«Котик»
Я помню хорошо этот день. Это было начало мая, кажется, 6-ое число. Я, по обыкновению, сидел около раскрытого окна и пробовал набросать на бумагу то, что было очень давно. В окошко мне виделась часть города с садиками и двориками.
В этих садиках всюду шевелились работающие на земле люди. Можно было без всякого колебания сказать, кто они. Это, конечно, были буржуи, контрреволюционеры, парии советского режима. В социалистической республике почему-то устроено так, что чиновники, профессора, писатели, адвокаты, торговцы, офицеры, словом, люди интеллигентных профессий, должны работать физическим трудом. А люди мускульного труда должны работать головой.
Что же делают эти «буржуи» на хорошеньком квадратике, где зеленые узоры на желто-коричневом фоне раскалившейся одесской земли?.. Кажется, ухаживают за розами... Неужели розы есть в Советской Республике?.. Представьте себе, — есть... Не только розы, — масса цветов на улице. Просто удивительно, — почему нет декретов об уничтожении всех цветочных заведений и запрещении продажи цветов на улице. Что может быть буржуазное цветов... Есть, пить, — это ведь, во всяком случае, и пролетарское занятие. Но цветы? Ленин и нарциссы... Троцкий и фиалка...
Глупые люди... Я бы на их месте этого не потерпел... Как они не понимают, что, пройдя по городу, в котором там и здесь на углах огромные, яркие пятна массированных в одном месте этих чудных существ — цветов, самый жалкий, самый забитый, самый загнанный в щель буржуй вздохнет полной грудью и станет напевать:
Ще не вмерла Украина .. .Итак, был чудный майский день... В окошко, кроме мыслей о буржуях, трудящихся над розами, врывались звуки военной музыки. [146]
Удивительно, как большевики полюбили военный оркестр. Бедна все-таки человеческая изобретательность. Для того, чтобы поддерживать бодрость духа в армии, гимн которой «Отречемся от старого мира», — не нашли иного средства, кроме средства старого, как мир, — медь бряцающую.
Против моей квартиры за квадратиками с розами — большое красивое здание. То есть оно, собственно, потому кажется красивым, что оно свежо оштукатурено. В социалистическом раю не моются не только люди, но и дома. Это подлинное царство «неумытых рыл», и по весьма простым причинам... нет воды для лица, нет денег для ремонта домов. Кто будет ремонтировать? Частная собственность уничтожена. Дома вправляются «домкомами», т. е. комиссиями, избранными населением дома. «Избранный» домком, разумеется, не может потребовать с «избирателей» такой платы за квартиру, которая дала бы возможность ремонтировать дом. И потому дома постепенно разрушаются, и уже, конечно, не до того, чтобы штукатурить фасады...
И вот посреди этих угрюмых, постаревших, покрывшихся преждевременными морщинами домов нарядное, чуть голубоватой свежей штукатурочкой кокетничает это большое здание...
Что это такое?.. Ну, разумеется, это то, чем только интересуются в царстве «трудящихся»... Это — штаб, т. е. место, где разрабатываются способы, как принудить 150 миллионов народа трудиться, не покладая рук, для того, чтобы 150 тысяч бездельников, именующих себя «пролетариатом», могли бы ничего не делать. (Это строй, как известно, называется «диктатурой пролетариата»...).
Так вот, против нарядного советского штаба, влезшего в здание которое было построено до революции для Военного Округа, всегда происходят какие-то парады.
Парадомания у большевиков ничуть не меньше, чем в эпоху
Павла I. Вот играют «встречу». Кого это встречают?.. Ах, да... наш город посетил высокий гость, — товарищ Луначарский... Питомец киевской императорской Александровской гимназии, ныне нечто вроде [147] министра искусств Социалистической Республики. Почему ему устраивают военную встречу, — понять трудно: это пахнет Гоголем...
Музыка замолкает. Слышны какие-то отдельные нечленораздельные звуки, как испорченного, поставленного на чердаке, граммофона. Очевидно, товарищ Луначарский говорит речь. Затем,... ах, что это такое? Да, — это оно... Знакомое, могучее, непобедимое... Ах, глупые, глупые люди, несчастное русское стадо.. Кричат «ура»... Волной перекатываясь, затихая и снова взмывая, волнующее, щемящее...
Есть ли предел русской дури...
Кому кричат «ура», заветное русское «ура», прокатившееся по всему миру, от Парижа до Пекина, от Швеции до Персии... Кому? Одному из тех негодяев, которые заставили русскую громаду резать друг друга и в награду за море крови подарили им голод, холод и темноту...
И кричат «ура»...
Значит, еще не конец... Значит, дурацкие головы, судьба будет еще хлестать вас по щекам до тех пор, дока не поумнеете...
— Вас желает видеть какая-то дама...
Следует продолжительное совещание Общее правило в Социалистической Республике, что каждый незнакомый человек может быть шпион. Я вдруг начинаю понимать, почему образовался этот обычай при встречах протягивать открытую руку...
Это вот почему... В век звериный, когда, во мрачной земле бродили люди, видевшие за каждым стволом дерева смертельную опасность, — люди свирепее скифов, — они все же иногда встречались... И если у них не было враждебных намерений, что бывало не часто, они показывали друг другу открытую ладонь, в доказательство того, что в руке нет камня. Затем тихонько, с опаской подходили друг к другу, ближе и ближе и, наконец, чтобы убедиться окончательно, ощупывали друг другу руки. И с течением времени это превратилось в дружественное рукопожатие [148] Так и сейчас... В этом царстве ХХ века, нео-зверином, люди опять ощущают справедливость старинной поговорки. homo homini lupus est.
И они не смеют прямо и просто подойти друг к другу. Подозрительно и долго по разным, неуловимым дня свежего человека, но явственным для истого контрреволюционера признакам, определяется — не из чрезвычайки ли этот человек, в данном случае — эта дама.
Но скоро я понял, что это просто Вера Михайловна...
Когда я с ней познакомился, мы очень быстро сблизились... как это бывает только у большевиков, — на почве общей опасности и взаимопомощи. Оттенки ведь в Совдепии не в моде. Наказание, например, одно — «к стенке»... Так и в человеческих отношениях...
Вчера вы не были знакомы... сегодня у вас дружба в буквальном смысле слова не на жизнь, а на смерть... ибо завтра вы спасли ее или она вас... а послезавтра вас вместе расстреляют...
И вот она сказала мне
— Вы знаете, что, кажется из всех людей на свете, я больше всего ненавидела вас...
— За что?
— За ваши речи в Государственной Думе... Ведь я — убежденная эсерка... то есть была...
— А теперь
— И теперь тоже... то есть, нет... то есть не знаю... во всяком случае...
Я не стал расспрашивать об этом «всяком случае»... Дело было и так ясно...
Как много теперь таких на свете... сознавшихся... не сознавшихся... и полу-сознавшихся, как Вера Михайловна...
Вера Михайловна была очень взволнована. Вот что произошло.
В кафе, куда она случайно зашла, пришел какой-то субъект. Он обратился к прислуживающей в этом кафе [149] даме. Известно, что революция произвела в России революцию также и в кафе. Образовался целый ряд предприятий, содержимых так называемыми «дамами из общества». Поэтому вы никогда не можете быть уверенным, что барышня, которая подает вам кофе или пирожок, не какая-нибудь звонкая русская фамилия или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, профессия, именуемая на Западе кельнершами, почти целиком перешла к интеллигентным русским женщинам.
Это кафе было в этом роде. Между столиками бродили придымленной походкой «бывшие дамы».
Этот субъект пил кофе и говорил непонятные вещи Он, мол, приехал из Крыма и имеет важное поручение. От кого?.. От «Слова»? К кому?.. К «Веди»?.. Усталые дамы с придымленной походкой ничего не поняли в этой таинственности. Они не знают никакого «Слова» в никакого «Веди»...
Тогда субъект стал говорить прямее. Он прислан к В. В. Шульгину, и в Крыму ему сказали, что он доберется до него через это кафе...
На бледных лицах бывших дам отразилось изумление и страх. Конечно, они слыхали мою фамилию и очень понимали, что вести со мною знакомство в настоящую минуту не безопасно. Но ведь они по-настоящему никакого понятия обо мне не имели!. А вдруг этот человек провокатор...
Вера Михайловна слушала все это, не подавая виду.
И вот прибежала сообщить мне. Субъект говорил, о том, что он имеет очень важное поручение из Крыма, что ему совершенно необходимо меня повидать, что он привез деньги для меня. Он будет ожидать завтра целый день в такой-то квартире. Он называет себя «Котиком».
Вера Михайловна сидела на подоконнике. Обвивая ее с двух сторон, врывались желтые звуки медных инструментов. Какому еще великому человеку играли встречу?..
В эту минуту, несмотря на запрещение, в комнату вошла Ирина. У нее был румянец на щеках, и голубые глаза явственно доказывали, что она или скажет дерзость, или будет плакать. За ней с виноватым и хмурым видом вошел [150] Вовка — поручик Л. Очевидно, ему не удалось ее удержать, как ему было приказано. Я понял, что ничего не поделаешь, и познакомил этих дам.
Обсуждение положения началось вчетвером. Ирина сразу приняла агрессивное положение. — Ясно, что этот «Котик» провокатор... От «Слова» к «Веди... Ведь это прямо очевидно... Ваши письма были озаглавлены от «Веди» к «Слову»... Естественно, что провокатор, чтобы заслужить доверие, употребит те же выражения в обратном порядке... И потом этот рассказ...
Она запнулась, потому что этот рассказ обозначал, что Эфема схватили... Рассказ был такой. Будто в день, когда он должен был уехать с товарищем того курьера, который был прислан из Крыма, его видели на улице на извозчике с какими-то вооруженными красноармейцами. Этот рассказ страшно взволновал меня, и я сделал сейчас же ордер по всей линии узнать через наши связи, — не попал ли Эфем в одно из мест заключения, которых было несколько. Главное было на Маразлиевской, огромный дом, который одной стороной выходил на Канатную 29. Потом была еще чрезвычайка на Екатерининской, потом была тюрьма и еще несколько мест... Всюду были наведены точные справки, ибо списки во всех этих местах ведутся. Но нигде его не было обнаружено. Это меня успокоило, и мы объяснили то, что его видели на извозчике с красноармейцами так, что его спутник переоделся красноармейцем для безопасности. Ирина В. утверждали, что субъект, появившийся в кафе, — провокатор... Но ведь можно было предположить и другое... Именно, что Эфем благополучно доехал и действительно передал письма «Веди» — «Слову» и что «Котик» привез ответ.
Расчет времени, правда, плохо выходил. Прошла ведь только одна неделя со дня отъезда Эфема. За это время ему доехать до Севастополя, а «Котику» приехать из Севастополя в Одессу было почти невозможно. Но «почти» не есть полная уверенность... А вдруг Эфем все же доехал, там мои друзья переполошились и в тот же день послали в Одессу мне на помощь... [151]
Мы долго обсуждали этот вопрос. Шансы почти уравнивались. Может-быть, и настоящий курьер, может-быть, и провокатор.
В конце концов, я решил пойти на свидание с этим «Котиком»... Благо он устроил это очень удобно — завтра он будет ждать меня целый день.
«Завтра» с утра собиралась гроза. И разрешилась она тогда, когда Ирина с Вовкой ушли.
План кампании был таков. Вовке было поручено войти в ту квартиру, которая была указана, под предлогом, что он отыскивает комнату. Сделать рекогносцировку, так сказать, на взгляд, насколько квартира подозрительна и, если возможно, не спрашивая ничего, а только «ловкостью рук» повидать этого «Котика», как он себя назвал. Сделав рекогносцировку, прийти в одну квартиру, где я его буду ждать.
Ирине было приказано (именно приказано, — она только что вступила в «организацию» и психологически душа ее жаждала приказания) неотступно следить за Вовкой, когда он будет выходить из той квартиры, и вообще на всякий случай. Самому человеку очень трудно определить, следят ли за ним. Для этого случая обязательно должен быть сопровождающий, который легко выследит следящих. Это слежка за слежкой.
Они ушли, и пошел дождь, как говорится в каком-то глупом каламбуре. Этот дождь сыграл роль во всей этой истории.
Я слушал в продолжение часа, как он барабанил по крыше, потом надел какое-то непромокаемое пальто, которое я случайно нащупал в полутемной передней, свою черную фетровую шляпу и вышел.
Люблю грозу в начале мая...Дождь стих и очень пахло свежестью и цветами. Я страшно люблю эту минуту, когда после пустынности разогнанной дождем улицы вновь с феерической быстротой [152] закипает жизнь. Люди почему-то в эти минуты какие-то веселые и молодые... Я думаю, всем, даже самым старым, хочется пошлепать по лужам...
Я поднялся в эту квартиру.
Две молоденькие барышни... Они были предупреждены, что я приду. Но им не было сказано, кто я. Им было сказано, что придет господин, которому надо видеться с Вовкой. И это было для них достаточно.
Я сказал с ними несколько слов. Они были киевлянки... У них не было почти никакой мебели в комнате. Одна лежала на полу и что-то учила. Другая сказала мне, что она сестра милосердия. Обе были в большой нужде, но бодрые и радостные радостью молодости. И улыбались так, как могут улыбаться только киевлянки.
Узнали ли они меня?.. Может быть, да, может-быть нет.
Говорят, что женщины болтливы... Но как бы они могли, если бы это было, так обманывать? Ни один мужчина самый скрытный, не так скрытен, как самая откровенная женщина. Это у них в крови.
Пришел Вовка. Он вошел в квартиру и нашел, что все в порядке, опросил «Котика» и даже привел его сюда...
— Как... Где же он?...
— В передней...
Мы попросили барышень «очистить помещение», и Вовка ввел этого человека.
Это был человек маленького роста, неопределенных лет, от 25 до 40... Совершенно бритый, голова и лицо. Характерно было следующее: он производил впечатление мертвой головы с этими, глубоко втянутыми щеками и задавшими глазами.
— Вы — «Веди»?.. Я прислан от «Слова» к «Веди»...
— Да, я — «Веди»... Садитесь, пожалуйста...
По классическому обычаю всех Шерлоков Холмсов, я опустился в кресло спиной к свету, чтобы мое лицо было в тени.
To есть я это сделал потому, что мои глаза не [153] выносят света, но он-то, вероятно, подумал, что я это делаю из предосторожности. Он сидел около стола, маленький, незначительный, одетый в темно-синий люстриновый костюм. Такие стали почему-то входить в моду среди советского чиновничества (очевидно, прислали какую-то партию). Это мне не понравилось. Но ведь разве он не мог переодеться здесь?.. Он начал:
— Я очень боюсь... как бы меня не выследили... Правда, я переоделся совершенно...
Вот и ответ...
— У вас есть ко мне письмо?..
— Нет, письма не успели написать. Меня спешно вызвали к капитану Александросу, то есть к моему начальнику...
— Где?..
— В Севастополе... Я служу в военной разведке... Вдруг меня зовут и приказывают спешно ехать в Одессу, найти вас... Ведь вы господин Шульгин?
— Да, я Шульгин.
— Найти вас и передать вам хоть на первое время деньги. Эти деньги лично для вас... Немного... Тут, же был и «Слово»... господин Л.
«Слово» вовсе не господин Л.... Это на мгновение возобновило мои подозрения... Но, с другой стороны, — откуда бы он мог знать, кто такой «Слово»... Очень естественно, что «Слово» не оказалось в Севастополе. Л. вскрыл письмо и поспешил прислать мне, прежде всего деньги... Но подозрительно было, почему нет хоть бы маленькой записки, как это у нас было принято... Но, с другой стороны, ведь деньги не имеют запаха, а записка... записка всегда может погубить курьера.
— Хотите получить куш?..
Меня это выражение «куш», под которым он подразумевал присланные деньги, покоробило. Но ведь мало ли какой у них жаргон, в этих разведках!
— Пожалуйста.
Он вынул пачку денег.
— Тут немного... Лично для вас... Сейчас же после меня или я сам или другой курьер привезут вам деньги на «дело». Вы только напишите, что вы предполагаете делать, ваши планы и размер организации и сколько вам, приблизительно, нужно... А тут разными деньгами... царскими, советскими... понасобирали...
— Это же собственно чьи деньги?..
— Это... право, не знаю... Мне передал Александрос, но я думаю, что эти деньги господина Л... Вы мне расписку можете написать?
— Пожалуйста...
— Еще одно...
По его лицу прошло нечто, что я сразу понял... Он будет просить какое-нибудь вознаграждение.
— Если вы можете, я вам часть этих «царских» дам «советскими».
Дело было ясно... «Царские» стоили во много раз дороже, чем «советские». На этом обмене он зарабатывал порядочную сумму...
Я его сразу понял, но решил ему не отказывать, — человек сто раз рисковал своей жизнью, чтобы добраться до меня, как ему не дать?
Я дал ему расписку, сообразив, что и после этого вычета останется порядочная сумма по нашим средствам. Деньги перешли в мой карман.
Я стал расспрашивать его о Крыме...
— Как армия?.. Дисциплина восстановлена? ..
— Восстановлена. В некоторых частях очень хорошо... Был бунт Орлова, но это кончилось... Земельная реформа производится. С рабочими теперь стало лучше... Дорого, но хлеб есть...
— Что же, есть какое-нибудь правительство? ..
— Да... во главе стоит как... его фамилия !.. он еще был при старом режиме министром...
— Кривошеий? — подсказал Вовка.
— Да, да. Кривошеин...
— Как вы ехали?
— Через Тендру... на Тендре — там пункт... а оттуда знакомые рыбаки переправили. [154]
— Сколько времени вы ехали? ..
— Три дня... там очень просят, чтобы вы как можно скорее прислали план вашей работы... Что вы предполагаете делать и все прочее... как можно скорее... я завтра хоту ехать обратно, я бы и ответ...
Я принял решение. Мне он казался настоящим курьером. Держал он себя просто, интеллигентности был средней. Я спросил его еще.
— Вы офицер?
— Нет... я из рабочих... Ропитовец...
Значит, и в этом пункте не врет: мне ясно было, что он не офицер. Среди же ропитовцев, т. е. рабочих «Русского общества пароходства и торговли» действительно было очень много сочувствующих нам элементов.
И я решил так. То, что он от меня просит, я дам ему завтра. За сутки что-нибудь выяснится. Нужно назначить ему второе свидание. Если выяснятся. что-нибудь подозрительное, я не пойду.
И я сказал ему:
— Вот что... я приготовлю план. Он будет изложен коротко, но по возможности полно; я заделаю его так, чтобы вам легко было его везти. Например, вы получите завтра коробку с папиросами, и в одной из папирос будет все, что вам нужно. Вы передадите папиросы «Слову».
— Хорошо... только, пожалуйста, отметьте хотя бы точкой, какая будет папироса.
Эта фраза сильно усыпила мои подозрения. Если он провокатор, неужели он будет заботиться о какой-то точке на папиросе. Очевидно, в нем говорит добросовестность добросовестного разведчика. К тому же для провокатора он поразительно спокоен. Ведь он один в квартире, в совершенно незнакомой ему квартире, и в сущности в наших руках. Допустим, каким-нибудь образом мы узнаем, что он провокатор. Нам нечего терять, потому что мм в мышеловке, — наверное, подъезд окружен — и тогда в отчаянии из злобы и мести можем в отправить его на тот свет. Провокатор все-таки бы волновался. А этот абсолютно спокоен. [156]
В это мгновение распахнулась дверь, и в комнату ворвалась... Ирина. Именно ворвалась. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что она сильно взволнована.
— Простите, что я так вошла... мне нужно поговорить с вами, Владимир Александрович.
Мы встали при ее появлении. Встал и «Котик». Она подала ему руку и по привычке и в растерянности, ткнула ее ему в губы. Тут произошло мгновенное замешательство. «Котик», может-быть не привыкший целовать дамам ручку, сильно покраснел, смутился...
— Владимир Александрович, можно вас.. на минутку...
Они ушли в коридор.
Я остался вдвоем с «Котиком» к, пытаясь сообразить, что обозначает появление Ирины, продолжал расспросы о Крыме. Но предварительно я сказал ему на всякий случай:
— Вы простите, пожалуйста... и не опасайтесь... Она ни во что не посвящена и совершенно даже не догадывается... Очевидно, какая-то история...
При этом я сделал такое выражение лица, чтобы можно было подумать, что Ирина закатывает какую-то сцену молодому студенту, т. е. Вовке.
Мы поговорили еще о Крыме. «Котик» оправился от смущения и отвечал на расспросы толково. Для меня было ясно, что он, во всяком случае был в Крыму.
Вошел Вовка.
— Необходимо вам сказать два слова.
Я извинился перед «Котиком» с видом «о, господи, боже». Я чувствовал, что что-то случилось.
В темном коридоре Ирина взволнованно шептала.
— Я следила за Вовкой... он вошел в квартиру «Котика»... Был сильный дождь... никого не было на улице... А у подъезда, куда он вошел, я увидела двух... бритые... должно быть жиды... Один побольше, другой — поменьше... и толстый... Высокий в желтых ботинках, низкий в черных лакированных... Они не уходили, несмотря на дождь. Я тоже не уходила... Стояла напротив... Они меня заметили... я делала вид, что пережидаю дождь... Вовка вышел... с «Котиком»... [157] желтые и лакированные пошли за ними... на углу к ним подошло еще двое — их четверо... я не могла больше следить, потому что все они меня хорошо заметили... этот мой клетчатый костюм бросаются в глаза... и золотые волосы... я должна была уйти... я обежала несколько кварталов, чтобы их сбить, и пришла сюда... Но они тут!.. у подъезда... желтые и лакированные!.. Что мне было делать?!. Они вас схватят, как только вы выйдете, они вас схватят.
Я понял, что опасность действительно есть. В сущности, мы были в мышеловке... Но надо выкручиваться как-нибудь....
— Позовите сюда этих барышень... Пусть переоденут Ирину.
Все с этой минуты пошло очень быстро.. Я вернулся к «Котику», сообразив, что надо быть особенно осторожным сейчас. Конечно, он провокатор. Каким образом эти «желтые» и «лакированные» могли очутиться здесь у подъезда этой квартиры после того, как они стационировали у квартиры «Котика». Совпадение... Нет, таких совпадений не бывает.
Я сказал ему:
— Вы знаете, эти барышни, в комнате которых мы сейчас, они глупенькие барышни, которые, по счастью, ничего не понимают... Но они начинают волноваться... Ведь я им даже не знаком, вы — тоже... Какое-то таинственное заседание у них в комнате... Они боятся... Вот почему приходится их успокаивать...
Сказав ему еще несколько фраз, я опять вышел в коридор. Ирина была уже готова. Передо мною стояла незначительное существо в каком-то длинном стареньком бурнусе, закутанное в темную вуаль... Неопределенного возраста женщина, скорее пожилая, и бедная...
Я сказал барышням:
— Проводите ее черным ходом... Ирина, выходите через ворота... И не возвращайтесь домой... Ночуйте у знакомых.
Теперь очередь была за Вовкой. Вовку «желтые и лакированные» хорошо видели. И надо было, чтобы он ушел [158] незаметно во что бы то ни стало, ибо если его и не схватят, то за ним будут следить, пока не откроют нашу квартиру. Вот тут-то сыграло роль то непромокаемое пальто, которое я случайно захватил, так как шел дождь. Я одел в него Вовку и нахлобучил на него свою черную фетровую шляпу. Из студента, если и не нарядного, то, во всяком случае, вполне студента, вдруг получился какой-то молодой еврейчик, не то скрипач в дешевеньком ресторане, не то мальчик для подозрительных поручений.
В это время барышни донесли, что Ирина выбралась благополучно.
— Ну, поручик... ваша очередь...
Он ушел. А я пошел к провокатору.
Теперь вопрос состоял в том, как мне уйти... Но это меня мало затрудняло. Из нас троих я был единственный, которого «желтые и лакированные» не видели. Узнать же меня, как Шульгина, если даже они меня я знали раньше, почти невозможно. Они увидят перед собой старика с большой седой бородой в какой-то фуфаечке, не то шарманщика, странствующего по дворам, не то мастерового. Эта вязаная куртка, что была на мне, она очень меня выручала.
Главный вопрос состоял в том, даст ли мне «Котик» выйти первым. Если он уйдет первым, он, конечно, укажет меня, и меня уже не выпустят. Но если я уйду первым, то «желтые и лакированные» не могут знать, что я — я...
Я сказал ему:
— Знаете что... Я немножко побаиваюсь за вас... Как бы вас не выследили... Поэтому, подождите еще четверть часа, пока стемнеет. И выходите черным ходом... вас проводят... А я пойду... Завтра к вам придут с папиросами, и, если успеете, я бы хотел еще вас повидать... Вы тогда условитесь с тем, кто вам принесет папиросы.
К удивлению моему он согласился. Значит, он выпускает меня. Или он был уверен в своих «желтых и лакированных», или испугался н боялся себя выдать. Чувствовал ли он, что открыт и если не исполнит того, что [159] я ему говорю, то с ним поступят плохо... Во всяком случае, он остался сидеть в комнате, а я спустился по лестнице и вышел на улицу.
Тут только я сообразил, что мне нечего надеть на голову. В руках у меня была Вовкина студенческая фуражка, но не мог же я ее надеть с седой бородой. Шея мелкий дождь. Я сделал вид, что мне жарко и я подставляю голову «освежающей влаге». Растирая голову рукой, одновременно я маскировал верхнюю часть лица, то есть собственно глаза. Говорят, по глазам легче всего узнать... Я сделал несколько шагов и стал пересекать улицу.
В это мгновение с другой стороны улицы ко мне бросилось двое. У меня было определенное ощущение, что они меня схватят за руки. Я опустил глаза и увидел справа от себя желтые... а слева «лакированные»... Это были они...
Это продолжалось одно мгновение... Они заглянули мне в самое лицо с двух сторон. Тогда я поднял глаза и изумленно посмотрел на одного и другого. . Этот взгляд решил дело.
Очевидно, они оба сказали себе: «Нет, не может быть»... Они пропустили меня, и я прошел между ними. Мне даже не хотелось оглянуться. Я так сильно чувствовал, что я старик-мастеровой, которому никакого дела нет до этих господ.
Я обернулся, пройдя два квартала. По-видимому, никто за мной не следовал. В это мгновение я наткнулся на переодетого Вовку, который бродил около, опасаясь, что со мной. Из предосторожности я не подошел к нему, а только сказал:
— Идите прямо... я нагоню вас...
Я нагнал Вовку, который внимательно читал у какого-то тамбурина.
— Вовка, этого не следует делать... Эти объявления наклеены три месяца тому назад... Он вздрогнул и обрадовался. [160]
— Ну, погуляем... Если эти господа следят, то пусть поработают.
И мы гуляли... хорошим шагом... контрреволюционным... Наконец, мы вышли на длинную улицу, которая была хорошо видна и на которой не было ни одного человека. Тогда я сказал Вовке:
— Теперь мы гарантированы... начисто...
Рекомендую вниманию тех, кому приходится скрываться от слежки, что это единственный способ действительно быть уверенным, что за вами не следят. Если на улице есть хоть несколько человек, каковы с виду они бы ни были, у вас нет уверенности. Но если вы выйдете в такое место, где, насколько доступно оку, нет ни единого человеческою существа, ваша игра отыграна...
В этот вечер по совершенно пустынным улицам, среди дождя и темноты, мы все же разыскали Ирину. Она кочевала у какой-то своей подруги и утверждала, что за ней не следили. У нее на этот счет был очень хороший прием, но о нем умалчиваю, может быть, пригодится еще когда-нибудь...
Мы же с Вовкой вернулись домой.
Мы выскочили на этот раз... Но что же с Ф. М.?!. Если этот человек провокатор то значит Эфема схватили. Откуда они могли знать «Веди» и «Слово», как не из писем, которые были на нем...