стреляют. Поэтому даже как-то приятно было пролетать над станицей Киевской, такой зеленой и казавшейся тихой и мирной. Но каково было наше удивление, когда после освобождения этих станиц мы узнали, что в Киевской зениток находилось гораздо больше, чем в Молдованской.

Майор Провоторов на это заметил, как всегда, прямолинейно:

— Чему удивляться? В Киевской — румыны.

Наземные войска Красной Армии при поддержке авиации вели изнурительные и ожесточенные бои. Но никак не могли одолеть вражеские укрепления и снова погнать немцев на запад.

— Крепкий орешек эта «голубая линия», — говорил майор Зуб. — Работы будет много. Успех боя во многом зависит от преимущества в воздухе.

И, действительно, в апреле 1943 года на Кубани развернулись небывалые доселе по размаху и ожесточенности воздушные бои. Противник сосредоточил здесь огромное количество истребителей и пытался вновь завоевать утраченное господство в воздухе. В Анапе находилась немецкая истребительная эскадра, состоявшая в своем большинстве из опытных летчиков, воздушных «асов».

Что бы прикрыть с воздуха наши наземные войска, бомбардировочную авиацию и прочно удерживать господство в воздухе, наше командование перебросило в этот район боевых действий резервные соединения истребителей. В их состав входили истребительные полки с Дальнего Востока. Они были укомплектованы кадрами с хорошей летной подготовкой, летчиками, которые стояли на страже восточных рубежей Родины и уже два года рвались в бой. Теперь они дрались с врагом, точно львы.

Как сообщала газета 4-й воздушной армии, [133] один из этих летчиков, старший лейтенант Иванов только за один день сбил пять вражеских самолетов.

Отечественная промышленность к тому времени уже безотказно снабжала нашу авиацию самолетами. На фронте появились бомбардировщики ТУ-2 и новые истребители Лавочкина и Яковлева.

В воздушных сражениях на Кубани в эти дни участвовали непревзойденные мастера воздушного боя Покрышкин, Лавриненков, Камозин, братья Дмитрий и Борис Глинки и другие замечательные летчики — истребители.

Почти круглые сутки над линией фронта непрерывно шли жаркие воздушные схватки. В каждом боевом вылете на маршруте к цели мы наблюдали гигантскую панораму воздушного сражения. Идем плотным строем двух-трех восьмерок, а вокруг — слева, справа, вверху на большой высоте, над морем и над сушей — всюду, куда не посмотри, — клубки воздушных боев, снующие точечки истребителей, словно тучи комаров. То и дело вспыхивают факелы горящих самолетов. На Кубани в ту пору в воздушных боях участвовало одновременно по нескольку сотен истребителей.

Командование фронта еще в начале февраля высадило морской десант в районе Мысхако, юго-западнее Новороссийска. Это создало угрозу южному крылу обороны немецко-фашистских войск на «Голубой линии».

Противник стремился во что бы то не стало ликвидировать этот плацдарм. Нашему десанту приходилось в чрезвычайно тяжелых условиях вести бои, чтобы удержать занятые позиции. О событиях на Малой Земле — как тогда называли плацдарм наших моряков под Новороссийском — написано довольно много книг. Что бы не повторяться, мне хотелось бы отметить, что наш полк всемерно поддерживал десант морской пехоты. Летчики доставляли морякам продовольствие, боеприпасы, медикаменты, бомбили вражеские войска, поливали пушечно-пулеметным огнем артиллерийские батареи противника. Само появление на Мысхако наших штурмовиков уже было помощью нашим морякам, так как при появлении самолетов на бреющем полете автоматный, пулеметный и артиллерийский огонь врага, как правило прекращался. Фашисты боялись штурмовиков, летавших над их головами, прятались в окопы. В эти минуты «затишья» моряки либо имели короткую передышку, либо, воспользовавшись заминкой врага, переходили в контратаки. [134] Штурмовики обычно летали под прикрытием истребителей. Однажды поутру мне поручили вести группу самолетов для поддержки десантников. По дороге положено было взять на соседнем аэродроме группу истребителей прикрытия. Как всегда в таких случаях, штурмовики делали круг над аэродромом, взлетали истребители, пристраивались, и мы вместе летали на боевое задание.

Подошли мы к аэродрому. Сделали один круг. Никто не взлетает. Второй круг. Опять наших истребителей не видно.

Что делать?

Только два выхода. Лететь без прикрытия истребителей и выполнить боевое задание или, израсходовав бензин, возвращаться с бомбами на аэродром, не выполнив задания.

Зная, что на Мысхако ждут моряки, принимаю решение идти без прикрытия истребителей.

Идем к цели. Вокруг воздушные бои. К счастью, вражеские истребители не атаковали нашу группу. Не до нас, видимо, было тогда «мессерам».

Мы сбросили бомбы на вражеские окопы, отштурмовались и возвратились благополучно на свой аэродром.

Прихожу на КП полка доложить о выполнении задания. А там командир дивизии полковнк Гетьман. Выслушал он мой доклад и говорит:

— Почему летали без прикрытия?

— Не взлетели истребители.

— Вы рисковали людьми! Хорошо, что все обошлось благополучно. Десять суток домашнего ареста с исполнением служебных обязанностей.

Летать на боевые задания я, конечно, по-прежнему летал, а вот в свободное от полетов время десять дней пришлось посидеть дома...

Вскоре я убедился насколько был прав командир дивизии в своей требовательности. 21 апреля группа старшего лейтенанта Дедова пошла на боевое задание в район Новороссийска. Истребители прикрытия, охраняя штурмовиков, вступили в бой с «мессершмитами» и «фокке-вульфами». В это время подошла вторая группа — более двадцати вражеских истребителей — и навалилась на восьмерку самолетов Николая Дедова.

Отважно дрались воздушные стрелки. Будучи тяжело [135] раненым, Варич сбил один МЕ-109. Но силы были слишком не равны. Пять наших самолетов не вернулись домой. К счастью, пять человек из десяти оказались живы и несколько позже возвратились в полк. Самолет Киселева — Варича приземлился на фюзеляж на Малой земле. Летчики Слесарев и Лагош спаслись на парашютах. Воздушные стрелки Рагозин, Ямин, Фараджев, и Фадеев погибли. В этом же бою погиб отважный сын Дагестана Захар Кочкарев, который неоднократно отличался в яростных схватках с врагом еще на Кавказе.

Напряжение боевых действий на «Голубой линии» все возрастало и возрастало. Наши наземные войска успешно атаковали противника в районе станиц Крымская и Киевская. Взаимодействуя с ними, усилила свои удары с воздуха на этом участке фронта и авиация. Мы делали по два-три боевых вылета в день. Наши воздушные стрелки каждый раз проявляли образцы мужества и стойкости, отваги и героизма при отражении атак истребителей.

В полковом дневнике в эти дни записано:

«28 мая 1943 года. 29 боевых вылетов.

29 мая. 35 боевых вылетов. Группа Синькова вела бой с истребителями противника. Воздушные стрелки Останин и Алексейков сбили два МЕ-109.

30 мая. 18 боевых вылетов. Вели бой с истребителями противника: группа Карабута, сбито три МЕ-109, группа Панина, сбито четыре МЕ-109. Воздушные стрелки Останин, Алексейков, Пластунов и Руденко сбили каждый по одному истребителю противника.»

Именно в эти дни наши истребители в жарких схватках завоевали господство в воздухе, стали хозяевами неба. Но зенитный огонь противника не ослабевал, а продолжал усиливаться. Полк нес боевые потери.

Еще в начале мая нашим войскам удалось добиться некоторого успеха и овладеть станцией Крымской, важным опорным пунктом в системе обороны противника. Однако врагу удалось закрепиться на промежуточном рубеже и остановить продвижение наших войск. Напряженные бои продолжались вплоть до начала июня. И, наконец наступило временное затишье.

С 25 марта по 14 июня 1943 года полк потерял 11 летчиков, 16 воздушных стрелков и 15 самолетов. За этот отрезок времени было совершено 734 боевых вылета.

В дни напряженных боевых действий росло не только наше умение бить противника, но и организованность [136] работы на аэродроме. Надо было предусмотреть все до мелочей, чтобы в кратчайший срок подготовить самолеты к очередному боевому вылету. Инженеры и техники, оружейники и мотористы проявляли образцы слаженности и четкости в выполнении своего воинского долга. Мы приходили на аэродром с рассветом, а технический состав уже на месте, докладывает о готовности самолетов. В сумерках мы уходили с аэродрома, а техники и мотористы оставались, залатывать пробоины в самолетах, заменяли поврежденные в бою детали и агрегаты. Когда они только спали, уму непостижимо!

Учитывая обстановку на фронте, командование поставило задачу сократить до минимума время с момента получения боевого задания до взлета группы. В особо критические моменты мы выруливали со стоянок по сигнальной ракете с КП полка, а задача нам ставилась уже на старте и даже после взлета по радио. В этом случае время вылета сокращалось до нескольких минут.

...Четыре утра. Серые, ночные тени уступают место мглистому рассвету. Командиры эскадрилий — на КП полка. Десять-пятнадцать минут уточняется линия боевого соприкосновения, даются возможные варианты задач. Еще столько же времени для постановки задачи летному составу, и мы — готовы к боевому вылету.

Лежим под крылом самолета, ждем сигнальной ракеты. Резкий хлопок, и зеленая дуга, дымя, чертит полнеба. Садимся в кабины. Запускаем моторы. Через две-три минуты подруливаем к старту. Там начальник штаба полка майор Провоторов дает ведущему цель, и самолеты взлетают с интервалом десять — пятнадцать секунд.

Иногда не обходилось без курьезов. Пять-шесть часов после трудного боевого дня — это, конечно, маловато. Хроническое недосыпание. В ожидании сигнала на вылет забираемся под крыло самолета, чтобы на минутку сомкнуть глаза, пока есть время. Но «дежурное» сознание всегда начеку.

Хлопок — выстрел ракетницы! Вскакиваем. Смотрим, какого цвета ракета. У каждой эскадрильи — свой цвет. Ничего не видно.

— Да это не ракета, — говорит подошедший техник соседнего самолета и смеется, — это Аня Трофимова нечаянно хлопнула крышкой ящика из-под снарядов...

— Тьфу ты, елки-моталки, а я уже на крыло вскочил.

Девушки-оружейницы, заменившие ребят, которые [137] ушли в десантные войска, теперь уже в совершенстве овладели своей специальностью. Тася Лагунова, Аня Трофимова, Саша Мазюкова, Тося Дмитриева, Рая Пикалова, Клава Филаретова, Галя Танина, Лиза Шашева, Вера Лаврушкина, Паня Загузова, Паня Щербакова, Лея Искольд — всех не перечесть! Какие вы чудесные, умные, самые красивые девчата! Руки ваши не знают маникюра и золотых колец. Но это поистине золотые руки! Они так надежно, и с такой любовью снаряжают наши пулеметы и пушки, что те всегда стреляют до последнего патрона и снаряда. Вот только до сих пор мне не понятно как девушки могли снимать и ставить обратно в крыло самолета огромные тяжелые авиационные пушки. Как они ухитрялись подвешивать без лебедки (чтобы побыстрее) стокилограммовые бомбы? Совершенно не понятно... А укладчица парашютов Полина Шишова не без основания могла гордиться тем, что уложенные ее руками парашюты спасли жизнь нескольким летчикам и в том числе самому Ивану Карабуту. Действительно, золотые руки!

Стоял тогда наш полк в станице Днепровская, которая утопала в садах. Вишневые деревья вплотную подступали к аэродрому. С крыла самолета можно было собирать спелые сочные ягоды. Но мы этого не позволяли себе. Женщины-станичницы каждый день приносили нам целые ведра ягод, яблок, разных овощей, снабжали вкусными домашними лепешками и молоком. Словом подкармливали. Приносили все самое лучшее. Иногда бывали и забавные случаи.

Как-то рябая востроносая молодка повадилась носить молоко, но, очевидно, сперва снимала с него сливки. Вот воздушный стрелок Леня Татаренко — чудак такой был, любил шутку — подходит к женщине и говорит:

— Ах, опять принесла снятое молоко?

— Скажи еще и кислое, — бойко отбилась станичница. — Типун тебе на язык.

— А мы сейчас проверим... — Леня подносит компас к ведру с молоком. — Конечно, снятое, — смеется он. — Смотри, как стрелка прыгает...

Опрокинув молоко, молодуха подхватилась бежать.

Любили ребята в нашем полку шутку. Она создавала настроение, помогала в минуты отдыха быстрее размагнитится, отойти от скованности и напряженности боев. С шуткой легче было переносить все невзгоды и тяготы войны. Шутка давала заряд бодрости, смеха. А смех [138] очищал душу от горечи переживаний за погибших друзей, освежал голову от тягостных мыслей, укреплял веру в торжество нашей победы. Как после боя хотелось вдвойне песни, шутки, смеха, так после смеха и разрядки хотелось с новой силой гнать врага, биться до победного конца, невзирая ни на какие трудности войны.

Любили в полку шутку и шутили, впрочем, может это выходило и не всегда тонко. Но всякая шутка это, по-видимому, своеобразный и определенный показатель стойкости духа солдата. Улыбается, шутит он, значит, крепок, здоров, бодр, готов к очередной схватке с врагом.

Шутку у нас понимали и шутили вне зависимости от звания и занимаемой должности. Иван Карабут, хотя и стал командиром эскадрильи, но в свободное от полетов время любил, как говориться, схохмить.

...На аэродром привезли обед. Мы уселись за столом и наблюдаем за магическими действиями официантки. Николай Есауленко что-то рассказывает, задевая словом Ивана. Тот сначала молча переносит, потом говорит:

— Коля, хватит языком чесать. Оставь трошки для женского полка...

А Коля не унимается, все подкалывает и подкалывает Ивана. В это время официантка ставит перед Иваном тарелку борща. Он пробует с тарелки огненный борщ, обжигается, но, не подавая вида, говорит на полном серьезе:

— Опять борщ чуть теплый... И когда же у нас порядок будет с обедом!

Не подозревая подвоха, Николай отправляет в рот полную ложку борща, но тотчас вскакивает со стула, словно ужаленный, и смешно вытягивает губы трубочкой.

— Аж язык ошпарил. Не борщ, а кипяток в томате...

Ребята покатываются со смеху. Иван тоже смеется:

— Как-нибудь переживем твою временную немоту...

Шутки шутками. Но они вовсе не были помехой для командира эскадрильи капитана Карабута. Он, когда нужно, умел потребовать и спросить с подчиненных. Как-то был такой случай. Пришел Иван с КП, видно там с него майор Зуб «стружку снял», скомандовал:

— Становись!

Выстроились мы. Ходит капитан Иван Карабут взад-вперед перед строем, сумрачный, серые глаза стали зелеными. [139] — Почему это мы такие обшарпанные и по колено в грязюке?

Мы молчим. А он продолжает ходить и ощупывать нас холодным колючим взглядом. Остановился перед Николаем Есауленко и процедил:

— Вот вы, старший сержант, небритый. К девушкам ходите, а обросли, как дед... Чтобы небритым я вас больше не видел. Ясно?!

— Ясно! — громко чеканит Есауленко, видя, что дело принимает серьезный оборот.

И как только мы расходимся по команде, Николай достает бритву, помазок и долго, словно красная девица, возится перед зеркалом.

... На рассвете эскадрилья идет на боевое задание.

Летим на малой высоте. Под нами проносятся цветущие поля. Тянет медуницей и полынью. Пряный, опьяняющий запах. Будто ты не в самолете, а в цветнике. Вдруг внизу замелькала какая-то желтая полоска, и пряный запах сменился резким дурманом.

— Жень, а, Жень, — обращается к Прохорову Паша Хлопин. — Будто клопами пахнет...

— Прекратить болтовню! — слышу в наушниках требовательный окрик командира эскадрильи. — Я Карабут, прием...

Теперь в самый раз поведать о Саше Маркове.

Бывший колхозный тракторист

Когда мы первый раз возвратились из Куйбышева на фронт, то удивились, что на ПО-2 летает не майор Кущ, как обычно, а какой-то стройный парень.

Заместитель командира полка по политической части майор Афанасий Григорьевич Кущ был очень приятным, душевным человеком. Свою работу он делал капитально, без лишних слов и суеты, был, как говориться, на своем месте, ощутимо помогал командиру полка в проведении политико-воспитательной работы среди личного состава полка. Сам он иногда летал на боевые задания в качестве воздушного стрелка что было вовсе не обязательным и среди людей его должности и звания считалось довольно редким явлением, о всяком случае в нашей дивизии. [140] Майор Кущ сделал на «Голубой линии» более двадцати боевых вылетов. В одном из них он был тяжело ранен в голову. Врачи чудом вырвали его из рук смерти.

Майор Кущ летал в обычное время на ПО-2. А тут видим летит кто-то другой. (Летчика, ведущего самолет, мы узнавали, как человека по походке.)

Спрашиваем:

— Откуда такой летчик взялся?

Оказывается, когда отступали, в Донбассе это было, Афанасий Григорьевич остановил трактор, на котором ехал черноволосый разбитной парень, старший сержант.

Разговорились они по дороге.

— Трудно небось с непривычки трактор водить? — спросил майор у парня. Тот поправил планшет и ответил:

— Трудности особой нет: тракторист я...

— А планшет что, на память взял?

— Летчик-истребитель я. Самолет немцы подбили. Теперь безлошадный. Отступаю вместе со всеми. Сел на бесхозный трактор, чтобы пешком не идти...

Взял тогда парня майор Кущ в свой полк. Посылали тогда парня из штаба полка с разными поручениями на ПО-2: то донесение отвезти в дивизию, а то слетать за арбузами в освобожденный колхоз для пополнения витаминами суточного рациона личного состава полка.

Парень так вот и дошел вместе с полком до Кубани.

Сначала летал и за воздушного извозчика, и за интенданта, а потом взмолился:

— Отпустите назад в истребители.

— Давайте документы, отпустим.

А документов нет, утеряны при отступлении. Тогда майор Кущ все же настоял чтобы комсомольцу Саше Маркову дали провозные на Ил-2 и допустили к полетам на боевые задания.

Проверили Сашу в воздухе на Иле. Летать может. Определили постоянно в нашу эскадрилью. Полк нес большие потери, очень были нужны летчики на новые машины.

Потренировался Саша немного и полетел вместе со всеми на боевое задание. Слетал не хуже остальных один раз, другой, третий. И прижился в эскадрилье. Все было вроде нормально. На нашем участке фронта наступило короткое затишье. Из дивизии команда:

Проверить технику пилотирования у всех летчиков. [141] Для нас, «старичков», такие проверки не были в новинку. Их время от времени проводили, чтобы знать качество подготовки нового пополнения и держать под контролем опытный летный состав авиасоединения. Мы не обижались : порядок есть порядок.

Стали проверять технику пилотирования новичков и в нашей эскадрилье. Полетел я в зону с Сашей Марковым. Когда он делал мелкие виражи и летел по прямой, то еще ничего. Но как только вошел в глубокий вираж, так я прямо за голову схватился : координации никакой и высота теряется, аж свист вокруг кабины!

Говорю ему:

— Давай попробуем вместе.

Показал, как выполняется глубокий вираж.

Попробовал он сам, получилось уже лучше, но все же не так, как было нужно. Другой, третий раз и все — не то.

Садимся. Говорю ему:

— Как же вы летаете, старший сержант? Вы же совсем не владеете пилотажем.

Он молчит, а потом в оправдание:

— Голова у меня раскалывается от боли...

— Сходите в санчасть.

Санчасть — санчастью, а пилотаж — пилотажем. Доложил я командиру эскадрильи капитану Ивану Карабуту.

— А где же я других летчиков возьму? — сказал тот в ответ. — Самая лучшая школа это боевые полеты. Захочет, научится...

На этом все кончилось. Наступила летная погода, а с ней и новые боевые вылеты. По нескольку вылетов в день. О технике пилотирования Саши Маркова просто-напросто забыли в боевой горячке фронтовых будней. Летал он столько же, сколько и все, когда требовала фронтовая обстановка. Боевые задания выполнял успешно и в конце концов действительно научился летать не хуже других. А когда он стал младшим лейтенантом, командиром звена первой эскадрильи, то удивил однажды весь полк своим необычным желанием. Связано оно было с его награждением.

О наградах тогда мы как-то не задумывались это было заботой командования. Самой большой наградой для нас было остаться живым. В минуту задумчивого отдыха [142] вдруг кто-то неожиданно для самого себя произнесет вслух:

— Все-таки, ребята, чертовски интересно было бы дожить до конца войны!

А Саша Марков тем и удивил всех, что однажды он проявил небывалый интерес к своей награде.

Обязанностью командования было представлять к наградам тех, кто уже достаточно сделал много успешных боевых вылетов или проявил образцы трудового героизма, обслуживая боевую технику на земле.

Подоспело время подготовки наградных документов и на младшего лейтенанта Маркова. Заниматься этим пришлось Саше Иванову. Он опытный штурман и снайпер бомбометания на самолете СУ-2. В полку с момента его организации Саша — адъютант первой эскадрильи. На самые сложные задания он летает на ведущем самолете вместо воздушного стрелка. И вот теперь перед ним встала нелегкая задача. Недолго думая, Саша шутливо спрашивает у Маркова:

— Как ты смотришь на орден Отечественной войны 1 степени?

— Не-не-не...

— Разве это невзрачный орден?

— Хороший орден, но мне по душе другой...

— Какой-же?

— Орден Славы...

— Почему?

— Пока я еще младший лейтенант, имею право получить этот орден. А вдруг лейтенанта дадут, тогда уже не получишь. А с остальными орденами еще успеется...

Саша Иванов обратился к гвардии подполковнику Зубу. Тот улыбнулся про себя и спросил:

— Как летает этот Марков?

— Ничего...

— Пусть сделает еще несколько боевых вылетов, тогда посмотрим.

Через месяц наградили младшего лейтенанта Семена Маркова орденом Славы. (При объявлении приказа мы узнали, что настоящее имя Маркова — Семен. Он, как и Семен Локаткин, тоже не любил почему-то своего имени. Маркова однополчане до сих пор называют Сашей. Что это все Семены не любят своих имен?..)

Награждение орденом Славы, оказывается, давало [143] одновременно право на повышение в воинском звании. Стал бывший тракторист, истребитель Саша Марков кавалером ордена Славы, лейтенантом и неплохим летчиком-штурмовиком. И все это, пожалуй, благодаря майору Кущу и своему боевому опыту, который Саша в довольно короткий срок пробрел на «Голубой линии».

Штурман полка капитан Токарь

Судьба военных дрог свела нас с капитаном Токарем еще в Донбассе. Был этот чернявый, плотный, очень рассудительный человек штурманом полка. К своим служебным обязанностям относился честно, серьезно и творчески. Районы предстоящих полетов требовал от летчиков изучать досконально, всегда обеспечивал нормальное самолетовождение и штурманскую подготовку летчиков в полку.

Перелет из Куйбышева он обеспечил блестяще, разработал его по своей штурманской линии в мельчайших деталях. Все летчики довели в сохранности самолеты до конечного пункта, где базировался полк.

Летал он много. Водил группы самолетов. Одно время был я у него ведомым. Это еще когда в Донбассе летали. Ничего особенного за своим ведущим как-то не примечал. Но однажды...

Капитан Токарь вел группу на очередное задание. Перед вылетом он приказал:

— Держитесь покучнее.

Пристроился я вплотную к его самолету. Летим крыло в крыло. Настолько близко, что отчетливо вижу его лицо. Он ведет группу на цель. Меня поразило и испугало выражение его лица. Оно было искажено, словно судорогой, гримасой страха.

Задание группа под его руководством успешно выполнила. Все летчики вернулись домой. После полета я поделился своими впечатлениями с Иваном Карабутом. Он мне сказал:

— Все знают, что капитан Токарь боится огня, тяжело переживает каждый вылет. Но все же летает, [144] выполняет задания и свой воинский долг. А ты думаешь, что я не побаиваюсь в полете?

Удивленный и обескураженный неожиданным сообщением Ивана я молчал. А он в раздумье продолжал:

— Не очень верь, когда тебе заявляют: «Я совсем не боюсь», Так говорят хвастуны или лгуны... Всем людям свойственно чувство страха. Только сильные духом преодолевают это чувство, если хочешь, борются со страхом. Именно так поступает капитан. Задания он выполняет нормально, а остальное н так уж важно...

Когда на нашем участке фронта наступило короткое затишье, из дивизии пришел приказ: провести тренировочные полеты командного состава.

Однажды ранним утром гвардии подполковник Зуб сказал:

— Сегодня будут тренировочные полеты комсостава. Рассматривайте это как подготовку к штурму «Голубой линии».

Полет был по маршруту на полный радиус действия самолета. Следовало пролететь по треугольнику, в определенном месте на полигоне сбросить бомбы и отстреляться. После посадки в баках должно остаться горючего не более, чем на пять минут полета. В этом последнем, собственно, и заключался смысл данного тренировочного полета.

Первым, как всегда в подобных случаях, слетал гвардии подполковник Зуб. Блестяще, мастерски слетал. После него полетели командиры эскадрилий и их заместители. Все нормально. Дошла очередь до штурмана полка капитана Токаря. Полет по кругу на предельный радиус действия — это вопрос престижа штурмана. Капитану Токарю, естественно, не хочется «упасть лицом в грязь»в глазах своих однополчан. Да здесь еще и командование дивизии...

Взлетел капитан Токарь. Хорошо взлетел. Отбомбился, отстрелялся и пришел на аэродром точно в срок, минута в минуту. Но при заходе на посадку допустил перелет. Видимо волновался, поздно убрал газ. Надо уходить на второй круг. Хватит ли горючего? Полет так рассчитан, что все на пределе. Если не хватит бензина, то возможна вынужденная посадка в поле, вне аэродрома, да еще, не дай бог, шасси надо убрать, — это уже поломка винта... «Для штурмана полка такое просто недопустимо...»

И капитан Токарь принял решение садиться, может, [145] посадочная полоса аэродрома окажется достаточной.

Самолет приземлился с перелетом метров на триста-четыреста. Катится по земле, а впереди болото. Надо срочно убрать шасси, но это грозит поломкой винта... и он не убрал шасси а нажал на тормоза и вскочил в болото.

Самолет скапотировал — перевернулся через нос и завалился на спину. Экипаж погиб.

Всех нас поразил своей нелепой неожиданностью этот скорбный случай. Мы очень переживали трагическую смерть товарищей, свершившуюся на глазах почти у всего состава полка.

Когда мы остались вдвоем с Иваном Карабутом, тот философски заметил:

— Видишь, как жизнь наша фронтовая все же примитивно устроена. Два года человек сражался. В воздухе подавлял в себе страх перед врагом. Хорошо воевал. И на ж тебе: не сумел побороть в себе чувство перед начальством...

Вместо выбывшего из строя капитана Токаря штурманом полка был назначен майор Панин. На его место — командиром эскадрильи — назначили меня. А замкомэском у капитана Карабута стал старший лейтенант Прохоров.

Хлопот теперь у меня прибавилось. Наряду с ответственностью за состояние личного состава надо было еще отвечать за боеготовность самолетов эскадрильи. А в инженерно-технической службе я тогда разбирался еще довольно посредственно. Большую помощь мне оказывали старший техник эскадрильи Михаил Переверзев и техники звеньев Иван Лупов и Яков Огнев. Машины они знали до винтика. Под их непосредственным руководством наши техники и мотористы тщательно, аккуратно и безукоризненно готовили самолеты к боевым вылетам.

Не помню уже в какой пьесе один из командиров — артиллеристов сказал расчету орудия: «Если артиллерия — бог войны, то вы — его апостолы!» наши техники звеньев казались мне тоже апостолами. До чего же здорово знали они свое дело!

А Ивана Лупова, коммуниста с довоенным партийным стажем, мы единодушно избрали парторгом эскадрильи. Он был возрастом всех нас постарше и всегда помогал мне, молодому коммунисту и командиру.

Смерть отца полка

Стояла середина июля. Сухое, безветренное и по-кубански жаркое лето. Шел третий год войны...

Войска Красной Армии приобрели опыт ведения боевых действий. В огне боев выросли и сложились кадры командного состава. Тыл непрестанно наращивал выпуск самолетов, танков, орудий, снаряжения и боеприпасов.

Победа под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии. Однако вопреки здравому смыслу, гитлеровское командование в июле 1943 года снова предпринимает наступление под Курском, сосредоточив здесь крупные силы пехоты, танков артиллерии и авиации.

На нашем участке фронта, на Кубани, противник продолжал упорно сопротивляться. Пресловутая «Голубая линия» была плотно прикрыта зенитным огнем. Зенитки стояли чуть ли не на каждом бугорке.

Кратковременную передышку мы использовали для подготовки к предстоящему штурму «Голубой линии». В тренировочных полетах и на занятиях мы передавали опыт молодым летчикам, пришедшим в полк на пополнение.

Надо было что-то придумать для подавления огня вражеских зенитных батарей. Обычно для этой цели в случае необходимости выделялась специально часть самолетов летевшей на задание группы. Если идут, например, двенадцать самолетов на цель, то четырем из них специально поручается сбрасывать бомбы на зенитные батареи противника. Однако и подобном случае задача эта очень серьезная и не такая уж простая, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что зенитное орудие ведет прицельный огонь с упреждением, то есть с известной поправкой на скорость самолета. А когда самолет пикирует на зенитную батарею, то зенитчики могут стрелять без упреждения, прямой наводкой по цели.

Пикировать на зенитку опасно. Штука эта, как говорится, обоюдоострая. Игра нервов. Кто кого. Изменила выдержка зенитчику — выиграл бой летчик. А если наоборот, то оказывается победителем зенитчик.

Очевидно, все-таки летчику сложнее, хотя бы потому, что не на земле, а в воздухе. И попасть бомбами в зенитную батарею или из пушек по зенитчикам — не такая уж простая задача. И все же, как правило, летчикам [147] удавалось заставить замолчать, хотя бы на несколько минут зенитные батареи, если их было две-три, не более. А как быть, если их двадцать-тридцать?

Наше командование пришло к логическому выводу: наносить сосредоточенные удары по противнику. Бить по его переднему краю и ближайшим тылам колоннами по сорок — шестьдесят самолетов. Противопоставить большому количеству батарей противника — массу самолетов, не меньше двух полков одновременно.

Сначала предполагалось, что такие воздушные «армады» будут водить в бой командиры полков и их заместители, но потом дело дошло и до командиров эскадрилий. Пришлось и мне три раза водить «дивизию» в бой.

При подготовке таких массированных ударов наш командир полка гвардии подполковник Зуб проявил исключительные организаторские способности. Готовил он полк к решающим схваткам без суеты, уверенно и рассчитано, как, впрочем, он умел делать все, за что брался или что ему поручалось командованием дивизии.

Он никогда не принижал инициативу командиров эскадрилий и ведущих групп. Вызовет на КП, поговорит минут десять-пятнадцать — и все. А дальше мы должны были действовать самостоятельно, решать поставленную задачу, сообразуясь с конкретной ситуацией. Но командир наш внимательно наблюдал за нашими самостоятельными действиями, и, если вдруг возникала необходимость, тактично и поразительно точно своими, казалось, незначительными советами он направлял выполнение боевой задачи по наилучшему пути.

Передышка на нашем участке фронта кончилась.

6 июля мы начали сосредоточенные удары по «Голубой линии», так называемую авиационную подготовку атаки наземных войск.

Идем дивизионной колонной пятерок. При подходе к цели — ураганный огонь зенитной артиллерии, преимущественно крупного и среднего калибра. Почти все пространство спереди и с боков заполнено черными клубками разрывов. Изредка, когда снаряд рвется вблизи самолета, сквозь шум мотора слышно лишь глухое — пуфф!

Война в воздухе по звукам резко отличается от наземного боя. Звуки боя слышны только тогда, когда стреляешь сам или получаешь прямое попадание снаряда противника в самолет. Все остальное — одни лишь зрительные ощущения. Однако, если понимаешь и знаешь, [148] что они означают, то действуют они ничуть не слабее ощущений звуковых...

Первая пятерка наносит удар, делает разворот. Затем бьет и потом разворачивается на следующий заход вторая пятерка, за второй — третья, пятая, десятая. Получается большой замкнутый круг.

После первого захода огонь зениток стихает наполовину, после второго — остаются редкие одиночные выстрелы, на третьем и четвертом заходах вражеские батареи затихают полностью.

Мы становимся хозяевами в своем родном небе.

Как только авиация свое дело сделает, начинается артиллерийская обработка вражеских позиций, а потом уже идут в атаку танки и пехота.

И все же длительное время наземным войскам не удавалось прорвать «Голубую линию». Вот до чего немец здесь сильно укрепился, зарылся в землю, укрылся бетоном.

С вечера командир полка гвардии подполковник Зуб собрал на КП своих заместителей и командиров эскадрилий. Был он как всегда немногословным. Но в этот раз он показался мне более сосредоточенным и озабоченным, чем обычно.

— Наземные войска получили приказ, — сообщил он, — во что бы то ни стало прорвать оборону противника. Мы должны поддержать их своими силами. Применяем тактику сосредоточенного удара. Идем колонной пятерок. Превышение пятьдесят-сто метров. В первой пятерке пойдут со мной... он оглядел нас долгим задумчивым взглядом и назвал фамилии летчиков.

Рано утром, как только взошло солнце, окропив бело-голубое небо багряными сполохами, армада в шестьдесят самолетов, которую вел Николай Антонович Зуб, вылетела на очередное боевое задание.

Я веду третью пятерку на дистанции пятьсот-семьсот метров, с допустимым превышением в пятьдесят-сто метров. Впереди линия фронта. Скоро цель. Взгляд на приборы — высота семьсот метров. Стало быть, у первой пятерки, которую ведет Николай Антонович, высота метров пятьсот-шестьсот, то есть самая опасная высота. Ведь в начале атаки самолеты идут по прямой, и вражеским зенитчикам легко их сбить.

Зенитные батареи пока молчат. Видимо тщательно прицеливаются. Необходим маневр, хотя бы небольшой. [149] Первый залп — самый опасный. Дальше уже легче. А батареи все молчат. Напряжение растет. Сейчас атака...

И вдруг мгновенно вокруг пятерки гвардии подполковника Зуба возникают десятки смертоносных разрывов. Черные клубы кольцом опоясывают самолет ведущего. Вся его пятерка, разом ринувшись в атаку, скрывается в сплошной черной массе разрывов.

«Что там? Все ли уцелели?»

Идем в атаку и мы. Разворот и снова заход.

А в ведущей группе — три самолета вместо пяти. «Неужели сбиты? А может, дотянули до нашей территории?»

Команда с КП командира дивизии:

— После второго захода — домой!

Выходим из атаки. Курс — свой аэродром. Посадка. Командный пункт полка. Ошеломляющее известие: первым залпом сбиты Николай Антонович Зуб и Володя Ильин.

Почему Николая Антонович повел именно на этой высоте свою пятерку, для меня тогда было загадкой. Может потому, чтобы с меньшей высоты лучше поразить цель? Или просто отвага у него взяла верх над трезвым расчетом?

Горький удушливый клубок поступает к горлу, обида ест глаза.

На траурном митинге дали мы клятву отомстить за гибель командира полка и других наших товарищей. А жене гвардии подполковника Зуба — Анне Ивановне и его дочери мы послали письмо. Оно и сейчас, спустя много лет, сохранилось в семье Николая Антоновича.

«От партийной организации воинской части

Дорогая Анна Ивановна!

22 июля 1943 года, выполняя ответственное боевое задание в борьбе с гитлеровскими захватчиками, погиб наш боевой командир, стойкий большевик, отец полка, Ваш муж гвардии подполковник Николай Антонович Зуб.

Тяжела для нашей части, для партии, для Красной Армии эта утрата. Еще тяжелее она для Вас, для вашей дочери Валентины.

Вы потеряли самого близкого человека, мужа, друга жизни. Партия потеряла лучшего своего члена стойкого большевика.

Для Красной Армии Николай Антонович Зуб был не просто бойцом, он был командиром, красным офицером-воспитателем. [150] Для нашей части гвардии подполковник был не просто командиром полка, он был отцом, душой части. Придя к нам в полк в период Отечественной войны, Николай Антонович своим умелым руководством приумножил боевые традиции части, воспитал десятки отличных летчиков, умелых командиров-руководителей.

Всегда, когда перед полком стояла ответственная задача, Николай Антонович сам садился в боевую машину и вел за собой своих питомцев громить врага. Летчики всегда говорили: «С нашим боевым командиром мы выполним любое задание партии и правительства по разгрому ненавистного врага». И они правы.

Десятки раз тов. Зуб водил наших соколов громить вражеские аэродромы, вражеские переправы, вражеские танковые колонны, поезда и скопление войск.

Триста восемьдесят один раз гвардии подполковник Зуб летал громить врага, и всегда возвращался с победой. За свою светлую жизнь он уничтожил много вражеской техники, убил тысячи гитлеровцев.

Правительство и партия высоко оценили боевые дела любимца полка, боевая слава о котором идет по всей Красной Армии, Зуба Николая Антоновича и наградила его медалью «За Отвагу», орденами Красной Звезды, Отечественной войны 1-й степени, орденом Красного Знамени и орденом Ленина.

На митинге, посвященном памяти гвардии подполковника тов. Зуб Н.А., воспитанники Николая Антоновича товарищи Сивков, Гладков и молодой летчик т. Фролов дали клятву мстить за боевого командира, еще больше уничтожить врага, его техники, чтобы быстрее приблизить победу, чтобы скорее совершить всенародно справедливый суд над теми, кто начал войну, кто вверг человечество в эту кровопролитную бойню. Техники, мотористы, работники спецслужб — коммунисты, комсомольцы, весь личный состав части дали клятву мстить за командира — отца — друга Зуба Николая Антоновича. Каждый выступающий обязался еще лучше работать на своем посту.

На место погибшего на боевом посту стойкого большевика тов. Зуба в нашу партийную организацию изъявили желание вступить лучшие летчики и воздушные стрелки товарищи Варич, Качанов, Фролов, чтобы продолжить дело Николая Антоновича, полностью разгромить врага. Все они приняты в партию и сейчас на своих грозных [151] машинах бомбовыми и штурмовыми ударами с воздуха помогают наземным войскам километр за километром очищать нашу священную землю от иноземных захватчиков.

Уважаемая Анна Ивановна!

Партийная организация части вместе с Вами скорбит о нашей общей большой утрате.

Не падайте духом. Ваш муж был и останется в памяти у всех героем. Он сделал все, что мог, для отвоевания счастья и свободы нашей Родины. Он не жалел сил и даже самой жизни для победы над врагом.

Желаем Вам бодрости и здоровья.

Пишите нам, партийная организация всегда будет считать за свой долг ответить на Ваши письма, оказать необходимую помощь.

По поручению партийного бюро подписали:

Парторг части (Петров)

Трижды орденоносец (Панин)

Трижды орденоносец (Сивков)

25.07.43 г.

Настроение в этот день в полку у всех было прескверное. Женщины на митинге плакали, а мужская часть полка крепилась, дала волю своим чувствам, когда разошлись по квартирам.

— Не понимаю, — сказал я Ивану Карабуту, едва мы остались наедине, — зачем он пошел со своей пятеркой на такой высоте?

— Понимать тут нечего. Приказ был категорический. А Николай Антонович привык выполнять приказы. Здесь это стоило ему жизни. Но зато фрицы драпают. И мы с тобой живы...

И меня вдруг осенило. Николай Антонович Зуб знал о грозившей опасности. Вот почему он повел свою пятерку на этой высоте. Это, по-видимому, сделано было им с расчетом: при наименьших потерях обеспечить успех в выполнении задания командования. И он, командир, не знавший поражений, пожертвовал ради победы полка собственной жизнью.

— Полк потерял своего отца, — в раздумчивой грусти сказал мне Иван Карабут. — Но мы отомстим фашистским гадам!

В последующие дни полк делал по нескольку боевых вылетов, помогая в составе авиационной дивизии [152] наземным частям. А вскоре под натиском пехоты и танков «Голубая линия»была взломана. Фашистские войска начали отступление на этом участке фронта.

«Охотники»

Наши войска после тяжелых кровопролитных боев в середине сентября освободили город Новороссийск. Началось отступление немецко-фашистских войск по всей «Голубой линии». Однако отступление довольно организованное, на заранее подготовленные и сильно укрепленные позиции. Во всяком случае, мы ощутили это в последующих боевых вылетах по плотному огню ЗА противника.

Полку было приказано бить гитлеровцев на дорогах. Часто в плохую погоду приходилось летать парами, как у нас тогда говорили, на «охоту».

Когда истребитель шел «охотиться» — это была настоящая охота, так как истребители имели преимущество в скорости над всеми другими самолетами. А когда штурмовик идет на «охоту», то ему надо смотреть в «оба», чтобы самому не превратиться в «дичь».

«Горбатыми» штурмовиков называли в шутку потому, что у этого самолета кабина самолета образует как бы горб.

«Охотились» мы на немцев, с воздуха помогали пехоте преследовать отступавшие мотодивизии противника. А в тех местах, где немцы задерживались, наземные войска при поддержке штурмовиков выбивали противника из укрепленных населенных пунктов.

Вот как рассказывает о боевых буднях осени 1943 года один из активных «охотников», Герой Советского Союза Николай Есауленко.

«Штурмовому полку помимо групповых полетов под прикрытием истребителей часто приходилось выполнять специальные задания: полеты на поиск и уничтожение подвижных целей противника — колонн автомашин и железнодорожных эшелонов, или, как такие полеты называли мирным, увлекательным словом, «охота».

Такая задача была поставлена двум экипажам 13 сентября 1943 года. Возглавил пару самолетов ведущий старший лейтенант Евгений Прохоров, а я у него был ведомым. [153] Взлетели и пошли на задание. Погода на этот раз была хорошая. Воздух прозрачен. На небе ни облачка. Женя Прохоров всегда о такой погоде говорил:

— Видимость такая, что вокруг земного шара можно просмотреть и увидеть свою спину...

Правда, понятие о состоянии погоды у летчиков, идущих на «охоту», не совсем обычное. Если небо покрыто сплошной облачностью, идет дождь, плохая видимость, то это для летчиков-«охотников» погода отличная.

Женя Прохоров на этот счет в шутку замечал, бывало:

— Погода сегодня хорошая, отличная, даже более того, посредственная...

Полеты на «охоту» обычно осуществлялись без прикрытия истребителей, а при ясной погоде такие полеты могут принести много неприятностей для летчиков-штурмовиков. «Охотникам» не всегда удавалось уходить невредимыми.

Но как бы там ни было, мы летим. Женя посматривает на меня, показывает пальцем в небо и что-то говорит. Я не слышу что именно. Он не включает передатчик. По его губам я вижу, что сказанная им фраза не для широкого круга слушателей. Это он сердится на плохую погоду. Потом слышу его голос: «Как меня понял? Я «Кобра-пять», прием!»

Отвечаю, что очень хорошо и правильно понял. Женя смотрит в мою сторону и улыбается.

При полетах на охоту мы старались как можно меньше пользоваться рацией, что бы не обнаружить себя раньше времени. Иначе фрицы успеют подготовиться к встрече.

Прошли станцию Курчанскую. Здесь линия боевого соприкосновения. Все нормально. Фрицы не успели открыть огонь. Всполошились они, но было уже поздно.

Женя опять посмотрел на меня, снова показал большой палец и улыбнулся своей заразительной улыбкой. Так мог улыбаться только он один... Понял его отлично: мол все идет, как следует быть.

Все внимание сосредоточилось на том, чтобы отыскать подходящую цель. Долго искать не пришлось. По дороге к линии фронта движется колонна автомашин и бронетранспортеров.

Женя показал мне взглядом вперед. Отвечаю кивком, что вижу колонну.

— Приготовиться! — звучит Женин голос. — Бьем с ходу [154] и сразу идем на второй заход. Как меня понял? Я «Кобра-пять», прием!

— «Кобра-пять»! «Кобра-пять». Все понял! Я «Кобра-шесть».

Откинуты колпачки с кнопок сбрасывания бомб и пуска Рсов, сняты с предохранителей гашетки пулеметов и пушек.

Сейчас будет бой.

Враги пока не открывают огня. Вероятно еще нас не заметили. А мы их отлично видим.

Женя покачивает самолет с крыла на крыло. Это означает : «Внимание, приготовиться!»

Я тоже покачал крыльями: понял.

Ведущий отворачивает вправо, с таким расчетом, чтобы зайти вдоль колонны с тыла. Делает боевой разворот и с разворота переводит самолет в пикирование.

Я продолжаю лететь по прямой и повторяю тот же маневр. Так было задумано на земле, чтобы увеличить дистанцию для выполнения самостоятельного прицеливания и штурмовки.

Вижу, как с плоскостей самолета ведущего потянулись струйки трасс пушек и пулеметов, а на земле вдоль колонны замелькали вспышки. Уже горит одна автомашина.

Женя боевым разворотом уходит на следующий заход.

Беру на прицел сбившиеся в кучу автомашины, открываю огонь и бросаю бомбу. Результата не вижу, так как ухожу на повторную атаку.

Сделали мы по три захода и каждый раз, завершая атаку, бросали по одной бомбе.

При первом заходе фашисты почти не стреляли, а при втором и последующих заходах открыли огонь из скорострельной пушки «эрликон».

— Очухались, гады! — услышал я Женин голос, словно он разговаривал сам с собой.

От дыма и огня почти ничего не было видно, что делалось на земле. Заметил лишь автомашину, ваявшуюся вверх колесами в кювете.

При выходе из атаки почувствовал удар где-то в нижней части самолета, и в то же время раздался треск со стороны правой плоскости. Самолет начал сильно крениться вправо. Стоило большого усилия, чтобы удержать его в левом развороте.

— Я «Кобра-пять!» — послышалось в наушниках. — Кончай работу! Как меня понял? Прием! [155] Вышли из боя. На этот раз нам повезло: в воздухе не появились «мессеры».

До самого аэродрома пришлось двумя руками держать ручку от сваливания самолета на крыло. В правой плоскости зияла огромная дыра. Это была работа «Эрликонов».

Пришли на аэродром. Женя выпустил шасси и идет на посадку. Захожу за ним, вижу, как его самолет то накренится вправо, то резко выйдет из крена. Как он посадил самолет я не видел, потому что при уменьшении скорости мой самолет тоже стало сильно кренить вправо. Пришлось помогать себе коленом правой ноги, чтобы как следует держать ручку.

В общем, сел. В конце пробега мой самолет резко развернуло вправо. Еле удержал направление, чтобы совсем не развернулся самолет. Обычно при резком развороте шасси не выдерживали и ломались. Когда самолет остановился, я вылез из кабины и увидел, что самолет Жени Прохорова тоже стоит развернутый вправо. Колеса повреждены, пробиты баллоны. Рулить на них было нельзя.

На «эмке» подъехал командир полка подполковник Галущенко Николай Кириллович. Посмотрел на наши самолеты, махнул рукой и сказал: «Садитесь в машину, хлопцы».

Подполковник любил эту собранную из разных трофейных частей машину, всегда сам сидел за рулем. Довез он нас до КП полка. Там стал расспрашивать, как работали, какая цель, каким пользовались маневром.

Женя Прохоров доложил. Галущенко очень внимательно слушал, потом сказал: «Молодцы, хлопцы! А это все отрабатывается еще на земле...»

Посмотрел на меня Женя и улыбнулся.

— Ты чего смеешься? — спрашивает Галущенко. — Может, я что не верно говорю?

— Да, нет, товарищ подполковник, я не поэтому, — нашелся Женя. — Вы говорили о наземной подготовке и я вспомнил рассказ Есауленко, как их обучали на земле тактике штурмовки.

Галушенко попросил меня рассказать. И я поведал ему о подготовке способом «пеший по-летному». Это было еще когда мы стояли в Чир-Юрте.

Он долго хохотал, приговаривая: «Вот это да-а-а! Вот это бой так бой... Говоришь даже пикировали?»

Когда мы вышли с КП, Женя сказал: [156]

— Надо же было фрицам так искалечить наши самолеты. Сволочи! На чем завтра лететь?

— Была бы работа, а лошадка найдется. А что нас маленько потрепали, это ничего, злее будем. Но и фашистам досталось крепко. Как они метались, места себе не находили. Будут еще долго помнить и детям своим закажут.

Пока мы с Женей разговаривали, из КП вышли Галущенко и его заместитель по политчасти майор Кущ.

— Лейтенант Есауленко, ко мне! — скомандовал Галущенко.

— Слушаю вас, товарищ подполковник! — кричу я в ответ и на ходу говорю Жене: — Самодеятельность.

— Где твой баян?

— В клубе.

— Сегодня вечером устроим самодеятельность. Будет петь замполит, — он кивнул на майора куща, — потом цирковые номера моториста Иванова. Еще есть в столовой тарелки?

Майор Кущ пояснил:

— Моторист Иванов крутит сейчас алюминиевые миски.

— Ну тогда ничего, пусть крутит. Будут и другие номера. В общем есть программа у Куща.

Вечером состоялся концерт самодеятельности. Кущ пел свою любимую песню «Дивлюсь я на небо»... Иванов выступал с цирковыми номерами. Исполнялась кантата «Идет война народная» полкового композитора Саши Бормотова. И другие номера тоже были. Действительно, у майора Куща всегда была наготове программа самодеятельности.

А дальше отдых после трудового дня, вот и закончился день 13 сентября 1943 года. Завтра опять бой».

Дни фронтовых будней мало чем отличались один от другого. Обычные дни напряженных и опасных вылетов с победами и боевыми потерями. В этой, ставшей уже повседневной, работе недавно пришедшие на пополнение молодые однополчане приобретали опыт, проявляли мужество и самоотверженность, отвагу и героизм, а случалось, и настоящие подвиги. На войне как на войне. [157]

Подвиг Николая Калинина

Наши войска гонят фашистов все дальше и дальше на запад, к Керченскому проливу.

Освобождена станица Славянская, родина Николая Есауленко. С разрешения нового командира полка подполковника Галущенко, Прохоров и Есауленко на ПО-2 летали к матери Николая. Пробыли там два дня. Привезли массу впечатлений о встрече с родными и близкими Есауленко.

А 17 сентября мы перебазировались ближе к линии фронта, в станицу Славянскую. Не успели еще зарулить на стоянки, как поступило срочное задание : бить по немецким эшелонам на станции Джигинская.

Мне приказано вести четверку. В составе группы — экипажи Александра Маркова, Николая Калинина, Николая Антонова.

Как всегда перед вылетом, майор Провоторов, поставил задачу, предупредил:

— Поосторожнее, Гриша... Зениток там чертова уйма.

Линия фронта находилась в постоянном движении, и где расположены зенитные точки противника, мы, конечно, в этот раз не знали. Поэтому было решено нанести короткий удар с хода, с прямой. Затем разворот на 180 градусов, обстрел пушечно-пулеметным огнем и уход от цели со снижением до бреющего полета.

Спокойно миновали линию фронта. Ни истребителей, ни зениток. Подошли к станции. Вижу два эшелона. Небольшой доворот, и мы входим в пикирование. Две-три очереди из пушек, залп РСов, небольшое упреждение на глазок — и бомбы пошли в цель. Порядок!

Теперь быстрый разворот на 180 градусов для повторной атаки.

И вдруг со всех сторон засверкали красные шарики «эрликонов»! «Ах, бандюги, плотный огонь по ведущему! Старый прием!..»

Треск справа спереди! В кабине стало жарко, как возле чугунной печки. «кажется все, — мелькнула мысль, — горим...»

Но нет, еще не все. Мотор пока работает отлично. Запахло кипящей водой. «Ага, значит, пробита система [158] охлаждения, но сам мотор не пострадал. Долго, однако, не протянет, перегреется и заклинит... до своих далеко, километров сорок... не дотянуть... надо на север, ближе к реке Кубань. Там камыши и кустарник. Можно спрятаться, пока придут наши...»

Разворот влево. курс 360 градусов. Оглядываюсь назад. За мной идут только два самолета: Марков и Калинин. «Где же Антонов?» в свистопляске огня и маневров я не заметил, как он куда-то исчез.

Три-четыре минуты полета, и вот она, полноводная красавица Кубань. Идем на восток, вдоль северного берега. Скорость заметно падает. Обороты двигателя уменьшаются. Вот-вот мотор остановится. И тогда немедленная посадка прямо перед собой, где придется... нет, этого допускать нельзя. Надо найти заранее более или менее пригодную площадку. Пожалуй, эта... Пора, пока не поздно... «Убрать газ. Выпустить посадочные щитки. Шасси не выпускать. Садимся на фюзеляж. Зачем жалеть машину — ведь это территория противника»...

Самолет уже несется над землей. Вот-вот коснется ее, уже, кажется, чуть-чуть зацепился. Руку вперед, на приборную доску, перед головой, чтобы смягчить удар и не набить шишек...

Р-раз! Из глаз — искры. Сухой металлический треск. Облако пыли. И вдруг все стихло...

Поднимаю голову. Ветерком быстро относит пыль. Земля необычайно близко. Самолет лежит на фюзеляже.

Медлить нельзя. Фашисты будут охотиться за нами. Надо во что бы то ни стало уйти, спрятаться получше.

Фонарь открыт. Шлемофон с головы долой. Вместо него — пилотка из кармана. Лихорадочные, машинальные действия. И вполне осознанное: подготовить пистолет к бою.

Спрыгиваю с крыла на землю. Воздушный стрелок Степан Пластунов уже выскочил из кабины, с пистолетом наготове.

Над нами кружатся самолеты Маркова и Калинина. Накренив машины они смотрят, что с нами.

Оглядываюсь вокруг. Площадка приличная. Сесть можно. И неожиданно для себя делаю широкий взмах руками — сверху — вниз к земле: «Садись! Выручай! Сесть можно!»

Саша Марков понял: покачивает самолет с крыла на [159] крыло. И заходит на посадку, но... садиться нельзя. Шасси повреждено зенитным снарядом. Перебит подкос левой стойки шасси. Саша снова проходит над головой и покачивает крыльями. Расшифровываю этот ответ: «Смотри, рад бы выручить из беды, да не могу!..»

Медлить нельзя.

— Степан Иванович! — кричу Пластунову. — Бежим в камыши, пока не спохватились фрицы!

— Смотрите, смотрите! — кричит Пластунов. — Калинин заходит на посадку.

Коля Калинин хороший летчик, умный, спокойный парень. Но сесть на маленькую площадку, да еще на территории противника, — совсем не так просто. Тут надо обладать железной выдержкой и сознательно принять решение добровольно полезть дьяволу в пасть, которая в любой момент может захлопнуться.: достаточно одной пули из автомата в баллон колеса — и уже не взлетишь!..

Риск огромный. Но решение ребята принимают мгновенно. Летчик Николай Калинин и воздушный стрелок Леонид Татаренко, рискуя собственной жизнью, садятся на вражескую территорию ради спасения товарищей.

Калинин планирует. Шасси выпустил, выравнивает, вот-вот колеса коснутся земли, но... дает газ и уходит на второй круг. Не рассчитал. Площадка все же маловата...

До камышей метров пятьсот. Мы бежим туда. Не успели пробежать и полпути, видим, как Калинин, сделав небольшой круг, снова пытается сесть. Теперь нам уже не до камышей. Надо бежать туда, где его самолет остановится после пробега. И мы поворачиваем сторону садящегося самолета.

Калинину опять не удается сесть. Мы снова бежим к камышам. Раз пять заходил Николай на посадку И мы метались туда и обратно. Степан Иванович — спортсмен. Он — впереди, я — позади. Ему ничего А из меня уже и дух вон.

— Хватит бегать туда-сюда, — говорю Степану Ивановичу, — прячемся в камышах. Слышишь стреляют? Наверное фрицы очухались...

Высоченный — метра четыре — густой камыш. Задыхаясь, как загнанные лошади, бежим вглубь зеленой чащи. Пытаемся «замести» свой след в камыше. Руками выравниваем за собой высокие упругие стебли.

Остановились. Прислушиваемся. Что же дальше? Над [160] головой по-прежнему рокот моторов и почему-то короткие очереди из пушек, сухой треск крупнокалиберного пулемета. Что они кружат? Почему не идут домой? Почему стреляют?

Снова подбираемся к краю зарослей. Осторожно выглядываем. Но что это? Самолет Калинина уже катится по земле!

Бежим!!!

Калинин ждет, винт вращается на малых оборотах.

Бежать осталось метров четыреста. И вдруг справа бьет тяжелый миномет врага. Разрывы все ближе и ближе. Вот-вот накроет, тогда амба!.. Бегу а сам машу рукой к себе, — мол, Коля, отрули от разрывов, к нам поближе. А он почему-то медлит и продолжает стоять на месте. По-видимому, понял меня по-своему: дал команду стрелку Леониду Тараненко поджечь наш самолет. Леонид мчится к самолету, лежащему на фюзеляже, прострелил бензопровод, поджег бензин и — обратно.

Калинин видел разрывными и стал подруливать к нам поближе. Запыхавшись, вскакиваем с Пластуновым на крыло. Николай освободил уже место в кабине летчика, спрашивает меня:

— Сами будете взлетать?

— Сам!

Калинин, Пластунов и подоспевший Татаренко быстро вскакивают в кабину стрелка. Я сажусь за управление.

Спешно выруливаю на взлет. С одной стороны — стена из камыша, с другой — воронки от разрывов мин.

Начинаю взлет. Самолет что-то тяжело разбегается. Того и гляди врежемся в кустарник... Включаю форсаж. Едва-едва оторвался от земли.

Смотрю на счетчик оборотов: он показывает 1800 вместо 2300 взлетных оборотов. Оказывается, второпях я не перевел регулятор оборотов винта на взлетное положение. И из-за этой моей оплошности все мы могли погибнуть.»Пускай уже взлетал бы коля Калинин, — поймал я себя на мысли, — он это сделал бы лучше...»

Все, к счастью обошлось благополучно. Мы прилетели на свой аэродром в станицу Славянскую.

Около КП нас уже встречал замначштаба капитан Лещинер. Выпили сначала по ковшу воды из бачка. Потом докладываю по форме: [161] — Товарищ капитан, задание выполнено. Лейтенант Калинин совершил подвиг. Сел на территории противника и спас воздушного стрелка и своего командира эскадрильи.

Сильно поседевший Лещинер улыбается своими ямочками и говорит:

— Пошли наверх.

— Зачем?

— Пошли, пошли...

Выходим из землянки. Рядом по какому-то случаю оказался фотограф. Сфотографировал нас с Николаем Калининым.

А когда мы уходили с КП, то Коля Калинин подскочил к саше Музюковой и расцеловал ее в обе щеки.

— Это ей говорите спасибо, — пояснил он мне. — Машину всегда образцово готовит к полетам.

Экипаж Коли Антонова не вернулся с боевого задания. А Саша Марков удачно приземлился на одно колесо. Только в конце пробега его самолет, как подстреленная птица, опустился на подбитую «ногу», чиркнул концом крыла по земле, и, описав небольшую дугу, замер.

— Кто же стрелял из пушек? — спросил Пластунов Сашу, когда тот, не спеша, подошел к землянке КП.

— Я... увидел, как на дороге остановилась машина с немецкими автоматчиками. Они пытались окружить вас. Я решил их придержать немного...

4 февраля 1944 года за этот подвиг и за отличное выполнение боевых заданий Николаю Калинину было присвоено звание Героя Советского Союза. Но Коли тогда уже не было с нами...

Дальше