Залпы над Диксоном
Операция «Вундерланд»
Читателю не трудно представить, что испытывал и о чем думал вахтенный рулевой, когда на мостике «Дежнева» читались вслух тревожные радиограммы, переданные открытым текстом с «А. Сибирякова». Эти радиограммы многое объясняли, но и многое оставляли загадочным.
Было ясно, что в Карском море орудует какой-то крупный фашистский корабль — не то линкор, не то крейсер. Ясно также, что вместе с ним действовали какие-то другие корабли, — об этом можно было догадаться, раздумывая над сообщениями о гибели двух барж, буксирного судна «Норд» и транспорта «Крестьянин». Похоже, что здесь, восточнее Новой Земли, где в общем-то до сих пор наши суда плавали спокойно, враг проводит какую-то заранее задуманную операцию. Я тогда, разумеется, задавал себе довольно узкие вопросы — коснутся эти события нашего корабля или нет, благополучно дойдем до Диксона или тоже примем бой?
И только после войны серьезно задумался над тем, что происходило в Карском море летом 1942 года. Задумался, будучи уже, в общем, немолодым человеком. К тому времени уже были подняты из архивов документы, написаны исторические исследования, проливающие свет на события. И наверное, будет правильно, если сейчас, [59] отвлекаясь от своего повествования, я попытаюсь рассказать о том, что до поры до времени оставалось неизвестным. Такой рассказ, помимо всего прочего, позволит, как мне кажется, лучше разобраться в том, что в дальнейшем произойдет с нашим «Дежневым».
Мы, северяне, и не только командиры, но и краснофлотцы отлично понимали значение Северного морского пути, связывающего Мурманск и Архангельск с нашими восточными краями, с Камчаткой и Приморьем. Много кораблей и много ценных грузов проходило по этому пути. Летом 1942 года навигация здесь открылась в установленные сроки. В районе губы Белушьей мы видели суда каравана, который следовал с запада на восток. В то же время из Авачинской бухты на Камчатке в конце июля вышел восточный караван.
По данным воздушной и морской разведки, гитлеровцы знали о формировании и движении западного каравана. А о восточном караване они получили сведения от японских союзников. Японцы, в частности, сообщили им о том, что советские суда 1 августа прошли Берингов пролив. Путем несложных вычислений противник установил, что во второй половине августа оба каравана подтянутся к проливу Вилькицкого, где обычно складывается наиболее сложная ледовая обстановка. Скопление судов, линейных ледоколов — какая заманчивая цель! И у гитлеровского командования возникает план проведения специальной операции. Для выполнения этого плана в Карское море был направлен немецкий тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» и три подводные лодки. Обеспечивали действия этого отряда две немецкие подводные лодки, находившиеся на позициях у проливов Карские Ворота и Маточкин Шар. Они следили за продвижением судов и за ледовой обстановкой.
Кстати сказать, недостаток сведений о ледовой обстановке в восточной части Карского моря сильно беспокоил гитлеровцев. Они поднимали архивные фотодокументы, [60] относящиеся к 1931 году — ко времени полета над Арктикой немецкого дирижабля «Граф Цеппелин», пытались раскодировать ледовые сводки, передававшиеся с наших полярных станций. Сколь-нибудь серьезных результатов это не дало, и гитлеровцы начали операцию, не имея точных сведений о полярных морях. И может быть потому, что эти моря во многом оставались для них загадочными, руководители фашистского флота дали операции название «Вундерланд», что в переводе на русский язык означает «страна чудес».
16 августа «Адмирал Шеер» вышел из норвежского порта Нарвик и взял курс на северную оконечность Новой Земли — мыс Желания. В районе этого мыса вечером 18 августа крейсер встретился с немецкой подводной лодкой. Командир крейсера, он же и руководитель операции «Вундерланд», капитан 1 ранга Мендсен-Болькен получил от подводников неутешительные сведения: ледовая обстановка в Карском море тяжелая, прямого, чистого ото льда прохода к проливу Вилькицкого не обнаружено. Тем не менее крейсер вошел в Карское море и, замысловато петляя во льдах, пытался выйти на курс следования каравана советских судов. При этом самолет крейсера почти непрерывно находился в воздухе, ведя разведку.
В один из дней самолет обнаружил караван, шедший во главе с линейным ледоколом «Красин». Мендсен-Болькену казалось, что добыча в его руках. Но внезапно погода испортилась, наплыл густой туман, и «Адмирал Шеер» потерял караван из виду. Когда туман рассеялся, караван был снова обнаружен. Однако подойти к нему крейсер не смог из-за надвинувшейся ледовой преграды. Фашистский корабль сам чуть не оказался в ледовом плену и прекратив преследование советских судов, отошел в западную часть Карского моря. Положение крейсера еще более осложнилось, когда потерпел аварию его самолет. Кораблю пришлось действовать практически вслепую. [61]
Мендсен-Болькену позарез нужны были сведения о ледовой обстановке. И тут на пути фашистского пирата оказался советский ледокольный пароход «А. Сибиряков». Захватить его в плен, получить нужные данные — казалось все так просто командиру «Адмирала Шеера»...{1}
Вот с этого-то момента, а точнее с середины дня 25 августа 1942 года, мы у себя на «Дежневе» становимся причастными к тем событиям, которые повлек за собой авантюристический рейд фашистского тяжелого крейсера по нашим арктическим коммуникациям. Как уже знает читатель, нами были приняты две тревожные радиограммы с «А. Сибирякова». Радиограммы вслух читал на мостике наш командир Александр Семенович Гидулянов. Я видел, как он хмурился, разглядывая принесенные радистом листки, и понимал его чувства.
Еще в начале своих воспоминаний я упоминал о том, что Гидулянов — полярник со стажем, что за трудную высокоширотную экспедицию он награжден орденом «Знак Почета». А ведь был он в той экспедиции на ледокольном пароходе «А. Сибиряков». Это было первое в биографии Гидулянова судно, на мостик которого он поднялся в качестве капитана. И, случалось, он рассказывал нам о тех днях, о самом судне, о «Саше», как любовно называлось оно среди моряков. Славная у него судьба. Еще в 1920 году этот пароход выполнял задание В. И. Ленина — вывозил хлеб из устья Оби для снабжения голодающих районов Поморья. Потом все годы «А. Сибиряков» неутомимо трудился на заполярных трассах. 1932 год принес ему мировую известность: тогда он первым в истории прошел Северный морской путь от Архангельска до Берингова пролива за одну навигацию.
С началом войны пароход вооружили. На его палубе установили четыре 76-миллиметровые и две 45-миллиметровые [62] пушки. Он был включен в состав ледокольного отряда Беломорской военной флотилии. Командовал пароходом старший лейтенант Анатолий Алексеевич Качарава — опытный полярник и судоводитель. Не раз курсы «А. Сибирякова» и нашего «Дежнева» пересекались в Баренцевом, Белом и Карском морях — он, собственно, выполнял ту же работу, что и мы: доставлял людей, материалы и продукты питания на заполярные станции, проводил во льдах транспорты. И вот радиограмма с «А. Сибирякова» из района острова Белухи: «Принимаю бой!..»
— Следите за эфиром, каждое сообщение «Сибирякова» немедленно докладывайте на мостик, — приказал Гидулянов радистам.
Томительно тянулись минуты. Весть о том, что «А. Сибиряков» атакован врагом, уже разнеслась по всему кораблю. На мостик поднимается то один, то другой моряк — хотят разузнать какие-нибудь подробности. А подробностей пока нет. Правда, наш радист еще раз прибегает к командиру. В радиограмме три слова: «Продолжаем бой, судно...» Сообщение оборвано.
Командир, комиссар, штурман молча склонились над картой, смотрят на маленький кружочек, которым обозначены координаты «А. Сибирякова». Ждут пять, десять минут. Радиограмм больше нет. Так же молча командир и комиссар отходят от карты, смотрят с мостика в туманную даль.
Потом, много времени спустя, нам станет известно, как трагично сложилась судьба экипажа «А. Сибирякова». И я берусь рассказать о ней подробно, опираясь на свидетельства очевидцев событий.
Свой последний поход «А. Сибиряков» начал в ночь на 24 августа 1942 года. Он вышел из бухты Диксон, имея в трюмах и на палубе около 500 тонн груза — оборудование и материалы для полярных станций. На борту парохода находилось 104 человека. Кроме экипажа и военной [63] команды здесь были полярники, отправлявшиеся на зимовку.
Первые сутки плавания прошли спокойно. Экипаж занимался своими делами, радуясь хорошей погоде. Но вот в полдень 25 августа сигнальщик Иван Алексеев, сидевший в бочке на фок-мачте, доложил командиру, что видит по левому борту силуэт неизвестного военного корабля. Качарава поднял к глазам бинокль. Действительно, на горизонте в туманной дымке просматривались очертания большого корабля. Командир сразу же отдал два распоряжения. Первое — отправить радиодонесение на Диксон о встрече с кораблем противника. Второе — объявить боевую тревогу. Он не сомневался, что корабль вражеский, что нападения не избежать. Важно было выиграть время, попытаться уйти к острову Белуха, до которого оставалось миль 15, и тем спасти экипаж.
По тревоге артиллеристы заняли свои места у орудий. Повернув вправо, «А. Сибиряков» спешил к острову. Но «спешил», пожалуй, не то слово. Как ни форсировала котлы машинная команда, судно, имевшее предельный ход 8,5 узла, двигалось медленно. Преследующий его корабль приближался.
Замигал прожектор. Сигнальщик доложил командиру, что с корабля на русском языке передан запрос: «Сообщите состояние льда в проливе Вилькицкого, где сейчас караван транспортов и ледоколов». Качарава приказал на семафор не отвечать. Прожектор корабля замигал снова. Но сигнальщики «А. Сибирякова» молчали. Только радист Шершавин отстукивал в своей рубке точки и тире, сообщая на Диксон о поведении неизвестного корабля.
Между тем корабль все более приближался к сибиряковцам. Теперь уже можно было разглядеть его в подробностях. Артиллеристы «А. Сибирякова» определили, что это крейсер или линкор, имеющий две трехорудийные башни главного калибра. В дальномер рассмотрели флаг — звездно-полосатый, американский. Но если это боевой [64] корабль союзной нам страны, то почему же он так странно ведет себя? Нет, тут явный обман!
Наконец рейдеру, видимо, надоела игра в прятки. Он поднял на своей мачте фашистский флаг, увеличил ход и семафором передал капитану «А. Сибирякова»: «Сдавайтесь». Почти тут же сверкнули огни орудийных выстрелов. Уверенный в безнаказанности, фашист решил покончить со своей жертвой.
Но моряки «А. Сибирякова» и не думали сдаваться. Решение Качаравы принять бой было единодушно поддержано экипажем. И в ответ на залпы крейсера артиллеристы ледокольного парохода открыли огонь из своих орудий.
Что и говорить, то был неравный поединок. Тяжелыми снарядами крейсера на судне срезало мачту, разворотило корму. На палубе и в трюмах заполыхало пламя. Падали убитые. Но оставшиеся в живых артиллеристы продолжали стрелять по врагу. Аварийная партия героически боролась с огнем. Никто не дрогнул перед лицом смерти.
Еще два тяжелых снаряда разорвались на судне. Упал, потеряв сознание, раненый командир.
Судно потеряло ход. Оставшиеся в живых моряки спустили на воду чудом уцелевшую шлюпку, уложили в нее раненых, в том числе все еще находившегося без сознания Качараву. Всего в шлюпке оказалось 19 человек. Гребя руками, сибиряковцы старались уйти к острову Белуха. А в это время их пароход, их гордый «А. Сибиряков», не спустивший флага перед врагом, погружался в морскую пучину.
Катер, спущенный с фашистского крейсера, догнал шлюпку и захватил вконец обессиленных, тяжелораненых моряков.
А шлюпка все же сослужила добрую службу одному из членов экипажа. Это был кочегар Павел Вавилов. Он спрыгнул в воду с палубы тонущего судна и, держась за бревно, греб в сторону острова. Тут-то и увидел он пустую [65] шлюпку, не представляя себе, что всего лишь несколько минут назад она находилась в плену фашистов. Забравшись в шлюпку, Павел обнаружил анкерок (небольшой бочонок) с пресной водой, спички в запаянной банке, топор, галеты. По пути к острову моряк подобрал плавающие вещи с погибшего корабля: меховой спальный мешок, мешок с отрубями...
Более месяца Вавилов жил один на необитаемом острове, надеясь, что его заметят с проходящего мимо судна или пролетающего самолета. Так оно и случилось. В один из сентябрьских дней сигнальщики парохода «Сакко», следовавшего мимо Белухи, заметили человека на скале. Был шторм, и пароход не мог спустить шлюпку. И лишь 29 сентября летчик Черевичный посадил свой самолет у берега острова и принял полярного Робинзона на борт.
Это был первый человек, который дал свидетельство о героическом бое и гибели «А. Сибирякова». И до конца войны считалось, что, кроме него, никого из сибиряковцев нет в живых. А потом пришла весть: в районе Данцига советские воины освободили из концлагеря группу пленных, и среди них был командир «А. Сибирякова» Анатолий Качарава...
В феврале 1974 года судно «Крузенштерн», на котором я плаваю, зашло в черноморский порт Батуми. В первую же свободную минуту я заспешил в здание Грузинского морского пароходства. Начальник этого пароходства Анатолий Алексеевич Качарава — седой, постаревший, но все еще красивый моряк — поднялся мне навстречу, раскинув для объятий руки.
Мы посидели, поговорили о былом. Это была далеко не первая наша встреча после войны, и каких-то длинных рассказов здесь не было. Но, глядя на Анатолия Алексеевича, я снова вспомнил все, что знал от него же об «А. Сибирякове», о его экипаже, который пошел на верную [66] смерть, приняв бой с фашистским рейдером. И в который раз я подумал о несгибаемой силе советских людей — наших моряков-полярников, горячо любящих Родину и ненавидевших врага.
Фашистский рейдер встретил в районе острова Белуха отпор, ничего не добился, ни на сколько не приблизился к поставленной ему цели. Ценою своей гибели «А. Сибиряков» спас западный караван от грозившей ему опасности. Арктика получила предупреждение о том, что в Карском море рыскает враг.
Фашистская операция «Вундерланд» с самого начала терпела крах.
Готовимся к бою
Во второй половине дня 25 августа мы продолжаем идти по направлению к Диксону. На мостике необычная, какая-то подавленная тишина. Даже команды подаются вполголоса. Гидулянов молча меряет шагами расстояние между штурманской рубкой и постом рулевого. Думы у него, видать, невеселые. Молча «колдует» над картой и штурман Назарьев.
Когда до Диксона остается час ходу, штурман говорит:
— Товарищ командир, радиомаяки прекратили работу. А в районе острова туман. Трудно будет войти в гавань.
— Ничего, штурман, войдем. — И добавил с горечью: — Мы-то войдем. А вот «Саша» уже, наверное, не войдет...
Нам еще неизвестно о гибели «А. Сибирякова». Но Гидулянов, размышляя над полученными с него радиограммами, видимо, утвердился в трагическом исходе судьбы полярного ветерана.
К Диксону подходим поздно вечером. Туман оказывается не очень густым. Ложимся на знакомые створы, входим в пролив и бросаем якорь у маленького островка под названием Конус. [67]
Оставив пост у руля, я выхожу на крыло мостика и оглядываюсь вокруг. «Дежнев» стоит посредине большой бухты, окаймленной скалистыми берегами. С востока это материковый берег, земля Таймыра. Там просматриваются портовые постройки, краны, причалы. С запада, севера и юга бухту прикрывает Диксон. Я хорошо помню по карте очертания острова, площадь которого сравнительно невелика — около 25 квадратных километров. Его можно представить себе в виде своеобразной подковы, которая концами обращена к материку. Внутри этой подковы — просторный рейд, удобная стоянка для судов. Сегодня кроме «Дежнева» здесь находятся пароходы «Революционер» и «Кара».
Мне совсем немногое известно из истории Диксона. Знаю, что остров назван по имени одного шведского капиталиста, субсидировавшего полярные экспедиции. Первая полярная станция построена на Диксоне русскими моряками в 1915 году. Начало большой известности острова относится к 30-м годам, когда Советский Союз приступил к освоению Арктики и реально вырисовывалась возможность использования Северного морского пути как важнейшей транспортной магистрали. Наши полярники оценили удобное положение Диксона: тут вход в Енисейский залив, перекресток водных и воздушных коммуникаций западного сектора советской Арктики. И сюда пришли строители.
На таймырском берегу среди гранитных глыб началось сооружение морской базы. И скоро она стала одной из лучших у нас на Севере. На островке Конус, возле которого сейчас стоит наш «Дежнев», были взорваны скалы и сооружена угольная бункеровочная площадка. Уголь для судов, идущих по Северному морскому пути, доставлялся сюда со Шпицбергена. На самом Диксоне построили мощный радиоцентр с электростанцией и жилыми помещениями.
Понятно, что и порт, и радиоцентр имеют определенное [68] военное значение. Насколько мне известно, на Диксоне есть небольшой военный гарнизон, береговые батареи. Но, как уже знает читатель, батареи решено перебросить в губу Белушью, на Новую Землю. За батареями-то мы сюда и пришли. Нам говорили, что здесь опасности нет — слишком далеко от района боевых действий. Но события последних дней, кажется, опровергают это.
С такой мыслью я иду в кубрик артиллеристов, где назначено собрание экипажа. Собрание распорядился созвать полковой комиссар Бабинцев. Поначалу в его информации, связанной с положением в Карском море, вроде бы не содержится ничего для меня нового. Гибель нескольких наших судов, обстрел полярной станции на мысе Желания, нападение на «А. Сибирякова»... Об этом я знаю. Но у комиссара, оказывается, есть и другие сведения.
— Теперь нам доподлинно известно, — говорит он, — что в Карском море действует крупный надводный корабль фашистского флота. Вполне возможно, что это — тяжелый крейсер «Адмирал Шеер».
В то время я, естественно, не задумывался над тем, откуда полковой комиссар знает об «Адмирале Шеере». И только после войны прочитал следующее. Покинув один из фьордов Северной Норвегии, фашистский тяжелый крейсер попал под наблюдение английских разведывательных самолетов. Потом они прекратили его поиск, убедившись, что крейсер не пошел на пути движения конвоев в Северной Атлантике. И лишь через восемь дней, 24 августа, когда фашистский рейдер был уже в Карском море, англичане сообщили советскому командованию данные своей разведки. Основываясь на этом сообщении, начальник Главсевморпути, уполномоченный Государственного Комитета Обороны на Севере Иван Дмитриевич Папанин немедленно направил на Диксон радиограмму с предупреждением о возможном появлении вражеского рейдера. Следовательно, комиссар Северного отряда [69] В. В. Бабинцев 25 августа содержание этой радиограммы уже знал.
— Нам сейчас трудно судить, — продолжает полковой комиссар свою неторопливую речь на собрании экипажа «Дежнева», — куда кинется враг после нападения на «Сибирякова». Но его появление у Диксона вовсе не исключено. С вражеской точки зрения очень заманчиво вывести из строя и порт и радиоцентр. Так что вам, товарищи дежневцы, надо быть готовыми ко всему...
Время позднее. Мы расходимся с собрания по своим кубрикам, чтобы отдохнуть после похода. И никто из нас не знает, какой будет начавшаяся ночь, а тем более завтрашний день.
Ночь, однако, проходит для экипажа спокойно. С утра швартуемся к причалу — кораблю надо побыстрее освободиться от доставленных в порт грузов. Вооружаются стрелы, открываются трюмы — и пошла работа.
Помощник командира Сергей Александрович Кротов, видя, что боцман Петряев хорошо организовал разгрузку, пригласил к себе командира электромеханической боевой части техника-лейтенанта Звягина. Разговор у них идет об одном — готовы ли машинисты к боевой работе, к тому, чтобы дать кораблю нужный ход в любое время. Георгий Георгиевич Звягин, поразмыслив, говорит, что за людьми дело не станет, все механизмы в строю, да и припасы имеются по норме, за исключением воды. Пресной воды маловато, а на этом причале ее нет.
— Может быть, «Кара» поделится? — предлагает Кротов.
Пароход «Кара» стоит у причала рядом с нами. Туда идет главный старшина Иван Садовничий. И скоро от «Дежнева» к «Каре» тянутся шланги. Теперь у наших машинистов есть все, что нужно для полной боевой готовности.
Артиллерийские боевые посты на верхней палубе обходит лейтенант Степин. Он останавливается у каждой [70] пушки, говорит со старшинами и краснофлотцами, осматривает технику. Ясно — он тоже проверяет боевую готовность.
В это время с причала по трапу на палубу «Дежнева» поднимается группа людей в характерной для полярников одежде. Они проходят в каюту полкового комиссара Бабинцева. Не трудно догадаться, что это какие-то начальники порта и района Диксона и что приход их связан с тем тревожным положением, которое создалось в Карском море в результате разбойничьих действий фашистского рейдера.
Позднее мне представилась возможность узнать и этих людей, и содержание их разговора с полковым комиссаром и командиром нашего корабля.
В группе прибывших на «Дежнев» полярников были начальник морских арктических операций Главсевморпути А. И. Минеев, начальник штаба этих морских операций Н. А. Еремеев и начальник полярной станции на Диксоне И. А. Сидорин. Поскольку В. В. Бабинцев оказался здесь старшим военным руководителем, представители властей Диксона докладывали ему о мерах, принятых для обороны порта и острова. Из гражданского населения острова создано два отряда народного ополчения. Одним из них командует начальник полярной станции Сидорин, другим — начальник политотдела Диксона С. А. Шатов. Отряды сформированы на тот случай, если фашистский корабль попытается высадить десант. Женщины и дети поселка эвакуированы на берег протекающей неподалеку от порта речки Лемберовки и там размещены в промысловой избушке. Туда же отправлена и секретная документация.
Все это были нужные, правильные меры. Но Бабинцева и других участников проходившего у него совещания более всего занимал вопрос о береговых батареях. Орудия этих батарей 152 и 130-миллиметрового калибра — вот что могло стать решающим в бою с фашистским [71] рейдером. Но батареи сняты с места, орудия поставлены на баржи и подготовлены для погрузки на «Дежнев». Лишь одно 152-миллиметровое орудие находится на берегу в районе порта. При некоторых усилиях, сообщал Ареф Иванович Минеев, оно может быть через два-три часа подготовлено к открытию огня.
— Этого мало, — доказывал ему командир нашего корабля Гидулянов. — А у «Дежнева» не тот калибр для стрельбы по бронированному кораблю. Надо попытаться восстановить батареи на прежних позициях.
Прикинули, порассуждали. Выходило, что на восстановление батарей нужно два-три дня. Все понимали, что враг, если у него есть намерение напасть на Диксон, такого времени не даст. Гидулянов сказал:
— Нам важно встретить врага огнем на подходах к Диксону. Давайте отбуксируем находящуюся на барже стотридцатимиллиметровую батарею в район мыса Кретчатик. Там вытащим пушки на берег и подготовим к стрельбе. Я могу взяться за это дело.
Вокруг этого предложения разгорелся спор. Минеев считал, что на переброску батареи нужна санкция командующего Беломорской флотилией. Еремееву казалась невозможной выгрузка пушек на берег в районе мыса из-за морского прибоя. Но решающее слово оказалось за Бабинцевым. Он поддержал Гидулянова.
И вот от борта «Дежнева» отваливает портовый катер. Наш командир идет на нем к мысу Кретчатик, чтобы разведать место, удобное для выгрузки орудий на берег. Вслед за катером начинает движение буксир «Молоков», у которого за кормой тянется баржа с пушками...
Во главе экипажа «Дежнева» в эти часы остается помощник командира старший лейтенант Кротов. Я слышал, как перед сходом с корабля Гидулянов говорил ему:
— Все может случиться, Сергей Александрович. О связи с береговыми постами мы договорились. Они предупредят, если появится рейдер. Ну, а там — действуйте [72] по обстановке. Держите машины в готовности — под огнем надо маневрировать. Лейтенанту Степину все указания отданы. Артиллеристы нас не подведут. Если получите много повреждений — уходите в Самолетную бухту. Там под берегом прикроетесь. Но, может быть, я успею вернуться...
— Все будет исполнено, товарищ командир, — отвечал Кротов.
Остаток дня проходит на корабле спокойно. Заканчиваются работы по выгрузке доставленных на Диксон материалов. На верхней палубе боцманская команда все приводит в порядок. Тщательно осмотренные орудия зачехлены артиллеристами. Экипаж пьет чай, готовится ко сну. Наступает ночь — светлая арктическая ночь на 27 августа.
Тихо на корабле, но эта ночь полна ожиданием тревоги.
Мы атакуем
Читая после войны официальные материалы о рейдерстве «Адмирала Шеера» в наших арктических водах, я сопоставлял по времени его намерения и его действия с положением нашего корабля. Хотелось взглянуть на все происходившее с двух сторон, чтобы сложная, запутанная картина событий приняла более четкие очертания. Так вот, в то время когда у нас на «Дежневе» и во всей базе принимались срочные меры к отражению возможного нападения врага, «Адмирал Шеер» уже двигался к Диксону.
Сутки, прошедшие со времени потопления ледокольного парохода «А. Сибиряков», ничего не дали командиру фашистского корабля Мендсен-Болькену. Пленные, взятые с героически погибшего парохода и брошенные в холодный темный носовой отсек крейсера, на допросах либо молчали, либо односложно твердили, что ничего не знают ни о местонахождении каравана, ни о ледовой обстановке [73] в проливе Вилькицкого. Не увенчались успехом и поиски какого-нибудь другого советского судна, чтобы еще раз попытаться получить так нужные сведения. И тогда Мендсен-Болькен приказал взять курс на Диксон.
Нападение на этот порт предусматривалось фашистами еще при планировании операции «Вундерланд». Логика их рассуждений была предельно простой: поскольку это опорный пункт Северного морского пути, к тому же пункт, по их представлениям, ничем не защищенный, надо его уничтожить. Предполагалось, что с крейсера будет высажен десант численностью в 180 человек. Десанту предписывалось захватить документацию, нескольких пленных из числа руководителей порта, все остальное население Диксона истребить, все портовые сооружения сжечь, взорвать, стереть с лица земли{2}.
Как видим, для нас в этом плане гитлеровского морского командования отводилась роль обреченных. Но враг не учел, что эта роль вообще не подходит для советских людей. Не учел он и того, что наши командиры и политработники, сориентировавшись в обстановке, составили верное представление о возможных действиях пирата и готовились встретить его подобающим образом.
Далее события развивались так.
Во втором часу ночи (это было уже 27 августа) на «Дежнев» прибегает посыльный из штаба морских операций. Я в то время бодрствую на палубе и провожу посыльного к помощнику командира. Сергея Александровича не приходится будить — он сидит у стола одетым в бушлат. Прочитав поданную ему записку и сказав посыльному, что донесение принято, Кротов немедля поднимается на мостик. Я следую за ним.
На мостике несет вахту лейтенант Степин. Голосом, в котором слышатся металлические нотки, Кротов приказывает: [74]
— Боевая тревога!
На корабле, поднимая весь экипаж, раздается звон колоколов громкого боя.
Иду в штурманскую рубку, расстилаю на широком столе карту района Диксона. Вскоре здесь появляются Кротов и комиссар Малюков. Владимир Алексеевич одет основательно — видно, что до объявления тревоги он тоже не ложился отдыхать. Вслед за ними прибегает штурман Назарьев. Все трое склоняются над картой.
— Сейчас он вот здесь, — говорит Кротов, тыча в карту мундштуком вынутой изо рта трубки. — Обнаружен постом службы наблюдения и связи в трех милях от берега.
Из-за спины помощника командира я вижу на карте место, в которое уперлась трубка. Это на противоположной от порта северо-западной стороне острова, вблизи так называемого Нового Диксона, где расположен радиоцентр.
— Похоже, что он хочет обогнуть Диксон и прорваться в гавань со стороны пролива Вега, — продолжает Кротов. — А наш командир, наверное, не успел еще дойти до мыса Кретчатик...
— Возможно, возможно, — задумчиво говорит Малюков, и трудно понять, то ли это относится к прорыву врага в гавань, то ли к тому, что наш командир Гидулянов не успел дойти до назначенного места. Затем, помолчав, комиссар предлагает: — Давайте сниматься со швартовов. Для боя надо иметь ход. А там и обстановка уточнится.
Следует серия команд: «Корабль к походу... Стрелы завалить, трюмы закрыть...» Штурман придвигает к себе вахтенный журнал. «27 августа 1942 года, 01.25, — четким почерком выводит он. — Сыграна боевая тревога». С этого момента в журнале будет коротко, но в то же время предельно точно фиксироваться все, что произойдет с «Дежневым» в ближайшие часы.
По боевой тревоге мне надлежит дублировать старшину рулевых Александра Транкова на случай выхода [75] его из строя. Но до сих пор никто из рулевых из строя не выходил, не был ни ранен, ни убит. Поэтому определенного дела у меня сейчас нет — нахожусь в распоряжении штурмана, выполняя те или иные его поручения. С мостика вижу, как на палубе быстро и сноровисто работают краснофлотцы, готовясь к отдаче швартовов. Ребята что-то выкрикивают, смеются — настроение у них, судя по всему, привычное, нормальное.
Но недолго я гляжу на палубу. От сигнальщиков поступает громкий доклад о том, что в районе бухты Хеймен показался крупный корабль. Взоры всех, кто находится на мостике, обращаются туда, на юг, ко входу в гавань. И я смотрю туда же и в легкой сизой дымке различаю очертания стройного и необыкновенно длинного корабля. Его прямой корпус по-линкоровски ровной линией вытянулся над водой, и так же по-линкоровски высоко поднялись вверх грандиозная, со многими уступами мачта и чуть скошенная массивная труба.
— Это «Шеер», — говорит лейтенант Степин.
В тишине, установившейся на мостике после доклада сигнальщиков, голос лейтенанта звучит довольно громко, но необыкновенно спокойно. И на его лице, когда он отнимает от глаз бинокль, я не обнаруживаю ни тени волнения. Хорошо владеет нервами наш артиллерист.
Тем временем с дальномерных постов начинают поступать обычные перед стрельбой доклады: направление на цель, дистанция... Степин смотрит на помощника командира. Тот кивает:
— Приготовьтесь. Но пока огня не открывать.
Артиллерист берет микрофон и одну за другой отдает несколько команд: «Прицел... Целик... Поставить трубку на удар... Орудия зарядить!» Последняя команда заставляет меня представить, как там, на палубе, клацают замки орудий и как все стихает в ожидании залпа. Теперь у нас готовность к бою полная: одно лишь слово, и огонь будет открыт. [76]
Борт «Дежнева» все более удаляется от причала. Старший лейтенант Кротов переводит ручки машинного телеграфа с малого хода на полный. Вахтенному рулевому старшине 1-й статьи Транкову приказано держать курс на выход из гавани. Это курс навстречу врагу.
Мне по-прежнему нечем заняться, и, может, поэтому в голову лезут непрошеные мысли. За последние сутки мы, рулевые, досконально изучили тот раздел справочника корабельного состава германского флота, где даны сведения об «Адмирале Шеере». Мне известно, что водоизмещение этого корабля более 13 тысяч тонн, скорость 26 узлов, экипаж 926 человек. У него 6 орудий 280-миллиметрового калибра, 8 орудий калибром 150 миллиметров, есть другая, более мелкая артиллерия, торпедные аппараты. Его корпус прикрыт толстой броней. Никакого сравнения с нашим СКР-19. Наш «главный калибр» — четыре 76-миллиметровые пушки. Но мы полным ходом идем на «Шеера». И я знал — не свернем.
Чуть скосив глаза, я вижу краснофлотца Василия Скребцова. Он вцепился в рукоятки крупнокалиберного пулемета, установленного на мостике. Понятно, что пулеметом крейсера не достать, но Василий смотрит на фашистский корабль с таким выражением, что мне кажется, будто он шепчет сквозь плотно сжатые губы: «У, гад, добраться бы до тебя!»
Нами давно усвоена, принята сердцем, выстрадана простая истина: врага, разбойника, ворвавшегося в наш дом, надо бить, не страшась его силы, не жалея собственной жизни. Идет такая война, что иначе нельзя. Война идет больше года, многие с честью погибли и на земле и на море. Пришел, видно, и наш черед...
Такие вот примерно мысли теснятся в моей голове. Мысли не очень связные, но не трусливые, мужские.
Бросаю взгляд на причал, мимо которого идет «Дежнев». Там краснофлотцы и рабочие порта облепили тяжелое [77] орудие. Ухватившись за массивные колеса и лафет, они поворачивают орудие стволом в сторону вражеского корабля. Это 152-миллиметровая пушка из береговой батареи лейтенанта Н. М. Корнякова. Из всех пушек, предназначенных для переброски на Новую Землю, ее единственную не успели погрузить на плавучие средства, и сейчас она готовится к открытию огня прямо отсюда, с причала. Если батарейцы все сделают, как надо, это будет поддержка нашей атаке.
На пароходе «Революционер», который остается позади нас по правому борту, также наблюдаются приготовления к бою. У маленьких пушек, установленных на его палубе, копошится прислуга.
У нас на мостике лейтенант Степин негромким голосом напоминает старшему лейтенанту Кротову и комиссару Малюкову:
— Не пора ли открывать огонь? Видите, «Шеер» повернул ко входу в гавань.
— Рано! — коротко бросает Кротов, не отрываясь от бинокля, направленного в сторону крейсера.
Не совсем понятно, чего ждет Сергей Александрович, Может быть, нам действительно пора начать стрельбу, чтобы упредить противника, в какой-то мере ошеломить его? Но у Кротова есть свой замысел. Старшему лейтенанту не позавидуешь. Оставшись за командира, он вместе с комиссаром взял на себя всю ответственность за весь корабль, за экипаж. Более того, ему надо думать и о судьбе Диксона: ведь здесь, в базе, нет других боевых кораблей, кроме СКР-19, и его действия должны согласовываться с тем, чтобы защитить порт, отвести угрожающую ему опасность. Сложное положение!
— До цели сорок пять кабельтовых, — докладывает с дальномерного поста старшина 1-й статьи Иван Буров.
— Надо ближе! — отзывается на этот доклад Кротов, Он поворачивается лицом к Малюкову и коротко поясняет свое решение. Из его слов я понимаю следующее. [78]
Бой на дальней дистанции дает полное преимущество крейсеру, а вблизи наши пушки хоть что-нибудь да сделают. Важно задержать врага, не пустить его в базу. А если уж ничего не выйдет — затопим «Дежнев» в узком проходе между островом Пирожок и банкой «Вега», перекроем фарватер...
— Правильно задумано, — соглашается с Кротовым комиссар. — Поддерживаю такое решение.
А старшина 1-й статьи Буров продолжает докладывать с дальномера:
— Дистанция серок кабельтовых... Тридцать восемь...
— Подходяще, — говорит наконец старший лейтенант и кричит: — Сигнальщики! Запросите опознавательные!
Хлопают створки прожектора. Мне думается, что запрос опознавательных — дело чисто формальное. Что перед нами «Шеер», на мостике никто не сомневается. Может быть, Кротов хочет выиграть еще несколько минут для сближения с врагом?
Едва наш прожектор перестает мигать, как на борту рейдера сверкает яркая вспышка. Спустя несколько секунд до нас докатывается гром залпа, и по носу «Дежнева» встают три высоких фонтана от врезавшихся в воду снарядов.
— Вот и ответ, — спокойно комментирует происходящее лейтенант Степин.
А Кротов командует:
— Открыть огонь! Оповестить базу о прорыве рейдера в гавань. Оповещение — открытым текстом.
— Огонь! — как бы обрадовавшись, что пришла пора его действий, кричит лейтенант Степин. И сразу же в ушах звенит от резкого удара звуковой волны: наши пушки дают залп.
«01 час 38 минут», — фиксирует этот момент штурман записью в вахтенном журнале.
Итак, СКР-19 вступил в бой — неравный, бескомпромиссный. Сначала огонь по врагу ведут только наши носовые [79] пушки — для кормовых цель закрыта надстройками. Но затем «Дежнев» несколько меняет курс, и все наши огневые средства вступают в дело. Ничего не слышно в сплошном громе выстрелов, ногами чувствую, как вздрагивает палуба от каждого залпа. Всплески от снарядов, невысокие, тонкие, подбираются все ближе к темно-серому корпусу крейсера. Наконец я вижу короткие вспышки на палубе и надстройках «Шеера» и догадываюсь, что наши снаряды достигают цели.
Одна вспышка, более яркая, чем все остальные, сверкает на юте вражеского крейсера. И там поднимается дым, кажется, что-то горит. Вспоминаю о береговом орудии — не его ли снаряд?
Увлеченный наблюдением за «Шеером», я на какое-то время отключаюсь от того, что делается на «Дежневе». И вот всем телом ощущаю один и второй тяжелые удары, которые потрясают корпус корабля. Оглядываюсь — на палубе дым и огонь и кто-то лежит убитый около орудия. Еще взрыв снаряда, и дымом заволакивает площадку зенитной пушки. Очевидно, враг хорошо пристрелялся и ведет ураганный огонь. С тревогой замечаю, что «Дежнев» идет со все большим креном. Значит, борт у него пробит и вода поступает в трюм.
Более точное представление о событиях мне дает вахтенный журнал. Несмотря на адский грохот вокруг, штурман Андрей Анатольевич Назарьев не забывает фиксировать по минутам ход боя. «01 час 41 минута, — пишет он. — Прямое попадание в районе третьего и четвертого трюмов корабля. Отмечено попадание береговой батареи по юту корабля противника, где вспыхнул пожар. Отмечено попадание по крейсеру в районе фок-мачты...»
«01 час 41 минута...» Выходит, всего лишь три минуты прошло с тех пор, как мы открыли огонь. А кажется, будто бой идет долго, очень долго. «Дежнев» хода не сбавляет, продолжает сближение с крейсером, упорно продвигается [80] к самому узкому месту в проливе Вега. И я понимаю, что помощник командира старший лейтенант Кротов не отказывается от намерения закрыть вход в базу корпусом корабля. Это подтверждается громким криком штурмана, перекрывающим грохот залпов:
— Карту на мостик! Карту пролива Вега!
Я хорошо знаю, где лежит карта. Ведь всегда на любой переход нужные карты отбираются и складываются в штурманской рубке в особый ящик. Так сделано и сегодня перед снятием со швартовов. Но, видимо, я спешу, волнуюсь и хватаю не те листы, которые надо.
Наконец карта у меня в руках, сворачиваю ее трубой и быстро бегу на мостик, соображая, что сейчас еще раз будет уточнена точка, в которой «Дежневу» предназначено пойти на дно. И тут желтое пламя режет по моим глазам и в грудь сильно толкает упругой воздушной волной. От этого толчка тело мое делается легким, я кружусь в воздухе, кружусь все быстрее, потом проваливаюсь в темноту. Тишина, только звон в ушах.
Сквозь звон слышу — меня зовут. Как будто издалека. Открываю глаза, вижу склонившегося надо мною штурмана.
— Заступайте на руль! — доносится до меня как сквозь вату. — Транкова контузило.
Вскакиваю, но перед глазами все плывет и мелькают разноцветные огоньки. Машинально хватаюсь за голову и чувствую под руками теплое, липкое.
— Ерунда, царапина! — снова кричит штурман. — Быстрее на руль!
Теперь я почти окончательно прихожу в себя и бегу в рулевую рубку. Транков, как пьяный, вяло держится за штурвал, лицо его бледно, из ушей тонкой струйкой течет кровь. Видно, что он ничего не слышит и не соображает, а нос корабля катится влево — совсем не туда, куда надо.
— Право на борт! Право на борт! — доносится с мостика. [81]
Оттеснив старшину в сторону, я быстро кручу штурвал. «Дежнев» с трудом слушается руля, поворачивает медленно. Отяжелел, наверное, от принятой в трюмы воды. Передо мной внизу на носовой палубе орудия прекращают стрельбу — с поворотом для них цель закрывается нашими надстройками. Палуба завалена какими-то обломками, от пушек артиллеристы уносят убитых и раненых товарищей. А сзади, с кормы, по-прежнему часто гремят выстрелы. Бой продолжается.
Звон в моей голове постепенно проходит и, оглядев мостик, я разбираюсь в том, что здесь произошло. Снаряд небольшого калибра попал в штурманскую рубку как раз в тот момент, когда я выбегал из нее. Повреждения в рубке не такие уж серьезные: разбиты некоторые приборы, лопнули плафоны да в нескольких местах исковеркана переборка. Основная сила взрыва оказалась направленной вверх, на ходовой мостик. И здесь более всего пострадал старший лейтенант Кротов. Осколками ему перебило ногу и руку.
Комиссар Малюков звонит в корабельный лазарет.
— Срочно на мостик! Ранен командир! — кричит он в телефонную трубку.
Кротову тяжело. Привалившись всем телом к обвесу мостика и цепляясь за него здоровой рукой, Сергей Александрович продолжает подавать команды.
— Так держать! — это мне, на руль. — Не сбавлять ход! — это приказ капитану интендантской службы Ануфриевскому, который сейчас, выполняя обязанности вахтенного командира, стоит у ручек машинного телеграфа. Тут же гремит голос лейтенанта Степина, требующего от артиллеристов усилить огонь. Живет, действует главный командный пункт корабля!
Все это видит прибежавший на мостик военфельдшер Юрий Борисович Брен. В первое мгновение он несколько теряется, оглушенный грохотом боя, но затем, от всего отключившись, занимается своим докторским делом. Он [82] стоит на коленях перед опущенным на палубу Кротовым, и в руках его мелькают вата, пузырек йода, бинты.
Сделав перевязку, военфельдшер докладывает Малюкову, что раненого надо унести в санчасть.
— Никаких санчастей! — протестует Кротов. — Поднимите меня!
Комиссар жестом руки показывает Брену, — дескать, не надо уносить, оставьте раненого здесь. Двое сигнальщиков — Андрей Лушев и Василий Прокофьев — помогают старшему лейтенанту подняться с палубы. Опираясь на здоровую ногу и поддерживаемый сигнальщиками, Кротов смотрит сначала в сторону «Шеера», потом оглядывает свой корабль, как бы оценивая обстановку. До «Шеера» близко, кабельтовых 20, он идет тем же курсом и ведет огонь. «Дежнев» тоже не меняет курса, продолжает сближение с рейдером. Наши уцелевшие орудия бьют по врагу, бьют часто, безостановочно. А на палубе много разрушений — искореженный металл, расщепленное дерево, что-то горит. Палуба накренена, чувствуется, что в трюмы принято много воды. Кротов охватывает все это своим взглядом и, наверное, понимает, что приближается развязка неравного боя. На побледневшем лице его выражена решимость держаться до конца, привести в исполнение намеченный ранее план.
В тот момент я непроизвольно отмечаю, что «Дежнев» достиг самой узкой части фарватера. Это как раз та самая точка, где наш корабль может закрыть своим корпусом вход в гавань. Жду — вот-вот будут отданы последние команды.
Команды раздаются, но не те, на которые я настроен.
— Право руля! — ослабевшим голосом приказывает Кротов. — Отходить в Самолетную бухту. Поставить дымзавесу...
Происходит вот что. В то время, когда Кротов, превозмогая боль и слабость, ориентируется в обстановке, дальномерщики докладывают, что крейсер начал поворот. [83]
Проходит еще минута. Маневр «Адмирала Шеера» становится более заметным. Он поворачивается к нам своим правым бортом, потом показывает корму. Он отходит, яростно отстреливаясь. Уходит совсем или вернется — это еще вопрос. Но несомненно, что вот сейчас, в данную минуту, враг отказывается от прорыва в базу. А раз так, у «Дежнева» есть другой вариант действий.
Кротов, которому, видно, становится все хуже, просит опустить его на палубу и расстелить рядом штурманскую карту. Лежа на боку и глядя в карту, старший лейтенант отдает распоряжения штурману:
— Вы останетесь за меня. В Самолетной бухте подходите вот сюда, к отмели. На отмель становитесь осторожно, самым малым ходом, чтобы потом легче было с нее сниматься...
Сергей Александрович произносит все это слабым, прерывающимся голосом, затем откидывается от карты и неподвижно лежит на палубе, закрыв глаза. Он понимает, что теперь, когда напряжение боя спало, когда самое главное сделано, на мостике могут обойтись и без него. Вскоре появляются санитары с носилками и уносят его вниз.
Поворачивая вправо и закрываясь густой дымзавесой, «Дежнев» медленно удаляется от пролива Вега. Я просто физически чувствую, как тяжел наш корабль: он непривычно глубоко осел в воду, накренился и все хуже слушается руля. Артиллеристы еще стреляют сквозь дымзавесу в сторону вражеского крейсера и оттуда еще продолжается огонь, но уже ясно, что это последние выстрелы, последние залпы.
В это время на мостике появляются полковой комиссар Бабинцев и наш командир капитан-лейтенант Гидулянов. Лица у них встревожены — видно, что за время своего отсутствия они пережили немало тяжелых минут. Александр Семенович бросает несколько коротких фраз, поясняя, что, еще не успев дойти до мыса Кретчатик, они [84] услышали гром орудийных залпов, догадались о появлении рейдера и заспешили обратно, сильно беспокоясь за судьбу и Диксона, и «Дежнева». Со своего катера они видели заключительную часть боя.
— Вы просто молодцы! — с чувством говорит Гидулянов всем, кто находится на мостике. — Действовали по-геройски!
Штурман докладывает ему о повреждениях и о маневре, который сейчас осуществляется «Дежневым» с целью укрытия в Самолетной бухте. Командир соглашается — маневр правильный. И сам становится к ручкам машинного телеграфа, давая понять, что за все дальнейшее теперь отвечает он.
Вскоре выстрелы смолкают. В полной тишине израненный «Дежнев» приближается к берегу и, мягко коснувшись своим килем дна, стопорит ход.
Андрей Анатольевич Назарьев пишет в вахтенном журнале:
«01 час 46 минут. Прекратили огонь...»«01 час 52 минуты. Корабль всем корпусом легко сел на грунт. Грунт — ил».
До последней возможности
Вода в бухте не колышется, лежит гладкая, тяжелая, отливая холодным свинцовым блеском. По ней местами стелется дым белый, пороховой — от недавно гремевших залпов и черный — от пожаров на «Дежневе» и «Революционере». Тишина стоит такая, что не слышно никаких звуков. Такую-то тишину, которая наступает после адского грома, наверное, и можно назвать оглушающей.
Отбоя боевой тревоги пока нет. Ведь нам неизвестно, куда ушел «Шеер». Может быть, он скоро вернется, и все начнется сначала. А раз так, надо использовать передышку для подготовки к новому бою. [85]
На мостике командир корабля принимает доклады командиров боевых частей. Лейтенант Степин перечисляет, какие орудия вышли из строя, какие могут стрелять, сколько в батареях убитых и раненых. Гидулянов коротко резюмирует: повреждения надо устранить, подобрать замену убитым и раненым комендорам, поднести к орудиям новый комплект боеприпасов.
У техника-лейтенанта Звягина доклад более пространен. Снаряды вражеского крейсера наделали немало бед во внутренних помещениях «Дежнева», в машинном отделении. Звягин вместе с боцманом обошли на шлюпке корабль, осмотрели пробоины. Крупных пробоин семь, а мелких много. В одну из пробоин, что в районе третьего отсека, свободно может пролезть человек. Так что если бы не сели на грунт... Сейчас аварийная партия занята заделкой пробоин, а уж потом можно откачивать воду.
— Сколько для этого нужно времени? — спрашивает Гидулянов.
— За три часа управимся, — отвечает Звягин.
Он, как и лейтенант Степин, уходит к своим подчиненным, чтобы руководить их действиями в борьбе за восстановление боеспособности корабля. Гидулянов остается на мостике со штурманом Назарьевым, который сейчас исполняет обязанности унесенного в лазарет Кротова. Они продолжают разговор о повреждениях, оценивая общее состояние нашего корабля, пытаются предугадать дальнейшие действия вражеского рейдера. А я задумываюсь о том, как вели себя в только что прошедшем бою мои товарищи-дежневцы.
Далеко не все виделось мне с мостика во время боя. То, что я смог отметить: разрывы снарядов на палубе, дым и огонь, люди, упавшие у орудий, — это была лишь немногая и внешняя часть происходившего. Доклады лейтенанта Степина и техника-лейтенанта Звягина, невольным слушателем которых я был, дополнили картину не только размерами разрушений и потерь, но и степенью мужества, [86] героизма тех, кто под огнем до конца стоял на своем посту, презирая смерть и стремясь во что бы то ни стало выполнить боевой приказ. Двумя днями позже, когда мы, дежневцы, поделимся друг с другом пережитым, картина боя станет еще более полной. Возвращаясь к тем событиям, я хотел бы здесь рассказать, что делалось на многочисленных боевых постах «Дежнева» во время схватки с рейдером.
...Краснофлотцы и старшины артиллерийской боевой части быстро заняли свои места у орудий, пулеметов, дальномеров. Напряжение последних часов, связанных с ожиданием нападения на порт, нашло выход в привычных, давно отработанных действиях. Моряки сбрасывали чехлы с пушек, готовили снаряды, не лишая себя удовольствия перекинуться шуткой, поддеть кого-нибудь острым моряцким словом.
На корму, к зенитному дальномеру прибежал расписанный здесь по боевой тревоге машинист Геннадий Майсюк — тот самый Майсюк, который летом 1938 года ходил на пароходе «Курск» из Одессы в пылающую огнем Испанию. Устроившись за оптическим прибором, он посмотрел на боцмана Ивана Петряева, который тут же на палубе собирал аварийную партию.
— Дорогой боцман, — крикнул Геннадий, — поменьше суетись, а то попадет осколок в твою крупную фигуру, и я лишусь лучшего друга.
Они действительно друзья, боцман и машинист, оба острословы, участники корабельной самодеятельности. Петряев принял шутку, ответил на нее, но, посерьезнев, подошел к Майсюку, похлопал его по плечу и сказал:
— Себя побереги. Жарко будет.
Потом и дальномерщики, и наводчики орудий с помощью оптики, а другие артиллеристы простым глазом смотрели туда, где маячил силуэт фашистского крейсера. «Дежнев» с заряженными орудиями шел ему навстречу, [87] дистанция сокращалась, и каждая секунда приближала неотвратимый бой.
Как уже сказано выше, первыми открыли огонь по врагу наши носовые орудия. С командирами этих орудий, двумя Александрами старшинами Алимовым и Свиньиным, читатель давно знаком. Они всегда были рядом на тренировках, состязались друг с другом в подготовке расчетов. Напомню, что год назад на рейде Мурманска они смело и умело действовали при отражении атак фашистских бомбардировщиков. Тогда расчет Алимова добился первого боевого успеха, поразив метким выстрелом вражеский самолет. И вот сейчас новое, более серьезное испытание.
Орудия повели огонь в высоком темпе. Понимая, что 76-миллиметровыми снарядами не пробить толстую крейсерскую броню, наводчики целились по надстройкам рейдера, его высокой мачте, дальномерным постам. Все номера расчетов работали спокойно, слаженно, как на тренировке, хотя с первых же секунд неравной артиллерийской дуэли вокруг них засвистели осколки.
Горячий осколок чиркнул по гильзе унитарного патрона в тот момент, когда его держал в своих руках установщик трубок Григорий Золотавин. Тут же в сделанной осколком прорези показалось голубое пламя — загорелся порох. Золотавин, занесший было руку для установки трубки, сильно толкнул от себя патрон, выбросил его за борт. Замешкайся он на какое-то мгновение, и вряд ли кто уцелел бы в расчете. Все это случилось так быстро, что старшина 1-й статьи Алимов не сразу понял, почему патрон полетел за борт, а когда понял, выразительным взглядом поблагодарил подчиненного, который опять как ни в чем не бывало устанавливал трубку на очередном снаряде. Золотавин не допустил никакой задержки в стрельбе.
Трагически сложилась обстановка на одном из кормовых орудий главного калибра. [88]
Как только эти орудия при повороте «Дежнева» вправо получили возможность вести огонь, они развили максимальную скорострельность. Но вот на корме разорвался крупный вражеский снаряд. Упал на палубу смертельно раненный командир орудия Александр Карагаев, зацепило осколком подносчика снарядов краснофлотца Андрея Курушина. Орудие прекратило огонь, но совсем ненадолго. Командирские обязанности взял на себя наводчик Василий Андреев. Он, а также трубочный Хайрулин и подоспевшие сюда пулеметчики Тонунц и Волчек оживили замолкнувшую было огневую точку. Опять снаряд за снарядом полетели во врага.
Новый взрыв, и снова рядом с орудием. Находившийся на месте наводчика краснофлотец Файзулла Хайрулин получил смертельное ранение. Истекая кровью и теряя сознание, он слабеющим голосом выкрикивал:
— Братцы, бейте их, гадов!
Это слышал Андреев, оставшийся невредимым, слышали Тонунц и Волчек, оба раненные при взрыве. И хотя силы у них иссякали, пулеметчики хватали снаряды, заряжали орудие, Андреев наводил его, сам себе командовал «Огонь!» и производил выстрел. Когда вконец ослабевшие Тонунц и Волчек опустились на палубу, Андреев остался у орудия один и, действуя за всех номеров расчета, продолжал огонь.
В корму попал еще один вражеский снаряд. Заклинило поворотный механизм орудия. Тут уж ничего нельзя было сделать, и огонь пришлось превратить. Правда, произошло это уже в конце боя, когда «Дежнев», поворачивая в Самолетную бухту, закрывался дымовой завесой. Кстати сказать, приводивший в действие дымовую аппаратуру на корме машинист Матвей Астахов был свидетелем последних минут стрельбы героического расчета. Он же после прекращения огня помог раненым краснофлотцам добраться в санитарную часть.
Взрывы снарядов, осколки — все это обрушилось и на [89] личный состав зенитной батареи, которая под командованием главного старшины Михаила Быкова в меру своих возможностей поддерживала главный калибр в неравной огневой дуэли с фашистским рейдером.
Быков, управлявший огнем зенитных пушек, прежде всего нуждался в точных целеуказаниях. Их давал расчет дальномера, возглавляемый старшиной 2-й статьи Павлом Максименко. В расчете работали старшина 1-й статьи Павел Ульянов, краснофлотцы Геннадий Майсюк и Аркадий Борисихин. Они так увлеклись своим делом, что, казалось, вовсе отключились от всего того, что происходило с ними рядом.
Вражеский снаряд ударил в шлюпочную палубу, где стояло зенитное орудие старшины 1-й статьи Васенина. В расчете ранены двое — сам старшина и наводчик Леня Кацман. У обоих ранение пришлось в руки. У пушки осколком снаряда снесен оптический прицел. Наскоро забинтовав поврежденные руки, Васенин и Кацман снова встали к пушке. Ничего, что прицела у нее нет, — дистанция до крейсера такова, что можно наводить, глядя в ствол.
Неподалеку от орудия разорвался еще один вражеский снаряд. Подносчику снарядов Михаилу Пунанцеву осколок ударил в грудь. Но не о своей ране подумал в ту минуту краснофлотец. Он увидел, что загорелся кранец с боеприпасами, и бросился к нему, стал выбрасывать боеприпасы за борт. Понимая, чем грозит взрыв своих же снарядов, к Пунанцеву на помощь пришел Кацман. Раздробленная левая рука его сильно кровоточила, кровь была на лице, заплыл ушибленный глаз. Казалось, в таком положении человек уже ничего не может сделать. А Леонид держался на ногах, задыхаясь от дыма и орудуя одной правой рукой, все бросал и бросал снаряды за борт...
Потом сюда подбежали моряки из аварийной партии. Они потушили пожар, очистили площадку от обломков, [90] давая возможность расчету продолжать стрельбу. Васенин, Кацман и Пунанцев сделали еще немало выстрелов, пока не упали на палубу, обессиленные от ран. Подлинными героями оказались в бою эти три моряка — спокойный, обстоятельный, несколько застенчивый, сочиняющий на досуге стихи старшина 1-й статьи Павел Васенин, весельчак, балагур и заводила краснофлотец Леонид Кацман и малозаметный, скромный краснофлотец Михаил Пунанцев.
Не легче складывалась обстановка и на других зенитных орудиях. В расчете Василия Лукьянова вражеским снарядом вывело из строя троих краснофлотцев. Лукьянов, лишившись помощников, подтянул боеприпасы поближе к орудию и стал стрелять один, последовательно производя действия всех номеров расчета. Так он сделал 20 выстрелов. Затем осколком снаряда повредило поворотное устройство орудия. С помощью разводного ключа старшина устранил повреждение и опять повел огонь.
А дальномерщики зенитной батареи, не видевшие многого из того, что происходило в расчетах орудий, продолжали измерять дистанцию до цели и наблюдать результаты стрельбы. Максименко, не отрываясь от окуляров, отлично видел вражеский корабль и сразу же заметил, что наши снаряды взорвались в районе фок-мачты крейсера и что на юте рейдера возник сильный очаг пожара. Обрадовавшись, он крикнул:
— Смотрите, Майсюк, Борисихин, смотрите! Дали немцу прикурить!
Ответа он не дождался. Как раз в это время рядом разорвался вражеский снаряд, угодивший в шлюпбалку, и осколки веером сверху осыпали палубу. Подняв голову и оглянувшись, Максименко увидел, что Майсюк, Борисихин и Ульянов распластались на палубе, сраженные насмерть. Сидевший рядом старшина 2-й статьи Василий Давыдов — он держал телефонную связь дальномерного поста с орудиями — безжизненно свесился вниз с дальномерной [91] площадки. Он тихо стонал. Опустился на палубу, неловко подвернув под себя ноги, тяжело раненный командир батареи главный старшина Быков.
Максименко, вскочив со своего сиденья, поддержал Давыдова, который мог упасть на палубу, если бы не повис на телефонном шнуре. Подоспевший сюда краснофлотец-связист Лебедев помог старшине отнести умирающего моряка в санитарную часть. Вернувшись к своему посту, Максименко перевязал главного старшину Быкова, который, превозмогая боль и слабость, продолжал управлять огнем. Затем старшина направился к дальномеру, чтобы опять давать дистанцию, но дальномер, изрешеченный осколками, не проворачивался и фактически вышел из строя.
Тут Максименко услышал, что кто-то зовет его. Оглянулся — это краснофлотец Чумбаров, машинист, во время боя находившийся в расчете зенитной пушки. Он лежал на палубе с лицом, залитым кровью. Старшина подошел, наклонился над ним.
— Где Майсюк? — спросил краснофлотец.
— Майсюк убит, — ответил Максименко.
Чумбаров помолчал, о чем-то думая, а затем вскочил на ноги и, шатаясь, пошагал к пушке.
— Я им отомщу за Геннадия! — кричал он.
Старшина придержал его, подозвал санитаров, и те унесли притихшего машиниста в санчасть. Как потом выяснилось, у него было шесть довольно серьезных ранений.
В бою многое зависело от машинной команды корабля. И мужество наших машинистов тоже требует отдельного рассказа.
В ожидании появления рейдера котлы на «Дежневе» находились в действии, и пар держался, как говорят механики, на марке. И вот вслед за боевой тревогой с мостика поступила команда обеспечить максимально возможный ход. Команду принял старшина машинистов [92] Алексеев. Он полностью открыл маневровый клапан и еще дал в цилиндры машины пар добавителем. Глухое характерное буханье, дрожь палубы показали, что установка работает с предельным напряжением. Наблюдавший за действиями Алексеева техник-лейтенант Звягин одобрительно качнул головой: все правильно!
Звягин, обойдя посты машинного отделения и убедившись, что люди на местах и действуют безошибочно, встал у главного пульта управления электромеханической боевой части. Корабль развил максимальный ход.
Звягина и его подчиненных волновало одно: что происходит наверху? И вдруг зазвонил телефон. В трубке послышался голос комиссара Малюкова.
— В гавань прорывается фашистский корабль, — сообщил он. — Мы принимаем бой. Передайте на все боевые посты — мы принимаем бой. Поручите сделать это Садовничему.
Комиссар не забывал информировать личный состав о важнейших событиях на корабле. Особенно заботился он о тех, кто находился внизу, в машинном и котельном отделениях, в трюмах. На мостике, на верхней палубе все и так видно, а там поди гадай, куда идем, какие ждут опасности. Не случайно было названо и имя Садовничего. Старшина трюмных — парторг электромеханической боевой части, а именно через парторгов и передавал комиссар свою информацию.
Иван Садовничий, выслушав Звягина, тотчас же пошел по боевым постам. Он останавливался около каждого матроса и старшины и, перекрывая шум работающих механизмов, пересказывал полученное с мостика сообщение. От себя он коротко добавлял: будем держаться, как подобает морякам, и энергичным взмахом кулака показывал, как именно надо держаться. Подольше, чем у других, он задержался у старшины котельных машинистов Александра Заскалько. Этот старшина — коммунист, и [93] парторг напоминал ему о том, какая задача коммуниста в бою.
Вскоре сверху послышались резкие частые удары. Машинисты поняли, что наши пушки открыли огонь. И тотчас вслед за этим корпус корабля начал содрогаться от близких взрывов за бортом и от прямых попаданий вражеских снарядов. Старшина 2-й статьи Алексеев и краснофлотец Орлов, обеспечивавшие заданный с мостика ход, видели, что осколки дырявят борт, ударяют в переборки, разбивают приборы. Но отвлекаться от своего столь важного дела нельзя. Ликвидацию повреждений взяли на себя старшины и краснофлотцы аварийных партий.
Появилось много пробоин в районе ватерлинии. Через них в отсеки стала хлестать вода. Пробоины располагались на три-четыре метра выше палубы машинного отделения, и дотянуться до них было трудно. Моряки, мокрые и грязные, становились на плечи друг другу и забивали в отверстия заранее приготовленные пробки, а к пробоинам большого размера подводили жесткие пластыри, бревнами закрепляли их.
То здесь, то там появлялся командир поста живучести корабля старшина 2-й статьи Константин Шпакович. Он распоряжался, чтобы вовремя подносили пластыри и другой аварийный материал, сам первый лез с пробкой и кувалдой к корпусу, где обнаруживалась течь. Под его командой краснофлотцы работали быстро, без какой бы то ни было паники, хотя холодная вода в отсеках доходила до пояса, а осколки представляли смертельную опасность.
Очень хорошо, например, помогали Шпаковичу краснофлотцы Смирнов и Кучеренко. Леонид Смирнов — моряк с опытом, и то, что он подставлял свою спину под ноги товарищей, чтобы те могли дотянуться до очередной пробоины, что он первым бросился к перебитому трубопроводу и, обжигаясь паром, устранил повреждение, — все [94] это вроде бы для него дело естественное, в какой-то мере привычное. У Петра Кучеренко такого опыта нет, и раньше, когда «Дежневу» приходилось отражать воздушные налеты противника, молодой краснофлотец вздрагивал от каждого выстрела и каждого разрыва бомбы. Теперь он предстал перед товарищами в ином свете: бесстрашно кидался к пробоинам, не боялся свиста осколков.
Много выдержки и мужества проявили в минуты боя котельные машинисты, где нес вахту вместе со своими подчиненными главный старшина Заскалько. Котлы дрожали от предельного давления пара. Стрелки манометров упирались в красную черту — 15 атмосфер. И старшина, и краснофлотцы отлично понимали, что произойдет, если вражеский снаряд или шальной осколок ударит в один из котлов.
У многих здесь, как говорят, екнуло сердце, когда крупный осколок снаряда, пробив борт, вспорол изоляцию котла. Корпус котла выдержал удар. Заскалько, посмотрев на поврежденную изоляцию, остался стоять на своем месте, следя за давлением пара, и только головой кивнул туда, где из отверстия в борту шла тугая струя воды. С аварийными материалами к пробоине побежал краснофлотец Никаноров...
Это был далеко не первый осколок, залетевший в котельное отделение. Но, к счастью, чаще всего осколки прошивали борт в районе бункеров, и убойная сила их гасла в толще угля. Правда, счастье, как вскоре выяснилось, было и тут относительным: через уголь к борту нельзя было добраться, чтобы заделать пробоины, и вода, просачиваясь из бункера, все больше и больше затопляла котельное отделение.
Поступление воды внутрь корабля и увеличивающийся крен на правый борт с тревогой фиксировал главный старшина Садовничий. Докладывая об этом на командный пункт электромеханической боевой части Звягину, старшина одновременно сообщал о принятых мерах: заделке [95] пробоин, запуске насосов. Но вот насосы, в том числе и аварийный, перестали справляться с откачкой воды, а крен еще более возрос, Тогда Звягин, в полном соответствии с правилами борьбы за живучесть корабля, приказал Садовничему для выравнивания крена заполнить водой левые бортовые балластные цистерны. Приказание было быстро выполнено, и корабль продолжал движение, сохраняя остойчивость.
Положение в трюмах, однако, становилось все более тревожным. Особенно оно осложнилось после того, как в борту появилась огромная рваная пробоина от попадания крупнокалиберного вражеского снаряда. В затапливаемых отсеках вода поднялась на полтора метра. Минутами исчислялось то время, когда корабль еще мог держаться на плаву.
Но это были уже те минуты, когда «Дежнев», закончив бой с вражеским крейсером, двигался к отмели в Самолетной бухте...
На берегу — свои герои
Идет второй час нашей вынужденной стоянки на грунте. Командир все еще не дает отбоя боевой тревоги. Второй час поредевший экипаж «Дежнева» занят тяжелой работой: заделываются пробоины в корпусе, устраняются многочисленные повреждения на разных постах корабля, палуба очищается от обломков дерева и рваных листов железа.
О вражеском крейсеру новых сообщений нет.
Убедившись, что корабль более или менее приведен в порядок, командир отдает приказание перейти на готовность номер два. Теперь большая часть экипажа может отдыхать. Но об отдыхе никто и не думает. Моряки собираются группами, обсуждают пережитое, высказывают различные предположения насчет дальнейших действий фашистского пирата. [96]
Через час с небольшим на корабле опять играется боевая тревога. «Адмирал Шеер» объявился вновь. Оказывается, уйдя из пролива Вега, он прочертил своим курсом почти полную окружность возле берегов острова Диксон и появился у входа в порт теперь уже не с южной, а северной стороны.
Как и несколько часов назад, арктическую тишину разрывает гром орудийных залпов. Вначале они доносятся с северо-востока, из района Нового Диксона, и мы догадываемся, что вражеский рейдер обстреливает радиостанцию. Потом «Адмирал Шеер» обрушивает свои тяжелые снаряды на другие сооружения порта — на полярную станцию, угольные склады, причалы.
Наше положение незавидное: полная неподвижность и отсутствие какой-либо возможности достать врага огнем своих орудий. Дистанция до него велика, не для наших пушек. Все, что может сделать командир «Дежнева», — это попытаться обезопасить корабль от вражеского обстрела. Поэтому сразу же после боевой тревоги мне и специалисту химслужбы Ивану Майорову дано задание укрыть нашу стоянку дымовой завесой.
Майорову такое задание не в новинку. Когда мы отходили из пролива Вега во время боя с рейдером, именно Майоров постарался как можно лучше прикрыть дымом наш «Дежнев». Чтобы завеса была более плотной, он полез на мачту и зажег там дополнительные дымовые шашки. Делалось это под разрывами снарядов и свистом осколков. Майоров уже спускался с мачты, когда его ударило в спину. Моряка спас противогаз — осколок пробил металлическую коробку и застрял в резиновой маске.
Мне рассказал об этом машинист Астахов, который помогал Майорову приводить в действие дымовую аппаратуру. Астахов видел искореженный противогаз специалиста химслужбы, держал в руках извлеченный из противогазной сумки еще теплый рваный кусочек стали и слышал, [97] как Майоров комментировал происшедшее в горячке боя:
— Шалишь, фашист, не так просто убить нашего брата-моряка!
Так вот с этим Майоровым я сейчас выполняю приказание командира. Мы грузим на корабельный катер дымовые шашки и отходим от борта «Дежнева». Маневрируя на рейде, определяем, в какую сторону дует ветер и откуда лучше пускать дым. Операция небезопасная, потому что совсем неподалеку встают высокие всплески от вражеских снарядов. Наконец позиция для постановки завесы найдена, мы опускаем на воду увесистые шашки, поджигаем их. Густые клубы дыма тянутся к «Дежневу», плотно обволакивают его.
Возвращаемся на корабль, можно сказать, ощупью, самым тихим ходом. Причалив катер к трапу, я поднимаюсь на мостик, чтобы доложить о выполнении задания. Застаю Гидулянова возбужденным. Да это и понятно. «Шеер», как бешеный, лютует рядом, крушит все своими снарядами, а мы обречены на пассивность. Хорошо слышны взрывы на острове Конус, недалеко от которого мы стоим. Какие разрушения в порту, какие жертвы среди населения Диксона, чем все это кончится? — вот о чем беспокоится наш командир и что тревожит нас всех.
Из тех звуков, которые доносятся на мостик «Дежнева», мы выделяем один обнадеживающий. Мы его ждем, торопим и, услышав его, радуемся. Это — басовитый гром выстрелов орудия береговой батареи, стоящего на причале в порту. Орудие действует, орудие ведет огонь, значит, рейдеру дается отпор. Мысленно желаем удачи героям-артиллеристам и страстно хотим, чтобы их тяжелые снаряды опять накрыли «Шеер».
Через два дня мне и другим дежневцам станет известно, как складывались события на острове и в порту во [98] время нападения фашистского пирата. Мы услышим об этом от самих полярников, и многое нам разъяснит полковой комиссар Бабинцев, когда соберет экипаж корабля на разбор боевых действий, так неожиданно и своеобразно развернувшихся на Диксоне. И тогда мы отдадим вполне заслуженную дань уважения тем, кто рядом с нами стойко и мужественно встретил опасность и сделал все возможное для отпора врагу.
Мне кажется уместным несколько сместить время и на этой странице начать рассказ о людях, которые защищали Диксон, находясь на его скалистом берегу.
Сначала посмотрим на события с того места в порту, где готовилась к бою батарея лейтенанта Николая Корнякова. Предупрежденные о появлении рейдера, артиллеристы с помощью рабочих порта выкатили орудие на причал, установили его так, чтобы можно было вести огонь в направлении пролива Вега. Командир батареи заранее подготовил исходные данные для стрельбы, наметил ориентиры. Перед боем коммунист Корняков призвал краснофлотцев с честью постоять за советскую землю. Комсорг батареи артиллерийский наблюдатель Владимир Нечепуренко написал на снаряде мелом: «Смерть фашистам!»
И вот подана команда на открытие огня. Командир орудия Иван Сауляк произвел выстрел. Орудие подпрыгнуло и резко подалось назад — сошники плохо держали его на деревянном причале. Не успевший отскочить в сторону лейтенант получил скользящий удар по лицу. Не замечая выступившей крови, Корняков махнул рукой артиллеристам и портовикам, чтобы те возвратили орудие на место. Тяжелая стальная махина с большим трудом поддалась их усилиям. Снова выстрел, и такой же резкий откат.
В дальнейшем для возвращения орудия на исходную позицию батарейцы использовали находившийся на причале трактор. Темп стрельбы возрос. Нечепуренко точно [99] засекал падение снарядов, и это позволяло лейтенанту корректировать стрельбу. Тот же Нечепуренко после нескольких выстрелов радостно крикнул:
— Попадание в корму вражеского корабля!
— Огонь! — командовал Корняков, не обращая внимания на то, что все ближе и ближе рвутся вражеские снаряды. Осколком был ранен Иван Сауляк. Сделав перевязку, он снова занял свое место у орудия.
Артиллеристы отметили еще одно попадание в крейсер. И все же для них было несколько неожиданным, когда вражеский корабль повернул на обратный курс. В тот час ни лейтенант Корняков, ни другие батарейцы не могли с полной ясностью оценить, какое великое дело они сделали для Диксона. Только после войны из признаний командира «Адмирала Шеера» Мендсен-Болькена станет известно, что меткий огонь береговой батареи, о существовании которой они не знали, более всего испугал фашистов. Именно поэтому командир крейсера отказался от прорыва в гавань и от высадки находившегося в полной готовности десанта из 180 автоматчиков.
Для артиллеристов наступила передышка. Лейтенант Корняков предупредил подчиненных, что от врага можно ждать любого коварства и что следует неослабно наблюдать за морем. Орудие оставалось на позиции, к нему поднесли дополнительно комплект снарядов.
Тем временем испытания выпали на долю других диксоновцев.
Я уже говорил о том, что из гражданского населения острова было создано два отряда народного ополчения. Моряки, портовики, синоптики, гидрологи, радисты, вооружившись винтовками, заняли позиции на побережье, готовые дать врагу отпор. Полярникам не потребовалось отражать высадку десанта, зато их предусмотрительность и боевое настроение весьма пригодились, когда рейдер, отступив от пролива Вега и обогнув остров, снова начал обстрел Диксона. [100]
Тяжелые снаряды крейсера обрушились на радиоцентр, электростанцию и жилые помещения, расположенные в Новом Диксоне. Полярники во главе с начальником Нового Диксона К. М. Якубовым мужественно держались под обстрелом и организованно боролись о пожарами. Заранее ко всем объектам были протянуты шланги, действовала мотопомпа. Сотрудники радиоцентра сумели полностью ликвидировать очаги пожаров.
Артиллерийской бомбардировке гитлеровского крейсера затем подверглась полярная станция острова Диксон и бункеровочные сооружения на острове Конус. По полярной станции огонь с крейсера велся неприцельно: снаряды рвались либо на голых скалах, либо падали на акватории порта. А вот Конусу досталось. Там возник пожар на угольном складе, загорелись бочки с соляром. Но туда из порта прибыла пожарная команда, и огонь был потушен.
Для обстрела полярной станции и острова Конус крейсер занял позицию у северного входа в порт. И он стал виден артиллеристам батареи Корнякова. Они, развернув свое орудие на 180 градусов, повели огонь в предельном темпе. Дистанция стрельбы теперь была больше, чем при первом столкновении с «Шеером». Тем не менее артиллерийский наблюдатель опять отметил попадание снаряда в фашистский корабль. После этого крейсер прекратил обстрел Диксона, сделал крутой левый поворот и скрылся в северном направлении.
Фашистскому рейдеру при нападении на Диксон не удалось выполнить ни одной своей задачи. Не был потоплен ни один из пароходов, стоявших в порту, не высажен десант, не получены данные о ледовой обстановке.
Примечательно, что в гарнизоне Диксона, среди его жителей не выбыл из строя ни один человек: никто не был убит, никто не был тяжело ранен. И это тоже ложится весомой частью в боевой успех полярников. В планах-то фашистов значилось: население острова истребить... [101]
Как видим, на берегу были свои герои, совершившие подвиг во имя Родины.
О событиях на Диксоне теперь уже широко известно. В своих воспоминаниях адмирал Арсений Григорьевич Головко, командовавший Северным флотом в годы войны, дает высокую оценку подвигу моряков: «Преклоняюсь перед мужеством и героизмом полярников — экипажа и персонала научной станции на борту «Сибирякова», экипажей «Дежнева» и «Революционера», артиллеристов и портовиков Диксона — все они исполнили свой долг советских патриотов. Отпор, который они дали фашистскому рейдеру, сорвал планы гитлеровцев»{3}.
С большой гордостью за «Дежнева» прочитал я в свое время эти слова. И вспомнил предсказание полкового комиссара В. В. Бабинцева, сделанное на разборе наших действий по защите Диксона. Нет, не затерялся среди многочисленных событий войны бой с тяжелым фашистским крейсером, бой, выигранный «Дежневым» и береговой батареей. Он вписан славной страницей в историю борьбы североморцев с фашистским флотом на арктических просторах.
Похвала доктору Брену
Над Диксоном опять стоит тишина. Сигнальщики «Дежнева», находящиеся на марсах — специальных площадках для наблюдения, устроенных чуть ли не на самых вершинах мачт, — зорко следят за подходами к острову. Рейдер прекратил обстрел базы, и теперь его нигде не видно. Мы, однако, не знаем — совсем он ушел или еще вернется. Мы по-прежнему должны быть в боевой готовности. [102]
Положение корабля понемногу улучшается. Приложив неимоверные усилия, специалисты электромеханической боевой части заделали пробоины в корпусе, пустили осушительные насосы. И «Дежнев» оторвал свой киль от грунта, вернул себе состояние плавучести. Теперь в случае чего можем и двигаться.
Стоящий неподалеку пароход «Революционер» тоже сохраняет способность дать ход. Руководством базы решено убрать его с рейда, отослать в Енисейский залив, чтобы он не был здесь, в порту, лишней беззащитной целью. Гидулянов поручает мне сообщить об этом капитану парохода Федору Дмитриевичу Панфилову.
— Возьмите с собой книги международного свода сигналов, комплект сигнальных флагов и светосигнальные фонари, — говорит Гидулянов. — На «Революционере» все это сгорело.
Иду на катере к борту парохода. Панфилова нахожу на палубе. Он прихрамывает — получил ранение в ногу осколком снаряда «Шеера», — но держится бодро. Я передаю ему то, что приказал Гидулянов. Капитан благодарит за сигнальные книги, флаги и фонари.
— Теперь можем сняться с якоря, — говорит он, — а то нечем было сигналы подавать. Вон, смотрите...
Я гляжу на мостик парохода. Там все обгорело. Не трудно догадаться, что происходило здесь во время боя. Из коротких пояснений обступивших меня моряков «Революционера» вырисовываются подробности их участия в отражении нападения фашистского рейдера. Когда мы атаковали врага в проливе Вега, «Революционер» тоже открыл огонь из своих пушек. Крейсер не оставил этого без внимания, и несколько его орудий нацелились на пароход. Попадания пришлись на средние деревянные надстройки. Вспыхнул пожар. Потушить его было не так просто — горючего материала хватало. Немногочисленная команда парохода смело наступала на огонь, бушевавший в штурманской рубке, на ходовом мостике, в каюте капитана. [103] В конце концов с пожаром справились. Артиллеристы парохода к тушению пожара не привлекались — они стреляли по фашистскому кораблю, пока тот был виден. Словом, как и все защитники Диксона, моряки «Революционера» вели себя в бою достойно.
Я возвращаюсь на свой корабль и докладываю командиру о выполнении задания.
— Добро, — говорит он и, обернувшись к стоящему рядом штурману Назарьеву, продолжает начатый, видимо, до моего появления разговор: — Нельзя оставлять раненых на борту, Андрей Анатольевич. Вам, как помощнику командира, надо заняться их эвакуацией на берег.
Оказывается, Гидулянов, когда был дан отбой тревоги после вторичного появления «Шеера», побывал в корабельной санчасти. Товарищи потом рассказали мне, что, войдя в это помещение, наполненное тяжелым запахом крови и лекарств, командир спросил:
— Как дела, доктор?
Доктором все на корабле звали Юрия Борисовича Брена, хотя он был всего лишь военфельдшером.
— Убитых в бою и умерших от ран — семь человек, — доложил он. — Тяжелораненых — двадцать два. Пять человек имеют легкие ранения.
Он стоял перед командиром в белом халате, на котором расплылись бурые пятна крови. Держался он спокойно, и лишь осунувшееся лицо свидетельствовало о том, что доктору, как и всем дежневцам, немало пришлось пережить за последние сутки. Никогда еще в его медицинской практике не было столько трудных задач. Но об этом он командиру не говорил. Его тревожило сейчас то, что некоторым морякам, получившим тяжелые ранения, необходимы безотлагательные хирургические операции повышенной сложности. Тут фельдшерской подготовки недостаточно, нужен квалифицированный специалист. Да и вообще хорошо бы всех раненых побыстрее отправить в стационар. Эти соображения и высказал Брен командиру. [104]
— Я вас понял, — ответил Гидулянов. — Раненых будем эвакуировать в больницу поселка — хоть и не госпиталь крупного масштаба, а все же лечебное учреждение. Что касается хирурга — подумаем. Может быть, порт посодействует.
Одна из этих двух проблем особой сложности не представляла. Следует распоряжение вызвать из порта буксир, выделить моряков для переноски раненых и сопровождения их по пути в больницу.
Правда, случилась тут одна небольшая заминка. Командира, идущего по палубе к трапу, перехватывает группа раненых. Один из них, краснофлотец Алексей Жбанов, обращается по всей форме:
— Товарищ командир, разрешите остаться на корабле. У нас даже и не ранения, а просто царапины, а доктор приказал переходить на берег.
Командир смотрит на моряков, понимает, что насчет «царапин» сказано не совсем точно. И отвечает:
— Приказание доктора отменить не могу, это не по моей части. Но замолвить за вас словечко попробую.
Вызван Брен. Указывая на краснофлотцев, командир спрашивает:
— Вот, Юрий Борисович, товарищи просят оставить их на корабле. Можем разрешить?
— Можем, но только тем, у кого ранения самые легкие.
— Я вас прошу — решайте этот вопрос самостоятельно.
Командир уходит, а краснофлотцы окружают Брена и что-то доказывают ему. Нажим, видимо, действует — для легкораненых моряков эвакуация отменена.
Между тем на палубе появляются носилки с тяжелоранеными. Мы спускаем их по трапу со всеми возможными предосторожностями. Ходячие раненые идут, поддерживаемые товарищами. Вскоре все те, кому надлежит отправиться [105] в больницу, оказываются на буксире, и он удаляется от борта «Дежнева».
Командиру гораздо труднее решить вторую из выдвинутых Бреном проблем. Опытного хирурга в поселке нет. Он может быть в Норильске или Дудинке. Но как с ними связаться?
Этот вопрос мучает Гидулянова не только из-за хирурга. Радиосвязь «Дежнева» с Большой землей оборвалась во время боя. Взрывами вражеских снарядов сбило антенны и повредило аппаратуру как раз в тот момент, когда радист старшина 2-й статьи Васильев передавал в эфир сообщение о нападении на Диксон вражеского рейдера и о том, что мы атакуем его в проливе Вега. Тогда же радисты попытались устранить повреждения, но это не удалось. Краснофлотец Василий Долгобородов полез было на мачту, чтобы восстановить главную антенну, однако волной от взрыва вражеского снаряда его сбросило на палубу и контузило.
С тех пор как «Дежнев» пришел на стоянку в Самолетную бухту, радисты, возглавляемые главным старшиной Александром Новожиловым, работают без отдыха. Антенное устройство они починили быстро, а вот аппаратуру никак не наладят. Берег нам тоже ничем не может помочь — радиоцентр на Диксоне выведен из строя.
— Командованию ничего о нас не известно, — размышляет вслух Гидулянов, меряя шагами мостик. — Представляете, что могут думать в штабе флотилии о судьбе Диксона, о нашей судьбе? Радиосвязь нужна во что бы то ни стало!
Штурман и мы, рулевые, слушая командира, молчим. Мы не знаем, какой подсказать выход.
На мостике в это время находится полярный летчик Иван Иванович Черевичный. Его гидросамолет стоит на якоре неподалеку от «Дежнева». Вместе с другими диксоновцами он пережил испытания последних суток и час [106] назад поднялся к нам на борт, чтобы сориентироваться в обстановке. Он-то и откликается на слова Гидулянова.
— Быть может, мне попытаться выйти на связь? Рация на самолете исправная. Только для этого мне нужно подняться в воздух.
— Если ничего другого не окажется — попробуем, — говорит командир.
На мостик поднимаются вызванные сюда Назарьевым наши радисты — главный старшина Новожилов и старшина 2-й статьи Васильев.
— Когда будет связь? — спрашивает у них Гидулянов.
— Готовы сейчас открыть вахту на УКВ, — отвечает Новожилов. — Длинноволновый передатчик еще ремонтируем. На длинных волнах нас и радиостанцию Диксона все время вызывает Архангельск.
— Видите — вызывают! Но ведь на УКВ Архангельск не достать?
— На УКВ связаться не сможем, — вздохнув, соглашается старшина.
— А если вызвать Дудинку или Норильск?
— Попробуем, товарищ командир, но у нас документы только для связи с военными постами.
— Я дам документы, — вмешивается в разговор Черевичный.
Вскоре нашим радистам удается установить связь и с Дудинкой, и с Норильском. Туда прежде всего передана просьба о присылке на Диксон опытного хирурга. Затем пошла радиограмма, в которой сообщалось о состоянии корабля и положении в базе. Гидулянов повеселел: теперь о самом главном Большая земля знает.
В этот час военфельдшер Брен устраивал раненых моряков «Дежнева» в больнице острова. Его пациенты заполнили небольшое помещение до отказа. Терапевт больницы Мария Сергеевна Котельникова делала все возможное для облегчения их страданий: перебинтовывала раны, [107] давала лекарства, успокаивала. Однако ей, как и военфельдшеру, тоже было ясно, что здесь безотлагательно нужен хирург.
А он прилетел на самолете к исходу дня из Норильска. И был это Владимир Евстигнеевич Родионов, опытный казанский хирург, доцент. В Норильске он оказался, можно сказать, случайно. Когда ему сказали о радиограмме с «Дежнева», он ни минуты не колебался, хотя его предупредили, что полет небезопасен из-за тумана.
Прилетел Родионов не один — его сопровождала квалифицированная хирургическая сестра. Сразу же в больнице начались приготовления к операциям.
Почти сутки не отходил хирург от операционного стола. Через его руки прошли все раненые моряки — с застрявшими в теле осколками снарядов, раздробленными костями, располосованной тканью. И эти смелые, сильные, ловкие руки от многих лежавших в больнице дежневцев отвели смерть.
Закончив последнюю операцию и сняв прозрачные резиновые перчатки, Владимир Евстигнеевич сказал, обернувшись к Юрию Брену, который вместе с хирургической сестрой помогал ему:
— Позвольте пожать вашу руку, коллега. Я знаю, что такое первичная обработка ран. Вы сделали все, что может сделать врач в боевой обстановке. Если бы не это, моя помощь могла бы оказаться запоздалой, по крайней мере для нескольких моряков.
Робко пожимая цепкую ладонь хирурга, Брен зарделся, как девушка. Многое значила для него эта похвала. И многое она всколыхнула в памяти.
Начало войны застало комсомольца Юрия Брена в Мурманске, где он проходил практику после окончания четвертого курса медицинского института. Он недолго размышлял о том, где быть ему — пошел в военкомат и попросился на флот. Видимо, в те дни был нужен флоту человек с медицинской подготовкой, и судьба его решилась [108] быстро. Ему присвоили звание военфельдшера и направили на «Дежнев».
На корабле он возглавил медицинскую службу. Вроде бы громко звучит, а подчиненных всего один человек — немолодой санитар Андрей Кубряков. Но работы у них было не так уж много: моряки — ребята закаленные, не любили болеть. Главное испытание ждало впереди.
Первые же вражеские снаряды, разорвавшись на палубе «Дежнева», поразили нескольких моряков. И с той минуты у Брена и Кубрякова началась напряженная работа. Их звали туда, где раздавались стоны раненых, и они бежали со своими медицинскими сумками на этот зов, не обращая внимания на свистящие вокруг осколки.
Пережил Юрий Брен и тяжелые мгновения своею бессилия, когда он не мог ничем отвратить смерть, спасти прекрасных, знакомых ему людей. Так было с Александром Карагаевым. Его, раненного в живот, принесли от орудия в санчасть, неимоверно бледного и тихого. Военфельдшер сделал ему уколы, наложил повязки и, сжав нервы в комок, отошел к другим морякам, ничем не показывая, что артиллеристу жить осталось немного. Так было и с Василием Давыдовым, получившим смертельную рану. Он дышал с хрипом, ему не хватало воздуха, но сознания он не терял. Брен старался облегчить последние минуты его жизни и поражался тому, что Давыдов, превозмогая боль, силится улыбнуться. Этот моряк-коммунист и перед смертью своей хотел подбодрить товарищей и его, военфельдшера Брена.
А в тех случаях, где были хоть малейшие шансы отстоять жизнь или уменьшить последствия ранений, военфельдшер делал все, использовал все имеющиеся у него знания для лучшего выполнения своего долга. И наверное, это-то у него получилось хорошо, если такой опытный врач-хирург счел возможным похвалить его работу...
Как ни был смущен при этом Юрий Брен, он все же не забыл в свою очередь горячо поблагодарить Владимира [109] Евстигнеевича Родионова — и главным образом не от себя, а от всех моряков «Дежнева», которые такую услугу никогда не забудут. Словом, расстались они, два разных по возрасту, но объединенных одной благородной профессией человека, в лучшем расположении друг к другу.
Для заключения этой не такой уж маловажной истории в жизни нашего экипажа остается добавить немногое. Хирург Родионов, выполнив свою миссию, улетит обратно, а военфельдшер останется в больнице следить за оперированными моряками. Потом, когда их здоровье окрепнет, раненых переправят долечиваться в Норильск. Там они получат отличное медицинское обслуживание и будут пользоваться теплым вниманием населения заполярного города как герои войны. Их станут навещать делегации, артисты местного театра выступят перед ними с концертами, школьники устроят для них вечера самодеятельности. Закончив лечение, многие из этих моряков снова встанут в строй, кто-то из них вернется и на свой родной «Дежнев». И я о них еще расскажу.
А если заглянуть далеко вперед, то мы увидим, куда поведет судьба Юрия Борисовича Брена. После войны он окажется в дальневосточном городе Благовещенске на берегу Амура, получит звание доцента, кандидата медицинских наук. И можно будет сказать, что не случайно когда-то опытный врач, доцент отметил медицинские способности скромного корабельного военфельдшера...
Обелиск на скале
28 августа, на другой день после боя с крейсером «Адмирал Шеер», мы провожаем в последний путь своих товарищей, сраженных на «Дежневе» осколками вражеских снарядов.
В каменистой, мерзлой земле Диксона взрывом отрыта братская могила. У ее края поставлено семь деревянных [110] гробов. Дежневцы, жители поселка, портовики тесным полукругом выстраиваются возле них. Полковой комиссар Бабвнцев открывает траурный митинг. Он говорит, что идет жестокая война, что жертвы в ней неизбежны, и все же тяжело сознавать, что дружный боевой строй дежневцев потерял таких замечательных товарищей. Одно утешение — они отдали свои молодые жизни за любимую Советскую Родину, они погибли как герои, выполнив воинский долг до конца.
Вслед за Бабинцевым выступает главный старшина Садовничий.
— Прощайте, дорогие друзья! — Голос его срывается, дрожит. — Мы вместе прошли короткий путь по дорогам войны, вместе приняли неравный бой. Ваша кровь пролилась на палубу «Дежнева». Родина никогда вас не забудет. Мы, ваши товарищи, всегда будем помнить о вас. Клянемся продолжать наше общее дело, клянемся и впредь не знать страха в бою с врагом, клянемся отомстить за вас!
Семь гробов... Как-то не верится, что в них лежат те, кого я хорошо знаю, чей голос еще слышу, чьи лица перед собой вижу.
Старшина 1-й статьи Павел Григорьевич Ульянов. Это мой друг из отделения рулевых. Мы с ним знакомы с Мурманска, с того времени, когда начал формироваться экипаж «Дежнева». Читатель, наверное, помнит, что на страницах, посвященных тем дням, я выразил восхищение какой-то особой, щеголеватой манерой Павла носить военно-морскую форму, его живым интересом ко всей корабельной жизни. Он принимал тогда участие в установке дальномеров, позднее был определен по боевому расписанию табличным на дальномере. В бою он держался спокойно, с присущей ему выдержкой. И вот — сражен осколком насмерть.
Старшина 2-й статьи Василий Иванович Давыдов. На собраниях экипажа я не раз слышал его выступления, [111] проникнутые партийной заботой о выучке, слаженности, сплоченности нашего корабельного коллектива. Как коммунист он подавал всем нам пример честного отношения к службе, стойкого преодоления трудностей арктических плаваний. Такой же пример, такую же стойкость показал он и в свой последний час.
Старшина 2-й статьи Александр Михайлович Карагаев. Он был опытнее многих дежневцев, проходил артиллерийскую школу на боевых кораблях еще до войны. Расчет орудия, которым он командовал, был одним из лучших на «Дежневе». Старшина отлично знал свое дело, умело учил подчиненных, много тренировал их, побуждал их гордиться артиллерийской специальностью. В бою расчет показал отменную выучку и смелость, развил высокий темп стрельбы. И как жаль, что такой старшина сражен осколком снаряда. До последнего дыхания он находился на боевом посту, командуя огнем.
Краснофлотец Геннадий Иванович Майсюк. Кто в экипаже не знал этого бывалого, веселого моряка, родившегося в Белоруссии, кто не слышал его рассказов о рейсах в Барселону на пароходе «Курск» в тридцать восьмом году! Всеобщим любимцем был у нас Геннадий. С улыбкой, с шуткой встретил он и то испытание огнем, которое выпало дежневцам. Но больше мы не услышим его смеха...
Краснофлотец Файзулла Хайрулин. Совсем юношей приехал он в Мурманск из своей родной Башкирии. Был сначала матросом, а потом кормщиком на небольшом беспалубном рыболовецком судне. Кормщик — и капитан этого судна, и старший промысловой артели. Поносило его по морю, пообдавало солеными волнами, посквозило холодными ветрами! Руки задубели от сетей. И когда он появился на «Дежневе», старшина 2-й статьи Карагаев сразу кинул на него свой опытный взгляд — будет отличным подносчиком снарядов. Так оно и оказалось. Файзулла легко поднимал снаряды. Смышленый парень, он [112] вскоре освоил обязанности трубочного. А в бою, когда расчет понес потери, краснофлотец Хайрулин стал наводчиком орудия. Хорошей трудовой жизнью жил Файзулла, геройски погиб на палубе корабля.
Краснофлотец Василий Иванович Суслов. Незаметным вроде он был в экипаже человеком, скромно держался, тихим голосом говорил. А в час испытания проявил характер бойца.
Краснофлотец Аркадий Прокофьевич Борисихин. Это он, сидя за дальномером, хладнокровно докладывал артиллеристам дистанцию до «Адмирала Шеера», видел направленные оттуда, кажется именно на него, Борисихина, стволы тяжелых орудий, видел вылетающие из них языки желтого пламени и знал, что все это несет смерть. Но он продолжал глядеть в окуляры, измерять дистанцию и с великой радостью отмечал, что наши снаряды достигают цели... Не суждено было ему лишь увидеть, как отступал враг.
Речи окончены. Хлопает выстрел из ракетницы. Это сигнал для корабля. Там приспускается флаг и гремит артиллерийский залп. Сухой треск винтовочного залпа раздается и над могилой. Гробы бережно опускаются в нее. Ложатся рядом для вечного сна четверо русских парней, украинец, белорус и башкир. Пусть им будет пухом скалистая земля Диксона!
На месте ямы вырастает аккуратный холмик. На него устанавливается красная деревянная пирамида, увенчанная пятиконечной звездой. Это временный памятник. Закончится война, и на этом месте будет стоять памятник, сделанный из гранита, и на том граните будут высечены имена героев.
Скорбные минуты прощания с погибшими товарищами оставляют в сердцах дежневцев глубокий след. На корабле, уже прибранном после боя, как-то непривычно тихо. Несмотря на относительно теплую погоду, на палубе не видно людей, словно все попрятались куда-то. Сказывается, [113] конечно, и то, что экипаж сильно поредел. А ведь у нас много дел, устранены далеко не все повреждения, полученные в бою, не готовы мы еще к тому, чтобы вот сейчас поднять якорь и выйти в море.
Наши начальники — Бабинцев, Гидулянов, Малюков, разумеется, понимают все это. И вот подается команда: «Экипажу собраться в столовой корабля».
Речь перед нами держит Василий Ваптосович Бабинцев. Слушая его, я невольно вспоминаю, что три дня назад здесь же он выступал на собрании личного состава. Тогда комиссар Северного отряда говорил об опасности, нависшей над Диксоном, о возможном нападении вражеского рейдера. Теперь он подводит итоги боя. Он находит хорошие, теплые слова, характеризуя поведение дежневцев при встрече с фашистским тяжелым крейсером, и дает нам понять, что надо гордиться свершенным. Гордиться, не вешать голову по поводу утрат и думать о том, что ждет впереди. Война продолжается, у корабля будут новые задания, и надо их выполнять, как подобает советским воинам.
— Боем сторожевого корабля с тяжелым крейсером еще займутся историки, — сказал он. — Они воздадут должное и «Дежневу», и береговой батарее, и мужественным жителям Диксона. Это ваш общий подвиг. Но тот бой уже позади. Родина ждет от вас новых подвигов в борьбе с ненавистным врагом.
Василий Ваптосович зачитывает радиограмму, полученную от Военного совета Беломорской флотилии. В ней сказано, что экипажу СКР-19 и артиллеристам береговой батареи объявлена благодарность за смелые и умелые действия при отражении нападения фашистского рейдера.
Из столовой дежневцы расходятся в несколько приподнятом настроении. Все-таки многое значит своевременно сказать людям нужное слово. Краснофлотцы и старшины сразу же спешат на боевые посты — доделывать то, от чего зависит выход в море. Нам объявлено, [114] что «Дежнев» должен совершить переход в Дудинку, где он будет ремонтироваться.
Через несколько дней оставляем свою непредвиденно затянувшуюся стоянку и берем курс на Дудинку. До нее всего 380 миль. Но таких трудных миль я, пожалуй, не помню во всех предыдущих плаваниях. В Енисейском заливе довольно спокойно, не качает, а корабль едва тащится на малом ходу. Пробоины в корпусе, заделанные с помощью подручных средств, того и гляди дадут течь. Нет полной надежности в работе механизмов котельного и машинного отделений — не по силам было нашим механикам устранить здесь все повреждения. А людей для походной вахты не хватает. Когда входим в Енисей, снимается готовность с артиллерийских боевых постов, и освободившихся краснофлотцев посылают вниз, к котлам, чтобы бросать в топки уголь.
Путь, который при нормальных условиях мы преодолели бы за 30 часов, занимает более двух суток.
Жители Дудинки устраивают нам трогательную встречу. Здесь уже знают обо всем, что произошло на Диксоне. При подходе к причалу видим большую толпу, над которой поднят кумачовый транспарант. На нем крупными буквами написано: «Добро пожаловать в наш порт, герои — защитники Родины!»
Подаем швартовы. На палубу «Дежнева» поднимается главный инженер порта Воронин со специалистами судоремонтной мастерской. Здесь же представители Норильского металлургического комбината, приехавшие в Дудинку, чтобы предложить свои услуги в ремонте корабля. В каюте Гидулянова устраивается совещание: определяется объем работ, намечаются сроки.
Экипажу объявлено, что по жестким подсчетам, с учетом норм военного времени, на ремонте мы должны простоять не более трех недель. Это совсем немного. Ведь у наших механиков был расчет по крайней мере на вдвое бóльший срок. Ну что ж, честь и хвала судоремонтникам! [115]
Ни раньше, ни позже я не видел на корабле такой слаженной и самоотверженной работы. Она идет одновременно во всех помещениях корабля. Круглосуточно сверкают огни электросварки. Прочными швами крепятся к корпусу стальные листы, закрывающие пробоины. Сварщики возятся в надстройках, на стрелах, у шлюпбалок и щитов орудий. Ни на час не останавливается дело в машинном и котельном отделениях, в других отсеках и помещениях корабля. И всюду рядом с рабочими — наши краснофлотцы и старшины. Мы не просто принимаем помощь судоремонтников, а и сами трудимся изо всех сил. Экипаж разбит на две смены, и каждая из них получает задание на половину суток. Получается непрерывный суточный цикл. Освобождены от работы только долечивающиеся на корабле раненые.
Через две недели главный инженер порта, который дневал и ночевал на корабле, докладывал своему руководству об окончании ремонтных работ. Отведенный на них срок оказался сокращенным на шесть суток. Можно сказать, что ремонтники совершили подвиг, восстановив боевую способность нашего корабля.
Опять на причале в Дудинке собирается большая толпа. Проводы так же трогательны, как и встреча. Но теперь среди провожающих много знакомых, тех, кому мы обязаны вновь появившейся возможностью плавать, выполнять боевые задания. Нам жмут руки, желают новых побед.
«Дежнев» ходко, совсем не так, как две недели назад, бежит вниз по Енисею.
Снова короткая стоянка на рейде Диксона. Здесь уже все пришло в норму. Снова действуют бункеровочные устройства на острове Конус, введена в строй радиостанция, отремонтированы причалы.
Мы, конечно, не можем не побывать на могиле своих товарищей. Идем к ней, молча стоим у холма с красной пирамидой. [116]
Когда корабль находился в Дудинке, были посланы письма родным и близким погибших. Некоторые письма по просьбе Гидулянова и Малюкова довелось писать мне. Очень это нелегкая миссия — сообщить отцу или матери, что их сына больше нет, или известить жену, что она осталась вдовой. Приходилось искать слова участия и поддержки. Единственно, что легко давалось в тех письмах, так это рассказ о самих товарищах, сложивших голову в бою, о том, как они служили на корабле, как совершили свой подвиг. Тут слова находились сами собой, потому что каждого из погибших мы хорошо знали, жили с ним бок о бок, видели, какой он хороший человек и как храбро держался в смертельную минуту.
Среди других пошло с корабля и письмо жене старшины 2-й статьи Карагаева — Зое. Из Мурманска она была эвакуирована в Вологодскую область. На «Дежневе» было известно, что мурманская квартира Карагаевых сгорела при бомбежке. Зоя сообщала мужу, что устроилась она неплохо, но не имеет самых необходимых вещей. Александр отвечал ей: «Не время сейчас думать о вещах, Зоя. Сейчас такая обстановка, что вообще не жалко ничего, даже своей жизни». Писалось это всего за две недели до того боя, в котором Саша погиб. Зоя узнает о геройском поведении мужа, узнает о том, что мы им гордимся, будем всегда его помнить. Хотелось бы надеяться, что это ее утешит, даст ей силы стойко перенести горе...
«Прощайте, товарищи», — еще раз мысленно говорим мы, стоя у могилы. Потом возвращаемся на корабль. Начинается подготовка к съемке с якоря.
Покидая гавань, «Дежнев» дает протяжный гудок. Он эхом отдается в скалах Диксона. Это как бы салют всему, что тут было три недели назад. А вместе с тем гудок извещает Арктику, что наш корабль готов к новым походам и боям. [117]